Италия. Страсти по Вечному городу

Глава 7 Похмелье

— Вставай, алкоголик! — бодро проголосила Лёка Ж., пихая меня в бок.

Я открыл глаза. Лёка Ж. уселась на кожаный диван в гостиной, на котором я прикорнул после бессонной ночи, и с любопытством меня разглядывала. Я взял мобильный и посмотрел время. Еще только восемь утра. Я спал всего четыре часа. Вздремнуть не вздремнул, а всхрапнул да присвистнул.

— Сон алкоголика крепок, но короток, — сказала Лёка Ж. еще бодрее.

— Это ты о ком? — поинтересовался я.

— Мне скучно, — начала канючить Лёка Ж., проигнорировав мой вопрос. — Сделай мне кофе. А то я сама не могу. Что я вчера пила?

— Проще сказать, что ты вчера не пила, — ответил я.

— Можно подумать, ты вчера употреблял только воду римского акведука… — Лёка Ж. скорчила гримасу. — Вставай, нас ждет Вечный город. И вообще я есть хочу. Молоко в холодильнике я уже выпила. А ты спишь.

Я понял, что придется вставать. Во-первых, снова уснуть она мне все равно не даст. Во-вторых, действительно обидно приехать в Рим и все проспать.

Прежде чем подняться, я хотел для приличия надеть штаны, чтобы не смущать Лёку Ж., но она, кажется, не собиралась покидать диван, на котором сидела. Я вежливо попросил ее хотя бы отвернуться.

— Хм, чего я там не видела! — ответила Лёка Ж., но все-таки встала с дивана, направилась к кухонному столу, на котором стоял ее ноут, и уселась ко мне спиной.

Лёка Ж. погрузилась в волшебный мир ее почтовых ящиков, а я натянул штаны и пошел в ванную. С душем больше не экспериментировал — просто принял холодный. Освежившись, я выскочил из душевой кабинки и стал растираться широким махровым полотенцем. В этот момент дверь в ванную распахнулась, и я услышал Лёкин визг:

— Ой! Тут было открыто! Я забыла, что ты здесь!

— Может, ты все-таки выйдешь? — сказал я, прикрываясь полотенцем.

Лёка Ж. кивнула и удалилась, не преминув оглянуться.

Я оделся и вышел из ванной. Лёка Ж. сидела за столом и как ни в чем не бывало проверяла свои почтовые ящики.

— Представляешь! Я подключилась к инету! К чужому! — сообщила она. — Поймала через вай-фай сеть какого-то доброго человека, дай ему Бог здоровья, и теперь пользуюсь. Ой, я же хочу в туалет, — вспомнила она. — А вдруг он за это время уйдет? Сделай мне кофе. Я быстро.

Лёка Ж. убежала в ванную. Я нашел в кухонном шкафчике гейзерную кофеварку, покрывшуюся толстым слоем кофейного налета. Другой не было. Оставалось надеяться, что после тщательной промывки и термической обработки ей можно будет пользоваться. Я начал тереть кофеварку попеременно металлической щеткой и мыльной губкой.

— Посуду моешь? — заметила Лёка Ж., вернувшись из ванной и усевшись за ноут. — Правильно. Потому что я посуду мыть не буду, и готовить — тоже. У меня отпуск, — ответила Лёка Ж., не отрываясь от просмотра почты.

— А у меня, по-твоему, что? — Я налил в кофеварку воду и поставил на огонь, чтобы убить кипятком оставшиеся бациллы.

— У тебя?.. — удивилась Лёка Ж. и вдруг закричала: — Ой! Всё! Он отключился! Я не успела проверить еще два ящика. Ну что, кофе готов? — спросила она, успокоившись.

— Лёка, не наглей, — ответил я. — Пойду поглажу брюки, а ты следи за кофеваркой. — И дал подробную инструкцию: как закипит, слить воду, ополоснуть кофеварку, снова налить воды, положить кофе и поставить на огонь.

