Статьи и проповеди. Часть 8 (25.03.2013 – 14.12.2013)

«Здесь лежит Маруськино тело»? (13 августа 2013г.)

Прот. Андрей Ткачев, “Интервью” (из книги “Пыль на соломенных погонах”)

98% населения страны не православные. Это ужас или это не ужас? Церковь может пережить эти цифры как катастрофу, чтобы измениться, чтобы понять, что, может быть, наше спасение зависит от этих людей. Или не зависит?

Мне кажется, мы не имеем права не пережить этот ужас как ужас. Мы не имеем права не знать, что он существует. Не имеем права придумывать ему оправдания, с самых разных историософских позиций, вспоминая или о Петре Первом, или о масонах или о Сталине вкупе с заговором всемирным. Всякая подобная историософия — это попытка выстроить защитные загородочки вокруг своих смертных грехов. Не имеет права Церковь не переживать как ужас полную вырванность из церковной жизни подавляющего большинства своих крещёных людей, или людей, живущих в топографической близости к открытым храмам. Они живут и умирают. Есть честная поэзия, показывающая, что происходит с этими людьми. Стихи из барака. Фотографические снимки советской действительности, сделанные поэтом Игорем Холиным. «Здесь лежит Маруськино тело. Замуж не выходила. Говорят, не хотела. Сделала двадцать два аборта. В старости была похожа на чёрта».

Второй такой же стишок. «Умерла в бараке. Сорок семь лет. Детей нет. Работала в мужском туалете. Зачем жила на свете?»

На самом деле — это галерея типов, которых очень много. Их чрезвычайно много. Сделать так, чтобы их не было вообще, наверное, не в силах никто. Но уменьшить их количество или обратиться к ним со словом — надо. Как иначе?

Ужас в том, что мы можем существовать и без этих людей. Мы создали жизнь свою. По сути, нам угрожает то же, что и любой крупной корпорации, у которой есть свои интересы, своя внутренняя жизнь, которая мало зависит от окружающего мира.

Жизнь в больнице течёт нормально, только мешают больные. Любая крупная корпорация доходит до своего самоотрицания, когда ей начинают мешать те, для кого она создана. Министерству здравоохранения иногда мешают больные, министерству образования — учителя и ученики. Чиновники вообще-то неплохо обходятся и без них. Министерства получают деньги и хорошо их осваивают, только мешают какие-то дети, какие-то родители, какие-то неправительственные организации. Подобная бюрократизация Церкви роднит Её с земными структурами, не пользующимися доверием. И тогда Церкви (о, ужас!) будут мешать грешники и святые. Все интересующиеся Господом Иисусом Христом, включая самого Иисуса Христа (как в легенде о Великом Инквизиторе написано) будут мешать. Хватит тут маячить, понимаешь, со своими словами вечной Истины и Правды. Не надо нам этого, мы и так всё прекрасно решили и устроились. Легенда о Великом Инквизиторе, в полном действии, иллюстрированная действительностью. Представляете!

Церковь не имеет права отпустить себе грехи, написать себе индульгенцию в том, что Она не выполняет свою прямую функцию. Если я знаю, что Христос — Спаситель, а мир погибает, и я погибаю тоже (а без Христа погибает всяк человек), и если я реально прикоснулся к благодати искупления, и она во мне не тща, то есть не бесполезна, тогда я всю жизнь буду стремиться к тому, чтобы об этом узнали другие и прикоснулись к этому же опыту. Потому что во Адаме мы все едины. То есть, мы за всего Адама болеем. Как Силуан Афонский говорил: «Во Адаме мы понимаем Адама, а во Христе хотим, чтобы весь Адам спасся». То есть, нельзя делать вид, что, раз я верую, то всё в порядке. Как эт о всё в по рядке?

