Старуха 4

Глава 15

Вечером в среду, еще четвертого сентября, Виктор после ужина поинтересовался у жены, почему она ходит такая грустная:

– На работе сильно устаешь? Давай я буду за тобой в Лианозово заезжать. И утром тебя туда отвозить, хоть не придется тебе за дорогой следить и напрягаться.

– Да я не напрягаюсь, просто думаю, как бы побороть систему подготовки зазнавшихся дебилов в Центральной музыкальной школе. Точнее, как сделать, чтобы такие дебилы просто не могли быть приняты в ЦМШ.

– Сделай проще, добейся, чтобы такие в школу вообще не стали поступать. Сами не стали, точнее, чтобы их родители туда не записывали.

– Ты у меня такой умный! Может, тогда подскажешь, как этого добиться?

– Для начала стоит устроить демонстрацию того, что из этой школы выходят… по сравнению с выпускниками других школ, выходят ничтожества. Ведь ты говорила, что в областной, и даже в районных школах качество обучения очень высокое…

– А ты действительно не дурак, я все же правильно за тебя замуж вышла.

– Но вот как это устроить… боюсь, что если объявить какой-то конкурс, то как раз на него ЦМШ никого посылать не станет, скажут, и без конкурсов понятно, что у них лучшие выпускники.

– Зато я знаю… то есть появилась у меня интересная мысль. Единственное, что мне потребуется много времени чтобы все устроить, хотя… три дня в неделю у меня в Лианозово окна в дневном расписании, я как раз их и использую.

– Валяй, если от меня помощь какая понадобится… ага, Лиза опять плакать на сон грядущий готовится. Ты сыграй что-нибудь такое – ей очень твоя игра нравится, она, когда ты играешь, даже описавшись плакать забывает.

Когда Вера отошла от рояля, Лиза сидела в манеже с широкой улыбкой на лице и что-то весело гугукала.

– Вот видишь, дочке твоя музыка очень нравится. Мне, кстати, тоже, а раньше я эту вещь не слышал. Кто написал?

– Понятия не имею, просто вдруг в голову пришло.

– Красиво получилось… ты знаешь, я абсолютно уверен, что эту музыку должны услышать не только мы с Лизой. Ты сейчас просто лишний раз доказала – мне доказала – что в Консерваторию тебя приглашали совершенно заслуженно. А музыку эту ты просто обязана на пластинку записать!

– Вот прям щяз брошусь записывать! По-хорошему там еще струнный оркестр должен играть, и еще что-то… я пока не пойму что. Но ты и сам знаешь, с написанием нот у меня проблемы.

– Ну да, конечно!

– Записать я их могу, но получается очень долго…

– Зато сыграть ты можешь вообще без нот, так что Родина тебя не простит, если ты ее, Родину, оставишь без музыки. А закорючки на бумажку полосатую нанести… твоя подруга из Пушкино, Надя, ведь это легко сделать сможет. Давай, я за ней в воскресенье заеду? И нужно музыку эту как-то назвать…

Почему-то у Веры в голове крутилась какая-то Аделина, но прокрутив в голове всех знакомых, она смогла вспомнить лишь управляющую бельгийским торговым представительством компании Марты – мелкую и довольно склочную тетку возрастом под полтинник. Ее даже Марта с трудом переносила, но вот торговать всяким та тетка умела исключительно хорошо… Однако сопоставить ее и прозвучавшую сейчас музыку Вера все же не смогла:

– Назову пьесу просто: баллада для дочери – вот как Лизавете она понравилась. Кстати, пора эту хулиганку переодеть на ночь…

В четверг, когда Вера после первой пары неторопливо шла по территории Лабораторного завода, ее окликнул Миша Терехов – инженер по радиоаппаратуре, один из трех «изобретателей студийного магнитофона»:

– Привет, Старуха, давненько я тебя не видел. И к нам ты теперь вообще не заходишь… что делаешь?

– Как всегда, лекции читаю, семинары провожу, лабораторки всякие…

– А я спрашиваю, что ты делаешь вот прямо сейчас?

– Думаю. У меня сейчас окно, но обедать вроде рано, однако потом у меня еще две пары без перерыва – и я думаю, чем бы таким перекусить, чтобы с голодухи не помереть после четвертой. И когда перекусить: сейчас или перед началом следующей пары.

– То есть через час? Тут, мне кажется, никакой разницы не будет.

– Через два часа, даже чуть побольше: у моих перед третьей парой как раз обеденный перерыв.

