Сталь и пепел

Глава 26

Свет угасал, окрашивая лес в сизые, угрюмые тона. Я приближался к отмеченной на карте точке — скале «Клык», используя последние лучи солнца для бесшумного и тщательного движения. Это был второй день задания, и кроме трупов на поляне, я не нашел ничего. Но «Клык» манил. Холодный расчет говорил, что нужно устроить наблюдение до утра. Любое движение ночью у секретного объекта будет красноречивее дневной тишины.

Я уже видел вдалеке темный силуэт скалы, когда мой слух уловил не природный звук. Не ветер в ветвях и не шорох зверька. Это был глухой, металлический лязг, за которым последовал сдавленный, хриплый звук — не крик, а скорее стон, полный боли и бешенства. И еще — сладковато-медвяный запах, резко контрастирующий с запахом хвои и сырости. Запах магии. Тухлой, искаженной, как испорченный мед, но неоспоримой.

Логика немедленно нарисовала две картины: засада с использованием приманки или реальная беда, не имеющая ко мне отношения. Засада казалась маловероятной — кто мог знать мой маршрут? Значит, вторая опция. Но «не имеющая отношения» в этом лесу было понятием растяжимым. Любая аномалия могла быть звеном в цепи.

Я изменил курс, сместившись против ветра, и пополз на источник звука. Подползать при свете было в тысячу раз опаснее, чем в темноте — силуэт мог выдать любое движение. Я двигался, как жидкость, используя каждую складку рельефа, каждое дерево. Звук повторился — тот же лязг, и теперь к нему добавилось отчаянное, шипящее дыхание.

Лес расступился, открыв небольшую прогалину. И на ней — сторожку. Не склад, а именно маленькую, полуразвалившуюся избушку лесника или охотника, явно заброшенную. Крыша провалилась, стены покосились. И прямо перед ее порогом, в центре аккуратно расчищенного от листвы круга, зияла яма. Ловушка. Большая, рассчитанная на медведя или что-то покрупнее. Из ямы доносилось то самое дыхание.

Я замер в двадцати шагах, слившись со стволом древней ели. Мои глаза, уже привыкшие к сумеркам, впитывали детали. Края ямы были укреплены грубыми кольями. А внутри…

Внутри был зверь. Но не медведь, не волк и не кабан.

Он лежал на боку, и сначала я подумал о большом, невероятно мускулистом барсе. Его шкура даже в полумраке отливала странным, глубоким сиянием — не цветом, а скорее игрой света на невидимых чешуйках, как на крыльях ночных бабочек или на черном опале. Но контуры были иными — более длинные, струящиеся. И рога. Не оленьи, не козлиные. Два изящных, черных, как вороненое железо, отростка, загнутых назад от узкого, гордого черепа. Они были сломаны. Один почти у основания, второй — лишь слегка треснул.

Его левая задняя лапа была зажата в железных челюстях старого, но чудовищно мощного медвежьего капкана. Кость была переломана, из-под темной, сверкающей шерсти сочилась густая, почти фиолетовая кровь. Но это была не смертельная рана. Смертельной была другая — глубокая, рваная дыра в боку, ниже ребер. Рана от копья или алебарды. Она пульсировала темным, почти черным светом, и от нее исходил тот самый гнилостно-медовый запах. Магическая плоть, отравленная железом.

Зверь не метался. Он лежал неподвижно, лишь бока ходили ходуном от тяжелого дыхания. И он смотрел. Его глаза были открыты — два огромных, вертикальных зрачка в море жидкого, яркого желтого золота, светящихся изнутри собственным холодным огнем. Они были прикованы не к небу, не к боли. Они смотрели прямо на меня. Сквозь сумерки, сквозь ветки, сквозь мою маскировку.

И в этом взгляде не было ничего животного. Не было слепой ярости, страха или тупого страдания. В нем была боль. Острая, выжигающая, но контролируемая огнем невероятной воли. Была гордость. Древняя, дикая гордость существа, которое никогда не знало уз и не склонило головы. И был ум. Холодный, пронзительный, оценивающий ум, который не просто видел форму в темноте — он видел меня. Видел суть. И оценивал: угроза, добыча, или… нечто иное.

Этот взгляд пронзил меня, как физический удар. Я видел в нем не зверя. Я видел отражение. Брошенного в чужой мир, загнанного в угол, израненного обстоятельствами и предательством системы. Существо, чья природа была искажена, сломана, но дух которого горел тем же непокорным, яростным огнем. Мы были разными — он, странный, вероятнее всего магический зверь из легенд, и я, солдат из будущего, застрявший в теле мальчишки. Но в этот миг, у края этой ямы, мы были одним: ранеными хищниками в ловушке.

Логика, холодная и безжалостная, немедленно вынесла вердикт: Уйти. Это не твоя война. Магическое существо. Проблемы непредсказуемы. Его могут искать. Риск неоправдан. Выполняй задание.

