Стихи духовные

Во святе граде Константинове

Было богомолье великое.

Молился царь Константин Сауйлович

У честных у заутренней,

У святых у молебенов.

Отходила честная заутреня,

Царь Константин Сауйлович,

Он будет посреди двора царского.

Из далеча из чиста поля

Не люта змея вывивалася,

Вывивалася, выстилалася

Ровна стрелочка каленая.

Ложилася калена стрела

Посреди двора царского

У ноги у царския,

У руки у правыя.

А на стрелочке была, была грамотка,

На грамотке было написано

От царя иудейского,

От его силы жидовския,

Жидовския, бусурманския:

«Гой ты царь, Константин Сауйлович,

Ты давай нам супротивника,

Супротив меня, царя иудейского,

Супротив моей силы жидовския,

Жидовския, бусурманския,

Очищай землю святу русскую!»

Царь Константин Сауйлович,

С того государь задумался,

Задумался, запечалился,

Повесил головушку буйную,

Потупил очи ясныя

Сам во матушку во сыру землю,

Сам возговорил таково слово:

«Уж вы гой еси, вы князьё, бояре,

Гости торговые, мужики почетные!

Христиане православные!

А еще кто пойдет, побьет царя иудейского,

Его силу жидовскую,

Жидовскую, бусурманскую?

Кто очистит землю святу русскую,

Тот избавлен будет муки вечния,

Наследник будет царства небесного».

Да никто ему словечушка не проговорит —

Большой боярин хоронится за меньшего,

Меньшего не видети из-за большего.

Только по двору по царскому,

По крылечушку по красному

Ходит-гуляёт младый человек Федор Тирон,

Всего ему от роду двенадцать лет.

Сам возговорил таково слово:

«Государь родимый батюшко

Еще царь Константин Сауйлович!

Благослови меня, сударь батюшко,

Спасовым образом,

Матерью Пресвятою Богородицей,

Еще Троицею нераздельною.

Я пойду, побью царя иудейского,

Его силу жидовскую,

Жидовскую, бусурманскую,

Я очищу землю святу русскую».

А царь Константин Сауйлович,

Он горючими слезами заливается,

Сам возговорил таково слово:

«Ай горе, чадо милое,

А младый человек Федор Тирон!

Всего тебе от роду двенадцать лет,

На боях, чадо, не бывывал,

Сбруей ратною не влаживал,

Из крепка лука не стреливал,

Калены стрелы не кладывал.

На кого, чадо, надеешься,

Держишь надежду великую?»

А младый человек Федор Тирон

Сам возговорил таково слово:

«Государь родимый батюшко

Еще царь Константин Сауйлович!

Я надеюсь, сударь батюшко,

Я на Спаса на пречистого,

Я на матушку Пресвятую Богородицу,

Я на Троицу нераздельную,

На твое благословение великое, —

Только было бы твое благословение великое».

Он, царь Константин Сауйлович,

Восходил в церковь соборную,

Поднимал иконы местный,

Служил молебны заздравные.

Благословил его сударь батюшко

Спасовым образом,

Матерью Пресвятой Богородицей,

Еще Троицей нераздельною.

А младый человек Федор Тирон

Восходил на конюшню дубовую,

Выбирал коня что есть лучшего,

Седлал седелечко черкасское

О двенадцати подпружинах —

Не ради красы молодецкия,

Ради крепости богатырския.

А молодой человек Федор Тирон,

Он берет сбрую ратную,

Копье булатное, палицу железную,

Еще крепкий лук о две стрелы каленыя.

Садится он на добра коня,

Поезжал по граду Константинову.

Под ним добрый конь подымается

Через ту стену белокаменну,

Как ясный сокол полетел по поднебесью.

Выезжал далече во чисто поле,

Становился супротив царя иудейского,

Супротив его силы жидовския,

Жидовския, басурманския.

Он и бьется с царем по первый день,

Он и бьется с царем по второй день,

Он и бьется с царем по третий день,

Не пиваючи, не едаючи,

Со добра коня не слезаючи.

Побивал царя иудейского,

Его силу жидовскую,

Жидовскую, бусурманскую.

Обливала его кровь жидовская,

Жидовская, бусурманская,

Не по колени, не по пояс,

По самыя груди белыя.