– Тогда пошли со мной: ребята со студии откуда-то сманили в наш буфет очень хорошего повара, он такое творит! Лично я уже дома больше не обедаю, и даже не завтракаю. А по возможности и не ужинаю.

– А жена тебя за это не побьет?

– Так она тоже на студии работает, мы с ней на пару питаться ходим. И даже детям из нашего буфета ужин носим…

– Тогда пошли, оценим вашу выдающуюся кухню. Но я-то ладно, а почему ты по территории без дела бродишь?

– Я с делом брожу. Сашка Соловьев из своего Владимира привез маримбу стеклянную, говорит, что по твоему заказу ее сделал. Но он, похоже, тебя боится, попросил меня за тобой сходить.

– Так уж и боится?

– Может быть, а может и нет: он сейчас в студии эту шайтан-машину устанавливает. Вот уж не повезло бедолаге!

– А в чем не повезло?

– Он еще барабанную новую установку привез, тоже как стеклянная выглядит. Прозрачные барабаны, он их из полиакрилата сделал. И сам-то он на ней играть давно уже научился, а вот ребята из консерватории… так что днем он в студии, а после обеда музыкантов стучать по всему учит. Вроде как трех человек учит на маримбу играть, и человек пять – на барабанах. А в результате ему просто поесть получается некогда. И знаешь что? Ему спиться не дает лишь то, что ты за пьянку сразу с работы выгоняешь, невзирая – потому что музыканты эти часто до свинского состояния напиваются. Ну и то, конечно, что он с женой сюда приехал…

В буфете – точнее, в небольшой столовой на полтора десятка столиков – было, несмотря на совершенно «не обеденное время» – довольно людно. То есть мест там не было, но когда Вера посетовала на то, что она поддалась Мишиным уговорам и не пошла в студенческую столовую, но Миша ее успокоил:

– Мы в студии поедим, причем без суеты, там место есть. Ираклий Константинович! – обратился он с здоровенному, под два метра ростом, повару, – к нам гостья пришла, Вера Андреевна. Вы не могли бы для нее сделать легкий такой перекус? Мы будем в новой студии…

– А времени у гостьи сколько? – поинтересовался, судя по сильному акценту, грузин.

– Часа полтора…

– Тогда я все приготовлю, попрошу Ларису вам еду принести… где-то через полчаса готово будет.

– Вот, заходи, – Миша пропустил Веру вперед, – это наша новая студия. Видишь, сколько тут места? А там как раз эту стеклянную маримбу Сашка и ставит… уже поставил и убежал куда-то. Но скоро вернется!

– А это что за страшный сундук? – спросила Вера, глядя на огромный электрический агрегат, занимающий почти все место перед огромным окном, отделяющим аппаратную от студийного зала.

– Это – пульт управления вон тем магнитофоном, – и Миша показал уже на другой металлический ящик, занимающий половину задней стены студии.

– Насколько я помню, у вас магнитофоны все же поменьше были…

– Ну да… только этот – не просто магнитофон, у него сразу двадцать четыре стереофонических дорожки. Для записи-то пластинок звук, исполнение должно быть идеальным – а если какой-то музыкант сфальшивит, то все заново приходится играть. Вот мы и придумали: там, в студии, когда оркестр играет, мы разные инструменты помещаем в клетушки… стенки ставим такие же стеклянные, как и в аппаратной, с трехслойным стеклом, и пишем их по-отдельности. И если кто-то сфальшивит, то переигрывать приходится лишь одну партию. При этом – вот тут на пульте специальные переключатели есть – тот, кто заново партию играет, через наушники слышит все остальные партии, то есть как бы вместе с оркестром свою партию исполняет. Мы уже попробовали, две пластинки таким образом уже записали…

– То есть с этим магнитофоном можно вообще каждую партию отдельно играть?

– Наверное, да.

– А как вы добиваетесь синхронности звука?

– Очень просто: все пишется на одну пленку, а работает каждая головка на запись или на воспроизведение, вот этими переключателями и устанавливается. А когда все готово, мы просто все каналы на воспроизведение ставим. Тут каждый канал можно для стереофонической записи сдвигать вправо-влево, громкость для каждого отдельно регулируется… мы с ребятами этот аппарат почти два года делали! Хотя все равно хреново получилось: тут пленка шириной в шестнадцать сантиметров используется, ее даже переставлять нельзя, потому что сразу настройка каналов сбивается, перекос головок заметный получается – а всей пленки хватает всего на десять минут записи. Сейчас ребята во Фрязино думаю, как бы эту проблему решить, а пока…

– Миш, как я поняла, тут теоретически один человек может по очереди все партии исполнить?

