Среди кочевников Северной Австралии

ТЕМПЕРАМЕНТ

Аборигены — беззаботный народ, они любят повеселиться и посмеяться. Молодежь все время шутит и развлекается, а мужчины во время обрядовых пантомим без устали поют и танцуют, изображая птиц и зверей.

Юленгоры не умеют контролировать и сдерживать свои чувства. В стойбищах часто раздается плач и вой, но это не значит, что аборигены — плаксивый и скучный народ. Если сын или дочь на некоторое время ушли куда-нибудь, этого достаточно, чтобы мать завыла. К ней присоединяются и другие женщины, и голосят они час, а то и больше. Когда семья покидает стойбище, осиротевшие родственники воют на протяжении нескольких ночей. К таким традиционным плачам привыкают и почти не обращают на них внимания.

Через год после нашего приезда в Йирркала аборигены праздновали возвращение трех молодых юленгоров, отбывших в Дарвине трехгодичный срок заключения. Родственники привели их в стойбище. Все уселись, несколько минут длилось неловкое молчание, но вдруг женщины заголосили, не в силах скрыть бурную радость. Их поддержали и мужчины. Плакал старик — отец орды, его страстные басистые вопли покрывали многоголосый вой семей его сыновей и внуков. До рассвета продолжалось «веселье»: тут были и слезы радости, и кровопускание, и песни, и пляски.

Аборигены считают, что чувства «живут» в желудке. Поэтому слова, обозначающие эмоции, ассоциируются у них с названиями процессов, происходящих в желудке. Гнев, возмущение и ревность определяются одним словом: ngoi-mari-buna, что означает «желудок кипит».

Удовольствие, радость и счастье тоже зависят от состояния желудка, который «успокаивается», когда человек узнает хорошие новости. Когда абориген видит врага, его желудок «закипает» и гнев поднимается, но если враг говорит, что пришел мириться, то гнев спадает и желудок успокаивается, «как море после бури». Печаль и сожаление тоже поднимаются из желудка. Страх подступает к горлу и душит человека. Юленгорам знакомо чувство, когда «сердце уходит в пятки». Любовь отца к сыну или матери к своим детям рождается в глубине чрева. Мне вспомнилось старое библейское сказание о том, как Иосиф наконец встречается со своими вероломными сводными братьями. Он молчал, «ибо всем нутром своим стремился к младшему брату».

Многие считают, что у аборигенов нет привязанности и любви друг к другу. Это не так. Их чувства искренни и глубоки, и проявляются они открыто на каждом шагу.

Первое посвящение в жизни восьми-десятилетнего мальчика завершается обрядом обрезания. Чаще всего для участия в этом обряде собирается несколько орд. Это событие волнует всех. Женщины, девушки и дети сидят, трепеща от страха, в тени деревьев, пока родственники-мужчины разрисовывают посвящаемых затейливыми тотемическими узорами, надевают им на руки браслеты и вешают на шею украшения. Иногда мальчикам дают нож или стальной томагавк. Когда наступает время обряда, посвящаемых ведут на заранее выбранную площадку. Мужчины начинают петь и плясать, постепенно ускоряя темп, потом все вместе ласково и нерешительно подталкивают мальчиков к мужчинам, которые берут их на руки. Женщины, окружив кольцом тесно сгрудившихся мужчин, танцуют и голосят псе громче и громче. Некоторые делают порезы на голове, подружки посвящаемых плачут, спрятавшись за деревья, и царапают себе грудь острыми ракушками. Часто операцию поручают юленгору-гостю. Иногда она затягивается, так как «хирург» орудует каменным ножом или наконечником копья. Даже истошные крики мужчин не могут заглушить воплей жертвы.

Если кто-нибудь заболеет, родственники ни на шаг не отходят от него. От их назойливого сочувствия страдалец иногда начинает стонать и метаться. Если больной лежит при смерти, родственники заботливо отгоняют от него мух и с самыми добрыми намерениями укутывают мягкой корой, чтобы он согрелся, отчего тот еще больше задыхается. Когда больной умирает, родственников охватывает неистовое, неописуемое отчаяние: с пронзительными криками женщины бросаются на землю, бьют себя по голове острыми камнями и раковинами, громко и исступленно воют.

Как известно, египтяне строили пирамиды, чтобы заточить в них мумии, у нас останки национальных героев хоронят в великолепных гробницах, под кладбища отводят тысячи квадратных миль земли и на память об умерших храпят прядь волос. Арнхемлендцы же аккуратно завертывают кости умершего в кору и носят их с собой вместе со своим имуществом. Особенных хлопот такой груз не доставляет, ведь кости весят всего лишь несколько фунтов. Это своеобразное проявление любви к умершему. В больших ордах не проходит и дня, чтобы какая-нибудь женщина не развернула кости своего ребенка и не поплакала над ними вместе со своими родственницами.

