Сталин и заговорщики сорок первого года. Поиск истины

Так как, в процессе исследования появляются новые документы, автор вправе внести соответствующие дополнения, в ранее опубликованные материалы. Поэтому в данную главу, по сравнению с предыдущей публикацией, внесены некоторые уточняющие поправки. Это ни в коей мере не удаляет от основной направленности данной публикации. Мазепы из «пятой колонны» как были, так и остаются на своих местах. Просто, более яркими и четкими стали выглядеть. Только и всего!

Часть 1. Как Северный флот встретил войну?

В главе посвященной Черноморскому флоту читатель познакомился с обстановкой в Севастополе, с командующим флотом Ф.С.Октябрьским, с морскими минами лежащими под открытым небом и прочими безобразиями, как всегда сопутствующими предвоенным и первым дням войны. Но давайте перенесемся в, то же, самое время, с юга из Крыма, на север Кольского полуострова в Мурманск, штаб Северного флота во главе с контр-адмиралом А.Г.Головко. Как там, на Севере развивались события по началу войны?

Арсений Григорьевич в книге «Вместе с флотом», изданной еще в 1958 году (все ли сохранилось в последующих изданиях?), вспоминает:

«Когда было получено официальное сообщение о начале войны, в моем кабинете находились член Военного совета А. А. Николаев, начальник штаба флота С. Г. Кучеров, начальник управления политической пропагандыН. А. Торик. Не помню, кому пришла мысль спросить о возрасте присутствующих, но выяснилось, что среди нас нет никого старше тридцати пяти лет и ни один из нас не имеет опыта управления флотом в военное время на таком обширном и трудном морском театре. В этот момент — так показалось мне тогда — мы прочли в глазах друг друга невысказанное вслух: по-настоящему осознанное беспокойство за все, что нам было поручено возглавлять и за что мы с тех пор больше, чем когда-либо, должны были ежечасно, ежеминутно в самых тяжелых условиях держать ответ».

После всего того, что читатель узнал о начале войны, он должен был бы поинтересоваться у адмирала Головко, что тот имел ввиду говоря об официальном сообщении о начале войны? То ли знакомое нам всем выступление Молотова по радио 22 июня, то ли оперативная директива, полученная из Москвы от Главного морского штаба, то ли какую иную бумагу Тимошенко с Жуковым прислали?

Так как этот вопрос был деликатным и в то время, в конце 50-х, то на этом моменте воспоминания автора по времени вдруг прерываются, и начинается рассказ о том, как Арсений Григорьевич попал в командующие Северным флотом. Несколько страниц посвященных его деятельности по прибытии на пост командующего флотом завершают первую главу его книги.

Но наш герой, несмотря на все препоны военно-партийной цензуры, пытается все-таки довести до читателя сведения о том, как в действительности встретил врага наш Северный флот. Насколько ему это удалось, читатель убедится, познакомившись с продолжением воспоминаний прославленного флотоводца. Как всегда мы поправим и дополним по тексту представленные мемуары, сравнив, к тому же, поведение командующих Черноморского и Северного флотов.

Разумеется, автор испытывает определенную симпатию к своему герою. И естественно, хочется верить в искренность его рассказа, но суровая действительность, в лице упомянутой цензуры, затрудняет проявление этих чувств. Если по первым публикациям, порою, где-то и бывал снисходительным к написанному Арсением Григорьевичем, то, в последующем, чем больше раскрывались проделки наших Мазеп, тем более жесткие требования пришлось предъявлять к тексту Головко. Ведь его книга с дополнениями издавалась, и после смерти адмирала. Поэтому пришлось по необходимости часть воспоминаний флотоводца еще более внимательно пересмотреть, особенно по части боевой подготовки флота к войне.

«Популярная всюду в нашей стране песня «Если завтра война» отзвучала на Севере уже 17 июня 1941 года, за пять суток до официального сообщения о нападении гитлеровцев. Именно в тот день всем на флоте стало ясно, что война из растяжимого понятия «завтра» переходит в область конкретного «сегодня». В тот же день всем стало ясно еще одно: мы не зря торопились с боевой подготовкой; не зря отрабатывали многое, что приучало людей быть собранными, бдительными в любой момент. В частности, не зря воспользовались возможностью, которую предоставили условия перевода всего флота из одной оперативной готовности в другую».

Арсений Григорьевич делает второй заход, чтобы снова подвести читателя к тем трагическим дням начала войны. Обратите внимание на дату: 17 июня. Значит, и на флота ушла Директива из Комитета Обороны при СНК, о приведении наших морских вооруженных сил в полную боевую готовность. Снова Головко ссылается на официальное сообщение, но сказать, откуда и от кого, именно, получил сообщение — не может. В то время, имя Сталина было — табу. Да и об известных нам теперь Главных направлениях, что тогда, что теперь, никто, особо не распространялся.

«Дело в том, что на всех флотах к весне 1941 года была введена система разных степеней оперативной готовности, очень продуманная и досконально разработанная. Каждая степень (всех насчитывалось три) предусматривала свои мероприятия, которые обеспечивали готовность той или иной части боевых сил флота к немедленным действиям. Такая система сыграла весьма положительную роль в боевой подготовке: она приучила командиров и личный состав обходиться без дополнительных распоряжений и приказов, всегда отнимающих лишнее и всегда драгоценное время. Короче говоря, система оперативных готовностей была подобна автоматическому переключению, предусматривавшему в конечном счете комплекс определенных действий всего флота.

Вот почему и не захватили нас врасплох действия гитлеровцев. Тем более что у себя на флоте мы напряженно присматривались к обстановке по ту сторону границы: и в море и на берегу. Особенно с тех пор, когда немецко-фашистские войска с помощью предателя Квислинга и его сообщников вторглись в Норвегию, оккупировали ее и захватили северные порты этой страны — Варде, Вадсе и Киркенес, расположенные в непосредственной близости к нашему Заполярью».

Как видите, Арсений Григорьевич не обошел молчанием «пятую колонну» предателей в Норвегии. Местный Квислинг со товарищами неплохо помогли немецким фашистам с меньшими потерями захватить страну. Это же было их прямое предназначение.

Кстати, адмирал Головко пытался рассказать нам о степенях боевой готовности на советском флоте, но бдительная цензура военных ведомств не позволила автору развить эту тему. Быстрый переход из одной боевой готовности в другую, это конечно, хорошо, особенно, когда речь идет в сторону повышения мощи обороняющейся стороны. Но может быть и другая сторона дела. Это когда наивысшая боевая готовность флота сходит по нисходящей линии на прежний уровень. А правильнее сказать — когда сверху приказывают это сделать. В этом и заключалась трагедия 1941 года начала войны.

Арсений Григорьевич, как мог, пояснил, что от тревожно развивающихся событий на германско-советской границе менялась и степень оперативной готовности вверенного ему флота. Но нам теперь известно, что такое положение дел было характерным не только для Северного флота, но, и всех остальных, как Балтийского, так и Черноморского флотов. К тому же оперативная готовность менялась, как в сторону ее повышения, так и возвращалась на прежние позиции.

Интересно, конечно узнать, а как военная советская энциклопедия, трактует такое понятие, как боевая готовность? Ознакомьтесь с этим шедевром военной мысли энциклопедистов в погонах.

«Боевая готовность, состояние, определяющее степень подготовленности войск к выполнению возложенных на них боевых задач.

Боевая готовность предполагает определенную укомплектованность соединений, частей, кораблей и подразделений личным составом, вооружением и боевой техникой; наличие необходимых запасов материальных средств; содержание в исправном и готовом к применению состоянии оружия и боевой техники; высокую боевую и политическую подготовку войск (сил), прежде всего полевую, морскую и воздушную выучку личного состава; боевую слаженность соединений, частей, подразделений; необходимую подготовку командных кадров и штабов; твердую дисциплину и организованность личного состава войск и флота, а также бдительное несение боевого дежурства».

Написано таким унылым языком, словно заповедь на скрижали. Не из архивов ли царского Морского ведомства позаимствовали? Может поэтому при Николае, и потерпели поражение при Цусиме? Да и в Первую мировую особых побед на море не снискали.

Конечно, эти записи не тех, прошедших предвоенных лет, а уже семидесятых годов, но дух формализма и казенщины ощущается в полной мере. И как же в послевоенное советское время звучал вопрос о степени боевой готовности в армии и на флоте? Для военной бюрократии нет проблем: слова есть — напишем.

«Степень боевой готовностивойск в мирное время должна обеспечивать их своевременное развертывание и вступление в войну, успешное отражение внезапного нападения противника и нанесение по нему мощных ударов».

Почти по Г.Жукову. Если в то, предвоенное время, сразу предлагалось окружить противника, то есть немцев — в Польше, и уничтожить без промедления, то в советское послевоенное время, что собирались делать после мощных ударов по потенциальному противнику, которым являлось НАТО?

Кстати, никто не возражает, что боевая готовность «должна», вопрос лишь требует конкретики, что это такое «степень боевой готовности»?

«С нарастанием угрозы войны степень боевой готовности повышается путем увеличения количества войск (сил), способных немедленно начать военные действия, а также сокращения времени, необходимого для подготовки остальных войск (сил) к выполнению боевых задач. С началом боевых действий боевая готовность определяется способностью к немедленному выполнению поставленных боевых задач».

Я уже подчеркнул, что написано таким языком, чтобы, видимо, наш потенциальный враг не догадался, как мы собираемся готовиться к отражению внешней агрессии. Противник, ведь, изучает же нашу военную мысль, заключенную в энциклопедическую оболочку. Кстати, читателю, на полном серьезе, предлагается изучить опыт НАТО. Видимо, нам, по понятиям военных верхов, представляется без нужды готовиться к обороне. Только вперед, к Атлантическому океану!

«В вооруженных силах НАТО для поэтапного их проведения в полную боевую готовность установлена система тревог. В соответствии с ней 1-м этапе производится увеличение дежурных сил средств, частичное рассредоточение частей ВВС ВМФ; на 2-м этапе усиливаются группировки вооруженных сил в возможных районах военных действий, формируются новые соединения и части, усиливаются дежурные смены на командных пунктах и узлах связи, уточняются боевые задачи, проводится рассредоточение частей ВВС ВМС, на 3-м этапе осуществляется оперативное развертывание вооруженных сил и приведение их в наивысшую степень боевой готовности.

Боевая готовность каждого вида вооружения имеет свои особенности. Различным может быть и порядок их приведения в разные степени готовности…».

Видимо, рассуждать о чужой боевой готовности представляется более приятным занятием, чем о своей? Для чего внимание читателя переключают на другие армии мира? О своей боевой подготовке нельзя было писать честно, и открыто. Сразу появятся аналогии с Великой Отечественной войной, и что тогда прикажите делать фальсификаторам военной истории? Итак, «затемнили» для широкой читающей публики с приведением наших войск в полную боевую готовность в начальный период войны. Вот и приходится им ссылаться на забугорное НАТО. Дальше, в энциклопедической статье, много написано пустых слов военной терминологии, но приблизиться к пониманию степеней боевой готовности, как и значения, самой боевой готовности, так и не представилось возможным. Все было заменено дежурными словами о неустанной заботе партии о Советских Вооруженных Силах. И как апофеоз, выдержка из речи Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева от 5 июля 1967 года на приеме в Кремле в честь выпускников военных академий.

«…В боевой готовности войск, как в фокусе, сосредоточены огромные усилия и материальные затраты народа на оснащение армии, сознательность, боевая выучка и дисциплина всех военнослужащих, искусство командного состава в управлении войсками и многое другое. Это в конечном итоге, венец боевого мастерства войск в мирное время и ключ к победе на войне».

Теперь читатель «подкованный» знаниями о боевой готовности НАТО, и воспользовавшись наставлениями Генерального секретаря Центрального Комитета коммунистической партии, познакомится с настоящей подготовкой к войне, проведенной командованием Северного флота. И учтите сложные условия проведения, как природно-климатические, так и военно-политические. Плюс ко всему, подлые дела «пятой колонны» в Москве.

Адмирал Головко продолжает свой рассказ:

«Нам было известно (по данным разведки и по сведениям, получаемым от беженцев из норвежской области Финмарк), что немецко-фашистское командование непрерывно накапливало свои войска и технику в Северной Норвегии и в пограничных с нами районах Финляндии. В районе Петсамо находились части горнострелкового корпуса (не меньше трех дивизий) под командованием генерал-полковника Дитла, на аэродромах этого района уже было свыше сотни боевых самолетов, а вдоль норвежского и финляндского побережья значительно усилилось движение различных судов. Нам также было известно, что гитлеровцы накапливают в северных норвежских шхерах и фиордах значительные военно-морские силы, что уже создана военно-морская группа «Норд», что надводные корабли и подводные лодки гитлеровского флота продолжают прибывать в базы, находящиеся неподалеку от советско- норвежско- финляндской границы. Наши береговые посты отмечали в нескольких местах вблизи территориальных вод советского Заполярья перископы подводных лодок. Все убеждало, что фашистский зверь готовился к прыжку в нашу сторону».

Приятно читать, что командование Северного флота не зря штаны протирало, засиживаясь в штабе. Латинское выражение: кто предупрежден, тот вооружен, в полной мере можно отнести и к Арсению Григорьевичу. Это тем более важно, так как и Северный флот и 14-я армия, прикрывавшая весь Кольский полуостров, значительно уступали (количественно) немецким морским и сухопутным соединениям. Адмирал Головко и не скрывал этого. Грамотно распорядиться своими скромными ресурсами, вот достоинство военачальника любого ранга.

Он пишет, что «если брать соотношение сил лишь в абсолютных цифрах, по количеству и по оснащенности современными для того периода боевыми средствами, Северный флот и сухопутные войска, расположенные на участке, примыкавшем к государственной границе в районе Кольского полуострова, должны были оказаться в самом невыгодном положении с первого часа военных действий.

Помог нам, как это ни парадоксально, сам противник. Немецко-фашистское командование не отличалось дальновидностью в своих планах. Оно делало ставку на все то, что могло принести успех ему лишь на первых порах, — на вероломство, на психологическое воздействие внезапностью удара и на превосходство в силах, хотя бы и временное. Располагая войсками, уже привыкшими действовать в расчете на такие условия ведения войны — совокупностью этих приемов была оккупирована Европа, — гитлеровцы настолько уверовали в их неотразимость, что перестали соблюдать элементарную осторожность. Они сами же в течение нескольких суток, предшествовавших началу войны, дали нам понять, что нападение совершится если не с часу на час, то со дня на день. А это должно было, в свою очередь, служить предупреждением, что они обязательно попытаются захватить Мурманск — наш единственный в Заполярье незамерзающий порт, который дает выход в океан и вместе с тем связан железнодорожной магистралью со всей страной. Иначе немецко-фашистскому командованию не понадобилось бы сосредоточивать против нас на территории Финляндии свои войска и такую ударную силу, какой является горный корпус «Норвегия», состоящий из егерских частей, прошедших специальное обучение».

Товарищ Головко, чуть ли не возвращает нас в первую главу, где рассматривался вопрос о том, почему Гитлер напал на нашу страну? И Арсений Григорьевич отмечает, что ставка гитлеровцев на Севере была сделана только на кратковременность боевых действий. Полный успех лишь по первым дням войны, как впрочем, и везде.

Немного поясню положение дел на Кольском полуострове. До войны у нас не было общей границы с Норвегией. Наши страны разделяла небольшая полоса финской территории выходившей к Баренцеву морю, чуть западнее полуострова Рыбачий. На этой финской территории, особенно в районе Петсамо, как раз на Мурманском направлении, на данный момент, накапливаются немецкие войска (На норвежской территории, в районе Киркенеса, тоже). С этой территории, также летают и немецкие самолеты с разведывательными целями. Наша сложность заключается в том, что с Финляндией у нас мирный договор, но немцы, находящиеся на ее территории, провоцируют нас на боевые действия, чтобы Финляндия имела повод объявить нам войну. Об этом мы уже вели речь в одной из глав. Положение сложное, но как говорят, безвыходных ситуаций не бывает. Командующий ВВС Новиков со своими товарищами из Северо-Западного направления, как уже знает читатель, показали один из вариантов ее решения. Головко сдерживается, чтобы не допустить дипломатического конфликта, но на своей земле, мы, все же, хозяева.

Снова возвращаемся к 17 июня 1941 года. Дневниковые записи адмирала Головко.

«… 17 июня 1941 года. Около четырнадцати часов ко мне в кабинет вбежал запыхавшийся оперативный дежурный.

— Немецкие самолеты! — не доложил, а закричал он.

Первой мыслью было: гитлеровцы бросили свою авиацию для массированного удара по объектам Кольского залива — Мурманску, Полярному, аэродромам…

— Уточните, — сказал я, стараясь сохранить спокойствие и тем самым успокаивая взволнованного дежурного.

Придя в себя, он объяснил, что над бухтой и Полярным только что прошел самолет с фашистскими опознавательными знаками, и на такой высоте, что оперативный дежурный, выглянув из окна своего помещения, увидел даже летчика в кабине. По всем данным, самолет был разведчиком. Малая высота понадобилась ему, несомненно, чтобы сфотографировать гавань Полярного. Он успел беспрепятственно пройти над гаванью, затем над Кольским заливом и над аэродромом в Ваенге.

Моментально все стало ясно — начинается война. Иначе на такое нахальство — пройти над главной базой флота — даже гитлеровцы бы не отважились.

Ни одна батарея не сделала по фашистскому воздушному соглядатаю ни единого выстрела. И самолет благополучно ушел восвояси».

Смотрите, как военно-политическое руководство Германии уверенное в успехе предпринимаемого ими дела, нагло вело себя на наших границах. А чего стесняться-то? Все идет по их плану. Оборонительные действия противника будут парализованы «нужными» указаниями из Москвы.

Но ведь, Комитет Обороны при СНК своей Директивой привел войска западных округов и флот в состояние полной боевой готовности. Осталось получить сигнал боевой тревоги из Центра и приступить «к немедленному выполнению поставленных боевых задач». Именно таким действием и характеризуется завершающая фаза полной боевой готовности при начале военных действий. Но до этого, оказалось, очень и очень далеко.

Головко, видимо, поначалу руководствовался данной Директивой, пока не последовало новое указание товарищей из Ставки не поддаваться провокациям на границе, то есть, постепенное свертывание полной боевой готовности и дальнейшая ее отмена. Скоро мы с ним, с указанием, столкнемся.

Но прежде, ознакомимся с воспоминаниями адмирала Амелько Н.Н. «В интересах флота и государства». В них, аналогичные события, то есть, связанные с началом войны, происходят на Балтике.

Николай Николаевич рассказывает, что

«о приближении войны мы уже знали довольно точно. 18 июня я с кораблем и курсантами был в Таллинне. Вечером с преподавателем училища, который руководил практикой, капитаном II-го ранга Хайнацким мы были в ресторане «Конвик» что на улице Торговая. Вдруг приходит шифровальщик и шепчет мне, что пришла шифрограмма из Москвы, зашифрована моим командирским кодом. Срочно пошел на корабль, достал из сейфа командирский код и расшифровал: «Флотам боевая готовность. Всем кораблям немедленно возвратиться в свои базы по месту постоянной дислокации». Дал команду срочно готовить корабль к выходу. Механик Дмитриев доложил о готовности. Затем старший помощник командира корабля, в свою очередь, получив доклады от командиров боевых частей и боцмана Ветеркова, кстати, прекрасного специалиста сверхсрочника, старше меня по возрасту, доложил: «Корабль к бою и походу готов». Снялись с якоря и швартов и пошли в Кронштадт. Явился к командующему В.Ф. Трибуцу. Он говорит:

— У тебя постоянное место дислокации — Ленинград, около училища.

Я доложил, что мне нужно погрузить уголь.

— Хорошо, вставай к угольной стенке, грузи уголь под «завязку» и бань (чисти) котлы.

И добавил:

— Дело пахнет войной, можешь съездить домой и распорядиться по семейным вопросам».

Обратили внимание, как у Амелько, цензура «откусила» степень боевой готовности, о которых говорил нам Головко. Их же, было всего три. Если 18-го июня Николай Николаевич получил срочную шифрограмму, значит, в ней была указана боевая готовность № 1, то есть полная боевая готовность. Он и явился к командующему Трибуцу, а тот, что-то слишком кисло отдал последующее распоряжение.

Дальше, как всегда. Боевая готовность растворяется, как соль в воде.

И дело не в указанном корабле, мы еще с ним встретимся, когда будет вести разговор о гибельном Таллиннском переходе, а в том, что боевая готовность объявлялась и по Балтийскому флоту, о чем упоминает Амелько, но, в дальнейшем, была сведена к нулю. Фактически, вернулись к повседневной. И такое явление было повсеместным, на всех флотах.

Всё, однако, было в руках командующего флотом. Но как себя повести? С одной стороны — честно выполнить свой долг перед Родиной, а с другой — моя хата с краю, ничего не знаю?

Но, ведь, можно было и с потаенной радостью на сердце — наконец-то, в лице Гитлера, дождались спасителей Отечества от проклятых большевиков! Всяких людей хватало, облаченных в военные кителя со звездами в петлицах.

Вот и товарищ Трибуц дрогнул. Пошел на поводу недругов Советской власти. Неужели проведение на корабле профилактических работ (чистка котлов), соответствует подготовке к немедленному выполнению поставленных боевых задач»? А что же тогда означает отправка командира корабля домой — боевая тревога? Не кажется ли все это четко обозначенной схемой дезорганизации командного состава флота? Случись сигнал боевой тревоги, где прикажите искать командиров кораблей, вместе с товарищем Амелько? У тещи на блинах?

На Балтику мы еще вернемся, а сейчас, снова к событиям на Севере, к Головко. Речь идет, якобы, об указании Сталиным не давать повода противнику для начала войны. Дескать, не стреляйте по немцам. Такая установка была дана хрущевцами всем военным, пишущим воспоминания о начальном периоде. Да и в сорок первом московское высокое начальство, тоже, давало указание воздержаться от открытия огня по врагу, как бы чего не вышло непредсказуемого, со ссылкой на вождя.

«Поднятые в воздух по моему приказанию дежурные истребители не догнали гитлеровца: скорость его полета намного превышала скорость наших И-15 и И-16. Побывав на батареях, я задавал командирам один и тот же вопрос: почему не стреляли, несмотря на инструкции открывать огонь? Получал один и тот же ответ: не открывали огня из-за боязни что-либо напутать. То есть инструкции инструкциями, а сознание большинства продолжало механически подчиняться общей нацеленности последнего времени: не поддаваться на провокацию, не давать повода к инцидентам, могущим вызвать маломальский конфликт и послужить формальным предлогом для развязывания войны».

На флоты, как и в приграничные сухопутные части, пришел приказ Наркомата обороны, запрещающий открытие огня по вражеским самолетам. Поэтому И-15 и И-16 не догнали немецкий истребитель-разведчик. Кроме того, неясно, кому подчинялись зенитные батареи? Если они, конечно, не входили в состав военно-морской базы.

Но Головко уверяет читателя, что настоял на том, чтобы служба ПВО шугала немецкие самолеты от Полярного. Хорошо, если так было на самом деле.

Помните, как бездействовала авиация Черноморского флота, когда немецкие самолеты проводили налет на Севастопольскую военно-морскую базу? Почему-то Октябрьский не стал поднимать в воздух истребители, которых было более чем достаточное количество, чтобы отразить налет немецкой авиации, — «не рискнул», в пользу Отечества.

«Поскольку Северный флот по вопросам сухопутной обороны оперативно подчинен Ленинградскому военному округу, моей обязанностью было немедленно донести туда о происходящем у нас. Так и сделано. Командующий войсками округа генерал-лейтенант М. М. Попов находится, кстати, сейчас неподалеку: проводит учения в районе Кандалакши. Ответ на мою телеграмму получен незамедлительно, подписан начальником штаба округа: «Не давайте повода противнику, не стреляйте на большой высоте». Гадаю и никак не возьму в толк, что же это значит. Не стрелять, чтобы гитлеровцы не использовали сам факт стрельбы для конфликта? Или не стрелять, потому что большая высота?

На все мои запросы о положении и обстановке ничего определенного никто не сообщает. Понять это можно лишь так: извольте сложа руки сидеть у моря и ждать погоды. Нелепо и необъяснимо. Ведь гитлеровцы не сидят сложа руки. Приходится на свой страх и рискснова проявлять инициативу. Перевожу флот своим распоряжением на оперативную готовность № 2».

Здесь мы встречаемся с нашими знакомыми по Ленинградскому военному округу. Командующего округом Маркиана Михайловича Попова накануне войны, как видим, отправили на учения (?) в район Кандалакши. Когда же их проводить, как не за несколько дней до войны? Войска будут в хорошей физической форме, как спортсмены перед соревнованиями.

А начальник штаба округа Никишев Дмитрий Николаевич (неупомянутый здесь поименно), помните, как он оставил Новикова в Ленинграде — в данном случае преподносит Головко своеобразный исторический каламбур: «Казнить нельзя помиловать». Поставьте запятую по своему усмотрению и смысл написанного изменится на противоположный. Арсений Григорьевич, тоже в тупике: получил, оказывается разъяснения от начальства. Хорошо хоть то, что флот был в оперативном подчинении у ленинградцев, только по вопросу сухопутной обороны полуострова, в противном случае не избежать бы нам самых тяжелых последствий в Заполярье.

Как тяжело читать военные мемуары, даже Головко! С трудом приходиться постигать написанное автором? Командующий округом находится рядом, под Кандалакшей, но приходиться докладывать в Ленинград, чтобы разъяснили существо дела. А, как известно, с Поповым, в поездке, был и член Военного совета округа Н.Н.Клементьев. Интересно, что они, обо всем этом, вскоре скажут Арсению Григорьевичу при личной встрече?

Если Головко берет на себя ответственность и переводит флот «на оперативную готовность № 2», как пишет в мемуарах, то это надо понимать, что оперативную готовности № 1, указанием от 17 (18) июня, уже свели, как и на Балтике, к нулю. Но понимая ситуацию на границе, Арсений Григорьевич «на свой страх и риск» и пытается поддержать на флоте, хотя бы повышенную боевую готовность. Во всяком случае, это лучше, чем тупо выполнять невразумительное указание московского начальства.

Вот так и служим своему Отечеству, действуя согласно логике развития событий, а не как того требует воинский закон попранный Мазепами из Наркомата обороны.

Как проходил перевод флота на повышенную боевую готовность № 2 с 17 июня Арсений Григорьевич поясняет ниже.

«18 июня. Посты службы наблюдения весь день доносят о так называемых неизвестных самолетах повсюду — от Полярного до Кандалакши. Один из этих самолетов обстрелян зенитчиками 14-й стрелковой дивизии, прикрывающей подступы к Полярному и Кольскому заливу, после чего скрылся в северо-западном направлении.

Обстановка неясная и тревожная. Люди настороже, хотя держатся спокойно. Шутки почти исчезли, в глазах напряженная внимательность, особенно когда открывают стрельбу зенитные батареи и проносятся истребители, несущие непрерывный барраж.

Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Все видят: перевод флота на повышенную готовность сопровождается большой приемкой оружия, боезапаса, продовольствия, сдачей учебных принадлежностей и всего имущества, ненужного для военного времени.

Предполагал, что получим кое-какие разъяснения непосредственно от командующего войсками Ленинградского военного округа генерал-лейтенанта Попова. Он сегодня прибыл в Мурманск. Отправился к нему вдвоем с членом Военного совета. Надежды не оправдались. Разговор шел о мероприятиях, не имеющих прямого отношения к тому, что происходит вокруг. Обсуждались и утверждались места строительства(?) различных укреплений, аэродромов, казарм, складов и т. п. в условиях и по нормам мирного времени. О том же, как складываются отношения между Советским Союзом и фашистской Германией, командующий округом ничего не сказал. Вероятно, знает не больше, чем мы. Печально. Ибо неопределенность — это и есть малоприятная перспектива попасть под внезапный удар. Вечером Попов уехал в Ленинград. Проводили его до Колы. Угостил он нас на прощанье пивом в своем вагоне, тем и закончилась наша встреча.

Из Москвы также ничего определенного нет. Обстановка остается неясной».

Командующим ЛВО Поповым манипулируют из Москвы. Из более ранней главы нам теперь известно, какую перед Поповым поставили задачу? На миноносце, который должен был предоставить Головко из состава флота — к далекому «Северному полюсу» аэродромы проверять.

Это все знакомо по тем делам, когда, к примеру, артиллерию из округов Западного направления, накануне войны приказом свыше отправили на полигонные стрельбы. У нас же, здесь, командующего Ленинградским военным округом отправили за тридевять земель на невесть, откуда взявшиеся учения (за несколько дней до войны!), и никак не хотели возвращать на место. Помните, из главы про Новикова, что Маркиан Михайлович и 22 июня отсутствовал в Ленинграде. Понятно, что из Мурманска дорога оказалась долгой.

По-поводу Москвы, «яснее ясного» — идут разборки властных структур. Предполагал, что автокатастрофу Сталину подстроили с 18 на 19 июня. Если Головко удерживает повышенную боевую готовность «на свой страх и риск» в эти дни, то, понятно, что «пятая колонна» приступила к реализации своего плана действий. Арсений Григорьевич понимает, что боевая подготовка сворачивается и пытается добиться от командующего четкого разъяснения — что делать? Но, к сожалению, Ленинградское начальство ничем не могло помочь: «Разговор шел о мероприятиях, не имеющих прямого отношения к тому, что происходит вокруг».

А в Севастополе, по воспоминаниям Кулакова, на Черноморском флоте, якобы, тоже, 18 июня объявили повышенную боевую готовность. Понятно, что и там, процесс о боевой готовности пошел в обратную сторону. Было бы неудивительным, если бы это происходило в глубинке, например, на Каспийской флотилии.

А к Черноморскому флоту мы, тоже, еще не раз вернемся.

«19 июня. Получена директива от Главного морского штаба — готовить к выходу в море подводные лодки. Задача: наблюдая за боевыми кораблями вероятного противника, отразить нападение, если оно последует. Приказал рассредоточить лодки по разным бухтам и губам, с тем чтобы вышли в море немедленно, как только будет дан сигнал».

Головко надеется, что как только из Москвы последует сигнал на флота — боевая тревога, то он сразу направит подводные лодки на боевые позиции к вражеским коммуникациям. Скоро узнаете, как Мазепы из Главного морского штаба «обрадовали» Арсения Григорьевича своим сообщением.

«Направил начальнику Главморштаба адмиралу И. С. Исакову доклад об изменении плана использования лодок на случай войны: лодки типа «щука»и часть лодок типа «малютка» послать в район морских сообщений гитлеровцев между северными норвежскими шхерами и Петсамо; остальные «малютки» направить для прикрытия входа в горло Белого моря.

Обосновал изменение плана следующим: «малютки» имеют пониженную мореходность, район их действия более ограничен, чем лодок других типов, стало быть, они по своим данным более пригодны для прикрытия наших коммуникаций. А все «щуки» целесообразнее, по-моему, использовать на морских сообщениях противника. Полагаю, что основной поток грузов и резервов для немецко-фашистских войск, расположенных на плацдарме против нас, будет направляться морем. Сухопутные дороги для этого мало приспособлены. Их всего две. Одна протяженностью шестьсот километров от Ботнического залива через всю Финляндию до Петсамо, другая — от Нарвика до Петсамо — проложена через Финмарк, но слишком узка. Снабжение по сухопутным дорогам потребует очень много автомашин, и конечно же гитлеровцы будут вынуждены производить перевозки морем, через норвежские шхеры, где конвои могут укрываться и отстаиваться в случае необходимости.

Дважды за сутки в главной базе объявлялась воздушная тревога. Сегодня фашисты летают не только для разведки. Один из их истребителей пытался напасть на И-153, но безуспешно.

Постепенно вводим в действие то, что должно в первую очередь обеспечить нужный нам оперативный режим на театре. Установлены дозоры на двух линиях, определяющих охрану подступов с моря к главной базе, а военно-воздушным силам вменено в обязанность производить авиаразведку вдоль побережья от мыса Нордкин до острова Харлова».

Теперь, зная, что Сталина в Кремле нет, и не будет долго — активно зашевелилась наша «пятая колонна». Не хочу бросить упрек в адрес И.С.Исакова, как начальника Главморштаба (в тот момент, его уже не было в Москве), но, тем не менее, из его ведомства — Главного Морского штаба, поступила директива контр-адмиралу Головко: перераспределить подводные лодки «Щ» и «М».

Это сделал тот, кто замещал его на время отсутствия. Более мощные по вооружению подводные лодки — «щуки», у которых четыре носовых и два кормовых торпедных аппарата и запас в десять торпед, отправить в тыл, а «малютки», которые брали на борт всего две торпеды, отправить на коммуникации противника. Неплохо для подставы немцам по началу. Высокое начальство решило «поберечь» наши «щуки». Знали, видимо, в сорок первом, что война продлиться долго.

Но Головко твердо отстаивал свои права и показал характер. Направил в Главный морской штаб изменения по использованию подводных лодок. Сразу видно, что не глядел в рот начальству. «Щуки» должны бить врага, а не прохлаждаться на своих внутренних коммуникациях. Обратите внимание, что Арсений Григорьевич установил морскую авиаразведку от мыса Нордкин, северной оконечности Норвегии (!), чтобы более оперативно реагировать на подвижки врага.

Кстати, начальника Главморштаба Исакова, «своевременно» удалили на учения в акваторию Черного моря. А ведь, война на носу! Но кто-то же, ведь, задумал провести эти учения! А что? Как говорил выше — своеобразная разминка перед боем.

Промелькнул в рассказе Головко самолет И-153 (Чайка). Об упомянутом выше самолете, сообщит нам, в своих мемуарах нарком Н.Г.Кузнецов. Запомните дату — 19 июня.

«20 июня. Обстановка прежняя. Над Ваенгой (пос. в Кольском заливе, будущий Североморск. — В.М.)пролетел и был обстрелян зенитчиками неизвестный самолет. Данные разведки еще раз предупреждают о накапливании гитлеровцами войск в приграничных пунктах — Петсамо, Киркенесе, Варде. Немецкий гарнизон Киркенеса насчитывает двадцать тысяч человек. Гитлеровцы решили избавить себя от лишних глаз: движение иностранных торговых судов от Тромсё до финской границы закрыто.

Сегодня в Полярном были командующий 14-й армией генерал-лейтенант В. А. Фролов и начальник штаба армии полковник Л.С.Сквирский. Части этой армии прикрывают границу вплоть до Кестеньги (Огромное расстояние протяженностью в сотни километров на юг. — В.М.) На участке, примыкающем к району Мурманска, Полярного и Кольского залива, по-прежнему находится только одна 14-я стрелковая дивизия неполного состава. Договорились, что армия для защиты этого участка выделит еще одну стрелковую дивизию, переброску которой в район Западной Лицы и Титовки (приграничные населенные пункты. — В.М.) должны обеспечить мы».

Обратите внимание, что командующий Северным флотом по собственной инициативе, как грамотный в военном отношении начальник, договаривается с командующим 14-й армией Фроловым, чьи стрелковые части прикрывают приграничную зону, заблаговременно выделить еще дополнительные силы на опасный участок Мурманского направления. Ведь, только что был командующий округом М.М.Попов, который должен был решать эти поставленные задачи, но видимо, у того были «связаны» руки. А может молчаливо дал согласие и благословил на ратные дела, тем более что рядом с ним был член Военного Совета округа Клементьев.

Головко и Фролов договорились, как говорят, «полюбовно» в интересах дела. Северный флот морем перебросит пехоту в район прикрытия.

В конце концов, в случае чего, спросили бы именно с них, но они не побоялись ответственности. На наше счастье, что именно Арсений Григорьевич, оказался на этом месте, в нужное время. Да и Валериан Александрович не подкачал в оказании помощи боевому другу.

Это ведь, тот самый В.А.Фролов, командующий 14 армией, до которого никак не мог дозвониться 26 июня товарищ Ватутин из Генштаба. Помните, приезд Сталина в Наркомат обороны, чтобы разобраться с военными по поводу Финляндии?

Наступает самый ответственный момент в нашей истории.

«21 июня. В течение суток над нашей территорией появились два фашистских самолета — один у полуострова Рыбачьего, второй в районе Териберки. Это значит, что гитлеровцы просматривают побережье Мурмана. Думаю, что они хотят выяснить, идут ли у нас перевозки из Белого моря и готовимся ли мы к отражению удара. Над Кольским заливом чужих самолетов не было, поэтому обошлось без воздушных тревог и стрельбы зениток…»

А что им там делать, немецким-то, самолетам? Уже авиаразведка выяснила, где находятся корабли и подлодки. Рассредоточил ли, на свой страх и риск, корабли по заливу Арсений Григорьевич, вот в чем вопрос? Судя, по твердости характера Головко, хочется верить, что это произошло.

Сейчас читатель столкнется с характерным явлением тех дней. Об этом упоминалось и в главе о Черноморском флоте. Сейчас на очереди — Северный.

«В Полярном находится на гастролях Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Сегодня вечером состоялся очередной спектакль этого театра. Показывали «Периколу». Когда мы втроем — член Военного совета Николаев, начальник штаба Кучеров и я — пришли в театр, зрительный зал был переполнен: всем хотелось посмотреть игру москвичей. Наше присутствие сразу же было замечено.

«Похоже, что обстановка разрядилась, поскольку начальство здесь», — читал я на многих лицах. Если бы это было так…

Играли артисты хорошо. На какой-то срок, следя за игрой, отвлекся от навязчиво-тревожных мыслей. То же самое, судя по репликам, испытывали Николаев и Кучеров. Да и всю дорогу на обратном пути из театра в штаб мы толковали о спектакле. Возможно, потому, что хотели заглушить тревогу в себе».

Лишний раз приходится повторять, что это прибытие артистов во все части западных округов и, как видите, флотов, даже на Севере, — заранее спланированная акция, с целью рассеять внимание командного состава и отвлечь его от выполнения поставленных перед ним боевых задач оборонительного характера. Ничего другого вразумительного, по артистам, как по случившимся событиям тех лет, трудно придумать. Получилась, к тому же, лишняя головная боль для местного начальства. Среди прибывшего на спектакль руководства флотом отсутствовал по «уважительной причине» один человек. Об этом, чуть позже, он нам сам расскажет.

«Возвратились — и действительность неумолимо напомнила обо всем.

Просмотрел за чаем вечернюю сводку. Привлекли внимание данные воздушной разведки. В течение дня были обнаружены: на подходах к губе Петсамо тральщики; в самом порту, на рейде, пятнадцать тральщиков; на рейде Варде — транспорт; в Перс-фиорде — транспорт. В общей сложности за сутки из Петсамо вышли восемь транспортов и вошли в гавань три транспорта, два рыболовных траулера, один сторожевой катер. Пока размышлял над сводкой, принесли радиограмму особой срочности.

Николаев, Кучеров и заглянувший «на всякий случай» начальник управления политической пропаганды флота Торик забыли и про спектакль и про чай, когда я начал читать вслух радиограмму. В ней сообщалось, что немецко-фашистское командование стянуло войска (около двухсот дивизий) к нашей границе и что с часу на час надо ожидать их вторжения на территорию Советского Союза. Нам предписывалось перевести все части флота на боевую готовность № 1.

Фактически флот уже в готовности. Остается, как только последует сигнал о всеобщей мобилизации, принять положенные по моб(илизационному)плану различные вспомогательные суда и помещения, а также принять запасников, приписанных к флоту. Мало сил, недостаточно техники, но, по существу, мы готовы».

В данном случае боевая готовность № 1 означала полную боевую готовность, по которой личный состав кораблей должен находиться на боевых постах, а всё вооружение и технические средства готовы к немедленному использованию по отражению внезапного нападения противника.

Хорошо написано в радиограмме. Только не Жуковско-Тимошенковская ли это Директива, которую, якобы, сочиняли эти «друзья» весь вечер 21-го июня? Тогда, ничего путного в ней не было, а Арсения Григорьевича подправили в рукописи, чтоб весомо выглядело сообщение из Москвы. Дескать, Кремль, шибко обеспокоен, как там дела на границе? Нет ли, где поблизости врага?

В данной Директиве морякам, вообще, ничего конкретного, указано не было. Просто, с ее копией должен был ознакомиться нарком ВМФ Кузнецов. Вот и все. Поверьте, совсем «пустой» был документ. К счастью Головко мух не ловил от безделья. Во всяком случае, думается, его нахождение в штабе флота, соответствует действительности, в отличие от других морских военачальников. Что там было мудреного в этой «радиограмме особой срочности», читатель узнает, чуть позже, когда будем рассматривать балтийские дела. А вот как на нее отреагировало командование Северного флота, прочтет ниже.

Головко продолжает дневниковые записи.

«22 июня. Дата, памятная каждому советскому человеку, — начало войны с гитлеровской Германией. Ясно, что борьба предстоит беспощадная. Это смертельная схватка с фашизмом. Кто кого. Приказание наркома Военно-Морского Флота о немедленном переходе на оперативную готовность № 1, переданное в адрес Военного совета, исполнено прежде всего сигналом по флоту».

Редактура решила подыграть Наркому ВМФ. Помните, ранее, Н.Г.Кузнецов вспоминал, что он, как будто, послал Алафузова «дать тот самый условный сигнал, к которому мы в течение этих двух лет готовились». Написано топорным языком, оно и понятно, чтобы затушевать действия Москвы.

Читателя хотят заставить поверить в то, что наркомат ВМФ озаботился положением с флотами и успел передать сообщение об оперативной готовности № 1. Да флот уже находился в полной боевой готовности, еще 18-го июня, но ее отменили, вернув флот на повседневную, то есть оперативную готовности № 3. Теперь тужатся представить это дело так, как будто бы полная боевая готовность и явилась панацеей от всех бед, позволяющей встретить врага во всеоружии. Когда немцы нанесли бомбовый удар по нашим базам, то тут не шифрограмму о приведении флота в состоянии полной боевой готовности посылать надо, а поднимать флота по боевой тревоге. И в каком состоянии находились боевые экипажи кораблей, в таком они и будут встречать врага. Для чего отменили полную боевую готовность деятели из «пятой колонны»? Чтобы флот (как и войска) был(и) в разобранном состоянии. Смогут ли подводные лодки, если не были заправлены боезарядами, топливом, сжатым воздухом, питанием — выйти на боевые позиции в море? Конечно, нет! Также и в отношении кораблей, чьи экипажи отпущены в увольнительные на берег вместе с командованием слушать выступления артистов.

Сам нарком ВМФ Николай Герасимович Кузнецов, когда писал мемуары, то свою вторую книгу посвященную началу войны, так и озаглавил «На флотах боевая тревога». Но он в ней много понаписал вразрез с установкой военно-политического руководства страны. Пришлось срочно менять название книги и перерабатывать содержание. В новом варианте книга стала иметь бодрое название «Курсом к победе». Мы с Кузнецовым и его книгой встретимся чуть попозже.

Скорее всего, ни какой Наркомат обороны, ни сам нарком Кузнецов не поднимали ни войска, ни флота — по боевой тревоге.

А о чем же тогда писал адмирал Головко? Подразумевается, что именно то, что надо было военно-политическому руководству Вооруженных Сил и, соответственно, страны. Все, дескать, было в ажуре, дорогие наши товарищи и уважаемые гости страны. Врага встретили, как положено, во всеоружии и как результат, в мае 1945 года водрузили Победное Знамя над Берлином. Все нормально — Григорий, все отлично — Константин! — как говорил наш известный сатирик Михаил Жванецкий.

Хотя, сказать открыто ключевое слово — сигнал, по которому Черноморский, Балтийский и Северный флота, а также соответствующие флотилии поднимались бы по боевой тревоге адмирал Кузнецов не решился, или не дали возможности написать, как и не дали отправить сигнал на флота.

Тогда, что же печатать по этому поводу в книге Арсению Григорьевичу? Или точнее, что же отправили из Москвы на флота? Эту самую «радиограмму особой срочности», которую Головко и получил. Однако, о ней, адмирал Кузнецов, в раннем упоминании, не скажет ни слова. Но мы о ней узнаем из других источников.

