Среди кочевников Северной Австралии

ЛЮДИ АРНХЕМЛЕНДА

В течение нескольких недель после нашего прибытия в Йирркала множество небольших орд аборигенов стали разбивать свои стоянки на берегу. Их влекло любопытство, желание посмотреть на семью белых, пришедших с неслыханным намерением навсегда поселиться в их стране и добывать себе пищу там, где ее никогда не было. Некоторые из них вообще не видели белого человека, и белая женщина для большинства была чем-то необычным.

Опыт тысячи поколений отделял привычки, обычаи и верования аборигенов от наших. Им было непонятно назначение многих орудий труда и оборудования; сельскохозяйственный инвентарь, проволока для огораживания, плотничьи и кузнечные инструменты были для них в диковинку, как и маленький радиоприемник, при помощи которого мы поддерживали связь с ближайшими соседями, находившимися в ста пятидесяти милях от нас. Но все же они поняли, что при помощи этого аппарата можно сообщаться с внешним миром, и как-то Марупла попросил меня передать по радио его друзьям из Каледон-Бея, чтобы они пришли сюда. Несколько дней спустя разнесся слух об убийстве в какой-то дальней орде. Когда я спросил аборигенов, откуда они узнали эту новость, один из них, не задумываясь, ответил: «Наверное, по радио».

Аборигены очень охотно принимали от нас лекарства. Наибольшую популярность завоевала микстура от кашля из солодкового корня, настоенного на красном сиропе. Они лечили ею даже порезы и ушибы. Аборигены также верили в чудодейственную силу патентованных таблеток, которые несомненно исцеляли недуги, особенно если больных спрашивали, не лучше ли им стало.

Мы предложили юленгорам работу по расчистке и обработке земли, а также посадке сельскохозяйственных культур. Труд аборигенов мы оплачивали мукой и табаком, строго соблюдая принцип: «Нет работы — нет оплаты». Земледелие было необходимым экономическим условием перехода юленгоров от бродячего образа жизни к оседлому. Позднее за работу платили хлебом, а также фруктами и овощами, выращенными на землях миссии; таким образом, аборигены стали сами обеспечивать себя продуктами земледелия.

Аборигены не могли понять, зачем закапывать хорошие клубни сладкого картофеля, если их можно съесть. Им в голову не приходила мысль о связи между посадкой и будущим урожаем. Примерно три месяца спустя после посадки однажды утром я с огорчением обнаружил, что весь картофель выкопан. Два месяца тяжелого труда по расчистке земли и три месяца ее обработки — все пошло прахом. И это за одну ночь. Но как было ни обидно, вряд ли можно обвинять этих людей: жизненный опыт научил их не оставлять плоды и клубни до полного вызревания. Веками кокосовые орехи с островов Индонезии прибивало к берегам Арнхемленда, но ни один из орехов не пустил корни — эти неожиданно подаренные морем плоды немедленно вылавливали и тут же съедали. Аборигены редко дожидаются, пока поспеют ямс, фрукты и ягоды. Еды здесь мало, и они инстинктивно хватают все, что им попадается. Я видел, как аборигены приносили горы любимых ими орехов кешью. Они обламывали большие тенистые ветви деревьев, стараясь достать все до последнего ореха, и потом пировали день и ночь, пока все не съедали. Изредка юленгорам удается поймать сразу нескольких черепах и, хотя часть их можно было бы оставить жилыми для следующей трапезы, животных тут же убивают, и юленгоры пируют, спят и снова пируют до тех пор, пока вся добыча не будет съедена.

Мы пытались объяснить аборигенам, что держим коров и коз ради молока, а не для мяса. Но им, усматривающим в каждом животном повод для пиршества, казалось крайне тягостным ежедневно ухаживать за скотом. Пасти стадо, охраняя его от динго, — непривычное дело для охотников каменного века. И если не следить за юленгорами-пастухами, они построят в лесу что-то вроде загона из веток, чтобы стадо не разбредалось в поисках травы и воды, а сами тем временем будут спать где-нибудь в тени и на закате солнца пригонят скот обратно во двор миссии.