– Хм… действительно. А что, хочешь попробовать?

– А студия плотно в работе занята?

– Вообще не занята, мы только аппаратуру настраиваем, так что в план ее еще не включили. И, опять же, микрофоны еще не все изготовлены, так что до конца октября…

– Тебя мне просто господь бог послал, не иначе. Значит так, у меня во вторник двухчасовое окно и в четверг, а в пятницу вообще с двенадцати до четырех… у тебя для этих твоих железяк электрических операторы есть?

– Пока я за оператора, и Володька – но он сейчас во Фрязино…

– Сможешь мне выделить время в мои перерывы? И свое уделить в качестве оператора?

– Старуха, ты меня обидеть что ли решила? Вся студия и я вместе с ней в твоем распоряжении! А вот и перекус принесли…

– Ты вроде произнес слово «легкий»…

– У Ираклия Константиновича «легкий» – это как раз вот столько. А «плотный» мы заказываем только если нас тут сидит человек пять, и сидеть мы всю ночь собираемся…

Подошедший вскоре Саша Соловьев тоже получил массу «ценных руководящих указаний», но он принял участие лишь в первой сессии звукозаписи, а потом просто вызвал из Владимира молодую девчонку, которая – по его словам – «с любыми ударными куда как лучше меня обращаться умеет». И оказалось что да, умеет: она мало того, что занималась изготовлением маримб на заводе, так еще и в заводском ансамбле играла – как раз на ударной установке. А за плечами у нее была Владимирская музыкальная школа по классу фортепьяно – и до конца месяца у Веры времени на отдых вообще не оставалось. И ровно в тот момент, когда Вера объясняла девочке Оле «а сейчас ты на маримбе делаешь вот так: динь-дон, динь-дон… про другие инструменты не думай, они уже свое отыграли… а микрофоны твои мы, пожалуй, поставим вот сюда…», Станислав Густавович, вытащив откуда-то бутылку сока и пару пирожков, приступил к объяснению того, как работают разные финансовые системы…

– Вот смотрите: есть у нас десять рабочих, которые живут в этой замечательной табуреточной стране, и каждый идет в лес, зубами – на манер бобра – сваливает дерево, зубами же вытачивает все заготовки для табуретки, затем табуретку собирает – и каждому приходит его личное счастье. Почти каждому: у кого-то зуб заболел, у кого-то злой сосед бревно подгрызенное украл – а без табуреток народ мрет! И очень скоро вымрут все. Но тут приходим мы, вообще с другой планеты приходим, поэтому обходимся без табуреток – и безобразие это прекращаем. Теперь у нас табуретки делает только один человек, двое делают ему топоры и стамески, чтобы табуретки быстрее производились, еще двое делают инструменты для тех, кто делает топоры со стамесками. Один руду копает, чтобы было из чего инструменты делать, а еще один рудокопу кует кирки и лопаты. Один человек – мы же в будущее смотрим – учит детишек этих рабочих всякому, еще один – всех лечит, чтобы работа шла без перерывов и сбоев. Ну и последний, самый крепкий мужик, ходит с мечом вокруг остальных и от злых соседей всех защищает. Мы вот все организовали так замечательно, но возникает вопрос: как всех таких трудолюбивых тружеников за работу вознаградить? Точнее, как распределить конечный результат труда, то есть табуретку, между всеми, в процессе участвующими? Ведь потребности-то у всех разные, и желания разные. Но с этим люди все давно решили: они придумали деньги. И рабочие получают денег по результатам своего труда: лучше поработал – больше получил.

– Это-то понятно.

– Теперь, раз уж мы такие мудрые пришельцы, устанавливаем цену на каждую табуретку в десять рублей. Сколько из этой суммы платить табуреточному мастеру?

– Вот это-то я из вас и пытаюсь вытянуть!

– Ответ прост до безобразия: раз уж мы продает табуретку людям по себестоимости, а себестоимость включает в себя труд десяти человек, мы платим мастеру рубль. И по рублю платим каждому, кто вообще в процессах был задействован. Выходит, что себестоимость табуретки у нас равна десяти рублям: мы же всем рабочим за нее именно столько заплатили…

– А врач или учитель, они разве в производстве…

– И они тоже участники, без них все производство встанет: люди заболеют и умрут, а необученные детишки их заменить не смогут. И воина тоже учитывать приходится.

