Сталь и пепел

Глава 27

Ложбина была не идеальным укрытием, но лучшим из того, что я успел найти до наступления ночи. Это был не лагерь. Лагерь подразумевает костер, чувство безопасности, смену караула. Это была яма — узкая промоина под сенью вывороченного бурей корня, замаскированная плащом и папоротником. Ветер свистел наверху, но здесь, в двух метрах ниже уровня земли, царила мертвая, сырая тишина. Идеальные условия для максимального восстановления сил и минимального шанса быть обнаруженным.

Я не спал в привычном понимании. Я погрузился в состояние боевой дремы — сознание притуплено, но слух и обоняние оставались настороже, как сторожевые псы на длинном поводке. Дыхание ровное, глубокое, почти незаметное. Тело, привыкшее к суровой дисциплине, отдыхало с максимальной эффективностью. В таком состоянии я мог среагировать на любую аномалию за долю секунды.

Аномалия пришла не с дороги.

Сначала это был всего лишь сдвиг в звуковой картине ночи. Легкий, почти призрачный скрип подошвы по мокрому камню где-то справа, наверху, метрах в тридцати. Не зверь. Зверь был бы тише или громче, но по-другому. Это был осторожный, но не идеальный шаг человека. Потом еще один. И тихий, приглушенный шепот, который ветер донес обрывками: «…ничего… мрак…»

Адреналин впрыснулся в кровь холодной иглой, но не вывел из состояния. Наоборот — я застыл, превратившись в часть земли. Сердцебиение, по команде, замедлилось еще сильнее. Глаза, прикрытые веками, были обращены в сторону звука, но не видели — слушали и считали.

Щелк. Скрип. Пауза. Шепот.

Трое. Не больше. Легкий дозор, такой же, как наш. Фалькенхарцы. Они заблудились, отклонились от маршрута или целенаправленно проверяли этот сектор. Неважно. Они шли прямо на мою ложбину.

Логика пронеслась холодными, четкими строчками. Они не знают о тебе. Если продолжать лежать, есть шанс, что пройдут мимо. Подняться — обнаружить себя. Трое против одного в темноте — плохие шансы. Принять бой — значит провалить задание и, вероятно, умереть. Оставаться неподвижным — единственный разумный вариант.

Я вжимался в землю, становясь камнем, корнем, пустотой. Их шаги приближались. Теперь я различал тяжелое, слегка учащенное дыхание одного из них — молодого, нервного. Шепот стал отчетливее.

— …Чертов лес, ничего не видно. Капитан с ума сошел, посылать ночью…

— Заткнись, Ханс. Иди и смотри под ноги.

Они были уже в десяти метрах. Пяти. Тень одного из них, высокая и узкая, упала на край моей промоины. Я видел ее сквозь тонкую ткань маскировочного плаща. Он шел, не глядя под ноги, уставясь в темноту перед собой. Его товарищ был слева, третий, судя по звукам, чуть позади, прикрывая тыл.

И тогда случилось невозможное.

Из тьмы, из самой гущи бурелома слева от нависшего надо мной дозорного, вырвалась черная туша с оглушительным, рвущим тишину ревом. Это был не рык зверя. Это был звук разрываемого воздуха, голодной ярости и первобытного ужаса, воплощенный в громовое рычание. Что-то огромное, стремительное и абсолютно бесшумное до этого момента бросилось вперед.

Дозорный, тот самый Ханс, вскрикнул не от боли, а от чистейшего испуга. Он отпрыгнул назад, споткнулся о корень и рухнул, выронив арбалет. Его товарищ слева заорал что-то нечленораздельное. Раздался резкий, сухой щелчок спускового механизма, и арбалетная болта с шипением вонзилась в дерево в метре от меня, содрав кору.

— ЧТО ЭТО?! — завопил третий.

Сумятица была полной. В темноте, среди внезапного кошмара, они палили почти наугад. Еще один болт просвистел в воздухе. Кто-то выхватил меч, и сталь звякнула о камень. Черная тень — я так и не успел разглядеть, что это было: медведь, огромный волк, что-то иное — метнулась в сторону упавшего дозорного. Раздался короткий, обрывающийся хруст и влажный звук. Потом тень рванула прочь от меня, в сторону леса, утаскивая что-то тяжелое и безвольное. Я услышал отчаянный, быстро удаляющийся топот и последний, дикий крик одного из фалькенхарцев, бросившегося в погоню или, что более вероятно, в бегство.

