Италия. Страсти по Вечному городу

Глава 5 Бонджорно, Рома!

— Настоящий итальянец — сразу видно. Я читала, что все итальянцы — прирожденные гонщики. — Лёка Ж. вставила в уши наушники плеера и запела: — Лошара и кантара…

Я легонько толкнул ее в бок и приложил палец к губам. Недоставало еще, чтобы выживших после вертикального взлета пассажиров хватил удар от Лёкиного пения.

«Боинг-737» летел теперь параллельно земле. Внизу, в прорехах между облаками, мелькали геометричные зелено-бежевые европейские ландшафты. Монитор показывал маршрут. Со скоростью 900 километров в час мы приближались к Италии.

«Надеюсь, под впечатлением от Лёки Ж. наш командир не совершит такую же вертикальную посадку», — подумал я.

В проходе между пассажирскими креслами появился стюард с тележкой, заставленной тетрапаками и бутылками. Это же наш Мимино — «командир»! Фу, слава богу. Значит, за штурвалом все-таки не он.

— Смотри-ка, твой командир экипажа идет! — подмигнул я Лёке Ж.

Она вынула наушники, приподнялась с кресла и узнала своего нового любимчика по силуэту.

— Как трогательно! — умилилась она. — Бросил штурвал, взял тележку с напитками — и все для того, чтобы меня увидеть.

— Боюсь тебя разочаровать… — начал я.

— Вот и не надо разочаровывать, раз боишься, — перебила Лёка Ж.

Тем временем с другой стороны к тележке подошла стюардесса, которая, разливая пассажирам напитки, завела оживленную беседу со стюардом.

— А это еще что такое? — возмутилась Лёка Ж. — Ей что, не объясняли, что на работе болтать неприлично!

— Да ты никак уже ревнуешь? — заметил я.

— Вот еще! — хмыкнула Лёка Ж. — Дай-ка мне твой учебник. Я на нем погадаю…

Получив книгу, Лёка Ж. зажмурилась и загадала:

— Что ждет меня с итальянцем? Страница сто восемь, первая строчка снизу.

Она открыла глаза и нашла нужную страницу.

— «Переведите на итальянский, — прочитала она. — „Нам нравится путешествовать. А вам? — А нам нравится сидеть дома"…» Что за фигня? Какая-то неправильная книга, — недовольно сказала Лёка Ж., вернула мне самоучитель и отвернулась к иллюминатору.

Я раскрыл учебник, намереваясь скоротать дорожку за чтением, и тут заметил, что в кармашке кресла передо мной лежит газета. Я вытащил ее наружу. Газета называлась «Cronaca di Roma» — «Римская хроника». С газетной полосы на меня смотрел выглядывающий в пролом кирпичной стены молодой человек с огромными испуганными глазами, которые казались еще больше и испуганнее под сильными линзами крупных очков в роговой оправе. Из одежды на нем были только трусы. Рядом шла колонка текста. Заголовок над ней сообщал: «Non diventare tonto. Compa casa con Tuttotondo». Порыскав в скудном словарике моего учебника, я перевел: «Не будь дураком. Купи дом в Туттотондо». Наверное, это тоже итальянский юмор. Я положил газету в свою сумку, чтобы как-нибудь на досуге попрактиковаться в настоящем итальянском.

Стюард с тележкой поравнялся с нашим рядом. Лёка Ж. старательно делала вид, что не замечает итальянца. Он обслужил соседей напротив и двинулся дальше.

— Э! Синьор, перфавора! — обиженно крикнула ему Лёка Ж.

Стюард обернулся, увидел Лёку Ж. и улыбнулся.

— Oh, scusi, singorina! Acqua minerale, vino, succo?[1]

Лёка Ж. оторопела.

— Какая еще сука? — выдохнула Лёка Ж.

— Лёка, «сукко» — это «сок» по-итальянски, — тихо объяснил я. — Не забывай, он русского не знает…

— А-а-а… — оттаяла Лёка Ж. — Нет, суку я не хочу. Вино, — ласково сказала она стюарду.