– Ну, это тоже понятно. А вот как работает финансовая система и причем тут эти… как их… виртуальные деньги…

– Вот сейчас всё самое интересное и начинается. Для простоты предположим, что все рабочие трудились одинаково усердно, и каждый свой рубль честно заработал. Но чтобы быть в этом уверенным, мы все же должны труд каждого учитывать, а деньги как раз и есть мера учета труда. Овеществленного труда, нас вообще не должно волновать, как сильно рабочий при выполнении своей работы потеет и пыжится. Он свою работу сделал – скажем, изготовил станок – и заработанный рубль получил. То есть, выходит, у нас табуретка стоит десятку, а станок для ее изготовления – всего один рубль.

– Но ведь…

– Вот именно! Мы в такой модели все сопутствующие расходы и весь труд, не связанный непосредственно с производством товара народного потребления, отнесли на последний этап общей работы. Но деваться-то нам тут некуда: рубль мы обратно в казну получим только когда продадим этот народный товар народу, у нас нет другого источника этих рублей! Наличных рублей.

– Чушь какая-то получается…

– Это ты еще не сообразил, насколько эта чушь дурацкая выходит. На самом деле в такой системе нам проще отдать всю десятку табуреточнику, и он уже пусть сам платит на инструмент, а инструментальщики дальше по списку. Но при этом врачу и учителю скорее всего вообще ничего не достанется, так что мы должны эти денежки из стоимости табуретки сами уже вычесть… а табуреточник может решить, что лучше уж поменьше инструментальщикам заплатить и табуреток поменьше сделать – и при этом себе не одну, а сразу две оттяпать. Но мы тут просто возвращаемся в первому варианту, когда все деньги мы полностью распределяем.

– Ну, и распределим…

– Но при этом мы не можем узнать, кто сколько чего на промежуточных этапах сделал. А чтобы это знать, мы должны вести учет и промежуточной продукции – а это проще всего все же в деньгах считать. И тут возникает второй контур финансовой системы: у нас же все государственное, мы рабочим только за их труд платим – а вот кто на сколько натрудился… Мы должны установить цены и на промежуточные продукты – а у нас получается, что табуреточник наработал на десятку, а все остальные – только на один рубль. При том, что трудились-то они одинаково упорно!

– Действительно, полная чушь…

– И вот чтобы все это чушью быть перестало, мы просто вводим безналичные… точнее, виртуальные деньги. Считаем, для простоты объяснения только, что все нарабатывают продукта на примерно одинаковые суммы. Тогда станок, поступающий табуреточнику, будет стоить не два рубля, а уже двадцать рублей. Но вот эти самые рубли – они в денежный оборот для покупки товаров народного потребления не поступают, они используются исключительно для учета всех ранее произведенных затрат. Поэтому эти деньги и нуждочки-то нет превращать в какую-то материальную форму, это будут только циферки в счетах. И эти внутренние цены мы вообще какими угодно сделать можем, для них главное – чтобы они одинаковыми были на всех этапах производства. А вот считать в рублях или в миллионах – нам разницы никакой нет, разве что чернил при миллионах потратить больше придется.

– Интересно, то есть у тебя получается, что табуреток мы сделали на рубль, а товаров произвели на десять? Или даже на сто?

– Товаров мы произвели на рубль, а все остальное – это не товары, это исключительно средства производства товаров. Но, чтобы не усложнять, проще считать всё все же в исходных рублях – и тогда получается, что станок действительно у нас стоит два рубля – но рубля-то безналичных, то есть виртуальных, ненастоящих! И в нашей такой выглядящей совершенно вроде бы по-дурацки системе мы просто должны держать в уме, что виртуальный рубль в десять раз… в семь, так как у нас рабочими семь из десяти человек трудится, в семь раз более дорогой. Или что средства производства у нас в семь раз дешевле получаются. Но здесь главное заключается в том, что наличный и виртуальный рубль друг в друга в принципе не конвертируется. Как, например, таблица Менделеева не может быть сконвертирована в таблицу умножения…

– Кажется, я понял… но все равно при чем тут, например, германская экономика?