— Это для меня слишком сложно. Я тебя позову, когда закипит, — сказала Лёка Ж. и присела к окну, закуривая сигарету. — Или лучше в душ пойти…

Что ж, я мог спокойно отправиться к утюгу — кофеварка в надежных руках. Я двинулся в гардеробную, но решил, что сначала все-таки надо договориться, как попадать в ванную, — пока инцидент еще жив в памяти у Лёки Ж.

— Да, Лёка, — сказал я, вернувшись, — поскольку дверь в ванную у нас не закрывается, давай договоримся: если закрыто, значит, занято, а если открыто, то свободно. — Лёка Ж. не реагировала. Я повторил: — Закрыто — занято, открыто — свободно. Хорошо?

— Не надо разговаривать со мной как с ребенком. Я все поняла, — отозвалась Лёка Ж. — Так и сделаю. Я вот пытаюсь вспомнить, чем я вчера занималась…

— Лучше не вспоминать, — грустно сказал я.

— Боже! Что я натворила? — испугалась Лёка Ж.

— Ты помнишь, как хотела штурмом взять Колизей? — спросил я, прощупывая почву.

— Да… — неуверенно ответила Лёка Ж. — И что, взяла?

— Еще как! — постарался я сказать как можно убедительнее. — Ты забросала его бутылками, которые Гарик неосмотрительно привез на встречу с девушкой своей мечты.

— Да? — По лицу Лёки Ж. было видно, что она усиленно пытается вспомнить, как брала Колизей, но память ей отказывала.

— Тут же приехали карабинеры… — продолжил я.

— Симпатичные? — по привычке поинтересовалась Лёка Ж.

— Не знаю, я не рассматривал. Но тебе они понравились, потому что ты пожелала непременно вступить с ними в интимную связь, — сказал я с укоризной.

— Прямо там, у Колизея? — Лёка Ж. снова принялась ворошить память — та оставалась глухонемой.

— Ага, — подтвердил я. — Но они предложили заняться этим в полиции, или как это у них называется… И посадили тебя в камеру с проститутками.

— Меня??? А вы с Гариком куда смотрели? — окончательно купилась Лёка Ж.

— А мы с Гариком взорвали стену полиции… — сказал я предельно серьезно.

— Как? — поразилась Лёка Ж.

— Взрывчаткой конечно. — Я одарил Лёку Ж. снисходительным взглядом. — У Гарика куча взрывчатки — он же тебе вчера показывал.

— Откуда у него взрывчатка? — не на шутку перепугалась Лёка Ж.

— Прессу надо читать. Вот. — Я достал из своей сумки итальянскую газету, которую взял в самолете, и открыл на полосе с испуганным молодым человеком в очках, рекламирующим недвижимость «Туттотондо». — Читай.

Лёка Ж. нацепила очки, посмотрела на страницу и воскликнула:

— Тут же по-итальянски! Я не понимаю…

— Ну да, куда тебе! Тут написано…

Для достоверности я стал водить пальцем по буквам рекламного текста, на ходу сочиняя текст: «Чрезвычайное происшествие в полицейском отделении Рима. Вчера известный исламский террорист и неизвестный русский взорвали стену здания полиции и освободили русскую, которая совершила акт вандализма в Колизее, забросав амфитеатр бутылками с горячительной смесью…»

— Что, прямо так и написано? — спросила Лёка Ж., вглядываясь в незнакомые слова.

— Так и написано: «горячительная смесь», — подтвердил я, указывая пальцем на строчку посредине. — Ты же знаешь, у итальянцев развито чувство юмора. Дальше. «Вместе с русской на волю сбежали местные проститутки».

— А это кто? — спросила Лёка Ж., показывая на испуганного парня в стенном проломе.

— Это… Это карабинер, — нашел я объяснение. — Он в недоумении… такого он за все годы службы не видел. — Я закрыл газету и сунул ее себе в сумку. — Теперь Гарик в бегах. Больше мы его поди не увидим.

