Старуха 3

Глава 24

Девятнадцатого сентября война не началась, а Сталин вызвал руководителей государства и промышленности именно для того, чтобы обсудить вопрос начала новой войны. Потому что возникла очень серьезная причина для ее объявления.

Вера когда-то, еще до рождения сына, в разговоре с Лаврентием Павловичем упомянула о том, что финны вроде организовали у себя концлагерь для советских граждан, которых финские диверсионные отряды похищали с советской территории. Ну упомянула – и всё, товарищ Берия это услышал. И просто «принял к сведению» – потому что точной информации по этому поводу не было. Ну да, иногда люди просто пропадали, и гражданские, и военные. И диверсионные отряда финские на советскую территорию заходили, но вот поймать их «на горячем» не получалось. Но в конце августа один такой диверсионный отряд (не маленький, из максимум пяти человек, как это отмечалось ранее, а довольно большой – численностью до полуроты) учинил разгром организованного в Карелии поселка (он официально и назывался «поселок Слюдоразработок). Финны в ответ на высказанный им демарш ответили, что Финляндия тут вообще не причем, это какой-то отряд бывших белогвардейцев безобразия творит – а в тех глухих местах отловить этих белогвардейцев, которые, вероятно, под предлогом выезда на охоту там собрались, практически невозможно…

Но Лаврентий Павлович, лично инцидентом занявшийся, обратил внимание на то, что – по словам одного из спрятавшихся во время погрома работников слюдяного карьера, из карелов – группой руководил знакомый ему финский офицер. Причем не просто офицер, а замначальника финского пограничного отряда из Куолаярви. И Лаврентий Павлович послал свою уже группу «специалистов», попросив из внимательно персонажа расспросить о том, зачем он занялся разгромом небольшого рудника и почему там лично расстрелял двоих гражданских. «Специалисты» поступили проще: они персонажа просто приволокли на советскую территорию, поскольку «дома» его было расспрашивать не очень удобно.

Интересного персонаж рассказал много: и то, что «советских» он уже лично убил почти десять человек (большей частью карелов, которых он презирал как «недочеловеков»), и то, что все диверсии против СССР планируются в Генштабе и финском разведуправлении, и много еще чего. Но главное – он рассказал про сеть концлагерей для советских граждан, и сообщил что один из них – в котором содержится «несколько сотен» советских людей) – размещается вообще в восьмидесяти километрах от Ленинграда, рядом с деревушкой Перкъярви. Другая группа «специалистов» местность посетила – а вернувшись, доложила, что концлагерь имеется, в нем содержится «более ста двадцати человек», а неподалеку, в овраге, свалены в кучу трупы числом «наверняка больше сотни».

А еще они сообщили, что от границы до этой деревушки сосредоточено более десятка тысяч финских солдат, причем вооруженные непропорционально большим количеством артиллерии и даже танков – и стало очевидно, что финны готовятся к войне. Валериан Владимирович высказал свое мнение по поводу такой подготовки:

– Очевидно, финны решили, что раз мы почти все танки отправили на восток, то тут они сильного сопротивления не встретят – а на Карелию они давно уже зуб точат.

– Надо финнам этот зуб срочно выбить, – влезла со своим мнением Вера. Вообще-то ее на это совещание никто не звал, Иосиф Виссарионович даже сморщился недовольно, когда ее увидел, но выгонять не стал, сказав, что «раз уж вы здесь, то останьтесь, у меня к вам тоже несколько вопросов будет… после совещания».

– Ты выбивать будешь? – сердито спросил Валериан Владимирович.

– Нет конечно. У меня сил не хватит, а вот у Вячеслава Михайловича… я думаю, нужно выкатить финнам ноту по поводу концлагеря, потребовать немедленный допуск к нему нашего, скажем, батальона охраны для обеспечения безопасной эвакуации похищенных советских граждан на Родину. А если они откажутся – то тогда да, объявляем войну. То есть не ноту, а ультиматум, думаю, товарищ Молотов лучше знает, как эти дипломатические бумаги называются.

