Старуха 4

Глава 14

Вернувшись домой поздно вечером, Лаврентий Павлович увидел свет в окне у соседки, причем свет горел на первом этаже, в «зале» – и через приоткрытую форточку он услышал тихий звук музыки. Подумав, он позвонил в ее дверь:

– Что, не спится? Я вижу, что ты вроде не спишь, подумал, может чайком напоишь – а то мои-то давно уже все спят, будить их как-то…

– Заходите, конечно, мне воды не жалко. Может, чего-то посущественнее? Даша сегодня расстаралась: подругу привела, повара – так ужин у нас лучше, чем в ресторане каком… подруга эта как раз в гостинице «Москва» поваром работает, она, похоже, понемногу готовить просто не умеет. Вот я и сижу, жду, пока все остынет, чтобы в холодильник остатки положить.

– Обделять Виктора я вообще-то не хочу.

– И не получится: у нас теперь этого «легкого ужина» хватит на неделю трехразового питания. Пойдемте, я как раз что-то тоже сейчас поняла, что подкрепиться не против.

– Очень, очень неплохо. А с чего это Даша-то так расстаралась? Праздник какой?

– Ну да, в понедельник дети ее в школу отправляются, нужно всё собрать, погладить и почистить, вот она и ушла с обеда домой, а вместо себя эту повариху…

– Уточни у нее, что за повариха, я ей благодарность объявлю. Котлетки по-киевски у нее получились – просто объедение! А я вот что у тебя спросить хотел: ты чего на совещании сидела как бука? Из-за пузырьков для школ так расстроилась?

– Да нет, с химпосудой я бы как-нибудь проблему-то решила бы. Думала через Марту у немцев ее закупить, и в Америке кое-что заказать. Хотя американские в целом нам не годятся…

– Это почему? Я слышал, что у них посуда прекрасная.

– Прекрасная-то она прекрасная, но оттуда кроме пробирок ничего для школ возить нельзя: у них бюретки и мензурки в имперской системе размечены, а нам только метрическая нужна. Но и с немецкой посудой все не просто… было: они на свою везде свастики ставят. Но если заказ по бартеру за бензин оформить, можно будет отдельно указать на неуместность этих закорючек.

– Но вот и прекрасно, считай, что твоя проблема решена. Так что печалиться не о чем.

– Есть о чем.

– Ну так делись! Может, я тоже попечалиться хочу…

– Ну как хотите. Вот, смотрите, – Вера вернулась в «зал», взяла с рояля несколько листов бумаги.

– Это что?

– Это – список учащихся, которых мне выделили для обкатки моего курса химии для семиклассников. А вот это – список принятых в первый класс. Но есть еще более интересная бумажка, вот: список тех, кто подавал заявления о приеме в школу.

– Да уж… очень интересные списки…

– Эти я получила потому, что как раз там со школьниками занималась, когда прием шел. Но мне было бы интересно посмотреть и списки подававших заявления в прошлые годы. Они ведь должны у себя анкеты минимум три года хранить…

– Ну, допустим, ты их посмотришь – и что?

– Мне все это не нравится. Эти детишки – их вообще воспитывают, внушая, что они гении и все вокруг должны им пятки лизать. Но по факту девяносто процентов из них – просто дрессированные медведи, к тому же медведи на редкость тупые: из трех десятков учеников, которые послезавтра в седьмой класс пойдут, половина даже с арифметикой не в ладах! Пишут с жуткими ошибками – в какой-нибудь сельской школе в Сибири за такие знания на второй год оставляют, а тут все буквально отличники!

– Опять попросишь санкцию на отстрел?

– Не попрошу. Потому и печалюсь, что преподаватели-то там очень неплохие, но…

– Печалиться переставай, это вообще не твоя забота.

– А чья?

– Теперь – моя. Я займусь, и… я серьезно займусь. Очень серьезно. А еще поводы печалиться у тебя остались? Я имею в виду, серьезные поводы?

– Наверное, уже нет. Так, по мелочи… чисто производственные вопросы, но их мы в рабочем порядке решим.

– Вот и отлично! Но про повариху ты уточни.