Молодой человек Федор Тирон,

Он и бьет копьем во сыру землю

Сам возговорит таково слово:

«Уж ты, матушка сыра земля,

Расступися на четыре на четверти

На все четыре на стороны!

Ты пожри в себя кровь жидовскую,

Жидовскую кровь, бусурманскую».

По Божию изволению

Расступалася мать сыра земля

На четыре на четверти,

Пожирала в себя кровь жидовскую,

Жидовскую, бусурманскую,

Царя иудейского.

А младый человек Федор Тирон

Очищал землю Святорусскую.

Поезжал ко граду ко Константинову.

Под ним добрый конь спотыкается,

Сам он на коне сидит — шатается.

Как завидел его государь батюшко

Еще царь Константин Сауйлович,

Сам возговорил таково слово:

«Уж вы гой есте, князья, бояре,

Гости торговые, мужички почетные,

Христиане православные!

Восходите скоро в церковь соборную,

Поднимайте иконы местный,

Служите молебны заздравные,

Встречайте младенца во чистом иоле,

Ему бейте челом, поклонитеся

По двенадцати земных поклонов,

По сороку до поясу

За него святое умоление,

За него честное притерпление».

Князья, бояре его слушали:

Восходили скоро в церковь соборную,

Поднимали иконы местныя,

Служили молебны заздравные,

Стречали младенца во чистом поле,

Ему били челом, поклонялися,

По двенадцати земных поклонов,

По сороку до поясу

За него святое умоление,

За него честное притерпление.

А младый человек Федор Тирон

Въезжал на широкий на царский двор.

Встречает его сударь батюшко

Еще царь Константин Сауйлович.

Его родимая матушка

Приняла его с добра коня,

Повела в палаты белокаменны,

Посадила под иконы местныя,

За столы за дубовые

За скатерти за браныя,

За питья за медвяныя,

За ествы за сахарныя.

Понесла ему первую ествицу...

Из-за первой из-за ествицы

Завидела коня потного,

Повела поить на синё море,

На ту воду на студеную,

Обмывали крови жидовския,

Жидовския, бусурманския.

Где ни возьмется тамо лютый змей,

Лютый змей, люто огненный,

Ухватил его родимую матушку

Он во челюсти во змеиныя,

Унес ее за синё море

Во те пещеры, в горы белокаменны

Ко двенадцати ко змеёнышам

На ту муку на змеиную.

Ах, что за горе великое!

Выбегает его добрый конь

На широкий на царский двор.

Прорещит его добрый конь

Человеческим языком:

«А младый человек Федор Тирон!

Что ты пьешь, ешь, что тешишься,

На себя-то беды не чаешься?

Как твоя родимая матушка

Ради тебя дождалася,

Ради тебя догляделася!

Понесла тебе первую ествицу, —

Из-за первой из-за ествицы

Завидела меня, коня потного,

Повела поить на синё море,

На ту воду на студеную,

Обмывати крови жидовския,

Жидовския, бусурманския.

Где ни возьмется тамо лютый змей,

Лютый змей, люто огненный,

О двенадцати хоботов,

Ухватил твою родимую матушку

Он во челюсти во змеиныя,

Унес ее во синё море

Ко двенадцати ко змеёнышам

На ту на муку на змеиную».

Ах, ты горе великое!

А младый человек Федор Тирон

Что в устах было, то проглотил,

Что в руках, то так пустил.

Восходит скоро в церковь соборную.

Он берет с собою слово Божие,

Святу-честну книгу Евангелье,

Он берет с собою сбрую ратную,

Копье булатное,

Саблю вострую, палицу железную,

Еще крепкий лук, две стрелы калены

Он приходит к морю синему,

Становился на крутом красном бережочке.

Он читает слово Божие,

Святу-честну книгу Евангелье, —

Во слезах письма не видит,

Во рыданьи слова не вымолвит.

Где ни возьмется тамо кит-рыба,

Прорёщит та кит-рыба

Человечьим языком:

«А младый человек Федор Тирон!

Ты поди по мне, по ките-рыбе,

Яко по мосту, яко по суху,

Выручи свою родимую матушку,

Из тоё муки змеиныя,

От двенадцати от змеёнышей».

А младый человек Федор Тирон

Переходит морё синее,

Становится на крутом красном бережочке,

Читает слово Божие,

Святу-честну книгу Евангелье —

Во слезах письма не видит,

Во рыданьи слово не вымолвит.