Но была и другая логика. Логика солдата, узнавшего в противнике — или в жертве — родственную душу. Логика человека, давшего себе слово не стать частью системы, которая ломает и уничтожает все неординарное. Этот зверь был олицетворением такой неординарности. И он не сдавался. Даже умирая, он смотрел на мир с вызовом.

Я сделал шаг вперед, выйдя из тени. Медленно, чтобы не спровоцировать взрыв последних сил. Его глаза сузились, отслеживая каждое движение. Яркие желтые диски пылали в наступающих сумерках.

Я остановился у края ямы, глядя вниз. Теперь я видел все детали. Шкура была покрыта не шерстью, а мельчайшими, переливающимися чешуйками. Рога, даже сломанные, несли на себе сложные, спиральные узоры. Существо было красивым. Жутко, потусторонне красивым. И умирающим.

— Не повезло, — произнес я тихо, не ожидая ответа.

Его губы — не звериная пасть, а что-то более утонченное, с темными, тонкими губами — дрогнули. Из горла вырвался не рык, а низкий, вибрирующий звук, похожий на шипение раскаленного металла, опущенного в воду. В нем читалось: «Сообщи мне нечто новое, двуногий. Я и сам это вижу.»

— Ловушка старая, — продолжал я, как будто веду рапорт. — Капкан ржавый, но механизм цел. Ранение от копья — свежее, сегодня или вчера. Тебя преследовали. Добивали. Или ты оторвался, но напоролся на это. — Я кивнул на капкан.

Золотые глаза не отрывались от моего лица. В них мелькнуло что-то — не понимание слов, но понимание тона, намерения. Оценка сменилась острым, болезненным любопытством.

Я огляделся. Нашлась толстая, сырая жердь, валявшаяся рядом со сторожкой. Я вставил ее между железных дуг капкана, у самого основания. Механизм был тугим, проржавевшим. Мне пришлось навалиться всем весом, используя принцип рычага. Металл заскрипел, застонал, ржавчина осыпалась. Дуга, впившаяся в плоть, дрогнула и начала медленно, миллиметр за миллиметром, подниматься.

Зверь не зарычал. Он замер, его тело стало абсолютно жестким, каменным. Только глаза пылали теперь ослепительно ярко, в них отражалась нестерпимая боль и титаническое усилие сдержать любой звук. Когда лапа наконец высвободилась, он издал долгий, тихий выдох — не стон, а сброс невероятного напряжения. Его голова упала на землю, но глаза оставались открытыми, прикованными ко мне.

— Дальше будет хуже, — предупредил я.

Я спустился в яму. Она была неглубокой, но тесной. Запах магии, боли и крови стал густым, осязаемым. Вблизи его шкура сверкала еще причудливей, переливаясь глубокими синими и фиолетовыми оттенками в последних лучах света. Я действовал быстро и жестко, без сантиментов. Нашел две относительно ровные палки и, не церемонясь, наложил шину на сломанную лапу, туго перетянув ее полосками от своей портянки. Кость была странной — не хрупкой, а упругой, как крепкое дерево. Потом занялся раной на боку. Она была страшной. Железо явно нарушило что-то внутри магической плоти — ткани вокруг нее выглядели омертвевшими, почерневшими. Я сделал тугую, давящую повязку из всего, что было, стараясь просто сдержать темное, пульсирующее свечение. Это была борьба с симптомом, а не с болезнью.

— Тебе нужен не лекарь, — констатировал я, заканчивая. — Тебе нужно заклятье. Или твоя собственная сила. Которой почти не осталось.

Он лежал, тяжело дыша, и смотрел на меня. В его взгляде теперь читалась не только боль и оценка. Читалась усталость. Бездонная, древняя усталость. Он слабо двинул здоровой передней лапой, царапнув землю у моей ноги. Потом повторил движение, указывая в сторону сторожки.

— Там? — спросил я.

Медленный, едва заметный кивок головы.

Я выбрался из ямы и подошел к покосившейся двери. Внутри был хаос — сгнившая солома, разбитая посуда, паутина. Но в углу, под грубой лежанкой, камень пола был приподнят. Под ним — не клад, а несколько предметов, завернутых в почти истлевшую кожу. Склянка с мутной жидкостью, сверкающий кристалл размером с кулак, и… небольшой мешочек, туго завязанный. Он излучал слабое, чистые тепло, приятно контрастирующее с гнилостным запахом раны.

Я взял мешочек и кристалл, склянку оставил — ее содержимое выглядело подозрительно. Вернулся к яме и показал находки. Глаза зверя оживились при виде мешочка. Он снова сделал движение лапой — к себе.

Я развязал мешочек. Внутри была мелкая, серебристо-голубая пыль, похожая на истертые в порошок самоцветы. Она светилась изнутри мягким, лунным сиянием.

— Это для тебя? — спросил я.

Кивок. Потом он слабо ткнул мордой в направление своей раны, а затем — в мешочек.