Думается, что на Северном флоте была проявлена, в определенной мере, чистой воды, самодеятельность. Когда немцы утром 22-го начали бомбардировку города и его окрестностей, то Головко и безо всяких Директив из Центра стало ясно, что это война. Поэтому он, как командующий, не раздумывая, отдал по Северному флоту сигнал боевой тревоги.

Сигнал был такой: «Павлин — один». С автором воспоминаний, откуда почерпнута эта информация, мы столкнемся, чуть ниже, а пока продолжим рассказ самого Арсения Григорьевича.

«А пограничные посты доносят: в течение только первых полутора часов сегодняшних суток уже шесть самолетов (четыре немецких, один финский и один неопознанный) появлялись над нашей территорией на высоте около тысячи метров.

Другая директива наркома, адресованная Военному совету: к семи часам утравыделить для обороны горла Белого моря две подводные лодки (тип не указан), эскадренные миноносцы «Грозный» и «Сокрушительный», эскадрилью морских бомбардировщиков МБР-2».

По-поводу подводных лодок хотелось сказать следующее. Адмирал Головко, видимо, ранее вскрыл свое мобилизационное предписание, где и была указана несуразица по дислокации «Щук» и «Малюток». Заодно отправлялись в тыл и те, немногие разведывательные самолеты. Там, в тылу, видимо, были «нужнее».

По-поводу указанных в директиве самолетов. Само название, приведенного Арсением Григорьевичем самолета, расшифровывалось так: Морской ближний разведчик (МБР). Когда Головко доложил в Главморштаб, что он установил авиаразведку (см. его запись от 19 июня), то сразу последовало указание свыше — эскадрилью МБР-2 отправить в тыл. Его, ко всему прочему, лишали возможности следить за перемещениями немцев. Понятно, что данные самолеты были многофункциональны: могли при случае и немного побомбить, но в данный момент, они были нужны именно, как разведывательные самолеты.

Подправили мемуары, чтобы не бросалось в глаза, такое, ничем необъяснимое указание Центра, которое, явно, играло на руку врагу. Разумеется, запрос Головко в Главморштаб требовал от ведомства пересмотреть данное решение, с чем московское начальство никак не хотело соглашаться. Не желая проявлять себя, как явного пособника врага, отделалось молчанкой. Однако тихо спустило вниз еще одно дополнительное указание, не меняющее существа дела.

«Стиснув зубы, ведем счет неопознанных самолетов, проносящихся за облаками над Кольским заливом вплоть до рассвета (по календарному времени суток).

И вот около четырех часов утра первый раскатистый гул взрывов: в районе Полярного сброшены бомбы. Гул взрывов слышали все. По городу засновали люди в поисках убежищ. Многие из тех, кому не обязательно оставаться здесь, кинулись, несмотря на ранний час, к стоявшим у причалов буксирам и пароходам, чтобы переправиться в Мурманск и оттуда выехать поездами вглубь страны».

Отчего это стиснуло зубы командованием Северным флотом? Оттого, что им, этой «радиограммой особой срочности» запретили открывать огонь по немецким самолетам. А читатель, что подумал? Потому что, дескать, самолетов не видать за облаками? А как же тогда Головко с товарищами вели счет этим самолетам? Вот Арсений Григорьевич и зашифровал свою запись неопознанными самолетами за облаками. Стиснутые зубы командующего о многом говорят.

А вот когда на базу в Полярном сбросили бомбы, то ситуация сразу «прояснилась». Чего же гадать? Война! Как всегда вопрос: «Где были корабли?» Успел ли их рассредоточить, уважаемый Арсений Григорьевич? Хотелось бы верить в лучшее.

«Всполошились артисты-москвичи. В течение двух часов из Полярного выбрался весь состав театра, позабыв взять декорации и реквизит. Удивляться и досадовать не к чему: привыкнуть, вернее, приспособиться к бомбам сразу нельзя, для этого требуется известное время».

Сколько страданий выпало на долю этих артистов, горемык в гриме, которых явно подставляли с неблаговидной целью. Их вины, конечно же, не было в том, что они невольно отвлекали командиров и бойцов, в такой напряженный момент, от их основной задачи: обороны вверенного им уголка земли нашей Родины. Подло сыграли на лучших душевных качествах человека, его любви к искусству и людям, его представляющим.

«Отовсюду поступают донесения о фашистских самолетах, о неопознанных силуэтах надводных судов, о перископах подводных лодок. Береговые зенитные батареи и корабельная артиллерия то и дело ведут яростный, но все еще бесполезный огонь по самолетам: по чужим и по своим. Еще не умеют ни стрелять в боевой обстановке, ни различать типы самолетов».

Но, ведь, не напишешь же, что сидели и смотрели в небо? Когда немцы отбомбились по Мурманску, около четырех утра, тут уж, и дураку ясно стало, что надо стрелять, пока жив. А почему «бесполезный огонь по самолетам»? Это была уже стрельба вдогонку. Немцы-то, свое дело сделали, нанесли бомбовый удар по городу. Стрелять-то, нашим, сначала запретили. А уж, когда поняли, что немцы не шутят, тут и наша истребительная авиация, видимо, подоспела. Поэтому и получилась суматоха в воздухе. И немецкие самолеты в воздухе, и наши.

«На телефонные запросы нам отвечают из Главморштаба, что началась война, однако ничего другого пока сказать не могут».

Изумительная по значимости фраза Головко. Ну, прислали сообщение из Москвы, что Германия напала на страну. Дальше-то, что? Боевой тревоги по флоту — нет! Приказа о вскрытии «красных» пакетов — нет! Стрелять по немцам — видимо, по своему усмотрению? Слепо выполнять указания ранее присланных директив Главного морского штаба: все, что может нанести урон немцам — в глубокий тыл. Что же прикажите делать в таком случае командующему флотом?

Теперь-то, читателю, станет более понятной ситуация на Северном флоте. Это ему не Главморштаб «ничего другого пока сказать не смог», а товарищи из Ленинграда, где обосновалось Главное командование Северо-Западного направления. Теперь им, должен был подчиняться Арсений Головко. А те ответят, когда получат указание из Москвы. Куда спешить? Войны на всех хватит.

Головко думает, что товарищи из Ленинграда поймут его положение и отменят московский приказ по подводным лодкам. Дудки! Они сошлются на указание москвичей. Головко заставят плутать в трех соснах. Вот так мы отбивали первый натиск врага. В каждом начальственном кабинете — по «патриоту», с карандашом в руках.

«Тогда я запрашиваю относительно плана использования подводных лодок. И вдруг начинается перепалка. Главморштаб категорически настаивает, чтобы к входу в Белое море, вернее в горло Белого моря, были направлены большие лодки, то есть «щуки», а не «малютки». Никакие мои доводы не принимаются. Переговоры насчет лодок возобновляются несколько раз. Дело заканчивается тем, что Главморштаб категорически предписывает мне послать к горлу Белого моря «щуки», ссылаясь при этом на личное указание И. В. Сталина. Проще говоря, не сумев доказать свою правоту, мотивировали таким образом».

Ясно, что и повышенную боевую готовность на Северном флоте пытались свернуть, оставив повседневную. Да, но что делать при начале войны? Можно ли стрелять? Как, видите, ответа из Москвы нет. К тому же, по поводу использования подводных лодок — видимо, данное указание высокого начальства шло вразрез с мобилизационным предписанием, которое известно Головко. А вскрывать пакеты, о чем сказал выше, разрешения не давали.

Наверное, вместе с Жуковым утром Сталину звонил, еще и нарком Кузнецов? Если, как говорит Головко, было «личное указание И.В.Сталина» по поводу подводных лодок. (Шутка).

Понятна и реакция Головко на подобную присланную чушь. А как озлобились в Москве (а в Ленинграде?) на строптивого командующего Северным флотом! Фактически играют в пользу фашистов, позволяя тем безнаказанно перебрасывать морскими транспортами военные грузы и подкрепление на Мурманское направление. Это уже не саботаж высокого начальства, а нечто иное, за что, в военное время полагалось «к стенке». Тут же обозначился «товарищ Сталин со своим указанием». Чувствуете, иронию Арсения Григорьевича? Он же прекрасно понял, что никакой Сталин и близко не стоял около Главного морского штаба ВМФ.

Зная о созданных главных направлениях, с высокой степенью вероятности можно предполагать, что подобная «глупость» скорее всего, могла исходить и из Ленинграда, где обосновалось Главное командование Северо-Западного направления, во главе с Мерецковым. Оно и блокировало вскрытие мобилизационных пакетов на Северном флоте, а совокупи с Мазепами из Главного Морского штаба, срывало выход на боевые позиции подводных лодок «щук», отправляя их в тыловые районы.

После войны в 1948 году группу военных из высшего состава ВМФ передали Суду чести Министерства Вооруженных Сил СССР. Суд признал их виновным и постановил ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР. Одним из осужденных был В.А.Алафузов, который на тот момент (22 июня 1941 года) был заместителем начальника Главного Морского штаба, а фактически, выполнял функции самого начальника.

Фигуранты послевоенного уголовного дела были осуждены по ст. 193 (Преступления воинские), за преступную халатность в отношении своих служебных обязанностей. Но это могло быть представлено, как бы, для широкой общественности, не более того. А что там было, на самом деле, «подчищала» реабилитационная комиссия, приступившая к работе, вскоре, после смерти Сталина.

Хрущевцы, чтобы замазать свои «темные» делишки во время войны, после взятия власти в свои руки в 1953 году, со временем «пересмотрели» и Уголовный Кодекс РСФСР. Они убрали ряд статей, а некоторые просто изменили. Короче, внесли определенную путаницу, чтобы было трудно понять, за что же были наказаны те или иные лица в, условно говоря, Сталинское время? Если бы в Уголовный Кодекс просто бы внесли дополнения, то взяв в руки УК РСФСР, изданный, например, после 1960 года, можно было бы, довольно легко определить, например, степень вины того же Алафузова. Но из Уголовного Кодекса изъяли главу «Преступления воинские» и был изменен ряд статей. Поэтому статья 193 в новом Кодексе уже содержит другое наполнение. По Алафузову, чуть позже, я приведу один «интересный» момент.

Но, снова, возвращаемся к трагическому дню 22 июня 1941 года на Севере. С болью в сердце Головко пишет:

«Не теряя времени, приступаем к массовой эвакуации детей и женщин из Полярного, а также из других гарнизонов. Когда пароход «Ост», переполненный женщинами и детьми, отвалил от причала, послышался гул самолетов и на гавань из облаков посыпались бомбы.

Четвертое приказание наркома(?) Военному совету принято в десять часов тридцать пять минут — выслать подводные лодки в район Варде с задачей вести решительную борьбу против боевых кораблей и транспортов противника, не допуская их к Варангер-фиорду».

«Четвертое приказание наркома» — а, где три предыдущих? Убрали из текста мемуаров, как несоответствующие действительности, так что ли? Время, уже 10–30 утра. Уже 7 часов прошло с начала войны, а из Москвы поступает «тупое» указание по выдвижению, всё тех же «малюток», на коммуникации врага. Много они навоюют с двумя торпедами на борту. К тому же неясно, какое количество подлодок приказали высылать? Неужели, для смеха — всего, две?

О какой «массовой эвакуации детей и женщин из Полярного» ведет речь командующий флотом Головко? Разумеется, это семьи командно-политического состава, которых наша «пятая колонна» подставила под удар немцев. Даже у Арсения Григорьевича написано, что когда переполненный пароход с семьями «отвалил от причала, послышался гул самолетов и на гавань из облаков посыпались бомбы». О судьбе парохода «Ост» автор тактично умолчал. Как и о том, чьи же семьи были погружены на пароход.

При переходе военного округа (или как в нашем случае флота) на полную боевую готовность из приграничных областей начинают вывозить в глубокий тыл семьи командно-политического руководства. Нечего им там делать под бомбами и снарядами противника в начинающейся войне. Хорошо знакомый нам Матвей Васильевич Захаров так описывал эту ситуацию, находясь в должности начальника штаба Одесского военного округа.

«В апреле (или мае), рассматривая план мобилизационных перевозок округа, я обратил внимание на то, что в плане нет расчетов на вывоз семей начсостава из приграничной зоны.

На мой вопрос, чем это вызвано, начальник ВОСО округа полковник П.И.Румянцев сослался на то, что в изданном в 1941 году Наставлении по мобилизационной работе раздел по эвакуации семей из приграничной зоны отсутствовал (в ранее имевшемся наставлении такой раздел был)».

Захарову ли не знать, что было в документах Генштаба, в бытность его заместителем начальника данного военного ведомства. Как вам нравится такая ситуация с семьями начальствующего состава? О них, вообще, преднамеренно забыли! Это наивысшая подлость мерзавцев из военных верхов по отношению к семьям военнослужащих командного состава Красной Армии и Военно-Морского флота. Население — из приграничной зоны эвакуируется до начала военных конфликтов вглубь страны — как бы ни пострадало! А здесь подставить под удар врага жен и детей своего же брата военного?

Впрочем, о чем мы говорим? На предателей Родины подобные нравственные принципы, как известно, не распространяются. Матвей Васильевич попытался «выкрутиться» из такой щекотливой ситуации.

«Этот пробел в плане был срочно ликвидирован. Начальникам приграничных гарнизонов немедленно были даны распоряжения о порядке вывоза семей в случае объявления мобилизации или начале боевых действий. В них указывались железнодорожные станции, к которым приписывались гарнизоны, порядок прибытия семей военнослужащих к месту посадки в эшелоны, какие гарнизоны куда эвакуировать. Главные пункты эвакуации намечались в районах Кировограда, Днепропетровска, Запорожья».

Не во власти было товарища Захарова отменять действия установленных воинских законов. Кроме того, из Москвы поступила отмена введенного в действие указания о приведении войск в полную боевую готовность. Как следствие, намечаемая эвакуация семей была свернута. А то, о чем пишет Матвей Васильевич — это размеренное течение жизни. Помните, когда была объявлена мобилизация по стране? Только 23 июня!? Целый день давали врагу издеваться над беззащитными женщинами и детьми, которые остались в военных городках вблизи границы. Счастьем было то обстоятельство, что на советско-румынской границе, поначалу, не было столь активных военных действий со стороны противника.

«Принятые меры, как показали дальнейшие события, себя оправдали. Большинство семей военнослужащих приграничных гарнизонов было после начала боевых действий эвакуировано».

Как понимать написанное — «большинство семей военнослужащих …эвакуировано»? А что же было с оставшимся меньшинством? И каким же количеством оно выражалось? Или написанное следует понимать так — лучшее, что удалось сделать в той ситуации, это спасти большее количество семей. На самом деле, всё могло обернуться значительно худшими последствиями.

По этой же теме. Из показаний на следствии бывшего командующего Западным фронтом Д.Г.Павлова:

«На мой вопрос — каково положение на его правом фланге, Кузнецов (Генерал-лейтенант, командующий 3-й армией данного фронта. — В.М.) ответил, что там положение, по его мнению, катастрофическое, так как разрозненные части в районе Козе (севернее Гродно) с трудом сдерживают натиск противника…»

Это 22 июня, Западный фронт — Белоруссия. Здесь не граница с Румынией. События сразу становятся угрожающими. Уже, намечается разгром войск 3-й армии под Гродно.

А как здесь обстояли дела с вывозом в тыл семей командиров и политработников данной армии и всего округа в целом? На удивление, показания Павлова поражают своим откровенным цинизмом.

«Наконец Кузнецов спросил: «Я чувствую, что нам придется оставить Гродно, в случае чего как быть со складами и семьями начсостава, многие из них уже остались у противника. Я ответил, что при оставлении каких-нибудь пунктов — склады и все добро, которое нельзя вывезти, уничтожить полностью. Кузнецов передал трубку члену Военного совета Бирюкову, который снова спросил — как же быть с семьями?

Я ответил: «Раз застал бой, сейчас дело командиров не о семьях заботиться, а о том, как ведется бой».

Не хуже, чем у Лермонтова: «Смешались в кучу, кони, люди…». У нас — склады и люди. Понятно, чтоб склады не достались врагу их необходимо уничтожить. Жаль, что вместе с ними нельзя было приказать уничтожить и семьи начсостава. И врагу не достанутся, и проблем станет меньше. Неужели Павлов не понимал, что говорит и пишет? Или снова, как всегда, немного подправили по тексту?

Ему командиры в два голоса криком кричат о семьях, а он вроде бы не понимает, о чем идет речь? Понятно, что легко рассуждать о судьбах чужих семей, когда своя — под боком в Минске. Ну, лицемер! Ну, умник! Командир, дескать, должен не о семье заботиться, а о воинском долге. Легко, так кивать, в чей-то адрес.

Кто же в таком случае отменил приказание о вывозе семей начсостава данной армии из приграничной зоны? Не из штаба ли Павлова пришел подобный приказ? И не надо кивать на Москву. Для этого существует честь офицера. Именно она является защитой от выполнения подлых приказов вышестоящего начальства. Не для щелканья каблуками в угоду начальству, ему звездочек в петлицу напихали. Сумей показать командирский голос не только в общении с подчиненными. Не захотел? Или был заодно с теми, кто отдавал подобные приказы?

А ситуация у Кузнецова, по сравнению с Захаровым на Южном фронте, сложилась куда, как более, трагичная. Если Матвей Васильевич написал, что большее количество семей им удалось вывезти, а значит, и спасти — то, в 3-й армии Западного фронта ситуация полна неопределенности. Павлов дал ясный ответ — семьи побоку. Скорее всего, часть их них, погибнет, часть сумеет вырваться из лап войны, — оставшиеся, вместе со складами будут захвачены врагом. Хорошо известно, что делали немцы с семьями начсостава. Не конфетами угощали. Да и оставшиеся семьи еще предстояло спасать от жестокостей войны.

Эти факты, к сожалению, не единичные, как и цинизм высшего командования. Хорошо нам знакомый К.А.Мерецков так отобразил похожий момент в своих мемуарах.

22 июня он уже восседал в кресле Главкома Северо-Западного направления в Ленинграде. Ему докладывает, заместитель командующего Северо-Западного фронта Е.П.Сафронов.

«Далее < он > сказал, что очень беспокоит судьба семей комсостава. За несколько дней до начала войны по указанию командования округа семьи комсостава вывезли в тыл. Но 20 июня из Наркомата обороны пришло категорическое распоряжение немедленно возвратить всех на старые места. И вот теперь судьба семей комсостава неизвестна. Скорее всего, они в плену у врага.

Е.П.Сафронов попросил у меня совета, как ему дальше действовать».

Зная Кирилла Афанасьевича, как «хитроватого ярославца» именно, по этой причине и назначенного на эту должность, трудно усомниться в «высоких морально-волевых качествах» данного товарища. Читайте, что написал человек с погонами Маршала Советского Союза.

«Я посоветовал прежде всего установить связь с войсками и наладить управление ими. Затем разыскать командующего и координировать все действия с Балтийским флотом и соседом слева — соединениями Западного особого военного округа. Однако, как вскоре стало известно, командование Прибалтийского особого военного округа действовало по-прежнему неуверенно».

А как же семьи командного состава: жены и дети, подлым образом возвращенные под снаряды немцев? О них лучезарный Кирилл Афанасьевич даже и не заикнулся. Свой-то сынишка, в дальнейшем в генералы выбьется по проторенной отцом дорожке. Другим мальчишкам из того предвоенного командного состава Прибалтийского округа будет отказано даже в праве на жизнь!

Вот такое начало войны уготовила нашим командирам «пятая колонна».

Так что пароход «Ост», приведенный у Головко, может о многом рассказать, не хуже, чем иной «сохранившийся» документ из архива президента. Кстати, в какую категорию по Захарову попал бы данный пароход, перевозивший семьи командиров и политработников? В большую или меньшую спасенную часть?

«Одновременно сообщается, что объявлена всеобщая мобилизация. Начальникам пароходств и Главсеврыбпрома даны указания сосредоточить весь транспортный флот в портах, предназначенных быть пунктами для мобилизации. Аварийно-спасательные отряды ЭПРОНа, а также корабли морпогранохраны включались в состав флота.

Наконец из Москвы поступает пятое приказание(?): в связи с вражескими диверсиями в непосредственном тылу объявить военное положение в базах, укрепленных районах и секторах; установить строжайший режим пропусков; принять меры, необходимые для охраны тыла, особенно средств связи.

К полудню положение в стране вырисовывается: немецко-фашистские войска вторглись в пределы Советского Союза и перешли в наступление на всем протяжении государственной границы. Немецко-фашистская авиация подвергла бомбардировке ряд наших городов. Первый налет совершен около четырех часов, тогда же, когда сброшены первые бомбы в районе Полярного; стало быть, бомбовый удар наносился фашистской авиацией одновременно по всей линии фронта.

Однако войска и корабли противника, сосредоточенные на исходных рубежах, примыкающих к районам Северного флота и 14-й армии, еще не ведут наступательных действий на море и на суше. Активничает лишь авиация. Весь день фашистские самолеты, одиночные и группами, стремятся к району Кольского залива и Мурманска. Их перехватывают и поворачивают вспять наши истребители. Один из гитлеровских бомбардировщиков перехвачен у Рыбачьего летчиками-истребителями Сафоновым и Воловиковым. Били они его как будто неплохо, он задымил, значит, имел прямое попадание, но все-таки оторвался и ушел. Оба летчика ручаются, что вражеский стрелок убит, но сказать, что же сталось с фашистским самолетом, не могут. А раз так, нельзя и заносить его на чей-либо счет. Судя по всему, гитлеровцы не сомневаются, что мы знаем о подготавливаемом ими ударе, и потому продолжают накапливать силы, чтобы затем одержать верх над нами численным превосходством. По данным разведок флота и 14-й армии, через Киркенес и фиорды поступает много вооружения и прибывают новые контингенты войск».

Судя по всему, Головко, все-таки, скрутили руки относительно подводных лодок типа «Щука», раз морем идет основной поток вражеских грузов. Ну, не может же, нормальный человек мириться с этим безобразием. Тогда Арсений Григорьевич просит оказать содействие авиацией. Читайте, что происходит в дальнейшем.

«В районах пограничной полосы на территории Финляндии происходит эвакуация населения, сосредоточиваются части финской армии, подтягиваются немецко-фашистские войска, перебрасываемые из Северной Норвегии, увеличивается количество самолетов на аэродромах. Понятно, что противник намерен и рассчитывает разделаться с нами одним ударом. Не исключено, что фашисты будут пытаться в первую очередь отрезать Кольский полуостров от остальной страны и захватить подступы к Мурманску и Полярному с моря, то есть полуострова Рыбачий и Средний, прикрывающие вход в Кольский залив. Учитывая это, прошу командарма 14 Фроловавыделить часть армейской авиации, чтобы нанести совместно с авиацией флота удар по фиордам и по дороге Тана-фиорд — Киркенес, по которой доставляется вооружение и перевозятся войска противника. Увы, командарм не согласен. Армейский полк скоростных бомбардировщиков нацелен в другом направлении — на защиту Кандалакши. Сообщаю наркому и прошу помочь. Ответ получаю быстро: помочь пока нечем. Положение на Балтике и на Черном море (?) тяжелее. Нам надлежит стараться уничтожать вражескую авиацию на ее аэродромах ударами с воздуха и действовать подводными лодками у Варангер-фиорда, не позволяя противнику подвозить подкрепления. Финские войска не трогать, поскольку Финляндия с нами не воюет. Но как понимать и расценивать факт предоставления Финляндией своей территории гитлеровским войскам, ведущим войну против Советского Союза? В общем, теперь можно сделать вывод: хорошо, что неожиданность, которую мы ждали, не захватила нас врасплох».

Читатель, поставь себя на место командующего Северным флотом. Ты же, прекрасно понимаешь, что тебе твое собственное высокое начальство оказывает противодействие по выполнению твоего воинского долга — защите родного Отечества. Головко же не мальчик, чтобы не видеть, что твориться несправедливость по отношению к делу защиты Родины, ищет пути выхода. Как, видите, просит командарма Фролова помочь авиацией. Отказ. Я бы не стал сильно валить на Фролова, так как авиация была у 14 армии в оперативном подчинении и поэтому, вряд ли бы, лично Фролов мог жестко приказать действовать авиации вне предписываемых ей действий. Да, но Финляндия еще не находится с нами в состоянии войны, так зачем же бездействовать авиации, охраняя район Кандалакши, находящейся, к тому же, значительно южнее, в то время, как Норвегия для нас является вражеской территорией и там немецкие войска сосредоточивают свои силы. А кто у нас теперь командовал всей авиацией направления, в состав которой входила и Северная группировка войск? Новикова помните? Судя по всему, он был озабочен в тот момент совсем другими делами.

Ко всем тяготам, добавлен безрадостный ответ наркома Кузнецова из Москвы. Читателя, во всяком случае, он удивит, особенно, по части событий в акватории Черного моря. Да, на нем за всю войну у немцев не было ни одного крупного военного корабля. 22 июня был один воздушный налет на Очаков и на базу в Крыму. Война в Севастополь придет значительно позже, через много месяцев после начала войны. А по первым дням Румыния, как и Финляндия, выжидала и не вела особенно активных наступательных действий. По Балтике тоже много вопросов, в части, с чего бы это адмирал Кузнецов так сразу сгустил краски? Хорошо, хоть по Финляндии не подлил масло в огонь.

Кстати, обратил ли внимание читатель, что я выделил в начале рассматриваемого абзаца? Фашисты проклятые и то, свое население из прифронтовой зоны эвакуируют. Скоро предполагается вести там боевые действия и его (финский народ), естественно, надо поберечь. В какую же категорию нелюдей, надо отнести наше высшее командование, всех этих тимошенко, жуковых, мерецковых, октябрьских и прочих алафузовых, подставивших под вражеский удар, не только местное население приграничных районов, но и семьи военнослужащих Красной Армии и Военно-Морского флота? Да и чистюлю- скромницу робкого Кузнецова, вполне можно было бы отнести к этой компании. Не первый год военную лямку тянул и знал, что надо делать, когда война на носу.

Кстати, что сам-то Кузнецов написал по поводу начала войны? Я уже ранее приводил его интервью Г.Куманеву, где он «напугал» Маленкова, якобы, сообщением Сталину о начале войны. Возьмем в руки, упоминавшуюся ранее, его книгу «Курсом к победе». Какое яркое название, особенно в свете вышеизложенного. Направил «Малютки» курсом к победе в открытое Баренцево море, где им, отродясь, неуютно было.

Знакомимся с воспоминаниями наркома Кузнецова по данному моменту.

«На рассвете 22 июня 1941 года в 3 часа 15 минут мне позвонил из Севастополя командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С.Октябрьский».

Как же он мог не позвонить, когда ему Георгий Константинович Жуков лично приказал доложить морскому начальству. Он и позвонил. Только Георгий Константинович или сам соврал, может, и по забывчивости, или напраслину возвел на Филиппа Сергеевича по части «неизвестных» самолетов. Помните, как наши «герои» никак не могли узнать, кто же бомбил? У Кузнецова, в отличие от Жукова, память оказалась хорошая, все помнит.

«Он (Октябрьский) доложил, что на Севастополь только что совершили налет немецкие самолеты. Стало ясно — началась война: нападение на главную базу Черноморского флота не могло быть случайностью или даже крупной провокацией. И хотя всем ходом событий я в какой-то степени морально был подготовлен к возможному нападению фашистской германии на нашу Родину, это известие ошеломило меня».

А никто и не сомневался, что на Севастополь совершили налет немецкие самолеты. Это Жуков и другие мемуаристы, как например, Кулаков, «темнят» по поводу «неизвестных» самолетов. Вызывает улыбку «моральная подготовка» наркома Кузнецова к предстоящей войне. Хорошо, что не поделился с ней, хотя бы с тем же, Головко. Того, судя по его воспоминаниям, «неожиданность, которую мы ждали, не захватила… врасплох». Видимо, в отличие от Кузнецова, у него моральная подготовка проводилась по другой методике.

«Свора Гитлера ликовала: внезапность нападения, на которую фюрер возлагал большие надежды, в какой-то мере была достигнута. Вторжение немецко-фашистских войск в пределы нашей страны началась в четвертом часу утра, а уже в шесть часов Геббельс выступал по радио и оповещал весь мир о первых грандиозных успехах на Восточном фронте…»

После войны Германское командование можно и сворой назвать, не придут с претензиями. А насчет выступления Геббельса лишнее подтверждение, что Гитлер выступал по радио 21 июня и на данный момент был в своей Ставке в Восточной Пруссии, то есть никак не мог выступать по радио 22 июня.

Наконец, Николай Герасимович начинает рассказывать о том, как развивались события по началу войны.

«Итак, я ждал новых сообщений с флотов. Ждать пришлось недолго. Уже в первой половине дня заместитель начальника Главного морского штаба контр-адмирал В.А.Алафузов обстоятельно доложил о положении на флотах, о всех распоряжениях, отданных им от имени наркома, а также о своих предположениях на будущее.

Ничего особо существенного на флотах пока не происходило. Без подробностей было доложено о налетах на Либаву (Лиепая), поступили также уточненные данные о воздушно-минной атаке Севастополя. Спокойнее всего было на Севере».

Надо же! Написать такое о войне! Видимо, мало поубивало мирных жителей Мурманска и военнослужащих в первые часы немецких авиационных налетов на город, порт и военно-морскую базу, с точки зрения наркома Кузнецова, если сподобился написать такое. Понятно, что все в мире относительно! — любой философ скажет об этом. Поэтому, разумеется, нельзя сравнивать события на Севере с началом боевых действий, например, в той же, Белоруссии. Но на каких весах, прикажите, взвешивать спокойствие на войне?

В Москве, разумеется, пока не дрожали стекла от бомбежек в кабинете наркома, поэтому и был такой минорный тон в описании событий.

Вот так бы, потихонечку, и рулить бы флотами из Москвы всю войну. Жаль, что с немцами по данному поводу не договорились заранее.

Правда, после окончания войны, Кузнецов со товарищами, почему-то обижались, что их, дескать, наказали понапрасну. И действительно, за что?

Промелькнула фраза о налете на Либаву. Это как же надо было сообщать о вражеском налете, без подробностей? В-первую очередь, докладывают о результатах бомбежки. Чтобы и высокое начальство имело представление о понесенных потерях. Иначе, как же ставить боевую задачу морякам, если, вдруг, после бомбардировки военно-морская база приказала бы долго жить? Знаете, для чего так написано? Чтобы можно было сказать, что флот встретил налеты вражеской авиации подготовленным. В дальнейшем, Кузнецов будет хвалиться тем, что, дескать, в первый день войны флот никаких потерь не понес. Как будто от этого станет легче командованию на местах? Оно же знало истинное положение дел на флоте. Кому же тогда врали? Будущему поколению. Чтоб оно мемориальные доски на улицах развешивало в честь флотоводцев с большими звездами на погонах.

А как читатель оценит, вот такое адмиральское высказывание: «Я ждал новых сообщений с флотов». К счастью, дождался.

Но ведь, по связи сверху, сообщения не ждут от подчиненных, а получают, поддерживая непрерывную связь, как в данном случае, со штабами флотов. Обратите внимание, что Кузнецов все время общается с заместителем начальника штаба Алафузовым. Тот и рулит активно всеми событиями. А где же сам начальник штаба И.С.Исаков? Скоро появится.

Интересно следующее сообщение адмирала Кузнецова.

«Не знаю, по своей инициативе или по поручению Сталина вечером говорил со мной по телефону В.М.Молотов, спрашивал об обстановке на флотах. Пока что я не имел оснований(?) докладывать о плохих вестях. Воздушный налет на Севастополь был отражен, черноморцы начали контрольное траление фарватера, чтобы обезвредить сброшенные немецкими самолетами мины. Организованно, в полной готовности встретила яростный шквал огня с румынского берега не менее сильным огнем своих кораблей Дунайская флотилия. Не было потерь и в Полярном. Что касается Балтийского флота, то мины, сброшенные с немецких самолетов возле Кронштадта, были замечены постами наблюдения и связи и поэтому особой опасности не представляли, их легче было тралить. От военно-морских баз противник был еще сравнительно далеко. Правда, жестоким воздушным атакам подверглась Либава, но данных о значительном продвижении немцев на сухопутном фронте еще не было».

Неплохой отчет наркома ВМФ перед читателями: пора давать орден за первый день войны!

А все-таки, Либаве здорово досталось, если так написано. Световой день был самым длинным в году. Было время немцам порезвиться в воздухе.

Но и нарком ВМФ, как бы то ни было — лицо подчиненное. Пришло время и ему по настоящему отчитаться о проделанной им работе. Значит, доложить Сталину о том, что началась война, Кузнецов не постеснялся, а пояснить вождю, сложившуюся ситуацию на флотах, в результате налета вражеской авиации, поскромничал. Дождался, когда Молотов побеспокоится. Обратите внимание, что и в этот раз Кузнецов не видел Сталина 22 июня. Да и в интервью Г.Куманеву о звонке, якобы Сталину, отделался короткой фразой: «…взялся за телефонную трубку и доложил Сталину о том, что началась война». А как отреагировал Иосиф Виссарионович на то, что Николай Герасимович «взялся за телефонную трубку»? Понимайте, как хотите. Даже, в данном случае, (ну, что делать?) приходится соглашаться, в какой-то степени с версией В.Жухрая. У Сталина действительно были проблемы со здоровьем. Только, думается, у него была не ангина, со сложным названием, а кратковременная потеря слуха. То, что ему мог сказать в телефонную трубку Кузнецов, он все равно бы не услышал. Поэтому Сталин и попросил Молотова позвонить командующему ВМФ Кузнецову, а затем содержание разговора написать на листке бумаги, чтобы можно было прочесть. Шутка, конечно. А то, действительно, особо доверчивые читатели могут поверить, что Сталин оглох на оба уха.

Довольно высоким стилем пишет высшее военное руководство страны о событиях войны. Ведь, врут же наши военные о событиях тех трагических дней, то себе друг другу, то нам, читателям. Всегда вопрос: «Зачем?». Видимо, чтобы оправдать полученные награды при «защите» Отечества?

Но продолжим выяснять положение на Кольском полуострове. Как же, Николай Герасимович вывернулся в истории с Северным флотом? Ведь Головко же криком кричал об оказании и помощи, и об изменении мобилизационного предписания.

«Около шести часов вечера позвонил командующий Северным флотом А.Г.Головко. Его беспокоилинаши отношения с Финляндией. «Все по-старому», — ответил я ему, оставляя в силе разрешение атаковать лишь аэродромы, занятые гитлеровцами на норвежской территории».

Нашим военным с большими звездами на погонах, надо было бы почаще собираться и писать свои мемуары в одной комнате. Была бы возможность, хотя бы, договориться по ряду вопросов. Головко просит помочь бомбардировочной авиацией, а ему отвечают из Москвы (через Ленинград), что можете бомбить только норвежскую территорию. С другой стороны, Головко пишет, что попросил оказать содействие по бомбежке норвежской территории. Отказали. А вдруг Финляндия нападет. И смех, и грех. Я думаю, что и без комментариев читателю все ясно, как «руководили» из Москвы (и Ленинграда).

Теперь, наконец-то, дошла очередь до еще одного важного свидетеля, тех памятных дней, о котором говорили выше. Это бывший заместитель командующего Северным флотом, в то время, капитан первого ранга Василий Иванович Платонов. Всю описательно-лирическую часть его мемуаров мы опускаем и сразу приступаем к существу дела. Хотя признаться, всё в рассказах Василия Ивановича интересно, даже, лирика.

«Уже наступил июнь, а штаб флота все тянул с объявлением сроков выхода в район учений. Объяснялось это двумя причинами. Дело в том, что у командиров плавающих соединений не было единого взгляда на методы боевой подготовки кораблей. Одни считали, что готовиться к войне следует не в тепличных беломорских условиях, а в своем суровом районе, там, где предстоит встреча с противником, и учиться надо не только летом, но и круглый год. Другие им возражали, утверждая, что начинать погружаться на больших глубинах Баренцева моря для молодых подводников слишком опасно, и в подтверждение приводили примеры аварий и даже гибели подводных лодок. Новый командующий флотом контр-адмирал А.Г.Головко был склонен к компромиссному решению: молодым командирам подводных лодок проводить отработку первых задач на малых глубинах в Белом море, а артиллерийские стрельбы и торпедные атаки надводных кораблей перенести к берегам Мурмана.

Однако отпускать в глубокий тыл даже небольшой отряд флота, ослабляя силы главной базы, было рискованно ввиду подозрительного поведения гитлеровцев у наших границ».

Мне, думается, что Василий Иванович, немного не договаривает, как всегда по причине, как бы, не сказать чего лишнего. Кроме того, не надо забывать советскую военную цензуру. Мало ли что было пятьдесят лет назад? Нельзя подвергать сомнению официальную точку зрения на начало войны. Все было хорошо, прекрасная маркиза, только товарищ Сталин, как всегда вносил диссонанс в правильно играющий военный оркестр наркомата обороны.

Что такое — проведение военных учений в открытом море накануне войны? Думается, командующий Головко понимал, в каком состоянии вернутся военные корабли из предстоящих июньских учений на свою базу. Что ответят главные механики на вопрос: «Будут ли данные корабли в состоянии сразу выполнять поставленные перед ними боевые задачи?» Поэтому и тянул с учениями: не лучше ли поберечь ходовую часть кораблей перед предстоящей схваткой с врагом? Тем более что перед этим не сидели же, сложа руки. Платонов и подтверждает сказанное.

«Как всегда, и 1941 год мы начали с отработки зимних задач боевой подготовки, а как только унялись февральские штормы, корабли соединений флота вышли в море для выполнения стрельбовых задач. Противолодочные корабли охраны водного района (ОВР) приступили к напряженным тренировкам по поиску подводных лодок, торпедные катера учились выходить в атаки по надводным целям, которые имитировал минный заградитель «Мурман», тральщики отрабатывали траление в заданном районе и проводку кораблей за тралами. Учились выходить в торпедные атаки эскадренные миноносцы и подводные лодки. Май был особенно напряженным для бывалых командиров-подводников М.И.Гаджиева, В.Н.Котельникова, Н.А.Лунинаи экипажей их лодок. Они отрабатывали задачи по выходу в атаку по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО, по скрытному прорыву противолодочной завесы. Командиры дивизионов И. А. Колышкин и Н. И. Морозов могли гордиться успехами своих воспитанников. Пристально следил за результатами боевой подготовки командующий флотом А. Г. Головко».

Примерно, как у генерала Рокоссовского. Новой танковой техники в его, 9-й мехкорпус, не поступало, а начальство свыше, требовало проведение учений. Понимая поставленные перед ним, как воином-защитником своего Отечества боевые задачи, Рокоссовский отказался следовать в русле вышестоящего указания. Он решил поберечь моторесурс старых танков. Иначе с началом войны, не на чем было бы воевать. Новых танков нет и не предвидится (видимо, часть осталась в Одессе?), а старые — встали бы «на прикол».

И Рокоссовский, как показали события, оказался прав. Может и Арсений Григорьевич, по мыслям, был сродни Константину Константиновичу?

Обратите внимание, что и «май был особенно напряженным». Почему же тогда настаивала Москва на проведение новых учений? Или в отличие от Головко Главный морской штаб не понимал того, что прекрасно понимало низовое командное звено?

Можно было бы написать, что это было странное поведение высокого морского командования. А так, как читатель уже осведомлен о многих «странностях» учиненных нашей «пятой колонной», стоит ли вновь удивляться представленному факту.

Насчет атак подводных лодок «по боевому кораблю, идущему двадцатиузловым ходом в охранении катеров МО», думается, Платонов подыграл нашим подводникам. Примерно с такой скоростью шла немецкая эскадра во главе с «Тирпицем». По транспорту, идущему в охранении с вдвое меньшей скоростью, попали бы торпедой и то, как говориться, большая удача. А попасть в боевой корабль, да, к тому же, идущий на сложном противолодочном зигзаге — большая редкость. Это уж, Василий Иванович, написал для красного словца. Но не будем слишком строги к адмиралу Платонову, тем более в отношении себя, он был, на мой взгляд, достаточно честен.

«10 июня 1941 года, когда в Мотовском заливе корабли ОВРа отрабатывали задачи траления, командующий прибыл на мой флагманский корабль. Он был очень озабочен. И немудрено: иностранная печать и радио назойливо сообщали о подготовке гитлеровской Германии к войне с русскими, предсказывали скорое нападение на Советский Союз. Командующего флотом больше всего беспокоило отсутствие по этому поводу исчерпывающих инструкций».

Опять видим, чтобы не раздражать московское начальство Головко провел в июне, частично, морские учения. Мотовский залив, вроде бы уже и Баренцево море, но близко, под боком. Тральщики, тоже корабли, и к тому же, неплохо лишний раз потренироваться на предмет того, что немцы могут с началом войны набросать мин на фарватер Кольского залива. Конечно, Арсений Григорьевич лавировал, как дипломат. Поневоле им станешь, в дополнении к основной профессии моряка.

«Особенно его тревожила близость главной базы флота — Полярного к советско-финляндской границе, где были сосредоточены немецко-фашистские войска, и то, что незамерзающий океанский порт Лиинахамари превращен гитлеровцами в военно-морскую базу.

— Жаль, что мы не добили прошлой зимой этого старого прихвостня российского трона Маннергейма, — сказал Арсений Григорьевич. — А теперь видишь, как ловко он снюхался с Гитлером.

Беседа была долгой, нас угнетало отсутствие информации по поводу действительных намерений немцев, но мы утешали себя мыслью, что в Москве лучше нашего знают и оценивают военно-политическую обстановку и не допустят просчета в таком серьезном деле. Однако твердо сошлись во мнении, что порох надо держать сухим».

Конечно, это в определенное мере повторяет сказанное самим Головко, но мне хотелось показать боевое содружество командиров отвечающих за жизнь тысяч людей и главное, понимание ими поставленных задач и их реализация вопреки всему. Об этом ниже.

«Северный флот вел интенсивное строительство и оборудование военно-морских баз, аэродромов и береговых артиллерийских позиции. Их нынешнее состояние пока еще не в полной мере обеспечивало базирование и боевую деятельность сил флота. Несмотря на открытый характер морского театра, Северный флот не имел ни линкоров, ни крейсеров, которые, по понятиям того времени, олицетворяли морскую мощь.

Перед Великой Отечественной войной он насчитывал только три плавающих соединения: отдельный дивизион эскадренных миноносцев, бригаду подводных лодок и бригаду охраны водного районаглавной базы. По корабельному составу и вооружению эти соединения равнялись нынешним дивизиям и тесно взаимодействовали друг с другом. Однако кораблей, предназначенных специально для плавания в северных широтах, тогда еще не строили, а корабли, подобранные с других флотов, не полностью соответствовали особенностям театра и сложным условиям океанского плавания. Так к нам попали новые эсминцы проекта «7», один из которых разломился на волне, а подводные лодки типа «М» из-за их малой мореходности мы остерегались выпускать дальше 100 миль от базы. К сожалению, Северный флот по сравнению с другими флотами имел и самую слабую морскую авиацию.

Большая часть ОВРа состояла из торговых и рыболовных судов, призванных по мобилизации во время финской кампании. Они обладали высокими мореходными качествами, но были малопригодны для боевого использования либо из-за малых скоростей, либо из-за большой осадки.

Соединения ОВРа в то время представляли собой новые формирования не только на Северном, но и на других флотах. В их задачу входила борьба с минами, подводными лодками и торпедными катерами для обеспечения безопасного плавания транспортов и боевых кораблей в прибрежной зоне моря. Реализация этой задачи требовала большой затраты сил и средств.

Для действий против подводных лодок в районе, прилегающем к базе, предназначались малые охотники — быстроходные и маневренные корабли с деревянными корпусами. Они были вооружены двумя универсальными 45-мм орудиями, двумя 12,7-ми зенитными пулеметами, большими и малыми глубинными бомбами. Командовали охотниками только что выпущенные из училища лейтенанты — молодые, жизнерадостные и смелые люди. К сожалению, катера МО имели на вооружении довольно-таки несовершенную гидроакустическую аппаратуру типа «Посейдон» и плохо «слышали» лодки, находящиеся под водой. Выходить из Кольского залива они могли при волне не свыше трех баллов, так как проектировались для закрытых морских театров как корабли погранохраны, предназначенные для действий в прибрежных водах».