– Граждане, следите за руками! Суть в том, что эти безналичные виртуальные деньги предприятия – любые предприятия – могут потратить только на приобретение средств производства. Гитлер ввел у себя в чем-то социалистическую финансовую систему: все расчеты государства с предприятиями ведутся только в таких виртуальных деньгах, и они – предприятия эти, ну и их владельцы – просто вынуждены их тратить на развитие производства, ведь никаким иным способом их потратить нельзя. И в Германии рост промышленного производства получился просто феноменальный! Но главфашист сделал одну существенную ошибку: он не ликвидировал у себя капиталистическую собственность на средства производства. У нас все средства производства государственные, и нам в целом плевать, будут эти производства реальные деньги в виде прибыли приносить или нет. А у него буржуям прибыль нужна, и они согласились с такой двухконтурной системой лишь на время. А теперь как раз время и подошло – но расплатиться с ними реальными деньгами немецкая экономика не в состоянии, просто потому, то в виртуальных деньгах сейчас у них сосредоточено почти что восемьдесят процентов капитала. Больше, чем весь доход всех предприятий лет так за пять…

– И что?

– И то: чтобы расплатиться со своими капиталистами, Гитлеру нужно то, чем расплачиваться можно, просто отобрать у других стран. То есть для него единственный выход из экономической задницы – это война. А у нас, когда жадных капиталистов нет, столь же единственным выходом является дальнейшее развитие и наращивание промышленного производства.

– Вот теперь стало более или менее понятно. А ты еще про какой-то третий контур говорил…

– Это целиком придумка Веры Андреевны, и реализация третьего контура – тоже на ее совести. Она придумала вывести за границы этих двух контуров валютную составляющую. Не вообще внешнюю торговлю, а… в общем, она все организовала так, что в третий контур финансовой системы попросту сваливаются лишние товары и промышленная продукция, которую наша экономика пока переварить не может.

– Это какая?

– Например, она шведам за очень большие деньги поставляет пластиковые цилиндры и поршни для компрессоров холодильников. Когда она это начала делать, наша промышленность просто была не в состоянии эти компрессоры в таких объемах выпускать, а вот цилиндров и поршней меньше делать было тоже экономически не выгодно: там химия эффективно работает только если реакторы большие и высокопроизводительные. Вот она излишки буржуям и слила… но это так, в качестве примера. А сам по себе этот третий контур очень интересен, она его называет буферным – это как растворы какие-то, которые при добавлении кислот или щелочей какую-то там пэаш постоянной держат. Ну так вот, в этот контур она сливает избытки любой продукции, а из него в нужный момент пополняет либо объемы товаров народного потребления, либо промышленного производства. То есть этим третьим своим валютным контуром она поддерживает постоянный баланс между производством ТНП и производством средств производства. Причем баланс поддерживается не только в случае недостачи чего-либо, но и в случае перепроизводства чего угодно. То есть контур поглощает практически любые избытки и компенсирует любые недостачи в двух основных контурах.

– В основном, как я вижу, она недостачи компенсирует…

– Зрение проверь: чтобы недостачи компенсировать, этот контур нужно с неземной силой избытками накачивать. И сейчас почти весь химпром, да и половина других предприятий НТК, именно производством избытков и заняты.

– Но если заранее известно, что будет чего-то избыток…

– Лаврентий, ты об этом лучше у нее спрашивай. А я могу сказать лишь одно: в НТК избыточных мощностей невероятно много, но если припрет…

– Что ты имеешь в виду под словом «припрет»?

– Случайно практически знаю, спорил с ней по поводу складских запасов на ее заводах… комбинат в Бобриках, который для женских прокладок полимер делает, за неделю может переключиться на оснащение свыше двадцати тысяч артиллерийских снарядов в сутки, а сами снаряды в тех же количествах будет делать завод, на котором сейчас полуоси для легковых автомобилей изготавливают. Завод, который каски мотоциклетные и велосипедные делает, через три дня будет делать по десять тысяч касок уже армейских…

– Кстати, про каски: почему у нее цена получается больше пяти тысяч в этих… в виртуальных деньгах, а в реальных всего полтораста рублей? Это ты мне объяснить можешь?

– Легко. Сто пятьдесят – это сколько рабочие на заводах получают, на всех заводах, где и каски, и материалы для них делаются. А остальное – это виртуальные деньги, в которых учитываются затраты энергии на всех этапах производства и затраты на постоянно проводимые там НИР. Но это опять всего лишь совершенно виртуальные цифры: мы тут с Глебом недавно обсуждали кое-что, так он подсчитал, что если все ее предприятия – точнее, все электростанции, которые на предприятиях НТК действуют – соединить линиями электропередач, то нам на Урале и в Сибири года три новых электростанций строить не нужно будет: электростанции там с огромным запасом по мощностям выстроены и большую часть времени они вообще вхолостую топливо жгут. Но – жгут, потому что на ночь их не выключить. Поэтому и энергозатраты на каски те же выглядят грустновато, но когда Глеб все же все это в единую сеть соединит, то виртуальная цена каски сразу упадет втрое. А еще нужно учитывать, что предприятия, которые только на армию работают – они чистые потребители, их-то продукция дальше по цепочкам производства не передается, так что и выручки – даже виртуальной – они обеспечить не могут.