Вообще, эту проблему решал тот же незабвенный Фёдор Михайлович. Он в романе «Братья Карамазовы» писал «знаю я, что денежное довольствие иерея недостаточно. Знаю, что денег мало. Знаю, что жизнь ваша скудная. Но ты пойди к людям, пойди к простолюдину и почитай ему притчу из Луки, расскажи ему про Марию Египетскую, расскажи ему про блудного сына и про историю Иосифа. Сокруши сердце простолюдина разговором о Слове Божьем. Потому, что гибель народу без слова Божьего. И потом посмотришь, откуда деньги возьмутся». Ты увидишь сам, как изменится сердце человеческое, с какой благодарностью оно ответит. Всё решится потом оттуда. Но если это не сделано и жизнь пошла дальше?.. В девятнадцатом веке речь шла о приведении к полноте жизни во Христе формально православных людей, которых было подавляющее большинство. А сегодня уже речь не идёт о приведении к полноте жизни во Христе формального большинства, наполняющего страну. Потому что нет уже формального большинства. Уже есть всякие «исты», от атеистов до адвентистов, иеговистов и кого хочешь. Есть всякие кришнаиты, сектанты, мистики. Есть люди просто уже оторванные от человеческой жизни, а не только от благодати. А мы что, будем продолжать дальше писать победные реляции о том, что на Шипке всё спокойно?

Внутри Церковь действует евхаристично, а наружу миссионерски. Это две необходимые вещи, присущие Её природе. То есть, наружу — миссия. Внутри — Евхаристия. Если Евхаристия прекращается — Церковь умирает. Если миссия прекращается — значит осталось только убить Евхаристию, чтобы убить уже сердце в человеке. Он лежит и ранен. Осталось только ему сердце остановить.

Как увидеть предел, за которым уже нет смысла прилагать усилия? Может быть, общество настолько развращено, что просто не способно более воспринять проповедь?

Возможно. Существует такая тема как выработанность материала. Можно предположить, что человеческий материал выработан. Возможно, жила пуста, скважина выработана. Но так можно сказать, только если ты потрудился в этой жиле, в этой разработке, в этой породе. Ведь сама жизнь нас удивляет, когда ты приходишь к людям, которых считал не способными к серьёзному труду, внимательному слушанию — то можешь быть удивлен до полусмерти тем, что тебя слушают, на тебя смотрят с открытыми глазами и полуоткрытыми ртами, тебе боятся задавать вопросы, чтобы не перебивать. И ты чувствуешь, что всё, что ты говоришь — подобно воде, которая впитывается в мгновение. Такие вещи может пережить любой проповедник. Это будут золотые часы его жизни, а таких аудиторий у нас полным-полно.

Священники, рукоположенные в 90-е — это лейтенанты 41-го, окончившие ускоренные курсы, мало чему научившиеся и брошенные под танки. Протоиерей Александр Торик просил даже: «Вы не судите строго нас, священников 90-х». Как можно ставить миссионерские задачи перед Церковью в таких условиях? Может быть, нужно просто ждать, пока всё образуется само собой?

Самым естественным было бы ожидать интереса к миссии со стороны самих священников. Им удобнее всего и необходимее тревожиться об этом. И на повестке дня вопрос изменения формата общения священнослужителей. Священники должны быть более всего заинтересованы в проповеди Евангелия и в корпоративных связях, настроенных не на какие-то бытовые вещи, а на то, чтобы общаться, будить паству и учить её постоянно и планомерно. Не всколыхивать её время от времени, а учить людей планомерно.

То есть, статус священника из «жертвоприносителя» должен серьёзно корректироваться в сторону «жертвоприносителя плюс учителя». Либо он должен искать учителей в среде просвещённых, образованных мирян, которые бы дополняли его священнодействия планомерной работой учителей, истолкователей, катехизаторов в приходах.

Без такой работы очень трудно двигаться куда-либо.

Вероятно, Церковь и общество должны ответить на вопросы, уже проявлявшиеся в нашей истории, но так и оставшиеся без ответа?

