Старуха 4

Глава 17

Третьего ноября в торговую сеть Москвы поступили два новых продукта. То есть сами продукты были старыми, новой только упаковка для них делалась: бутылки из лавсана, в которые на двух только что открытых в Лианозово заводах разливалось молоко и газировка.

Лаврентий Павлович, увидев необычную бутылку на столе (Серго купил в соседнем магазинчике к обеду) долго ее разглядывал, пальцами тыкал – а затем зашел к соседке:

– Привет, Старуха, что-то мне подсказывает, что ты с появлением таких бутылок как-то связана. Могу я задать вопрос: а зачем? Мне почему-то кажется, что это производство не очень-то и дешево стране обошлось…

– Вы не ошиблись, я такие бутылки больше года просила сделать. То есть не сами бутылки – их-то делать просто, а оборудование, которое в них разливает жидкости разные. И да, это оборудование очень недешевым получилось, однако смысл перейти на такую посуду есть. И смыслов ровно три. Первый: стеклянная поллитровая бутылка для молока сама весит полкило – и с этой, которая почти ничего не весит, в магазины приходится возить ровно вдвое меньше груза. И обратно пустую посуду возить тоже много дешевле.

– Ну, это-то я и сам сообразил…

– Вторая причина даже проще: производство лавсана в стране у нас налажено очень неплохо, и получается, что такая бутылка еще и втрое дешевле стеклянной нам обходится. К тому же ее и мыть, после того, как люди ее вернут, не надо…

– То есть будем продукт в грязные лить, что ли?

– Нет, возвратную посуду вообще никто повторно использовать не будет, нужно просто пластик на мелкие кусочки порубить, кусочки уже промыть – и делать из лавсана всякое другое. Например, волокно лавсановое: оттого, что бутылкой попользовались, пластик не портится. Так что и на подготовке посуды на фабриках мы прилично так экономить будем.

– Ты назвала две причины. А какая третья?

– Мелинит – он в производстве гораздо дешевле тола, к тому же у нас фенола производится на порядки больше, чем толуола.

– И ты думаешь, что такого объяснения достаточно? Причем тут вообще тол?

– При том. Мелинит – это же кислота, слабенькая, но кислота. А пикраты металлов взрываются даже от чиха в соседнем здании, поэтому пихать мелинит в снаряды просто так не получается. Да и не просто получается не очень: в японскую войну… ну, в ту еще, сколько раз у японцев снаряды сами по себе взрывались? Но если подумать… Пикриновая кислота плавится при ста двадцати, полиэтилентерефталат размягчается при температуре больше двухсот, и со слабыми кислотами он вообще не взаимодействует. Если мелинит расплавленный залить в такую бутылку, то бутылку эту можно в снаряд пихать без опаски за то, что этот снаряд сам по себе взорвется при перевозке на фронт. Так что если что – Лианозовский молокозавод в день сможет произвести почти двадцать пять тысяч мелинитовых зарядов для артиллерийских снарядов, там только бутылочные формы поменять придется… и специальные формы уже на складах лежат, и на молокозаводе, и на заводе газировки. Пятьдесят тысяч снарядов в день мы уже можно сказать, имеем – а до Нового года только в Подмосковье еще три молокозавода будут запущены, и еще завод газировки в Сергиевом Посаде.

– Старуха, а ты хоть что-нибудь придумываешь, что не для войны… хотя скрипки с роялями… или ты и для рояльной фабрики уже придумала, как ее в военном деле использовать?

– Вы, Лаврентий Павлович, неправильно вопрос ставите. Я же про заряды для снарядов не просто так в самом конце рассказала. Для меня важно то, что людям молоко… ну и газировку покупать удобнее станет, что затраты на доставку продуктов в магазины сократятся, что воровать торговцам станет сложнее, ведь молоко в бутылках они уже водой разбавить не смогут. Но что в мире творится, вы даже лучше меня знаете – и как в таких условиях не подумать, что нужно будет делать, если все же война начнется? Вот я и подумала – и подумала, как на военные рельсы подешевле да попроще перейти. Бутылочная форма стоит около тысячи рублей, на молокозаводе на крайний случай десяток сделали как раз под снаряды – но в цене всего завода это вообще не заметно…

– Понятно… то есть вообще непонятно: ты все время говоришь про ненастоящие деньги, а сама только деньги и считаешь!