Завидела его родимая матушка

Из тоё из муки змеиныё,

От двенадцати от змеёнышей,

Кричит-вопит громким голосом:

«Ой, дитятко, с тобою мы погибнули,

Родимое, с тобой погибнули!»

А младый человек Федор Тирон

Сам возговорит таково слово:

«Не убойся, моя матушка, не погибнули,

Родимая, не погибнули, —

Еще с нами Бог и над нами Бог,

Со мною слово Божие,

Со мною сбруя ратная, копье булатное,

Сабля вострая, палица железная,

Еще крепкой лук, две стрелы калены».

А молодой человек Федор Тирон,

Он натягивал свой крепкой лук,

Он накладывал две стрелы калены,

Он стрелял в двенадцать змеёнышей,

Побивал двенадцать змеёнышей.

Выручил свою родимую матушку

Из тоё из муки змеиныя,

От двенадцати змеёнышей.

Он посадил ее на головку на тяжелую,

Понес ее к морю синему.

Его родимая матушка

Назад себе оглянулася,

Завидела змея лютого,

Люта змея, люта огненна

О двенадцати хоботов.

Кричит-вопит громким голосом:

«Ой, дитятко, с тобой мы погибнули,

Родимое, с тобой погибнули!»

А младый человек Федор Тирон

Сам возговорит таково слово:

«Не убойся, моя матушка, не погибнули,

Родимая, не погибнули, —

Еще с нами Бог и над нами Бог,

Со мною слово Божие,

Со мною сбруя ратная, копье булатное,

Сабля вострая, палица железная,

Еще крепкой лук, две стрелы калены».

А младый человек Федор Тирон,

Он натягивал свой крепкой лук,

Он накладывал две стрелы калены,

Он стрелял супротив змея лютого,

Люта змея, люта огненна

О двенадцати хоботов,

Вышибал ему сердце со печенью.

Обливала его кровь змеиная

Не по колено, не по пояс,

По самы груди белый.

А младый человек Федор Тирон,

Он и бьет копьем во сыру землю,

Сам возговорит таково слово:

«Уж ты матушка, мать сыра земля,

Расступися на четыре четверти

На все на четыре стороны!

Ты пожри в себя кровь змеиную!»

По Божию изволению

Расступалася мать сыра земля

На четыре на четверти,

Пожирала в себя кровь змеиную.

А младый человек Федор Тирон

Очищал землю Святорусскую.

Приходил ко синю морю,

Становился на крутом красном бережочке,

Читает слово Божие,

Святу-честну книгу Евангелье, —

Во слезах письма не видит,

Во рыданьи слово не вымолвит.

Где ни возьмется та же кит-рыба,

Прорещит кит-рыба

Человечьим языком:

«А младый человек Федор Тирон,

Ты поди по мне, по ките-рыбе,

Яко по посту, яко по суху,

Понеси свою родимую матушку

Из тыё из муки змеиные».

А младый человек Федор Тирон

Переходит морё синее,

Становится на крутом, красном бережочке,

Сам возговорит таково слово:

«Государыня моя родимая матушка,

А что — стоит мое похождение

Супротив твоего порождения?»[60]

Его родимая матушка

Горючим слезам заливалася,

Сама говорила таково слово:

«Ой горе, чадо милое!

А младый человек Федор Тирон,

Всего тебе от роду двенадцать лет.

Как твое-то похождение

Наипаче моего порождения».

А младый человек Федор Тирон

Приходил ко граду Константинову.

Как завидел его сударь батюшко,

Еще царь Константинович Сауйлович,

Сам возговорил таково слово:

«Уж вы гой есте, князья, бояре,

Гости торговые, мужички почетные,

Христиане православные!

Еще кто почтит отца и мать свою,

Надеется Федору Тирону

На первой неделе поста Господня Великого,[61]

Тот избавлен муки вечныя,

Наследник будет царства небесного».

Еще славен Бог и прославлен,

Велико имё Господне!

На три города Господь прогневался,

На три города да на три неверныих:

А и на первый город — Арахлин-город,

На другой город — на Солом-город,

А на третье царство Сарофимское.