— Vino, — перевел сам себе итальянец и уточнил: — Rosso o bianco?

— Что он говорит? — шепнула мне Лёка Ж.

— Спрашивает: красное или белое, — ответил я.

— А… белое, — выбрала Лёка Ж.

— Пэрфаворэ, вино бьянко пер ля синьорина, — перевел я.

— И красное, — добавила Лёка Ж.

— Э россо, пэрфаворэ, — перевел я.

— И себе возьми оба, — не могла остановиться Лёка Ж. — Я у тебя заберу, когда он уйдет.

— Ми анкэ, пэрфаворэ[2], — вздохнул я.

Стюард немного удивился, но налил четыре стакана вина и поочередно протянул их мне, приговаривая:

— Prego.

— Грациэ милле! — ответил я.

— Ты так хорошо знаешь итальянский! — восхитилась Лёка Ж., когда стюард удалился.

Она приподняла пластиковый стакан.

— Я хочу выпить за… О-ё, — спохватилась она, — зачем я набрала вина? У меня же мартини! Придется тебе выпить вино самому.

— В меня столько не влезет, — воспротивился я.

— Надо, Сева, — настаивала Лёка Ж. — А то перед итальянцем неудобно. Еще подумает, что я вином его брезгую.

Дабы не подмочить в глазах итальянца репутацию Лёки Ж., мне пришлось выпить все четыре стакана.

Потом как-то сам собой образовался обед: сыр, салат с креветками, рис с овощами и красной рыбой, печенье, булочка, фрукты… Лёка Ж. ела за двоих — в буквальном смысле. Видимо, ей очень хотелось понравиться Энрико Карузо. Или стюарду. Или сразу всем, не знаю.

Когда Мимино снова появился, чтобы забрать использованную пластиковую посуду, Лёка Ж., поблагодарив его по-итальянски, ткнула меня локтем.

— Спроси, как его зовут.

— Комэ си кьяма? — спросил я.

— Pasquale, — ответствовал стюард.

— О! — восхитилась Лёка. — А меня зовут Лёка. Переведи ему.

— Си кьяма Лёка, — перевел я и добавил: — Ми кьямо Сева.

После этого Лёка Ж. потребовала, чтобы я выяснил, кто ведет самолет, а то она беспокоится за безопасность полета. Не знаю, каким образом я это перевел, но Мимино меня понял и ответил, что синьорина может не волноваться — за безопасностью полета следит командир экипажа, который находится сейчас в кабине экипажа. Наверное, итальянское вино разрушает языковой барьер.

— Как же так! — поразилась Лёка Ж. — Вы же здесь!

— Комэ? Лэй э куи! — перевел я на автомате и заснул.

После терпкого итальянского вина и сытного итальянского обеда грех было не уснуть. Последнее, что я успел увидеть перед тем, как впасть в забытье, — вытянувшееся лицо стюарда.

Проснулся я оттого, что в ушах у меня звонко заголосил Робертино Лоретти:

Я открыл глаза. На моей голове торчали наушники. Лёка Ж. лукаво улыбалась и тыкала пальцем в иллюминатор. Внизу, под нами, проплывали буколические средиземные ландшафты — рощицы округлых дерев посреди зеленых лугов и желтоватых полей.

— Мы в Италии! — радостно сообщила Лёка Ж., освободив от наушников. — Мы на родине Адриано Челентано, Тото Кутуньо и Дольче с Габбаной!

— Во-первых, Италия это еще и родина Пуччини, Феллини, Пазолини, Росселини… — заметил я.

— Они что, родственники? — перебила меня Лёка Ж.

— Однофамильцы… Во-вторых, я бы сказал: мы над Италией. А в-третьих — и что тут особенного?

— Какой ты зануда! — Лёка Ж. бросила на меня взгляд, полный сожаления, и потребовала: — Посмотри, какая красота.

Я посмотрел еще раз. Невдалеке показалось нечто похожее на вулкан.