– Деньги – это всего лишь мера учета овеществленного труда, и я именно труд и учитываю… по возможности.

– Да уж, учитываешь ты всё хорошо, очень даже хорошо. Тогда посоветуй: кого нам на должность главного учетчика назначить? Сама знаешь, Валериан уже совсем плох, врачи опасаются, что он даже до конца года…

– А у самих что, соображалка отсохла? Тут и думать нечего: Валентина Ильича. Сейчас в НТК четверть предприятий страны, чуть меньше трети сельского хозяйства – а промпродукции НТК выпускает больше половины, а уж в сельском хозяйстве… Товарищ Тихонов планы составлять умеет не хуже Куйбышева и Струмилина, а если ему еще передать аппарат Госплана…

– Хм, почему-то такая простая мысль нам даже в голову не приходила. Но не получится ли так, что после этого НТК, оставшись без такого руководителя, показатели не обрушит?

– С чего бы это? Валентин Ильич же не сам всеми предприятиями руководит, он только говорит, в какую сторону им развиваться – а там уже по Управлениям народ определяет, как эти ценные указания максимально эффективно претворить в жизнь. И, заметьте, направления развития он тоже не единолично придумывает, в НТК работает, если хотите, коллективный разум…

– Спасибо, мне твоя идея даже нравится. Обсудим, решим… последний вопрос: а когда ты новой музыкой народ одаришь? Серго вон давеча интересовался.

– Я вообще-то музыкой занимаюсь когда мне делать нечего, а сейчас дел у меня даже слишком много. Так что пусть Сережа сам музыку посочиняет, у него может и получиться. Только вы ему такое не советуйте, я думаю, что у него в точных науках больше получится: талант есть, и интерес к ним имеется. А вот музыкальный талант… научить человека играть на каком-то инструменте – дело простое, и полезное тоже: все же человек обученный лучше музыку понимать будет, а гармония в душе помогает и любую другую работу лучше делать. Но вот дать человеку именно талант – дело совершенно дохлое.

– Это ты верно заметила… Ладно, спасибо. А эти бутылки-то вообще мыть можно?

– Можно, хоть мылом, хоть даже щелочью. Вот только кипятить бутылки для стерилизации я бы не порекомендовала…

К празднику начал потихоньку проявляться эффект от введения платы за обучение. Вера Андреевна вообще-то запомнила некоторые результаты – но они касались главным образом высшего образования, а вот насчет того, что творилось в школах, она имела лишь самое общее представление. Ну а теперь все увидела своими глазами буквально «изнутри». Хотя бы потому, что поручение об обеспечении оборудованиям химкабинетов в школах с нее никто не снимал.

За неполные две недели число учащихся в старшей школе сократилось почти на десять процентов: те, кто осознал, что плату за старшие классы они не потянут, наперегонки стали забирать документы – ведь без них и на работу, хотя бы учеником, устроиться было нельзя – а люди сильно боялись, что «на всех мест на заводах не хватит». А еще больше люди боялись, что не хватит мест в ФЗУ – и это опасение имело под собой веские основания. А ведь выпускник ФЗУ после года обучения на производстве мог получить зарплату раза в полтора большую, чем проработавший год на том же заводе учеником. Просто потому, что заводской «ученик» – это на самом деле подсобный рабочий, которого к станкам особо никто и подпускать не станет, и научиться он за год ничему и не сможет…