Подчеркнул по тексту чтобы показать: слабоваты были малые охотники для океанской волны. Но, ведь, воевали же! Да, еще как!

К ранней редакции решил сделать небольшое дополнение. Военному кораблю с деревянным корпусом, не страшны электромагнитные мины. Перед самой войной у нас было свернуто производство тральщиков с деревянными корпусами против подобной немецкой заразы. Хотелось бы заметить, что данные мины удобно было применять, именно, в мелководном Балтийском море. В таком случае и малые охотники с деревянными корпусами, целесообразно было бы использовать на мелководье. Однако, почему-то, отправили на Север в глубоководное Баренцево море под напор могучих волн. Видимо, посчитали, что везде, мол, вода соленая.

«Для борьбы с подводными лодками в более удаленных районах моря предназначались переоборудованные из рыболовных траулеров сторожевые корабли. Все их вооружение составляли два 45-мм орудия и два пулемета, они могли брать на борт до трех десятков глубинных бомб. Никаких гидроакустических устройств у них не было. (Значит, бомбили подлодки на авось, лишь бы отпугнуть. — В.М.)Правда, были у нас три сторожевика типа «Ураган» — корабли специальной постройка и с хорошим вооружением, но мы не решались выпускать их далеко в море из-за большого износа механизмов и корпусов…».

Понятна озабоченность и Арсения Григорьевича и Василия Ивановича. Перефразируя высказывание царя Пирра, можно было сказать, что еще одно морское учение Северного флота и воевать будет не на чем. Кроме того, Василий Иванович сетует, насколько не была продумана структура управления организацией боевых кораблей. Это, ведь, все он приводит по мобилизационному предписанию, которое вступило в силу с началом войны.

«Для создания позиционных противолодочных преград на подходах к базам использовались сетевые и минные заградители. Поскольку сети предназначались только для защиты от подводных лодок, то отнесение сетевиков к силам противолодочной обороны и подчинение их ОВРу споров не вызывало. Другое дело минные заградители, в боевом использовании которых нуждались многие соединения флота. Однако и они организационно входили в состав нашего соединения. Случалось, что в ОВР включали корабли, заведомо не имеющие отношения к выполнению функций охраны водного района главной базы. Так было с пассажирским теплоходом «Кооперация» и с ледокольным пароходом «Дежнёв». Включали только потому, что для решения задач, ставившихся перед другими соединениями, они подходили еще меньше.

Кроме противоминной, противолодочной и противокатерной обороны на ОВР возлагалось и оповещение флота о появлении сил противника в границах вод главной базы и о налетах его авиации со стороны моря. Для этой цели на побережье была развернута сеть постов наблюдения и связи. На ОВР возлагалась также задача по охране транспортов и боевых кораблей, стоящих на рейде и в гаванях. Для этого предписывалось выставлять противокатерные боновые заграждения, а к ним подвешивать плетенные из стальных тросов противоторпедные сети, держать закрытыми входные ворота, регулировать движение кораблей и судов по фарватерам».

Это все наболевшее, бывший в ту пору, капитан первого ранга Платонов сообщает нам неспроста. По мобилизационному предписанию с началом военных действий, он, как заместитель командующего флота становился командующим ОВР (Охрана водного района). Поэтому и перечисляет все те просчеты высшего и местного руководства, в том числе, которые выявились с началом войны. Но это только преддверие той истории, которая произошла с Василием Ивановичем.

«Вечером 15 июня меня срочно вызвал А. Г. Головко. Выяснилось, что час назад заместитель наркома корпусной комиссар С. П. Игнатьев сообщил ему, что начальник управления кадров полковой комиссар А. В. Зорин уходит на учебу. На его место предлагалась моя кандидатура. Арсений Григорьевич пытался возражать, мотивируя отказ сложностью оперативной обстановки на морском театре, но его доводы не были приняты во внимание. Мне было приказано на следующий же день выехать в наркомат для предварительных переговоров».

Дело, конечно же, не в сложности оперативной обстановки, хотя её, тоже нельзя сбрасывать со счетов, а в том, о чем сказано выше. Платонов с момента начала боевых действий становится командующим ОВР. На него возлагается огромный круг обязанностей, с которыми только он, как заместитель командующего флотом, в состоянии справится. И об этом, конечно же, знает Головко, и всячески противится решению Москвы. Кем он должен заменить внезапно выдернутого из обоймы командования Северным районом подготовленного человека, каким являлся Василий Иванович Платонов. И это накануне грозных событий — на что особо напирал Головко. Но с московским начальством много не поспоришь. Платонов убывает в Москву.

«Уже тогда из Мурманска в столицу ходил фирменный экспресс «Полярная стрела»… Мысли снова и снова возвращались к цели неожиданной командировки. Я пытался найти ответы на мучившие меня вопросы: кто предложил мою кандидатуру, почему именно меня, а если осуществится предполагаемое, справлюсь ли я? Так и не найдя подходящего ответа, решил положиться на совет старинной русской поговорки «утро вечера мудренее».

На следующий день после приезда состоялась беседа с заместителем наркома по кадрам С. П. Игнатьевым. Мы служили вместе в бригаде подплава на Балтике в начале 30-х годов. Он был тогда инструктором политотдела этого соединения. Бывший сослуживец говорил о значении лозунга «Кадры решают все», о моей будущей работе, об ответственности вверяемого мне управления за подбор, расстановку и подготовку командирских кадров. О нашей прежней службе на подводных лодках не вспоминал, то ли забыл, то ли счел это неуместным. Заканчивая беседу, мой будущий непосредственный начальник сказал, что командование настоятельно рекомендует мне сразу же отправиться в очередной отпуск, а после него мне надлежит прибыть к новому месту службы. Остаток дня ушел на предварительное знакомство с новыми делами и обязанностями.

Начальник управления А. В. Зорин, которого мне предстояло сменить, прежде служил на Северном флоте инструктором политуправления. Ему хотелось, чтобы я не испытывал затруднений в первые дни пребывания в незнакомой должности, и он откровенно, обстоятельно и добросовестно вводил меня в курс дела. Служебные разговоры нет-нет, да и прерывались воспоминаниями о штормовых походах, о кораблях, о друзьях-североморцах».

Вам не показалась странным, читатель, некое раздвоение реального положения дел. На Северном флоте Головко думает, как отбиться от предстоящего нападения врага, тем, малым составом сил, что имеется в наличии. А у него отбирают грамотного и подготовленного заместителя, который в самое ближайшее время должен приступить к выполнению поставленных перед ним боевых задач. Здесь же, в наркомате ВМФ как будто, другая жизнь. Словно предстоящее нападение Германии не суровая действительность, стучащаяся в дверь, а некая надоедливая муха, жужжащая на оконном стекле, и которую при желании легко прихлопнуть подвернувшейся под руку свернутой газетой с Заявлением ТАСС от 14 июня.

Видимо, больше нечем заняться высокому московскому начальству, как накануне грозных событий отправлять из наркомата на учебу в академию начальника по кадрам? В конце концов, могли бы продвинуть по службе его заместителя? Нет! Подавай служивого из Северного флота, который, ко всему прочему, находится на острие удара немцев в Заполярье. И в завершение всему, — это неожиданный очередной отпуск для нашего героя. Флот же приведен в состоянии повышенной боевой готовности, как уверяет нарком Кузнецов (тоже пишет и Головко), то есть, со дня на день ожидается нападение немцев. Какой может быть отпуск на пляжах Крыма?! Кто скажет, как все это, называется по-русски?

«В Полярный я возвратился 20 июня. Начальник штаба соединения капитан 3 ранга Б. И. Мещеряков доложил, что над главной базой чуть ли не каждый день летают фашистские самолеты-разведчики и по ним разрешено открывать огонь, что с 19 часов 30 минут 19 июня флот переведен на боевую готовность № 2 и мы уже выставили в море три линии корабельных дозоров. Подытожив доклад кратким «добро», я поспешил к командующему флотом. Внимательно выслушав отчет о поездке в столицу, Арсений Григорьевич дал разрешение отправляться на отдых в Гурзуф.

— Будем надеяться, что ты полностью отгуляешь свой отпуск, — сказал он на прощание, — но, если обстановка потребует, я тебя потревожу».

Представляю, какими словами они оценивали действия московского начальства. Уже по немецким самолетам открывали стрельбу, а Василия Ивановича насильно отправили в отпуск. Значит, 17 июня флот по Платонову, привели в боевую готовность № 2 (пусть будет так), но 18 июня все вернули на свои места. Поэтому Головко и обратился за разъяснениями к командующему округом Попову, так как, видимо, приказ об отмене прошел по каналам наркомата обороны через Генштаб. Флотские, были же у них в оперативном подчинении. Головко, каким-то образом (сам пишет), все же возвращает флот в прежнее состояние боевой готовности № 2 (?). Говорил, как помните, что сам, лично, проявил инициативу.

Да, но инициатива командующего — это, конечно, хорошо, но стыкуется ли она, реально, с боевой готовностью флота? По бумаге-то, выходит, всегда хорошо. Кроме того, и Василий Иванович мог выдавать желаемое за действительность. Думается, что по немецким самолетам не стреляли, а открывали предупреждающий заградительный огонь, чтобы не допустить пролет над акваторией морской базы.

Что можно сказать в оправдание Платонова? Военные, люди подневольные, то есть, обязаны выполнять приказ начальства, каким бы абсурдным он не показался подчиненному лицу. Те же события предвоенных дней, как и у Головко, но другим взглядом.

«21 июня в небе над Полярным трижды появлялся на небольшой высоте немецкий самолет Ме-110. Корабли вели по нему интенсивный огонь. Без привычки некоторые артиллеристы зря горячились».

Понятно, промазали. Ни за что, не попадешь во вражеский самолет, если дан приказ «Огня не открывать!».

«Положение «необъявленной» войны иногда приводило к недоразумениям. Стоявшему в гавани тральщику по вине вахтенного сигнальщика не было передано приказание стрелять по неопознанным самолетам. Вызываю командира корабля:

— Почему ваши орудия молчали, когда над нами кружил воздушный нарушитель?

— Не получал разрешения стрелять.

— Но вы же видели, что в базе тревога, что все корабли ведут огонь?

— Видел, это точно, но ничего не понял. Смотрю, летит самолет, то ли наш, то ли нет, мишени вроде не буксирует, а все палят. Куда палят — не разберу.

Субботний вечер ушел на сборы в дорогу. Жена хлопотала над чемоданами, счастливые дети примеряли белые панамки, готовясь ехать: сын — в Артек, а дочь — в Евпаторию. Летний отпуск, да еще всей семьей, — явление в жизни военного моряка чрезвычайно редкое. Наконец семейство угомонилось. Заказав на 10 часов утра катер к дневному поезду, я лег спать. Завтра воскресенье, 22 июня, — первый день отпуска».

Поэтому и не было Платонова вместе с начальством на спектакле московского театра, что готовился к отъезду на юг.

Смотрите, как озаботилось высокое начальство о семействе Платонова. Сынишке предоставило путевку в Артек, а дочке дали возможность подлечиться в Евпатории. А папа и мама этих детишек, видимо, по мысли московского начальства, должны были отдыхать по близости в санатории для военных моряков.

По данной теме, об отдыхе в Крыму, есть интереснейшее воспоминание Нины Константиновны Забродиной (в девичестве Колесниковой) о своем пребывании в пионерском лагере «Артек» накануне войны (СИ № 10 от 5 марта 2011 года, «Детство без инфантильности»).

«Мне дали путевку в «Артек», с 5 июня по 14 июля 1941 года, я была счастлива, но пробыла там всего 2 недели. Когда ехали в лагерь, я на пересыльном пункте заболела, у меня температура, я отстала от своих сверстников, лежу в изоляторе. В изоляторе меня навещает Светлана Иосифовна с подругой Наташей, не знаю её фамилии до сих пор. Дочка Сталина Светлана не хотела в «Артек», ей надоело каждый год ездить, она в том году, по-моему, 11-й класс кончила (Всего лишь 8-ой, но для Нины она казалась старше; так всегда бывает в детстве. — В.М.), но поехала в «Артек» только из-за того, чтобы увидеть меня…

Ей разрешили меня забрать в «Артек», она же и вывезла меня из «Артека».

«Артек» начали бомбить раньше, чем была объявлена война. С 19 июня немец нещадно бомбил Черноморское побережье. И все местное мужское население сразу пошло на фронт. У нас один мальчик сломал ногу, к нам из Алупки шел катер с врачами. Налетел немецкий самолет, стал бомбить, с катера махали белым халатом. В результате бомбежки в катер было прямое попадание, и только один хирург выплыл с поврежденной рукой. Он приплыл в лагерь и потерял сознание. Только успел сказать: «Это война».

Когда объявили войну 22 июня, мы уже три ночи вставали в 4 утра и шли под кроны огромных деревьев в горах, туда нам приносили еду. Немцы с утра начинали бомбить. Ходили в специальных комбинезонах темно-синего цвета, даже белые воротнички велели запрятать. Был тихий час, я взяла с кровати покрывало и подушку и ушла спать в розарий — очень любила розы. В это время дали один автобус для вывоза элитных детей. Надо садиться в автобус, Светлана с Наташей должны ехать, а они кинулись меня искать, меня нет нигде, автобус задержали на 40 минут. Но они меня нашли, я упиралась, а Светлана и Наташа, подхватили меня под рученьки, сунули в автобус. Почему я так четко запомнила, потому что в лагерь приехала с именным портфелем, а там была эмблема: «Дочери путевого обходчика Ниночке Колесниковой за предотвращение крушения пассажирского поезда 20 марта 1941 г.». остальных детей вывели пешком через перевалы».

Даже, если и ошиблась Нина Колесникова на пару дней, память, штука не очень надежная, то все равно жуткая история. И это все под боком командующего Черноморским флотом. Недаром о начале войны, ни какой правды от большого начальства не дождешься.

По-поводу Светланы Сталиной. Откроем ее зрелые воспоминания «Двадцать писем другу».

«Когда началась война, у всех людей проснулось чувство общности, всякие разногласия отступили перед лицом общей опасности. Так произошло в нашей, уже развалившейся семье. Сначала нас всех отослали в Сочи: бабушку, дедушку, Галочку (Яшину дочку) с ее матерью, Анну Сергеевну с детьми, меня с няней. К сентябрю 1941 года мы вернулись в Москву…».

Отредактировали, будь здоров! О Сталине, как отце — ни слова. Откуда она приехала в Сочи? И почему? Что на подмосковной даче в Зубалово, вдруг, тесно стало? Все оставшиеся летние каникулы провела на правительственной даче в Сочи и вернулась в Москву к началу учебного года. Неужели в июне столица была более опасная, чем в сентябре, на пороге грозных событий в Подмосковье?

В рассказах Молотова писателю Чуеву, есть маленький штришок о Жданове: «Он в Сочи был, когда началась война… Упрекают: «О чем они думали? О войне? Нет, они в Сочи сидели!» Оптимисты, мол, какие, члены Политбюро».

Если сопоставить эту информацию, с приведенной выше, то вырисовывается занятная картина. Значит, Светлану из Крыма перевезли на дачу в Сочи под крыло Жданова? Видимо, Сталин посчитал, что у своего друга Андрея Александровича, в Сочи, ей будет безопаснее, чем возвращение в непредсказуемую Москву? Светлана, могла оказаться в роли заложницы в руках у заговорщиков, что мало привлекало Сталина, как отца. То-то, Жданов задержался с прибытием в Москву, а, в последующем, и в Ленинград. Организовывал надежное охранение дочери вождя. После войны, пытались породниться Сталин и Жданов. Но не удалось в полной мере. Хотя их дети Светлана и Юрий, поженились после смерти Андрея Александровича, и даже родилась дочка, но по ряду причин, не сумели удержать семейный корабль на правильном курсе.

Возвращаемся к нашему капитану первого ранга Василию Ивановичу Платонову, готовившегося отправиться в отпуск к Черному морю.

«Только успел забыться, как зазвонил телефон. В трубке взволнованный голос дежурного по штабу ОВРа:

— Товарищ капитан первого ранга, получен сигнал «Павлин-один»!

— Исполнить «Павлин-один» всем кораблям и частям соединения.

Вскочил, стал поспешно одеваться. Ни о чем не спрашивая, жена тревожно глядела то на меня, то на спящих детей. Откуда ей было знать, что этот сигнал, по которому флот переводится в боевую готовность № 1, сейчас означал непосредственную угрозу войны или ее начало».

Вот мы и подошли к сигналу по Северному флоту, объявлявшему боевую тревогу на флоте. Никакого отношения к птице, это слово-сигнал, не имеет. Думается, что большевик Павлин Федорович Виноградов, который в 1918 году был избран заместителем председателя Архангельского губернского исполкома, дал свое имя этому кодовому сигналу. Виноградов был создателем и командующим Северо-Двинской военной флотилии давшей начало будущему Северному флоту.

«В штабе флота удалось узнать лишь то, что высшая степень готовности объявлена Москвой. Сразу же распорядился, чтобы работники штаба проверили подготовку кораблей к бою. Правда, те уже давно стояли готовыми, все, что от нас зависело, мы уже сделали: приняли боезапас, топливо, питьевую воду и продовольствие, рассредоточили корабли дивизионов по заливу.

В четвертом часу ночи позвонил А. Г. Головко:

— Василий Иванович?

— Да, я слушаю вас, товарищ командующий.

— Началась война! Немцы на западе перешли нашу границу. Нанесли удары с воздуха по ряду городов, в том числе и по Севастополю. Надо ждать налета и на Полярный. Прикажи усилить дозоры, лично проверь расстановку по гавани катеров МО. Сам проинструктируй командиров и проконтролируй, чтобы дружно вели огонь и прекратили стрелять, когда воздушный бой завяжут наши истребители. Да, вот еще. Тебе придется возглавить эвакуацию населения.

Помнится, я и сам удивился тому, что воспринял это страшное известие со спокойствием и твердой уверенностью, что мы отобьем любое вражеское нападение, не допустим какой-либо оплошности…».

В отличие от Черноморских товарищей, и Головко, и Платонов не испытывали сомнения по поводу «неизвестных» самолетов. Кроме того, Головко, как видите, в случае авиационного налета немцев приказал, в отличие от Октябрьского, поднимать в воздух свою скромную, по военным меркам, истребительную авиацию. Простим, Василия Ивановича, за маленькую ложь: сигнал по флоту прозвучал, все же, как думается, после того, как узнали, что немцы границу перешли. Видимо, как сказал чуть ранее, Головко, скорее всего, не стал дожидаться решения московских товарищей из штаба, когда, те раскачаются. А может, верный человек позвонил: «Так, мол, и так, Арсений Григорьевич. Бери ответственность на себя. У тебя, самое сложное положение. До границы, вместе со штабом флота, несколько десятков километров. Упустишь время, пиши — пропало».

Разве узнаешь, теперь, все подробности за давностью лет? Вполне возможно, что и редактура военного издательства могла подыграть официозу: «Москва не дремала и вовремя подала сигнал о полной боевой готовности. Знай враг, наш доблестный советский флот!»

«Следя за боевыми действиями, которые вела фашистская Германия в Европе, мы отчетливо представляли мощь и разрушительную силу современной авиации. Флотские строители принимали все меры к тому, чтобы зарыть в землю жизненно важные объекты флота.

К началу войны у нас имелся хороший склад боеприпасов, выдолбленный в скале. Полным ходом шло строительство подземного хранилища и ремонтных мастерских торпед».

В сравнении с командованием Черноморского флота, расположившим свои морские мины на открытом воздухе, и при первом же налете вражеской авиации, чудом не взлетевшим на воздух вместе со всем боезапасом флота, товарищи на Севере оказались более дальновидными и расторопными, если не сказать больше. Наверное, понимали разрушительную силу морских мин и торпед, коли упрятали склады в подземном хранилище в скале. Также обеспокоились на будущее и ремонтными мастерскими. Реально понимали, что война продлиться не один день. С командованием флота, и в частности ОВР, даже случился небольшой казус, от чрезмерного усердия по службе. За делами по укрытию боезапаса и прочего военного имущества забыли о себе, как о людях, которые в случае вражеского налета могли бы пострадать при бомбардировке. Головко Платонова, даже, в шутку, пожурил за это. К счастью, подземные хранилища смогли вместить в себя и флотские штабы.

«Воздушные налеты немцы начали с Мурманска, где бомбили главным образом рыбный порт. Вначале урон был невелик. Частично пострадали производственные предприятия и причалы, получили повреждения и два траулера, но потопленных судов не было. Рубленые деревянные жилые дома не боялись взрывной волны фугасок, им были страшны только прямые попадания да пожары, которые возникали мгновенно…

Немцы, встретив над городом упорное противодействие истребителей 14-й армии, в первом же воздушном бою потеряли три бомбардировщика. Отличились и флотские артиллеристы.

23 июня батареи старших лейтенантов А. И. Казарина, А. П. Исаева и лейтенанта Б. А. Сацука сбили два самолета.

24 июня немецкая авиация вновь совершила налет, но теперь уже на Полярный, полуострова Средний и Рыбачий, остров Кильдин. Над главной базой флота вражеские самолеты появились около восьми часов утра. Шестерка Ю-87, не торопясь, по всем правилам, как на учениях, зашла со стороны солнца и, разделившись на пары, камнем свалилась в пике на корабли, стоявшие у причалов и на рейде…

Стрельба не давала видимых результатов, хотя мешала немецким летчикам прицельно атаковать, — бомбы падали вокруг кораблей в воду и на берег…

По второй шестерке самолетов моряки стреляли уже уверенней. Боевые расчеты крупнокалиберных пулеметов и 45-мм орудий на катерах МО терпеливо и, как мне показалось, даже хладнокровно выжидали момент, когда немецкие самолеты, выходя из пике, зависали в воздухе, и открывали ураганный огонь с выгодных дистанций. Один Ю-87, так и не сбросив смертоносного груза, просвистел над нашими головами и врезался в воду…

Другой самолет стал в воздухе разваливаться на части, третий ушел на запад, оставив за собой черный шлейф дыма».

Как видите, командующий 14 армией Фролов, если и не дал бомбардировщиков, но все же, помог своими истребителями отбить вражеский налет. Кроме того, ПВО флота поубавила активности немецким летунам.

Снова зададимся вопросом: «Что было бы при отсутствии Платонова, как заместителя командующего»? Где бы мог найти Головко такого человека, каким был Василий Иванович на своем месте, и который мог бы в состоянии справиться с таким колоссальным объемом работ по планам мобилизации?

Видимо, отпуск Платонова в планах Москвы был более важным моментом в предстоящих событиях, чем реализация требований Головко. Оцените масштаб проводимых работ, с которыми столкнулся Василий Иванович.

«Мобилизация была объявлена уже в конце первого дня войны. Были вскрыты сургучные печати на красныхнеприкосновенных до поры до времени пакетах, в которых находились мобилизационные планы и планы боевого развертывания сил флота».

Как и везде, Москва задерживала вскрытие «красных» пакетов. Флот бездействовал, если не считать открытия огня с кораблей по вражеским самолетам и прочие мелкие дела, проходившие по инициативе местного руководства. Как видите, только «в конце дня» 22 июня было разрешено поломать сургучные печати. Наконец-то, были сброшены путы бездействия, и у командования флотом появилась реальная свобода рук в отношении боевого использования кораблей. Но проблем, к этому времени, накопилось по самое горло, как бы, ни захлебнуться.

«Соединения эскадренных миноносцев и подводных лодок и в мирное время почти полностью укомплектованы кораблями, а экипажи кораблей людьми. Иное дело — соединение ОВРа. В его состав должны были влиться прежде всего 1-й Северный отряд пограничных судов Морпогранохраны НКВД вместе с береговой базой в Кувшинской салме. Это было довольно крупное «хозяйство», в которое входили мастерская, слип, жилые дома, клуб и даже пекарня. Из призываемых рыболовных траулеров, дрифтеров и мотоботов необходимо было сформировать два дивизиона траления, два дивизиона сторожевых кораблей, дивизион катеров-тральщиков и дивизион сторожевых катеров. По числу вымпелов ОВР увеличился в три с лишним раза, примерно во столько же раз увеличилась и численность личного состава. Нужно было назначить командиров дивизионов, сформировать их штабы, подобрать места базирования, демонтировать на судах промысловое оборудование и установить вооружение, расписать специалистов и командиров по должностям и тревогам, провести учет коммунистов, создать партийные и комсомольские организации, обучить мобилизованных бойцов владеть оружием, а командиров на первых порах хотя бы элементарным тактическим приемам. Снизу сыпались вопросы и требования, сверху — распоряжения и приказания. Работники штаба и политотдела соединения валились с ног от усталости, ходили голодные, небритые, засыпали на ходу».

В двойне приятно рассказывать о хороших людях. Так бы и продолжался рассказ о мужестве и героизме моряков Севера, но рамки данной работы не позволяют «растягивать» материал до бесконечности. Тем не менее, еще несколько моментов из воспоминаний адмирала Платонова, я все же, приведу.

«Уместно рассказать об одном эпизоде, характеризующем высокий патриотизм советских людей.

В губе Титовка перед войной начали строить аэродром. На земляных работах было занято несколько сот заключенных. В бою с немцами погибла вся вооруженная охрана лагеря. Несмотря на отсутствие стражи, репрессированные организованно отступили вместе с войсками к Западной Лице. Ни один из них не сдался в плен, не остался у врага. Прибыв на кораблях в Полярный, они обратились к командованию с просьбой разрешить им сражаться против фашистов и честно воевали всю войну».

Это по поводу злопыхательства о заградительных отрядах и штрафных ротах. На данный момент, пока не было ни тех, ни других. Но были советские люди, которые защиту Родины поставили выше своих личных обид, пусть, даже, как они могли полагать, к несправедливо обидевшей их, исполнительной власти.

«3 июля 1941 г. по радио выступил И. В. Сталин. Его волнение передалось нам через тысячи километров. В репродукторе было слышно, как тяжело дышит оратор, как наливает в стакан воду. Первые же слова, обращенные к народу — «Братья и сестры!» — заставили всех содрогнуться. Так говорят, когда Отечество в смертельной опасности…

Много раз я возвращался к этому эпизоду в своих воспоминаниях. Меня тревожило, что читатель может неправильно понять то состояние души, которое было не только у меня, но и, не боюсь слишком сильного обобщения, у подавляющего большинства воинов. Мы ничего не знали о преступлениях, которые совершил И. В. Сталин против партии и народа, и беззаветно верили его словам».

И не знали бы до самой своей смерти, но в 1956 году Никита Сергеевич Хрущев с трибуны XX съезда партии «раскрыл» народу глаза на «преступления» Сталина и эту эстафету подхватили и несут все новые и новые обличители. Число «жертв» продолжает расти. «Демократическая» бухгалтерия скрупулезно ведет подсчет страдальцев. Цифры зашкаливают за все допустимые пределы человеческой глупости и подлости.

Возвращаемся к адмиралу Платонову. Василий Иванович продолжает вспоминать эпохальное выступление вождя.

«Забыть этот день и эту речь невозможно. Невозможно хотя бы потому, что в сознании каждого советского человека наступил крутой перелом, до этого момента мы тешили себя мыслью, что отступление наших войск явление временное, а военные неудачи всего лишь недоразумение. Теперь же наивные надежды уступили место суровой действительности. Стало ясно, какая ужасная опасность нависла над нами, какой ожесточенной и длительной будет эта война. После прослушивания речи мы долго молчали. Каждый думал о том, что он может сделать для победы, что еще, кроме жизни, отдать Родине».

Это на Севере, немецкая группировка, получив по зубам, не сможет в дальнейшем, развить наступление и немного продвинувшись вперед, по первым дням — до конца 1944 года зароется в полярных сопках в ожидании неотвратимости наказания. На Восточно-Европейском же театре военных действий ситуация для наших войск была далеко не радужной, поэтому и задумались североморцы о том, «какой ожесточенной и длительной будет эта война».

И последний эпизод из воспоминаний, который наиболее ярко высвечивает все то, что мы в этой главе разбираем.

«Война выявила, насколько неудачно было выбрано осенью 1933 г. место главной базы флота. Екатерининская гавань Кольского залива невелика и могла вместить лишь плавающий боевой состав кораблей начального периода развития флота. Отсутствовало и железнодорожное сообщение с тылом флота в Мурманске и аэродромом в Ваенге (ныне Североморск). Правда, еще председатель Кабинета министров в правительстве Николая II С. Ю. Витте, облюбовавший Екатерининскую гавань для строительства порта, планировал соединить Александровск-на-Мурмане (так тогда назывался Полярный) железной дорогой с поселком Кола, что лежал близ Мурманска. Но намерению этому не суждено было осуществиться. К сожалению, и в проекте строительства главной базы Северного флота прокладка железной дороги также предусмотрена не была, то ли в силу сложности того времени, то ли в результате просчета.

О том, насколько трудно представить базу флота без железной дороги, говорит такой случай. Как-то зенитчики сбили самолет Ю-88, а катера МО подобрали из воды летчика.

На отобранной у него топографической карте я с удивлением обнаружил несуществующую железнодорожную ветку из Колы в Полярный.

По-видимому, противник не мог даже предположить, что военно-морская база обходится без железнодорожной транспортной связи со страной. Когда я показал оригинальный трофей командующему флотом, тот только тяжело вздохнул».

Василий Иванович привел в своей книге столько вопиющих фактов, противоречащих здравому смыслу по защите Родины, со стороны руководства наркомата ВМФ, что трудно не усомниться в истинном патриотизме деятелей из Москвы считающих себя знатоками морского дела.

Не думаю, что Арсений Григорьевич Головко отреагировал только тяжелым вздохом, увидев «оригинальный трофей». Немцы не могли фантазировать с чужими картами, поэтому вряд ли им в голову могла придти мысль о нанесение на свои карты несуществующей обстановки. Кстати, откуда у них взялась такая подробная карта Советского Заполярья? Разумеется, своя разведка постаралась. Железная дорога в сторону Полярного, это перспективное строительство важных, в военном отношении, объектов.

Вполне возможно, что строительство в Полярный было заморожено на неопределенное время. Но может статься и так, что проволочка со строительством важной, в военном отношении железнодорожной ветки в Заполярье, было, своего рода, актом саботажа. Ковалев же писал, как ему было тяжело проталкивать дела, которые являлись прямой обязанностью самих военных.

В чем «изюминка» данного трофея? У немецкого командования были карты, полученные из самых верхов управления Красной Армией и Военно-Морского Флота, вот в чем вопрос. Не могло же наше Главное управление геодезии и картографии печатать карты с несуществующей железной дорогой? Враг коварен, в чем мы убеждаемся лишний раз. Да, но с нашей стороны это было разгильдяйство или все же злой умысел? Если читателя и в конце работы обуревают сомнения, что подумать по этому поводу, то жаль! Тогда ему придется подбрасывать монету. «Орел» — разгильдяйство, а «решка» — негодяи из «пятой колонный». Хотя военный трибунал плакал по тем и другим.

В отношении высказанного нашими героями — Арсением Григорьевичем Головко и Василием Ивановичем Платоновым по поводу начального периода войны, можно поставить и точку. Они честно выполнили свой воинский долг, несмотря на различные козни московского начальства. Что, само по себе, конечно же, удивительно, не правда ли?

По-поводу Арсения Григорьевича Головко добавлю несколько слов: его смерть во времена Хрущева в 1962 году и, по сей день, загадочна и необъяснима.

Рассмотрим еще некоторые моменты, связанные уже с самим наркомом ВМФ Н.Г.Кузнецовым.

Болезненный вопрос, это его, якобы, встречи и телефонные звонки со Сталиным в период, когда по моей версии, вождь отсутствовал в Кремле, на своей постоянной работе, примерно с 19 по 24 июня. Ну, телефонный звонок, это понимаете, не глаза в глаза с вождем: Сталин же не умер? Вопрос стоит о личных встречах. Кузнецов, в своих мемуарах удачно лавирует, как лыжник на слаломе. Трудно понять его игру слов. По Журналу Кузнецов был в Кремле в кабинете Сталина с 21 по 24 число, стало быть, должен был видеть вождя, по официальной версии. Но, как видите, отделывается от своего читателя «телефонными звонками». Даже в день нападения, 22 июня, Молотов ему, видите ли, позвонил по поручению Сталина. Так по Журналу Кузнецов был в Кремле 22 июня. Видел он или нет Сталина? Вот вопрос? Однако, молчок. Я уже писал ранее, что все те, кто по статусу должен был видеть Сталина в эти дни, не мог внятно написать, что видел, дескать, товарища Сталина и разговаривал с ним на такую-то тему. Эту незримую черту — «лично видел Сталина», не мог перешагнуть никто, у кого была, конечно, совесть. Еще один маленький кусочек из воспоминаний наркома Кузнецова.

«На совещании в кабинете И.В.Сталина вечером 24 июня я докладывал о полетах финских и немецких самолетов над Ханко, о бомбардировке наших кораблей в Полярном и не только о сосредоточении немецких войск на финско-норвежской границе (об этом правительство знало раньше), но и о том, что они продвигаются по финской территории к нашим границам».

Написано по пословице: «И волки сыты, и овцы целы». Уже говорил, что кабинет Сталина, ни есть сам Сталин. Кому докладывал нарком — опять молчок? Образована же была Ставка, и был ее председатель Тимошенко? Что в Сталинском кабинете летом прохладнее было, что ли, если собрались там? А реакция Сталина на сказанное Кузнецовым в докладе? Или как у В.Жухрая, Сталин, и в этот момент, находился в горячечном бреду и не реагировал на происходящее? Трудно сфантазировать то, чего не было. Поэтому Николай Герасимович и отделывается такими предложениями, типа «догадайся сам».

Давайте, вот что? Переключимся на его заместителя Владимира Антоновича Алафузова. Я уже заострял вопрос на его чрезмерной «активности» по отношению к нашим героям Заполярья. Вновь вернемся к беседе Кузнецова с историком Куманевым.

Николай Герасимович обронил такую фразу: «Бывший со мной адмирал В.А.Алафузов, исполняющий обязанности начальника Главного морского штаба, был немедленно послан в штаб…».

По каким причинам у нас должностное лицо исполняет, чьи либо обязанности? Когда сам не утвержден в данной должности — раз. Когда замещаемое должностное лицо находится в длительной командировке, исключающей возможность его личного руководства вверенного ему подразделения — два. Или, например, отсутствует по болезни, или находится в очередном отпуске — три. Последний вариант самый интересный. Думаю, что читатель, вместе с Головко, негодовал по поводу отпуска Василия Ивановича Платонова за два дня до войны. Со дня на день ждут нападения немцев, а заместителя командующего Северным флотом отправляют в отпуск, вопреки желанию командующего. Неплохо, по началу войны.

Вообще, по мемуарной литературе, можно найти много случаев, когда руководителей любого уровня, будь то военное или гражданское лицо, отправляли в отпуск, даже, с 22 июня. Самый яркий пример, с Платоновым, приведен выше. Как это понимать? Можно согласиться, в какой-то степени, с низовым звеном гражданского руководства, но военные-то, руководители? Неужели, не знали, что враг уже у границы? Трудно в это поверить, но как это объяснить? Помните, про паралич власти при воздействии «пятой колонны»? Только таким образом можно пояснить все, на первый взгляд, нелепицы с необъяснимым отправлением в отпуск должностных лиц, особенно высшего военного командного звена. Все это так, но почему не было, в ту ночь с 21 на 22 июня в Главном морском штабе И.С.Исакова? Мы же, знаем из воспоминаний члена Военного Совета Черноморского флота Н.М.Кулакова, что на Черном море накануне войны было учение.

«18 июняучение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Однако на флоте была сохранена оперативная готовность номер два. Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву».

В дальнейшем, в своем повествовании, Кулаков нигде словом не обмолвился в том, что в Севастополе, в штабе Черноморского флота находился начальник Главного морского штаба Исаков. К тому же, Ивану Степановичу, в такие тревожные дни, благоразумнее всего было бы находиться, именно, в своем штабе в Москве, куда стекались важные сообщения со всех флотов и быть в курсе всех дел. Но он, удивительным образом пропал в неизвестном направлении. Не в Гурзуф ли его отправил нарком Кузнецов, отдыхать на пару с Платоновым? Заодно и в теннис бы размялись на корте, пока немецкие самолеты еще не подлетели? Поэтому и руководил всеми штабными делами заместитель начальника Главного морского штаба, Владимир Антонович Алафузов.

Кузнецов, в своей упомянутой выше книге «Курсом к победе» пишет, что 22 июня «в вечерней сводке, доложенной мне начальником Главного морского штаба (ГМШ) адмиралом И.С.Исаковым, который вернулся из Севастополя, отмечалось значительное продвижение противника к Либаве…».

Нет, уважаемый Николай Герасимович, тут что-то не так. Как-то хитро написано. Надо, видимо, воспринимать приведенное так, что лишь к вечеру 22 июня адмирал И.С.Исаков вернулся в Москву.

А как в таком случае понимать написанное главным коммунистом Черноморского флота Кулаковым, который по партийному твердо и уверенно убеждал читателя, что 18-го июня, после окончания учений Иван Степанович отбыл в Москву? Как же это он умудрился, почти целых пять (!) дней добираться из Севастополя до Москвы. Уж, не на конном ли экипаже двигался до первопрестольной?

Однако умеют же врать наши военачальники, что в большом деле, что по мелочам. И ведь не скажешь же про них, что горек хлеб, потом и кровью заработанный.

Адмирал Исаков не оставил воспоминаний, хотя пристрастие к литературной деятельности имел. Но ряд интервью дал. В частности, с ним беседовал известный военный писатель Константин Симонов. И не удивительно, что, именно, о начале войны, Иван Степанович не сказал, ни слова. А ведь, это самая злободневная тема, которую затрагивают писатели в беседе с известными людьми в погонах. Тем, не менее, кое-что интересным, Исаков все же поделился.

«За две недели до войны я докладывал Сталину по разным текущим вопросам. Это были действительно текущие вопросы, и некоторые из них даже не были срочные. Я помню это свидание и абсолютно уверен, что Сталин был тогда совершенно убежден в том, что войны не будет, что немцы на нас не нападут. Он был абсолютно в этом убежден. Когда несколькими днями позднее я докладывал своему прямому начальнику о тех сведениях, которые свидетельствовали о совершенно очевидных симптомах подготовки немцев к войне и близком ее начале, и просил его доложить об этом Сталину, то мой прямой начальник сказал:

— Да говорили ему уже, говорили… Все это он знает. Все знает, думаешь, не знает? Знает. Все знает!

Я несу тоже свою долю ответственности за то, что не перешагнул через это и не предпринял попытки лично доложить Сталину то, что докладывал своему прямому начальнику. Но, чувствуя на себе бремя этой вины и не снимая ее с себя, должен сказать, что слова эти, что Сталин «все знает», были для меня в сочетании с тем авторитетом, которым пользовался тогда в моих глазах Сталин, убедительными».

Интервью дано в 1962 году, когда по инициативе Никиты Сергеевича Хрущева началось стирание имени Сталина со страниц истории нашей страны. Так что ничего особо выдающегося в адрес вождя, в тот момент, сказано не было. Кстати, с легкой руки Константина Михайловича, из-под пера которого вышло это интервью, и сложилось мнение о прострации Сталина впервые дни войны. Но не в упрек ему будет сказано, так как и над ним было бдительное око цензуры. Желающих мазнуть черной краской умершего вождя хватало.

Что в этом отрывке интересного? Значит, «за две недели до войны» Исаков лично докладывал Сталину (это, примерно 8-10 июня) «по разным текущим делам» и не считал обращение зазорным. Однако, позднее, когда стало известно о близком начале войны, почему-то стушевался идти на прием к Сталину и стал просить своего прямого начальника, чтобы тот доложил обо всем том, о чем наболело у самого Ивана Степановича? Не находите, данное поведение, странным? Кроме того, Исаков, почему-то, не называет фамилию своего прямого начальника. Что это за военная тайна такая? Кроме того, этот прямой начальник, отмахивается от Исакова с его просьбой доложить вождю, как от назойливого комара: «Все это он знает. Все знает, думаешь, не знает? Знает. Все знает!». Еще, что смущает, так это прекрасное знание внутреннего мира вождя: Сталин убежден, Сталин знает! Не приведена ни одна реплика Сталина, но есть твердое убеждение, что это, сказанное выше, именно так. Не военные, а прямо таки, психологи-экстрасенсы.

Но вернемся к прямому начальнику Исакова, которого он никак не хотел называть. Читатель, наверное, подумал, что это Николай Герасимович Кузнецов? Нет, Кузнецов был непосредственным начальником Ивана Степановича Исакова. Наркомат ВМФ организационно входил в структуру наркомата обороны и Николай Герасимович Кузнецов, как нарком ВМФ был заместителем наркома обороны. Таким образом, прямым начальником Исакова был сам нарком обороны Семен Константинович Тимошенко. Вот кому докладывал Иван Степанович «о совершенно очевидных симптомах подготовки немцев к войне и близком ее начале». Но, ведь, мог же, Исаков пойти сам к Сталину и доложить, как сделал это «за две недели до войны»? Почему же не пошел? Потому что не хорошо прыгать через голову своего начальства. Пришлось идти к Тимошенко. Тому, видимо, не понравилась горячая напористость представителя солнечной Армении и наверху решили (может уже и в Ставке?), что будет лучше, если надоедливый Иван Степанович немного отдохнет от работы в Москве. Пусть поедет на учения Черноморского флота. Там, ласковое море и жаркое солнце. А то, везде, носится, со своей боевой готовностью по флоту и поднимает, никому не нужную шумиху по данному вопросу. Так будет спокойнее всем, и в Генштабе, и в Главном морском штабе.

Что «начудили» в Главморштабе, при отсутствии Исакова, нам уже известно из горестных воспоминаний Головко и Платонова. Хотя фамилия Исакова фигурирует в воспоминаниях Арсения Григорьевича. Оно и понятно. Какую роль играл маршал Тимошенко, по первым дням войны, читатель знает из предыдущих глав.

В данном интервью опубликованным Симоновым, есть небольшой рассказ о том, как Исаков, однажды, шел вместе со Сталиным по Кремлю и тот сказал такую зловещую фразу, имея в виду кремлевских охранников:

«Заметили, сколько их там стоит? Идешь, каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…».

Исаков сказал Симонову, что «этот случай меня потряс». И не только его, но и любого, кто прочитает эти строки. Вот так, порядочек был в Кремле, подумает читатель! Сам Сталин (!) опасался за свою жизнь. Кстати, он же, читатель, может и поинтересоваться: «А в какие годы произошел этот разговор?» Симонов, вроде, со слов самого Исакова уверяет читателя, что это было еще во времена свирепого Генриха Ягоды, то есть в середине 30-годов, после убийства Кирова. Такая, мол, царила атмосфера в Кремле. Но это, не совсем так.

В 1967 году Иван Степанович дал единственное и последнее интервью перед смертью своему соплеменнику Леониду Гурунцу. Маленький рассказ армянского журналиста так и называется «У адмирала Исакова». Леонид Гурунц, почему-то, не с особой симпатией относился к вождю, поэтому в тексте читатель не встретит восторженных эпитетов в адрес Сталина. Тем более, стоит с определенным доверием отнестись к изложенному материалу.

«Я знал, что Сталин хорошо относился к Ивану Степановичу, и хотелось узнать, что он думает о вожде. Иван Степанович не сразу ответил на мой вопрос.

— Давайте лучше попьем кофе, — сказал он. Жена его принесла на подносе две чашки, и мы принялись пить молча, обжигаясь, маленькими глотками. Мне казалось, что адмирал откажется от разговора о Сталине, и после кофе решил переменить тему. Но Иван Степанович начал рассказывать.

— Я встречался со Сталиным сорок два раза…

— Сорок два раза? И все сорок две встречи помните? Не больше и не меньше? — спросил я.

Иван Степанович грустно улыбнулся.