– Товарищ Молотов знает, – мрачно отозвался Вячеслав Михайлович, – а еще товарищ Молотов знает, что если мы объявим Финляндии войну, то у нас возникнут огромные трудности во взаимоотношениях с кучей других стран.

– А если финны на нас нападут? – вкрадчивым голосом поинтересовался Лаврентий Павлович. – Причем в присутствии иностранных корреспондентов и сотрудников диппредставительств, британских, американских, шведских?

– И ты знаешь, как это проделать? – недоверчиво спросил Иосиф Виссарионович.

– Я не знаю. А вот командир отряда, который проводил там разведку, предложил довольно интересный план. То есть он предложил, как наших людей оттуда вытащить – и вытащить он их точно сможет. А вот все остальное – давайте хорошенько это обсудим…

Вера просидела в Кремле часов до двух ночи. За сына и мужа она не беспокоилась: с Женькой сидела «штатная нянька» – двоюродная сестра Светки Бачуриной, четырнадцатилетняя девчонка, которая очень хотела «поступить в университет» и которую Вера предложила послать к ним в Москву, пообещав Свете ее как следует подготовить к вступительным экзаменам. Пока Катя все же просто ходила в школу неподалеку от дома, но после школы она и о Женьке трогательно заботилась. А Витя – он уже привык к тому, что жена часто сильно задерживается на работе, так что вполне самостоятельно мог с домом управиться. Хотя и сам работал часто до поздней ночи…

Когда совещание закончилось, Иосиф Виссарионович, раскурив трубку, повернулся к Вере:

– Ты, как я понимаю, давно уже у нас Кассандрой на полставки устроилась. И что в свете сегодняшнего обсуждения напророчить можешь? Ведь если финны начнут воевать всерьез…

– Хорошего я напророчить сегодня не смогу. Но все же попробую, а вдруг получится? Насколько я понимаю, финнов очень сильно британцы вооружить поспешили: несколько десятков танков «Виккерс» – это, по-моему, даже больше, чем в британской армии таких имеется. Причем я точно знаю, что у финнов денег просто не было, чтобы столько танков купить.

– Ну, про деньги ты все лучше всех знаешь, так что спорить не буду.

– И не надо, я просто пока рассуждаю. Самолетов у них тоже для крошечной страны многовато, но опять же, их в землю зарыть много времени не потребуется. С армией – то есть с пехотой финской – дела, как я поняла из доклада Лаврентия Павловича, картинка для нас похуже выглядит, но он и с ними справится. Так что основной вопрос сейчас для нас – это не как финнов уконтрапупить, а что с ними после войны делать.

– Ты о предложениях товарища Куусинена слышала?

– Слышала, и я их поддерживаю. Но не целиком и полностью, а лишь частично. Но об этом сейчас вообще рановато говорить, своих дел невпроворот.

– Я как раз по поводу своих дел хотел с тобой поговорить. Нам же наверняка потребуется еще больше выпускать боеприпасов…

– Завод в Сланцах уже переведен на работу по программе военного положения.

– Это как «уже переведен»?

– Ну, пока вы тут спорили по поводу идей Лаврентия Павловича, я в приемную вышла и по ВЧ с заводом связалась. Программы-то еще два года назад составлены, так что мне трех минут достаточно было – а там ребята сообразительные, все остальное сами сделают. Думаю, уже сделали.

– Ну… хорошо. А по поводу наращивания выпуска всего остального? Тех же танков, например?

– Нарастить выпуск можно только там, где имеются неиспользование резервы – а в НТК таких нет. Если мы переходим на производство боеприпасов, то сокращаем выпуск гражданской продукции, а там, где гражданской раньше не производилось, и так работают на полную мощность. Так что «Терминаторы» как выпускались по две штуки в сутки, так и будут по паре делаться. Завод-то уже год в три смены работает, а в сутках только двадцать четыре часа, четвертую смену не впихнуть.

– Но я до сих пор понять не могу, почему эти танки только на ГАЗе делаются?