По подсчетам товарища Струмилина, к следующему учебному году количество старшеклассников вообще должно было втрое сократиться, а вот что он не подсчитал, так это сокращение количества школьников вообще. Потому что довольно много кому – в особенности на «новых территориях» – правила предоставления детям образования сильно не понравились, и люди массово стали Советский Союз покидать. То есть далеко не все люди – однако НКИД как-то договорился с Джойнтом, и теперь, если за потенциального эмигранта иностранцы были готовы оплатить расходы на его содержание и заплатить за билеты… Правда и тут все было не так грустно, как предполагала поначалу Вера: из примерно пятидесяти тысяч вынужденных переселенцев из Польши, завербовавшихся в Приишимские степи на строительство канала, почти двадцать тысяч решила что от добра добра не ищут и никуда уезжать не стали. Что, впрочем, практически полностью «скомпенсировалось» массовым выездом большого числа «деятелей искусства». Последние, правда, начали валить из страну не из-за школьной реформы, просто договор НКИД с Джойнтом обеспечил им заметное упрощение всех необходимых процедур – а главной причиной такой эмиграции стало то, что новые законы в области авторских прав полностью пресекло им возможность жить на постоянные выплаты за давно проделанную работу. Да и за новые «творения» безумных гонораров вроде не предвиделось: даже если каким-то невероятным образом получилось бы изготовить многосоттысячный тираж, гонорар за такое издание все равно был сравним с зарплатой какого-нибудь инженера…

Однако Вера сочла, что в целом ситуация улучшается, ведь на предприятиях химпрома все проблемы с кадрами – по подсчетам того же Струмилина – должны были полностью исчезнуть уже к началу следующего лета. В том числе и потому, что на химических заводах даже понятие «ученичество» отсутствовало, а все желающие там поработать отправлялись или в полугодовое училище, или – гораздо чаще – в двухгодичный техникум. И училища с техникумами (иногда совсем небольшие, а иногда и рассчитанные на тысячи учащихся) имелись при каждом заводе…

Еще одним следствием школьной реформы стало существенное увеличение производства продукции легпрома, главным образом швейных изделий. Швейных-то фабрик давно уж в каждом втором городе понаставили – а «высвободившиеся» девочки, шить, как правило, уже умеющие, пошли работать швеями-мотористками на эти фабрики. Товарищи в правительстве этот момент тоже учли, по фабрикам нужные указания еще в середине октября разослали – и теперь чуть ли не половина этих фабрик начала работать в две смены. Тут, конечно, тоже проблем выявилось немало, ведь фабрикам не только швеи нужны, но и ткани с нитками и прочей бижутерией – но это были проблемы решаемые, ведь и ткацкие фабрики тоже стали быстро переходить на двух­ и даже на трехсменную работу. А у них с сырьем проблем уж точно не было: когда хлопок для производства пороха не требуется, то получается гораздо больше этого хлопка направить в текстильную промышленность. Да и о химических волокнах все же забывать не стоит…

А еще товарищ Молотов озаботился по поводу импорта разных тканей. Вот только чтобы обеспечить этот импорт, пришлось немного обездолить отечественных меломанов: почти весь тираж пластинок с новыми записями Вивальди и Бетховена был отправлен в Швецию (откуда они быстро разошлись по всей Европе). Иосиф Виссарионович поэтому даже выразился в том плане, что «можно было бы заранее выстроить еще пару пластиночных заводов» – но он и сам прекрасно понимал, что НТК делает все, что может. А обеспечивать фабрики сырьем на текущий момент было гораздо важнее… впрочем «музыкальный голод» слегка утолили выпуском гибких пластинок на лавсановой пленке: качество у них было, конечно, так себе, зато и стоили эти пластинки копейки (на самом деле их продавали по девяносто копеек в конверте буквально из газетной бумаги), а то, что они не стереофоническими были – так вообще плевать, у народа стереопроигрыватели редко водились…

Кстати, гибкие пластинки и за рубежом определенную популярность приобрели, хотя «официально» их в Европу вообще не экспортировали. Зато довольно много их отправлялось в Монголию и в Корею (а для записи соответствующей музыки в Благовещенске была организована студия звукозаписи). Там и оборудование было попроще (использовались американские рекордеры, работающие на «номинальной» скорости), и тиражные станки попримитивнее были… А вот электрофоны для «ближнего зарубежья» были гораздо более сложными. То есть сами по себе они были практически такими же, как и любые другие, только комплектовались они натриевым аккумулятором, обеспечивающим часа три непрерывной работы, и ручным генератором, которым этот аккумулятор можно было подзарядить где-то в степи. Вот только особой популярностью они пользовались не у кочевников Монголии, а у корейских крестьян: их, по мнению Веры, о таком феномене узнавшей еще летом, привлекала не столько музыка, сколько возможность подключения к аккумулятору небольшого фонарика, позволяющего ночью освещать жилище не рискуя его при этом сжечь…