Спустя некоторое время при миссии жили уже двести юленгоров, и возникла необходимость соблюдать хотя бы простейшие правила санитарии. Обычно эта проблема никогда не беспокоила юленгоров; ведь они кочуют небольшими группами, задерживаясь на каждой стоянке лишь для того, чтобы съесть собранный ими скудный запас пищи, а затем вновь пускаются в путь. Мне никогда не приходилось видеть, что юленгоры моются, но в воде они бывают часто: когда ловят рыбу или переходят вброд крики и болота. Свое тело аборигены очищают песком и золой. Песок и зола хорошо удаляют с кожи пот и грязь. Волосы аборигенов, плетеные мешки и шалаши пропитаны горьким запахом дыма костров, в клубах которого они готовят пищу и едят.

Юленгор

К сожалению, большинство юленгоров очень любят наряжаться в старую потрепанную одежду. Мы делали все возможное, чтобы как-то сдерживать эту «моду»; выдавали им бесплатно мыло, по ярду материи яркой расцветки для мужчин и короткие юбки для женщин. Мы возражали против того, чтобы юленгоры носили чужую, грязную одежду и не позволяли им сушить промокшие вещи на себе, так как это нередко приводило к простуде и воспалению легких. Обычно юленгоры не надевают никакой одежды, за исключением, и то не всегда, куска коры или пучка листьев, прикрепленных к веревочному поясу… Но когда тредеры и искатели приключений привозили цветную материю, одеяла и всякое старье, юленгоры нарасхват разбирали все это и носили вместо украшений, передавая друг другу до тех пор, пока материя окончательно не расползалась. Тряпье никогда не стиралось, не считая тех случаев, когда оно оказывалось в воде вместе с его обладателем. Странные наряды случалось нам видеть! Однажды перед нами предстал мужчина, одетый в дамскую японскую пижаму из цветастой материи, которую он выменял на проходившем мимо люгере. А в церкви сенсацию вызвал бородатый юленгор в дамских розовых панталонах, купленных кем-то в Дарвине, более чем за пятьсот миль отсюда.

Лишь старики-юленгоры не гнались за модой и прекрасно обходились без одежды. Когда дочери Вонггу — мужа более чем двадцати жен и отца несчетного количества детей — посоветовали ему надеть хоть что-нибудь, он простодушно ответил: «Зачем? У меня все на месте. Мне нечего прятать». Он ходил в чем мать родила, если не считать двух веточек, повязанных вокруг пояса. На мой вопрос, зачем он их носит, старик ответил, что они помогают от хронической боли в спине.

Мне казалось, что следовало сохранять культуру юленгоров в Йирркала, поощрять возрождение старых обрядов и поддерживать в народе уважение к его общественной организации, которую чужеземцы пытались изменить. Я понял, что прежде чем учить аборигенов чему-либо, я сам должен многому у них научиться. Несправедливо поступали те, кто приходил к культурно-отсталым народам, чтобы нарушить их привычный образ жизни и заставить этих людей жить и думать на свой лад. На свете нет существа несчастнее, чем абориген, вырванный из привычной ему среды.

Однако не все обычаи юленгоров хороши и достойны признания. Некоторые обычаи следует поощрять, другие, например, детоубийство, не находят себе оправдания. У юленгоров редко рождаются близнецы, но, если это случается, мать или кто-либо из родственников умерщвляют одного ребенка при рождении или вскоре после него. Однажды мы узнали, что в Йирркала собираются убить одного из близнецов, и мы пытались выяснить, чем вызван этот обычай. Возможно, он возник еще в далеком прошлом и был обусловлен экономической необходимостью. Мать, ведя бродячую жизнь, едва могла прокормить себя и одного ребенка, и, если у нее рождалось двое, под угрозой голодной смерти оказывались по крайней мере три жизни. Со временем на рождение близнецов стали смотреть как па дурное предзнаменование. Несчастье можно было предотвратить, лишь убив одного новорожденного. Теперь, когда в миссии занимались земледелием и создавали запасы продовольствия, угроза голода, т. е. первопричина детоубийства, отпала, а значит борьба с этим обычаем была более чем оправдана.