Характер аборигена формируется в детстве. Аборигены сами не замечают, какое влияние они оказывают на характер своих детей. Они балуют их, и с десятилетними ребятами обращаются так же, как с малышами. Матери выполняют все их капризы, отказывая себе в самом необходимом. После тяжелого дня поисков женщина тащит пищу, воду, огромную вязанку хвороста и сверх того четырех-пятилетнего ребенка. Не в силах пройти последние сто метров, она в изнеможении опускает ребенка на землю. Но малыш не хочет идти сам, он падает на землю, дрыгает ногами и кричит без слез до тех пор, пока мать не вернется и не возьмет его.

Аборигены очень непосредственны. Мысли, желания и чувства, которые принято подавлять или маскировать, проявляются у них совершенно свободно и считаются естественными. Неумение контролировать свои поступки в значительной мере объясняет частые и неожиданные перемены в поведении аборигена и якобы присущее ему вероломство.

Однажды охотники из орды Рерачинго встретили двух юношей из Калпу. Встреча, казалось, была дружелюбной. Обе орды имели один и тот же тотем, и их связывали другие общие интересы. Но молодые калпу не знали, что в орде Рерачинго незадолго перед этим умер человек. В его смерти обвиняли злые чары, якобы насланные на него ордой Калпу. Встретившиеся «друзья» сели отдыхать на берегу. Потом рерачинги ушли будто бы на охоту, оставив двух своих товарищей. Скоро они вернулись и подали оставшимся знак заколоть калпу. Смертельно раненные юноши все-таки успели спросить, почему рерачинги напали на них. Узнав в чем дело, калпу поспешили уверить их, что они не знали об этой смерти и ни их орда, ни они сами никогда не питали к покойнику вражды. Тогда убийцы горько пожалели о случившемся и стали выражать искреннее раскаяние. Они так убивались, что жертвы стали умолять их не горевать больше. Рерачинги согласились.

Как-то раз — это было в первые дни существования стойбища в Йирркала — несколько мальчиков отправились ловить рыбу в Мелвиллском заливе в двенадцати милях от нас. С ними были собаки. Вечером собаки вернулись, а мальчиков не было. В стойбище поднялся крик, замелькали копья. Я спросил, что случилось, и мне ответили, что раз собаки вернулись одни, значит на мальчиков напали и убили их. Воины начали шумно собираться на поиски врага. Когда я высказал предположение, что мальчики решили заночевать у залива, а собаки прибежали в стойбище поесть, мужчины согласились подождать до утра. Утром мальчики вернулись! Трудно сказать, что могло случиться, если бы юленгоры отправились ночью искать врага. Ясно одно, они дали бы волю своим чувствам, убив первого встречного.

Ссоры в ордах происходят часто, по малейшему поводу и носят ожесточенный характер. Одному показалось, что к нему отнеслись без должного уважения, другому, что он получил меньше пищи при дележе. Женщины начнут дразнить холостяка, который ухаживает за замужними, — тоже повод к ссоре. Скандал начинается обычно с перебранки. Ссорящиеся часто сулят противнику сгноить его кости в могиле вместо того, чтобы похоронить в столбе, как подобает. В этом случае они обычно говорят: «Пусть твои кости сгниют до похорон».

Обиженный не откажет себе в удовольствии осмеять большие или запавшие глаза, колени необычной формы или острые локти обидчика. О ширококостном человеке обязательно скажут, что кости у него такие же тяжелые и мертвые, как камень; о другом выскажутся еще менее лестно: глаза и уши у него, как у дурака. Потеряв терпение, мать ворчливо обругает ребенка, воскликнув: «Не руки, а крюки!». Аборигены могут поднять на смех и длинные, нескладные руки и ноги, и то, что у кого-нибудь короткая шея и голова сидит прямо на плечах. Если абориген разгневан и оскорблен, у него хватит терпения подождать, пока все охотники соберутся в стойбище. Тогда он выскакивает на видное место, вцепившись зубами в плетеный мешок с перьями или корой, висящий у него на шее. Он вертит головой из стороны в сторону, свирепо таращит глаза, потрясает копьями и дрожащим от злобы голосом визгливо и монотонно выкрикивает ругательства по адресу своих обидчиков. Назначение мешка в том. чтобы еще больше разжечь гнев оскорбленного и произвести на зрителей устрашающее впечатление, но я должен признаться, у меня этот обычай всегда вызывал неудержимый смех.