— Мы с Кузнецовым и уцелели потому, что разгадали его характер… Человек он был знающий, — продолжал адмирал, — мы с ним разговаривали по делу как со специалистом, и он во многом разбирался. Но Сталин и нам не верил. В разговоре вдруг возвращался к беседе, которая произошла три — четыре года назад, задавал те же вопросы. Надо было вспомнить и ответить так же, как тогда. Мы с Кузнецовым вели записи о наших встречах. Прежде, чем идти к Сталину по вызову, мы вызубривали вопросы, которые были заданы нам при последней встрече, при предпоследней…

Однажды он вернулся к разговору, который имел место чуть ли не десять лет тому назад. Я сказал то же самое, что десять лет назад. Сталин улыбнулся в усы: “Слово в слово повторили, ничего не забыли”. Я спросил у адмирала, можно ли посмотреть эти записи. Иван Степанович замешкался с ответом.

— Я их сжег, — сказал он, — в годы Хрущева. Он не очень миловал нас, меня и Кузнецова. Не хотелось, чтобы эти записи попали в его руки».

Что значит, по отношению к Сталину: «верил — не верил»? Верить, просто, как человеку — это одно. Сталин и относился с Исакову хорошо, о чем и подтвердил сам Гурунц. Другое дело, доверять, как специалистам, государственным людям — это другое. Сталин обладал феноменальной памятью, которую развил в процессе длительной работы. Он задал вопрос Исакову, как тот говорит, десятилетней давности, и получил ответ его удовлетворивший. Сталин проверил Ивана Степановича, насколько тот помнит существо дела? Только и всего. Согласитесь, как бы выглядел Исаков в глазах Сталина, если бы дал иной ответ? Человеком, который не твердо знает свое дело. В какой мере можно доверять компетенции такого специалиста? Сомнения такого рода, всегда были присущи Сталину, как руководителю государства. Иного, как говориться, и не дано.

Да, но не худшей памятью, надо полагать, обладал и сам Исаков, коли помнил, о чем его спрашивал вождь десять лет назад?

Теперь к вопросу о записях. Так кто же больший тиран-деспот? Сталин, при котором Исаков безбоязненно вел записи или Хрущев, при котором эти записи о прошлом пришлось уничтожить? В какое же время Исаков испытывал больший страх за свою жизнь? И кстати, а вел ли он дневниковые записи при Никите Сергеевиче?

«Сталин не был ни профаном, ни дилетантом, — продолжал адмирал Исаков. — О чем бы ни шел разговор на заседаниях, во всем он основательно разбирался и вносил свои дельные коррективы. И не знал усталости! Заседание могло длиться четыре — пять часов! Однажды оно затянулось, и конца не было видно. Сталин хотел начать обсуждение нового вопроса, которое могло занять еще несколько часов, но вдруг, улыбнувшись, сказал мне:

— На сегодня хватит! Вы, наверное, устали. Я лучше покажу вам новый фильм Чарли Чаплина. Я его еще не смотрел, вместе посмотрим.

Присутствующие стали подниматься со своих кресел. Ногу свою я, наверное засидел, она не послушалась меня, и я не мог сразу подняться на костыль. Сталин с удивительным проворством подошел ко мне, помог подняться и, держа меня за руку, направился к заднему выходу из кабинета, за которым начинался длинный — длинный коридор с высокими глухими стенами, залитый обильным светом так, что ничего вокруг нельзя было видеть. Я шел неуверенно, не видя пола, казалось, вот — вот провалюсь в бездну. Коридор этот под прямым углом ломался, по углам едва угадывались застывшие как изваяния силуэты охраны. Коридор ломался несколько раз то вправо, то влево, пока мы не дошли до небольшого зала с экраном. Я первый раз оказался со Сталиным один на один, и пока мы шли по коридору, не знал, о чем с ним говорить. Было мучительно от обильного света, от того, что идешь, как слепой, не видя ничего под ногами. Я спросил, не слишком ли много света. Сталин не сразу ответил…

— Вы хотели сказать: не слишком ли много охраны?

— Да, пожалуй, и это.

Сталин снова задержался с ответом. Потом медленно, едва слышно, выцедил:

— Не в том беда, что много света или много охраны. Беда в том, что я не знаю, когда и кто из этих негодяев пустит мне в затылок пулю.

— По-моему, — заключил свой рассказ Иван Степанович, — мнительность и подозрительность Сталина к людям были вне всякой меры.

Не трудно было догадаться, что и ослепительный свет в коридоре тоже имел свое назначение, был вызван его подозрительностью.

— Что касается его “особой любви” ко мне или Кузнецову, — продолжал адмирал, — это заблуждение. Любой из нас мог стать жертвой, допусти в обращении с ним хотя бы малейшую оплошность. Мы с Кузнецовым были крайне осторожны и предупредительны. И немного подумав, добавил: — А может быть, обжегшись на многих просчетах, на ощутимых потерях, поредевших рядах военачальников, он берег нас как военных специалистов?»

Чтобы читателю было более понятно, что произошло на заседании в кабинете Сталина, необходимо дать небольшое пояснение. Контр-адмиралу Исакову, бывшему в должности заместителя командующего и члена Военного совета Закавказского фронта (с августа 1942 года) было поручено координировать действия Черноморского флота, Азовской и Каспийской флотилий с операциями фронтов. Исаков стал одним из руководителей битвы за Кавказ. 4 октября 1942 года, когда немецкие войска рвались к Туапсе, Иван Степанович попал под бомбежку на Гойтхском перевале и был тяжело ранен в бедро. В суете боевой обстановке только через двое суток удалось доставить его в госпиталь. Из-за начавшейся гангрены потребовалось ампутировать левую ногу. После тяжелого ранения в 1942–1943 годах адмирал находился на лечении. Есть утверждение, что уже в мае 1943 года он вернулся в Москву, в свой кабинет. Таким образом, его посещение Сталина в Кремле состоялось, чуть позже.

Может, стоит сравнить осколочное ранение Исакова, который только через двое суток был доставлен в госпиталь и в результате гангрены, ему вынуждены были ампутировать ногу, — с пулевым ранением в ногу генерала Ватутина? Первый, даже в результате начавшейся гангрены остался жив, правда, потеряв ногу, другой же, в более «тепличных» условиях расстался с жизнью от раны, которая, по мнению академика Н.Бурденко, не представляла особой опасности. Видимо, Ивану Степановичу повезло больше от того, что рядом не оказалось Хрущева?

Таким образом, Исаков, кстати, по просьбе самого Сталина, имея инвалидность, продолжал службу в рядах ВМФ. По-поводу физического недостатка Ивана Степановича, Сталин заметил, что некоторые военные и на двух ногах не имеют такой умной головы, какую имеет Исаков, стоя на одной ноге.

Поэтому Сталин с учтивостью, и помог Исакову подняться со своего места и, поддерживая под руку, шел с ним по коридору. И когда же, по мнению читателя, в действительности, произнес Сталин, ту, страшную фразу о кремлевской охране? Неужели, в середине 30-х годов? Судя по характеру поведения вождя, я предполагаю, что встреча состоялась после Курской битвы, так как Сталин был в приподнятом настроении. А если наложить на это событие «дело волчат», то вождю, действительно, имело смысл опасаться за свою жизнь, даже, в Кремле. Как он был прозорлив!

Подошло к завершению еще одно небольшое исследование о действиях советского флота в начальный период войны. Несколько слов о начальствующем составе ВМФ, который получил после войны тюремные сроки. Как и все послевоенные события, эта история окутана плотным туманом. По сведениям в открытой печати известно, что суду были привлечены нарком Кузнецов и ряд высокопоставленных военных из руководства ВМФ: Алафузов, Галлер и Степанов. Есть сведения, что они были осуждены по статье 193-17а. Но есть определенные странности, так как по данной статье и пункту 17-а, наказание определялось сроком не ниже шести месяцев. Почему Военная коллегия Верховного Суда так высоко задрала верхнюю планку наказания, оценив халатное отношение подсудимых сроком в десять лет? Не буду, особо придирчив, к нашим судебным органам, тем более, что по этой же статье, но пункту 17-б, была высшая мера социальной защиты. С другой стороны, по пункту 17-в — вообще требовалось применять к виновным, лишь, дисциплинарный устав РККА. Да, но и состав обвиняемых был разделен по степени наказуемости. Алафузов и Степанов получили по 10 лет, Галлеру определили только 4 года, а Кузнецов отделался только понижением в должности и звании.

Но смотрите, что получается? Иван Степанович Исаков выпал из общего списка репрессированного руководства ВМФ, хотя и после войны, до 1947 года занимал пост начальника Главного штаба, в последующем, связи с болезнью, занимал немалую должность, будучи заместителем Главнокомандующего ВМФ. Видимо, не нашлось грехов, в славной карьере одного из руководителей флота, а может быть, еще и не сказалась непричастность к тем, «темным» делам, по началу войны. Не зря же наградил его Сталин собственной премией за благие дела перед Отечеством.

Часть 2. Нарком ВМФ Кузнецов вспоминает…

Мы уже обращались к воспоминаниям адмирала Кузнецова изложенные в его книге «Курсом к победе», а также, приводили его интервью, данное историку Куманеву. Но у него есть еще книга «Накануне». Она тоже представляет определенный интерес, так как в ней, материал по началу войны, изложен более полно. Если и будут встречаться известные нам сведения, не беда: кашу маслом не испортишь!

«На июнь было запланировано учение на Черном море. Но международная обстановка так накалилась, что у меня возникло сомнение: не лучше ли отказаться от учения? Поскольку проводить его предполагалось совместно с войсками Одесского военного округа, мы запросили мнение Генерального штаба. Оттуда не сообщили ничего, что дало бы основание изменить наш план. В целях предосторожности мы дали флоту указание держать оружие в полной готовности. Руководить учением выехал начальник Главного морского штаба адмирал И. С. Исаков. Перед отъездом мы с ним договорились, что я немедленно поставлю его в известность, если обстановка примет чрезвычайный характер. Он на месте должен был дать указание командующему применять в случае необходимости оружие».

Здесь мы сталкиваемся, один в один, с тревогой Головко о том, как бы поберечь ходовую часть кораблей флота перед нападением немцев. Кузнецов же, ясно пишет: «не лучше ли отказаться от учений»? Это были не чисто морские учения по отработке боевого взаимодействия кораблей и экипажей, а совместное учение, с привлечением ОдВО. Это намечалось провести после Сообщения ТАС от 14 июня. Решили что, немцев «обмануть» своей миролюбивостью, что ли? Кузнецов, естественно, запросил начальство, того же Тимошенко. В силу взаимосвязи с сухопутными войсками из Генштаба, через Жукова, получил приказ выполнять ранее принятое решение. Опять, мы видим, что с высоким начальством, много не поспоришь. Да и был ли, спор-то? Здесь обозначился Исаков. По-русски, читаем, насчет применения оружия на кораблях, в случае военного конфликта. Значит, Кузнецов, как уверяет, даст, мол, знать Исакову о боевой готовности № 1, чтобы враг не застал врасплох корабли флота на море. Тогда снова вопрос: «А зачем же тогда учения, когда со дня на день ожидается военное столкновение с Германией?»

Но, что так сухопутное начальство обеспокоено, именно, морскими учениями Черноморского флота? Даже, вынудили отправить туда начальника Главного морского штаба. Вроде, «Тирпица» с эскадрой на Черном море и близко не видать, а румын за серьезного противника, отродясь, не считали. Турки же, соблюдали нейтралитет, и без нужды, ввязываться в войну с нами планов не строили. Кого же было бояться-то? Если все это было устроено с целью удалить Исакова из Главного морского штаба? Тогда другое дело.

«Я пригласил к себе контр-адмирала В.А.Алафузова — он замещал уехавшего на Черное море адмирала И.С.Исакова. Не прервать ли учение в районе Одессы? Но одно соображение удержало нас: флот, находящийся в море в полной фактической готовности, не будет застигнут событиями врасплох. Это было 16 или 17 июня…».

Теперь понятно, с какого времени, убывшего на учения Исакова, замещал в его должности начальника штаба Владимир Антонович Алафузов?

«Я видел И.В.Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной. Доложил ему свежие разведывательные данные, полученные с флотов, сказал о большом учении на Черном море, о том, что немцы фактически прекратили поставки для крейсера «Лютцов».

Кузнецов, в данных воспоминаниях более точен по дате встречи со Сталиным. 13 июня готовилось к выпуску в эфир, то, самое известное заявление ТАСС с разъяснениями относительно советско-германских отношений и Сталин, видимо, давал пояснения высшему командному составу, в чем суть этого дипломатического демарша с нашей стороны.

«Никаких вопросов о готовности флотовс его стороны не последовало. Очень хотелось доложить еще о том, что немецкие транспорты покидают наши порты, выяснить, не следует ли ограничить движение советских торговых судов в водах Германии, но мне показалось, что мое дальнейшее присутствие явно нежелательно. Для меня бесспорно одно: И.В.Сталин не только не исключал возможности войны с гитлеровской Германией, напротив, он такую войну считал весьма вероятной и даже, рано или поздно, неизбежной. Договор 1939 года он рассматривал лишь как отсрочку, но отсрочка оказалась значительно короче, чем он ожидал. У него, конечно, было вполне достаточно оснований считать, что Англия и Америка стремятся столкнуть нас с Германией лбами. Такая политика западных держав не являлась секретом, и на этой почве у Сталина росло недоверие и неприязнь к ним. Все сведения о действиях Гитлера, исходившие от англичан и американцев, он брал под сомнение или даже просто отбрасывал. Так относился он не только к сообщениям из случайных источников, но и к донесениям наших официальных представителей, находившихся в этих странах, к заявлениям государственных деятелей Англии и Америки. «Если англичане заинтересованы в том, чтобы мы воевали с Германией, значит, все, что говорится о возможности близкой войны, сфабриковано ими» — таким приблизительно представляется мне ход рассуждений И.В.Сталина. Он, конечно, понимал, что отрезвить агрессора можно только готовностью дать ему достойный ответ — ударом на удар. Агрессор поднимает кулак, значит, надо показать ему такой же кулак».

По-поводу приведения флотов в боевую готовность № 1, то есть в полную боевую готовность, то 13–14 июня Сталин, разумеется, счел это мероприятие преждевременным. Он же, вроде, дал команду 17–18 июня, как явствует из мемуаров наших флотоводцев, о приведении в повышенную боевую готовность всех вооруженных сил и флота в том числе. Так что, зачем же шпорить коня? Во всем остальном, в адрес Кузнецова можно, прямо, раздавать овации. Четко и толково изложил существо дела. Даже, не верится, что советский адмирал способен на такое.

«В те напряженные дни ко мне зашел заместитель начальника Генерального штаба Н.Ф.Ватутин. Он сказал, что внимательно читает наши оперативные сводки и докладывает их своему начальству. Ватутин обещал немедленно известить нас, если положение станет критическим».

Вот и Ватутин появился с недоброй вестью. Оказывается, Оперативный отдел Генштаба «внимательно читает» бумаги, присланные от моряков. С ума можно сойти от такой новости. Правда, Николай Федорович успокоил Кузнецова. Если, мол, что случиться, сразу крикну, свистну — предупрежу, не волнуйтесь. Однако, Николай Герасимович, что-то засомневался в лучших качествах работника Генштаба. Иначе, с чего бы это так его потянуло на самостоятельность?

«Мы решили однако больше не ждать указаний, начали действовать сами. Балтийский флот 19 июня был переведен на оперативную готовность № 2. Это в какой-то мере оберегало его от всяких неожиданностей. На Северном флоте было спокойнее, чем на Балтике, но и его мы перевели на ту же готовность.

18 июня из района учений в Севастополь вернулся Черноморский флоти получил приказ остаться в готовности № 2. Большая часть матросов и командиров кораблей так и не сошли на берег. Многие из них потом еще долгие месяцы не видели своих близких».

Моряки, по суше еще не успели соскучиться, как их, вроде бы, вернули назад. Опять ребусы-кроссворды. Видимо, приказ о полной боевой готовности, поступивший к наркому обороны Тимошенко от Сталина, то есть, из Комитета по обороне СНК, стал волокититься в структурах Генштаба и вскоре был окончательно отменен. Кузнецов, знавший о приказе, потребовал объяснений. С успокоениями и пришел к ним Ватутин, пообещавший, что «как только, так сразу». Иначе, трудно было бы понять Кузнецова, в силу каких же обстоятельств «мы решили однако больше не ждать указаний»? Не от Сталина же? Он их уже дал. Значит, остается Генштаб со служивыми, типа Ватутина или Жукова? Но ведь, не будешь же, писать, что за день до войны на флотах царила беспечность. Даже о боевой готовности № 2, как мы теперь знаем, приходилось мечтать. Была, как обычно, повседневная боевая готовность, с ковырянием в носу. Читатель с этим явлением встретится попозже, и не у Кузнецова. Нарком «оберегал» честь мундира.

Хочу напомнить, что книга «Курсом к победе» заменила собой, выпущенную ранее его же книгу «На флотах боевая тревога», содержание которой, вполне возможно, могли немного подправить. Поэтому и появилась дата 18 июня, когда, дескать, корабли Черноморской эскадры вернулись в Севастополь. В защиту Николая Герасимовича хочу сказать, что он честно написал, когда эскадра вернулась к себе на базу. Это было указано еще в книге «На флотах боевая тревога». Но бдительное око цензуры каким-то образом просмотрело сей момент, и эта информация, чудесным образом перекочевала и в книгу «Курсом к победе». Там она выглядела не броско, по этой причине, видимо, и сохранилась.

Когда дойдем до событий на Черном море, мы к этому утверждению Кузнецова еще вернемся. А пока все оставляем без изменения, предоставляя право властвовать буйной фантазии «добровольных» помощников адмирала.

«Субботний день 21 июня прошел почти так же, как и предыдущие, полный тревожных сигналов с флотов…

Мои размышления прервал заместитель начальника Главного морского штаба В.А. Алафузов. Как всегда, он пришел с вечерним докладом. Обстановка как будто не изменилась: по-прежнему была очень беспокойной на Балтике, на Черном море — спокойнее; на Севере не происходило ничего особенного…».

Как, видите, уже вечер 21 июня, а Ивана Степановича Исакова в штабе нет. Его, и на данный момент, все еще замещает Алафузов. Но ведь Исаков, как уже указывал ранее Кулаков с Черноморского флота, 18 июня убыл с учений. И Кузнецов уверяет нас, что учения закончились 18 июня. Где же Исаков? Он должен, по идее, давно приступить к выполнению обязанностей начальника штаба. Уж, не надоела ли ему штабная служба? А то, получается, как в «Кавказской пленнице»: «Всё кабинет, кабинет…».

Читатель, теперь уже знает, что Германская нота давно вручена. Сталина нет. Военные ушли на сходку в Ставку. Но, Кузнецов же, нам об этом не мог сказать, в то, время.

«Снова оставшись один, я позвонил Наркому обороны.

— Нарком выехал, — сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В.Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И.Д.Елисеевым, с командующим на Севере А.Г.Головко. Все были на местах, всё как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2…».

То есть, как все были на местах? Командующие Северным и Балтийским флотами, действительно, находились на местах. Трибуцу можно было бы, к тому же, переадресовать упрек Галлера, по части, не рассредоточения крупных кораблей, той же «Октябрьской революции». А вот с Черноморским флотом большой вопрос: «Почему командующий Ф.С.Октябрьский, на тот момент, отсутствовал в штабе флота»? Что за причина вынудила Филиппа Сергеевича покинуть командный пункт? В связи, с чем, его замещает начальник штаба? Кузнецов, как видите, не придал этому значение.

«В 20.00 пришел М.А. Воронцов, только что прибывший из Берлина.

В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час.

— Так что же все это означает? — спросил я его в упор.

— Это война! — ответил он без колебаний».

Воронцов прилетел из Берлина. Слышал выступление по радио Гитлера. Деканозову вручили аналогичную бумагу о разрыве дипломатических отношений. Воронцов был в курсе всех дел, поэтому и сказал, что ожидается нападение.

Вот откуда такая осведомленность товарища Кузнецова, по части, знания, что вскоре начнется полномасштабная война. Только непонятно, почему целый час военно-морской атташе в Берлине Воронцов, который выполнял функции разведки от военно-морского ведомства, в приватной беседе, потчевал Николая Герасимовича такой важной информацией о нападении немцев? Или поделиться было не с кем, поэтому и зашел к морякам по старой дружбе?

Почему Кузнецов не сказал читателю, кем в действительности был Воронцов и откуда у него такая важная информация? Дверь в кабинет наркома, наверное, устала открываться и закрываться от посетителей?

«Едва ушел Воронцов, явился адмирал Л.М. Галлер. Он тоже не уехал домой. Уже около года Л.М.Галлер занимался судостроением. Он завел разговор о каком-то документе, касавшемся приема кораблей. Дело было неспешное и не бог весть какое крупное. Я понимал, что Льва Михайловича привело не это. Заговорил о напряженной обстановке, о готовности флотов.

— «Октябрьская революция» все еще в Таллине и на открытом рейде, — осторожно напомнил он. За этим стоял невысказанный вопрос: все ли сделано, чтобы обеспечить безопасность линкора?

Мы поговорили о положении на Балтике, особенно в Либаве — она беспокоила меня более других баз…».

По-поводу, указанного линкора «Октябрьская революция» остроумно замечено, что его переход из Таллина в Кронштадт, в последних числах августа 1941 года, был самым длительным боевым походом за всю войну. Практически он простоял всю военную компанию у стен Ленинграда, являя собой плавучую артиллерийскую батарею крупного калибра, и был, к несчастью, заманчивой мишенью для немецкой авиации.

Так и осталась невысказанная тревога о Либаве. Почему она более всего тяготила Кузнецова?

«Я успел выслушать еще один, внеочередной доклад В.А.Алафузова. С флотов поступали все новые донесения о неизвестных кораблях, появляющихся вблизи наших берегов, о нарушениях воздушного пространства. Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

— Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне. Быстро сложил в папку последние данные о положении на флотах и, позвав Алафузова, пошел вместе с ним. Владимир Антонович захватил с собой карты. Мы рассчитывали доложить обстановку на морях…

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу…

Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко (Вот где было месторасположение председателя Ставки. В дальнейшем предполагалось, видимо, переместиться в помещении штаба МВО? — В.М.).

Маршал, шагая по комнате, диктовал…

Генерал армии Г.К.Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго. Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну».

Обратите внимание, что Кузнецов поначалу не указал должность ни Тимошенко, ни Жукова, приведя только их звания. Нам-то, теперь известно, кем они были на тот момент. Тимошенко — Председатель Ставки, а Жуков — Главком Юго-Западного направления и заместитель Председателя Ставки, по совместительству.

Как они все, корчат из себя заботливых благодетелей. Лучше бы побеспокоились о семьях советских командиров и политработников. Да мысли крутились в голове, видимо, в другую сторону.

«Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной — на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии. Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась (Это как понимать!? — В.М.). Пробежав текст телеграммы, я спросил:

— Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

— Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

— Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Трудно комментировать фантазии и разного рода глупости, а может и подлости. Знали, ведь, что собираются сдавать армию и флот. Отсюда и фраза: «Разрешено ли в случае нападения применять оружие? То есть, если немцы нападут, можно ли стрелять по ним? Дяденька Гитлер, случайно, не обидится? Или же, при первых выстрелах, сразу руки «в гору» и стройными колоннами в плен сдаваться?

Это, какое же надо иметь сознание, чтобы такое сказать и тем, более, написать в книге? Хрущевцам такие слова бальзам на сердце, поэтому все это и проскочило в печать.

В данном случае, наркому Кузнецову не поаплодируешь. Еще, хотелось бы заметить, что телефон изобрели не для того, чтобы он красовался на столе у начальства. Все то, что сказал Тимошенко Кузнецову, можно было передать и по телефону, а не заставлять Алафузова бегать по улице. Кроме того, всю информацию, услышанную от Тимошенко, дорогой наш Николай Герасимович, часа полтора назад узнал от Воронцова. Однако не обеспокоился позвонить, тому же Тимошенко, чтобы забить тревогу.

Читатель, уже прекрасно знает, что давным-давно, Молотову вручена нота о разрыве дипломатических отношений Германии с нашей страной. Так что нечего строить из Тимошенко провидца, который, дескать, осведомлен о многом. Все всё знали, в том числе и сам Кузнецов, только место каждого разделила незримая баррикада. По одну сторону настоящие патриоты своего Отечества, а по другую те, кому тугой кошелек дороже всего на свете. Подача сигнала боевой тревоги на флота (как и в войска) состоит из одного слова, а наш «доблестный» Георгий Константинович три листа бумаги изрисовал. Помнится, что некоторые из штабов Западного направления, до самого утра бились с расшифровкой Жуковской трехстраничной телеграммы, пока им гитлеровцы бомбовым ударом не указали без всяких кодированных депеш — война.

Кроме того, непонятны фальшивые хлопоты флотоводцев. Ведь Директива, а это была, именно, она — «непосредственно флотов…не касалась». Отчего всполошились-то? Хотя, как сказать! Николай Герасимович заметил, что содержание было на ТРЕХ листах. Значит, Жуков многое понаписал в данной Директиве. Вполне возможно, что скрутили руки и морякам, чтоб и те, по немцам, лишний раз, не стреляли.

Сравните объем написанного в Директиве № 1 — пол-листа, и тот объем — трехстраничный, о котором говорил Кузнецов? Как говорят: почувствуйте, разницу.

Впоследствии, после 1953 года, содержание данного документа могли и переработать, как нежелательное свидетельство. Если это не так, то почему Алафузов так резво побежал к себе в штаб? Не оттого ли красные пакеты разрешили вскрыть в конце дня, 22-го июня? Дальше тянуть было опасно! Как бы, не переусердствовать от старания! Сталин-то был живой.

Но и это еще не все. В других, более поздних воспоминаниях «Крутые повороты: из записок адмирала», Кузнецов эти события преподносит несколько по-другому.

«Генштаб совсем не занимался флотскими вопросами, иначе от него поступили бы хоть какие-нибудь запросы или указания о боевой готовности флота. Не интересовалось и не давало никаких указаний и высшее руководство…

Даже в канун войны, 21 июня 1941 года, я не был вызван никуда в правительство, а только вечером был приглашен в кабинет к Тимошенко, который информировал меня (и не больше) о том, что возможно наступление немцев в эту ночь.Судя по тому, что делалось в его кабинете, указания были здесь получены еще днем, но флот никто не считал своим долгом даже поставить в известность».

Как видите, решения были приняты еще днем, что лишний раз подчеркивает время получения германской ноты протеста. Судя, по всему, новорожденная Ставка, просто, не захотела посвящать Кузнецова в свои дела. Видимо, по причине его осторожности, как человека, или по иным своим причинам. Алафузов, поэтому и являлся основным проводником идей новоявленных полководцев Тимошенко и Жукова. Поэтому и пошли разными дорогами от Тимошенко Владимир Антонович и Николай Герасимович.

Но что это? Видимо, Кузнецов никак не может решиться: или идти врозь с Алафузовым или вместе с ним? Как же состоялась эта встреча у Тимошенко в действительности?

Новый вариант из другой главы этих же самых воспоминаний. Речь шла о Жукове. Пришло указание свыше: можно хвалить «Маршала Победы»!

«Канун войны, 21 июня, когда я наблюдал его пишущим телеграмму округам о серьезном положении и возможном нападении немцев, оставил у меня неизгладимое впечатление. Как сейчас вижу Жукова без кителя, сидящим за столом и пишущим что-то, в то время, как нарком Тимошенко ходит по кабинету и диктует ему…

Из отрывочных разговоров я уловил, что писалась телеграмма по тому же вопросу, по которому был приглашен и я с заместителем начальника штаба ВМФ Алафузовым.

Моя попытка подробнее поговорить об обстановке и возможных действиях со стороны нас, моряков, не увенчалась успехом: они были слишком заняты своим чисто армейским делом, чтобы сейчас уделить внимание флоту. Я это понял, и мы быстро ушли заниматься своими делами по приведению флотов в полную готовность, ожидая ежеминутно докладов о их состоянии».

Судя по всему, никакой Тимошенко Кузнецова к себе не вызывал, так как ясно читается, что попытка Николая Герасимовича «подробнее поговорить об обстановке и возможных действиях со стороны нас, моряков, не увенчалась успехом». Это была его личная инициатива. Скорее всего, вызывали одного Алафузова, ведь он же отправлял Директиву на флота? Кузнецов, пошел со своим «заместителем», чтобы выяснить обстановку. Выяснил, называется. Да, на него просто не обратили внимания: «я это понял». Вот и хорошо. Вместе с Алафузовым и Директивой вернулись к себе в наркомат. В книге «Накануне», чтобы придать значимость своей фигуре, Кузнецов сделал вид, что задержался у Тимошенко, чтобы, дескать, еще посекретничать с глазу на глаз. Надо же, что-то сказать, чтобы оправдать свое появление в наркомате обороны.

Читатель! Какая версия наркома ВМФ Кузнецова, понравилась вам больше всего? А какая — на ваш взгляд, более правдоподобная? К сожалению, здесь не математика, где можно было бы сложить числа и, разделив на их количество, получить искомое среднее. К счастью, Правда не бывает в среднем значении. Она или есть, или ее нет. Вот так у нас пишутся и редактируются мемуары.

Снова, возвращаемся к событиям по книге «Накануне». Николай Герасимович вспоминает:

«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И.В.Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».

Прошли годы. Теперь можно и написать, что «очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью…». Где уж там, если вместо телефонов использовали курьеров. Хотелось еще поправить адмирала Кузнецова и сказать, что принятие решения наверху, еще не означает его своевременное доведение до исполнителя внизу. На данном примере видно, как короткий путь приказа о полной боевой готовности (а надо было о боевой тревоге) превратился в дистанцию огромного пути. Жуков, и так, не мереное количество времени потратил, сочиняя поэму на трех листах, под красочным названием Директива, хотя и без этого нравоучения было понятно, что Германская дипломатическая нота о разрыве отношений была не шуткой. Нам-то, теперь ясно, что скрывалось за фразой «под тяжестью неопровержимых доказательств». Аналогичная фраза встречается и в Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945, т. 2. (издание 1963 года).

«Только 21 июня, когда поступили неопровержимые данные о том, что 22–23 июня немецкая армия нападет на нашу страну, Советское правительство приняло решение предупредить(?) командование приграничных военных округов и военно-морских флотов о грозящей опасности и привести Вооруженные Силы в боевую готовность…

Однако из-за неправильной организации передачи директивы непосредственным исполнителям многие из них узнали о содержании этого документа уже после начала боевых действий».

Все Советское правительство, как видно из пояснений Кузнецова, и состояло из Тимошенко и Жукова. Последний и черкал предупреждение, от которого было ни жарко, ни холодно нашим войскам.

Какая жалость, что организация передачи Директивы оказалось неправильной. Видимо, буквы перепутались, слова слиплись, а подписи ответственных лиц под документом, оказались не разборчивыми и похожими на немецкие. Как же в таком случае могло состояться предупреждение наших приграничных военных округов? Ясное дело, что грозящая опасность воплотилась в реальное поражение наших войск.

Итак, причину установили. Осталось только найти виновников неправильной организации передачи Директивы. Увы! Сколько лет прошло, а воз и ныне там. Никто так и не обеспокоился данной проблемой. На удивление, пресловутый человеческий фактор, в данном моменте, оказался, ни при чем. Как же Наркомат обороны и Генеральный штаб выпали из расследования о виновности? Кто же тогда организовывал передачу подобной информации в низовые военные структуры? Или вся ответственность данного дуэта: Тимошенко — Жуков свелась к проставлению подписей под документом. Не хуже, чем по пословице: «Отзвонил — и с колокольни долой».

Вот и разберись в этой Истории с войной. Кто дает указания? — то правительство, то Сталин. К Тимошенко с Жуковым вопросов у наших историков никогда не возникало. Они, почти, как святые, с той лишь разницей, что в военных мундирах.

К тому же, не совсем понятно, почему, как видно по данным воспоминаниям, якобы, к Сталину на прием пошел нарком Тимошенко с начальником генштаба Жуковым, а не с двумя своими заместителями: Мерецковым (по сухопутным войскам) и самим Кузнецовым (по морским делам)? Ладно, Мерецкова, в случае чего, мог заменить и сам Тимошенко, но флотские-то дела, нельзя же, было перепоручать кому-либо, кроме моряков? Ведь, явная же «липа» с визитом Жукова. Неужели флот отстранен от выполнения поставленных перед ним боевых задач на море? А что прикажите писать в своих мемуарах наркому ВМФ Кузнецову? Дескать, Сталин исчез, по непонятным причинам, а его самого не пускали на порог Наркома обороны.

Кроме того, как его, Николая Герасимовича, понять? Журнал посещений, вроде бы, говорит, что Кузнецов должен был со Сталиным встретиться в Кремлевском кабинете 21 июня, а нарком клянется, что Сталина увидел только через несколько дней после войны. И ведь, действительно, прав-то, оказался Николай Герасимович: кабинет, ни есть, сам Сталин! Но нам-то, от этого, не легче.

Небольшое пояснение к дальнейшему. Значит, Алафузов убежал отдавать приказ на флота. Вслед за ним, пешком, после ночного променада, возвратился на свое рабочее место и Николай Герасимович. Если читатель не знаком с элементарными законами физики в области электричества, то ему будет трудно уловить юмор в происходящем. Как правило, мемуары людям с большими звездами на погонах (со средними, тоже) пишут литераторы, которых не зря относят к определенному типу людей, называемых лириками. У них своеобразное восприятие окружающего их мира. Они считают себя очень «умными», поэтому могут поверить в любую чушь. Что им скажет интервьюер, то и запишут, не утруждая себя напрягом мысли по данному предмету. Впрочем, я, может быть, и чрезмерно придирчив к пишущей братии. А ведь, это же их кусок хлеба.

Продолжаем дальше читать ночные бдения флотоводца.

«В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток — сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого».

То, что сигнал состоит из кодового слова, мы уже знаем на примере Северного флота. Но нарком Кузнецов так и не сказал, какой сигнал был отдан по всем флотам? Неужели эту тайну нельзя было раскрыть и через тридцать лет? А может быть никакого сигнала на флота, вовсе, и не поступало из Главного морского штаба, а была отправлена некая Директива, примерно такого же объема, какую писал Жуков? Может быть, даже, еще более «разбавленную водой» — специально, для моряков? То-то, Тимошенко и не позвонил, а вызвал Алафузова (с Кузнецовым заодно) к себе. Это чтобы вручить ему многостраничный «меморандум» Жукова. По телефону такой объем информации трудно передавать: слова слипнуться. Вот эту Директиву, которую скромно назвали телеграммой, и побежал отправлять Алафузов.

Еще раз перечитаем, приведенный отрывок Кузнецова. Такое ощущение, что описывается работа почтового ведомства Наркомсвязи. Для полноты картины не хватает письмоносицы Стрелки, которая доставила бы телеграмму, товарищу Бывалову, на флот.

Вы о какой телеграмме ведете речь, уважаемый Николай Герасимович? Ваш сигнал по флотам даже не надо шифровать — само слово является кодом. Кроме того, телеграфный аппарат отправил бы ваше кодовое слово со скоростью движения электрического тока, которое и по сей день неизменно, и равно скорости света — 300 000 км/час. А то, что вы нам вешаете лапшу, извините, на уши, по поводу какого-то времени прохождения телеграммы, то это и есть ваша цель (правильнее, советского официоза), запутать своего читателя так, чтобы он не понял существа дела. А оно представляется таким. Тимошенко и Жуков, заставили вас, Кузнецова (вместе с Алафузовым) или Алафузова (вместе с Кузнецовым) отправить на флота Директиву, подобную той, какую отправляли в военные округа. Её, только кодировать надо было, часа два. Столько же — раскодировать. Цель одна — сорвать приведение флота в полную боевую готовность; не допустить рассредоточение боевых кораблей находящихся в базах; предотвратить выход на боевые позиции подводных лодок и прочие необходимые, на тот момент, мероприятия.

И главное, по возможности, как можно дольше протянуть с отдачей приказа войскам (и соответственно флотам) сигнала боевой тревоги.

Поэтому Кузнецов, заранее зная, что данная Директива, действительно, не скоро доберется до исполнителя, вполне мог по телефону, быстрее дозвониться до своих штабов все трех флотов западного напрвления.

Понимаю, в каком трудном положении оказался Николай Герасимович Кузнецов в звании адмирала и в должности наркома ВМФ. Если честный человек, то, что предпринять, в такой ситуации? Думаю, что он не забыл телефонный номер предыдущего наркома обороны, тем более что тот входил в состав Комитета обороны при СНК. Я говорю о Ворошилове. Ему, как известно, из ранних глав звонили многие. Уважаемый читатель, на ваш взгляд, что посоветовал бы Кузнецову Климент Ефремович? Впрочем, его точку зрения, вполне, мог бы разделить и Вячеслав Михайлович Молотов. Недаром же, как уверял нас, ранее нарком, тот, в свое время, звонил ему по поручению Сталина. Интересно, могла ли придти на ум Кузнецову, такая мысль о звонке этим товарищам? К сожалению, не пришла.

«Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику — В.Ф.Трибуцу:

— Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один — боевую. Повторяю еще раз — боевую».

Кузнецов выгораживает себя. Знал же, что флот, только что, закончил проводить учения. Кроме того, как понять сказанное об оперативной готовности № 1? Это же полная боевая готовность, как в армии, так и на флоте. Неужели она может быть не боевой?

«Он, видно, ждал моего звонка. Только задал вопрос:

— Разрешается ли открывать огонь в случае явного нападения на корабли или базы?

Сколько раз моряков одергивали за «излишнюю ретивость», и вот оно: можно ли стрелять по врагу? Можно и нужно! (Нам, это ясно. Неясно другое. Сказаны ли были эти слова Трибуцу? — В.М.)

Командующего Северным флотом А.Г.Головко тоже застаю на месте. Его ближайший сосед — Финляндия. Что она будет делать, если Германия нападет на нас? Есть немало оснований считать, что присоединится к фашистам. Но сказать что-либо наверняка было еще нельзя.

— Как вести себя с финнами? — спрашивает Арсений Григорьевич. — От них летают немецкие самолеты к Полярному.

— По нарушителям нашего воздушного пространства открывайте огонь.

— Разрешите отдать приказания?

— Добро.

В Севастополе на проводе начальник штаба И.Д.Елисеев.

— Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?

— Нет, — отвечает Иван Дмитриевич.

Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.

— Действуйте без промедления! Доложите командующему.

Ни он, ни я еще не знали в ту минуту, что от первого столкновения с врагом Севастополь отделяло менее трех часов…

Снова заглянул Л.М.Галлер. «Что нового?» — читаю на его лице. Рассказываю об указаниях, полученных от Наркома обороны. Меня больше всего тревожило положение на Балтике, а Лев Михайлович — старый балтиец. Обсуждаем с ним, в каком состоянии там наши силы, смотрим карту…»

Теперь, я думаю, читателю становится понятным, что Кузнецов действует, как бы, параллельно действиям Алафузова, который на данный момент исполняет обязанности начальника Главного морского штаба. Тот, видимо, готовит к посланию многостраничную Директиву Тимошенко — Жуков, с неясным содержанием, а Кузнецов, с его слов, телефонным звонком, якобы, будоражит командный состав флотов, не давая тому заснуть на своих постах в ту, тревожную ночь с 21-го на 22-е июня. И вновь, на удивление, в штабе Черноморского флота нет командующего Октябрьского. Кузнецов об этом знает, поэтому приказывает начальнику штаба доложить о своем приказе командующему флотом. Куда же подевался Филипп Сергеевич Октябрьский? Уж не пошел ли проверять склад морских мин хранящихся на открытом воздухе? Видимо, подумал, как бы чего не случилось с ними, связи с войной?

«Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В.Ф.Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: «23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1».

Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага».

По-поводу двух минут, можно сказать, что Николай Герасимович очень уж «расщедрился» по времени. Вполне, мог бы ограничиться и одной; все равно, ведь, неправда.

«Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А.Г.Головко: «Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1». Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей — они уже успели подготовиться к отражению удара».

Вроде, все военачальники уверяли, что немцы прилетели бомбить нас в 3часа 15 минут. Кузнецов же утверждает, что и в 4 часа 25 минут самое время, чтобы «своевременно» начать дать отпор врагу. Нам же, русским, надо время на раскачку. Хотя бы часок: на всё про всё. Мы же не немцы, чтобы все делать по минутам.

«Хорошо, что еще рано вечером — около 18 часов — я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно».

К теме, как командиры забыли об отдыхе в кругу семьи, мы еще вернемся, а насчет отпусков накануне войны уже вели речь. К тому же, всегда, если нет реальных дел, приходится фантазировать. Дополнительные меры, по Кузнецову, это, как видите, «надо быть начеку». Наверное, взято из инструкции: «Памятка адмирала Советского ВМФ» — Как себя вести в начале войны?

А как бодро перечислил все те места, где «смогли приступить к действию немедленно». Хорошо, что пальцев хватило на руке.

Давайте, внимательно проследим по времени за отправкой телеграмм. Северный флот получил 22 июня, как пишет Кузнецов, «телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут, и в 4 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1», таким образом, затратив на переход к полной боевой готовности 3,5 часа.

Германия, как известно, напала на нас в 3 часа 15 минут. Таким образом, получается, что и Северный флот попадал под удар вражеской авиации, находясь лишь в стадии повышенной боевой готовности, как уверял сам Кузнецов (хотя и того, не было). Правда, как мы теперь знаем, на Северном флоте, после сообщения Москвы о нападении Германии, там сами подняли флот по боевой тревоге. В каком состоянии находился флот, Кузнецов, может только догадываться, так как он (флот) до начала военных действий поступил в оперативное руководство сухопутных сил. Что с ним сотворили Тимошенко-Жуков своими Директивами легко можно догадаться исходя, даже из воспоминаний Арсения Головко. Кузнецова просто ставили в известность о свершаемом. Недаром, в Директиве было указано, что копия направляется в наркомат ВМФ. Вот и все.

Так и в данном случае. О какой, тогда, полной боевой готовности флота (или оперативной готовности № 1) может идти речь, когда уже больше часа идет немецкое вторжение? Просто красивые слова.

По идеи, рассылка приказа о полной боевой готовности по флотам должна происходить веером, в одно и то же время. Иначе, что это за сигнал? Никаких звонков Кузнецова о том, что он якобы, своим личным приказом взбудоражил весь Советский флот, просто-напросто, не было. Были его телефонные звонки-предупреждения: мол, смотрите в оба и ждите срочное указание из Главного морского штаба, — и всё. Это видно невооруженным глазом, хотя бы по Северному флоту. Не на телефонный же звонок Кузнецова отреагировал штаб Северного флота, а на телеграмму, о чем и сообщил в Москву Арсений Головко. Кстати, обратили внимание, как построен разговор Кузнецова с Головко? Всем он, якобы, отдает распоряжения о приведение флота в готовность № 1, а с Арсением Григорьевичем, отделывается разговором о Финляндии. Дело в том, что мемуары Головко были изданы ранее, чем опусы Кузнецова, и, как, наверное, заметил читатель, в них ни коем образом не была отражена отеческая забота Николая Герасимовича, с целью предупреждения угрозы о начале войны. Поэтому и ограничился адмирал Кузнецов, в своей книге расхожими фразами о финнах. И безо всяких там, высоких слов о защите Родины.

Теперь посмотрим, что у нас получается с Балтийским флотом? Если штаб флота получил телеграмму-приказ, как и Северный флот в час ночи, плюс, примерно 3,5 часа, как у североморцев, на переход к полной боевой готовности, то не удивительно, что немцы набросали им мин на фарватер, что у Либавы, что в Финском заливе. Наша авиация-то, наверное, на аэродромах отстаивалась? То-то Кузнецов пишет, как за Либаву родимую, волновался. В каком часу, на той базе были готовы встретить вражеские самолеты в полной готовности? Промолчал. Если Северный флот, как пишет, был готов, почти к половине пятого, что говорить о Либаве, которая была в подчинении штаба Балтфлота, того же Трибуца? Её накрыла вражеская авиация, к отражению которой база не была готова. Её и не приводили в состояние полной боевой готовности.