Сарофим-город Бог огнем сожгёт,

Солом-город сквозь землю прошлет;

На Арахлинско царство напустил Господь,

Напустил Господь да змею лютую,

Змею лютую, девятиглавую.

А и стала змея да поналётывать,

По головушке да стала схватывать,

По головушке да по куриной, —

Стало мало кур во граде ставиться.

А и стала змея да поналётывать,

А и стала змея да понасхватывать

По головушке да по скотинной, —

Стало мало скота в граде ставиться.

А и стала змея да поналётывать,

А и стала змея да понасхватывать

По головушке да человеческой, —

Стало мало людей в граде ставиться.

Арахлински да были мужики

Собиралися да на зеленой луг,

Становилися да во единой круг,

Оны думали да думу крепкую.

Рыли жеребья[62] да промежду собой

Да кому, идти на ко синю морю,

Ко синю морю да на ту сходню,

Да на ту сходню да на змеиную

Ко лютой змеи да во съядение.

Выпал жеребей да на царской двор

Да на того царя да на Агапия.

Пошел ведь царь да закручинился,

Закручинился да запечалился,

Он повесил свою голову

Ниже плеч своих, ниже могучиих,

Он спустил свои ясны очи

Во матушку во сыру землю.

Он пошел в свои палаты белокаменны.

Постретат его да молода жена,

Молода жена да Елисавия,

Говорит ему да таковы слова:

«Ай же что же, царь, да закручинился,

Закручинился да запечалился,

Ты повесил свою голову

Ниже плеч своих могучиих,

Ты спустил свои ясны очи

Во матушку да во сыру землю?»

Говорит царь да таковы слова:

«Ай же ты, молода жена,

Молода жена да Елисавия!

Как же мне да не печалиться?

Надо мне пойти да ко синю морю,

Ко синю морю да на ту сходню,

На ту сходню да на змеиную

Ко лютой змеи да во съядение, —

Мне оставить царство Арахлинское!»

Говорит ему да молода жена:

«Не кручинься, царь, да не печалуйся,

Есть у нас ким заменутися,

Есть у нас да едина дочи,

Едина дочи да Елисавия, —

Она не нашую да веру веруе,

Не по-нашему да Богу молится:

Она веруе веру хресьянскую,

Она молится да самому Христу,

Самому Христу да Богу распятому,

Она другому — Егорью Светохраброму,

Она третьему — Миколе Святителю.

Может, тыи боги ю помилуют...»

Говорит царь да таковы слова:

«Свеселила ты мою да буйну голову!»

А вовходит царь да во палатушку,

Он заходит, царь, до своей дочи,

Говорит ей да таковы слова:

«Ай же ты, едина дочи!

Едина дочи да Елисавия!

Тебе сватают да трои сватова.

Первый сватова да в землю в Русию,

Други сватова — в землю неверную,

Третьи сватова да в орду темную!

За которого ты замуж пойдешь?»

Говорит ему да едина дочи,

Едина дочи да Елисавия:

«Я замуж пойду да в землю в Русию!» —

«Ты замуж пойдешь да в землю в Русию:

Перво платьице возьми венчальное,

Друго платьице возьми печальное,

Третье платьице возьми дорожное!»

Аще тут девица срадовалася,

Да всю ночь она Богу молилася,

Написала вона да три листа,

Три листа ербовоей бумаженьки.

Аще первый лист Егорью Храброму,

Другой лист самому Христу,

Самому Христу, Царю распятому,

Она третий лист — Миколе Святителю.

Говорит-то ей Агапий-царь:

«Ай же ты, да едина дочи!

Едина дочи да Елисавия!

Ты вставай утром ранёшенько,

Умывайся-ка ты белёшенько,

Утирайся-ка ты скорёшенько,

Поворот держи да молодецкий!»

Уходил ведь царь от своей дочери,

От своей дочери да с ейной комнаты.

Тут девица спать ложилася.

И проснулася она ранёшенько,

Умывалася она белёшенько,

Утиралася она скорешенько,

Собирала она свои платьица:

Первы платьица взяла венчальныя,

Вторы платьица взяла печальный,

Третьи платьица взяла дорожныя.

Выходила она да на крылечико,

На крылечко на перёное.

У крылеченка да у переного,

Там стоит каретушка ведь тёмная,

Запряжен жеребчик неученыий,

Там сидит Ванюша повареныий.