– А сами у Даши спросить не можете?

– Старуха, ты думаешь, что я ее по два раза в день расспрашиваю, как ей с тобой работается? Я ее и вижу-то пару раз в месяц, причем возле дома, если пораньше с работы возвращаюсь. Так что ты уточни!

В воскресенье у Веры случился наплыв гостей. То есть небольшой такой наплыв: наконец-то в гости приехали Витины родители и – совершенно от них независимо – Светка Бачурина, которая сказала, что в Москве по делу, но она довольно часто к брату приезжала, и всегда «по делам». А первая встреча со свекром и свекровью прошла феерически, и сначала они удивились еще на аэродроме, куда Витя их встречать приехал:

– Что-то автомобиль у тебя какой-то старый, – посетовал сыну свекор, – ты что, не можешь хорошую машину купить?

– Могу, но зачем? Это старая машина жены, ей она нравится, а на ее новой машине мне ездить нельзя.

– Она у тебя такая жадная? Мужу не разрешает на новой машине ездить?

– Она не жадная, а не разрешает на ней мне ездить начальство. Говорят, не по чину мне на ней ездить. Но мне и эта машина очень нравится, в ней и просторно, и уютно. И сиденья очень удобные.

– Сиденья да, удобные. Это ты куда свернул?

– К дому, вот он. Всё, приехали, вылезайте, я сейчас чемоданы ваши занесу.

– А на какой этаж идти? Номер квартиры-то какой?

– Да на любой этаж, они оба к нашей квартире относятся. Пока проходите вот в залу, присядьте. Вера сейчас с детьми гуляет наверное, скоро придет. Катя, Света, Вера не говорила когда вернется? Скоро уже, а я вам пока перекусить принесу.

– Хм, хорошая у тебя квартира, видать, ценит тебя начальство, раз такую квартиру выдало.

– Это не мне квартиру предоставили, а Вере.

– Ты же писал, что она у тебя химик? Что-то у нас в Томске химики так не жируют. То есть квартиры им, как и простым инженерам, или учителям и врачам…

– А в Москве некоторым химикам такие квартиры дают, – весело сообщила Света, вошедшая «в залу» с подносом, уставленным разными вкусностями. – Это очень удобно: посылают, скажем, меня сюда в командировку, а о гостинице волноваться не надо: Вера для нас уже давно отдельную комнатушку выделила. То есть не для нас, а вообще для гостей. Вы садитесь, ешьте: сегодня тут столько всякого вкусного!

Хлопнула дверь, в прихожую ввалилась Вера с коляской, и Женька тут же побежал в гостиную поглядеть на новых людей.

– Женя! Сначала разуйся!

– Привет, Вера, знакомься: мой папа, Петр Сергеевич, мама, Мария Николаевна…

– Очень приятно, только уж извините, я сначала с детьми разберусь. Лизу перепеленать надо… я через пару минут вернусь…

– Может, ей помочь? – поинтересовалась у сына Мария Николаевна.

– Она говорит, что лучшая помощь – ей не мешать. Вы же никуда не спешите?

Спустя пять минут Вера вернулась, посадила Лизу в манеж, стоящий в углу гостиной, достала откуда-то коробку с игрушками, которыми немедленно занялся Женька, и села к столу. И за столом на минуту воцарилось молчание.

– Вот и познакомились наконец, – не очень уверенно нарушил тишину Петр Сергеевич, – и внуков увидели…

– Надеюсь, что еще не раз увидите, – улыбнулась Вера, – а может быть, и вообще сюда насовсем переберетесь. Насколько я понимаю, вам, Петр Сергеевич, скоро на пенсию уже?

– Может и переберемся, – ответила за мужа свекровь, – но вряд ли скоро. С работы нас никто вроде не гонит, а работы у нас много.

– А людей, специалистов, не хватает, – продолжил свекор, – так что пока уж так, будем в гости иногда заезжать. Сейчас на самолете-то быстро к вам добираться, не так, как в старые времена…

– Они боятся, что вы их с внуками сидеть попросите, – хихикнула Светка, – мы это уже проходили. Но нам-то просто, у нас теперь такой детсад выстроили! И совсем рядом с домом – а у вас тут, гляжу, поблизости ничего такого нет.