Когда Валентин Ильич узнал об этой особенности «проигрывателя для кочевников», он с некоторым недовольством поинтересовался у директора выпускающего эти агрегаты завода:

– Ну и зачем мы за свои, между прочим, деньги обеспечиваем всяким монгольским и корейским мужикам все эти радости? Эти же электрофоны мы им продаем вообще по цене ниже себестоимости!

– Это мы международную солидарность трудящихся демонстрируем, и во всем мире об этом знают.

– Да всем плевать на эту солидарность, и никто почти про нее вообще не слышал!

– Кому надо – тот слышал. Но эти, то есть те, кому надо, не слышали от том, что в качестве отхода производства Благовещенский завод электрофонов выпускает еще и армейские радиостанции, с такими же батареями и генераторами, и выпускает их по паре сотен в сутки.

– А зачем тогда мне про солидарность в уши лил?

– Распоряжение Лаврентия Павловича. Сначала всем говорить про солидарность, вот я и привык…

– И правильно привык. А ты не думал у себя и цех по производству нормальных пластинок поставить? А то когда одна фабрика на всю страну…

– Не думал и думать даже не стану. У нас и так с людьми сложности, а уж новое оборудование осваивать… там технология совершенно другая, специалистов нет и готовить их долго. Да и смысла особого в Благовещенске такую фабрику запускать нет: если Дальний Восток пластинками обеспечивать нужно, то фабрику лучше в Комсомольске или Хабаровске ставить: там хотя бы с транспортом проще…

Тогда, летом, Валентин Ильич даже распорядился подготовить проект новой пластиночной фабрики в Комсомольске, но пока еще даже проект полностью закончен не был…

А вот популярность «новой музыки» в Швеции оказалась невероятно большой, и завод в Лианозово теперь практически полностью «на зарубеж» и работал…

Вера, сообщив Лаврентию Павловичу о том, что с музыкой она пока покончила, сказала не совсем правду. То есть сама она играть точно больше не собиралась: все же получалось у нее это дело не очень хорошо, а сидеть и десятки раз повторять одно и то же (а потом смотреть на совершенно невыспавшуюся Мишину физиономию) ей совершенно не нравилось. Но вот насчет того, что денежки она считать умела, товарищ Берия не ошибся – поэтому, когда у нее в голове что-то вдруг красиво уложилось, она срочно вызвала Олю Миронову в Москву:

– Так, девочка, нам… стране срочно нужно заработать у буржуев кучку денег, большую такую кучку, и ты нам в этом поможешь. Только тебе придется изрядно постараться…

– Я… я постараюсь.

– Вот и отлично. Ты где-то через недельку… через две недельки отправишься с концертом в Стокгольм. Не одна отправишься, но сегодня к нам приедет еще парочка таких же, как и ты, самодеятельных музыкантов. И, само собой, толпа музыкантов уже профессиональных. Но с профессионалами все просто будет: отыграете пару раз концерты Вивальди и Бетховена, может еще Баха добавим… а вот тебе придется отдельно попотеть. Так что поживешь недельку у меня, мы с тобой придумаем рекламу для буржуев…

– А что рекламировать?