Еще тут девица испугалася,

Подломились ёйны резвы ноженьки,

Говорит она да таковы слова:

«Дайте строку мне да ведь немножечко,

Хоть на маленьку да на минуточку

Сходить да мне да [в] свою комнатку,

Взять-то мне да свои платьица!»

Приходила она да в свою комнату,

Поклонилась она да Егорью Храброму,

Другому — Миколе Святителю,

Третьему — да самому Христу,

Самому Христу, Царю распятому.

Говорит девица да таковы слова:

«Ты спаси, Господь, да от съядения,

Ты поспей, Егорей, ко синю морю,

Ко синю морю да на ту сходню,

На ту сходню да на змеиную!»

Тут садилася девица во каретушку,

Во каретушку да в темную.

Повезли девицу ко синю морю,

Ко синю морю да на ту сходню,

Ко лютой змеи да на съядение.

Выходила девица со каретушки,

Со каретушки да со тёмноей.

Откуль-нё-откуль да доброй конь бежит,

Он со всей сбруей да с лошадиноей,

Он со палицей да со булатноей.

На кони теперь да молодец сидит,

Молодец сидит Егорей Светохрабрый.

Приезжал Егорий ко девицушки,

Говорит Егорий таковы слова:

«Для тебя, девица, притомил коня,

Ты садись со мной да на зеленой луг».

И заснул Егорий нонь во крепкий сон.

Стало морюшко да колыбатися,

Стали омуты да подниматися.

Говорит змея да таковы слова:

«Слава Богу, слава Господу,

Три головушки да во съядение, —

Аще первая глава да лошадиная,

Дви головушки да человеческих!»

Аще тут девица прирасплакалась,

Выпала слезинка на бело лицо,

На бело лицо Егорью Светохраброму.

И проснулся Свет да со крепкаго сна.

Он встает на ножки резвыя,

Говорит змее да таковы слова:

«Ты не радуйся, да змея лютая!

Не твои это головушки во съядение.

Уж ты стань, змея, да тиха-кротка,

Тиха-кротка да что скотининка!

А не станешь ты тиха-кротка,

Тиха-кротка да что скотининка,

Я сожгу тебя да нонь на пепелок!»

Он брал, Егорий, да змею да во белы руки,

Привязал он, Свет, на шелков пояс,

Подает змею девицы во белы руки:

«Принимай, девица, змеи лютыя.

Ты сведи змею да ныне лютую,

Ты сведи змею да в Арахлин-город,

Привяжи змею да ко родительску

Да ко крылеченку да ко перёному,

Да ко колеченку да золоченому.

Говори отцу своему, отцу да ты родителю:

Уж вы веруйте веру хресьянскую,

Вы молитеся да самому Христу,

Самому Христу, Царю небесному!

Вы состройте церковь богомольнюю!

Как состроите церковь богомольнюю,

Я сведу змею да ко синю морю,

Распущу змею я на маленьки да на гадёныши,

Я на тоненьки на веретёныши

Распущу змею да по всей Русии.

Не состроите церковь богомольнюю,

Я спущу змею да взад по-старому!»

Говорит-то ей Агапий-царь:

«Ай же ты, едина дочи, Елисавия да Агапиевна!

Не спусти змею да взад по-старому!

Я сострою три церкви богомольныя

Не по своему да по хотеньицу,

А по вашему да по веленьицу.

Уж мы перву — Егорью Светохраброму,

Уж мы другу — Миколе Святителю,

Уж мы третью — самому Христу, Царю небесному!

Будем веровать веру хрестьянскую,

Оставим-ка веру проклятую!»

Во граде было во Антоние,

При царе было при Агее при Евсеиче,

При царице Оксинии,

Когда веровали веру истинную християнскую,

Тогда не бывало на Антоний-град

Никакой беды, ни погибели.

Когда бросили они веру истинную християнскую,

Начали веровать латинскую бусурманскую,

Тогда Господи на них прогневался:

Напустил на них змея лютого,

Змея лютого поедучего.

Выедает змей лютый

Все царство царя Агея Евсеича.

Тогда князья-бояра

На соймище собирались,

Соборы они соборовали,[63]

И жеребьи закладывали:

Кому наперед зверю достануться

На съедение, на смертное потребленье?

И царя они Агея Евсеича

На совет призывали,

Называли его товарищем,

И жеребий за него закладывали.