– Вы, я гляжу, уже на «ты» перешли? – с улыбкой спросил подошедший Иосиф Виссарионович.

– А куда деваться? Если на «вы», то как-то неудобно собеседнику в рыло дать… – усмехнулся Лаврентий Павлович. – Слава, я, конечно, далеко не все понял, но вроде основное усвоил, а если что – я к тебе еще зайду.

– Заходи… если найдешь меня.

– Я – найду, у меня руки длинные.

– Так, товарищи, заканчиваем дискуссии, уха уже готова. А если припечет, то по дороге домой доругаетесь…

В последних числах сентября Вера, позвонив в Пушкино Наде Новиковой, притащила в Лианозово ее с несколькими учениками, а еще – по просьбе уже Нади – приехали и несколько преподавателей-скрипачей из разных подмосковных музыкальных школ. Вера с ними немножко позанималась, а затем, плюнув на свои бесплодные попытки, пригласила одного из студентов Консерватории, обучающегося на дирижера:

– Значит так… как там тебя, Борис? Борис, нам нужно сыграть вот это, и сыграть так, как я хочу. Потому что у нас времени больше нет на сыгрывание, а без дирижера почему-то скрипачи идут кто в лес, кто по дрова.

– А партитуры каждому выдать?

– Выданы уже, но их же учили только с дирижером работать – вот с тобой они и поработают. Под фонограмму фортепьяно, так что тебе, думаю, просто будет: ты ее заранее прослушаешь сколько угодно раз, ритмом проникнешься…

– Но если под фонограмму, то и вы, наверное, оркестром дирижировать сможете?

– Если бы я хоть примерно понимала, как там руками махать нужно… так что принимай оркестр и изобрази мне прекрасную музыку.

– Я… я попробую. Но предупреждаю: раньше я только своими сокурсниками дирижировал… иногда.

– И теперь будешь до глубокой старости из-за этого от работы увиливать? Наберись мужества: ведь тебя ждет всемирная слава! Твою фамилию на пластинке напечатают… мелкими буковками. У меня сейчас как раз семинар, я часа на два отойду, а ты пока музыку послушай, потренируйся… Миша тебе поможет. Но мы сегодня кровь из носу должны запись произвести. Еще вопросы есть?

– Старуха, – обратился к Вере Миша, когда запись закончилась (очень поздно закончилась, Вера даже домой позвонила и предупредила, что ночевать сегодня не придет), – честно признаюсь: ну никак не ожидал я, что ты в одиночку Вивальди так исполнить сумеешь. Но жутко рад, что первым все это вместе услышал… а между прочим, еще до тебя услышал, когда фонограмму сводил!

– Врешь, я ее тоже слышала, ведь ранее записанные дорожки я тоже при игре слышала.

– Ну да, но я о другом спросить хотел: у нас получается две пластинки, и на всех ты играешь… а Вивальди ты вообше одна исполняешь.

– И Оля!

– Ну, на ударных она, но все остальное… я все это к чему: на этикетке какое имя писать?

– Какое? Знаешь что, а напиши-ка ты фамилию Андреева, хоть муж порадуется. Но пластинки ты, когда тираж штамповать начнешь, мне по пять штук отложи.

– Я тебе по коробке отложу, будешь всем родным и знакомым дарить и хвастаться. И, сдается мне, Вера Андреева на всю страну прославится: твоя «Баллада для дочки» – это вообще чудо какое-то… Да и остальное: я раньше на Вивальди вообще на смотрел, а ты так сыграла… «Мелодия» пятитысячными стартовыми тиражами точно не отделается.

– Болтун! Впрочем… а на «Аделине» обязательно напиши…

– На какой Аделине?

– Тьфу, задумалась… на пластинке с балладой обязательно напиши, что исполняет…

– Вера Андреева!

– Детский скрипичный ансамблю Пушкинской музыкальной школы! А на конверте всех детишек поименно укажи!

– Как прикажешь… считай, что уже указал. Я думаю, что в понедельник тираж начнем печатать, зайдешь за авторскими экземплярами?