– Детский сад есть, он через два дома от нас. Но мы пока без детсада обойдемся, а потом, думаю, просто в Лианозово переберемся. Там и воздух посвежее, и трава позеленее. Конечно, в ту квартиру рояль уже не поставить, но скрипки я туда с собой точно возьму. А захочу на рояле поиграть – сюда приеду… или пианино куплю туда. Ямаху: японцы, конечно, нацисты в основном, но фортепиано они делает лучше всех в мире. То есть самые хорошие инструменты у них очень дорогие, но уж лучше покупать что получше…

– Вера, а почему ты себе в Лианозово дом не выстроишь? Квартирка-то там у тебя вообще крошечная, три всего комнаты…

– Свет, ты там у себя Тугнуйске совесть совсем потеряла? – остро отреагировала на вопрос дочери Мария Николаевна. – Раз муж твой там директором завода, то это не значит…

– Не значит. Но уж Вера-то может себе позволить дом уютный выстроить! А то ей рояль поставить негде…

– А вы на пианино играете? И на скрипке? Я в молодости на скрипке любил с приятелями сыграть, но сейчас… руки уже не те. Да и скрипку хорошую где купить?

– Ты скажи, какую нужно, я тебе привезу, – ответила отцу Света. – У нас скрипки очень хорошие делают… ну, я так думаю. Кстати, Вер, я и приехала в Москву из-за скрипок: у нас поставка была пятьсот штук, а какой-то товарищ по фамилии Витачек все их забраковал, написал, что не позволит страну дерьмовыми скрипками наводнять. Ты случайно не знаешь, что это за хмырь такой?

– Случайно знаю, и он не хмырь, а скрипичный мастер. Очень, между прочим, хороший – а вот почему он ваши скрипки забраковал, непонятно. Но завтра у меня день почти весь свободный, я этим вопросом займусь.

– Вер, я сама разберусь…

– Не разберешься. Ты всего лишь технолог…

– Главный технолог!

– Это ты там главный, а здесь ты к Витачеку даже подойти близко не сможешь. Так что разбираться придется мне, и я убеждена, что тут какое-то недоразумение просто. Какие скрипки-то вы сюда отправили?

– Двести половинок и триста на три четверти…

– Тем более странно, ведь половинки ваши куда как лучше одесских дров и даже лучше дров московских… значит так, ты с родителями занимайся, покажи им Москву, а я завтра с Витачеком разберусь. А сейчас… через десять минут примерно кино новое по телевизору показывать будут. Вить, покажи пока родителям их комнату…

Вообще-то лететь из Томска в Москву было действительно недолго, но при этом – в отличие от путешествия на неспешном поезде – люди не успевают привыкнуть к смене часовых поясов. И Витины родители спать, едва не вывихивая челюсти от зевоты, отправились довольно рано. А когда они проснулись утром, Вера уже успела убежать на работу. Виктор уже завтракать заканчивал, так что обихаживать «старшее поколение» пришлось Свете.

– А что так рано-то Вера убежала? – спросила Мария Николаевна, – она что, работает очень далеко?

– Я не знаю, где она сегодня работает. Иногда совсем рядом: университет тут в пяти минутах пешком. Иногда далеко – до Лианозово уже минут двадцать ехать, на метро. А иногда – совсем далеко, но сегодня она вроде никуда лететь не собиралась.

– Лететь?

– Ей часто по своим предприятиям летать приходится, в Тугнуйске это еще не самый дальний её завод.

– Как это «её»? Там же директором твой муж…

– Ну да, он там директор. А подчиняется он как раз Вере: она по всем химическим заводам главная. Вам что, Витька не говорил? Вера у него – главный химик в СССР, заведующая кафедрой высокомолекулярных соединений в университете, директор института таких же соединений в Академии наук, сама академик… и первый заместитель Председателя НТК. Ва-ажная такая у нас Верка барыня…

– А Витя писал, что она химиком работает… – растерянно пробормотала Мария Николаевна.