Пассажиров попросили пристегнуться — боинг пошел на снижение. Мы приближались к ландшафтам, которые превращались в еще более умиротворенные пейзажи, вдохновлявшие итальянских художников на всякие каприччио.

Вот уже показалось здание аэропорта Леонардо да Винчи, он же — Фьюмичино. Я внутренне сжался, приготовившись к пикирующей посадке. Но едва опустившись к взлетной полосе, «боинг» резко взмыл в воздух и полетел дальше.

— Я не поняла, — растерянно сказала Лёка Ж. — Куда это мы? Мы что, в Рим сегодня не попадем?

Я глянул на часы. До нашего прибытия в аэропорт был еще целый час. Наверное, нам не разрешили посадку из-за того, что прилетели слишком рано.

Самолет сделал круг над Римом довольно низко, так что можно было рассмотреть все основные достопримечательности, перечисленные в тексте самоучителя о поездке масок в Вечный город.

— Зато у нас бесплатная экскурсия по городу с высоты птичьего полета, — сказал я Лёке Ж., указывая на архитектурные памятники. — Вон смотри: Колизей, там проходили бои гладиаторов. А вон Ватикан, там живет папа римский.

— Что мне твои гладиаторы с папой римским! — возмутилась Лёка Ж. — Я курить хочу.

— Синьорина! — сказал я строго.

— Да, я синьорина, — признала Лёка Ж., — но я женщина, и ничто человеческое мне не чуждо…

Самолет снова пошел на посадку и опять взмыл в воздух, отправившись на второй круг.

— Ну вот, теперь, пока не рассмотришь все как следует, пока не покаешься в оскорблении папы римского, мы не сядем, — пояснил я.

— Боже! — взмолилась Лёка Ж., воздев ладони. — Прости меня. Я очень люблю папу… римского. Обязательно схожу к нему и передам от тебя привет. Но сейчас я очень хочу курить. Можно мы приземлимся?

Самолет качнуло — сначала в одну сторону, потом в другую. Нехорошо качнуло — так, что по телу побежали мурашки.

— Лёка, ты очень некорректно сформулировала запрос! — воскликнул я.

— Что не так? — испугалась она.

— Ты не уточнила, как мы приземлимся!..

Нос боинга резко накренился, и мы понеслись к земле.

— Я сейчас уточню, — пообещала Лёка Ж.

— Поздно!

Хлопок. Самолет задребезжал, в иллюминаторе побежали строения аэропорта. Мы приземлились. В полной тишине.

Пассажиры из самолета также выходили молча.

— Какие-то неправильные итальянцы, — шепнула мне Лёка Ж. — Тихие.

У выхода на трап стоял Паскуалино.

— Смотри, твой командир. Попрощаться хочет, — сказал я Лёке Ж.

— Никакой он не командир. Он самый обыкновенный стюард, — грустно сообщила она.

— Как ты догадалась? — поинтересовался я.

— Он мне сам сказал, — ответила Лёка Ж.

Кажется, я что-то пропустил…

— Когда ты дрых, — ответила Лёка Ж. — Мы с ним очень мило поболтали.

Вот это поворот!

— И на каком же языке вы с ним поболтали? — уточнил я.

— На русском конечно. — Лёка Ж. достала очки, посадила их на нос и стала похожа на учительницу. — Я обучила его нескольким словам. — Она нежно улыбнулась стюарду. — Чао, Паскуалино! Вот видишь, надела очки, чтобы рассмотреть тебя получше.

— Прьивьэт, Лиока! — ответил Паскуалино. — Иа тьэба льубльу. Ты дэвушк миёй мэчты. Ты первачуда… — Паскуалино запнулся, забыв слова. Лёка Ж. вежливо подсказала:

— В моей жизни…

Паскуалино кивнул, видимо не в силах это выговорить из-за переполнявших его чувств.

Я оторопел. Интересно, сколько же я проспал, раз у них до «первачуды» дошло. Как мило!

— Анка ты ама[3], — промурлыкала Лёка Ж.

— Anch’io ti amo, — поправил Антонио.