– Вы меня об этом спрашиваете? Это вопрос не ко мне, а к руководству остальных заводов. Про Ленинград я могу ответить, но не уверена, что вам мой ответ понравится.

– Так давай проверим!

– Там конструктора… товарищ Гинзбург творит страшные чудища и пытается их протолкнуть на вооружение армии. Поскольку мозгов у него мало, а гонору много, он пытается впечатление создать монструозностью своих поделок, вообще не думая, как они воевать-то смогут. Но он понимает, что если завод перейдет на производство настоящих машин, все вокруг поймут, что он – пыжащееся ничто, поэтому любыми способами отказывается от производства чужих для него машин. А у НТК нет задачи спорить с местечковыми хозяйчиками, наша задача – делать то, что страну защищать будет, так что Ленинград отпадает. В Сталинграде сложнее: там просто нет нужного оборудования и рабочих подготовленных тоже, а в Харькове… там обе причины вместе, усугубленные еще тем, что харьковчане формально подчиняются распоряжениям из Киева. Так что у нас – только ГАЗ…

На самом деле «Терминаторы» официально выпусках «ГАЗ», но не в Городце, а на так называемой «четвертой площадке», официально именуемой «Арзамасским трактороремонтным заводом». И завод действительно трактора ремонтировал, однако все же главным прежназначением завода было как раз производство бронированных машин. Не только танков, но и обычных броневиков, производимых на базе серийных грузовиков. И таких броневиков выпускалось там много, а вот танков, изготавливаемых в нескольких отдельных цехах – мало. На заводе строилось еще пять новых цехов, но их и строить-то начали только этим летом – однако дела было даже не в том, что цеха достроить не успели (по планам их должны были закончить еще до ноября), а в том, что не самое простое оборудование для этих цехов в лучшем случае можно было ожидать следующей весной – а спешить с его производством всяко смысла не было так как рабочих, которые на этом оборудовании работать будут, предстояло еще с год учить И товарищ Сталин это прекрасно знал…

Двадцать седьмого сентября в Ленинграде товарищ Киров собрал нескольких иностранных торгпредов, дипломатов разного ранга и иностранных же журналистов – всех, до кого смог дотянуться. Официально он всех пригласил на торжественное открытие «международного торгово-выставочного центра» (который, вообще-то, планировали открыть к седьмому ноября и сам Киров не понял, почему всех нужно так срочно приглашать на открытие еще неотделанного внутри здания). Но когда народ собрался и Киров поднялся на выстроенную для такого случая трибуну, к нему подошел какой-то человек – и Сергей Миронович вместо торжественной речи сообщил, что «ожидается сенсационное событие и он всех приглашает своими глазами все увидеть». Большинство собранного народа с интересом погрузились в два классных вагона и паровоз быстро повез всех в сторону Белоострова. А спустя всего лишь час по мосту через Сестру проехал товарный поезд, из которого во все сторону кто-то стрелял. То есть не вообще во все стороны, а в сторону финского пограничного поста…

Рано утром с помощью «группы финских коммунистов-подпольщиков» заключенные концлагеря возле деревни Перкъярви перебили охрану, затем захватили идущий в сторону границы эшелон на ближайшей станции Перкъярвен, откуда успели даже телеграмму послать в Белоостров – а затем на всех порах помчались на этом эшелоне в сторону СССР. В двух местах бывшим заключенным (и, конечно, коммунистам-подпольщикам) пришлось поезд остановить и немного пострелять по финским солдатам (перед Терийоки, чтобы перевести стрелку и перед мостом через Сестру, так как там финны успели даже пушки развернуть навстречу эшелону) – но в целом побег прошел успешно. На глазах иностранцев с поезда сошло почти двести человек, не упустивших возможности поделиться с журналистами ужасами финского концлагеря – и это действительно стало сенсацией.