– Да, химиком. Это она придумала резину искусственную, полиэтилен, полихлорвинил, все прочие пластмассы. То есть не придумала их, а придумала, как их делать сколько угодно. И у меня и Славки она была научным руководителем в университете…

– Так столько же ей лет-то?

– А вот этого никто не знает! Да и никому это неинтересно…

– Как это неинтересно никому? Мне, например, очень даже интересно! Она же жена моего сына!

– Тебе тоже это неинтересно. Пап, скажи ей…

В университете Вера с делами покончила к десяти часам и тут же, не откладывая следующую задачу в долгий ящик, отправилась в Консерваторию. Там ее давно уже знали, так что спустя пять минут она вошла в довольно просторную мастерскую, пропитанную запахами свежеструганного дерева и лакированных досок:

– Добрый день, Евгений Францевич, – поздоровалась она со стоящим у верстака мужчиной, – я пришла разобраться с вашей жалобой на поставленные скрипки. Не могли бы вы мне рассказать, что заставило вас написать рекламацию?

– Девушка… вы хоть немного в инструментах разбираетесь или просто отписку для начальства составить пришли?

– Думаю, что немного разбираюсь, и даже не совсем немного. По крайней мере, хороший инструмент от плохого отличить смогу. И меня интересует, что произошло с конкретной партией, не испортили ли партию во время доставки, или даже кто-то подменить ее сумел: были уже такие прецеденты. Но вы-то инструмент должны просто по виду узнать: вам что, дрова вместо заказанных скрипок одесские поставили? Или московские подсунули?

– Ну, я бы не стал называть одесские дровами… хотя да, качество у них… вы правы, даже московской фабрики – и то лучше.

– И в чем же дело? Скрипки в дороге промочили, что ли?

– Если бы! Испорченные мы бы здесь поправить хотя бы смогли! А нам прислали – вы просто не поверите – пластмассовые поделки! Вы представляете: скрипки, изготовленные из пластмассы!

– Так из Тугнайска вам отправили пять сотен черных скрипок?! Тогда понятно, у консерватории на такую партию просто никаких денег не хватит…

– Каких денег? Нам их поставили, как написано в накладных, в счет программы развития культуры! Вы представляете: развитие культуры – и скрипки из пластмассы! Они бы еще картонные литавры нам прислали…

– Тогда я не понимаю, чем вы недовольны. По звучанию скрипки не уступят инструментам Гварнери и Страдивари… кстати, вам с какими индексами их поставили? «С» – это звук со скрипок Страдивари скопирован, «А» – Амати… хотя это для альтов и виолончелей, «Г» – Гварнери дель Джезу…

– Вы что, серьезно это говорите? Как может пластмассовая игрушка сравниться с божественным звуком инструмента Страдивари?

– Ну, лично я разницу просто не слышу. То есть со Страдиварями и Гварнерями не слышу, а вот насчет Амати… по мне, так у тугнайских черных альтов звук даже глубже и в то же время ярче, чем у Амати.

– Девушка, вы хоть когда-нибудь в жизни своей слышали, как звучат инструменты старых мастеров?

– Иногда слышала, но не часто: у меня дочка совсем маленькая, когда она спит, я стараюсь все же не играть. Так что раза два в день, не чаще.

– Я спрашиваю про инструменты старых мастеров, – несколько растерянно решил уточнить Евгений Францевич.

– И я про них говорю. У меня дома сейчас есть два альта Амати, две скрипки и один альт Гварнери и шесть скрипок Страдивари. Еще виолончель Гварнери и… одна виолончель вроде как Амати, но без сертификата. Да, и ваших две скрипки у меня тоже есть, но их я берегу на черный день.

– Вы… вы… а откуда у вас все эти инструменты?