Полигамию также нельзя искоренить вмешательством извне, хотя, к сожалению, некоторые реформаторы пытались даже установить здесь моногамию в течение нескольких лет. Как-то старики-многоженцы привели в миссию каждый по одной жене, а затем примерно в полумиле от миссии разбили стоянки для других своих жен и детей. Я никогда не навязывал юленгорам моногамии, но они, конечно, видели, что у меня одна жена, в то время как у некоторых из них три, восемь, двенадцать, а то и больше. Они думали, что я очень беден, и расспрашивали меня об обычаях христиан вообще. Казалось, дело на том и закончилось, но, когда через четыре или пять лет несколько юношей сообщили мне о своем намерении иметь только по одной жене, я подумал, не слишком ли внезапной будет такая перемена. Древний обычай может быть радикально и без особых эксцессов изменен, если аборигены подготовлены к этому. Мужчины сами должны отказаться от своих будущих жен в пользу младших холостых братьев, которые по обычаю юленгоров также являются возможными «мужьями» этих женщин.

Многие считают, что аборигены склонны к воровству; однако представления их о собственности настолько отличны от наших, что аборигенов нельзя судить но нашим законам. Ведя бродячую жизнь, юленгоры, не задумываясь, подбирают и используют все, что им поправится; и бродят они как им заблагорассудится, неся с собой все свои пожитки. Если юленгор находит в бухте или крике чужую лодку, он считает себя вправе воспользоваться ею так, как хочет. Он может уплыть па ней миль за двадцать и бросить ее там — пусть хозяин ищет.

В этот древний мир бродячих охотников, где все — родственники, где и дележ, и обмен лежит в основе всей жизни, вторглись чужеземцы: ловцы трепангов, тредеры, ученые и миссионеры со своими странными и неслыханными идеями и представлениями о личном имуществе, которое они не хотят ни с кем делить.

В течение ста семидесяти лет шла борьба между двумя этими системами собственности. Одни поселенцы и тредеры уговаривали аборигенов, объясняя им свое отношение к личным вещам и пытаясь внушить уважение к ним, другие прибегали к силе и давлению. Но какой бы метод ни употреблялся, чтобы привить аборигену новую для него идею частной собственности, он сохраняет свое извечное, инстинктивное, всегда присущее ему стремление использовать все, что привлекает его внимание.

Один миссионер рассказал мне, как однажды за систематическое воровство он запер молодого аборигена в сарай. Однако «заключенный» каждую ночь вылезал через слуховое окно и до утра просиживал у костра с друзьями, лишь к завтраку возвращаясь в «место заключения». Другой миссионер запер провинившегося юленгора в специально построенную для острастки деревянную хижину, под тенистым тамариндом, но тот, прорыв ход в песчаном полу, продолжал наносить ночные визиты своим друзьям. Наутро он возвращался, засыпал ход и, получив свою долю пищи и табака, отсыпался в течение дня. В последующий сезон дождей он потребовал жилище для себя и своей семьи и устроился жить в нем.

В определенное время года в Арнхемленде появлялись ловцы трепангов, и тогда право на собственность доказывалось копьями и ружьями.

Желательно было хоть как-нибудь контролировать воинственно настроенные племена и установить элементарную законность и порядок в новом поселении, так как традиционные древние обычаи юленгоров не удовлетворяли потребностей развивающейся общины. И все же я твердо решил не навязывать юленгорам нового порядка и не выступать в двойной роли полицейского и миссионера, с пистолетом в одной руке и библией — в другой. Общие инструкции, которые мне были даны, заключались в следующем: «Работайте изо дня в день и как можно лучше». Таким образом, я был более или менее свободен в выборе программы своей деятельности и намеревался добиваться того, что хочу, только мирными средствами. Но должен признаться, я сомневался, сумею ли таким путем оказать какое-либо влияние на аборигенов. Насилие не применялось ни в каких формах. Однако в некоторых случаях кое-кто из подростков, несомненно, заслуживал наказания за умышленные проступки.