Петровская эпоха — от Петра до революции характерна тем, что Церковь была в таких плотных объятиях, что, с одной стороны, вроде бы пользовалась всеми привилегиями, а с другой — задыхалась в объятиях государства. Когда большевик разрушал российскую государственность, он мог воевать с Церковью как активный безбожник, имея претензии к Господу Богу и Его служителям. А мог действовать проще — воевать с Церковью, как с одним из министерств, встроенных в систему того государства, которое он разрушал. То есть он воевал с Церковью и её служителями как с работниками министерств несуществующего государства. Эта обласканность государством, эта плотная встроенность в его структуры, эта завязанность на государстве в нашей истории ещё недавно была оплачена большой кровью. У нас должен быть генетический страх перед плотной спайкой и тесными объятиями с любой государственной системой. Мы должны подчеркнуть свою неотмирность. Мы живём здесь, понятно, и дружим со всеми. В этом смысле, мы можем жарить шашлыки с выходцами из Дагестана и есть лапшу с представителями Вьетнама.

Мы живём здесь, с ними, но навеки связывать себя с кем-то и плотно обниматься с кем-то навсегда мы не должны, потому что ещё недавно людей убивали за то, что в глазах убийц они являлись представителями свергнутого государственного строя. На правах чиновников этого государственного строя, просто одетых не в вицмундир, а в длинную одёжку с крестом на груди.

Широко распространено мнение, что повод для гонений на христиан всегда найдётся. И не важно, были ли священники служителями министерства или нет. И сейчас якобы сходная ситуация. Наши противники если захотят кресты пилить или христиан убивать — будут это делать, невзирая на наше поведение.

Да, конечно, они так поступать будут, безусловно. Но дело в том, что современная игра в исторические процессы предполагает легитимизацию своих действий согласием широких масс. Массы соглашаются молчаливо или громко с акциями против Церкви, когда представлен фактаж нашей встроенности в госструктуры или наше желание встроиться в них, заручиться их поддержкой. Поэтому очень важно, ни с кем не ругаясь специально, подчёркивать свою иноприродность этому миру. Любая власть рухнет, Церковь останется навсегда и в вечность перейдёт.

Конечно, настоящим врагам Церкви неважно, что мы скажем, во что оденемся, на каком автомобиле поедем и чем зубы запломбируем. Они будут нас не любить уже за одно то, что мы есть. Но им нужна поддержка широких масс, презираемых, но используемых, информационно натравленного плебса, который будет клевать на информповоды. И нужно эти вещи минимизировать. В любом случае необходимо превратиться из обслуживающего персонала общества потребления в активно, миссионерски действующую Церковь. В том смысле, что в обществе потребления обслуживающий персонал удовлетворяет потребности. Парикмахер удовлетворяет потребность в красивых волосах. Клоун удовлетворяет потребность в здоровом хохоте. Священник тоже может удовлетворять потребность в обществе потребления. Это раньше говорили, что священнослужитель связывает небо с землёй, или освящает быт или сообщает человеку внутреннее измерение его жизни. Вот что делает священник? Вопрос на засыпку. Как он сам себя определяет? В обществе потребления он (о, ужас!) удовлетворяет религиозные потребности.

Человек хочет, чтоб ему собаку покропили святой водой, например. Где-нибудь в Барселоне, пока ещё не в Чернигове и не в Твери. Но когда чихают у них — через два дня у нас тоже насморк. Сейчас всё очень быстро передаётся. Соберутся, скажем, пять тысяч людей с собаками на руках, чтобы их покропили. Но вопрос даже не в этом, можно ли кропить. У работника, удовлетворяющего религиозные потребности — незавидная участь. Если уж он стал в эту нишу — от него будут требовать удовлетворения самых разных потребностей. А они будут разные. Почему бы, например, не отпеть животину? Корову кропили святой водой, хворостиной били в Юрьев день или на Флора и Лавра, но её не отпевали. А сейчас на Западе уже отпевают тамагочи, отпевают кошку, отпевают канарейку. Раз ты удовлетворяешь религиозные потребности, будь любезен удовлетворяй широкий спектр. Насыщай рынок, так сказать, услугами.

То есть мы уже находимся в этой нише?