Доставался ему резвый жеребий[64]

Ко лютому зверю на съедение,

На смертное употребление.

Тогда царь Агей Евсеевич

Пошел на свой на царский двор

Невесел и нерадошен,

Припечалимши, прикручинимши.

Его резвыя ноги подгибаются,

Белыя руци опустилися,

Буйная головушка с плеча свалилася,

Ясны очи погубилися,

Сахарны уста помрачилися,

Белое лицо его приусмёркнулось,

На буйной главе его власы щётом стали.[65]

Тогда увидела его молодая царица Оксинья,

Возговорила она ему таковые словеса:

«О сударь ты мой, царь Агей Евсеевич!

Когда ты, сударь, таков бывал?

Что ты идешь не по-старому,

Не по-старому, не по-прежнему,

Припечалимши и прикручинимши?»

Отвечал ей царь Агей Евсеевич:

«Ой ты еси, моя царица Оксиния!

Не знаешь ты ничего, не ведаешь, —

За наше великое согрешение,

За многое беззаконие

Наслал на нас Господи змея лютого,

Змея лютого, поедучего;

Выедает лютый зверь все мое царство,

Царя Агея Евсеевича.

То со той поры царя-бояре

На соймище собиралися,

Соборы они соборовали,

И жеребья закладывали,

Кому наперед достанется

К змею на съедение

И на смертное потребление.

И меня они, царя, на совет призывали,

Называли они меня товарищем,

И жеребье за меня закладывали;

Доставался мой резвый жеребей

Наперед мне идти

К лютому зверю на съедение!»

Отвечала ему царица Оксиния:

«Не кручинься, мой друг, не печалься!

Есть у нас с тобой чадо милое,

Молодая Прекрасная Лисафета, —

Она нашей-то веры не верует,

И трапезу не трапезует,

Она верует веру истинную християнскую,

По-старому и по-прежнему,

И святому Егорию Храброму.

Предадим мы ее ко лютому зверю на съедение,

На смертное потребление».

Тогда же царь Агей Евсеевич

Со царицею со Оксиниею

Приходили в палату в белокаменную,

Да где же пребывает молодая Елисафета.

Возговорили они к ней такия словеса:

«Ой ты гой еси, наше чадо милое,

Молодая, Прекрасная Елисафета!

Умывайся ты, наряжайся во цветное платье,

Подпояшь свой шелков пояс сорока пядень. —

Уже замуж мы тебя просватали».

Молодая Прекрасная Елисафета догадалася,

Отвечала им таковыя словеса:

«Осударь ты мой родной батюшка,

Осударыня родна матушка!

Слышит мое сердце, —

Не замуж вы меня собираете,

На смертный час вы меня соряжаете,

Ко лютому зверю на съедение,

На смертное потребление,

Предаете вы меня к смерти скорой!»

Тогда царь Агей Евсеевич

Берет ее за ручку правую,

Ведет ее во чисто поле.

Постановил ее близ синя моря

На крутыим на бережочке,

На сыпучием на песочке,

И сам он грядёт во Антоний-град.

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Оставалась единая близ синя моря,

На крутом береге, на песке сыпучем;

Она плакала, зело рыдала,

Взирала очами на небо,

Призывала Бога на помочь,

И Матерь Божию Богородицу,

И святого свет Егория Храброго.

Из чистого далеча поля

Приезжал к ней Егорий Храбрый

На своем на осле на белыем.

Возговорил он ей таковыя словеса:

«Ой ты гой еси, молодая Прекрасная Лисафета!

Что ты единая стоишь близ синя моря?

О чем ты плачешь, зело рыдаешь,

Взираешь ты на небо,

Призываешь Бога на помочь,

И Мать Божию Богородицу,

И святого Егория Храброго?»

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Не узнала святого Егория Храброго,

Называла его добрым молодцем:

«Вывел меня батюшка

Ко лютому зверю на съедение,

На смертное потребленье,

Предают они меня смерти скорой!»

Речет святой Егорий Храбрый:

«Ой ты, ты гой еси, молодая Прекрасная Лисафета!

Садись ты, смотри в моей буйной главе пороха,[66]

А очми взирай на синее море.

Когда сине море восколёбнется,

Тогда лютый змей подымется, —

Ты скажи мне: Егорий Храбрый!»