Я рискнул объявить земли миссии нейтральной территорией и предложил решать все споры в старом лагере, в двадцати милях от миссии. Самые воинственные группы юленгоров отнеслись к этому неслыханному нововведению с удивлением и недоверием. Возможно, именно новизна установленного мною порядка привела их в замешательство и заставила признать его.

Непроницаемая тайна окутывает аборигенов Австралии. Среди других культурно-отсталых народов именно австралийские аборигены вызывают наибольший интерес ученых. Объясняется это загадочностью их истории, своеобразием жизненного уклада бродячих охотников.

Легенды юленгоров Восточного Арнхемленда туманно повествуют о мифических предках, пришедших «из-за моря» с той стороны, откуда восходит солнце; юленгоры же Западного Арнхемленда убеждены, что их прародители пришли с той стороны, куда садится солнце. Один общительный юленгор сказал мне, что его соплеменники до сих пор не представляли себе, какие лодки были у их легендарных предков, но «теперь мы знаем, — добавил он, — что они приплыли в ковчеге».

Скудные данные указывают на то, что задолго до первых фараонов люди каменного века, передвигаясь от острова к острову, переплыли на своих лодках из Азии в Австралию. Они захватили с собой все, что у них было: динго, копья, каменные топоры, тлеющие головни и завернутые в кору запасы провизии.

Аборигены хорошо сложены и стройны. Вопреки распространенному мнению, они не высокого роста, хотя при первом знакомстве с юленгорами Восточного Арнхемленда они могут показаться высокими. Средний рост мужчин равен пяти футам[9] и шести дюймам, а женщин не превышает пяти футов и одного дюйма.

Аборигены кажутся высокими, так как у них длинные предплечия и голени. Мужчины обычно сидят, подтянув согнутую в колене ногу к подбородку. Их излюбленная поза — стоять на одной ноге, уперев в колено ступню другой поднятой ноги. Такое положение для них столь же привычно, как для нас «руки в боки». Изловчившись, мы можем проделать этот трюк, но лишь длинноногому аборигену такая поза кажется вполне удобной.

В Арнхемленде нет толстых; скудная, грубая, а нередко малопитательная пища не способствует полноте. Женщины большую часть времени посвящают охоте и часто в поисках пищи проходят по двадцать-тридцать миль в день. Им приходится носить на голове большие тяжести, и благодаря этому они приобретают особую осанку и грацию.

Грудь у юленгоров так великолепно развита, что создается впечатление, будто они нарочно выпячивают ее вперед. Поэтому шеи у мужчин кажутся короткими. Мышцы на спине и груди так и играют, а все тело резко суживается книзу.

Волосы черные, но у детей концы волос часто выгорают, приобретая рыжевато-коричневый оттенок. У одних они волнистые, у других — кудрявые, непушистые, но мягкие.

У аборигенов глубоко посаженные глаза, нависшие брови, иссиня-черные зрачки, желтоватые белки глаз. Уши, красивые по форме, плотно прижаты к голове как у молодых, так и у стариков; нос нельзя назвать приплюснутым, хотя он обычно бывает широким.

Зубы крепкие и красивые. Аборигены удивительно ловко перекусывают ими прутья, пережевывают жесткое мясо и волокнистую пищу и даже держат и выравнивают копья. Зубы у юленгоров почти никогда не болят и сохраняются до конца жизни, хотя и стираются до десен.