Только сенсацией это стало все же не везде, а только в Швеции: корреспондент шведской газеты был легко ранен финской пулей (со стороны финского погранпоста эшелон обстреляли из пулемета), и шведская пресса о таком зверстве умолчать не смогла. А в других странах пресса об инциденте даже на последних полосах газет заметочку тиснуть постеснялась. Но двадцать седьмого война все равно не началась. А началась она тридцатого, когда финны внезапно обстреляли из пушек Белоостровский вокзал…

Менее удачного времени для обстрела финны просто выбрать не могли, но они были уверены, что «все делают правильно». Потому что оказалось, что в захваченном поезде шесть последних вагонов были загружены снарядами для немецких семидесятипятимиллиметровых пушек. При том, что официально немецких пушек в финской армии не было…

Вообще-то у финнов в артиллерии был тот еще зоопарк: две с половиной сотни оставшихся еще с дореволюционных времен русских трехдюймовок, с полсотни шведских «Бофорсов» калибром семьдесят пять миллиметров (но с отличными от германских снарядами), дюжина пушек «норвежских» – тоже изготовленных на заводе Бофорса, но германской разработки. В них в принципе можно было использовать немецкие снаряды… в принципе, а на практике делать это категорически не рекомендовалось: пушка разработки тысяча девятьсот первого года делалась под тогдашний порох, а с новым был серьезный риск того, что ствол при выстреле разорвет. Еще – по данным разведки – финнам кто-то поставил забавные американские пушки, изготовленные в конце первой мировой по британской лицензии – но к ним немецкие снаряды тоже не подходили. А так как финнов финансировали в плане вооружения главным образом англичане, то вагоны с немецкими снарядами могли вызывать очень специфические вопросы именно у островитян – которых, в числе нескольких других иностранцев, СССР пригласил для «расследования террористического акта»: из поезда на советской станции в присутствии кучи иностранцев вытащили только женских три трупа и с десяток человек оказались ранены.

Поезд, оцепленный красноармейцами, просто стоял на третьем пути станции в ожидании «международной комиссии», а финнам почему-то даже в голову не пришло, что вагоны со снарядами были разгружены в первую же ночь. И они обстреляли станцию именно в тот момент, когда к ней подходил поезд и членами этой самой комиссии, в половине седьмого утра…

Речь товарища Молотова по радио была краткой: «мы не бандиты, не обстреливаем мирные станции без предупреждения – но раз обстреляли нас, то воспринимаем это как нападение на СССР и объявляем бандитскому режиму Финляндии войну». И сразу после того, как товарищ Молотов (человек широчайше образованный и вообще умница) повторил сказанное по-английски и по-немецки, две дивизии войск КГБ перешли границу. То есть мост через Сестру красноармейцы захватили уже через пару минут после начала обстрела станции с финской стороны, но это было лишь «полностью оправданной и соответствующей международным соглашениям операцией по пресечению неспровоцированного обстрела»…

Маннергейм учел, казалось, вообще всё. У него в армии было чуть более трехсот тысяч хорошо вооруженных солдат, запасы различных боеприпасов, прочего вещевого довольствия. А у СССР, как он прекрасно знал, в окрестностях Ленинграда (вплоть до Москвы) имелось от силы полторы сотни тысяч бойцов, а почти все танки были отправлены на войну с Японией. Но все же кое-что он упустил: во-первых, бойцы были тут из состава войск КГБ, а полторы сотни «Терминаторов» по боевой мощи превосходили три, а то и четыре тысячи БТ. В том числе и потому, что снаряды к ним подвозились многими тысячами бронеавтомобилей, которым помешать с воздуха не удавалось из-за того, что вся финская авиация (больше пятисот самолетов) была уничтожена в первые два дня боев. И даже пушки к фронту подвести не удавалось: с воздуха все перемещения отслеживали «проклятые коммунисты» и с воздуха же уничтожали всё, что двигалось в сторону фронта. А через неделю им и уничтожать стало нечего: вменяемы финские офицеры-снабженцы просто перестали возить боеприпасы на фронт: проще их было просто сложить где-нибудь в тихом месте и ждать, когда фронт к этому месту сам приблизится…