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Садилась, смотрела в буйной главе пороха

У святого Егория Храброго,

А сама взирала очми на синее море.

Синее море разливалось,

Тогда лютый змей подымается,

Переплывает змей через синее море

Ко копытечку ко ослу белому.

Тогда молодая Прекрасная

Змея лютого испугалась,

Не посмела разбудить Егория Храброго;

Она плакала, зело рыдала,

Обронила свою слёзу святому на бело лицо, —

От того святой просыпается.

Сохватал он свое скипетро вострое,

Садился на осла на белого;

Он и бьет змея буйного

В голову, во проклятые его челюсти,

И сам речет Елисафете Прекрасной:

«Ой ты гой еси, молодая Прекрасная Лисафета!

Распояшь ты свой шелков пояс,

Свой шелков пояс сорока пядень,

Провздевай ты в его ноздри в змеёвыя,

Поводай змея во Антоний-град!»

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Змея лютого убоялася:

Не распоясала свой шелков пояс,

Свой шелков пояс сорока пядень.

Тогда святой Егорий Храбрый

Распоясал сам шелков пояс,

Провздевает он его в ноздри змеёвыя,

Он вручил змея молодой Прекрасной Лисафете.

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Повела змея во Антоний-град.

Приводила его на царский двор,

Воскричала она громким голосом:

«Ой ты гой еси, царь Агей Евсеевич

Со царицею со Оксиньею!

Ой вы гой еси, князья-бояре,

Християне православные!

Бросьте вы веру латынскую, бусурманскую,

Поверуйте вы веру истинную християнскую,

По-старому и по-прежнему,

И святому Егорию Храброму!

Естьли вы не бросите,

Вы веру латынскую, бусурманскую,

Напущу я на вас змея лютого;

Поест он вас всех до единого,

И со старого до малого,

И царя Агея Евсеевича

Со царицею со Оксиньею!»

Тогда же царь со царицею

И все князья-бояре православные

Воскричали громким голосом,

Проливались горючи слёзы:

«Осударыня ты наша, матушка,

Прекрасная Лисафета!

Не пущай ты на нас змея лютого,

Змея лютого поедучего.

Бросим мы веру латынскую, бусурманскую,

Поверуем веру истинную християнскую,

По-старому и по-прежнему,

Егорию Храброму!»

Тогда молодая Прекрасная Лисафета

Повела змея на гору на каменную,

Постановила змея на камни,

Проклинать стала змея с каменем;

А сама грядет во Антоний-град.

Тогда царь Агей Евсеевич

Со царицею со Оксиньею

Воскричали громким голосом:

«Ой вы гой еси, бояре, християне,

Ой вы гой еси, попы и священники наши!

Спущайте гласы колокольные,

Подымайте иконы местныя,

Служите молебны честные,

За Лисафетино моление,

За Егория Храброго страдание!»

Славен наш Бог, прославился!

Аминь.

Во святой земле православной

Нарождается желанное детище

У тоя ли премудрыя Софии;

И нарекает она по имени

Свое то детище Георгий,

По прозваньицу Храброй.

Возростает Георгий Храброй

Промеж трех родных сестер,

От добра дела не отходючи,

Святым словом огражаючи,

Миру крещеному угожаючи.

Как и стал он, Георгий Храброй,

Во матер возраст приходити,

Ум-разум спознавати,

И учал он во те поры

Думу крепкую оповедати

Своей родимой матушке,

А и ей ли премудрой Софии:

«Соизволь, родимая матушка,

Осударыня, премудрая София,

Ехать мне ко земле Светлорусской

Утверждать веры христианския».

И дает ему родимая матушка,

Она ли осударыня премудрая София,

Свое благословение великое

Ехать ко той земле Светлорусской

Утверждать веры христианския.

Едет он, Георгий Храброй,

Ко той земле Светлорусской,

От востока до запада поезжаючи,

Святую веру утверждаючи,

Бесерменскую веру побеждаючи.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На те леса, на темные,

На те леса, на дремучие.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, Храброй, туто проторити, —

Нельзя Георгию туто проехати,

Нельзя Храброму туто подумати.

И Георгий Храброй проглаголует:

«Ой вы, леса, леса темные!

Ой вы, леса, леса дремучие!