— Ты меня разыгрываешь! — вдруг догадалась Лёка Ж. — Какой же из Гарика исламский террорист! Он армянин и э-э… католик! Да, католик!

— Это единственное, что тебя смущает в моем рассказе? — уточнил я.

— Не единственное, — сказала Лёка Ж. — Теперь колись, чем вы с Гариком на самом деле занимались после того, как я… взяла Колизей штурмом.

— Ну до штурма, слава богу, не дошло, — успокоил я. — Потому как ты покинула нас еще на холме Джаниколо.

— В смысле — покинула? — не поняла Лёка Ж.

— Перестала реагировать на внешние раздражители. Почти, — уточнил я и рассказал, как сначала Лёка Ж. действительно едва не свалилась с холма, свесившись с парапета вниз головой. А потом, когда мы с Гариком спасали ее от окончательного падения, начала брыкаться, как бешеная лошадь. Правда, брыкала она исключительно меня — в колено.

— Это значит, что я к тебе неравнодушна… — закокетничала Лёка Ж.

— Лучше бы ты была неравнодушна к Гарику… — мрачно заметил я, потирая коленку.

— И что потом? — потребовала продолжения Лёка Ж.

— Потом мы уложили тебя на заднее сиденье в машине и продолжили экскурсию по холму Джаниколо, он же — Джаникулум, он же — Яникул. В общем, от имени двуликого бога Януса, — объяснил я.

— Продолжили без меня? — возмутилась Лёка Ж., но замолчала, напоровшись на мой взгляд.

— С тобой, с твоим бесчувственным телом, — сурово напомнил я. — Мы продолжали экскурсию, а твое тело охраняло машину — вряд ли кому-нибудь придет в голову угнать тачку с трупом.

Лёка Ж. хотела возразить, но снова поняла по моему взгляду, что лучше этого не делать. Я же вкратце поведал ей историю фонтана Аква-Паола. Построили его в XVII веке по распоряжению папы Павла V. Папа как раз восстанавливал разрушенный акведук Траяна, чтобы провести чистую питьевую воду для местных жителей, а то они вынуждены были пить из грязного Тибра. И чтобы собрать деньги на строительство, ввел налог на вино. Местным жителям это, конечно, не очень понравилось — но потом они поняли, что чистая питьевая вода лучше, чем вино. Надеюсь, Лёка Ж. сегодня это тоже поняла.

Когда фонтан запустили, струя оказалась такой мощной, что разбила балюстраду. Но местным жителям фонтан понравился — красивый, большой, с вместительной чашей. Они стали купать в ней своих лошадей и сами мылись — всё лучше, чем в Тибре. Фонтан быстро засорился, и папа запретил в нем купаться под страхом сурового наказания…

— Ты все это записывал, что ли? — нетерпеливо перебила Лёка Ж., видимо, вспомнив, что собиралась в душ.

— Во-первых, мой самоучитель всю правду говорит. Во-вторых, я люблю читать. В-третьих, с твоим Карузо пообщаешься, и не такое запомнишь, — объяснил я. — Кстати, он сказал, где можно купить сим-карту, чтобы звонить ему без проблем.

— А почему он говорит об этом моему мужу? — возмутилась Лёка Ж.

— По-моему, он догадывается, что я тебе не муж. — Я выразительно посмотрел на Лёку Ж. и сказал: — Обычно мужа не знакомят с предполагаемым любовником.

— Ты плохо знаешь женщин. Вернее, ты вообще их не знаешь, — язвительно заметила Лёка Ж., снимая очки. — Сразу видно матерого холостяка… — Лёка Ж. задумалась, снова надела очки и оценивающе посмотрела на меня. — А может, ты на мне женишься — после того, что я видела в ванной?

— Во-первых, это еще не повод жениться. — Я усмехнулся. — А во-вторых, я слишком хорошо к тебе отношусь.

— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла Лёка Ж.