— Да сколько ж можно! — возмутилась снова оказавшаяся за нами дама с детьми. — Приехала тут с итальянцами шашни водить! Своих, русских, ей мало! Дайте пройти…

Лёка Ж. не удостоила даму ответом. Не обращая внимания на соотечественницу, она чмокнула Паскуалино в щеку и сняла очки.

— Ариведерча, Паскуалино!

— Да звиданьи, Лиока! — отозвался разомлевший от счастья командир-самозванец.

Мы сошли с трапа и ступили на итальянскую землю.

— Бонджорна, Рома! Бонджорна, Италия — нараспев повторяла Лёка Ж., притоптывая по асфальту летного поля. — Сева, давай ты будешь целовать итальянскую землю, а я буду петь про «Не сунь долма».

Воспользовавшись случаем, я попросил Лёку Ж. не коверкать хотя бы слова классической арии, и, глянув на бегущую в аэропорт вместе с другими пассажирами даму с детьми, предложил предаться вокальным упражнениям, когда вокруг никого не будет.

Лёка Ж. согласилась, двинулась вперед, но остановилась, увидев большую таблицу, запрещавшую курение на всей территории аэропорта.

— Ужасно курить хочется, — сообщила она. — Но меня Энрико ждет. И я по нему уже соскучилась…

— Погоди, а как же Паскуалино? — напомнил я.

— А что Паскуалино? У нас с ним чистая и светлая любовь, — сказала Лёка Ж. и объяснила почему: — Ему женщины физически вообще не нравятся.

Она и это успела узнать!.. А так по его виду не скажешь…

Зайдя наконец в здание аэропорта, Лёка Ж. бросилась искать место для курения. Разумеется, такового нигде не было.

— Я буду курить прямо здесь, — решила она.

— Тогда приготовь пятьсот евро, — напомнил я.

— Ты же шутил! — Лёка Ж. недовольно заморгала.

— Нет, со штрафами не шутят, — моргнул я в ответ.

— Скорее на улицу! — нервно вскрикнула Лёка Ж. В зоне паспортного контроля стояли две очереди: очень короткая для «граждан Евросоюза» и очень длинная — для всех остальных. В последней были преимущественно китайцы, японцы и представители прочих азиатских национальностей. Лёка Ж. встала в короткую очередь, решив, что «мы же не азиаты». Но что-то подсказывало мне, что к европейцам мы тоже не имеем отношения.

Наша очередь двигалась быстро, и через пару минут Лёка Ж. выяснила, что я оказался прав: раз Россия в Евросоюз не вступила, извольте постоять.

Лёка Ж. смешалась с азиатами и подергивалась всем телом, словно ей делали иголоукалывание.

— Терпи, все равно еще багаж придется ждать, — успокоил я. — Или ты оставишь свой «Доширак» на съедение сотрудникам аэропорта?

— Ага, щас! — сказала Лёка Ж., посмотрев на меня так, словно я сотрудник аэропорта, который покушается на ее «Доширак».

Через полчаса мы прошли паспортный контроль. Еще через полчаса получили багаж. И наконец с чемоданами побежали на выход. Вернее, Лёка Ж. бежала налегке, а я с чемоданами плелся за ней.

— Льёка! — услышал я чей-то возглас с сильным южным акцентом.

От толпы встречающих отделился черновласый тип лет тридцати пяти невнятной национальности. С равным успехом его можно было бы принять и за итальянца, и за кавказца, и за еврея. Впрочем, те итальянцы, которых мы успели увидеть живьем, выглядели примерно так же.

— Энрико! — радостно отозвалась Лёка Ж. — Я хочу курить — не могу больше терпеть. Это Сева, познакомься.

— Привет! — сказал Энрико, забрав у меня один чемодан и пожав мою руку. Затем он укоризненно посмотрел на Лёку Ж. — Я ожидал тебя весь день. Сегодня четыре рейса из России. Первый в десять утра. Как ты могла мне не писать, каким рейсом будешь прилетать!

— Она такая, — вставил я, вручая Энрико и второй чемодан. — Рассеянная.