Наркому Кузнецову в данном случае надо было говорить, уже, не о боевой готовности № 1 (это необходимо было сделать заранее, и не по телефону), а о подаче сигнала БОЕВОЙ ТРЕВОГИ на флота. Того самого сигнала, к которому готовились два года. Сам же книгу написал с подобным названием: «На флотах боевая тревога». Или это было желание, выдаваемое за действительность?

Но приходится повторяться, что отданный Комитетом Обороны при СНК приказ о приведении всех войск и флота западного направления в полную боевую готовность, в дальнейшем был отменен. Кузнецов в обход официального отмена боевой готовности, пытается, каким-то образом, привести флота в состояние, способное, хоть как-то, отразить внезапное нападение врага. Флот, ведь, находится только в повседневной боевой готовности. О каком выходе кораблей на боевые позиции в море можно вести речь, когда, как известно, одни командиры кораблей вместе со своими экипажами слушали выступления артистов, другие распивали чаи в окружении жены и домочадцев.

Кузнецов же был не настолько глуп, чтобы не понимать происходящее. Видимо его здорово подмяла под себя сухопутная братия, что не решился «взбрыкнуться». Взял бы, да и послал бы от своего имени грозную бумагу командующим флотами. Хотя, кому посылать? Не Октябрьскому же, с Трибуцем? А Головко и без бумаги сверху сообразил, что надо делать. Кроме того, как сказал выше, флота у Кузнецова Ставка выдернула из рук. И ему ничего другого не оставалось, как отделываться телефонными сообщениями. Так как, он понимал пагубность всего происходящего. Как бы ни подшучивай над его мемуарами, все ж таки, он был наркомом ВМФ и по идее, должен был неплохо соображать. Другое дело, что не дали ни сказать, ни написать!

Но вернемся к нашим балтийцам, на Либаву. Обратимся к мемуарам командира-подводника Петра Денисовича Грищенко (правильнее было бы, Петра Дионисиевича Грищенко).

Для начала, несколько строк из его книги «Мои друзья подводники» изданной в далеком 1966 году.

«Война застала нас в Лиепае (Либаве). В ночь на 22 июня все офицеры, находившиеся на квартирах в городе, были вызваны посыльными на корабли и в части. Команды подводников из казарменных помещений перешли на подводные лодки. Все корабли были приведены в полную боевую готовность».

Это, прямо, по Кузнецову, тем более, что обе книги были изданы, примерно, в одно и то же время. Но в более позднем издании в воспоминаниях П.Д.Грищенко был, видимо, частично восстановлен первоначальный вариант, и мы смогли прочитать, что там, в Либаве было на самом деле. Правда, с учетом того, что и в последующие годы, многого, не больно-то, и скажешь, и напишешь. Цензуру же никто не отменял. Однако содержание разительно отличается от первоначального варианта.

«Нападение фашистской Германии было для нас настолько неожиданным, что, когда в четыре утранад нами появились самолеты со свастикой, мы подумали: это продолжается учение. Накануне, в субботу вечером, все обратили внимание на то, что громкоговорители на территории военно-морской базы часто повторяли: «Граждане, проживающие в городке! Учение по местной противовоздушной обороне Либавы продолжается, следите за светомаскировкой».

Однако в 23 часа 37 минут 21 июня по Балтийскому флоту была объявлена оперативная готовность № 1. в два часа личный состав из береговых казарменных помещений перешел на подводные лодки.

Первый час мы стояли с замполитом Бакановым на мостике, курили, гадали,что будет дальше. То же происходило на соседних подводных лодках: все с нетерпением ждали сигнала «отбой», но его не было. Спустившись в центральный пост, я решил не терять зря времени, провести учение по живучести и непотопляемости корабля…».

То, что написано в последнем абзаце и есть «оперативная готовность № 1» или полная боевая готовность флота (Шутка).

Чтобы читатель ясно себе представлял, что такое боевая готовность корабля и, как в нашем случае, это должно было происходить с подводной лодкой «Л-3», приведу соответствующую цитату.

«Боевая готовность корабля, это состояние корабля (соединения), характеризующее способность вступить в бой с противником (в том числе к отражению его внезапного нападения).

По боевой готовности корабля № 1 (Как в нашем случае. — В.М.)весь личный состав корабля находится на боевых постах, а всё оружие и технические средства готовы к немедленному использованию».

А так как речь у нас идет о подводной лодке, то состояние полной боевой готовности для нее означало «под парами» ожидать приказа о выходе в море на боевую позицию. Как же тогда объяснить, что командир со своим заместителем по политической части курили на мостике? Очень просто. Это была, просто, учебная тревога, по проведению противовоздушной обороны базы, отмену которой, как пишет автор, все с нетерпением ожидали. Трагикомичность данной ситуации заключался в том, что через несколько минут начнется настоящий налет немецких самолетов на базу.

Кроме того, подводная лодка стояла у пирса в надводном положении и, судя по всему, никакого рассредоточения боевых кораблей на базе в Либаве, и не предусматривалось. А то нам, везде трубят! Да, в 23 часа, аж, в 37 минут, да, все как один плечом к плечу, да, все глазоньки проглядели, пытаясь обнаружить крадущегося врага и прочая чепуха, подобного рода.

Кстати, хотите прочитать отрывок из того, что наскребал по бумаге пером Георгий Константинович в кабинете Тимошенко, а затем, подредактировал Алафузов, может, и с помощью Кузнецова. Это отрывок из той самой Директивы № 1, о которой Жуков раструбил на всю страну, изображая из себя защитника Отечества. Подлинный текст, разумеется, утаили от читателя, но с отдельными фразами можем познакомиться. То, что выставлено на широкое обозрение публики содержит от силы пол-листа текста. А Кузнецов нам подсказал, что документ был на трех страницах.

Вряд ли бы, Трибуц взял бы на себя, целиком, такую ответственность, как сильно отступать от официального документа? Скорее, скопировал распоряжение московского начальства. Конечно, многие вопиющие безобразия, как всегда, скрыты за многоточиями. Вместе с Грищенко прочитаем:

«В 3 часа 30 минут, в самый разгар наших учений, получив радиограмму с адресом: «По флоту», я быстро прочел вслух:

«…последнее время многие командиры занимаются тем, что строят догадки о возможности войны с Германией и даже пытаются назвать дату ее начала…

Вместо того чтобы…

Приказываю прекратить подобные разговоры и каждый день, каждый час использовать для усиления боевой и политической подготовки…

Комфлот Трибуц».

Все облегченно вздохнули».

Ну, как? Все ли стыкуется со всем тем, что нам расписывал нарком Кузнецов, сидя у себя в кабинете? А то, командующий Балтфлотом Трибуц обеспокоился, можно ли палить из пушек по супостату? А Николай Герасимович ему открытым текстом по телефону (как не испугался прослушивания немецкими диверсантами): «Можно и нужно!».

Это уж потом, ему, отлученному от флота, в уютной домашней комнате, в шерстяных носочках, да в теплых тапочках, легко было водить пером по бумаге, по поводу того, как мы здорово дали немцам «прикурить»! В действительности было, как раз всё наоборот, и не по вине низового командного звена и матросов.

Да, и адмирал Трибуц после войны, в своих мемуарах, внес изменения в каракули Георгия Константиновича, чтоб приятней читалось. Давайте, сравним по содержанию с предыдущим текстом. Заранее, можно сказать, что таким приказом, немцев не испугаешь. Взято из книги В.Ф.Трибуца «Балтийцы сражаются».

«В течение 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Оно может начаться с провокационных действий, способных вызвать крупные осложнения. Одновременно быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников. Приказываю: перейдя на готовность № 1, тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих тер(риториальных)водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого разрешения не производить».

В этот раз, адмирал Трибуц, свою фамилию под «приказом», поставить почему-то, постеснялся. Вы обратили внимание, когда ожидалось нападение немцев? В воскресенье, дескать, все отдохнут от напряженной недели, а уж, в понедельник 23-го — на войну, как на работу.

Видимо и в московской Директиве подписанной Жуковым, стояла дата возможного нападения — 23 июня? Представляете какой «сюрприз» подготовили нашим командирам на границе! Поэтому на корабли, той же Балтики, немецкие самолеты и свалятся, как снег на голову.

Особенно умилила фраза о тщательной маскировке боевой готовности. Она, видимо, было необходима для командиров кораблей курящих на мостике папиросы. Надо, чтобы они их прятали в рукаве кителя и не демаскировали себя. И все это на фоне изготовившегося к удару врага. Сплошная подлость, выдаваемая за миролюбие.

Но продолжаем читать воспоминания подводника Грищенко.

«Но уже через минуту-две штурман Петров доложил с мостика:

— В гавани над подводными лодками на высоте пятьсот — шестьсот метров пролетели три самолета-бомбардировщика с черными крестами и фашистской свастикой.

Даю команду — «воздушная тревога». Готовим к бою зенитное орудие. Но никто из командиров подводных лодок, памятуя указание комфлота — «Огонь не открывать», не решается взять на себя смелость и нарушить его. Между тем самолеты третий пролетают над нами. Где-то в стороне не то взрывы бомб, не то стрельба из орудий».

Хороша, однако, полная боевая готовность — «Огонь не открывать!». Петра Денисовича, тоже, заставляют врать по-маленькому. Но его читать, надо по-умному. Не будет же он писать, что стояли и глазели, не зная, что делать, когда немец прилетел? Ну, скрылись по отсекам. Не станешь же объявлять стоя у пирса: «Срочное погружение!» Пишет, что открыли огонь из зенитного орудия. Точнее, это была полуавтоматическая пушка (21-К) — 45 мм, крайне, не эффективная по своему предназначению. Попадание в быстро летящий самолет противника одним снарядом было весьма проблематичным, а дистанционные взрыватели на снарядах отсутствовали. Вот такую боевую технику заказывал наркомат обороны, в том числе и наркомат ВМФ. Адмиралам же, не стрелять из пушки, ни при каких обстоятельствах. Дистанционные взрыватели натолкнули меня на одну очень интересную историю, которую приведу ниже, по окончанию воспоминаний подводника П.Д.Грищенко.

А то, что немцы отбомбились по Либавской базе — факт. И конечно, самолетов было не три, а, наверное, все тридцать три, так как, на базе было что побомбить. Да и подлодочки, как на подбор, в надводном положении стояли. Вот так и встречали «подготовленными», начало войны. Как следствие, началась сумятица.

«Все телефоны на пирсах заняты. Звоним во все инстанции, но ответ один: ждите указаний. И мы ждали. Только в шесть часов утрадо нас дошла весть: «Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника…».

Надо же! А Грищенко с товарищами и не знали, кто их бомбил сверху? Оказывается, Германия напала. Что же теперь делать нашим морякам?

«Мне показалось тогда несколько странным: почему в столь ответственной телеграмме — по сути, об объявлении войны — такое осторожничанье: «отражать попытки нападения»? враг бомбит наши базы и порты, а командование все еще не уверено, что это и есть настоящая война. Но, видимо, это было не в компетенции и командования флотом…

Все ждали указаний…»

А я, так хорошо подумал о Кузнецове при всех его прегрешениях. И всего-то, дал, по примеру Северного флота 3,5 часа на раскачку по Балтийскому флоту. А смотрите, что получается? Никому верить нельзя из высшего московского руководства. Они и в шесть часов утра, оказывается, умудрились водить за нос балтийских моряков. Для чего же тогда Алафузов бегом бежал к себе в штаб? Кстати, а прибежал ли он туда? Ведь, Кузнецов пишет, что он отправил его в штаб, но не сообщил читателю, видел ли он сам Алафузова, по возвращению к себе в наркомат, и что тот делал, с полученным от Тимошенко сообщением? К тому же, такое ли было на самом деле содержание приказа наркома обороны, о котором говорил Кузнецов? И можно ли, после всего этого, ему верить? И последнее. Как Нарком Военно-Морского флота, должен ли был адмирал Кузнецов подписывать составленную Алафузовым телеграмму? Или чернила, в ответственный момент кончились?

Теперь, предстоит узнать, что было в «красных» пакетах командиров подводных лодок на Балтике? Петр Денисович вспоминает.

«Вскоре из штаба подводных лодок прибыл командир дивизиона Анатолий Кузьмич Аверочкин. Вручив мне пакет с грифом особой важности он минуту или две постоял, посмотрел, помолчал, пока я читал, затем спросил:

— Задача ясна?

— Так точно, товарищ капитан третьего ранга, но…

— Что — но? — строго прервал он меня.

— Ничего, — ответил я недоумевая.

Обидно было читать такой приказ: командиру «Л-3» предписывалось выйти в море и не далее как в пятнадцати милях от Либавы занять место в ближнем базовом дозоре. Это означало погрузиться под воду и ждать, когда появятся корабли противника, чтобы донести о них командиру Либавской военно-морской базы. Только после донесения разрешалось атаковать врага торпедами».

Вместо того чтобы подводному минному заградителю идти к фашистским берегам и там на выходах из вражеских портов и военных морских баз ставить мины, им поручают роль обычных подлодок «Малюток». Комдив, на вопрос Грищенко о данном безобразии, видимо, только развел руками. А что делать, если сам командующий флотом запретил покидать свои территориальные воды? В приказе приведенным самим Трубуцем, косвенно подтверждается запрет выхода наших подводных лодок на коммуникации противника. Это все отголоски той Директивы № 1, парализующей ответные действия наших войск и флота.

Но не будем, столь придирчивы к Петру Денисовичу. Он рассказал, что мог. У него с самим приказом и то, целая история.

Как правило, боевой приказ, находящийся в запечатанном пакете, командир корабля имеет право вскрывать только по выходу в море. Будем считать, что написанное относилось, только, к мобилизационному пакету и, как думается, его принес из штаба, сам же командир 3-го дивизиона Аверочкин. Вполне возможно, что из-за любви к ближнему, он и заставил Грищенко, при нем, вскрыть пакет, чтобы убедиться, правильно ли поймет командир лодки поставленную перед ним задачу, а заодно и сам узнает, что там сверху, наприказывали командирам подлодок? Здесь, мы узнаем о таких же безобразиях, какие нам рассказал Головко. Использование боевого корабля не по назначению.

Этот тип подводной лодки «Л», ко всему прочему, являлся минным заградителем и нес на борту, кроме 12 торпед для своих 6 носовых торпедных аппаратов, еще и 20 морских мин для 2-х кормовых минных труб. Вопрос в том, имелись ли мины на борту Л- 3, в тот момент? Ведь, по требованию боевой готовности № 1 лодка должна была быть в полном боевом снаряжении и по боевой тревоге, уже, должна была выйти на боевые позиции в море, а она, судя по всему, все еще пребывала в состоянии флотских учений. Поэтому Грищенко и возмущается, видимо тем, что его «полупустого», скорее всего, без мин отправляют в море. Он и говорит, что его используют вместо «Малюток», у которых только торпеды. Балтийское море, действительно, мелководное и поэтому использование подводных лодок «М» здесь, в какой-то мере, оправдано, в отличие от глубоководного Баренцева. Но, все равно и здесь, пакостничают нелюди из Главморштаба, изменяя целевое предназначение подлодок. Перед самым началом войны 1-й дивизион подводных лодок (капитан 3 ранга Трипольский), вроде бы, переводят с передовых позиций у Либавы, в тыл, Усть-Двинск (под Ригу). Данный дивизион состоял из более мощных подводных лодок серии «С», чем «Малютки». Но это сомнительно, так как по документу командующего 1-ой бригады Египко Н.П., вроде бы эти дивизионы подводных лодок находились на тот момент в Либаве. С этим же явлением, не использованием на передовых позициях более мощных подлодок, мы столкнулись и на Северном флоте. Таким образом, на острие удара нашего подводного флота остался, практически один 3-й дивизион «Малюток» плюс четыре подлодки «Калев», «Лембит», «Ронис» и «Спидола», которые достались в наследство от прибалтийских стран, вошедших в наш Советский Союз незадолго до войны. Но были ли, две последние подлодки готовы к выходу в море, тоже под большим вопросом.

Кстати, подводная лодка «Лембит», тоже была минным заградителем, но по началу войны, также как и Л-3 не получила задание на постановку мин. Первый боевой поход она осуществит лишь 12 августа. На оживленной коммуникации около шведского побережья в проливе западнее о. Борнхольм советские моряки удачно поставят минную банку.

Теперь, по поводу того, что хотел сказать Грищенко своим, «НО»? С этим явлением, мы столкнемся еще не раз. Командир подлодки Л-3 вскрыл пакет, который, на удивление, ему принесли из штаба??? Даже, пусть его принес непосредственный командир Петра Денисовича. Тем не менее, это вызывает определенное подозрение, так как подобные пакеты хранятся лично у командира корабля и должны быть вскрыты по особому сигналу. Что же удивило Грищенко, если он произнес это загадочное «НО»? Изменение поставленной перед ним боевой задачи. Вот что! Он же знал, какие боевые задачи возлагаются на его подлодку, как минный заградитель и эти требования, ранее, были вложены в его мобилизационный пакет. Представьте его состояние, когда он вскрыл принесенный Аверочкиным пакет из штаба(?) и обнаружил несоответствие. Он об этом и поведал читателю позднее, а в момент вскрытия пакета, выразил недоумение прочитанным приказом, и своим возмущением, в виде «НО». На что Аверочкин понимая, что ничем не может помочь своему подчиненному потребовал выполнять поставленную боевую задачу.

Предполагаю, что накануне войны, в штабе Балтфлота, как и во многих местах, была произведена подмена мобилизационных пакетов, с целью изменения поставленных боевых задач, в частности подводным лодкам, так как именно они должны были быть на острие удара по врагу. С подобным мы уже встречались на Северном флоте у Головко, когда мощные «Щуки» приказом свыше (могли и по предписанию мобпакета) были удалены с передовых позиций в глубокий тыл.

Но могло и быть простое запрещение на вскрытие красных пакетов, и такие факты, тоже, имелись. Скорее всего, Грищенко принесли приказ из штаба по выполнению поставленной перед ним боевой задачи, и он, зная, что надо вскрыть мобилизационный пакет по началу войны, выразил этим свое недоумение командиру Аверочкину. Отсюда и его — «НО».

Получается, что если Платонов по Северу вспоминал, что им было разрешено вскрыть «красные» пакеты лишь в конце дня 22-го июня, то почему на Балтике условия должны были быть другими? Ведь, Северо-Западное направление включало в себя оба флота: Северный и Балтийский. Значит, и время вскрытия «красных» пакетов должно было примерно совпасть.

Видимо, так оно и было на самом деле. Отсюда и такая реакция Петра Денисовича на подобное «тупое» решение.

Но это, еще не вся подлость высшего командования по отношению к подводным лодкам, назовем их условно, «ударной группой». Дело в том, что для подачи радиосигнала в то, далекое время, подводная лодка должна была всплывать. Радиоволны в воде не распространяются. Да, но всплытие подводной лодки перед кораблями противника, теряло всякую скрытность для атаки, если не сказать хуже. Раннее обнаружение, давало кораблям вражеского охранения просто напросто дополнительную возможность быстро её уничтожить. Понятно возмущение Грищенко полученным приказом, но чем мог помочь ему командир дивизиона? Только солидарностью с разведенными руками. Чтобы читатель не подумал, что я сильно сгущаю краски относительно флотского начальства, читаем далее.

«Увидев на мостике стоявшего рядом с замполитом курсанта Николая Синицына, Аверочкин как бы с сожалением добавил:

— А курсантов надо списать на берег, они будут отправлены в Ленинград.

— Есть списать на берег.

Жаль было расставаться с этими прекрасными людьми, но ничего не поделаешь…

Не пришлось нам больше увидеться с Анатолием Кузьмичом, которого любили не только офицеры, бывшие его ученики, но и матросы — к ним он относился с редким дружелюбием и душевностью. В сентябре мы узнали, что Аверочкин погиб при переходе из Таллина в Кронштадт на подводной лодке «С-5».

Очередное всплывшее безобразие. На проводившихся учениях Балтийского флота, на боевых кораблях были, в качестве стажеров, курсанты военно-морских училищ. Оно, вроде бы, и понятно. Готовятся будущие кадры, моряки военного флота. Да, но после этих, пусть и странных учений закончившихся, как нас уверяют, 18 июня, курсантов необходимо было отправить к месту учебы. Что получилось? Началась война, экипажи военных кораблей уходят в море, и что теперь, прикажите делать с парнями-курсантами под бомбами? Кстати, почему их не использовали на подводных лодках учебного отряда в Финском заливе? О дальнейшей судьбе, мальчишек с курсантскими нашивками на рукаве, история, почему-то, умалчивает.

О гибели любимого командира Гришенко Анатолии Кузьмиче Аверочкине будет подробнее рассказано чуть ниже.

А Петр Денисович поясняет далее обстановку на базе:

«Л-3» была почти готова к выходу в море…

В 18 часов 22 июнямы вышли в авапорт для полного погружения…»

Ничего удивительного, что вышли только в шесть часов вечера. Подлодка до этого была же пустая. Пока загрузились, то, да сё, и вечер подоспел. Или что? Все таки, выпустили полупустую только для разведывательных целей?

Последнее, скорее всего, более правдоподобно. Над базой непрерывно висела вражеская авиация. О какой погрузке мин и торпед на подводную лодку днем могла идти речь? Это было возможным только ночью, но Л-3 выпихнули из базы, засветло. В 6 часов вечера 22 июня солнце еще стоит высоко и светит, будь здоров.

«Задача была проста — находиться на подступах к Либаве и ждать вражеских кораблей. Если появятся — сообщить командиру базы и только после этого атаковать…

А зачем сообщить командиру базы? Чтобы тот по цепочке связи доложил самому Трибуцу, испрашивая разрешение на торпедный залп? А до получения ответа Л-3 должна будет находиться на поверхности и визуально наблюдать за курсом немецких кораблей. В случае задержки сообщения из штаба флота, со спокойной совестью принимать бой в надводном положении? Да и атаковать, у Грищенко, видимо, написано для красного словца.

«Шли третьи сутки войны, а мы не имели точных сведений о том, что делается в стране, на фронтах и даже в Либаве, которая была видна нам в перископ. Когда всплывали для зарядки аккумуляторной батареи, то с мостика отчетливо было видно, что порт и город в огне. Горели топливные склады, завод «Тосмари», штаб военно-морской базы и казармы».

Как становится понятным, 24 июня руководства Либавской базы, уже точно, не было на месте. Связь подлодки Л-3 была в одну сторону: как в ниппеле.

Приведу еще одну трагическую историю, связанную с Либавой. Трудно назвать первоисточник, так как история встречается в ряде изданий и отличается лишь незначительными деталями.

Как упоминал ранее, от убывшего в Усть-Двинск 1-го дивизиона на ремонтной базе в Либаве, якобы, остались две подводные лодки С-1 и С-3. Уже к вечеру 22 июня немцы вплотную подошли к нашей военно-морской базе. Чтобы подлодка С-1 не досталась врагу, её 23 июня взорвали, а экипаж перешел на подлодку С-3. Но беда заключалась в том, что подлодка С-3 могла идти только в надводном положении и с очень малой скоростью около 5-ти узлов. В районе Ирбенского пролива (чуть-чуть осталось, чтобы дойти до цели) ее настигли немецкие торпедные катера. Несмотря на отчаянную попытку отбиться артиллерийским огнем, ничего не получилось. Подводная лодка С-3 погибла.

Что меня смущает в этой истории? Какой дефект на подводных лодках С-1 и С-3 не позволил им уйти из Либавы со своим 1-м дивизионом? Не думаю, что на Либавской базе, накануне войны, было целесообразно проводить капитальный ремонт ходовой части подлодок? Для этих целей лучше всего подходит глубокий тыл. Что же явилось причиной, побудившей командира 1-го дивизиона Трипольского оставить подлодки в Либаве? А может начальство настояло оставить эти подлодки в Либаве? Ни в этом суть.

По боевым потерям за второй день войны 3-й дивизион «Малюток» Аверочкина, потерял четыре лодки. 23 июня их пришлось взорвать, чтобы не достались врагу, так как они, якобы, находились в «ремонте» и не смогли бы покинуть базу, а она уже была в окружении немецких войск. По той же причине, якобы, взорвали и подлодку С-1. О неспособности подлодки С-3 погружаться мы уже говорили. К чему я клоню? Вспомните, рассказ Грищенко о первом вражеском налете на Либаву. Была ли база готова к отражению вражеского воздушного налета? Разумеется, нет. Более того, подводные лодки спокойно стояли у пирса в ожидании команды «отбой» по окончанию учебной тревоги. Базу подставили под удар вражеской авиации, в результате которого сразу недосчитались четырех подлодок 3-го дивизиона и плюс серьезные повреждения получили подлодки С-1 и С-3, из 1-го дивизиона. На С-1, после бомбежки сразу поставили крест, а на С-3 пытались спастись. Смотрите сами. С-3 не смогла погружаться. Она что, такой с учений пришла? Видимо получила повреждение балластной (и топливной) цистерны, потому и не смогла нырять под воду. Кроме того, смущал ее тихий ход. На дизелях, она спокойно могла дать свыше 16–17 узлов, имея, при паспортных данных, 19. На одном дизеле и то, скорость должна была быть выше, чем 5 узлов. Может, шла на аккумуляторах? Видно, сильно помяли ее бомбами, что еле двигалась.

Если к этим потерям приписать погибшую, якобы, 25 июня М-83, тоже, кстати, как и предыдущие подлодки, взорванную экипажем, то список потерь подлодок уничтоженных собственными руками, просто, потрясает. Понятно, что обстоятельства были такими. Но, причина — явная неготовность к вражескому нападению. Вот вам и боевая готовность № 1, о которой распинались наши адмиралы. Если это не подстава врагу, то, как называется данное безобразие? Неужели все это и есть суровые будни военно-морского флота, готовящегося встретить врага? За такие вещи мало срывать погоны с руководящего командного состава: расстрел, и то, должен быть для них мягкой карой, за гибель тысяч советских моряков, а также, и граждан страны, доверившим для защиты свои жизни.

Теперь небольшой рассказ о гибели командира 3-го дивизиона подлодок Аверочкина. Как говорил ранее, на этой подводной лодке «С-5» из Таллина отправлялся, видимо, командный состав подплава бывшей Либавской базы. Об этом, чудовищном по тупости и подлости перехода кораблей из Таллина в Кронштадт, на данный момент имеется достаточное количество исследовательского материала. По ряду обстоятельств караван судов пошел через минные поля. Подводная лодка «С-5» не избежала судьбы многих кораблей. Она подорвалась на мине. Вот как описывает этот трагический поход заместитель командира подводной лодки «Лембит», на тот момент, Алексей Михайлович Матиясевич.

«Вечером 27 августа получили распоряжение о перебазировании. На лодку должен был прибыть командир дивизиона капитан 3 ранга А.К.Аверочкин, но уже перед самым выходом нам передали, что он пойдет вместе с комбригом Н.П.Египко на С-5, которая отойдет от наружной стенки гавани последней».

Вот судьба у человека. Я имею в виду Аверочкина. Плыви он на «Лембите» и остался бы жив, хотя бы, на этом переходе. Но и над подлодкой С-5 судьба, в виде начальства, поиздевалась. Останься она последней в кильватерном строю, еще были бы шансы уцелеть. А так, все беды для Анатолия Кузьмича собрались в кучу. А почему?

«В 23 часа ошвартовались у пирса в бухте острова Нарген. Над Таллинном высоко в небо поднималось яркое зарево. Враг вступал в город.

28 августа, в 16 часов, заняли свое место в кильватерной колонне кораблей, направляющихся на восток. За крейсером «Киров» (командир капитан 2 ранга М.Г.Сухоруков) на котором держал свой флаг командующий вице-адмирал В.Ф.Трибуц, шла подводная лодка С-5, за ней С-4, «Лембит», «Калев», далее следовали «щуки» и «малютки». Затем параллельными кильватерными колоннами шли транспорты и небольшие военные корабли — сторожевики, охотники за подводными лодками, катера. Собрались сотни судов разных классов, все двигались в одном направлении. Военные корабли шли с параван-тралами. Тральщики прокладывали дорогу в густых минных полях».

Трибуц-то, морское командование Либавской базы, почему-то решил держать поближе к себе, поэтому и шла С-5 за флагманским кораблем. А зачем, вообще, нужно было тащить в Кронштадт подводные лодки в надводном положении вместе с военными кораблями? Чтобы лучше было их топить авиацией врага? Мало, наверное, им было бомбежки на Либаве? Или была какая-то иная причина, недоступная нашему пониманию?

«Противник начал обстрел с берега из дальнобойных орудий. Появившиеся фашистские самолеты, боясь зенитного огня военных кораблей, беспорядочно сбрасывали бомбы».

А зачем немецким летчикам особенно было лезть на зенитки военных кораблей, когда, практически, беззащитных транспортов — хоть отбавляй, тем более что они всегда более лакомая цель. К тому же, они шли отдельно, своей колонной. Даже сманеврировать толком не могли, так как вокруг одни мины. Плыли, как в аду. Снизу рвутся мины, сверху падают бомбы.

«В нескольких метрах от борта лодки проплывали мины, подсеченные тралами впереди идущих кораблей. На палубе и булях лодки мы приготовили шесты, чтобы в случае необходимости отталкивать мины от корпуса лодки. На минах подорвалось уже несколько транспортов. Военные корабли шли строго в кильватер по протраленной полосе. Но и это не всегда помогало.

Все внимание Полищука (командир подлодки «Лембит». — В.М.), мое, сигнальщиков было сосредоточено на водной поверхности. Боцман Переточно держал лодку в кильватер С-4.

Мы заметили, что миноносец «Яков Свердлов», шедший впереди «Кирова», вышел влево и стал разворачиваться почти на обратный курс. Мы продолжали движение. Когда по нашему курсовому углу 45 градусов левого борта до миноносца оставалось меньше двух кабельтовых, мы увидели взрыв по его правому борту в районе грот-мачты. Корма сразу стала погружаться в воду, а нос неестественно быстро поднимался вверх. На палубе было много людей, они пытались бежать к носу, но дифферент на корму нарастал молниеносно. Люди срывались и падали в воду. Не прошло и двух-трех минут, как «Яков Свердлов» навсегда скрылся под водой. На поверхности, в густом липком слое мазута, плавали десятки людей. Много я видел страшных картин, но такой еще не видывал. Мурашки забегали по спине. Самым мучительным было то, что мы ничем не могли помочь нашим товарищам. Подбирать людей бросились катера и тральщики».

Либо миноносцу «Якову Свердлову» при бомбежке, заклинило рули, и он на циркуляции вывалился из строя, либо иная веская причина заставила его покинуть кильватерный строй, что его тут же, и погубило — попал на не протраленную от мин акваторию моря.

Отклонились от темы. Забежали вперед по событиям. Но трагедия Таллиннского перехода должна остаться в сердцах честных людей на века. Помни, товарищ войну и предателей, которые сделали подставу врагу. Тысячи советских людей погибли на том, гибельном курсе. Матиясевич, еще немного затушевал трагедию, показав что, дескать, катера и тральщики бросились спасать людей. Очень сложно было организовать спасение на минном поле. Останавливаться кораблям было нельзя, равно, как и выходить из кильватерной колонны, — равносильно самоубийству. Вправо — влево, мины, а неподвижный корабль, тут же превращался в привлекательную цель для немецких самолетов.

Продолжаем горестный рассказ офицера-подводника Матиясевича, о котором можно сказать одно: действительно, его воспоминания — не сладкий мед.

«…Вдруг глухой сильный взрыв потряс воздух. На месте подводной лодки С-5, шедшей за «Кировым», поднялся огромный черный, с медно-красным отблеском столб. Он немного сместился вправо и обрушился на воду. По-видимому, лодка подорвалась на подсеченной мине и ее боезапас сдетонировал. Людей, находившихся на мостике и палубе лодки, взрывом выбросило в воду…

Нам удалось поднять из воды лишь краснофлотца-комендора Антоненко, который проплывал близко от борта «Лембита». Кильватерная колонна продолжала движение. Для того чтобы оказать помощь остальным товарищам, выброшенным взрывом в разные стороны, нужно было выйти из протраленной полосы и специально проводить поиск, а это грозило подрывом на минном поле или на плавающей мине. Между тем на борту «Лембита» было двадцать мин и полный запас торпед.

Только в Кронштадте мы узнали, что катера, тральщики, шлюпки подобрали пятнадцать человек с подводной лодки С-5».

Немного спаслось из начальства, находящегося на мостике — командир бригады Египко, да командир подлодки Бащенко. В отношении Анатолия Кузьмича Аверочкина, можно сказать, что поговорка: «Начальству — всегда везет», в этот раз, к сожалению, почему-то не сработала.

А вот военный корреспондент Николай Михайловский отказался, не смотря на все уговоры, от предоставленной возможности плыть на С-5 с командным составом и остался на транспорте «Вирония». Представляете, после ожесточенной бомбежки, со страха от взрыва бомбы рядом с кораблем, сиганул за борт. К его удаче, с несколькими товарищами по несчастью был подобран катером и доставлен на борт «Ленинградсовета», которым командовал, упомянутый ранее, адмирал Н.Н.Амелько (На тот момент он был, всего лишь старшим лейтенантом). К сожалению, как мы знаем, «Вирония» тоже погибла от мины. Вот вам и судьба. Сумел же Михайловский увернуться от двух смертей.

Петр Иванович Макеев, в должности начальника походного штаба первого отряда транспортов, находящийся на борту, все того же «Ленинградсовета», так вспоминал, тот гибельный переход.

«Когда стало уже совсем темно, за кормой увидел ослепительную вспышку и поднявшийся высоко огненный столб ярко-белого цвета высотой не менее 100 метров, который продержался несколько секунд, осветив вокруг силуэты кораблей, и погас. Потом мы услышали глухой звук взрыва, и через несколько мгновений все вокруг снова погрузилось в полную темноту.

Выясняю, что подорвался на мине и затонул транспорт «Ярвемао». Боевые торпеды, погруженные на него при отходе из Таллина, сдетонировали при взрыве мины.

… Действие такого взрыва страшно, — представить себе его не в силах ничье воображение. Вот прошло уже более 50 лет, а я до сих пор не могу забыть эту ужасную картину.

Не успело отхлынуть катившееся над водой эхо взрыва, как его подхватила серия глухих ударов, доносившихся далеко сзади нас. Это еще ряд кораблей из других конвоев подорвался на минах. Иногда то один, то другой корабль совершенно исчезает из виду, скрытый высокими столбами воды, брызг и черного дыма.

Яркие вспышки, глухие взрывы, столбы пламени и дыма поднимались за нами на горизонте, зловеще возвещая об очередной гибели кораблей».

Поступила команда: «Всем кораблям встать на якорь». И вот караван судов ночью остановился в Финском заливе, посередине минного поля «Юминда».

«Машины перестали работать, и сразу вокруг наступила полная тишина. Теперь отчетливо стали слышны крики плавающих в воде людей: «Спасите нас», — кричали в одиночку и хором из темноты. На стихнувшей поверхности моря плавала масса обломков с кораблей и среди них люди. Наши катера осторожно идут на крики, подбирают плавающих и доставляют их на корабль. Отыскивать людей в воде, ночью при затемненных огнях кораблей было трудно, приходилось ориентироваться по зову и крику. Но у многих в холодной воде и от волнения быстро пропадал голос. Поднятые из воды, они долго не могли говорить».

Кто-нибудь ответил за всю эту трагедию-подлость? Да никто и никогда! И по сей день, история Таллиннского перехода 1941 года не имеет широкой огласки.

Это сколько же человеческих жизней замечательных советских людей унесла эта трагедия, организованная подлыми людьми с продажными душонками? Потому немцы так безнаказанно и расправлялись с нашими кораблями: что с постановкой мин на фарватере, что с обстрелом с берега, что с бомбежкой с воздуха.

Петр Иванович Макеев подводит грустный итог Таллиннского перехода.

«Из первого конвоя, в составе которых я шел, благополучно дошли до Кронштадта только учебный корабль «Ленинградсовет», три подводные лодки (Щ-307, Щ-308, М-79) и катера обеспечения.

Четыре транспорта («Элла», «Вирония», «Алев» и «Ярвемао») подорвались на минах и погибли. Четыре транспорта («Вальдемарс», «Колпакс», «Кронвальдис» и плавмастерская «Серп и Молот») погибли от авиабомб».

В других конвоях ситуация с транспортами была не лучше. Это было следствием того, что на следующий день, 29 августа главные силы и отряд прикрытия, а это военные корабли, — бросили конвои и самостоятельно убыли в Кронштадт. А мы и по сей день, не перестаем возмущаться действиями англичан по поводу того, как это они оставили без боевого прикрытия караван PQ -17. Но там-то хоть, на транспортах везли грузы, а здесь же, в основном, кругом были свои советские люди.

Петр Иванович с горечью констатирует, что

«оставшись без истребительного прикрытия и зенитных средств боевых кораблей, транспорта с войсками в этот день понесли большие потери от ударов противника с воздуха».

А высокое морское начальство в это время уже разминало ноги на брусчатке острова Котлин. Такие вот дела.

Вопросов к командованию Балтфлота по войне, особенно, по начальному периоду, очень много, но все они так и остались без ответов.

По Таллиннскому переходу хотелось сказать лишь следующее. Как по пословице: «Отольются кошке, мышиные слезки» — так и к немцам пришел грозный 1945 год. Нахлебались немецкие беженцы студеной водицы Балтийского моря. Сначала 30 января А.Маринеско на своей подлодке С-13 пустит ко дну громадный лайнер «Вильгельм Густлоф» с 5-ю тысячами беженцев и частью военнослужащих эвакуированных из Померании через порт Готенхафен, а через 11 дней, он же, топит транспорт «Штойбен» с 3,5 тысячами человек, тоже преимущественно беженцами и ранеными военнослужащими. В апреле весенней водицы из Балтики напьются еще около 7-ми тысяч человек, находящихся на транспорте «Гойя». Тоже, как и предыдущие немцы: раненые и эвакуированные из восточных земель, бежавшие от наступавшей Красной Армии. Это гибельное купание им устроил В.Коновалов на знакомой нам подводной лодке Л-3.

Автор, никоим образом, не злорадствует, над трагедией немецких беженцев, втянутых в водоворот военных событий и погибших в холодных водах Балтийского моря. Просто подчеркивает, что вполне возможно, что на этих судах, ушедших на дно, могли находиться и раненые летчики из Люфтваффе, бомбившие, в свое время, наши транспорты с мирным населением. А вполне возможно, что там находились и родственники, и друзья этих же самых пилотов. Все возможно. Вот и испытали, все они, вместе взятые, на себе все «прелести» войны. А ведь, поначалу боевых действий, очень даже, могли радоваться успехам своих мужей, сыновей и братьев на Восточном фронте. Что ж, вполне закономерный итог — возмездие восторжествовало!

Но ближе к нашей теме о предательстве и подставе врагу. Каким же образом военное руководство, не только сорвало боевую готовность Балтийского флота, но и позволило противнику беспрепятственно устанавливать морские мины 21 июня (и даже чуть раньше), западнее Таллиннского меридиана. Вдобавок, в середине лета, пользуясь прямым попустительством нашего командования, не организовавшим элементарную морскую разведку, немцы установили целое минное поле «Юминда» на середине прямой, между Таллинном и Кронштадтом. И это в водах, подконтрольных Балтфлоту?!

Недаром, контр-адмирал Ю.Ф.Ралль, участник еще русско-японской войны 1904–1905 годов, командир арьергардной группы военных кораблей в данном, Таллиннском переходе, назвал эту трагедию «Второй Цусимой».

Хочу немного развеять грустные мысли читателя. Хотите улыбнуться?

На десерт несколько сообщений Советского Информбюро о событиях на Балтике того времени.

До Таллиннского перехода.

«за 14 июля 1941 года.

Вечером 12 июля в Балтийском море были обнаружены германские транспорты с войсками и танками, охраняемые сильным отрядом эсминцев, сторожевых кораблей, торпедных катеров и истребительной авиации.

Краснознаменный Балтийский флот рядом последовательных ударов авиации, кораблей и береговой обороны нанес противнику крупные потери: потоплены два эсминца, тринадцать транспортов и баржа с танками; кроме того, получили сильные повреждения и горят тринадцать транспортов и один эсминец. С нашей стороны потерь в кораблях и самолетах нет».

После Таллиннского перехода.

«за 12 сентября 1941 года.

В Финском заливе наши бронекатеры 10 сентября потопили несколько немецких катеров и две баржи с фашистской пехотой. Вражеские корабли пытались ночью скрытно подойти к нашему берегу и высадить десант. Советские моряки расстроили их планы. На полном ходу бронекатеры…

В данном тексте, именно так — многоточие. Как у Михаила Задорнова на концерте зритель должен почувствовать всю прелесть данной лажи.

начали таранить неприятельские корабли. Советские моряки потопили один за другим четыре немецких катера. Не слыша выстрелов, немцы

Снова, внимание! Самая «сладость» сообщения.

вслед за катерами послали две баржи с буксирами. Наши командиры решили, не открывая огня, снова идти на таран.

С немецкими катерами этот же фокус удался! Зачем снаряды понапрасну тратить.

Бронекатеры нанесли мощные удары по буксирам, а затем по баржам. Получив пробоины, баржи быстро затонули. На дне Финского залива нашли себе могилу несколько сотен фашистских солдат и офицеров».

Ну, как вам показалось ура-патриотическое сообщение? Не правда ли, что кроме улыбки, не может вызвать ничего. Прямо по-Суворовски: «Чего их жалеть-то, басурман проклятых!»

Вновь о серьезном.

Если читатель не забыл, то теперь обещанная тема о взрывателях к зенитным снарядам, и, конечно, не только о них. Встретимся со «старыми знакомыми».

Обратимся к мемуарам Яковлева Н.Д. «Об артиллерии и немного о себе». Было бы, конечно лучше, если бы Николай Дмитриевич, более подробно рассказал о себе, чем об артиллерии (о ней мы и без него узнаем), но у Лубянских послевоенных поседельцев, почему-то сильно развито чувство скромности, по отношению к собственной персоне.

Итак, небольшая история по начальному периоду войны. Яковлев, будучи начальником артиллерии КОВО, вспоминает.

«Вечером мне передали приказание командующего войсками округа, чтобы к утру 16 июня я непременно прибыл в Киев. Поехал в тот же вечер. Утром генерал М. П. Кирпонос объявил мне, что я, оказывается, назначен начальником Главного артиллерийского управления Красной Армии. Вот это неожиданность!

Первое, что нашелся спросить, было: а кто будет назначен вместо меня в округ? М.П.Кирпонос сказал, что уже завтра, 17 июня, в Киев с должности генерал-инспектора артиллерии прибывает генерал И.А.Парсегов. Он-то и будет начартом КОВО. Ну, а мне после сдачи ему дел, 21 июня, надлежит явиться уже в Москву, где представиться Народному комиссару обороны СССР Маршалу Советского Союза С.К.Тимошенко».

Нам это не в новинку, когда перед самой войной происходит перемещение и смещение командного состава. Значит, все артиллерийские дела, которые были в Киевском военном округе, вдруг, переходят из одних рук в другие. Как мы знаем, артиллерия из воинских частей, накануне войны, по приказу сверху, в данном случае, и Яковлева тоже, убыла на полигонные испытания. Комкор Рокоссовский свою артиллерию отстоял и встретил войну с пушками, а другие, менее твердые в своих убеждениях, «лапу сосали», когда немец границу перешел.

А Николай Дмитриевич, который приказ отдавал по поводу артиллерии в Киевском округе, в это время, уже будет в Москве, связи с «неожиданным» назначением. По воспоминаниям И.Х.Баграмяна Парсегов прибыл в Киев 19 июня. Как раз перед войной. Неясно, за что, его из Москвы на округ? Баграмян отмечает: «Три года на высших постах в артиллерии дали Парсегову много. Это уже был командир с широким оперативным кругозором, смелый и быстрый в решениях».

Вроде, без иронии написано, что самое время подошло, чтоб Парсегова с высших постов в артиллерии, да на Киевский военный округ. Главное, смог ли он быстро разобраться с оставленным ему Яковлевым артиллерийским хозяйством округа, за два дня до войны, вот вопрос?