– Есть у меня подруга, которая знает, что я люблю на скрипке иногда поиграть, вот она везде, где дотянуться может, мне старые скрипки и покупает. Я, конечно, ей за инструменты деньги отдаю, но пока они не очень-то и дорогие: за самую дорогую скрипку я отдала хорошо если шесть тысяч фунтов британских. Правда, сама эта подруга вряд ли отличит скрипку от бубна, и покупает довольно много инструментов… не очень хороших, но дареному коню в зубы не смотрят, а деньги там вообще смешные. Зато московская областная музыкальная школа полностью старыми итальянцами и французами обеспечена – хотя я и думаю, что там чуть ли не половина – подделки. Но мне-то плевать, главное, чтобы звук был хороший. Так вот, у тугнайских скрипок он идеальный, а чтобы в этом убедиться, мы сейчас с вами сходим ко мне и вы сами сравните. А заодно… у меня еще один альт есть Амати, но поврежденный, вы не согласились бы его взять на реставрацию?

– Поврежденный Амати… а далеко идти?

– Тут минут пятнадцать неспешным шагом. Ну что, пошли?

По пути Евгений Францевич почти все время молчал, но в конце концов не удержался:

– Девушка, а вы кто?

– Я – Вера Синицкая, химик. Как раз разными пластмассами и занимаюсь. А раз получилась у меня пластмасса… композит, у которого резонансные свойства гораздо лучше, чем у резонансной ели, то глупо было бы не воспользоваться. Скрипки-то народу нужны, и нужны именно хорошие скрипки. Правда, черные скрипки получаются довольно дорогими, но можно же и простые, деревянные делать. Там, в Тугнайске, собралось – так уж получилось – за сотню скрипичных мастеров, и те же половинки, которые для детей продаются по двадцать пять рублей, они делают не хуже ваших оркестровых. Хотя бы потому, что старшим мастером там ваш ученик, Морозов, и половинки эти он делает именно по вашей конструкции. С поправкой на местное дерево, конечно, но детей на таких учить уже не стыдно… вот мы и пришли. Вы сами инструмент попробуете или я вам что-то сыграю?

На обратном пути скрипичный мастер, глядя на дорогу, тихо поинтересовался:

– Вы, наверное, считаете, что мы теперь не нужны?

– Не считаю. Да, черные скрипки звучат очень хорошо, их даже на уровне точнейших приборов по звуку не отличить от итальянских прототипов. Но звучат-то они абсолютно одинаково, а скрипки, руками сделанные, каждая звучит по-своему – и в оркестре это очень важно. На заводе сейчас делают шесть вариантов Страдивари, три Гварнери и две Амати. Ну, еще Отто два или три варианта – и всё. Для школьного оркестра этого достаточно, но… да что я вам объясняю, вы и сами лучше меня всё понимаете.

– Ну, наверное вы здесь правы…

– Конечно права. А вам, настоящим мастерам, теперь просто не нужно гнать ширпотреб. Вы теперь можете сосредоточиться на изготовлении по-настоящему уникальных инструментов. И когда-то очередной мальчишка, покупающий себе скрипку в магазине, будет выбирать, что ему больше подходит: Гварнери-семь или Витачек-двадцать пять. Сразу не обещаю, но две ваших скрипки я уже подобрала для тиражирования в пластике. На первый взгляд, конечно, так себе идея – но теперь музыканты становятся знаменитыми, когда их произведения массово на пластинках выпускаются. Так почему бы и лучшие инструменты подобным же образом не тиражировать? С гарантией, что получится не хуже оригинала…

Лаврентий Павлович работой был загружен более чем изрядно, и на досужие разговоры у него времени просто не оставалось. Почти не оставалось, но, чтобы просто не помереть от переутомления, любой человек должен время от времени отдыхать. И первый раз по-настоящему отдохнуть у него получилось лишь пятнадцатого сентября, когда Иосиф Виссарионович, на очередном совещании внимательно посмотрев на осунувшихся соратников, пригласил всех отправиться на рыбалку «куда подальше».

Подальше – это оказалось неподалеку от Звенигорода, и там, сидя на берегу речки, Лаврентий Павлович, сам с удочкой сидеть не особо любивший, подошел к безмятежно валяющемуся на травке Станиславу Густавовичу. То есть тот вообще-то не на травке валялся, а на постеленном на траву хитром пластмассовом матрасике, которые на одном из заводов химпрома начали производить для армии – но главное заключалось не «на травке», а в «валялся». То есть ничего не делал, и Лаврентий Павлович решил его от такого бесцельного времяпрепровождения отвлечь:

– Станислав Густавович, можно мне один вопросик вам задать? Не то, чтобы по работе, но мне очень хочется понимать, когда человек на работе работу делает, а когда занимается очковтирательством и впустую народные денежки транжирит.