Потому что через неделю на финском фронте действовали уже четыре советских дивизии, которые пресловутую «линию Маннергейма» прошли, вообще ее «не заметив». Там, по большому счету, и замечать особо нечего было: меньше двух десятков серьезных ДОТов и чуть больше «несерьезных» – но все они уничтожались буквально в первые же минуты после первого выстрела: когда в амбразуру влетает пятнадцатисантиметрового калибра противотанковая ракета, гарнизон ДОТа почему-то воевать сразу передумывает. А направить туда ракету с расстояния в пару километров операторам удавалось восемь раз из десяти. С пулеметными ДЗОТами было сложнее – то есть в маленькую амбразуру было попасть сложнее, однако даже если рядом с таким ДЗОТом взрывается заряд помощнее, чем у главного калибра какого-нибудь линкора, то выяснялось, что в амбразуру попадать тут вообще не обязательно…

Точно так же ракетами уничтожались финские пушки – так что Вера вообще не удивилась, когда спустя две недели после начала войны советские войска вошли в Хельсинки. Ну вошли – и вошли, было бы странно, если при таком превосходстве в вооружении бойцы Лаврентия Павловича там еще задержались бы.

Однако больше всего быстрой победе способствовало осуществленное по предложению Берии «моральное воздействие» на финских солдат: перед штурмом каждого населенного пункта над ним разбрасывались сотни и тысячи листовок с одним и тем же текстом. И после двух случаев, когда финны такое предупреждение проигнорировали и убедились, что «русские не шутят», штурмы именно поселков и городов прекратились за ненадобностью – а предупреждение было очень простым:

– Уважаемые финские коллеги, солдаты и офицеры! Перед вами стоит выбор одного из трех вариантов: вы остаетесь в населенном пункте и там умираете – как подонки, попытавшись прикрыться гражданскими, потому что мы снесем этот пункт с лица земли артиллерией. Вы можете выйти в чистое поле и умереть там – как идиоты, потому что мы вас в поле смешаем с грязью снарядами, но сохранив честь, так оставите гражданских живыми. Или, наконец, можете просто уйти к себе в тыл или сдаться в плен – тогда вы останетесь живы и впоследствии вернетесь к своим семьям после нашей победы.

Первые дней десять в основном солдаты именно отступали, ну а потом просто «отступать стало просто некуда»…

После того, как Маннергейм подписал акт о капитуляции, снова поднялся вопрос о том, «что делать с Финляндией» – но у Сталина на столе уже лежала Верина записка с предложениями по этому вопросу. Начинающаяся словами «поскольку почти все финны сейчас воспитаны в духе фашизма и русских люто ненавидят, вариантов у нас немного»… Обсуждение вопроса длилось два дня, с руганью, переходящей в матерщину и чуть ли не драку – но все же удалось придти к согласию. Правда, как не преминул отметить Валентин Ильич, «все остались одинаково недовольны принятым решением», на что Лаврентий Павлович немедленно возразил:

– Старуха – та точно будет довольна. Нам остается лишь что-то сделать с Норвегией – и тогда она вообще счастлива будет.

– А что Норвегия? – хмыкнул Иосиф Виссарионович, – куда они денутся-то?

– Ничего с Норвегией делать не надо, – меланхолично подтвердил Вячеслав Михайлович, – они уже согласились с нашей нотой и единственное, о чем попросили, так это дать им не две недели, а месяц для выполнения поставленных условий. По крайней мере наши представители уже допущены в лагеря для интернированных, причем не только дипломаты, но и командиры армии. Вы, Лаврентий Павлович, это и сами должны уже знать, армия-то там в основном ваша.

– Да знаю я, и месяц мы подождать согласились уже. Я имел в виду, когда норвежцы нам всех интернированных передадут, то Старуха полностью счастлива будет.

– Откровенно говоря, я так и не понял, в чем ее счастье в этой ситуации заключаться будет, – высказался Климент Ефремович.