А новоиспеченный начальник радостно вспоминал:

«В Москве я тоже никогда не служил. Правда, бывал в ней проездом или же в командировках. Но это — считанные дни. Центрального аппарата, кроме управления начальника артиллерии РККА, не знал. Теперь же нужно было все это познавать, привыкать к новому, столичному ритму работы.

Итак, я стал готовиться к отъезду в Москву. Мне предстояла встреча с бывшим командующим войсками КОВО, а ныне наркомом обороны С. К. Тимошенко, с его преемником на этой должности генералом армии Г.К. Жуковым, сейчас возглавлявшим Генеральный штаб. Был уверен, что мое назначение начальником ГАУ не обошлось без их непосредственного участия. Поэтому и надеялся, что на первых порах смогу получить помощь с их стороны.

В наркомате было и еще несколько моих сослуживцев по КОВО. Это бывший начальник штаба округа Н. Ф. Ватутин. Сейчас он являлся заместителем начальника Генерального штаба — начальником оперативного управления. В его непосредственном подчинении работал и генерал Г. К. Маландин. До середины 1940 года он занимал в Киеве должность заместителя начальника штаба округа. Мы даже жили с ним в одном доме.

Начальником бронетанковых войск РККА также был наш, «киевский», — Я. Н. Федоренко. Выходцем из КОВО являлся и Я.М.Хотенко, возглавлявший сейчас Центральное финансовое управление, строительством руководил А. В. Хрулев, кипучей энергии человек. Да, все эти товарищи были уже крупными военными работниками. Однако непосредственно в ГАУ они мне мало чем могли помочь».

Все-таки, что не говорите, а со своими, служить вдвойне приятно. Приехал, понимаешь в Москву, а здесь все «киевляне» под крылом у Хрущева. Хотя и Киев — столица, но в Москве — все же, лучше.

«К 19 июня я уже закончил сдачу дел своему преемнику и почти на ходу распрощался с теперь уже бывшими сослуживцами. На ходу потому, что штаб округа и его управления в эти дни как раз получили распоряжение о передислокации в Тернополь и спешно свертывали работу в Киеве».

Точнее, было бы сказать, что все свои дела передал «на ходу», так как Парсегов только 19 июня прибыл на место. А может быть и 20-го? Уж больно знаковые дни. Как шустро наши военные, замеченные в нехороших делах, зашевелились с перестановками командного состава перед самой войной. Яковлев и не скрывает, что на новом месте ему нужно будет «все это познавать, привыкать к новому, столичному ритму работы». Можно ли сказать по этому поводу, что во всеоружии встретит врага?

А что сказать об оставленном Парсегове? Успели, думается, только руки пожать друг другу, и, как говорят — до свидания. А пушечки на полигонах, так и остались стоять, немцев дожидаясь.

«21 июня около 14 часов приехал в Москву. Буквально через час уже представлялся наркому обороны Маршалу Советского Союза С.К.Тимошенко.

В кабинете наркома как раз находился начальник Генштаба генерал армии Г. К. Жуков. Мы тепло поздоровались. Но С. К. Тимошенко не дал нам времени на разговоры. Лаконично предложил с понедельника, то есть с 23 июня, начать принимать дела от бывшего начальника ГАУ Маршала Советского Союза Г. И. Кулика. А уже затем снова явиться к нему для получения дальнейших указаний».

Немцы уже войну объявили, а Тимошенко на понедельник наметил Яковлеву приемку дел от прежнего начальника. Обратите внимание, что уже есть решение об отстранении Григория Ивановича Кулика от должности, но тот об этом пока еще не догадывается. Хотя, Яковлев из Киева примчался, как на пожар.

Время, как видите, около трех часов дня, но представляется, что значительно позже. Германская нота вручена и все хрущевцы, уже знают, что им предстоит делать.

«Во время нашей короткой беседы из Риги как раз позвонил командующий войсками Прибалтийского военного округа генерал Ф.И.Кузнецов. Нарком довольно строго спросил его, правда ли, что им, Кузнецовым, отдано распоряжение о введении затемнения в Риге. И на утвердительный ответ распорядился отменить его».

А зачем затемнение? Немцам в темноте трудно будет работать. На Балтике, как и в других местах, в это время работали маяки!!! Это чтоб немецкие корабли ошибочно не выбросили мины в каком-нибудь другом месте моря. Вот вам наглядный пример, как сводилось на нет, отданное ранее распоряжение о приведении войск в полную боевую готовность. Примерно, по такой схеме происходило и с другими округами.

«Продолжения этого телефонного разговора я уже не слышал, так как вышел из кабинета наркома и из его приемной позвонил Г.И.Кулику. Тот согласился начать сдачу дел с понедельника, а пока предложил к 20 часам приехать в ГАУ и неофициально поприсутствовать на совещании, связанном с испытаниями взрывателей к зенитным снарядам».

Окрыленный разговором с Тимошенко, наш герой сразу взял быка за рога. Читать подобные фантазии — Задорнов отдыхает на телеэкране! Зачем беспокоить наркома обороны с разрешением покинуть кабинет? Пусть поговорит по телефону в свое удовольствие. А товарищ Яковлев потихонечку выйдет из кабинета и попугает маршала Кулика новым назначением. Интересней было бы, если б Кулик не согласился на понедельник. Кроме того, необычным выглядит неофициальное присутствие на совещании постороннего. Обычно круг лиц хорошо известен. Представьте, что среди военных, вдруг, появляется неизвестный генерал. У всех сразу возникнет вопрос: «Кто он? И что здесь делает?» Но стоит ли посвящать читателя в такие тонкости повседневной жизни военных высшего звена.

Наш Яковлев поехал на совещание, которое проводилось в здании, напротив Кремля и на котором шло обсуждение этих самых «взрывателей к зенитным снарядам». Это же была основная тема нашего рассказа. Ведь, скоро предстоит стрелять по немецким самолетам, а здесь, все еще решаются вопросы об этих самых дистанционных взрывателях.

«Г.И.Кулик почему-то ни с кем меня не познакомил. То ли потому, что, являясь заместителем наркома обороны и Маршалом Советского Союза, не счел удобным это сделать. Ведь он-то, видимо, хорошо понимал, что сдает должность начальника ГАУ вопреки своему желанию. И кому! Какому-то малоизвестному генералу из войск! Поэтому, вероятно, и счел, что ему не к лицу рекомендовать такого преемника.

Но это, как говорится, было его дело. Важно, что я все-таки присутствовал на данном совещании».

Обратите внимание, как разворачиваются дела в Москве. Как мы знаем, Сталина нет. Нота немцами уже вручена. Ставка образована для своих людей. Кулика, как заместителя наркома обороны, отодвигают (?) в сторону. На его место, начальника ГАУ, ставят своего человека из Киева. Написано довольно откровенно. И Яковлев не скрывает, что Кулика сняли вопреки его желанию. Но это еще не всё. Яковлев — генерал-лейтенант, а едет к Маршалу Советского Союза с распоряжение о его замене? Через, чур, смело! Здесь исчез из поля зрения один человек и Николай Дмитриевич, не хотел упоминать о нем, чтобы не поломать официальную точку зрения. Я говорю о генерале армии Георгии Константиновиче Жукове. Помните воспоминания наркома Горемыкина, в которых шла речь об утреннем совещании 22 июня в ГАУ, и о присутствии там начальника Генштаба? Так вот, Жуков и приехал туда, с целью, представить Кулику приемника Яковлева. А то, как писал Георгий Константинович в мемуарах, сразу поутру бросился по телефону Сталину звонить о начале войны.

Они с Тимошенко своих людей расставляли по Москве. Жукову по званию и по новой должности, было приемлемо разговаривать с маршалом Куликом. Понимаю состояние Григория Ивановича, на которого обрушилось такое сообщение об отставке.

«Г.И.Кулик вел совещание с заметной нервозностью, но высказывался крайне самоуверенно, вероятно надеясь, что авторитет его суждений обязан подкрепляться высоким служебным положением и званием маршала.

Слушая путаное выступление Г.И.Кулика, я с горечью вспоминал слышанное однажды: что он все же пользуется определенным доверием в правительстве, и прежде всего у И.В.Сталина, который почему-то считал Г.И.Кулика военачальником, способным на решение даже оперативных вопросов. И думалось: неужели никто из подчиненных бывшего начальника ГАУ не нашел в себе смелости раньше, чем это уже сделано, раскрыть глаза руководству на полную некомпетентность Г.И.Кулика на занимаемом им высоком посту? Но тут же утешил себя: а все-таки нашлись смелые люди! Справедливость-то восторжествовала!»

Высочайшая «эрудиция» у нашего рассказчика. Послушал немного бывшего начальника и сразу вынес решение: я — лучше. И как это никто не мог со страху «раскрыть глаза руководству на некомпетентность Г.И.Кулика»? Правда, и он сам, почему-то, не назвал этих «смелых людей» и откуда они взялись? Наверное, Ставка, где эти люди обитали, для Яковлева, оказалось трудно выговариваемым словом? А ведь они с Жуковым одного поля ягода. Тот тоже, был мастером сходу по картам все дела разруливать.

Рассказ приближается к завершению.

«Была уже глубокая ночь, а совещание все продолжалось. Теперь высказывались военные и гражданские инженеры. Первые давали свои оценки взрывателям, вторые — свои. Спорили подчас довольно остро. Г.И.Кулик не вмешивался, сидел молча, с безразличным выражением на лице. Я тоже вскоре потерял в потоке жарких слов нить обсуждения, да честно говоря, мне в общем-то и не была известна суть дела. (А как же суждение о некомпетентности Кулика? — В.М.) К тому же и просто устал.

Так проспорили до начала четвертого утра 22 июня. А вскоре последовал звонок по «кремлевке». Кулик взял трубку, бросил в нее несколько непонятных фраз. Со слегка побледневшим лицом положил ее на рычаги и жестом позвал меня в соседнюю комнату. Здесь торопливо сказал, что немцы напали на наши приграничные войска и населенные пункты, его срочно вызывают в ЦК, так что мне теперь самому надо будет вступать в должность начальника ГАУ. И действительно, Г. И. Кулик тотчас же закрыл совещание и уехал».

В то время, когда писал мемуары Яковлев Н.Д., еще не были «причесаны» страницы Журнала посещений Сталинского кабинета в Кремле. Это здесь Кулик поехал в ЦК, только не понятно, в каком качестве? А по Журналу пририсуют его посещение Кремля. Помнится, его, якобы, сделали представителем Ставки и выпихнули на фронт, чтоб собирал потерявшие руководство воинские части.

Но теперь известны обстоятельства первых дней войны. Поэтому Кулик побледнел не от того, что про войну услышал (маршал — и побледнел?), а от того, что получил приказ Тимошенко о снятии с должности заместителя наркома и, марш вперед, в Белоруссию в должности Главкома Западного направления. А здесь и Жуков подсуетился: представил маршалу Кулику его приемника. Надо же было дождаться окончания совещания. Как все это провернул Жуков с компанией, не совсем понятно. Снимать Кулика было не в их с Тимошенко компетенции. Видимо, это дело освятили свои партийные люди из Политбюро. Тот же, например, Хрущев. Непросто же так, скрывал свое присутствие в Москве. Да и Жуков, видимо, козырял своим назначением, как заместитель Председателя Ставки.

Как уже говорил ранее, Кулика, по жизни, сделают «козлом отпущения» за все «промахи» высшего командования на войне. Достанется, по полной. Да и после войны, воспользовавшись болезнью Сталина, хрущевцы его засудят и расстреляют, так как слишком много знал о тайных проделках высшего командного сословия. А Яковлев, в свою очередь, уже от Сталина, получит «на орехи», тоже, в послевоенный период. Как всегда при Хрущеве: на свободу с чистой совестью.

Давайте закроем тему о Балтике еще одним небольшим фрагментом из воспоминаний адмирала Кузнецова. Напомню, что у него, уже начался день 22 июня 1941 года, первый час ночи.

«Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем — телеграмма еще не дошла до Таллина, — а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий: «Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1».

В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох.

Позади были недели и месяцы напряженной, кропотливой, иногда надоедливой работы, тренировок, подсчетов и проверок. Позади были бессонные ночи, неприятные разговоры, быть может, взыскания, наложенные за медлительность, когда людей поднимали по тревоге. Многое было позади, но все труды, потраченные время и нервы — все было оправдано сторицей в минуты, когда флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага».

Бумага, наверное, плакала, когда на ней выводили такие лживые слова. Заставить бы Кузнецова по три раза перечитать мемуары его подчиненных, может быть, и дрогнула бы тогда рука при написании, что «флоты уверенно, слаженно и без проволочек изготовились к встрече врага»? Вот такими «правдивыми» мемуарами и кормили нас «верные» защитники Отечества.

Теперь переходим к Черноморской теме, освещенной Николаем Герасимовичем.

«Первым принял удар на себя Севастополь. Пускай другие вступили в бой лишь на час-другой позднее, но они уже знали: враг напал на нашу Родину, война началась! Севастополь встретил нападение подготовленным. Командованию флота пришлось самому принять решение об открытии огня. Стоит еще раз напомнить о том, что лишь за неделю до этого всех нас заверяли: война не предвидится, разговоры о ней — провокация, чтобы понять, как драматична была обстановка в ту ночь и какое внутреннее торможение, колебание, неуверенность должны были преодолеть в себе люди, прежде чем твердо и мужественно отдать такой приказ.

Впоследствии мне рассказывали, что в ту субботу, как и в предыдущие дни, корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточено, с оружием, готовым к действию. Они были затемнены, и с берега нельзя было различить их силуэты на черной воде».

Великий баснописец дедушка Крылов, хорошо зная человеческую сущность, недаром, в одной из своих басен написал: «За что же, не боясь греха, Кукушка хвалит Петуха? За то, что хвалит он Кукушку». Вот так и у нас происходит. Адмиралы хвалят друг друга, как они хорошо несли службу, то есть, не зря ели народный хлеб. Но при этом, никак не могут договориться, чтобы было слово в слово. Вот и вылезают в мемуарах разные нестыковки. Наша задача, выражаясь морским языком, определить, кто меньше всего отклонился от основного курса? Пока о командовании Черноморского флота — общими словами.

Это все обозначало для Черноморского флота оперативную готовность № 1. А забота Севастопольского начальства видна воочию. Как видите, из всего высшего начальства, хотя и остался один начальник штаба, да и то, умудрился, и домой сбегать, и ценное указание получить.

«Н.Т.Рыбалко вновь увидел контр-адмирала меньше, чем через два часа, когда тот быстро вошел в комнату дежурного, держа в руках телеграмму.

«Я ее помню дословно, — пишет Н. Т. Рыбалко, — только не ручаюсь за то, в каком порядке были перечислены флоты». Вот эта телеграмма:

«СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов». (ПВФ — Пинская военная флотилия. ДВФ — Дунайская военная флотилия. — прим. ред.)

Сразу же главной базе был дан сигнал «Большой сбор». И город огласился ревом сирен, сигнальными выстрелами батарей. Заговорили рупоры городской радиотрансляционной сети, передавая сигналы тревоги. На улицах появились моряки, они бежали к своим кораблям».

Сначала о бегущих по улице моряках. Это как понимать, если Черноморский флот находился в состоянии повышенной боевой готовности? Экипажи боевых кораблей, запросто, гуляют в увольнительных по городу? На Балтике такого безобразия и то, вроде бы, не было. Теперь по поводу действий начальника штаба флота. Это куда же он со своего дежурства-то, «намылился»? Наверное, забыл отключить дома электронагревательный прибор. К тому же «младшего брата» покрывает сам Кузнецов, уверяя читателя, что Елисеев, будто бы, вскоре вернулся «меньше, чем через два часа». Как это соотнести с предупреждением самого Елисеева, что отлучится «на несколько минут»? Порядочки, однако, были на флоте.

Кузнецову, видимо, не совсем комфортно покрывать своих адмиралов, поэтому передает слово одному из «участников» ночного бдения. Пусть сам «отдувается».

«Вот что пишет в своих воспоминаниях адмирал И.Д.Елисеев:

«Учитывая тревожную обстановку, мы договорились, чтобы в штабе флота ночью обязательно присутствовал кто-нибудь из старших начальников, облеченный правом в случае необходимости принимать ответственные решения. В ночь на 22 июня на такое дежурство заступил я, начальник штаба. Такова уж традиция на флоте: самым ответственным считается дежурство с субботы на воскресенье».

Договорились, это как? Тянули на спичках, что ли? Или все втроем, Кулаков и Октябрьский придачу, устроили считалочку? Как могли убыть домой все трое из командования флота, когда с минуты на минуту должна была быть объявлена полная боевая готовность флота, как уверял нас Кузнецов? Ведь со дна на день ожидалась война. По зарубежному радио вовсю уже трубят о начале войны Германии с Россией, так как Гитлер уже выступил по германскому радио. Да, сам начальник разведотдела флота полковник Д.Б.Намгаладзе (замечательный, кстати, человек) предупредил о передачи по английскому радио, в которой сказано о начале войны Германии с Советским Союзом. Впрочем, вполне возможно, что был перехват и немецкого радио. А в штабе Черноморского флота считают ответственным дежурство с субботы 21-го на воскресенье 22-го июня, так как это, видите ли флотская традиция. Думается, что Октябрьский, как командующий, приказал Елисееву остаться в штабе флота и ожидать, как упомянутый выше «товарищ Бывалов», срочную телеграмму из Москвы.

Но, тому, тоже жизнь дорога (объясню позже, в чем суть), и он перепоручает свое дело дежурному по штабу капитану 2 ранга Рыбалко.

«В 01.03 поступила телеграмма из Москвы. Через две минуты она уже лежала у меня на столе. Вскоре телеграмма была вручена прибывшему командующему флотом. Это был приказ Наркома ВМФ о переводе флота на оперативную готовность № 1. Немедленно привели в действие заранее отработанную систему оповещения. Предусматривалось два способа вызова личного состава: через оповестителей (скрытно) и по тревоге. Сначала я приказал использовать первый способ. Но в штаб стали поступать сообщения, что переход на повышенную готовность осуществляется недостаточно быстро. Тогда я приказал сыграть базовую тревогу.

Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года».

Так как, Елисеев был назначен старшим по штабу, то ему было не отвертеться от ответственности, даже, находясь дома. Пришла шифрованная телеграмма из Москвы. Кто за старшего? — Елисеев! Так как именно ему (на спичках?) и было приказание оставаться в штабе. Все всё знали. На машине офицер-шифровальщик не повезет же шифровой журнал на подпись Елисееву домой. Телеграмму принял Рыбалко, указав в Журнале, что телеграмму принял именно он. Доложил о телеграмме начальнику штаба домой. Так как в телеграмме, как мы знаем, были общие слова, то ознакомившись с посланием от Алафузова, Елисеев успокоился, но, как и положено по службе, доложил по телефону командующему Октябрьскому. А может это, опять, сделал Рыбалко, зачитавший по телефону командующему флотом, эту филькину грамоту из Москвы.

И мы, с вами читатель, теперь тоже знаем, что в той телеграмме из Главного морского штаба, ни слова не было сказано о приведении флота в полную боевую готовность. Так общие рассуждения, типа не поддаваться панике, не более. И что, после этого, Октябрьский или Елисеев, будут, как Головко на Севере, спорить с Москвой? Да ни за что на свете! Тем более что, ни о какой боевой подготовке, там речи не было. Помните, Грищенко приводил Директиву по Балтике подписанную Трибуцем? Так, сотрясение воздуха. Поэтому и здесь, в Севастополе, никакой полной боевой готовности, в ту ночь, на Черноморском флоте, не было. Хотите в этом убедиться?

Сначала своими воспоминаниями поделится с нами бывший в ту пору командиром крейсера «Червона Украина» из состава Черноморского флота, Николай Ефремович Басистый. Он, конечно, будет нас убеждать в обратном, дескать, была сначала повышенная боевая готовность, а когда наступила ночь, так сразу все перешли на полную, но будет делать это так неуклюже, что поневоле засомневаешься в искренности его сообщения.

«Пятеро суток «Червона Украина» то вместе с эскадрой, то вдалеке от нее бороздила Черное море при ярком свете солнца и темными южными ночами. Грохотали залпы ее главного калибра, стреляли зенитные пушки.

Порядком уставшие, невыспавшиеся, 19 июня мы вернулись в Севастополь…».

Ну, адмиралы, практически старались друг друга не подводить, по части написания мемуаров. Примерно, так же как и у Кулакова из предыдущей главы. Пишет, что вернулись в Севастополь с учений за несколько дней до войны. Пусть будет так. Теперь почитаем, дальше, как товарищ Басистый «уверенно» вспоминал про войну.

«Наступило 21 июня.Суббота. День большой приборки. По корабельным коридорам и палубам не пройти. Все моется, всюду наводятся чистота и блеск.

Вымыв крейсер, как говорится, от клотика до киля, краснофлотцы и старшины занялись своими делами. Работала корабельная баня. На бельевых леерах, протянутых над палубой, колыхались на легком ветерке выстиранные добела парусиновые рубахи и штаны».

Как же не понять прочитанное. Самая, что ни наесть повышенная боевая готовность, даже выстиранные рубахи на ветру. А действительно, что может подумать читатель? Что на боевую готовность это, что-то не похоже? Явно, непорядок. Сейчас этот недостаток в мемуарах будет устранен.

«В моей каюте собрались командиры боевых частей. Подсчитываем, сколько и каких запасов принял крейсер. За те два дня, которые прошли после учения, у борта корабля побывали баржи с топливом, водой, боеприпасами, продовольствием. Мы пополнили все запасы, порядком израсходованные в учебных боях, и были готовы к новым походам…».

Не помнилось также, чтобы когда-нибудь по окончании столь больших учений оставалась оперативная готовность номер два. А такая готовность, безусловно повышенная по сравнению с повседневной, была объявлена всему флоту.

Сейчас, желая показать свою прозорливость, можно было бы говорить, что в те дни чувствовал себя тревожно, ждал чего-то серьезного. Но, признаться, никакой особой тревоги не испытывал».

А чего волноваться-то? Советский флот в данной акватории Черного моря на две головы был сильнее всех вместе взятых государств по побережью.

«О войне, конечно, думалось. К нам в Севастополь приезжали лекторы из Москвы. Один из них недвусмысленно дал понять, что нельзя полностью верить в договор о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией. Мы знали, что должны повышать бдительность и держать порох сухим. Все это так. Однако я погрешил бы против истины, если бы сказал, что в субботу 21 июня видел приближение непосредственной опасности».

Лектор из Москвы им, видите ли, намекнул, что, мол, ребята, скоро что-то будет. Случайно, лектор — не начальник Главного морского штаба Исаков, который прибыл на учения?

К тому же, что местное начальство, ничегошеньки не говорило своим командирам боевых кораблей о предстоящей войне? Не понимало происходящее на границах? Или наоборот успокаивало, что, дескать, не волнуйтесь, дорогие товарищи. Ни один вражеский самолет не посмеет вторгнуться в пределы военно-морской базы в Севастополе, так что ли?

«Обстановка на Севастопольском рейде, несмотря на повышенную оперативную готовность, не располагала к особой тревоге. Ко второй половине дня здесь собралась вся эскадра».

Действительно, чего волноваться-то? Такое ощущение, что прибыли в гавань после удачной утренней рыбалки в ближайших водах. Или ночью проводили морские гонки вокруг Крыма?

«Прибранные и умытые, по всей ширине бухты неподвижно стояли красавцы-корабли. На их бортах, на иллюминаторах играли солнечные блики, отраженные от воды. Часть личного состава было разрешено уволить на берег. Краснофлотцы и старшины, одетые по летней форме — во все белое, садились на катера, буксиры и барказы. Уходили в город и офицеры — кто домой, к семьям, кто в Дом флота, на устроенный там вечер отдыха».

Понятное дело для моряка: гуляй братва, пока — повышенная. Это когда приспичит, и будет полная боевая готовность, да, немцы с бомбами прилетят по началу войны, тогда другое дело. А сейчас можно отдохнуть, расслабиться по полной программе. Тем более, как нас уверяет товарищ Басистый, в трюмы боевых кораблей загрузили всё под завязку до лучших времен. Интересно, штаны с бельевых лееров сняли, когда ушли отдыхать на берег или оставили сохнуть до утра?

«Позднее других, но еще засветло сошел на берег и я, получив на это разрешение командира бригады крейсеров. На корабле остались мой заместитель по политической части батальонный комиссар Мартынов и исполнявший обязанности старшего помощника командира капитан-лейтенант Сергиевский.

Хорошо вернуться домой после долгого отсутствия. У моряка есть это «преимущество» перед другими людьми — частые расставания и радостные встречи. Тамара Иосифовна, моя жена, захлопотала с ужином, а дочь Лена, почерневшая от загара, как и все севастопольские девчонки и мальчишки, расспрашивала об учениях, которые тут, в главной базе, ни для кого не были тайной. Жена и дочь хотели вытащить меня погулять по городу, спуститься с нашей Красноармейской улицы на Приморский бульвар, а мне, соскучившемуся по домашнему уюту, да и порядком уставшему, вовсе не хотелось никуда двигаться. И потому после ужина мы все трое сидели на балконе, тихо разговаривали, наслаждаясь красотой теплого южного вечера».

Хотелось бы спросить уважаемого Николая Ефремовича, да где там за давностью лет? Но все же? Что, за три дня стоянки на Севастопольском рейде с 19 по 21 июня, так и не довелось ни разу отлучиться домой с корабля? Все в бинокль с командирского мостика разглядывал знакомый балкон своей квартиры? А, действительно? Разве ж можно бросить крейсер на произвол судьбы? Никак нельзя иначе! Служба превыше всего! Так могли поступать только настоящие коммунисты-моряки, ставящие судьбу Отечества выше низменных страстей плотской любви со своею женою у домашнего очага. Ему, наверное, «на третий день» стоянки на рейде приказал, по-дружески, убыть домой командир бригады крейсеров капитан 1-го ранга С.Г.Горшков, будущий Адмирал Советского Союза: «Сходи, мол, на берег, дорогой Николай Ефремович! Обними жену и дочь! Крейсер-то, ведь, железный — все выдержит. А ты, все же человек! Отдохни по-хорошему. Войны на всех хватит, и не на один год».

А приказ командира — закон для подчиненного. Поэтому и оказался в кругу семьи товарищ Басистый. Но не дали ему выспаться досыта Германские фашисты.

«Ночью я проснулся от пушечной пальбы и тревожных гудков. Прислушался и мигом вскочил с кровати, поняв, что в Севастополе дается сигнал большого сбора. По такому сигналу флот немедленно принимает готовность к боевым действиям. Снова учения? Тороплюсь одеться и почему-то уже точно знаю — нет, тревога не учебная, для учебной не тот час.

— Война, Тамара! — говорю жене».

Вот пример настоящего командира для подражания. Сразу подумал, что началась война.

«Выскочил из дому и побежал с холма вниз, к берегу бухты. Бежал по непривычно темным улицам — повсюду в Севастополе было погашено уличное освещение. Спереди и сзади слышался топот ног — многие моряки по тревоге спешили на свои корабли.

Катер ждал у Графской пристани. На нем было уже несколько офицеров с «Червоной Украины». Приказал старшине немедленно идти к крейсеру, не дожидаясь остальных наших товарищей, тоже ночевавших на берегу (Понятное дело, в такое время корабль без командира. — В.М.).

— За ними сходите еще раз, — коротко бросил я.

Казалось, катер никогда так медленно не ходил. Наконец он стопорит ход у трапа, и я взбегаю на палубу крейсера. Сергиевский взволнованно докладывает:

— По большому сбору на корабле объявлена готовность номер один. К зенитным орудиям поданы боеприпасы. Есть распоряжение Военного совета флота: если над базой появятся чужие самолеты — открывать огонь.

С мостика говорю по телефону с командирами боевых частей. Все люди готовы к действию».

Голубчик, Николай Ефремович! Что за пушечная стрельба подняла Вас с постели. Неужели зенитчики разминались перед боем? Или стрельба из пушек тоже входила в сигнальную систему большого сбора?

Ну, что сказать в оправдание товарищу Басистому? Приходится фантазировать, да еще как! Какие лучи прожекторов на «темном» небе в четвертом часу утра? Притом, что данная июньская ночь самая, что ни наесть, короткая в году. Однако уже не исправишь написанное.

«Было уже более трех часов ночи, когда лучи прожекторов пронзили небо, крестиком засветился в них самолет. Ударили зенитки. Совсем недалеко, в районе Артиллерийской бухты, раздался мощный взрыв. «Крупными бомбят», — подумалось мне. Позднее мы узнали, что взорвалась сброшенная с самолета на парашюте морская мина. Вместо бухты она попала на берег и сработала как авиабомба.

…Один из самолетов летит над рейдом. Крейсер вздрагивает от выстрелов — наши зенитные пушки бьют боевыми снарядами. Потом стрельба смолкает, гаснут лучи прожекторов. На рейде и в Севастополе устанавливается тишина».

Остается добавить, что город, видимо, продолжил досыпать прерванный сон…

А что случилось-то? Подумаешь, упало несколько бомб на город. В войну и не такое случается. А насчет «боевых снарядов» к зенитным орудиям, это как понимать? Оправдание, что ли? Дескать, как хорошо, что успели заменить холостые на боевые после учений? А «вздрагивающий» от зенитных выстрелов крейсер? От страха? — что так и не смог привыкнуть на учениях, или слабость конструкции корабля? Что же тогда будет с крейсером, случись открыть стрельбу главным калибром? Конечно, можно много иронизировать по поводу неуклюжих попыток адмирала Басистого представить себя и команду крейсера находящимися в состоянии полной боевой готовности, но, ей богу, это довольно малопривлекательное занятие.

«Утром обстановка окончательно прояснилась. Из штаба флота был получен семафор: «Фашистская Германия напала на нашу страну». Напала. Не провокация, не какое-то недоразумение, а война».

Ну, как им из штаба «просемафорили», мы узнаем ниже, а сейчас хотелось бы подвести предварительный итог. Если отбросить в сторону все фантазии адмирала Басистого, то читается как дважды два, что ни о какой полной боевой готовности флота, о которой распинался нарком Кузнецов, и в помине не было. Даже, повышенная боевая готовность на корабле(ях) близко не стояла. Иначе, с чего бы это командир крейсера проложил курс к себе домой на вкусный ужин?

После случившегося налета немецкой авиации начинает рассказывать читателю, как вся команда стала дружно трудиться над приведением корабля в полную боевую готовность, которую, видимо, прервала бомбардировка. Время, читателю назвать постеснялся, и как в старые добрые времена ориентируется по солнцу. Наверное, впопыхах, забыл дома часы?

«Когда над Севастополем встало яркое солнце, я доложил командиру бригады крейсеров, что корабль к выполнению боевых заданий готов.

Первое боевое задание мы получили через несколько часов. Нам было приказано принять на борт мины и ночью вместе с другими кораблями выставить их в районе Севастополя…

Минеры крейсера во главе со своим командиром старшим лейтенантом Александром Давидюком отправились на береговой склад. Им предстояло принять мины, произвести предварительную подготовку к постановке, а затем на барже доставить их к борту крейсера.

Когда к кораблю подошла тяжело нагруженная баржа, на палубе закипела трудная и небезопасная работа. Краснофлотцы с величайшей осторожностью подхватывали висящие на грузовой стреле стальные шары, разворачивали их так, чтобы колеса тележки-якоря точно вставали на палубные рельсовые пути. Затем мины откатывали, выстраивали одну за другой и закрепляли. Всего на палубу было принято 90 мин — несколько меньше полной нормы».

Вот они наши злосчастные морские мины, «заботливо» оставленные на открытом воздухе. Повезло товарищу Басистому с товарищами, что «не накрыли» немцы склад с данными боеприпасами. Где бы были корабли и вспомогательные суда, типа этой баржи, когда поднялся бы «на воздух» боезапас флота? То-то Николай Ефремович озаботился после бомбежки немцев, сказав:

«Судя по всему, внезапный воздушный налет не имел успеха. Корабли на месте, корабли целы».

Данные мемуары вышли в свет в 1970 году, но уже, как видите, после «Воспоминаний и размышлений» Жукова. Поэтому подгонялись под официоз, что 22 июня в Севастополе, все было в ажуре. А вот мемуары упомянутого Николая Михайловича Кулакова вышли после мемуаров Николая Ефремовича. Как видите, товарищ Басистый не смог дать внятного пояснения, что за «пушечная пальба» подняла его с постели, поэтому схитрил, представив вторую стрельбу, как попытку зенитной артиллерии базы, и корабельной в том числе, вести огонь на поражение вражеских самолетов.

Кулаков, как помните, в первой части писал, что вражеские самолеты, дескать, делали неоднократную попытку прорваться к городу, но каждый раз, отгонялись артиллерией базы. Попытался, вроде, подыграть своему товарищу по званию.

А теперь предлагаю вниманию читателя воспоминания капитана 1-го ранга подводника Я. Иосселиани «В битвах под водой» изданные в далеком 1959 году. Еще только-только прошел XX съезд партии и к теме о начале войны, еще не подступали вплотную. Да и Жуков был в «опале» во времена Хрущева. Поэтому мемуарами «Воспоминаний и размышлений» еще некого было удивлять.

Что нам написал о предвоенном Севастополе офицер-подводник, мы сейчас узнаем.

«В субботу вечером, после длительного пребывания в море на учениях, в Северную бухту возвратились из похода крейсера, эскадренные миноносцы, сторожевые корабли, тральщики. У пирсов в Южной бухте ошвартовались подводные лодки».

Как видите, по свидетельству очевидца Ярослава Константиновича Иоселиани, корабли Черноморской эскадры возвратились с учений под самое начало войны, 21 июня, в субботу. И этому можно верить, так как всё станет ясным в дальнейшем. Таким образом, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков к концу данного дня, предположительно, должен был оставаться в Севастополе. А не как утверждающий, ранее, член Военного совета Кулаков, что, дескать, Иван Степанович, еще 18-го июня убыл в Москву. Кроме того, никакой, даже повышенной боевой готовностью в воздухе и «не пахло». Экипажи кораблей радостно праздновали на земле окончание учений. А истосковавшийся по жене командир «Червонной Украины» товарищ Басистый, тоже, на радостях, вместе со всеми сошел на берег и отправился к своей семье.

Иосселиани вспоминает:

«Сойдя на берег, матросы и офицеры заполнили знаменитый Приморский бульвар и тихие улицы Севастополя. Шумно стало в Матросском клубе, где моряки веселились до поздней ночи.

(А как же светомаскировка, о которой упоминает начальство? Увы! Как всегда, неправда. — В.М.)

Начинало светать, когда мы с приятелем Василием Лыфарем возвращались с бала, который устраивали в Офицерском клубе в честь успешного завершения морских учений. Сквозь расступающийся мрак неотчетливо вырисовывался Севастополь.

— Хороший день будет! — воскликнул Лыфарь, взглянув на небо. — Но что это? Самолеты? (Как видите, и прожектор не понадобился, чтобы разглядеть на небе движущиеся объекты. — В.М.)

До нашего слуха донесся отдаленный гул моторов.

— Да, самолеты, — подтвердил я, — и, кажется, много. Но наших вроде не должно быть…

В этот момент небо прорезали красные, белые и зеленые полосы трассирующих снарядов. Грозным хором зловеще загудели сигналы воздушной тревоги. Где-то недалеко послышался короткий, но резко выделившийся среди других звуков свист, и сразу за ним раздался раскатистый взрыв.

(Вот что разбудило командира крейсера Н.Е.Басистого и прочих севастопольцев. — В.М.)

— Бомба! Скорее в базу! — и Лыфарь бросился бежать.

И, хотя до бухты было довольно далеко, мы прибежали к месту стоянки подводных лодок в числе первых. На борту нашей подводной лодки уже находились командир лодки капитан-лейтенант Георгий Васильевич Вербовский и его заместитель по политической части Иван Акимович Станкеев. Остальные офицеры прибыли через несколько минут… Матросы и старшины занимали свои места по боевому расписанию. Через минуту минер лодки лейтенант Глотов доложил:

— Орудия к бою готовы!

— Отставить! Поздно! — спокойно, хотя и не без досады, произнес Вербовский. — Вам только со сбитыми самолетами воевать, а не с летающими.

Действительно, самолетов уже не было слышно…».

Вот вам и вся оперативная готовность № 1 и прочие атрибуты, которыми козыряло высокое морское начальство, уверяя доверчивого читателя, что свой священный долг перед Родиной о защите ее рубежей они свято соблюдали. Наши молодые командиры бежали к своим кораблям, услышав звук вражеской бомбежки, а не призывной сигнал боевой тревоги. Понятно, что посты оповещения передали сообщение в штаб флота, оттуда дали команду, и ПВО флота открыло огонь. Но все это, никакого отношения к повышенной, а тем более, полной боевой готовности, отношения не имеет. О том, как это произошло, мы еще рассмотрим подробно чуть ниже. А сейчас, кстати, хотелось бы отметить такой факт, что наши молодые командиры были в пути, когда услышали звуки бомбежки. Бежали к своим кораблям, но не успели на боевой пост, так как налет закончился. А вот предыдущего участника Севастопольской «эпопеи», товарища Басистого, тревога подняла с постели, но он, как уверял своего читателя, успел прибыть на свой корабль и даже, немножко пострелять по врагу. Как гласит народная мудрость: «Если нельзя, но очень хочется, то — можно!»

Но возвращаемся к нашему герою Ярославу Иосселиани.

«К борту подводной лодки подбежал рассыльный и передал приказание командира дивизиона объявить отбой боевой тревоги. Экипажам всех подводных лодок предлагалось построиться на пирсе. Как помощник командира лодки, я выбежал на пирс и стал наблюдать за выполнением приказания…

— Неужели это серьезно? — шепнул я Ивану Акимовичу, оказавшемуся рядом со мной.

— Да, — отозвался он, — это, конечно, война. На учения не похоже… В городе упали бомбы, и … говорят, есть жертвы.

— Но с кем же? А может, все-таки это какое-нибудь особое учение, когда нужно создать условия, приближенные к боевым?

— Нет, это война! И, кроме фашистов, так подло, вероломно напасть на нас больше некому. Вероятно, скоро узнаем подробности.

Когда экипажи подводных лодок построились, Бурмистров (Командир дивизиона. — В.М.) отдал распоряжение срочно выдать всему личному составу боевые противогазы и находиться на кораблях в повышенной боевой готовности. Сходить на берег без специального на то разрешения запрещалось».

Как видите, о повышенной боевой готовности завели речь лишь после того, как по Севастопольской базе отбомбилась немецкая авиация. А о полной, в данный момент, даже и не заикались. Ну, с этим явлением мы столкнулись и на Балтике.

Опять немцев, величают фашистами. Но, в данном случае, можно согласиться с редактором. В то время, в 50-тые годы были сложные отношения с ГДР. Не хотелось проводить параллели с Гитлером. Посчитали, что те немцы, в сорок первом, не немцы, а фашисты. Это, чтоб нынешние немцы, в ГДР, не обиделись. Политика, однако.

Но по теме бомбежки следует сказать еще несколько слов. И Басистый, и Кулаков сообщают читателю, что на город-то упало, всего пара бомб, не более. Иосселиани же говорит, что — бомбы. Действительно, сколько же бомб немцы сыпанули на Севастополь, если, как утверждал Ярослав Константинович, самолетов было много? Уверенно сказать можно только одно: двумя взрывами, конечно же, данная бомбежка не обошлась. А сколько было на самом деле очагов поражения при налете на город и базу, безусловно, знал Кулаков, как член Военного совета флота. Но привести их в своих мемуарах не смог бы, ни при каких обстоятельствах. И самому ни с руки, да и цензура не пропустила бы. Одно ясно, что если «команды МПВО и моряки разбирали завалы», то жертвы мирных жителей и моряков исчислялись не единицами.

Вот такая у нас была ситуация 22 июня 1941 года на Севастопольской военно-морской базе.

Конечно, не стоит приведенными мемуарами командиров-подводников Иосселиани и Грищенко, размахивать как флагом, утверждая, что это и есть самая сермяжная правда, но в целом, общая направленность к тому, что на флотах никакой боевой готовности — повышенной, а уж, тем более полной, перед началом войны не было, подтверждается. Было бы удивительным, если она была бы проведена. Флоты находились в оперативном подчинении у военных округов. Там, перед началом войны был запланированный бардак, не хуже флотского, который тоже зафиксирован во множестве мемуарной литературы. С чего бы это, на флоте должно было быть по-другому? Указания выходили из одного центра, которым руководил дуэт: Тимошенко — Жуков. В связи с этим, крошечный отрывок из дальнейшего воспоминания Иоселиани. Конец воскресного дня. Уже прослушано дневное выступление Молотова. Читаем:

«Вечером по радио передали сводку Верховного Главнокомандования».

Восстановим правильное написание руководящего военного органа страны на тот момент, начало войны — 22 июня, и прочитаем вновь: «Вечером по радио передали сводку из Ставки Главного командования». А что? Неплохо смотрится данное предложение. Жаль, нельзя показать Георгию Константинову, как впрочем, и Николаю Герасимовичу, для освежения памяти.

Но как помним из более ранней главы о направлениях, в первые дни войны руководство Ставки боялось, даже, упоминать ее название в сводке новостей. Указали, просто, «Главное Командование». Это все по адресу товарища Жукова, непревзойденного вруна о событиях войны.

Кстати, мы, совсем, забыли про адмирала Кузнецова. Не заснул ли он в Москве с телефонной трубкой в руках, обзванивая командующих флотов? Время-то было позднее, глубокая ночь. Да и мы задержались, с приведенными мемуарами моряков.

Пришлось, как читатель помнит, прервать воспоминания Николая Герасимовича на том, где он рассказывал, как мудро поступил, обогнав своим сообщением по телефонным проводам официальную телеграмму. Речь уже шла о Черноморском флоте, где мы с вами уже побывали. Ведь, в Севастополе, тоже, шла борьба за «право первой ночи» быть на командном пункте морской базы. Как, помните, «тяжкий жребий» пал на начальника штаба контр-адмирала Елисеева.

Его воспоминания красочно пересказывает сам адмирал Кузнецов.

«Постепенно начали гаснуть огни на бульварах и в окнах домов. Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

— Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.

(Как, только что вернулся? Адмиралы же уверяли, что 19 июня? А они всегда, вроде бы, правду говорят? — В.М.)

— Надо затемниться немедленно, — отвечали из штаба. Последовало распоряжение выключить рубильники электростанции. Город мгновенно погрузился в такую густую тьму, какая бывает только на юге. Лишь один маяк продолжал бросать на море снопы света, в наступившей мгле особенно яркие».

Правда, еще поблескивал огнями Приморский бульвар, с Офицерским и Матросскими клубами и прочее, и прочее, что должно было светить ночью в Севастополе. Но это так, мелочь. В остальном, действительно, всё было «погружено во тьму».

Закончим с данной лирикой. Теперь настало время вернуться к упомянутому ранее сообщению адмирала Кузнецова, где он приводил дату возвращения эскадры в Севастополь. Как помните, бывшего наркома ВМФ тоже подправляли в воспоминаниях, но ему, как подводной лодке, ловко удалось ускользнуть от атаки надводных кораблей-фальсификаторов. Он и здесь фразой «флот только что вернулся с учения» дает понять, что флот прибыл в Севастополь накануне войны. Но более раннее упоминание о возвращении Черноморской эскадры еще точнее.

Вот что сам Николай Герасимович написал еще в книге «На флотах боевая тревога»:

«Наш Черноморский флот развивался быстро и к началу Великой Отечественной войны состоял из линкора, 6 крейсеров (и т. д.)…

Как и на других морях, одной из важнейших задач флота считали обеспечение флангов армии. Чем ближе шло дело к войне, тем больше внимания уделялось взаимодействию флота с войсками приграничного Одесского военного округа. Именно отработке такого взаимодействия было посвящено и последнее, закончившееся в канун войны учение…

Как и на Балтике, где мысль о потере Либавы, а тем более Риги казалась совершенно недопустимой, на Черном море не предполагали, что Одессу придется защищать от сухопутного противника.

Хотя флот вернулся с учений за сутки до войны, и в море оружие на кораблях находилось в полной боевой готовности, тема учений не соответствовала обстановке, которая могла возникнуть с началом военных действий».