Тишина навалилась снова, но теперь она была взрывоопасной, звонкой от недавнего хаоса. И в этой тишине я услышал тяжелое, прерывистое хрипение прямо над своей головой.

Второй дозорный. Тот, что был слева. Он не побежал. Он замер, прижавшись спиной к дереву, и дышал, как кузнечные меха, вслушиваясь в ночь. Его страх был осязаем. Он стоял в трех метрах от края моей ямы, его силуэт выделялся на фоне чуть более светлого неба.

Мой протокол молчал. В нем не было пункта «действия при нападении неизвестного хищника на вражеский патруль». Но была железная логика ситуации. Один враг. Напуган. Дезориентирован. Его внимание приковано к темноте, откуда пришла угроза. Его товарищ, скорее всего, мертв или умирает. Третий бежал.

Это был не бой. Это была санация.

Я двинулся не как человек, а как тень, оторвавшаяся от земли. Без звука, используя хаос, который еще висел в воздухе, как дым после выстрела. Моя левая рука в темноте нашла его горло — жесткий, вспотевший воротник кольчуги под подбородком. Правая, с зажатым коротким, тупым с одной стороны камнем, который я подобрал еще днем, опустилась на основание его черепа с точностью хирургического инструмента. Не для убийства. Для отключения. Глухой, влажный щелчок. Его тело обмякло, дыхание оборвалось. Я поймал его, не дав упасть с шумом, и медленно опустил на землю.

Два секунды на оценку. Ни новых звуков, ни криков. Только ветер и далекий, истеричный лай лисицы, спугнутой переполохом. Третий фалькенхарец не вернулся.

Я обыскал тело у своих ног быстро, по-воровски. Кошелек с медяками, плоская фляга с кислым пивом, нож на поясе — лучше моего. Я взял нож и флягу. Арбалет его валялся рядом, но брать его было безумием — лишний вес, лишний шум, ничем не оправданный риск.

Потом я скользнул обратно в свою ложбину, схватил свернутый плащ и сумку. Последний раз окинул взглядом поляну: одно темное пятно на земле (первый дозорный, которого утащили), второе, неподвижное, под деревом (мой «гость»). Ничего, что связывало бы это место со мной.

Я растворился в лесу, двигаясь не прочь от дороги, как жертва, а параллельно ей, глубже в чащу, используя навыки, отточенные за недели тренировок. Через пятнадцать минут я был уже в километре от места переполоха, сидя на толстом суку, в развилке сосны, слушая, как ночь постепенно возвращает себе свои права.

Только тогда позволил себе проанализировать.

Неизвестный хищник. Спас мне жизнь. Не специально, конечно. Но факт остается фактом — его атака была идеальной диверсией. Почему он напал? Защита территории? Просто голод? И почему именно в тот момент?

А потом в памяти всплыл золотой, оценивающий взгляд из ямы. Существо со сломанными рогами и раной в боку. Я оставил его в логове с кристаллом и волшебной пылью. Смогло ли оно…?

Нет. Мысль была абсурдной. Оно было при смерти. Оно не могло следить за мной. И уж тем более — выступить в роли немого телохранителя.

Но логика упрямо шептала: совпадение слишком идеальное. Хищник в этом лесу не стал бы нападать на троих вооруженных людей, если бы не был спровоцирован, не защищал добычу или… не отвлекал внимание от чего-то другого.

Я стряхнул эти мысли. Неважно. Важен результат. Я жив. Задание не скомпрометировано. Вражеский дозор нейтрализован: один мертв, один в бегах, один в глубоком сне с проломленным черепом, который, очнувшись, будет рассказывать сказки о лесном демоне. Для командования Фалькенхара это станет еще одной страшной байкой о гиблых местах, а не актом вражеского разведчика.

Я устроился поудобнее на суку, натянув плащ на плечи. Сон ушел безвозвратно. До рассвета оставалось несколько часов. Я провел их в состоянии полной боевой готовности, слушая лес, который снова стал просто лесом. Но где-то в его глубине, возможно, сейчас вылизывала раны черная тень с оглушающим ревом. Тень, которая, по странной прихоти судьбы, встала между мной и смертью.

Я не верил в провидение или судьбу. Я верил в причину и следствие. И где-то в этой цепочке, возможно, лежал мой поступок у ямы. Помощь, оказанная не человеку, а существу из иного мира. Мир, судя по всему, ответил. Пока — благодарностью. Но в этом мире ничто не давалось даром. Рано или поздно счет будет предъявлен. А пока что у меня появился союзник. Немой, страшный и совершенно непредсказуемый. Как сама эта ночь.