Лёка Ж. выскочила из аэропорта, на ходу достав пачку сигарет и зажигалку. Прикурила и с удовлетворением выпустила струю дыма.

— Фуууу! Так, куда мы идем? — осведомилась она.

— К моей машине. Вот, напротив, — Энрико снова кивнул.

Лёка Ж. прищурилась, разглядела тачку на противоположной стороне улицы и защебетала:

— Этот милый пятисотый фиатик цвета весенней листвы?

Энрико гордо кивнул.

Мы сели в зеленый фиатик, Лёка Ж., разумеется, вперед, рядом с Энрико, я — назад, и двинулись по автобану к Вечному городу.

— Так, Энрико, быстро поставь мне, пожалуйста, знаменитую песню «Лошара-кантара», — потребовала Лёка Ж.

— Извини, что? — не понял Энрико.

— Она имеет в виду «Лашатэми кантарэ»… — объяснил я.

— Я не знаю такую песню, — пожал плечами Энрико.

— Да ты что! Ее все знают! Тото Кутуньо поет, — проинформировала Лёка Ж. и напела, не попадая ни в одну ноту: — Итальяна феро.

— А, эту! — каким-то образом догадался Энрико. — На моем мобильном она была. Сейчас буду искать.

Энрико достал телефон и одной рукой действительно начал искать на нем песню. Другой он придерживал руль, изредка поглядывая на дорогу. Лёка Ж. в ожидании любимого хита исследовала вечерний пейзаж за окном.

— Ой, Сева, смотри, какие большие пальмы! — поделилась она со мной своим наблюдением и кокетливо обратилась к водителю: — Энрико, дай мне прикурить.

Не выпуская мобильного, Энрико оставил руль и достал зажигалку.

Опасаясь, что наше путешествие может очень быстро закончиться, я решил обратить внимание водителя на дорогу и поинтересовался, с какой скоростью мы едем.

— Сто пятьдесят, — невозмутимо ответил Энрико, целиком сосредоточившись на том, чтобы прикурить сигарету Лёке Ж., и совсем позабыв о руле.

— Грация, — ответила Лёка Ж., выдохнув сигаретный дым. — Ну что, нашел?

— Да, вот она, — спохватился Энрико и включил песню на своем мобильном.

Это был ремикс хита Тото Кутуньо в стиле драм-н-бэйс.

Лёка Ж. поморщилась:

— А без обработки нет?

— Нет, — с сожалением ответил Энрико.

— Ладно, пойдет и так, — согласилась Лёка Ж. и, как она считала, запела, потребовав, чтобы мы составили трио.

Мы с Энрико честно попробовали присоединиться, но подпевать Лёкиному вокалу было просто невозможно.

— Если нас кто-нибудь услышит, они решат, что едет машина крэйзи… — сказал Энрико, бросив попытки спасти песню.

— Разве у вас не поют? — удивилась Лёка Ж.

— Такие песни — нет. Здесь такое, — Энрико сделал акцент на слове «такое», — давно никто не может слышать.

— Почему? — все еще не понимала Лёка Ж. очевидного.

— Потому что это неприлично, — объяснил я. — Все равно что если бы ты Кобзона по утрам включала вместо Петра Налича.

— Надо же… — удивилась Лёка Ж. и переключилась на мобильный Энрико. — Ой, это же «Порше дизайн. Блэк эдишен»!

Лёка Ж. забрала у Энрико телефон, увидела местное время — девять вечера — и выразила неподдельное удивление тому, что за окном такая тьма.

— У вас что, белых ночей не бывает? — осведомилась Лёка Ж.

— Откуда! Тут не Питер, — посетовал Энрико. — Я вот ни разу белую ночь не видел.

— Так приезжай к нам. Мы с Севой тебе покажем, — легкомысленно пообещала Лёка Ж. и обратилась ко мне за поддержкой: — С нами будет весело. Правда, Сева?

— О да! Иному и жить ровно шутку шутить, — язвительно заметил я.