— Что прибью тебя в брачную ночь, — любезно объяснил я.

— По-моему, вода в кофейнике скоро выкипит, — указала мне Лёка Ж.

Я подскочил к кофеварке, снял ее с огня. Воды действительно уже почти не осталось. На стенках образовался плотный белый осадок. Я показал кофеварку Лёке Ж.

— Смотри, сколько минеральных солей!

— Знаю, — ответила она, сняла очки и бросила их в сумочку. — Мне Гарик писал, что у них тут вода, богатая минералами. Зато она идет прямо с гор, как в старые времена. Ладно, я пойду в душ, а ты свари, наконец, кофе. — И, предупреждая мое замечание, сказала: — Я помню, я закрою дверь…

Я сварил кофе. Выпил чашку. Вторую. Третью. Четвертую. Заварил кофе снова. Почитал самоучитель. Потом — путеводитель. Еще выпил кофе. Стрелки башенных часов по-прежнему стояли без движения.

Лёка Ж. вышла из душа часа через полтора. Ее темпоритм явно снизился.

Я налил ей кофе.

— Что ж такой холодный? — недовольно спросила она. — Нет, я такой пить не буду. Пойдем лучше в какой-нибудь бар. Там я возьму себе нормальный кофе. Вот только приведу себя в порядок. — Лёка Ж. достала косметичку и поставила перед собой зеркальце и потребовала, чтобы я развлек ее рассказом о нашей с Гариком дальнейшей экскурсии — после того, как бесчувственное тело Лёки Ж. охраняло машину.

Я поведал Лёке Ж. о том, как мы ходили к церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио, которая, разумеется, была в этот час закрыта. Однако это совершенно не помешало Гарику. Активно используя жестикуляцию, он увлеченно рассказывал о Темпьетто, круглой часовне, построенной Донато Браманте на том месте, где по приказу Нерона распяли апостола Петра — вниз головой.

Способ казни так поразил Лёку Ж., что она даже оторвалась от зеркальца. Видимо, у нее возникли конкретные негативные ассоциации, раз она возмутилась: чем Петр этому Нерону не угодил, что его вниз головой-то?

В очередной раз пораженный избирательностью Лёкиных познаний я объяснил, что Петр сам об этом попросил — чтобы не уподобляться своему Учителю, то есть Христу. А насчет того, чем не угодил… Известно чем. Нерон провозгласил себя богом. А тут появились христиане во главе с Петром и Павлом, которые популярно объяснили, что Бог один и это не Нерон. Вот он и ликвидировал смутьянов.

Но для Гарика такая версия событий была слишком очевидной, поэтому он изложил мне сразу несколько занимательных и противоречивых римских легенд. Одна из них утверждает, что Петр обратил в христианство жен Нерона, и они перестали выполнять супружеские обязанности.

— Я бы на их месте тоже отказалась, — заметила Лёка Ж., накладывая на веки тени с эффектом сияния драгоценных камней.

Не отрицаю. Только с фактами тут неувязочка. Потому что, как известно из исторических источников, свою первую жену, Октавию, Нерон к тому времени давно уже отправил в ссылку. А его вторая жена, Поппея, была иудейкой и все свои обязанности выполняла исправно — как раз в период расправ над христианами она носила второго ребенка от Нерона. Правда, не доносила — однажды, во время ссоры, Нерон, изрядно выпив, пнул беременную Поппею в живот и убил ее.

— Ой, Господи! Такого мужа, как Нерон, и врагу не пожелаешь, — возмущенно отреагировала Лёка Ж., принимаясь за бровь. — То лягушку рожает, то беременную жену лупит! Козел…

Я разделил возмущение Лёки Ж. и рассказал еще одну легенду. Согласно ей, Нерон казнил Петра, чтобы отомстить за своего любимчика, мага Симона. Был такой модный в ту пору фокусник. Он превращался в животных, изменял облик, причем не только свой, стряпал привидения и летал по воздуху, как Дэвид Копперфилд.