– Ну сама подумай: ты у нас по музыкальной профессии кто? Будем рекламировать твою альма матер… то есть фабрику товарища Савельева…

Два обещанных Верой «любителя» прилетели из Тугнайска, и привезли с собой свои же «любительские» инструменты. Когда там налаживалось произвоство скрипок, Вера (через Марту) приобрела «для изучения» американский «Аудиовокс» и американский же «Рикенбакер». Но ей ни тот, ни другой инструмент не понравились, и оба она отправила Славе Бачурину на предмет «подумать, как сделать лучше». Ну Слава и подумал, причем подумал он в большой компании неплохих скрипичных мастеров…

«Студия» в Вериной квартире была очень хорошо звукоизолирована, так что Оля там могла резвиться с утра и до позднего вечера, никому особо не мешая. А после обеда приходили и два «любителя», с которыми она репетировала, стараясь получить что-то удобоваримое. Причем парни мелодию, показанную Верой, освоили быстро, благо музыка там была все же примитивной и ее в принципе кто угодно сыграть мог, а вот Оле приходилось изо всех сил стараться, ведь у нее были лишь Верины «благие пожелания» и общая ритмическая картина произведения. Но числу так к двадцатому Вера решила, что «всё отлично получилось, теперь вам нужно просто один раз сыграть это на публике – и будет вам и отпуск, и всемирная слава». А насчет славы она позаботилась отдельно…

Дальше все завертелось просто с невероятной скоростью, и двадцать третьего ноября в большом зале зале Консартюсета в Стокгольме состоялся концерт «того оркестра, который новую интерпретацию Вивальди и Бетховена играл». Несмотря на то, что о концерте объявили всего за три дня до представления, все тысяча семьсот пятьдесят билетов были проданы: народ возжелал живьем увидеть тех, кто исполнял ставшую такой популярной музыку – да и что-то новенькое от них услышать, ведь концерт анонсировался продолжительностью в два с половиной часа. И Марте даже не составило труда договориться с местной кинокомпанией о том, что по крайней мере начало концерта они запечатлят «для потомков» (намекнув, что отснятый материал им показывать в качестве киножурнала никто не запретит). Так что «реклама» вложенные средства отработала на все сто…

Причем только на «открытии концерта», когда на сцены вышли лишь Оля Миронова с двумя гитаристами, а конферансье (швед) сообщил, что «пока оркестр готовится к выступлению, эти замечательные музыканты не дадут вам заскучать». Скучать зрителям не давала в основном именно Оля: она блестяще исполнила некое подобие (хотя Вера и решила, что «близко к ее представлениям») произведения, названное Верой почему-то «Убиратесь!» То есть его дома так называли, а открывать концерт музыкой с таким названием никто, конечно, не рискнул, и было пьеса была объявлена под название строго противоположным: «Fоcus!» – то есть «Сосредоточьтесь!»…

Остальные музыканты классические произведения отыграли тоже великолепно, и народ расходился очень довольным тем, что услышал и увидел.

А уже в понедельник Фрея Аспи прислала Вере (как главе Управления НТК) запрос по ценам на ударные установки, маримбы, другие перкуссионные и «электрические» инструменты с указанием возможных объемов поставки их в Швецию. Причем было похоже, что цены Марту вообще не испугали: они были указаны в страховках и в таможенных декларациях. А страховая стоимость большей ударной установки, на которой играла Оля, составляла, между прочим, двадцать две тысячи крон…

Причем самый большой интерес вызвали именно «электрические» инструменты. Потому что, как Вера прекрасно знала, акустика в большом зале Консартюсета была… не было там никакой акустики, в задней половине зала вообще обычно мало что слышно было – и народ на концерт шел в основном «посмотреть на знаменитостей» (благо что билеты в задние ряды стоили гроши) – а сейчас небольшой оркестр прекрасно слышали все зрители. Потому что на каждой скрипке, вообще на каждом инструменте висели микрофоны, а правильно расставленные на сцене мониторы прекрасно доносили звук в любую точку зала. И Фрея в своем запросе особо подчеркнула, что король Густав не пожалеет даже миллиона крон, если «русские радиоинженеры смогут сделать зал столь же прекрасным, каким он был во время этого концерта».

А затем в шведских кинотеатрах в качестве киножурнала стали показывать «открытие концерта русского оркестра»…

Перед заседанием правительства, посвященного подбитию итогов прошедшего сорокового года и обсуждению планов на сорок первый Валентин Ильич, уже ставший Председателем Госплана, пожаловался Иосифу Виссарионовичу:

– Это вы меня неправильно на Госплан поставили, у нас планировать только Вера качественно на годы вперед умеет.