Во время ссор родственники и друзья не отходят с. т спорщика и делают вид, будто сдерживают разбушевавшегося, рычащего, рвущегося навстречу врагу воина. Иногда они даже ломают его копья. Однажды Марупла, который нахватался от торговцев искаженных английских слов, размахивая копьями, подлетел к своему «необразованному» противнику. Он покосился в мою сторону, чтобы увидеть, смотрю ли я на него, и заорал: «Хорошо, что белый человек здесь. Давно бы ты был мертв».

Юленгоры постоянно живут бок о бок со смертью. Они так часто встречаются с нею и умеют так легко ее избегать, что привыкли спокойно смотреть ей в лицо и разучились бояться ее. Даже верную смерть в минуты сильного возбуждения они считают лишь опасной игрой. Жизнь ценится так дешево, что жестокая смерть представляется забавным зрелищем. Она может огорчить только родственников погибшего или собратьев по орде.

И все же я считаю австралийских аборигенов жизнелюбивыми, веселыми и сильными духом людьми. Они стойко переносят боль и разочарования и встречают смерть с неподражаемым мужеством. Они всегда ищут повода повеселиться. Их шутки очень просты. Аборигены могут, например, посмеяться над стариком, который ведет переговоры о женитьбе на молоденькой девушке: «Он, должно быть, черепаха». Здесь имеется в виду то, что черепаха обычно откладывает несколько десятков яиц.

Этим простым, искренним, непосредственным людям свойственны черты, которые встречаются не у всякого цивилизованного человека: мужество, доброта, преданность, честность. Юленгоры обычно трогательно заботятся о белом человеке и вообще чужестранце, чувствующем себя крайне беспомощно в их диком краю. Я много раз слышал о том, что они спасали белых гостей от смерти и ухаживали за ними как за «высокопоставленными» больными. Если белые люди не причиняют им зла, юленгоры относятся к ним дружелюбно. Но, когда чужеземцы нарушают законы гостеприимства и пытаются, например, насиловать их женщин, как это часто случалось, к ним применяется только один закон, известный в Арнхемленде, — закон смерти.

Меня всегда трогала предупредительность юленгоров: они обрубят ветки, расчищая для вас путь, подождут, пока вы первым напьетесь у источника, наломают для вашей постели веток, выделят самую лучшую еду из своих скудных запасов. Если через мангрововое болото вьется узкая тропинка, юленгор уступит ее вам, а сам пойдет по грязи и виновато попросит прощения за то, что завел вас сюда. От их забот чувствуешь себя неловко. Как-то они даже предложили перенести меня через трясину на руках.

Однажды рано утром я отправился на лодке в сопровождении двух юленгоров в стойбище, расположенное милях в тридцати от Йирркала. Мы не проехали и полпути, как мотор вышел из строя. 7 олько я его исправил, из индуктора вылетела искра, моментально воспламенились бензиновые пары, и бак взорвался. Через несколько минут загорелась вся лодка. Чтобы спастись от огня, уже охватившего наши ноги и одежду, нам пришлось броситься в воду. Мы находились в миле от небольшого скалистого островка. У меня на коленях были сильные ожоги, и я еле барахтался в воде. Юленгоры подплыли ко мне с двух сторон и велели держаться за их плечи. Так мы и добрались до острова. Один из моих спутников поплыл к материку, чтобы достать лодку, а другой начал развлекать меня рассказами об акулах. Между прочим, он сказал, что, пока я возился с мотором, вокруг нашей лодки плавала акула длиной двенадцать футов.

В верности и преданности аборигенов сомневаться невозможно, однако они не выставляют эти качества напоказ, а считают их чем-то само собой разумеющимся. Эти благородные черты неотделимы от их характера.

Как-то был такой случай. После долгих розысков военный отряд Северной Территории поймал, наконец, двух в чем-то, по мнению белых, провинившихся юленгоров и сопровождал их в тюрьму. Когда отряд переправлялся через бушующий поток, лошади конвоиров погибли, а их самих стало уносить течением. Юленгоры же благополучно выбрались на берег, но, увидя своих охранников в беде, недолго думая, нырнули в воду и спасли их. Об этом случае много говорили и превозносили этот поступок, как проявление чего-то нового и необычайного в характере аборигенов. Вскоре начальника отряда, родившегося и выросшего среди местных жителей, стали упрекать за то, что он не оценил по достоинству их благородства. На это начальник ответил: «К чему вся эта шумиха? Они всегда были такими».