Симону понравилась христианская идея Единого Бога в трех лицах, поэтому он крестился и объявил себя воплощением сразу всех трех ипостасей: и Отца, и Сына, и Святого Духа. Затем выкупил в борделе проститутку и сказал, что она реинкарнация гомеровской Елены, через которую Бог родил ангелов, сотворивших мир. Полагаю, в те времена это было что-то запредельное для понимания.

Затем Симон пришел в Рим и втерся в доверие к императору, забавляя его разными фокусами и философскими измышлениями. Но тут на его карьерном пути возник Петр. У одной богатой римлянки умер сын, совсем еще юноша. Римлянка позвала на похороны апостола Петра и волхва Симона — оба они славились тем, что умели воскрешать мертвых. Симон согласился воскресить юношу с одним условием: если покойник оживет, Петра сожгут заживо на глазах волхва. Народ, охочий до зрелищ, с радостью согласился.

Симон использовал известные ему магические приемы и заставил-таки покойника пошевелить головой. Люди бросились на Петра и собирались уже устроить большой пионерский костер, но Петр сказал им: если парень шевелит головой — это еще не значит, что он жив. Вот пусть встанет, откроет глаза, ходит и говорит. Симон снова приступил к покойнику, но ничего больше сделать не мог. Тогда Петр стал молиться, и юноша воскрес. Посрамленный волхв бежал.

Чтобы восстановить репутацию, Симон придумал свой самый известный трюк — полет над Римом.

— Ну это все выдумки! — фыркнула Лёка Ж.

— Выдумки — невыдумки, но в назначенный день на глазах у тысяч римлян и в присутствии императора Нерона Симон воспарил над городом, — возразил я. — На перформансе был и Петр, он обратился к Господу с просьбой развеять бесовские чары волхва, и Симон брякнулся наземь, опрыскав своей кровью одежду Нерона.

Вот тогда-то Нерон и решил казнить Петра. Правда, есть и другая легенда, которая утверждает, что Симон остался жив после падения, еще долгое время пудрил всем мозги и даже обзавелся кучей учеников. А когда его арсенал фокусов иссяк, он попросил своих учеников похоронить его заживо, чтобы доказать им, что он бог. Симон обещал, что если его откопают через три дня, он будет жив. И это был его последний трюк. Некоторые полагают, что он и не собирался воскресать, просто хотел уйти красиво. Сделать эскейп…

— На что только люди ради красоты не идут… — заметила Лёка Ж., рассматривая накрашенный глаз в зеркало. — Так. Один глаз готов. Как тяжела участь идеальной женщины…

Лёка Ж. принялась за второй глаз, а я начал печальную повесть Беатриче Ченчи, двадцатидвухлетней отцеубийцы, обезглавленной и похороненной там же, в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио. Согласно легенде, граф Франческо Ченчи заточил свою дочь Беатриче в замке и стал ее домогаться. А Беатриче обратилась за помощью к папе римскому. Но ее просьба осталась без ответа.

Лёка Ж. на секунду замерла, словно хотела было о чем-то спросить, но потом передумала и продолжила свое занятие. Папа римский смотрел на злодейства графа сквозь пальцы, потому что граф всегда и хорошо откупался. Тогда Беатриче сговорилась со своей мачехой и двумя братьями убить старого греховодника. И вот когда Франческо Ченчи в очередной раз попытался совратить свою дочь, она дала ему опиум. Но яд не подействовал…

— Она бы ему лучше мышьяка дала! — заметила Лёка Ж. со знанием дела. — От опиума граф, наверное, завелся еще сильнее…

Я подтвердил догадку Лёки Ж. и сказал, что на этот случай Беатриче наняла убийцу, который пронзил его сердце кинжалом, как раз когда тот завелся не по-детски. Затем тело развратника выбросили из окна, чтобы все выглядело как несчастный случай.