В принципе, мы в неё мягко зашли одной ногой и полтела у нас, как у Арлекина, покрашено в этот цвет. Раз мы пишем ценники на требах, по сути, мы продаём некий религиозный товар. Почему важно, например, оценивать только вещи, но не молитвы? Книжка имеет цену — это продукт. И свеча имеет цену. А молебен не имеет цены. А Крещение тем более не имеет цены, и Соборование цены не имеет, и Причастие не имеет. Почему мы крестим за деньги, а причащаем без денег в таком сл учае?

В некоторых монастырях приветствуют подход исповедника с десятигривневой купюрой к батюшке.

Это тем более дико слышать, что подобное происходит в монастырях, где есть обет нестяжания. И такие истории — это трупные пятна церковной действительности. Нельзя продавать непродаваемое. Мы же говорим, Иуда продал непродаваемое. У Христа нет цены. Он бесценен. Человек тоже бесценен, но Христос в высшей степени бесценен, а Ему назначили цену. Как можно назначить цену непродаваемым вещам? Таинству, которое совершается силой Духа Святого? Как ты будешь Духа Святого продавать? Ананий и Сапфира у нас в Писании есть. Это что же, разделить их участь? Симон Волхв — за серебро тоже Духа Святого хотел купить.

Нужно отказаться от ценоопределения на требы. Сколько Бог даст. Сколько люди положат. Это простые вещи на самом деле.

Как жить тогда священникам, у которых по пять-шесть детей?

Об этом говорили давно уже наши святители. Приходы, отказавшиеся от ценообразования на требы, живут лучше приходов, которые держатся фиксированной цены. То есть, свеча имеет цену, лампадное масло имеет цену, икона или книжка имеет цену как товар, произведённый, доставленный, а Таинство не имеет цены. Это дар Божий, дар Духа Святого, и священнику, передающему его, и человеку, пользующемуся им.

Молебен или отпевание — это же не таинство.

Это уже детали. Надо, чтобы мы задумались, а чем мы занимаемся? Мы что продаём, вообще? Мы назначаем цену, и в ряд товаров переводим, что? Вот это?! Так это же не товар. А как можно идти дальше, если такие важные вещи не сделаны? А если мы уже со всем согласились в обществе потребления — продавать религиозные услуги, и себя уровняли с духовными парикмахерами, тогда что мы от себя хотим? Человек приходит и у него только один вопрос: я заплачу деньги, которые вы укажете в прейскуранте, и буду требовать от вас правильного исполнения вашей работы.

Вы говорите о будущем или элементы этого уже наблюдаются?

Это уже сегодня есть. Уже могут сказать: «Ты меня не учи, — когда ты ему скажешь вы должны … — Я тебе ничего не должен. Я уже заплатил. Я тебе дал деньги — твоя работа крестить. Сколько стоит Крещение? Ты сказал, что столько? Вот тебе деньги — крести. Я не просил меня учить. Я уже купил товар религиозный. Ты продал Духа Святого. Ты назвал цену, я тебе заплатил, что ты от меня хочешь? Ты будешь меня учить? Если я захочу учиться, я скажу научи меня, и спрошу, сколько это стоит».

Это — очевидные вещи, которые не бьют по мозгам «продавцов» только потому, что они и не собирались никого учить. Они спокойно себя чувствуют в атмосфере продажи Духа Святого. Они Его просто продают, как им кажется, хотя Он непродаваем, и действует, как Он Сам хочет. Кого-то посещает, кого-то не посещает. Это уже великие тайны, касающиеся Его. Но мы должны выйти из этой ниши. Потому что мы не продавцы религиозных услуг, мы не можем быть «комбинатом по оказанию религиозных услуг». Есть узкие точки продажи религиозных услуг, только «освящаем машины и офисы». Есть комбинат религиозных услуг — всё делаем, освящаем всё. Ножи и вилки точим, и цену называем.