– У Старухи откуда-то очень интересные сведения о залежах всяких полезных ископаемых на той территории, а вот осваивать эти месторождения некому. И как раз пленных солдат она на эту работенку и хочет направить. Хакон седьмой полностью согласился, что если мы переданным нам интернированных норвежцами солдат отправим на эти рудники…

– Мы предоставим всем возвратившимся из Норвегии финским гражданам работу, – немедленно поправил Берию Тихонов, – чтобы они могли заработать себе на жизнь и не испытывали нужды. То есть мы даже к поверженному врагу проявляем милосердие…

Иосиф Виссарионович не удержался и рассмеялся в голос:

– Ну да, мы вообще во все стороны милосердием прыскаем! После нашего ультиматума Хакон согласился бы, что отрубание голов всем переданным нам финнам было бы актом милосердия: ведь головы-то рубят, чтобы они не мучились!

– Однако нельзя не согласиться, что обустройство будущих рудников, если оно будет вестись по стандартной процедуре НТК, обеспечит этим солдатам уровень жизни даже повыше, пожалуй, чем они у себя до войны имели. А Старуха за соблюдением нормативов следит очень внимательно…

– И все мы боимся, что она нас заругает, если мы что-то неправильно сделаем, – рассмеялся уже Валентин Ильич. – Ладно, посмеялись и будет, по персоналиям у кого-то замечания имеются?

– Не замечание, а… – Климент Ефремович немного замялся. – Андрей Александрович потянет автономную республику? У него же опыта работы с нацменьшинствами…

– Мы ему, безусловно, поможем, – ответил Сталин. – И, насколько я понимаю, ему очень поможет в работе Вера Андреевна, тем более поможет, что мы, по сути, ее план приняли – а это значит, что она все уже тщательно продумала.

– Ну да, продумала, – как-то криво усмехнулся Тихонов, – два новых цементных завода полностью на эту Саамо-Финскую АО работать теперь два года будут…

– А взамен мы получим… – начал было Лаврентий Павлович, но Валентин Ильич ему договорить не дал:

– Да знаю я! Но Старуха опять шведов подкармливать собирается со страшной силой, ей, видите ли, советские рельсы не нравятся!

– По поводу рельсов я с ней уже говорил, и вынужден с ней пока согласиться: пока вся шведская сталелитейная промышленность будет делать рельсы для Саамской республики, она не сможет делать оружие для Гитлера и поляков. И то, что мы за это немного переплатим… хотя в любом случае мы ни копейки на это, как и всегда во всех ее затеях, не потратим. Так что… да, Вячеслав, с Хаконом по поводу саамского референдума у тебя сейчас кто работает?

– Никто. У нас ни у кого просто нет понимания о том, что, собственно, следует обсуждать. А когда все в Европе упокоятся, то, думаю, с норвежским королем пусть почетная гостья шведского поговорит: у нее почему-то такие разговоры очень убедительными получаются. И хорошо, что мы ее сюда сейчас не пригласили – а то вышли бы из кабинета и долго думали бы, какого рожна мы такие идиотские постановления приняли.

– Вроде она ничего особо идиотского никогда не предлагала, – с легким сомнением в голосе ответил Лаврентий Павлович. – Или я что-то пропустил?

– Пропустил, – довольно усмехнулся Валентин Ильич, – потому что ты уже просто привык. А для свежего человека поначалу все ее идеи кажутся идиотскими, и лишь когда они воплотятся…

– Товарищи! – уже всерьез возмутился Иосиф Виссарионович, – мы здесь собрались чтобы Старуху обсуждать или серьезные вопросы решать?

– А это почему-то всегда получается одно и то же, – тихо проговорил Берия. – То есть когда что-то касается производства чего угодно, то без упоминания Старухи вопросы не решаются.

– А может ее тогда главой государства нам назначить? – саркастично вопросил Климент Ефремович.

– А я бы не отказался, – ответил ему Сталин. – Но она сама не хочет, и не потому что не хочет, а потому что, как она говорит, на такой работе сгорит за месяц. А на нынешнем своем месте она светит нам потихоньку – и пользы стране от этого в разы больше. Так что… Лаврентий, завтра с утра ты сначала Жданова в обстановку посвяти, а в два мы уже вместе первоочередные вопросы обсудим…