О ногах аборигенов лучше не говорить. Пальцы на них искривлены, покрыты шишками и широко расставлены, особенно первый и второй, которыми юленгоры легко поднимают с земли копья и толстые палки или цепляются за снасти, когда взбираются на мачту. Это опровергает теорию, согласно которой обувь портит форму ноги, красивую от природы. В то же время их руки с длинными, тонкими пальцами красивее рук европейца. Наконец, кожа у аборигенов не черная, как многие думают, а бархатисто-коричневая различных оттенков. Среди местных жителей Арнхемленда встречаются и блондины, и брюнеты.

Повседневная жизнь аборигенов мало изменилась в течение десятков тысячелетий. И сейчас, вооруженные деревянными копьями и каменными топорами, они бродят с места на место, подбирая все, что годится в пищу. Места их стоянок хорошо известны. Обычно они располагаются на песчаных холмах или на побережье недалеко от воды, но по возможности дальше от болот, кишащих москитами и песчаными мухами. Типичное место стоянок — остров Бримен, или «Дамбаллия»; так же называется бьющий там тотемный родник. На этом острове очень много черепах. Наслышавшись рассказов об этом месте, я в сопровождении нескольких подростков отправился взглянуть на него. Я взял еду и воду для себя и муку для своих спутников; от воды мальчики отказались, так как на острове, по их словам, есть родник.

Попутный ветер и прилив помогли нам прибыть на остров с рассветом. Пока я кипятил чай, мальчики сходили за водой к роднику. Во время завтрака я вдруг почувствовал резкий запах; он шел от родниковой воды, на которой мальчики замешивали лепешки. Но и теперь они настойчиво утверждали, что это хорошая вода, и снова вежливо отказались от моей. Родник представлял собой открытый водоем, спрятанный в тени панданусовых пальм, где гнездились тысячи маленьких голубей и других птиц. Поблизости было несколько развалившихся шалашей. Десятки черепашьих панцирей, разбросанных по песку, подтверждали, что остров недаром славится охотой на черепах.

В поисках пищи аборигены из поколения в поколение посещают подобные места, и вокруг их стоянок накопились сотни тонн раковин, костей и прочих отбросов. На Крокодиловых островах есть холм высотой более двадцати футов и площадью примерно пятьсот квадратных ярдов. Когда его начали раскапывать, обнаружилось, что он состоит из раковин моллюсков и панцирей ракообразных.

Шалаши аборигенов более чем примитивны. Один из путешественников утверждал даже, что аборигены живут в ямах, вырытых в песке. Несмотря на некоторое преувеличение, в его словах есть доля правды. При слабом ветре юленгоры сгребают песок с наветренной стороны и спят в этом углублении около тлеющего костра. При холодном ветре они устанавливают на песке частый «ветровой заслон». К чему лишние хлопоты, если на следующее утро нужно уходить на другое место?

В дождливый сезон, чтобы спастись от сырости и холода, аборигены строят более прочные шалаши из жердей, которые покрывают корой бумажного дерева или корой эвкалипта, вывернутой внутренней стороной наружу; куски коры, соединенные друг с другом, образуют нечто вроде небольшого туннеля. Эти бала (шалаши) легко перестроить. Они просторны, хорошо защищают от ветра и дождя и иногда могут простоять весь дождливый сезон.

Юленгоры не имеют никакого представления о санитарии. Они никогда долго не задерживаются на одном месте, и поэтому подобные проблемы их не волнуют. Отбросы и мусор собирают кусками коры и выбрасывают у входа в шалаш. В холодную сырую погоду аборигены готовят еду в шалашах, а мусор складывают у входа. Кучи отбросов не успевают разрастись и превратиться в рассадник какой-нибудь опасной болезни; в поисках пищи аборигены вынуждены переходить на новые стоянки.