Конечно, любая проблема цепляет вереницу других. Кто рукоположил, кто учил? Откуда ты взялся такой? Почему на тебя управы нет? Если мы спокойно к этому относимся — со временем всё это вырастает в опухоли раковые. Но нужно понимать, что эти раковые опухоли и породили кровопускания советской власти. Эти масакры, эти кровопускания массовые, они же были спровоцированы как раз этими раковыми образованиями, в том числе. Не только ими, но в том числе. Поэтому, если мы никаких уроков из истории не выводим, то кто мы тогда? Тогда Бог перестаёт нас учить, потому что мы не способны к благим переменам.

Русь прожила великий период времени, когда, находясь под покровом государства, мы молчали о Христе. Что-то о нём рассказывали на уроках Закона Божьего и ставили оценки за это. А потом выяснилось, что люди не знают «Отче наш», не знают Символ Веры. Но нужно ведь извлечь из этого уроки. Может быть, пора табуировать ругань на советскую власть. Всё уже прошло. О мёртвых ничего или хорошо. Ушло. Давайте заново с нуля. Это очень тяжёлая задача с цоколя поднимать вверх. Нам хочется сказать, что мы стоим на плечах гигантов. Нам хочется понять себя как жёлудь, висящий на ветке великого дуба. Бытийно мы такие и есть. Но в плане практических трудов жёлудь должен нести в себе всю информацию дуба. И он должен начинать с нуля свою работу. Буде упасть ему в землю, оторвавшись от ветки, он там, в земле должен расти как новый дуб с нуля. Пока ты висишь где-то там, в высоте, ты питаешься корнями великого дерева, но как только ты закончился как оформленный жёлудь и оторвался и упал, и свинья тебя не сожрала, — вырастай в настоящий дуб с нуля. С соответствующими проблемами. Катехизация, общение имуществ — вспомоществование, литургическая жизнь, привлечение всех здоровых сил, которые попадают в поле нашего зрения, смиренная молитва Господу Богу о том, что мы не можем ничего, мы находимся, если угодно, при смерти, как в Апокалипсисе говорится. «Бодрствуй и утверждай прочее близкое к смерти». Есть такие слова в Откровении ангелу Сардийской Церкви. То есть, я знаю, что у тебя не много силы. Но держи, что имеешь, и прочее близкое к смерти утверждай. В принципе, это называется трезвостью. Трезвая оценка ситуации. Потому что хвалиться, что-то рассказывать, надувая щёки, про своё великое прошлое, которое не тобой построено — это позорное занятие, вообще-то. Это занятие предосудительное для сегодняшнего времени, требующего трудов. И нужно выйти из этой ниши — продажи религиозных услуг и показать своё лицо. Лицо людей, которые знают Господа, любят Господа — Иисуса Христа, воскресшего из мёртвых. Которые не причисляют себя к лику святых прежде смерти. Знают о своих грехах. Трезвы в оценке себя самих.

«Я знаю, кто я, но я знаю, кто Господь». И, находясь в состоянии трезвости в отношении к себе и любви в отношении к Господу, говорят о Господе тем, кто не слыхал никогда благовестия, хотя ему и случилось родиться под небом тысячелетней крещёной Руси.

А если мы из этой ниши комбината по оказанию религиозных услуг не выходим, то нужно принимать все последствия нашего выбора.

Нас схлопнет какая-то новая беда. Никто до революции не думал о масштабе репрессий, которые ожидают Церковь. Никто не представлял масштабы катастрофы.

Пик строительства храмов — 1913 год. Максимальное число за всю тысячелетнюю историю Руси.

Всё строили и храмы тоже. Притом, что храмы возводили не в первую очередь. Строили железные дороги, дворцы и замки, институты горной добычи, виноградарства и виноделия, заводы и пароходы. Огромное количество было построено церковных зданий. И никто же не думал, что всех возьмут и за некой ненадобностью в распыл пустят. За исторической ненадобностью.

Дали возможность спастись, по сути. Надо же понимать, что расстреливали разных людей. К одним дополняли меру святости, то есть, страданием дополняли меру уже наличной святости. А большинству давали возможность спастись. Если бы не эта ситуация, человек жил бы себе как жил, а инерция двигала бы его не в сторону святости. А так, последний критический шаг.