– Слушаю…

– Тут Старуха много раз говорила про какие-то ненастоящие деньги, но я просто понять не могу, почему какие-то деньги у нее ненастоящие и чем они от настоящих-то отличаются.

– Это все понять просто, только вам раньше это не нужно было: ваша-то контора деньги только тратит. Правильно, кстати, делает, работа ваша на стабильности экономики очень сильно сказывается – но вот про деньги, откуда они берутся и как и почему тратятся, вам, думаю, вообще неинтересно было знать.

– Было – а теперь стало интересно. Что за деньги такие ненастоящие у Старухи?

– Ученый отличается от простого человека тем, что в своей науке он начинает с установления определенной и всем понятной терминологии. Всем понятной из числа тех, кто этой же наукой и занимается. Вера Андреевна – а речь, как я понимаю, о ней идет – экономикой не занималась, и терминологию нашу она, соответственно, не изучала…

Лаврентий Павлович начал было закипать, но вспомнил предостережение Иосифа Виссарионовича и постарался упокоиться.

– Ну так она для той части экономики, которая её касалась, придумала свою терминологию. Придумала, но так как в ее окружении все больше химики, а не экономисты, то ее термины экономистам уже непонятны, и в разговорах с другими людьми она старается эти свои термины как-то перевести на общечеловеческий. Сама она называет такие деньги «виртуальными», то есть в реальности как бы не существующими. Хотя, пожалуй, ее название больше соответствует реальному положению вещей, я уже подумываю о том, чтобы именно её термин в экономическую науку внедрить. А мы это называем – и теперь я уже понимаю, что неправильно называем, потому что такое слово в заблуждение вводит – деньгами безналичными.

Струмилин замолчал, и Лаврентий Павлович принялся разглядывать безмятежную физиономию «любимого экономиста Сталина» – но поняв, что продолжения без «направляющего импульса» не последует, решил уточнить:

– Вы считаете, что таким образом мне всё объяснили? Насколько я понимаю, безналичные деньги – это которые переводятся, скажем, через сберкассу, через банк или по почте…

– А я и сказал, что такое название в заблуждение людей вводит.

– Это прекрасно, но вы меня из этого заблуждения выведите! Не хочу в заблуждении сидеть, надоело уже!

– Что? А… вы хотите, чтобы я рассказал, как работает двухконтурная система… Вера Андреевна ее уже довела до предела совершенства, введя третий контур. Я, конечно, не уверен, что она это осознанно проделала, но… судя по тому, как ловко она раздевает буржуев, в ней пропал великолепный экономист.

– Почему пропал? Она ведь и на самом деле, как вы говорите, буржуев раздевает. Причем буржуи эти даже рады этому. Но вот понять, как она это делает… а еще она постоянно говорит, что Гитлер создал идеальную финансово-экономическую систему, а чем она идеальна и почему при этом Гитлер сам себя в ловушку загнал… Мне было бы очень интересно понять, что она имеет в виду. А вы же, по крайней мере по словам Иосифа Виссарионовича, с этим уже разобрались, так дайте и мне разобраться!

– Разобраться? – Станислав Густавович поднялся с коврика, сел, оглядел окрестности. – Эти, я гляжу, еще минимум полчаса будут на поплавки пялиться в тщетной надежде, что какая-то спятившая рыба позарится на их червяков. Так что, думаю, объяснить я вам всё успею.

– Внимательно слушаю.

– Давайте представим себе маленькое государство, в котором живут… ну, для начала, десять человек. И все эти люди живут, скажем, табуретками. То есть они на табуретках сидят, едят их, пьют… то есть им для жизни больше ничего не надо.

– Почему табуретками?

– Это пример такой: для табуретки ничего, кроме куска дерева, вроде не надо. Поначалу не надо – а вот потом… Итак, рассмотрим, как работает двухконтурная денежная система и зачем вообще она нужна…