Зароститеся, леса темные

По всей земле Светлорусской,

Раскиньтеся, леса дремучие,

По крутым горам, по высокиим,

По Божьему все велению,

По Георгиеву все молению!»

По его слову, Георгиеву,

По его ли Храброго, моленью

Заростали леса темные

По святой земле Светлорусской,

Раскидалися леса дремучие

По крутым горам по высокиим.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На те горы на высокия,

На те холмы на широкие.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, храброй, туто проторити, —

Нельзя Георгию туто проехати,

Нельзя Храброму туто подумати.

И Георгий Храброй проглаголует:

«Ой вы, горы, горы высокия!

Ой вы, холмы, холмы широкие!

Рассыпьтеся, горы высокия,

По всей земле Светлорусской,

Становитесь, холмы широкие,

По степям, полям зеленыим,

По Божьему все велению,

По Георгиеву все молению!»

По его ли слову, Георгиеву,

По его ли, Храброго, молению,

Рассыпалися горы высокия

По всей земле Светлорусской,

Становилися холмы широкие

По степям, полям зеленыим.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На те моря на глубокия,

На те реки на широкия.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, Храброй, туто проторити, —

Нельзя Георгию туто проехати,

Нельзя Храброму туто подумати.

И Георгий Храброй проглаголует:

«Ой вы, моря, моря глубокия!

Ой вы, реки, реки широкия!

Потеките, моря глубокия,

По всей земле Светлорусской,

Побегите, реки широкия,

От востока да и до запада,

По Божьему все велению,

По Георгиеву все молению!»

По его ли слову, Георгиеву,

По его ли, Храброго, молению,

Протекали моря глубокия

По всей земле Светлорусской,

Пробегали реки широкия

От востока да и до запада.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На тех зверей на могучиих.

На тех зверей на рогатыих.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, Храброй, туто проторити, —

Нельзя Георгию туто проехати,

Нельзя Храброму туто подумати.

И Георгий Храброй проглаголует:

«Ой, вы, звери, звери могучие!

Ой вы, звери, звери рогатые!

Заселитеся, звери могучие,

По всей земле Светлорусской,

Плодитеся, звери рогатые,

По степям, полям без числа,

По Божьему все велению,

По Георгиеву все молению».

И он, Георгий Храброй, заповедует

Всем зверям могучиим,

Всем зверям рогатыим:

«А и есть про вас на съедомое —

Во полях трава муравчата,

А и есть про вас на пойлицо —

Во реках вода студеная».

По его ли слову, Георгиеву,

По его ли, Храброго, молению,

Заселялися звери могучие

По всей земле Светлорусской.

Плодились звери могучие

По степям, полям без числа;

Они пьют, едят повеленное,

Повеленное, заповеданное

От его, Георгия Храброго.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На то стадо на змииное,

На то стадо на лютое.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, Храброй, туто проторити.

И стадо змеиное возговорит

Ко тому ли Георгию Храброму:

«Али ты, Георгий, не ведаешь,

Али ты, Храброй, не знаешь,

Что та земля словом заказана,

Словом заказана, заповедана?

По той земле заповеданной

Пеш человек не прохаживал

На коню никто не проезживал.

Уйми ты, Георгий, своего коня ретивого,

Воротися ты, Храброй, сам назад».

Вынимал Георгий саблю острую,

Нападал Храброй на стадо змииное.

Ровно три дня и три ночи

Рубит-колет стадо змииное;

А на третий день ко вечеру

Посек-порубил стадо лютое.

Наезжает он, Георгий Храброй,

На ту землю Светлорусскую,

На те поля, реки широкия,

На те высоки терема златоверхие.

Хочет он, Георгий, туто проехати,

Хочет он, Храброй, туто проторити.

Как и тут ли ему, Георгию,

Выходят навстречу красны девицы,

Как и тут ли ему, Храброму, проглаголуют:

«А и тебя ли мы, Георгий, дожидаючись,

Тридцать три года не вступаючи

С высока терема златоверхого;

А и тебя ли мы, Храброго, дожидаючись,

Держим на роду велик обет:

Отдать землю Светлорусскую,

Принять от тебя веру крещеную».

Принимает он, Георгий Храброй

Ту землю Светлорусскую

Под свой велик покров,

Утверждает веру крещеную

По всей земле Светлорусской.