Понятно. Наружное применение? Внутреннее? Рискнуть или нет? Я посмотрел на его глаза. В них не было мольбы. Была воля. И знание. Он понимал, что делал.

Я насыпал немного пыли на ладонь и, не дав себе времени на сомнения, втер ее в края черной, пульсирующей раны. Эффект был мгновенным и пугающим. Плоть зашипела, как от кислоты, от раны повалил едкий дым с запахом гари и озона. Зверь вздрогнул всем телом, его когти впились в землю, но он снова не издал звука. Через несколько секунд шипение стихло. Чернота вокруг раны посветлела, свечение изнутри стало менее ядовитым, более глубинным, но и более слабым. Это не было исцелением. Это была стабилизация. Остановка некроза. Теперь кристалл. Он указал на него, потом на свою грудь, в область чуть ниже горла.

Я приложил кристалл, все еще не понимая, что делать дальше. Но как только холодный камень коснулся его шкуры, тот сам втянул энергию. Кристалл вспыхнул ярким, чистым белым светом, который стал медленно, будто нехотя, перетекать в тело зверя. Сияющая шкура вспыхнула чуть ярче, дыхание стало чуть ровнее. Это была подпитка. Капельница для умирающего духа.

Я оставил кристалл лежать на его груди и отступил, наблюдая. Прошло несколько минут. Свет кристалла померк, потух. Зверь казался не здоровее, но… устойчивее. Смерть отступила на шаг, заняв позицию ожидания.

Он поднял голову и посмотрел на меня. В его золотых глазах теперь было что-то новое. Не просто оценка и боль. Было… признание. Сложное, тяжелое, выстраданное.

Он снова поцарапал землю, нарисовав что-то отдаленно напоминающее карту: реку, скалу, дерево с раздвоенной верхушкой. Потом ткнул когтем в точку рядом с деревом. Свой взгляд. Свою берлогу.

— Ты хочешь, чтобы я отнес тебя туда? — спросил я.

Медленный, утвердительный кивок. Потом он закрыл глаза, как будто собравшиеся силы иссякли.

Логика снова взвыла в протесте. Самоубийство! Он весит больше тебя! Путь неизвестен! Ты сломаешь себе спину и умрешь вдвоем в глуши!

Но я уже сделал выбор, когда спустился в яму. Я посмотрел на это гордое, сломанное существо, на его смирившуюся, но не сломленную волю. Он был воплощением того, против чего я начал свою тихую войну в этом мире. Против системы, которая ловит, калечит и уничтожает все прекрасное и сильное просто потому, что оно другое.

— Ладно, — пробормотал я. — Но это будет не быстро.

Спускаться в яму снова не было смысла. Я сбросил в нее свою поклажу, оставив только нож и немного еды. Затем, найдя длинные, прочные лианы, сплел подобие волокуши. С огромным трудом, превозмогая боль в его теле и в своих мышцах, я вытащил его из ямы на эту импровизированную конструкцию. Он весил как скала, но лежал смирно, лишь прикусывая губу от боли. Его золотые глаза, прикрытые полупрозрачной мембраной, следили за мной.

Путь к его логову, который он указал, стал самым тяжелым испытанием за все время в этом теле. Я тащил его волоком по корням и камням, останавливаясь каждые сто шагов, чтобы перевести дух. Ночь наступила полностью, и я двигался почти вслепую, полагаясь на смутные ориентиры в его «рисунке» и на свое обостренное восприятие. Мы были похожи на двух жалких, искалеченных существ, выползших из одной могилы.

Рассвет застал нас у подножия огромной, раздвоенной сосны. Рядом, за стеной папоротников, зиял вход в пещеру — не природную, а словно выгрызенную в мягком камне чем-то большим и сильным. Внутри было сухо, просторно и чисто. Настоящее логово. В дальнем углу лежала подстилка из сухого мха и папоротника.

Я втащил волокушу внутрь, уложил его на подстилку. Он, казалось, уже потерял сознание или погрузился в глубочайший сон, похожий на кому. Его дыхание было поверхностным, но ровным. Кристалл на груди больше не светился, превратившись в матовый серый камень.

Я оставил рядом всю свою воду и половину еды. Стоял над ним, глядя на это великолепное, искалеченное существо. Его рога, его сияющая шкура, его золотые глаза под сомкнутыми веками. Он был чудом. И этим миром было брошено в яму с ржавым капканом.

— Выживи, — тихо сказал я, не ожидая ответа. — Миру нужно больше таких, как ты. Чтобы напоминать ему, что кроме грязи и крови, есть еще и свет.

Я повернулся и вышел из логова, направляясь обратно к «Клыку». Задание ждало. Но что-то внутри уже изменилось. Я больше не был просто выживающим или солдатом, выполняющим миссию. Я стал участником чего-то большего. Я вступил в контакт с самой магией этого мира — не в виде заклинаний мага Игниса, а в виде живого, страдающего, гордого духа. И, спасая его, я сделал первый шаг из тени человека в тень легенды.