Статьи и проповеди. Часть 8 (25.03.2013 – 14.12.2013)

Время творчества: нужно думать и всему учиться (20 апреля 2013г.)

Без четких критериев, без осмысления явлений все отсылки к авторитету старины не способны удержать волну изменений. Мелочи, вызывающие споры, со временем только множатся, перспектива уходит из жизни. Мир захлопывается изнутри, превращаясь в некую тюрьму, где добровольные узники ведут жаркие, но только им понятные дебаты.

Старообрядчества, как законченного и руководящего народной жизнью религиозного явления, давно не существует. Между прочим, слава Богу! Но целый ряд психологических установок старообрядчества живут в нашем сознании, и степень их живучести не обещает близких перемен.

Так, например, в спорах об истине, старообрядцы, лишенные всякой школы и всякого мысленного искуса, всюду выдвигали аргумент «старины». Чем двоеперстие принципиально отличается от троеперстия? Да ничем. Просто «так искони было». Сугубое Аллилуйя правильное или трегубое? Никто не выяснял смысл, но все искали повода обвинить противника в ереси, и тем снять проблему. Почему нужно иконы писать, как Рублев, никто объяснить не мог. Не было для этого ни богословских знаний, ни ясных понятий, ни соответствующего языка. Было просто ощущение, что «вот так надо», а «так — не надо». Вывод: «пишите так».

Но без четких критериев, без осмысления явлений все эти «так» или «не так», все отсылки к авторитету старины не способны удержать волну изменений. Мелочи, вызывающие споры, со временем только множатся. Каждая муха становится слоном, и за этого ложного слона готовы не только спорить, но даже умирать. А между тем перспектива уходит из жизни. Она сначала суживается, а затем исчезает, и мир захлопывается изнутри, превращаясь в некую тюрьму, где добровольные узники ведут жаркие, но только им понятные дебаты.

Психологический «старообрядец» очень чувствителен к изменениям мира. Он ощущает нутром, что бытие расшаталось. Он не согласен с тем, что бытие меняется, и страстно жаждет заключить его в однажды данные внешние формы. Однако сами перемены он ощущает остро, и оттого злится. Оттого и бежит в милый быт, в мечту, в старину, в то, что ему кажется «искони». Вместе с тем бежит вообще от истории и от участия в ней, а если остается в истории, то только с тем, чтобы ругаться и говорить, что «раньше лучше было». Наконец, когда становится ясно, что бытие не удастся скрепить некой формой, обрядом, начинает страстно ждать всемирного конца.

Об этом стоит говорить не для того, чтобы погрозить пальчиком делам давно минувших дней, временам Аввакума и Никона. Психологически хватание за привычную форму и нетерпимость к любой постановке честных вопросов остается и сегодня нашей мысленной атмосферой. Только теперь роль «старого обряда» у нас играет та церковная смесь синодальной эпохи, в которой веками православие смешивалось с католицизмом и протестантизмом. К этой странной смеси мы привыкли, и ее называем нормой.

Вопросы проповеди, оглашения, частоты причащения, серьезного богословского отношения к Таинствам, превращения приходов в общины и т. д. у нас ставятся в атмосфере напряженной недоверчивости. То, что летом зимнее не носят, всякой хозяйке понятно, и то, что растущему организму нужно качественно питаться, а смертельно больному довольно капельницы, тоже не встречает сомнений. Сомнения возникают тогда, когда речь идет о живых нуждах Церкви, вошедшей в новый этап странствования.

Церковь должна быть открыта к вопросам сегодняшнего дня, а корнями Она должна пить воду с апостольской глубины. Без такой глубины корней мир просто сметет или поглотит Церковь. В самом худшем случае мир просто проигнорирует Ее, как компанию людей, зачем-то одетых в старые одежды. И вот люди, боящиеся апостольской глубины, решаются огородиться от всех, от сегодняшней жизни со всей ее конкретикой, решаются даже проклясть её — сегодняшнюю жизнь, только оттого, что в них самих нет глубины и свободы. При таких псевдо-благочестивых потугах Православие рискует стать тем, чем никогда не было — сектой.

Есть два сектантства — традиционное и тоталитарное. Традиционное характерно замкнутостью, ощущением избранности и презрением к остальному миру. Таким людям тепло на свете от чувства собственного «величия», даже если их всего — горстка. Они кровожадно предвкушают массовую гибель миллионов, и свой триумф на этом фоне. Тоталитарное же сектантство наоборот характерно смелостью, переходящей в наглость. Они доказывают себе и миру, что избраны тем, что властвуют над жизнью здесь и сейчас. Они активны в проповеди. И одновременно в бизнесе. Их тянет во власть — там их таинства. Корни, очевидно, растут от Кальвина, но самим сектантам это неинтересно. Всякая глубина им чужда, как жемчужное зерно — крыловскому петуху. Православию же нужна именно глубина, чтобы не быть ложными «духоносцами», и нужно любить, а не презирать неверующих людей, чтобы не превратиться из малого стада в малую секту человеконенавистников.