Яснее ясного написано. За сутки, значит, точно 21-го июня. Хвала советским цензорам, допустившим такую промашку.

Николай Герасимович еще и сами предвоенные учения подцепил, с целью критики, но о них мы уже вели речь, когда рассматривали события на Северном флоте, да к тому же, водить пером после войны, значительно легче, чем отстаивать интересы флота с глазу на глаз с наркомом обороны.

Кузнецов продолжает свой рассказ о последней предвоенной Севастопольской ночи. Желания автора перехлестывают через край реальных событий на флоте.

«Связь с маяком оказалась нарушенной, может быть, это сделал диверсант. Посыльный на мотоцикле помчался к маяку через темный город.

В штабе флота вскрывали пакеты, лежавшие неприкосновенными до этого рокового часа. На аэродромах раздавались пулеметные очереди — истребители опробовали боевые патроны. Зенитчики снимали предохранительные чеки со своих пушек. В темноте двигались по бухте катера и баржи. Корабли принимали снаряды, торпеды и все необходимое для боя. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела огромные орудия, готовясь прикрыть огнем развертывание флота».

Воспоминания Николая Герасимовича по литературной яркости, ничуть не уступают лучшим произведениям о моряках Валентина Пикуля. Может известный писатель-маринист редактировал мемуары адмирала? Что сказать по поводу прочитанного: красиво врать — не запретишь!

«В штабе торопливо записывали донесения о переходе на боевую готовность с Дунайской военной флотилии, с военно-морских баз и соединений кораблей.

«Примерно к 02 часам 00 минутам 22 июня весь флот находился в готовности», — записано у Н.Т.Рыбалко».

Кузнецов, так все детально описывает, словно смотрел на экран монитора, к сожалению несуществующего в то время, телевидения. Кстати, можно вспомнить и повторить воспоминания Николая Михайловича Кулакова из главы о Черноморском флоте.

«В штабе флота уже почти все были в сборе. Здесь царила деловая сосредоточенность, все выглядело так, будто продолжалось флотское учение. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский находился в своем кабинете на втором этаже. Он протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший из нескольких слов, приказ всем флотам, кроме Тихоокеанского, о немедленном переходе на оперативную готовность номер один. Телеграмма, принятая в начале второго часа ночи, шла из Москвы считанные минуты, но за это время нарком Н. Г. Кузнецов лично передал этот же приказ по телефону (к аппарату подошел контр-адмирал И. Д. Елисеев, остававшийся в штабе с вечера).

Дав мне прочесть телеграмму, командующий спросил:

— Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

— Похоже, что так, — ответил я. — Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…

Перевод флота на высшую боевую готовность был у нас хорошо отработан, и все шло по плану. Корабли и части приступили(?) к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия».

Наши мемуаристы из высшего морского командования, видимо, так прониклись содержанием предвоенной песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…», что реально воплотили ее в жизнь. Данные мемуары подтверждают сказанное. Кроме того, Кулаков уверял, что он вместе с Октябрьским, якобы, находился в штабе флота, что опровергается самим начальником штаба Елисеевым. Что, сказал бы известный сатирик М.Жванецкий по поводу мемуаров наших «героев»? — «Тщательнее, надо ребята. Тщательнее». Теперь начинается, своего рода, мероприятие, под названием: «Аттракцион в штабе флота».

«Около 3 часов дежурному сообщили, что посты СНИС (Служба наблюдения и связи) и ВНОС (Воздушное наблюдение, оповещение и связь) слышат шум авиационных моторов. Рыбалко докладывает об этом И.Д.Елисееву.

— Открывать ли огонь по неизвестным самолетам? Звонит начальник ПВО полковник Жилин.

— Доложите командующему, — отвечает начальник штаба. Рыбалко докладывает комфлоту. И тут у них происходит разговор, который воспроизвожу по записи дежурного».

Отредактировано, насмерть. С трудом можно связать концы с концами. Приношу читателю свои извинения, но в тексте мемуаров Кузнецова пришлось удалить один знак препинания — дефис. Иначе, терялся смысл сказанного. Если есть сомнения, прошу недоверчивых читателей обратиться к оригиналу. Знаковое слово, перед которым мною сделана данная «хирургическая» операция, выделено жирным шрифтом.

Мы знаем, что Елисеев пошел навестить свою семью на пару минут в город и, видимо остался там, разомлев от домашней обстановки. Не надо, только, забывать, что он, по его же словам, «облеченный правом в случае необходимости принимать ответственные решения» и был оставлен в штабе. Поэтому ему и позвонил домой, в первую очередь, дежурный офицер Рыбалко. Если бы Елисеев находился в штабе, ему, самому, достаточно было взять в руку телефонную трубку и ответить на звонок начальника ПВО. Но вопрос очень щекотливый и Елисеев, в телефонном разговоре, переводит «стрелку» на командующего, дескать, надо звонить командующему. Так как в штабе никого нет из начальственной троицы, то дежурный Рыбалко вынужден записывать в журнал их распоряжения и приказы, отданные по телефону. В случае чего, как он оправдается в своих действиях, если состоится служебное расследование? Было бы руководство флота в штабе, на кой черт, понадобились бы эти записи в Журнал боевых действий? По телефону Октябрьский лично отдал бы приказ начальнику противовоздушной обороны базы и всё. А вот когда подчиненное лицо получает приказ особой важности через посредника, (которым в данном случае, был дежурный по базе), тогда и возникает необходимость записи в Журнале. Мало ли кто, приказал? Потом не расхлябаешься. Поэтому и «всплыл» этот журнал с записями, который приводит Кузнецов. Конечно, его «подчистили» для массового читателя, но общий смысл понять можно.

Ф.С.Октябрьский. — Есть ли наши самолеты в воздухе?

Вот перлы-то! Командующий спрашивает у дежурного офицера то, что должен знать сам. Октябрьский, что? не знает, поднимал ли он в воздух авиацию или нет? По мысли Кузнецова, командующий флотом, дескать, был озабочен, как бы свои самолеты не сбить по ошибке. Может пассажирские самолеты, как птицы, летели стайкой? А то, что базу накроют бомбовым ударом, это, видимо, дело второе.

Н.Т.Рыбалко. — Наших самолетов нет.

А откуда дежурный узнал, что в воздухе нет наших самолетов? В окно выглянул? Видимо, позвонил, командующему ВВС флота. А время идет. Вражеские самолеты приближаются к базе. Октябрьский, как командующий, на удивление, как говорят, «тянет резину» и к тому же еще начинает угрожать дежурному по флоту расстрелом за то, что тот видимо, предлагает открыть огонь по самолетам. Рыбалко действует абсолютно правильно в соответствии с существующими правилами. Если вражеский самолет проникает в воздушное пространство базы, по нему должен быть открыт зенитный огонь и поднята истребительная авиация флота. Помните, как Головко пресекал попытки немецкой авиации проникнуть на территорию базы еще до 22 июня.

Ф.С.Октябрьский. — Имейте в виду, если в воздухе есть хоть один наш самолет, вы завтра будете расстреляны.

Вообще, это читается, как явный саботаж с целью не допустить открытия зенитного огня по немецким самолетам. А что? Возможны другие версии? Ладно бы, сказал Филипп Сергеевич, если собьете, мол, наш самолет — ответите. А то обоих — и начальника ПВО, и дежурного по штабу — сразу за жабры: расстреляю. За что?

Рыбалко не позавидуешь. Он пытается давить на командующего, ссылаясь на инструкции. Интересно, как Октябрьский выпутается из этой ситуации? Только, читатель не обольщайтесь его ответом. Это же пересказ самого Кузнецова.

Н.Т.Рыбалко. — Товарищ командующий, как быть с открытием огня?

Ф.С.Октябрьский. — Действуйте по инструкции.

На помощь, как всегда, приходит адмирал Кузнецов. Он пытается снять ответственность и с Октябрьского, и с самого себя. Ведь, сам же, только что, говорил ранее, что своими телефонными звонками перевел флот на полную боевую готовность, то есть, это когда моряки уже стоят на боевых постах у пушек. Трибуцу говорил, что стрелять по врагу «можно и нужно». И вдруг: неизвестные самолеты; нежелательные осложнения. Что? Октябрьскому эти слова забыл сказать? А против какого же врага, тогда Кузнецов изготовил флота — Северный, Балтийский и Черноморский? Неужели, против турок? Им, вроде, несподручно было бы воевать на Севере, если их туда, конечно, не зашлет наше начальство.

А может и ничего не говорил командующему? Видимо, поэтому и написал, что передал сообщение Елисееву, а не Октябрьскому.

Но тут же, поясняет читателю…

«Я дословно привожу записи Н.Т.Рыбалко не для того только, чтобы дать характеристику людям. Хочется пояснить, как было трудно принимать первые решения, означавшие переход от мирного времени к войне. Ведь дело касалось Севастополя — главной военно-морской базы Черноморского флота. Отдать здесь приказ об открытии огня всей системой ПВО по неизвестным еще в те минуты самолетам далеко не равнозначно открытию огня на какой-либо пограничной заставе, привыкшей ко всяким инцидентам. На командовании лежала большая ответственность: с одной стороны, не пропустить безнаказанно врага, а с другой — не вызвать нежелательного осложнения. Несколько позже, когда все флоты получили прямое разъяснение, что война началась, сомнения и колебания отпали».

По-моему, немцы своими бомбежками по базам, яснее ваших телефонных указаний, товарищ адмирал, разъяснили нашим морякам, что началась война.

Но читатель, из воспоминаний наркома ВМФ должен понять, для чего Октябрьский оставил при штабе Елисеева, ответственного принимать решения? Не для того ли, чтобы самому остаться «в тени»?

Но тот, на удивление, тоже оказался, не промах. Видимо, отделался фразой, что по таким делам, как стрельба по самолетам, пусть возьмет на себя ответственность командующий флотом. Вот Рыбалко и метался от одного к другому, пытаясь получить «Добро» на выполнение приказа. А помните воспоминания Кулакова? Там, ведь, это событие было представлено, с точностью наоборот.

«В эти минуты командир одного из дивизионов зенитно-артиллерийского полка, прикрывавшего Севастополь, соединился по телефону с командующим флотом».

Наш знакомый, начальник ПВО базы полковник Жилин, «пониженный» Кулаковым в должности до «командира дивизиона», имел возможность связаться только со штабом флота, с дежурным. Кто это будет его соединять с дачей командующего?

«Очень волнуясь, он сказал, что не сможет решиться открыть огонь: а вдруг самолеты наши и тогда ему придется отвечать за последствия.

Ф. С. Октябрьский потребовал прекратить неуместные рассуждения и выполнять приказ.

— В противном случае, — закончил командующий, — вы будете расстреляны за невыполнение боевого приказа».

Вон оно, как дело-то повернулось? Якобы, у одного из командиров низового звена поджилки затряслись. А выяснилось, что сам начальник ПВО базы Жилин криком кричал, немцы летят, что делать? А ему, видите, «впаяли» нерешительность, чуть ли не трусость. Хорошо, что Рыбалко, вроде бы, возьмет на себя смелость отдать приказ, а то неизвестно, чем бы дело кончилось? Конечно, немцам, по первым часам войны, на зенитки ПВО, лезть особо не хотелось, хотя цель была очень заманчивая. Могли бы хорошенько «проутюжить» базу. Конечно, сбросили бомбовый груз, не для этого летели, чтоб назад везти, и убрались восвояси. То, что немцы напакостили — это факт, за этим и летели. Поубивали мирных жителей Севастополя, морских мин на фарватер набросали. Нанесли ли урон базе — кто же теперь скажет? Если только в архивах сохранилось что-либо, по тем дням? Севастополь же сдали немцам. Документы могло, частично, и само начальство уничтожить, чтоб концы в воду. По сорок первому году, как правило, всегда «темные» дела.

Вот, например, адмирал Октябрьский. Ведь, всё же хватал за руки начальника ПВО, как бы Кулаков не расхваливал своего командующего. Но, начальственная круговая порука, как всегда выше правоты дела. Цитируем далее, воспоминания Кулакова в роли адвоката.

«Этот эпизод показывает, насколько трудно было некоторым нашим товарищам быстро «переключить себя» на войну, осознать до конца, что она уже стала реальностью. Но я упоминаю об этом случае также и потому, что в отдельных военно-исторических произведениях появлялись утверждения, будто какие-то колебания насчет того, следует ли открывать огонь, возникали у командующего Черноморским флотом. Как человек, находившийся рядом с ним, могу засвидетельствовать, что никаких колебаний и сомнений на этот счет у Ф. С. Октябрьского не было…»

Понятно, что адмиралы «стояли плечом к плечу на капитанском мостике», да, еще, и под «бомбами»…

Кстати, а с чего бы это адмирал Кузнецов так озаботился мелкими подробностями, связанными с открытием огня по самолетам в далеком от него Севастополе?

Во-первых, надо было нивелировать воспоминания участников тех лет, таких как, например, офицер-подводник Иоселиани: что всё было не так. Сколько раз была переиздана книга Иоселиани и сколько Кузнецова? Во-вторых, повторюсь, выгораживая Октябрьского, Кузнецов и себя, рисовал в роли спасителя Отечества, накапливая, своего рода, дивиденды на будущее. Книги адмирала и по сей день красуются на полках магазинов. Официозу адмирал Кузнецов нужен, как некий противовес одиозному Жукову. Все же Георгий Константинович, выглядит несколько «дубоватым», в отличие, от «интеллигентного» флотоводца Кузнецова.

Последние штрихи по событиям в Севастопольском штабе. Как предположил, так, видимо, и получилось с Октябрьским. Он переложил ответственность за открытие зенитного огня на Елисеева, как ответственного по базе, на тот момент. А Кузнецов, как всегда поясняет:

«Естественно, такой ответ не мог удовлетворить дежурного Н.Т.Рыбалко, и он обратился к стоявшему рядом с ним начальнику штаба флота И.Д.Елисееву:

— Что ответить полковнику Жилину?

— Передайте приказание открыть огонь, — решительно сказал И.Д.Елисеев.

— Открыть огонь! — скомандовал Н.Т.Рыбалко начальнику ПВО».

Теперь уже не спросишь адмирала Кузнецова: «Читал ли он сам лично «свои» мемуары?». Понимал ли, суть, им написанного? Якобы, начальник штаба флота, наделенными высшими полномочиями на тот момент, стоит рядом с дежурным офицером и слушает телефонную перепалку с командующим? Даже не может решиться отдать команду на открытие огня. Можно ли в это поверить?

Так, вроде, он же отдал команду на открытие огня? Это Кузнецов лепит из него нового «защитника» Родины. Сам командующий Октябрьский не отдал приказ — укрылся за инструкцией, а Елисеев будет напрягаться? То, что здесь написано, неправда. Елисеев, наделенный всеми правами старшего по базе, должен был сам взять телефонную трубку и приказать Жилину открыть огонь по вражеским самолетам. Если приказ отдал дежурный Рыбалко, значит, Елисеев здесь и близко не стоял.

Вся ответственность открытия огня по немецким самолетам легла на дежурного Рыбалко и начальника ПВО базы Жилина.

«Но и полковник Жилин хорошо понимал весь риск, связанный с этим.

— Имейте в виду, вы несете полную ответственность за это приказание. Я записываю его в журнал боевых действий, — ответил он, вместо того чтобы произнести короткое флотское «Есть!».

— Записывайте куда хотите, но открывайте огонь по самолетам! — уже почти кричит, начиная нервничать, Рыбалко».

Полковник Жилин не получил приказ ни от одного из командиров высшего командования базы: ни от командующего Октябрьского, ни от начальника штаба Елисеева, ни от члена Военного Совета Кулакова. Приказ ему передал дежурный офицер штаба капитан 2-го ранга Рыбалко, по армейским меркам, подполковник. Поэтому начальник службы ПВО базы и был вынужден записать в Журнал боевых действий, что приказ получен от дежурного офицера, а не от командования. Служебное расследование штука серьезная, может и до цугундера довести. Судя по тому, что творилось в штабе флота, где не было ни одного представителя руководства флота, представляется маловероятным, что был открыт зенитный огонь по самолетам.

Вот если бы, кто-нибудь из большой тройки приказал бы начальнику ПВО базы: «Открыть огонь по воздушным нарушителям государственной границы Советского Союза!», тогда бы полковник Жилин и ответил бы в ответ на приказ — «Есть!». Почему же, адмирал Кузнецов не понимает разницы в происходящем? Командующий флотом Октябрьский, как помните, даже грозился Жилину расстрелом, за защиту Отечества. Кузнецов, тоже, не выразил никакой благодарности Рыбалко, он только оправдал действия командующего. Вот и снова пишет, что услышал по телефону взволнованный голос Октябрьского. Тот, как всегда, говорит невпопад.

«— На Севастополь совершен воздушный налет. Зенитная артиллерия отражает нападение самолетов. Несколько бомб упало на город…»

Так кратко доложил, словно телеграмму отправил. Из написанного следует, что командующий, будто бы находится в гуще событий: «зенитная артиллерия отражает нападение самолетов». О сбитых самолетах, вообще, молчок. Кроме того, весьма расплывчато, о том, какая именно зенитная артиллерия вела огонь: ПВО базы или корабельная? А может, ни та, ни другая? Вполне возможно, что просто был заградительный огонь. Ни дай бог, собьешь самолет, в трибунал загремишь. Что нам Иоселиани написал? Пока приготовились стрелять, а самолеты уже улетели. Поэтому командующий Октябрьский и был не многословен в телефонном разговоре с Москвой. Или Кузнецов постеснялся весь рассказ привести?

«Смотрю на часы. 3 часа 15 минут. Вот когда началось… У меня уже нет сомнений — война!».

Наверное, засветился от счастья, что угадал с войной? Надо поделиться этой новостью с другими. Хочу напомнить, что для Кузнецова, его непосредственным начальником являлся Тимошенко, как нарком обороны. Но он нарушает субординацию и хочет доложить своему прямому начальнику, председателю СНК товарищу Сталину. В то время, когда писались эти мемуары, Хрущева уже сняли со всех постов и отправили на пенсию. Таким образом, главного хулителя Сталина, вроде, не стало. Теперь, однако, появился вопрос? Как отображать Сталина в мемуарной литературе? Хрущев же заявил, в свойственной ему манере полуправды, что Сталина не было в Кремле впервые дни войны. Причину отсутствия Сталина в Кремле, он, как помните, назвал смехотворную. Кузнецов же, твердо зная, что Сталина не было в Кремле, и написал, то, что было на самом деле. Сталина в Кремле нет. Не вдаваясь, правда, в причины отсутствия. Как всегда, превозносит себя, любимого. Ранее, мы уже говорили об этом. Дескать, я первый, хотел, сообщил Сталину о начале войны, да не получилось. После звонка Октябрьского из Севастополя Кузнецов сразу берет быка за рога.

«Снимаю трубку, набираю номер кабинета И.В.Сталина. Отвечает дежурный:

— Товарища Сталина нет, и где он, мне неизвестно.

— У меня сообщение исключительной важности, которое я обязан немедленно передать лично товарищу Сталину, — пытаюсь убедить дежурного.

— Не могу ничем помочь, — спокойно отвечает он и вешает трубку».

А по Журналу посещений Кремлевского кабинета Сталина товарищ Кузнецов толкался там целый день. Как же быть?

Как гласит народная мудрость: «Единожды солгав, кто тебе поверит? Так и с адмиралом Кузнецовым. Может, он и сказал-то, первый раз в жизни правду, о Сталине, а товарищи читатели сомневаются. Можно ли верить ему после всего того, что в его мемуарах написано?

Теперь Кузнецов докладывает, как и положено по субординации, наркому обороны и Председателю Ставки, по совместительству.

«Звоню маршалу С.К.Тимошенко. Повторяю слово в слово то, что доложил вице-адмирал Октябрьский.

— Вы меня слышите?

— Да, слышу.

В голосе Семена Константиновича не звучит и тени сомнения, он не переспрашивает.

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!

Возможно, не я первый сообщил ему эту новость. Он мог получить подобные сведения и от командования округов. Говорить Наркому обороны о положении на флотах, об их готовности сейчас не время. У него хватает своих дел».

Диалоги изумительны по своему «содержанию»: «Вы меня слышите?» — «Да, слышу». А кому же докладывал о положении в Севастополе? Вот такое «гениальное» руководство. Одному, больше сказать нечего, другому — ответить. Складывается такое ощущение, что отсюда «выросли ноги» мемуаров Жукова. Уж больно сильно домогались оба, товарища Сталина, как видите, что тот, что этот. Так и прыгали через голову начальства, чтобы по телефону Иосифу Виссарионовичу новость о войне сообщить. У Жукова, помните, утренний звонок Сталину о начале войны: «Вы меня поняли?». А Сталин молчит. Ведь, не скажешь же, в ответ, как Тимошенко: «Да, слышу». Сталин подумал, подумал и решил: «Наверное, без Семена Константиновича, не обойтись?» и спросил в ответ у Жукова: «Где нарком?». Тут колесо истории и завертелось…

Но Кузнецов, в то, время, «не знал», что Сталин на даче, поэтому продолжал названивать в Кремль.

«Еще несколько минут не отхожу от телефона, снова по разным номерам звоню И.В.Сталину, пытаюсь добиться личного разговора с ним. Ничего не выходит. Опять звоню дежурному:

— Прошу передать товарищу Сталину, что немецкие самолеты бомбят Севастополь. Это же война!»

Приведенные телефонные звонки похожи на заезженную пластинку на проигрывателе. Ну, нет товарища Сталина в Кремле, и не будет. А Кузнецов все не унимается, хочет показать, как заботится о защите Родины, так и хочет позвонить, именно, Сталину. Да, вот незадача. Товарищ Сталин не хочет телефонную трубку брать. Кузнецов звонил в те места, где по его рассуждениям, мог быть вождь. Но, как видите, не удачно.

Обычно, по традициям русских народных сказок добрый молодец, если чего решил добиться, должен был не менее трех раз попытать свое счастье. Иначе, не получится. Два раза поговорить со Сталиным не удалось, но традицию уважать надо.

«Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. Решил лично доложить обстановку. Москва безмятежно отдыхала…(Не долго осталось. — В.М.)

В Кремле все выглядело как в обычный выходной день. Часовой у Боровицких ворот, подтянутый и щеголеватый, взял под козырек и, как всегда, заглянул в машину. Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам — ничто не говорило о тревоге. Встречная машина, поравнявшись с нашей, как было принято, остановилась, уступая дорогу. Кругом было тихо и пустынно.

«Наверное, руководство собралось где-то в другом месте, — решил я. — Но почему до сих пор официально не объявлено о войне?"

Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат».

Так и видится жуткая картина. Обезлюженный Кремль, с забитыми крест-накрест досками — окнами и дверьми. На одной из дверей приколот большой лист бумаги с надписью от руки: «Кремль пуст. Все ушли на фронт».

Вот так и писали мемуары, не ведая, что где-то храниться Журнал посещений Кремлевского кабинета вождя. А там, вся, что ни наесть, подноготная о многих, в том числе и о Кузнецове. А может это был не он? Ведь, недаром же инициалы убирали. Как, помните, редактор издания Журнала, писал в сносках: «Видимо, нарком ВМФ СССР Н.Г.Кузнецов?». Докажи, что был адмирал? Ведь, Кузнецов, сам же, пишет: «Не застав никого в Кремле, вернулся в наркомат». Тут, не до Сталина. Хоть, кого бы увидеть из начальства. Такие вот творились дела в Москве.

Несколько слов о редакторских ремарках. Это о наркоме Кузнецове, упомянул: видимо. Кузнецов написал же в мемуарах, что приезжал в Кремль, да никого не застал. О других посетителях Кремля редактор был более конкретен. Откуда известно? Неужели, в те годы, где-нибудь в кабинете на стульчике в углу пристроился, и отмечал в блокнотике?

Кроме того, разумеется, я пошутил, насчет заколоченного Кремля. Но, если, серьезно, то вспомни, читатель? Вознесенский, где собирал наркомов? У себя в Госплане. А Бережков, что нам говорил о Хрущеве, который переселил семьи членов верхушки партии из Кремля, после 1953 года? А Молотов, что сказал Стаднюку, о Берии и готовящемся военном перевороте? Кремль был закрыт. Всюду были верные Берии люди из НКВД. Поэтому Кузнецов и не попал туда, куда хотел. Написал, для отвода глаз, что поездил на машине, по Кремлевской брусчатке, и вернулся к себе.

Но адмирал Кузнецов, все же, нарушил традицию предков, хоть и в сказочной форме, но нарушил. В четвертый раз, однако, захотел поговорить со Сталиным. Посмотрим, что из этого вышло. Николай Герасимович ранее, уже упоминал, что 24 июня был у Сталина. Захотелось побывать еще разок, чуть пораньше. Кто может запретить такое желание? Кузнецов пишет:

«Поздно вечером 23 июня я был приглашен к Сталину. Это был первый вызов с начала войны.Машина подошла к подъезду в тупике, где всегда было тихо и безлюдно. Только узкому кругу лиц было известно, как подняться на второй этаж и по ковровой дорожке пройти в приемную Сталина. Оставив фуражку в гардеробе первого этажа, я вошел в лифт и поднялся наверх. В приемной никого не было. Значит, все уже в кабинете, решил я, и поспешил справиться у А.Н.Поскребышева, можно ли пройти. Как всегда, над его столом висела фотография Сталина в буденновском шлеме времен обороны Царицына. Внешне все оставалось по-старому. Я мысленно готовился доложить о нормальном развертывании флотов, наступлении немцев на Либаву и подготовке Черноморского флота к операции по обстрелу Констанцы».

Вот дела! Создали флот, а он никому не нужен?! То наркому Тимошенко своих дел хватает, то Сталин два дня слушать отчет Кузнецова не желает.

Наконец-то, правительство «зачесалось». Вызвали на ковер для слушаний. Великолепная память на окружающую обстановку в Кремле. Видимо вел дневниковые записи, которые «прятал под подушку». Но, что удивительно? Адмирал хорошо помнит, что было двадцать лет спустя, но абсолютно не помнит, что написал в своих воспоминаниях, в более ранней главе. Придется напомнить.

«В первой декаде июля меня вызвали в кабинет С.К.Тимошенко, и там я после значительного перерыва в первые дни войны встретился со Сталиным. Он стоял за длинным столом, на котором лежали карты — только сухопутные, как я успел заметить.

— Как дела на Балтике? — спросил Сталин. Я хотел развернуть карту Балтийского моря и доложить обстановку, но оказалось, что в данный момент его интересовала лишь оборона Таллина и островов Эзель и Даго».

Трудно понять товарища Кузнецова? Так, когда же он первый раз по началу войны увидел Сталина? В июне или июле?

Но продолжим рассмотрение его воспоминаний. Критики скажут, что Кузнецов ошибся. Именно, данная встреча — 23-го июня, была, по настоящему — первой, а насчет обороны Таллина и островов, Сталин его спрашивал в последующие визиты. Пусть будет так.

Значит, договорились с критиками, что 23-е июня — якобы, первая встреча Кузнецова со Сталиным. А почему же, все-таки, фигурирует в мемуарах дата — 23-е июня? Да потому что, надо было «привязать» Сталина по событиям в Румынии. Помните, ранее, я высказал сомнение в том, что Сталин вряд ли, находясь в составе Ставки, мог санкционировать нападение на Констанцу. Это было дело рук исключительно «самих товарищей из Ставки». Кроме того, о 22 июня и Сталине, речь вел Жуков, в своих мемуарах, а здесь, вроде бы Кузнецов подхватывает эстафету, со своим 23-м июня. Вот и получается, что Сталин «все время» на своем боевом посту в Кремле!

Но вернемся к этой, якобы, встрече нашего героя со Сталиным.

«В кабинете Сталина кроме членов Политбюро находился Нарком обороны. На столе развернуты карты. Как я понял, речь шла о строительстве оборонительных рубежей в районе Вязьмы. Завидев меня, Сталин попросил доложить о положении на флотах. Выслушав, удовлетворенно кивнул: хорошо».

Помните, как Никита Сергеевич Хрущев с трибуны съезда язвительно укорял Сталина за любовь к глобусу? Обратите, внимание, что в двух встречах Кузнецов ведет речь о картах. Значит, Сталин, все же, разбирался в топографии. Иначе бы, зачем, наркому таскать с собой карту? Но, а по поводу Вязьмы, это Николай Герасимович сильно загнул. Чтобы 23-го июня, рассуждать о Вязьме, где события развернутся в середине осени? Я, конечно, уважаю, товарища Сталина за ум. Но, чтобы до такой степени быть прозорливым, чтобы на второй день войны, знать, что будет через три месяца? Ни за что не поверю! Да и Либава еще держалась, а Сталин уже думает, как Таллин удержать? К тому же, 23-го июня, вроде бы, образована Ставка Главного командования, с Председателем Тимошенко, а он, упомянут, как нарком обороны. Так какого же, спрашивается, Сталин, как рядовой, права качает за старшего, да еще и требует отчета? А если бы он был Главным в Ставке? Страшно, даже, подумать что было бы? Читаем дальше.

«В это время донесли о приближении вражеских самолетов. Все встали и вопросительно посмотрели на Сталина.

— Что ж, придется прервать работу, — сказал он. Все уселись в машины и направились в еще не совсем готовое помещение на станции метро «Кировская». При мне Сталину передавались донесения с командного пункта ПВО. Командующий противовоздушной обороной Москвы генерал-майор М.С.Громадин пережил тяжелые минуты. Он докладывал о всех принятых с его стороны мерах, а самолеты приближались…

Вскоре оказалось, что самолеты — наши. Тревога была ложной. В газетах на следующий день об этой тревоге писалось как об учебной. Работники ПВО Москвы, как мне известно, тяжело переживали ошибку, но по указанию Сталина никто не был привлечен к серьезной ответственности. Ложная тревога принесла свою пользу. Была усилена противовоздушная оборона столицы. 9 июляГосударственный Комитет Обороны принял специальное постановление по этому вопросу, на основе которого Ставка более чем втрое увеличила число истребительных авиаполков в 6-м авиакорпусе, прикрывавшем Москву. Значительно был пополнен 1-й корпус ПВО. Почти в три раза увеличилось количество аэростатов заграждения. Поэтому когда немцы 22 июля предприняли массированный (свыше 250 самолетов) налет на советскую столицу, то получили организованный отпор.

К нашему счастью, данный случай, действительно, имел место при обороне Москвы. Только, вот что смущает. Уж, очень «оперативно» отреагировало руководство ГКО на события произошедшие, как уверяет своего читателя Николай Герасимович, 23-го июня. Прошли, ведь, больше двух недель, когда сподобились выпустить постановление!? Поэтому, видимо, немец и оказался под Москвой при такой нашей нерасторопности.

Вдруг, «на помощь» адмиралу Кузнецову приходит человек, тоже, с немалыми звездами на погонах. Генерал-полковник Д.А.Журавлев, в то время, командовал 1-м корпусом противовоздушной обороны Москвы. Он, как сейчас, помнит, что было тогда, в сорок первом. Предоставляем ему слово, хотя он и не догадывается, зачем мы его «вызвали на ковер». Сначала, он уточняет дату:

«На исходе вторых суток войны, в 3 часа утра 24 июня, группа наших бомбардировщиков возвращалась с боевого задания на один из подмосковных аэродромов. Они потеряли ориентировку и направились прямо к городу. Наблюдатели многих постов ВНОС в то время еще не имели практики опознания типов самолетов по звуку моторов. Не удивительно, что с постов стали поступать противоречивые данные. Короче говоря, ситуация создалась сложная. Однако, коль скоро самолеты летели к Москве, было решено открыть по ним огонь…».

Так, что Кузнецов, чуть-чуть, не встретился со Сталиным 23-го июня, да Журавлев помешал. Но не беда. Чем, 24-е июня, хуже предыдущего дня? «Подумаешь, — сказал бы Кузнецов (или редактор?) — ошибся. Всего-то, на один день!» Да, но мы не поинтересовались, как насчет памяти у самого Даниила Арсентьевича Журавлева? Всё ли, верно, помнит? А то, ненароком, может и подвести, боевого товарища Николая Герасимовича. Уже один день у него отобрал. Долго ли, до беды?

Журавлев, однако, бодро вспоминает.

«Вернувшись на командный пункт, я застал там М.С.Громадина. Он рассказал, что недавно докладывал И.В.Сталину о ночном эпизоде. Сталин подробно расспросил обо всем, а потом потребовал разобрать со всеми командирами происшедший инцидент и принять меры. Чтобы подобные случаи больше не повторялись».

В деталях, всё, вроде бы, сходится с рассказом Кузнецова. Остался только, как всегда, вопрос со временем. В этом, на удивление, сам генерал-полковник Журавлев, нам и помогает. Он же не знает, что наш читатель «подкован» по части, кто есть кто? Суть дела была такова. Еще до войны наши зенитчики использовали для стрельбы по воздушным целям шрапнель. В ту ночь, когда летели наши самолеты, они тоже вели огонь шрапнельными снарядами. Но вся штука в том, что когда при взрыве убойные элементы разлетаются в воздухе, то стальные стаканы, в которых находилась шрапнель, падают на землю. Жители города Москвы приняли упавшие на землю шрапнельные стаканы за неразорвавшиеся бомбы, и стали сообщать об этом, в разные представительные органы власти.

Ну и какая же связь, между этой зенитной стрельбой, адмиралом Кузнецовым и воспоминаниями генерал-полковника Журавлева, спросит въедливый критик? Да самая простая. Даниил Арсентьевич поясняет:

«Один такой шрапнельный стакан влетел в кабинет генерала П.А.Артемьева — командующего войсками Московского военного округа. Впоследствии он вручил мне этот «трофей» на память, запретив использовать шрапнель для стрельбы в городе. Этот стакан мне потом отникелировали, и он в течение всей войны стоял с карандашами на моем письменном столе, напоминая о тревожной июньской ночи».

Вот так у нас и получается, среди военных высокого уровня. Захочет, кто-либо из них, выручить хорошего человека, из своих, в смысле, немного «вильнуть в сторону», чтоб воспоминание, покрасивши выглядело, а глядишь и сам, попадет в глупую историю. Я же, недаром, обращаюсь к памяти читателя. Думаю, что он прекрасно помнит из главы о Московском военном округе, когда вступил в командование Павел Артемьевич Артемьев. Он же сам, в своих воспоминаниях указал нам, читателям, что вступил в командование округом 28 июня. Следовательно, данные события, были значительно позднее, ранее указанной Журавлевым даты — 24-е июня. Предположительно, это было с 6 по 8 июля. Поэтому, если решаться переиздавать мемуары генерал-полковника Журавлева, необходимо поправить и число, когда летели наши самолеты, и последнюю фразу. Жаль, что «никелированный стакан» подвел память «о тревожной июньской ночи», такого уважаемого человека. Дело-то, было в июле!

Так что, со Сталиным в Кремле, да, по первым числам войны — опять прокол. Даже Кузнецов, с Журавлевым, не помогли. Что делать? Сталин не любил лживых людей, поэтому события никак и «не срастаются». Это можно также отнести и к тем советским редакторам, которые умышленно искажали мемуары военных людей, чтобы заполнить нишу в Кремле с отсутствующим Сталиным. Видите, как «стараются», да, правду, трудно загнать в подполье.

Тогда, что же получается? Если события, которые описывал Кузнецов ложные, то Сталин никак не мог отдавать приказания о бомбардировке Румынии в июне. Зачем же возвел клевету на своего начальника? И не от того, что мертвого льва можно пнуть безбоязненно. Речь шла не о человеческих достоинствах Сталина. Рассматривался важный исторический момент в военной истории Великой Отечественной войны. А Кузнецов, в своих мемуарах солгал читателю. С какой целью? Разумеется, сокрытие истины. А что, могут быть иные причины для лжи?

Завершаем Кремлевскую тему и возвращаемся вместе с Кузнецовым к нему в наркомат. Конечно, описывать все безобразия по флотам — чернил не хватит, но хотелось бы уделить внимание, вот какому вопросу: «Зачем Кузнецов звонил по телефону командованию флотов?» Как мы уже поняли, никакого отношения телефонный звонок наркома к приведению боевой готовности флотов не имел. Так зачем же он звонил? Выше, уже указывал, что Кузнецов был, конечно же, обеспокоен, что с флотами творят беспредельщики из новоявленной Ставки. Хотел, видимо, как-то помочь морякам. Но есть и другая сторона дела.

Рискну предположить, что он звонил, с целью предупредить флотское начальство и своих людей их наркомата, находившихся в служебных командировках, чтобы те побереглись, хотя бы, в личном плане, так как, ожидается вражеский налет на базы флотов. Не могу решать в отношении Северного флота, где строптивый Головко, вряд ли мог внушать симпатию Кузнецову, а вот в отношении Черноморского командования, картина представляется совершенно правдоподобной. Читатель уже обратил внимание, что Кузнецов не разговаривал по телефону с командующим Октябрьским и, даже, не потребовал его присутствия в штабе. Согласитесь, что здесь явное несоответствие служебных полномочий. Ожидается же нападение фашистской Германии на нашу страну. Сам же Кузнецов, говорит об этом. И вдруг, командующий Черноморским флотом исчезает, кстати, вместе с членом Военного Совета флота и начальником Главморштаба. А его непосредственный начальник нарком Кузнецов, делает вид, что этого, просто, не замечает. Более того, при исследовании мемуаров адмирала Кузнецова мы видели, как он выгораживал местное флотское руководство при его, явном, увиливании от ответственности, находя им оправдательные мотивы.

Когда у Кузнецова произошел этот разговор с командующим Черноморским флотом? Сейчас разберемся. Эскадра вернулась с учений на базу в Севастополь к вечеру 21 июня. С эскадрой находился начальник штаба Исаков, как инспекция от наркомата ВМФ. Неужели по прибытии на базу, он не доложил наркому Кузнецову о возвращении эскадры и о том, как прошли учения? Разумеется, доложил. Что ему мог сказать Кузнецов? Соскучился, мол, Иван Степанович, родной, по тебе. Садись на поезд и спокойно приезжай к нам, в Москву. Ведь, знал же, что немцы ноту вручили. Почему не вызвал Исакова в Москву? Потому что, видимо, не он организовывал учения, не ему и приказывать.

Теперь нам известно, что у Черноморского флота появилось новое начальство в лице главкома Георгия Жукова. Оно и решало, что делать морякам. А Кузнецов мог, только, позаботиться по-отечески, да, подсказать советом. Не более того. Также обстояло дело, как знает читатель, и с Балтийским флотом. То-то Кузнецов не встретил у Тимошенко Кирилла Афанасьевича Мерецкова. Новоявленный Главком Северо-Западного направления, уже ускакал в Ленинград. В дальнейшем столько дел наворочают по военно-морским базам на Балтике, что и по сей день трудно разобраться.

Кулаков обмолвился в мемуарах, что на 23 июня (!) было назначено мероприятие по разбору прошедших учений. То есть, Исакова задерживали в Севастополе еще на два дня, так как 22 июня было выходным, а 23 июня, понедельник, рабочим днем. Следовательно, ни в какую Москву Исаков выехать не мог. Он «отдыхал» в Севастополе, дожидаясь предстоящих разборов прошедших учений. Война, следовательно, застала его там. Когда Исаков выехал или вылетел из Севастополя в Москву, неизвестно. Также, можно поставить под сомнение и упоминание Кузнецова о его (Исакове), якобы, возвращение в Москву вечером 22 июня. Кто сейчас проверит?

А помните, что в настоящей Директиве было указано, что нападение немцев ожидается 23 июня? Вполне возможно, что Исакова могли и «попросить» задержать в Севастополе, с целью, чтоб не мешал в Москве активным сторонникам из стана Мазеп. Еще неизвестно, как в дальнейшем будут разворачиваться события по началу войны.

С Исаковым, ясно, одно. Вместо него телеграммы по флотам рассылал Алафузов. Содержание, как знает читатель, «извини, меня». Кузнецов, однако, текст телеграммы, в своих мемуарах не приводит. Всеми делами, дескать, ведал Алафузов, с него и спрос. К тому же, Исаков был еще жив, когда Кузнецовым писались мемуары, поэтому сильно искажать события не представлялось возможным. Николай Герасимович решил, просто, не упоминать своего начштаба.

Кузнецов, вероятно, мог по-дружески, предупредить Ивана Степановича по телефону, чтобы тот поберегся, так как, мол, ожидается нападение немцев. Исаков, видимо, не стал гнуть из себя высокое начальство, и предоставил местному руководству базы самому решать свои флотские дела. Вот те и решали.

Теперь, по Октябрьскому. У него, кстати, была прекрасная русская фамилия Иванов. Однако, с псевдонимом, видимо, быстрее доберешься до звания адмирала? Как командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, тоже должен был доложить наркому об окончании флотских учений. Кузнецов и этот разговор не приводит, по аналогии. Видимо, в разговоре с последним, он, тоже, предупредил Октябрьского о нападении немцев. В Москве же, было известно, что именно, произойдет со дня на день? Разговор-то, был в субботу вечером, следовательно, о немецкой ноте-то, уже начальству было известно. Политбюро уже дало указание Тимошенко в пятом часу дня, как об этом намекал Кузнецов. Поэтому и писал Жуков свою трехстраничную «поэму» в округа.

Командующий Октябрьский, предупрежденный Кузнецовым об ожидаемом налете вражеской авиации на Севастополь, сразу вспомнил об морских минах, лежащих под открытым небом. При попадании бомбы, маленькая «Хиросима» Севастополю, была бы обеспечена. Поэтому он и назначил ответственным по флоту начальника штаба Елисеева.

Кулаков, чьи воспоминания мы, тоже, приводили, был из другого ведомства — Политуправления РККА. Ему, здорово, не прикажешь. Тот, осведомленный о случившемся, тоже не стал искушать судьбу, и не полез в первые ряды защитников Отечества. В своих мемуарах Николай Михайлович так описывал картину произошедшего вечером 21-го июня 1941 года.

«В тот субботний вечер личному составу кораблей был предоставлен отдых».

Какая уж тут повышенная боевая готовность, если экипажи кораблей разбрелись по городу. По Кулакову, выходит, что готовность № 2, это когда на кораблях нет иллюминации.

«И хотя корабли оставались затемненными, город сиял яркими огнями. Улицы и бульвары заполнили празднично настроенные севастопольцы и уволенные на берег моряки. В Доме флота давали концерт артисты московской эстрады.

Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В середине дня намечались учебные полеты в отдельных авиационных подразделениях, а ночью не должно было происходить ничего.

Приняв все это к сведению, я поздно вечером уехал к семье, жившей летом в пригородном поселке Максимова дача. Оперативному дежурному по штабу флота капитану 2 ранга Н.Т.Рыбалко наказал, чтобы в случае каких-либо неожиданностей он сразу же высылал за мной машину, а уже затем звонил по телефону. Несмотря на поздний час, жена с дочерью ждали меня, спал только наш шестимесячный сынишка…

Домашняя обстановка, атмосфера наступившего семейного праздника несколько успокоила меня. Дала себя знать и усталость, и я быстро уснул».

Теперь читателю понятно, почему в советских военных словарях и энциклопедиях не указывали, что такое боевая готовность различных степеней? Сильно это описание происходящего в Севастопольской базе, похоже на оперативную готовность № 2, тем более на № 1, когда все расчеты у орудий, а зенитные стволы смотрят в небо? Кто же тогда занимался погрузкой на кораблях при боевой готовности, если экипажи ушли в увольнительные в город?

Думается, что таким же маршрутом (за город, на дачу) убыл и командующий Филипп Сергеевич. А Николай Михайлович, ну и хитрец. Это он читателя вводит в заблуждение, пытаясь показать ему, что, мол, в целях экономии времени, приказал дежурному, чтобы, мол, не тратил зря время на телефонные звонки, сразу высылал машину. Дело в том, что когда вражеские самолеты подлетят к цели и будут обнаружены наземными службами, то по цепочке телефонный звонок должен дойти и до Кулакова. Он же хитрит, оттягивая время с машиной. Очень не хочется лезть под бомбы, вот и придумывает отговорки. Кстати, в мемуарах Кузнецова, о нем, Кулакове, нет упоминаний.