Если ты сам не хочешь освятить свою жизнь, то Бог тебя спасёт через что-нибудь очень неприятное.

Любящий нас Господь спасёт нас, я надеюсь. Если мы совсем не упрёмся, и от Него не откажемся, спасёт нас, но сделает это чередой очень неприятных событий. То есть, Он просто измелет нас в муку и выпечет хлеб чистый для Царствия Небесного из этой муки, которую буквально смелет на жерновах. Потому что сами мы ничего не делали, чтобы стать мукой из пшеницы Божией.

Может ли Церковь, представляющая 1,5-2% общества, задавать нравственные ориентиры всему обществу? Давать оценку актуальным событиям?

Легко! Капля море освящает. Можно посмотреть на научный мир, который, кстати, весь вышел из монастырских келий. Или на композиторов. Сколько нужно Шнитке или Бахов, чтобы в музыке произошла революция, чтобы дать тоновую настройку поколениям музыкантов? Один. Один человек нужен.

Закон жизни таков: Бог ищет одного человека, чтобы через него спасти всех. Он ищет Авраама, чтобы через него родить народ. Он ищет Давида, чтобы всем дать Псалтирь. Он ищет Владимира Великого, чтобы через него крестить Русь бедную и тёмную. Ищет Серафима Саровского, чтобы всем сказать новое слово о спасении. Он ищет Силуана Афонского, чтобы дать понять, как жить в конце времён. Он ищет одного, чтобы спасти всех. Поэтому много нас быть не должно. Но мы должны быть теми, кем должны быть. Самые большие враги Церкви — это ряженые. Это переодетые. Это те, кто составляет фон Церкви или её тень. Её массовку. Которые играют в Церковь шесть часов в день, а остальные восемнадцать часов в Церковь не играют.

Надо потрудиться, ради того, чтобы Церковь стала тем, чем она должна быть. Церковь прирастает живой кровью. Не потомственными христианами, не самоуверенными христианами, не теми, кто уверен о себе, что он хранитель там чего-то. Однако сел на сундук и не встаёт с него и не знает, что там находится. Церковь живёт живой кровью, и ей нужны живые души, которые должны услышать слово о Господе. Нужны Савлы, которые услышат о Господе от самого Господа, благодаря молитве Стефана. У блаженного Августина есть такая интересная мысль. Когда Стефана били камнями, он молился, чтобы Бог не поставил греха сего в вину убивавшим его. А юноша по имени Савл стерёг одежду убивавших. И вот Августин говорит, что если бы не молитва Стефана, то не нашёл бы, возможно, Савла Христос. То есть, сложными путями, не в простой прямой передаче обретаются души.

Значит, такие катаклизмы и трагедии должны повторяться, чтобы появлялись новые Павлы и Стефаны молились о них?

Возможно, да. Об этом страшно говорить, но, возможно, кому-то нужно пострадать, и не в тишине подземелья, а на людях. Для того чтобы кто-то видевший это стал новым Павлом и развернул жизнь нескольких народов в сторону Иисуса Христа.

Кровь мучеников — семя христианства?

Да. Всё у Бога в руках. Жизнь прошлая, по сути, не критично противоположна жизни современной. У Николая Сербского есть такая интересная мысль. Он говорит, что раньше человек писал гусиным пером, потом он писал авторучкой, затем на машинке. Но ведь это же всё не важно — всё равно он макает некое духовное перо в кровь своего сердца. Всё равно он пишет умом и сердцем. Всё равно ему нужен Бог и нужен огонь в груди. Это не важно, чем ты пишешь: пером, ручкой шариковой или чернильной или на клавиатуре стукаешь по клавишам. Внутренний процесс не меняется. Меняется антураж. То есть, человечество, в принципе, не поменялось. Обращение ко Христу такое же. Радость о Христе такая же. Радость о Христе в двадцать первом веке тождественна подлинной радости о Христе в первом веке.