Без сомнения в Египте были чеснок, дыни и репчатый лук, да и само пребывание в Египте не сулило особых опасностей. Одни только унизительные тяжести, зато есть кров и пайка. А странствие в Землю обетования — это уже опасное приключение, и каждый день — новые вводные. Странствие требует героизма и быстрой реакции. То, что вчера было хорошо, сегодня уже может не оправдать себя. В атмосфере чудес, войны и скудного странствия нужно получить Закон и приучиться к этому Закону, с тем, чтобы новую Землю заселил уже новый народ. Все это так противоположно однажды и навсегда освященному быту! И «бытовик» будет обязательно бунтовать. Что вы! Как так можно! Ведь раньше так не было! А ведь именно «переход» и есть «Пасха». Странствие, движение, война. Овладение землей — пророчества о вхождении в высшую реальность. И вера наша Пасхальна. Так что ж мы так любим сидеть в Египте старых привычек, вместо того, чтобы идти в область духовной свободы?

Надо, кстати, спросить себя, почему раньше многого не было? Почему те же молитвы об оглашенных бережно читаются веками (!), а самого оглашения столетиями не было? Почему часы читаются, чтобы только «вычитать», без всякого соотношения к времени суток, для которого они составлены? И часовни строятся. Но я не видел, чтобы там в положенное время читался первый час, и третий, и шестой. Почему мы вечером говорим «исполним утреннюю молитву нашу Господеви», а утром: «исполним вечернюю молитву»? Это что, неважно? Или наоборот, это апостольское предание такое — перепутать ночь и день, и теперь нужно глотки грызть за сохранение этой странности? Кто и где за редчайшими исключениями готовит людей к Крещению через серьезное оглашение? Кто вообще на труд учения и благовествования смотрит с должной серьезностью, поставляя эти труды в главную обязанность пастыря, а не в побочную нагрузку, которая без труда и страха игнорируется?

Стоит разобраться, какая из черт нашей церковности родом от апостолов Петра и Павла, а какая от «тети Дуси» или от «брата нашего Синода», или от кремлевских уполномоченных недавнего периода, или же от семинарских учебников, списанных с иезуитских учебных пособий. А какая «традиция» вообще от лени родилась, потому что есть и такие. Не стоит защищать в церковной действительности весь наличный фактаж, потому что в этом фактаже находятся явления вовсе защиты не достойные. Мы конечно «жаворонков» на Сорок Севастийских мучеников испечём, и в Благовещенье птичку на волю выпустим, но ведь мы не этим спастись надеемся.

Евреи слушали Иеремию в сладость, пока он им всю правду не открыл. После этого ждал его уже вонючий тинный ров с угрозой смерти. Ирод слушал Иоанна в сладость, пока Иоанн не трогал его личную жизнь. Чем все закончилось, помнит всякий, знакомый с темой Усекновения. Исайя входил во дворцы с мудрым словом, наставлял молодежь и возвещал удивительные вещи, но был перепилен пилой в конце концов. Двигали пилу руки возмущенных евреев. Тот же внутренний механизм проявляет свою работу и в отношении Иезекииля. Господь говорит ему: «А о тебе, сын человеческий, сыны народа твоего разговаривают у стен и в дверях домов и говорят один другому, брат брату: “пойдите и послушайте, какое слово вышло от Господа”. И они приходят к тебе, как на народное сходбище, и садится перед лицем твоим народ Мой, и слушают слова твои, но не исполняют их; ибо они в устах своих делают из этого забаву, сердце их увлекается за корыстью их. И вот, ты для них — как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий; они слушают слова твои, но не исполняют их. Но когда сбудется, — вот, уже и сбывается, — тогда узнают, что среди них был пророк» (Иез. 33:30-33)

Очень понятный и простой подход. Говори, чтобы нам было приятно, но обличать, учить, указывать, будить совесть не смей. Будь любезен — ругай всех чужих, но не наших. Не жалей их, басурманов. Нам это приятно. Мы словно возвеличиваемся, когда иные унижаются. Нас и всё наше непременно хвали, даже — взахлёб. Без этого никак. Ошибки наши, и падения, и поражения объясняй происками коварных врагов. Бог да воздаст им! Бог да сокрушит им зубы! Бог да свернет им шею, и еще, то и то пусть сделает им Бог, и даже больше сделает. А мы, мы что? Мы жертвы заговоров и обманов. Но у нас великое будущее. Вот это нам говори, а другого ничего нам не говори. Иначе случится с тобой то, что уже случалось с некоторыми. Не доводи до беды.

Таков негласный коллективный заказ, формирующий повестку дня проповедника «с приятным голосом». Отсюда и те крики, когда слово чешет не по шерсти: «я не ожидал от вас!», «и вы туда же!», «и ты, Брут; и ты Кассий!»

Наше время не время реставрации, поскольку многое исчезнувшее не имеет права возникнуть вновь. Наше время — время творчества. Вообще любое время — время творчества. Если что-то питает нас из дошедшего от прошлых веков, то оно рождено было в труде, со слезами, в атмосфере непонимания. Нынче время собирания помыслов и всенародного (под народом разумею церковный народ, а не этносы) обучения. Учиться нужно молитве, истории, богословию. Учиться также нужно трудолюбию и ответственности, умению общаться и элементарной вежливости. Всему нужно учиться, потому мы почти ничего не умеем.

Я действительно верю в наше великое будущее, и даже временами чувствую его, но путь к нему лежит не через хвастливое самолюбие и привычный церковный быт, рождающий ругань по мелочам. Путь к нему лежит через исполнение самой простой по звучанию и самой тяжелой по исполнению заповеди, данной Аврааму: «Ходи предо Мною и будь непорочен» (Быт. 17:1)