Места, где аборигены находят себе еду, соединены хорошо заметными тропами, которые петляют по джунглям или огибают их, вьются вдоль болот и криков и всегда ведут туда, где есть пища. По одной из таких троп в сопровождении двух юленгорских семей и нескольких подростков я прошел миль сорок до тех мест, по которым бродила какая-то группа юленгоров. Мужчины с копьями шли впереди, за ними следовали жены с маленькими детьми. Женщины несли домашний скарб и мешки для сбора пищи. Когда удавалось выгнать из дупла лесную крысу или еще какое-нибудь животное, воздух оглашался пронзительным визгом юленгорок или лаем собак. Иногда женщины сворачивали с пути и пройдя несколько миль, снова присоединялись к нам со связками съедобных кореньев или ямса.

К закату мы вышли из зарослей на песчаный пляж северного побережья Порта-Брэдшоу. Мужчины и мальчики тут же разлеглись на песке и стали ждать, пока женщины разобьют лагерь, раздобудут пресную воду и приготовят ужин. Как только еда была готова, жены подали ее своим мужьям, которые разделили трапезу с холостяками. На севере быстро темнеет, и вскоре после ужина женатые мужчины вместе с женами и детьми отправились на ночлег к своим семейным кострам. Мужчины — не члены семей почтительно улеглись поодаль. Неженатые всегда держатся в стороне от семейных групп, и любой гость, если он пришел без жены, тоже спит с холостяками. Нередко семейные мужчины указывают холостякам место, где те должны разжечь костер, и, хорошо помня свое беспечное поведение в молодости, ревностно поддерживают такой порядок. Пока мы путешествовали, юленгоры, всегда с уважением относившиеся к моей особе, отводили мне место у костра, где ночевала молодежь, и ни разу не оставили меня у семейного костра, хотя юношей я знал плохо, а обе семьи были мне хорошо знакомы.

Утром меня разбудили трели сорокопута, и, когда лучи солнца коснулись верхушек неподвижных деревьев, мы снова отправились в путь по росистой траве. От вчерашнего ужина ничего не осталось, и мои попутчики голодными глазами высматривали, что бы им поесть. Только около десяти часов женщины подали сигнал на завтрак, и мы зажарили и съели опоссума и двух игуан.

День прошел без особых происшествий, и к вечеру наш отряд подошел к глубокой, кишащей крокодилами реке шириной примерно четверть мили. Лодок на берегу не было, и я не представлял себе, как мы будем переправляться. Вдруг несколько юношей быстро вошли в воду и поплыли, держа копья над головами. Мужчины всегда так переправляются, но у меня были медикаменты и фотоаппарат, и Джирринг предложил мне остаться на берегу вместе с ним и подождать, пока подойдут его жены и дети с домашним скарбом и запасом пищи.

Женщины уже были готовы к переправе: они принесли с собой множество кусков коры бумажного дерева, скрепили их палками и побросали образовавшиеся кипы в воду. На самом верху этих импровизированных плотов разместили малышей и положили провизию, дети постарше прицепились с боков. Рядом с каждым плотом плыла женщина, подталкивая его к другому берегу. Медикаменты, фотоаппарат и другие мои пожитки были благополучно доставлены на другой берег таким же образом. Когда мы переправлялись, с отмелей в воду соскользнуло несколько крокодилов. Очевидно, такие переправы, сопровождающиеся лаем собак, пронзительными криками женщин и визгом детей, пугают голодных крокодилов, и они редко нападают на людей. Уже смеркалось, когда мы прибыли в стойбище, расположенное у залива Блу-Мад неподалеку от реки.

Я провел здесь несколько дней с юленгорами, которых никогда до этого не видел, лечил их раны, язвы, делал подкожные уколы от некоторых болезней. Мужчины проводили весь день в крытых ветками шалашах. Они разговаривали, спали или изобретали сложные и искусные тотемные символы. А женщины с утра уходили на поиски пищи и возвращались на закате со связками хвороста и мешками, набитыми корнями папоротника, ямсом, ящерицами, моллюсками и крабами. Большую часть ночи аборигены посвящали песням и пляскам.

На рассвете пятого дня лагерь опустел: юленгоры всегда снимаются с места неожиданно. Группа из Блу-Мад двинулась на юг, а я и мои спутники вскоре пошли назад, в Йирркала.