Дерзну сказать, что мы понимаем радость апостолов. Если нам Бог подарит это, и мы будем к этому готовы, мы обрадуемся о Нём так же, как они обрадовались о Нём. Мы нашли Желаемого, как Андрей сказал Петру. И Он говорит им «вы друзья мои». И эти слова могут быть и к нам обращены. Или другие слова «не желаете ли и вы от меня уйти?». «Куда нам идти, Господи. У тебя глаголы вечной жизни». То есть, полюбить его так, чтобы без Него невозможно было жить. Ради Него трудиться. «Господи, я за тебя и в темницу и на смерть готов идти». «В темницу готов идти? Сегодня трижды отречёшься». Вот эта вся драма личных отношений с Богом — она тождественна у христиан. Открыты двери к этому. Если мы не переживаем этого на глубине и в интенсивности, то это просто потому что мы не думали никогда об этом, нам это было неинтересно. Драматизм и интенсивность личных отношений со Христом открыты для всех христиан. У святителя Луки Войно-Ясенецкого был период, когда он не служил Литургию, отошёл от Евхаристии и только оперировал. И он получил откровение, увидел сон, в котором в алтаре препарировал труп, в углу лежали мощи некоего святого, потом крышка открылась, святой встал и строго посмотрел, а он продолжил какую-то лекцию в алтаре над трупом. И после этого сна он не вразумился, и позже писал «я отчуждённый от Бога, погружённый в отчаянье продолжил своё падение», так и не начал служить. И потом, посещая воскресные всенощные, однажды услышал слова Евангелия, которые до этого слышал сотни раз. «Симоне Ионин, любишь ли меня?» И он вдруг почувствовал эти слова обращёнными к себе. И задрожал как осиновый лист. И в это время Христос с ним разговаривал. Он пережил второе обращение. И потом опять начал служить литургию и жить епископски, а не просто по врачебному. Хотя до этого был достаточно длинный период только врачебной деятельности. Это всё живо. Это всё для нас. Мы можем вступить в личные отношения с Господом Иисусом Христом. А если мы в них не вступаем и не хотим вступать, и думаем, что всё это не для нас, или не достоин, или это прелесть. Или это всё не нужно, я и так спасён. Всё остальное — это тень на плетень. Духовная жизнь должна быть живой. Если она не жива, то это либо инерционно переданное заблуждение или святая традиция, переданная в нагрузку предыдущими поколениями, без понимания, что ты получил. То есть, ты освящаешься бессловесно, как освящается автомобиль. Автомобиль не благодарит за то, что он освящён. Он не говорит спасибо. То есть, ты освящён без твоего личного участия. Либо со временем это может стать симулякром. Тогда это просто обманчивая видимость, чёрная дыра, которая всасывает в себя свет и наружу ничего не отдаёт. Святость для себя. Но святость — она для других. Она только отдаёт себя. Святость вообще становится тем, чем она не есть. Бог стал человеком. Ему это вообще не нужно. Это нам нужно. Он стал человеком и дал Себе руки и ноги пробить, и всю кровь вылил из Себя. То есть он отдаёт Себя, как солнце светит. Оно же не в себя светит, оно наружу светит. Святость — она вообще наружу. У неё внутри кошмар, а наружу она тепло. У солнца внутри какие-то ядерные взрывы, вихри, кошмары всякие, а снаружи — фикус растёт на подоконнике благодаря солнцу.

Если такого тепла нет, возникает вопрос.

Вопрос: а чем ты живёшь? Потому что хоть редкий луч должен выстреливать, пробиваться. Я ещё не волшебник, я только учусь, но всё-таки любовь помогает творить настоящие чудеса. Я не могу делать всего, но я хоть иногда должен делать что-то? Всегда всё может делать только Бог. Я могу делать иногда что-то. Значит, я должен делать иногда что-то. Это задача человеческая. Иначе ты бесплоден. Иначе ты будешь проклят как та смоковница! «Да не будет её плода вовеки!» Что может быть хуже? Мы привычно сыпем на этих евреев, которые символически прокляты в виде этой смоковницы, но совершенно не понимаем, что это нас касается: мы можем быть тождественно прокляты за бесплодность.