— Это ты на кого намекаешь? — Лёка Ж. прищурилась и даже забыла про мобильный Энрико. — Смотри мне! — Она перевалилась через спинку сиденья и стукнула меня ладошкой по голове.

Энрико, с интересом наблюдавший за этой сценой, задал вопрос, который давно вертелся у него на языке:

— Сева — твой брат?

Мне даже стало интересно, как она теперь выкрутится. В предвкушении я набрал воздуху и задержал дыхание.

— Нет, муж, — ответила Лёка Ж. не моргнув глазом.

Повисла пауза, вся неловкость которой ощущалась почти физически. Энрико открыл окно со своей стороны. Лёка Ж. уткнулась в телефон и стала усиленно подпевать Тото Кутуньо. Я тихо щипал себя за ногу, чтобы не сорваться в гомерический хохот.

— А это Colosseo quadrato — Квадратный Колизей, — сменил тему Энрико, кивнув в окно на высокое, испещренное темными арками белое здание, которое виднелось за автобаном.

— Разве Колизей не круглый? — блеснула архитектурными познаниями Лёка Ж.

— Это другой, — сказал Энрико и объяснил, что круглый Колизей, известный всему миру, построили при античном императоре Флавии, а этот, квадратный, о котором мало кто знает, возведен в конце 1930-х при Муссолини. Диктатор хотел с помпой отметить двадцатилетие фашизма в Италии и расширить границы Рима от Тибра до самого моря. Но не успел — началась война, и появились более важные дела.

На самом деле сначала здание называлось Дворцом итальянской цивилизации, потом Дворцом труда, но римляне обзывают его Колизеем — за обилие арок (216) и грандиозность (высота 68 метров, площадь 8 400 квадратных метров, объем 205 000 кубометров!).

Похоже, Энрико настроился на серьезную лекцию об архитектурном шедевре периода Муссолини и наверняка засыпал бы нас разнообразными сведениями о Квадратном Колизее, но тут на очередном припеве про «лошару» в «Порше дизайн. Блэк эдишен» закричал женский голос:

— Гарик! Где тебя фистулы носят? Ужин давно остыл, Джанни хотел показать тебе домашние задания, теперь обиделся и уснул. Я тоже лягу спать, и ты останешься голодный! Ты меня слышишь?

— Ой! — испугалась Лёка Ж. — Кажется, я включила громкую связь. А кто такой Гарик?

— Гарик — это я, — ответил Эрико, выхватив у Лёки Ж. телефон. — Да слышу, слышу я! — закричал он в трубку. — Я клиентов встречаю… Рейс задержали… Нет, я с ней не один. С кем, с кем. С мужем!.. С ее мужем, конечно… Сюсанна, basta! Дома поговорим. — Энрико отключил телефон, сунул его в карман куртки и раздраженно бросил: — Stronza[4].

Лёка Ж. молчала. Она осмысливала услышанное.

— Что такое «стронца»? — наконец спросила она.

— Ну как тебе сказать… — замялся Энрико, который оказался Гариком.

— Это твоя жена? — продолжила допрос Лёка Ж.

Энрико-Гарик неохотно кивнул.

— А почему она называет тебя Гарик? Ты же Энрико… — недоумевала Лёка Ж.

— Энрико Карузо — так меня зовут итальянские друзья, — объяснил он, — потому что я Гарик Курузян.

— Понятно, — вздохнула Лёка Ж. — А почему мы клиенты?

— Я guadagnucchio… подработаю как гид, — объяснил Энрико-Гарик. — Провожаю туристов по городу, по музеям, ищу, где жить, показываю, где покупать…

Лёка Ж. опять вздохнула и отвернулась.

Фиат несся по ночным кварталам Вечного города. Лёка Ж. спохватилась:

— Мы уже в Риме, а я так и не открыла мартини!

Она вытащила из сумки полиэтиленовый пакет, разорвала его, отвинтила крышку бутылки.

— За Рим! За Вечный город! — сказала она нарочито бодро и отхлебнула прямо из бутылки.