Это что же получается? Один едет на дачу, другой, по всей видимости, тоже, а как же начальник штаба базы, на которого возложили всю ответственность? Неужели, можно поверить, когда прочитали о Елисееве: «На несколько минут отлучусь домой»? Он, что же, не военный, что ли? Сразу понял, после ночного звонка Кузнецова, что его ожидает? Кому же охота испытать на себе бомбардировку базы с непредвиденным результатом? Тоже, небось, был осведомлен, где хранились морские мины? Не от сюда ли возникло стремление отлучиться домой или в пригород?

Вполне, вероятно, что все дачи нашего начальства находились неподалеку друг от друга.

А как же московское начальство, в лице начальника штаба И.С.Исакова? (Возможно, были и другие лица). Он же, вроде, остался в Севастополе? Я уже говорил, что Исаков не оставил мемуаров и воспоминаний о первых днях войны. Его местонахождение в тот момент неизвестно. Вполне, вероятно, что по статусу должен был находиться вместе с Октябрьским. А этим, чаепитием на даче, вдали от Севастопольской базы и событий, связанных с ее бомбежкой, согласитесь, трудно хвалиться впоследствии. Потому и промолчал. Что, читатель, думает сам, по этому поводу?

Вопрос всегда в чем? Это всё есть преступная халатность или умышленный сговор? Помните, что говорил Исаков, об отношении Сталина к нему и Кузнецову? Недоверие. Если к Исакову, после 1942 года, когда тот в боях потерял ногу, — Сталин, в какой-то мере, восстановил хорошее отношение (ведь воевал и пролил кровь за Отечество), то к адмиралу Кузнецову, так и сохранил прохладное чувство до конца своих дней. Сталин любил честных людей, как Рокоссовский. Поэтому и называл того, в знак взаимного уважения, по имени отчеству. А это был, удел немногих. Глупо думать, что Сталин не знал о том, как проявило себя все высшее командование флота по началу войны? Вопрос всегда в том, когда совершится справедливое возмездие по отношению к тем людям, которые нарушили свой долг перед Родиной? С этим у нас, как всегда, большие проблемы.

Часть 3. Слова и дела адмирала Кузнецова

В этой части мы рассмотрим воспоминания Кузнецова, где он делится своими впечатлениями о событиях, которые, на его взгляд, оказались весьма важными в понимании происходящего.

Немного пояснения к упомянутым воспоминаниям.

О Ставке.

«Вспоминается финская война. Председателем Совнаркома тогда был В.М.Молотов, а вся власть фактически сосредоточивалась в руках Сталина. Не занимая официального поста в правительстве, он руководил всеми военными делами».

Кузнецов, как и многие, подчеркивает тот факт, что власть сосредоточивалась в руках Сталина. Каким по мысли Кузнецова, должен быть глава государства? Слушаться советов, таких, как Кузнецов, и ни в чем им не перечить? Кузнецов подчеркивает, что Сталин «руководил всеми военными делами». Запомним это.

«Лично я рассуждал примерно так: "Коль в мирное время не создано оперативного органа, кроме существующего Генерального штаба, то, видимо, во время войны аппаратом Ставки станет именно он — Генеральный штаб. А Ставка? В нее, надо думать, войдут крупные государственные деятели. Значит, возглавлять ее должен ни кто иной, как сам Сталин".

Но какова будет роль Наркома обороны или Наркома Военно-Морского Флота? Ответа на этот вопрос я не находил».

Читатель, надеюсь, не забыл, что при Совнаркоме существовал Комитет обороны во главе с Председателем Сталиным? А Кузнецов забыл. Поэтому и пишет, что «в мирное время не создано оперативного органа». Отсюда и получается, что он не мог найти ответа. Не той дорогой шли, товарищ адмирал, поэтому и не нашли. Хотя, ход мыслей у данного адмирала, был в правильном направлении, относительно того, что, по логике вещей, именно Сталин должен был возглавить Ставку. Но вдруг вектор правильного направления мыслей переменился, а Николай Герасимович этого и не заметил.

«Ставка Главного Командования Вооруженных Сил во главе с Наркомом обороны С.К.Тимошенко была создана 23 июня 1941 года, то есть на второй день войны».

Понятно, что Сталин «проспал» начало войны. Когда вернулся в Кремль, все хорошие места в Ставке были уже заняты. Не нашлось, даже, вакансии, как заместителя. Пришлось, видимо, согласиться на место рядового.

«И.В.Сталин являлся одним из членов этой Ставки.

Считаю, было бы лучше, если б Ставку создали, скажем, хотя бы за месяц до войны. Оснований для этого в мае — июне 1941 года имелось достаточно. Учреждение Ставки и ее сбор даже в канун войны, 21 июня, когда И. В. Сталин, признав войну весьма вероятной, давал указание И.В.Тюленеву (около 14 часов) и Наркому обороны с начальником Генерального штаба (около 17 часов) о повышении боевой готовности, сыграло бы свою положительную роль, и начало войны тогда могло быть другим.

Ставка образована. Во главе её нарком обороны маршал Тимошенко, а Кузнецов, даже, не удивился: «Почему не Сталин?». Вяло констатирует, что «И.В.Сталин являлся одним из членов этой Ставки». Да, как же, так? Только, что писал, что у Сталина и вся власть в руках, и военными лично руководит, а теперь, что же получается? Пролез в Ставку рядовым членом. Вместо того, чтобы дать читателю объяснение такой метаморфозе, Кузнецов вдруг проявляет озабоченность по поводу несвоевременного, якобы, создания Ставки. Дует, как мы знаем, в ту же официальную дуду, относительно образования Ставки. То, что она создана, до начала военных действий, читатель, в отличие от Кузнецова, знает. Жаль, что этой информацией, уже нельзя поделиться с наркомом ВМФ.

Кстати, побывав, лично, на заседании этого военно-политического органа, Кузнецов, на удивление, сделал удачные внешние зарисовки. Сумел ускользнуть от цензуры.

«Первые заседания Ставки Главного Командования Вооруженных Сил в июне проходили без Сталина.

Председательство Наркома обороны маршала С.К.Тимошенко было лишь номинальным. Как члену Ставки, мне пришлось присутствовать только на одном из этих заседаний, но нетрудно было заметить: Нарком обороны не подготовлен к той должности, которую занимал. Да и члены Ставки тоже. Функции каждого были не ясны — положения о Ставке не существовало.Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны. Они требовали от него докладов, информации, даже отчета о его действиях. С.К.Тимошенко и Г.К.Жуков докладывали о положении на сухопутных фронтах. Я всего один раз, в конце июня, доложил обстановку на Балтике в связи с подрывом на минах крейсера "Максим Горький" и оставлением Либавы, хотя и был членом Ставки».

Не для этих целей была создана Ставка, какие приписывал ей Кузнецов. Милый Николай Герасимович, как всегда пытается усидеть на двух стульях. Он же прекрасно знал, что деятельность Ставки была пораженческой. Сам же получал из рук Тимошенко трехстраничную Директиву на флота в конце дня 21-го июня. Или не понимал, что это такое? Как все хотят выглядеть чистенькими перед Историей. Как птички на ветках, прихорашиваются, перышки разглаживают. Вот и наш, Николай Герасимович, оправдывается: всего-то, говорит, один раз и согрешил, по неопытности, когда в Ставку попал. О Сталине, не соврал. Абсолютно точно, что первые заседания Ставки проходили без Сталина. И по поводу Тимошенко не могло быть иначе. Он, являлся свадебным генералом, а за ним стояли партийные люди из Политбюро, реальной власти в государстве. Иначе, как понимать слова Кузнецова:

«Люди, входившие в ее состав, совсем не собирались подчиняться Наркому обороны»?

Не военные же? Кроме того, опять наш нарком соврал по времени. Это что же, только через неделю о происшествии с крейсером доложил высокому начальству? Ну, дела?!

Пишет, далее.

«Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить за действиями Наркомата обороны. Мы понимали подчиненную роль флота по отношению к сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно от них. Когда Наркомом обороны был К.Е.Ворошилов, мы исходили еще и из того, что он, как член Политбюро, лучше нас знает планы и решения высшего руководства, сам участвует в их разработке, а, следовательно, может многое нам посоветовать.

После финской кампании Наркомом обороны стал С.К.Тимошенко. Я старался установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя их нельзя было назвать плохими. С.К.Тимошенко, загруженный собственными делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал его на наши совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая, что это будет полезно и для нас и для Наркома обороны: ведь мы должны были готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен Константинович вежливо принимал приглашения, но, ни на одно наше совещание не приехал, ссылаясь на занятость».

А как здорово Николай Герасимович описывал начало войны. Сам решился на отдание приказа на флота о полной боевой готовности. Лично звонил руководству флотов, чтоб «не спали» в ночь на 22-е июня. И вдруг заявляет, что руководство ВМФ, моряки, понимали «подчиненную роль флота» и «не собирались решать свои задачи отдельно» от руководства сухопутных сил.

Именно, поэтому, Тимошенко и вызвал к себе Алафузова с Кузнецовым и вручил трехстраничную Директиву. Так что «кипучая деятельность» адмирала Кузнецова, не более чем «буря в стакане воды». Кроме того, что же это, с точки зрения Кузнецова получается? Оказывается, за начало войны надо нести персональную ответственность? Нет, этот вариант не для генералов и адмиралов Красной Армии и Военно-морского флота. Это пусть товарищ Сталин отвечает. Тем более, дано указание партии о переносе ответственности на данного человека. А он, с того света, никому не возразит.

«Огромный авторитет И. В. Сталина, как мне думается, сыграл двоякую роль. С одной стороны, у всех была твердая уверенность: Сталину, мол, известно больше, и, когда потребуется, он примет необходимые решения. С другой — эта уверенность мешала его ближайшему окружению иметь собственное мнение, прямо и решительно высказывать его. А на флотах люди были твердо убеждены: коль нет надлежащих указаний, значит, война маловероятна».

Опять Сталин виноват: теперь, за свой огромный авторитет. Вот угоди военным. Как пишет Кузнецов, он, как и многие, боялся высказать «свое мнение» Сталину. Вот так фокус. А с чего бы это, Николай Герасимович так рвался позвонить Сталину? Видимо, по законам логики, следует понимать, что ни какого страха адмирал Кузнецов от своих звонков Иосифу Виссарионовичу, не испытывал. Так же нечего было бояться попасться Сталину на глаза, и в результате поездки в Кремль. Потому что, в противном случае, пришлось бы «прямо и решительно высказывать» свое мнение Сталину. А его, судя по всему, у наркома ВМФ не имелось, как и страха.

О работе Главного морского штаба.

«Контакт с Генштабом я считал особенно важным потому, что И.В.Сталин, занимаясь военными делами, опирался на его аппарат. Следовательно, Генштаб получал от него указания и директивы, касающиеся и флота».

При прочтении многих мемуаров крупных военачальников, ни разу не встретишь раскаяния по поводу того, что, дескать, я ошибся, а Сталин в этом вопросе оказался прав. Сталин всегда, выглядит вечным двоечником, в лучшем случае троечником, который бесконечно ошибается в отличие от непогрешимых военных.

Но, ведь, связь военных и Сталина, всегда была двухсторонней. Не мог же Сталин принимать решения, без учета данных, представленных Генштабом сухопутных войск и Главным морским штабом. В основном, на базе этих данных, Сталин, как руководитель государства и принимал решения. Или у товарища Сталина имелся, кроме всего прочего, еще и личный Генштаб, с Главморштабом в придачу? Это же, вы, товарищ Кузнецов представляли сведения наверх, Сталину, обо всех флотских делах. И уверяли истово, что если кто к нам сунется непрошенным гостем, встретим, как полагается, по-русски. Сам же писал, что враг понимает только силу кулака. Теперь же, после 1953 года, выяснилось, что Сталин кругом виноват, даже, и в морских делах.

«В бытность» начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с ним установились спокойные и деловые отношения. Удовлетворяли нас и отношения с К.А.Мерецковым, который возглавлял Генеральный штаб с августа 1940 года. Кирилла Афанасьевича я немного знал еще по Испании, потом встречался с ним, когда он командовал Ленинградским военным округом. Мы всегда находили общий язык. Мне приходилось решать с ним ряд вопросов, например об усилении сухопутных гарнизонов Либавы и Ханко, о взаимоотношениях Балтфлота с Прибалтийским военным округом. И мы как-то легко договаривались.

К.А.Мерецков был начальником Генштаба всего несколько месяцев. 1 февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г.К.Жуков. Я ездил к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно высокомерно и совсем не пытался вникнуть во флотские дела».

В момент написания мемуаров Кузнецова, маршал Жуков был в опале. Еще не было принято решение о его «Воспоминаниях». Поэтому Кузнецов и мог написать о никчемности Георгия Константиновича, как штабного деятеля. Кроме того, показал не лучшие качества Жукова, как человека, а не военного. Ясное дело, что тот был не подарок, в общении.

«Сперва я думал, что только у меня отношения с Г.К.Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И.С.Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.

Помнится, он был однажды у Г.К.Жукова вместе со своим заместителем В.А.Алафуаовым. Жуков принял их неохотно и ни одного вопроса, который они ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался к Жукову лишь в случаях крайней необходимости».

Вот так мы и готовились к войне. Как понимать действия товарища Жукова? Саботаж в чистом виде. Помните, как Ковалев, работник НКПС описывал свои мытарства с военными, по поводу железнодорожных дел? В отношении же Исакова, как читатель знает, поступили просто. Убрали перед войной, чтоб не мешался под ногами.

«Вместе с тем в Генштабе были товарищи, относившиеся к флотским делам с вниманием, например заместитель начальника Генштаба Н.Ф.Ватутин, начальник оперативного управления Г.К.Маландин и его заместитель А.М.Василевский. До сих пор с удовольствием вспоминаю встречи перед войной с генерал-лейтенантом Н.Ф.Ватутиным и генерал-майором А.М.Василевским. Однако трудности создавали не отдельные работники, которые всегда отличаются друг от друга своими личными качествами. Отношения двух военных наркоматов не были достаточно четко определены — вот в чем был гвоздь вопроса!».

Так и хочется, снова воскликнуть: «Ба, знакомые, все лица!» — Ватутин, Маландин, Василевский. Понятно, что Кузнецов не хочет обижать своих «товарищей по оружию». Виноваты, как всегда простые исполнители, которые неправильно истолковывают «мудрые» приказы начальства. В чем же Кузнецов видел удовольствие от встреч с Ватутиным? Неужели от того, что тот «внимательно читает … оперативные сводки (наркомата ВМФ) и докладывает их своему начальству»? Или от того, что «Ватутин обещал немедленно известить (Наркомат ВМФ)…, если положение станет критическим»?

Завершающий аккорд о штабе.

«Лично я Главному морскому штабу, где собран коллектив высокообразованных специалистов, старался придавать первостепенное значение, считал его «мозгом флота».

Кузнецов захотел стоять на одной ступеньке с Борисом Михайловичем Шапошниковым. Даже позаимствовал у того название штаба, переиначив на морской лад.

«Главный морской штаб изучает, анализирует, обобщает все общефлотские вопросы: сколько кораблей должен иметь тот или иной флот, какие корабли надо строить, какие другие боевые средства потребуются флотам. Получив все исходные данные сверху, от правительства, штаб решает задачи флота в системе всех Вооруженных Сил, предлагает наилучший вариант их выполнения. Без столь высокоспециализированного коллектива, с моей точки зрения, нельзя решать ни одного крупного вопроса. Мы приложили много сил к совершенствованию центрального аппарата и штабов на флотах. И все же во время войны сказались некоторые недоработки, которые пришлось устранять уже в ходе боевых действий».

Так красиво написано, что с трудом верится: «О том ли Кузнецове, мы говорили ранее?» Когда Николай Герасимович взял высокую ноту, — как у него все было хорошо на флоте, то, видимо, вспомнилось о сорок первом годе. Понизил на полтона ниже, «сказались некоторые недоработки». Поскромничал сказать, сколько и чего, попало под первый удар немецкой авиации.

«Говоря об организации ГМШ, нельзя обойти молчанием роль его начальника. Мне всегда представлялось правильным начальника ГМШ считать первым заместителем наркома: он постоянно в курсе всех дел на флотах, и прежде всего тех, которые могут потребовать спешного и ответственного решения. Следовательно, ему и карты в руки. Это полностью подтвердила практика военных лет».

Поэтому, видимо, и спровадили И.С.Исакова на учения Черноморского флота, что «ему и карты в руки». А в это время, товарищ Алафузов будет выполнять функции заместителя Кузнецова, а заодно, и замещать, отсутствующего начальника штаба.

«Помнится, на одном из совещаний высоких военачальников сразу после войны, когда министерство было уже единое и обсуждались новые уставы, все единогласно высказались: именно начальник штаба фактически оставался за командира, даже когда формально кое-где имелся первый заместитель.

Действительно, где, как не на должности начальника штаба, на кипучей работе, проверяется и готовится настоящий заместитель командира, командующего!

Начальником Главного морского штаба до войны был вначале Л.М.Галлер, затем его сменил И.С.Исаков. Оба они без особых на то полномочий выполняли функции первого заместителя наркома, и никто другой, пусть даже назначенный официально, не мог претендовать на эту роль, ибо по опыту и знаниям вряд ли кто мог их заменить».

С чего бы это в своих мемуарах, Николай Герасимович пел такие дифирамбы своим начальникам штаба? Не потому ли, что один из них, перед войной «пропал» на учениях, а другой, после войны, умер в тюрьме?

О боевой готовности флота.

Это самое интересное высказывание адмирала. Шутка ли, поведать читателю военную тайну. Военные энциклопедии по такому случаю помалкивают, как знает читатель, в тряпочку, а здесь, сам адмирал флота разоткровенничался. Но сначала, чтобы «обелить» себя, надо, немного ложки дегтя в адрес командующих заморскими флотами. Досталось американцам, за Перл-Харбор в 1941 году и итальянцам, — за атаку английской авиацией базы Таранто в 1940 году.

Прорвалось несколько слов и о наших потерях.

«Иными, гораздо большими, могли быть потери впервые дни войны и у нас в Севастополе, Измаиле, Кронштадте, Таллине и Полярном, если бы командование на местах не приняло всех мер предосторожности».

А говорил, что ни одного корабля не пострадало? Кроме того, неясно, относительно потерь: «Гораздо большими»? Это, когда все корабли будут на дне как при Цусиме? Или в сравнении с Таллинским переходом?

К тому же, как надо понимать слова адмирала Кузнецова о командующих флотами, которые приняли меры предосторожности? Помнится, сам же говорил, что флота были приведены в состоянии полной боевой готовности и он, лично, обзванивал штабы соединений кораблей и предупреждал об опасности внезапного нападения. И вдруг, написал такое, как «меры предосторожности»? Это уже получается, не как приказ наркома ВМФ, а, скорее, совет врача в женской консультации.

«Специфика» заключалась в том, что почти два года на всех флотах шла разработка документов по системе готовностей. Их настойчиво вводили в жизнь, проверяли и отрабатывали на сотнях учений — общих и частных».

О язык военной бюрократии. Сказать такое о документах по боевой подготовке: «Их настойчиво вводили в жизнь…». Такое ощущение, что человек писавший данные мемуары, пусть даже сам Кузнецов, параллельно окончил медицинский институт. «Настойчиво», это как? Кто-нибудь сопротивлялся, что ли? «Вводили в жизнь» читается, вообще, как насилие над пациентом. Кроме того, читатель, поделите сотни учений на два года. Каторга на Колыме показалась бы раем.

Теперь приготовимся читать о военной тайне — боевой готовности всех трех степеней на флоте.

«Было точно определено, что следует понимать под готовностью № 3, под готовностью № 2, под готовностью № 1.

Номером три обозначалась обычная готовность кораблей и частей, находящихся в строю. В этом случае они занимаются повседневной боевой подготовкой, живут обычной жизнью, но сохраняют запасы топлива, держат в исправности и определенной готовности оружие и механизмы.

Трудно, из данного пояснения, понять для чего создается флот и его предназначение. Как будто не было традиций русского военного флота, а все то, о чем ведет речь адмирал Кузнецов, некое нововведение, о котором никто и никогда не слышал, и не видел. Корабли «живут обычной жизнью»? Это как — вино, кино и домино? Что-то, ни слова о моряках: командирах и личном составе? Или они, только тем и заняты в повседневной боевой подготовке, что сохраняют топливо и не допускают разворовывания механизмов и оружия?

«Готовность № 2 более высокая. Корабли принимают все необходимые запасы, приводят в порядок материальную часть, устанавливается определенное дежурство. Увольнения на берег сокращаются до минимума. Личный состав остается на кораблях. В таком состоянии корабли могут жить долго, хотя такая жизнь требует известного напряжения».

Судя по тому, что корабли принимают на борт все необходимые запасы, то в повседневной боевой готовности им, видимо, все же, чего-то не додавали? Ужас, что вытворялось на кораблях до готовности № 2, коли, они должны привести в порядок материальную часть. О людях, снова, ни слова. В состоянии готовности № 2 «корабли могут жить долго». Видимо, до конца войны, если не заболеют и не утонут?

Наконец, наступает момент истины. Вот она долгожданная готовность № 1. То, что она боевая, ни слова. Тсс! Это же военная тайна!

«Самая высокая готовность — № 1. Она объявляется, когда обстановка опасная. Тут уже всё оружие и все механизмы должны быть способны вступить в действие немедленно, весь личный состав обязан находиться на своих местах. Получив условный сигнал, каждый корабль и каждая часть действует в соответствии с имеющимися у них инструкциями».

Интересно, командиров кораблей, не тошнило ли в море, от таких инструкций Главного морского штаба? Или все написанное, есть послевоенные фантазии, то ли самого флотоводца, то ли товарищей его замещавших за письменным столом?

Поначалу не все получалось гладко. Первые проверки и учения на кораблях вскрыли массу недостатков. Не меньше года понадобилось, чтобы флоты научились быстро и точно переходить на повышенную готовность. Не буду перечислять все, что пришлось проделать в штабах, на кораблях и в частях. Большая это была работа, шла упорная борьба за время — не только за часы, но и за минуты, даже секунды с момента подачи сигнала до получения доклада о готовности флота. Такая борьба за время в военном деле чрезвычайно важна».

Судя по написанному, до 1939 года, на советском военном флоте о том, что существует боевая готовность корабля, никто, видимо, не знал. Хорошо, что нарком Кузнецов со своими штабными, озаботился раскрыть людям глаза на положение дел. А то, так до начала войны, никто бы и не догадался, для чего построили железные коробки — военные корабли, с всякими, на них, механизмами и вооружением. Конечно, немцы поступили подло, не указав точного времени нападения. А то бы мы, по немецкой пунктуальности, да нашей Кузнецовской суперсекундной готовностью, как дали бы — сразу бы, немчура сдалась! Чего столько времени пришлось зря мучиться, — целых четыре года.

Принесут, вот такую ахинею товарищу Сталину на просмотр, а потом еще и обижались, что, дескать, тот не понимал их, военных. Да, судя по всему, Сталин от подобного чтива, сразу бы «заштормил», баллов на шесть — восемь.

Кстати, еще немного о Сталине, в контексте данных воспоминаний Кузнецова. Как и многие, адмирал не удержался, чтобы не соврать, по определению. Время, говорят, было такое.

«Я предложил Главному морскому штабу дать указание флотам открывать по нарушителям огонь без всякого предупреждения. Такая директива была передана 3 марта 1941 года. 17–18 марта немецкие самолеты были несколько раз обстреляны над Либавой. Что же делать, если агрессор наглеет? Уговорами его не приведешь в чувство. В последние предвоенные недели, когда немецкие самолеты стали особенно нагло появляться не только над отдельными объектами, но и над главными базами — в частности над Полярным, — я снова распорядился открывать по ним огонь, приказав такие случаи особо выделять в оперсводках для Генерального штаба. Не припомню, докладывал ли я устно об этом И.В.Сталину или В.М.Молотову…».

Помните, читатель, доклад Ф.И.Голикова Сталину от 20 марта о предполагаемом нападении Германии на нас в мае месяце? Видимо, Филипп Иванович, предварительно, показал его Николаю Герасимовичу. И вот нарком Кузнецов, не стал дожидаться указаний из Москвы, что надо делать с немецкими самолетами. Подал рационализаторское предложение о стрельбе по немецким самолетам в свой собственный штаб. Как видите, опередил Голикова с его докладом Сталину. Утверждает, что немецкие самолеты, точно, обстреляли, но поскромничал сказать, из чего? Уж не из охотничьего ли ружья командующего Либавской базы? А по поводу Полярного — так это взято из мемуаров Головко. Поэтому и не помнил нарком Кузнецов, докладывал он Сталину об этом или нет? Надо бы, напомнить Николаю Герасимовичу, что он, как писал ранее, видел Сталина последний раз перед войной 13–14 июня. А события в Полярном были 18 июня. Но, мы же, с вами, читатель, уже знаем, что никакого зенитного огня по немецким самолетам не было, даже, вначале 22 июня, так как был запрет сверху. Кузнецов выкручивается.

«Кстати говоря, Сталин, узнав о моем распоряжении, ничего не возразил (?), так что фактически в эти дни на флотах уже шла война в воздухе: зенитчики отгоняли огнем немецкие самолеты, а наши летчики вступали с ними в схватки на своих устаревших «чайках».

О самолетах И-153(Чайках) — это снова взято из воспоминаний командующего Северным флотом Арсения Головко, в которых описаны последние дни перед войной. Помните, читатель, в первой части я обращал на это ваше внимание. Теперь версия, по которой, якобы, отменили стрельбу по немецким самолетам.

«После одного из таких случаев меня вызвали к Сталину. В кабинете кроме него сидел Берия, и я сразу понял, откуда дует ветер. Меня спросили, на каком основании я отдал распоряжение открывать огонь по самолетам-нарушителям. Я пробовал объяснить, но Сталин оборвал меня. Мне был сделан строгий выговор и приказано немедля отменить распоряжение.

«Английский шпион» Лаврентий Берия, как всегда, снова наябедничал Сталину на хорошего человека. Теперь им оказался Кузнецов. Почему Сталин, не захотел выслушать объяснения товарища по партии, осталось тайной, которую вождь унес с собой в могилу? Судя по всему, именно, Лаврентий Павлович и сорвал боевую готовность нашей армии и флота, по отражению гитлеровской агрессии. Но, мемуары Кузнецова, вдруг совершают кульбит. Оказывается, все это происходило раньше, еще весной.

«Главный морской штаб дал 29 марта директиву: «Огня не открывать, а высылать свои истребители для посадки самолетов противника на аэродромы». Результаты нетрудно было предвидеть. Немцы, чувствуя, что мы осторожничаем, стали вести себя еще более вызывающе».

Зачем же Кузнецов, переворошил события? После доклада Голикова 20 марта, о подготовке майского немецкого нападения и было принято решение в Кремле о недопустимости открытия огня по немецким самолетам, чтобы не давать повода Гитлеру для объявления войны. Но мы не знаем, было ли сделано допущение относительно военно-морских баз об открытии огня, если над ней появится немецкий самолет? Вообще, нарушение воздушного пространства любой страны, чревато дипломатическими разборками. Но, как видите, Кузнецов замотал эту тему и поэтому трудно сделать определенные выводы, что было на самом деле. Что было накануне войны, вплоть до 22 июня включительно, читатель, конечно же, прекрасно знает и без Кузнецова. Открытие огня по немецким самолетам было запрещено. Он снова воспользовался мемуарами Головко. А что делать? Только там, на Северном флоте, все было более-менее, сносно. Об остальных флотах читатель, уже знает, не понаслышке.

Но давайте, почитаем в воспоминаниях красивые слова об обороне, тем более что это был не американский Перл-Харбор.

«Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность. Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа».

Как? Разве, очень похоже, на то, как проистекали события, особенно на Балтике, в преддверии войны? Хорошо смотрится усиленный дозор из одного тральщика. Описывать все безобразия, учиненные нашему флоту, рука устанет. Остановимся на последнем, по поводу нашей базы в Либаве. Как же Кузнецов вывернулся в этом случае?

«Как я уже писал раньше, скученность кораблей в этой базе нас беспокоила и раньше. Но теперь, в обстановке надвигающейся военной грозы, требовалось предпринимать решительные меры. Необходимо было перевести часть кораблей оттуда, но мы знали, что И.В.Сталин смотрел на дело иначе. Решили обсудить вопрос официально на Главном военном совете ВМФ в присутствии А.А.Жданова. Андрей Александрович приехал за полчаса до заседания. Войдя в мой кабинет, прежде всего, спросил:

— Почему и кого вы собираетесь перебазировать из Либавы?

Я развернул уже приготовленную подробную карту базирования кораблей.

— Тут их как селедок в бочке. Между тем близ Риги — прекрасное место для базирования.Оттуда корабли могут выйти в любом направлении.

— Послушаем, что скажут другие, — ответил Жданов. На совете разногласий не было. Все дружно высказались за перебазирование отряда легких сил и бригады подводных лодок в Рижский залив. Так и решили.

— Нужно доложить товарищу Сталину, — заметил А. А. Жданов, прощаясь…».

Исходя из данного разговора, возникает недоумение. Разве не лично Кузнецов отдавал приказ о базировании данных кораблей в Либаве? Или кто другой, вместо него, мог отдать подобный приказ? Иначе, чем объяснить, якобы, «обеспокоенность» Кузнецова скученностью кораблей на базе. Он, что же, не нарком ВМФ, что ли? А как красиво пишет! «Прекрасное место для базирования» под Ригой — прямо: пальмы, пляжи, красивые девушки в купальниках.

«Оттуда корабли могут выйти в любом направлении». Вот заткнут Кузнецову со товарищами, немцы минами проливы и будут наши корабли, как кильки в банке. Что ж по войне, своевременно не вышли «в любом направлении» и, кроме того, не удержали в своих руках, «прекрасное место»?

«На этот раз я, кажется, убедил Андрея Александровича в том, что корабли целесообразно перебазировать в Усть-Двинск (На прекрасное место. — В.М.). Жданов предложил мне написать об этом Сталину, но не захотел говорить с ним сам. А дело-то было спешное. Я сразу же направил письмо, но ответа не получил. Так случалось нередко. Поэтому, направляясь в Кремль, я постоянно держал при себе папку с копиями наших писем. В кабинете И. В. Сталина, улучив момент, раскрывал ее: «Вот такой-то важный документ залежался. Как быть?» Часто тут же на копии накладывались резолюции. На этот раз я напомнил о своем письме и решении Главного военного совета ВМФ о перебазировании кораблей. Сталин, правда, резолюции писать не стал, но устно дал свое согласие. Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом: — Действуйте, разрешение получено…»

Вот тебе раз! Жданов, курировавший флот и обеспокоенный подвижками командования ВМФ по Балтике, отказался идти на совещание у Сталина, именно, по данному вопросу? А Сталин, до этого, накладывавший резолюции на бумаги, в этот раз, почему-то, отделался устным распоряжением. Может, карандаш у него «не вовремя» сломался?

А ведь, Кузнецов, заведомо ложно трактует свои посещения кабинета вождя. Посудите, сами. Снова «тупой» Сталин накладывает резолюции на копиях документов представленных заботливым адмиралом? Видимо, подлинники присланных документов Сталин отправлял (как нехорошо!) себе в личный архив, на всякий случай. Кроме того, почему в этот раз, Николай Герасимович не принес копию документа о передислокации части морских сил из Либавы в Усть-Двинск? Забыл?

Кузнецов, прямо светился радостью от случившегося: «Вернувшись к себе в наркомат, я первым делом позвонил командующему Балтфлотом». Понятно, что «прекрасное место», как магнитом, притягивает.

О чем-то очень туманно написано у Кузнецова? Чтобы это все значило? Какие подвижки на Балтийском флоте в самый канун войны были произведены без согласования со Ждановым и без резолюции Сталина? Уж, не о создании ли Прибалтийской военно-морской базе шла речь, если промелькнул Усть-Двинск? Когда ниже, будем рассматривать оборону Либавы, затронем и этот вопрос.

О военно-морской базе Либаве.

Выше уже говорилось обо всех безобразиях, которые на ней произошли накануне, и впервые дни войны. Приводятся и еще, кое-какие «интересные» моменты. Взято с сайта (http://www.libava.ru).

«К 9 часам утра немцы после упорных уличных боев выбили пограничников из Паланги. Уже к полудню 22 июня они вошли в Руцаву. Пограничники были буквально сметены с лица земли, (личный состав погранотряда насчитывал 1.190 человек). Немецкая авиация подвергла Либаву бомбардировке (к 22 часам 22 июня зафиксировано 13 налетов с участием 135 самолетов, 3 самолета было сбито). К окончанию первых суток войны немцы вышли на подступы к Либаве».

Как помните, Грищенко нам сказал, что поначалу вражеских самолетов было три. Этим и ограничилось его сообщение о налетах. Представьте, что там, на базе, наделала авиация немцев за целый день своими тринадцатью налетами? Встречается информация, что налетов было пятнадцать. То есть, немцы молотили бомбами по базе с утра до вечера. Безусловно, наши «упирались», как могли, но сила, солому ломит.

«В это время защитники базы кроме частей 67-й дивизии имели: 32-й караульный батальон, курсантов Либавского Военно-Морского училища ПВО им. Фрунзе (начальник генерал-майор береговой службы И.А.Благовещенский), 23-ю и 27-ю батареи береговой обороны КБФ, 18-ю железнодорожную батарею КБФ, 7-ю отдельную железнодорожную роту, флотский полуэкипаж (260 человек), 148-й истребительный авиационный полк из состава 6-й смешанной авиадивизии — 63 самолета), 43-ю морскую авиаразведывательную эскадрилью (командир капитан И.Я.Вахтерман; состояла из самолетов МБР-2 и базировалась на озеро Дурбе в 15–20 км от города), 43-й (командир майор В.Х.Русских) и 84-й (командир старший лейтенант В.С.Сорока) отдельные зенитно-артиллерийские дивизионы ПВО, пулеметную, прожекторную и телеграфную роты».

Но все это имело бы определенный результат, если бы нападение немцев, во-первых, было бы не внезапным, и, во-вторых, командный состав базы не устранился бы от руководства боевыми действиями. Как следствие, по первому пункту, получили то, что и должны были получить по трехстраничной Директиве присланной из Москвы, а по второму пункту — полную дезорганизацию обороны базы. С этим явлением мы столкнемся ниже в одном из приведенных боевых эпизодов. По-поводу генерала Благовещенского. Это тот самый, который к немцам перебежал и служил в РОА у Власова.

«Авиация противника господствовала в воздухе. Аэродром 148-го истребительного авиаполка был разбомблен, оставшиеся самолеты перелетели в район Риги, оставив базу вообще без какого-либо авиационного прикрытия».

Кроме того, хотелось бы заметить, что немецкая авиация, вряд ли ограничилась бомбежкой 22 июня. А если учесть, что от бомбовых ударов, ПВО базы вряд ли усилилась, и к тому же авиационное прикрытие улетело искать немцев в другом направлении, то Либавской базе сильно не повезло.

По второму пункту, в дополнение к сказанному, можно добавить, что произошло то, что и следовало из телефонного звонка Кузнецова: поостеречься командному составу. Руководство базы, тут же сбежало в Усть-Двинск на торпедном катере. К сожалению, встречается и такая информация. Насколько она, верно, отражает события тех дней, поговорим ниже.

У меня, к тому же, сильные сомнения в том, что командующим базой был капитан 1-го ранга М.С.Клевенский. Адмирал Кузнецов, в книге «Курсом к победе», уверяет, что это был именно он. Трибуц, тоже поддержал своего бывшего начальника в отношении Клевенского. Да и многие из руководства Балтийским флотом в воспоминаниях упоминали Клевенского, как командующего. Правда, почему-то не указывали, кто же тогда был, начальником штаба данной базы? Почему Николай Герасимович, в нашем случае, передернул факты? Или как всегда, события войны густо перемешаны? В первой публикации, я сам был в затруднении дать четкие объяснения случившемуся, настолько все, намеренно, запутано.

Давайте, по началу, ознакомимся с документом, вышедшим из недр Главного политического управления РКВМФ летом 1941 года.

ДИРЕКТИВА ГЛАВПУ РКВМФ ЧЛЕНАМ ВОЕННЫХ СОВЕТОВ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТУПРАВЛЕНИЙ ФЛОТОВ, ВОЕНКОМАМ И НАЧАЛЬНИКАМ ПОЛИТОТДЕЛОВ ФЛОТИЛИЙ, СОЕДИНЕНИЙ, УЧЕБНЫХ ЗАВЕДЕНИЙ И СПЕЦУЧРЕЖДЕНИЙ О ПОВЫШЕНИИ ПЕРЕДОВОЙ РОЛИ КОММУНИСТОВ И КОМСОМОЛЬЦЕВ В БОЯХ С ВРАГОМ И УСИЛЕНИИ БОРЬБЫ ПРОТИВ ТРУСОВ И ПАНИКЕРОВ 51 cc 8 августа 1941 г

(приведено в сокращении)

Истекшие полтора месяца боев кораблей и частей Рабоче-Крестьянского Военно-Морского флота с фашистскими захватчиками показали, что абсолютное большинство командиров, политработников и краснофлотцев мужественно, храбро и стойко сражаются с заклятым врагом и, преодолевая трудности и лишения, самоотверженно, не щадя своих сил и самой жизни, бьются за каждую пядь советской земли и ее морских границ. Ширятся и становятся подлинно массовыми образцы героизма и боевых подвигов командиров, политработников и краснофлотцев во славу Советской Родины.

Однако наряду с этим имели, а на некоторых кораблях и в частях продолжают иметь место позорные случаи оставления своих боевых постов, трусости, панического бегства с корабля и со своих позиций отдельных командиров, политработников и краснофлотцев, в том числе коммунистов и комсомольцев, забывших свой долг перед Родиной, данную ими перед лицом народа Советского Союза священную клятву — военную присягу.

Бывший командир Либавской ВМБ контр-адмирал Трайнин, бывший начальник штаба Либавской ВМБ капитан 1 ранга Клевенский и командир Виндавского укрепсектора полковник Герасимов проявили позорящую звание командира трусость и паникерство, преступное бездействие власти, допустили развал управления частями базы. Трайнин, Клевенский и Герасимов отданы под суд военного трибунала…

Трусы и паникеры с партийным или комсомольским билетами — самые худшие враги, изменники Родины и делу Коммунистической партии.

Беспощадная борьба и расправа со всякими дезорганизаторами — с паникерами, трусами, дезертирами и распространителями слухов и восстановление железной воинской дисциплины — священный долг политорганов и военных комиссаров, каждого командира, политработника и краснофлотца, каждого коммуниста и комсомольца.

Приказываю:

1. Начальникам политуправлений флотов и военным комиссарам соединений проверить, что сделано политотделами, военкомами кораблей и частей, партийными и комсомольскими организациями в целях повышения передовой роли коммунистов и комсомольцев в борьбе с врагом, как они борются с теми, кто не оправдывает высокого звания коммуниста и комсомольца в боевой обстановке…

4. Политорганам, военным комиссарам, политработникам, партийным и комсомольским организациям вести беспощадную борьбу с паникерами, трусами, шкурниками и пораженцами невзирая на лица. На каждом корабле, в части, в каждом их подразделении создать совершенно нетерпимые условия для всех тех, кто своим паникерством и трусостью, шкурничеством и легким отношением к провокационным слухам мешает делу укрепления боеспособности корабля, части.

Паникеров, трусов, шкурников, дезертиров и пораженцев немедленно изгонять из партии и комсомола и предавать суду военного трибунала.

5. С настоящей директивой ознакомить весь начальствующий состав, всех коммунистов и комсомольцев.

Начальникам политуправлений флотов командировать на корабли и в части лучших политработников для оказания помощи и проверки выполнения настоящей директивы.

6. О ходе работы и достигнутых результатах докладывать мне в очередных политдонесениях.

Первое донесение выслать к 25 августа.

Начальник Главного политического управления РКВМФ

армейский комиссар 2 ранга РОГОВ

ЦВМА, ф. 11, on. 2, д. 61, л. 231–235. Подлинник.

Сначала несколько слов о самом документе. Обратили внимание на степень секретности? Это ее приделали уже в послевоенное время. Иначе, для кого же был издан этот документ в августе 1941 года? Он не был секретным, в то, военное время, так как он был издан для руководства к действию. Скрыть факты, позорящие командный состав военно-морского флота по началу войны — вот, что вынудило, в последующем, послевоенное начальство спрятать этот документ под сукно. Однако, это еще не все.

Из приведенного документа читатель видит, кто был командующим Либавской базой, а кто выполнял обязанности начальника штаба.

Как думаете, небезызвестный нам Иван Васильевич Рогов, армейский комиссар 2 ранга, начальник Главного политуправления Рабоче-крестьянского военно-морского флота, который подписал данную Директиву, испытывал сомнения в подлинности должностей указанных товарищей Трайнина и Клевенского?

Разумеется, он был уверен, что данные товарищи, материалы на которых были переданы в Военную Коллегию Верховного Суда (ВКВС), занимали те должности, о которых он упомянул, подписывая директиву. Иначе, как тогда прикажите понимать написанное?

Этим товарищам грозил расстрел, но ВКВС сделала для них приятное исключение, и 12 августа присудила этим товарищам сроки 10 и 8 лет, соответственно, разумеется, полностью разжаловав их (речь у нас идет только о Трайнине и Клевенском).

По всему прочему, ВКВС дала несколько странное определение виновности данных товарищей. Историк Алексей Спирин в своей работе «Сто семьдесят огненных миль» приводит выдержки решения Верховного суда:

по П.А.Трайнину — «за оставление части имущества в Риге и беспорядочную эвакуацию из Лиепаи и Вентспилса»;

по М.С.Клевенскому — «за действия, способствовавшие оставлению пунктов, которыми командовал».

Не правда ли, довольно странное определение вины героев нашего рассказа. Конечно, сведения скудные и написано, довольно обтекаемо, но почему Трайнину, командующему Либавской ВМБ вменили в вину судьбу других военных объектов? Да и Клевенскому, как начальнику штаба, приписывают функции командующего? Согласитесь, что все это вызывает недоумение при чтении.

По счастью, наши герои не были, не только не расстреляны, что не удивительным было бы по законам военного времени, но, даже, не отсидели свой срок. В конечном итоге их полностью помиловали и, даже, восстановили в прежних званиях. По меркам войны — это прямо чудеса.

Но, на то, видимо, были свои причины. С «неба упала» амнистия, и их отправили служить: Михаила Сергеевича Клевенского на Ладогу, а Павла Алексеевича Трайнина на Волгу. Трайнин, вообще-то, после Балтики, еще и на Ладоге «наколбасил» с десантами, почему и попал в руки Особого отдела. Ему там, «до кучи», припомнили и Либаву.

Кстати, как отмечает Кузнецов, «Жуков не раз посылал в Ленинграде моряков в десант (в Петергофе и на Ладоге), и они напрасно несли жертвы. Чистой воды волюнтаризм, который непозволителен и во время войны».

Понятно, что оба, Жуков и Трайнин, были «выдающимися полководцами» в своем деле. Но в рассматриваемом нами тандеме, все же, Георгий Константинович отдавал приказание, а в оправдание Трайнину, можно сказать, что он вынужден был только отвечать: «Есть!»

Но возвращаемся к документу. За что же их (Трайнина и Клевенского) помиловали, в смысле, как командование Либавской базы? Во-первых, как бы это выглядело в планетарном масштабе? Гитлер евреев стирает в порошок, а Сталин, хотя и на противоборствующей стороне, но, вдруг, санкционирует расстрел Павла Алексеевича (Файвеля Ароновича) Трайнина? Лучшего сюжета, для геббельсовской пропаганды не придумаешь. Во-вторых, Трайнин, контр-адмирал. По армейским меркам генерал-майор. Уже из Западного округа хлопнули кое-кого, так что же лишнюю генеральскую кровь проливать. В-третьих, неужели не заступились друзья-товарищи, родственники и близкие? Так как шли «в одной связке», то и помиловали обоих.