– Что вы хотите этим сказать? – прищурился товарищ Сталин.

– Что? Вера инициировала строительство барабанного завода во Владимире чуть больше семи лет назад, и почти все это время завод производил… в основном его продукция размещалась в разных складах. Конечно, завод не в убыток работал, он всю советскую пионерию барабанами обеспечивал, но, как выяснилось, Вера его не ради пионерского счастья строила. Сейчас, этой осенью, семь лет после пуска барабанного завода, она пустила в народ – в том числе и в народ зарубежный – новую музыку, то есть дала классике новое звучание… и за полтора месяца со складов Владимирского завода поставила буржуям барабанов на полмиллиона американских долларов! А заказов у завода только на первое полугодие сорок первого уже больше чем за три с половиной миллиона! Причем я только барабанные установки ее считаю.

– Но, насколько я знаю, там изготовлением… и даже проектированием новых барабанов занимается совсем другой человек, товарищ Савельев, если я не ошибаюсь. И он, безусловно, заслуживает, чтобы мы его наградили…

– Да, сами барабаны делаются под руководством товарища Савельева. Вот только Вера Андреевна придумала новый материал для мембран этих барабанов, специальные краски, а еще товарищ Савельев говорил, что всю конструкцию педальных инструментов… то есть тех частей установки, на которых ногами с помощью педалей играют, ему именно Вера сначала описала. И эти… маримбы – их, конечно, уже за рубежом кое-где делают, но вот предложенная Верой конструкция… Стокгольмский оркестр себе сразу две маримбы этих заказал, хотя каждая стоит под сотню тысяч крон! Так вот, обо все этом Вера знала еще семь лет назад, я в этом абсолютно уверен. То есть уверен в том, что она смогла все это семь лет назад спланировать, а теперь поджинает плоды своей прозорливости. Мы все пожинаем ее плоды…

– Валентин, она пусть даже семь лет назад придумала и продумала всю эту затею с барабанами. И она, безусловно, молодец – но даже три с половиной, четыре, да хоть бы и десять миллионов – для нашей страны этого мало. Эти деньги тоже лишними не будут, но ты – в отличие от нее – должен не одними барабанами заниматься.

– Она не только барабанами…

– И я это тоже знаю, но мы должны планировать развитие всех отраслей народного хозяйства, всех, а не только музыкальной индустрии или химии… кстати, я, пожалуй, поддержу ее идею насчет закрытия ГИМНа, про музыку она явно больше всех этих дармоедов понимает… но вернусь обратно к планированию. Ты, как показала практика, прекрасно справляешься с планированием совместной работы самых разных отраслей, а она – все же не справится. Я внимательно и за ней смотрел: она, когда ей кто-то говорит, что хорошо бы сделать это и это, какими-то своими путями изыскивает финансирование и ресурсы – но только если сама сочтет это полезным. Но многие вещи, которые стране необходимы, даже мы полезными сразу назвать не можем, мы часто просто надеемся, что когда-то и от них польза появится. Так вот, твоя работа – планировать развитие всей страны, а Старухи – в рамках составленных Госпланом планов – развивать наш химпром. И с этим она пока справляется, хотя и с кучей перекосов, но справляется. И пусть справляется дальше: у нас каждый должен делать то, что делать умеет.

– Принимаю ваши доводы, но…

– Тебе никто не запрещает ее выслушивать, более того – это входит в твою работу. Но нужно выслушивать и многих других людей, которые часто говорят очень неприятные вещи. Например то, что в Германии за последний год производство оружия выросло втрое…

– Но мы…

– Мы должны быть готовы. Это сделать очень непросто, но мы обязаны быть готовы. Кстати, Старуха как раз готовится изо всех сил – но у нее все же возможности ограничены химпромом. И она это прекрасно понимает, оставляя все прочее на нас, она на нас всех надеется. Так что… ты же не хочешь не оправдать ее надежд? – и губы Сталина расплылись в очень ехидной улыбке…