Однако следствие неожиданно вышло на убийцу наемного убийцы. Оказалось, что Ченчи решили убрать киллера, который убил графа, — чтобы киллер их не сдал. Но арестованный убийца киллера во всем сознался.

— Да это просто семейка Аддамс! — изумилась Лёка Ж.

Само собой, всю семью арестовали. Целый год их пытали самым жестоким образом. Беатриче, несмотря на суровые пытки, так ни в чем и не призналась. Папа был беспощаден. Беатриче, ее мачеху и старшего брата казнили. Им отрубили головы на мосту Святого Ангела.

На надгробии Беатриче в церкви Сан-Пьетро-ин-Монторио, как рассказал Гарик (лично убедиться в этом мне, разумеется, не удалось), вырезано одноединственное слово: «Orate» — «Молитесь». Говорят, призрак казненной девушки до сих пор бродит ночами по пустынным улицам Рима…

— Боже мой! — Лёка Ж. давно уже отложила зеркальце и совсем забыла про второй глаз. — Зачем ты мне все это рассказываешь? Ты хочешь, чтобы я вообще не закончила сегодня? Может, у тебя есть какая-нибудь более оптимистичная история?

— Есть, — сказал я и изложил другую версию событий, согласно которой Беатриче не убивала своего отца и он не принуждал ее к сожительству. Просто у Беатриче был любовник, от которого она родила. Отец укрыл ее в замке, наказывая за распутство. Поэтому любовник Беатриче, чтобы освободить девушку, убил графа Ченчи. Возможно, Беатриче действительно ничего об этом не знала, как она и утверждала.

— Бедная девушка… — Лёка Ж. задумалась. — Слушай, а про нее никто не писал?

— Кто только не писал про Беатриче Ченчи! — сказал я и перечислил: — Моравиа, Диккенс, Стендаль, Уайлд, Шелли…

— Вот-вот. Точно! Шелли! — обрадовалась Лёка Ж. и вдруг, вперив в меня скорбный взгляд, начала с выражением декламировать:

Затем Лёка Ж. вышла из образа и представила:

— Перси Биши Шелли в переводе Константина Бальмонта! — Лёка Ж. раскланялась.

— Какие глубокие познания в литературе английского романтизма! — вымолвил я, отойдя от культурного шока.

— Если бы ты столько лет посидел замужем, сколько я, то у тебя были бы такие же глубокие познания, — сказала Лёка Ж. — Когда безвылазно находишься дома, как эта несчастная Беатриче в отцовском замке, поневоле перечитаешь всю домашнюю библиотеку. Книг у всех моих мужей было много, а память у меня хорошая… — Лёка Ж. посмотрела на недокрашенный глаз, парой штрихов придала ему законченный вид и повелела: — Хватит на сегодня кошмарных историй. Пойдем брать Колизей.

Наш путь к Колизею затянулся на несколько часов. В течение первого часа Лёка Ж. появлялась из спальни в различных нарядах и интересовалась: «Я не похожа на старую женщину легкого поведения?» Сначала я пытался отшучиваться: «Что ты! Скорее уж на молодую монашку». Затем давал четкий отрицательный ответ. Но каждый раз Лёка Ж., не получив удовлетворения моей реакцией, скрывалась в спальне, чтобы появиться в новом облачении. Наконец я ответил утвердительно, и она остановила свой выбор на юбке с рюшами, полупрозрачной блузке и кокетливом шелковом шарфике.

Второй час ушел на изучение ставен, которые Лёка Ж. обнаружила с внешней стороны окна ванной. Она заинтересовалась: почему сквозь рифленое стекло в ванную комнату поступает так мало света. Если снаружи защита от вуайеристов, то зачем вообще делать здесь окно? Открыв его, Лёка Ж. увидела пластиковую ставню. Она продолжила исследование в других комнатах и выяснила, что на всех окнах есть ставни, которые можно закрывать на щеколду.

Я напомнил Лёке Ж., что мы собирались взять Колизей. Это придало ей немного энергии, которую она использовала для того, чтобы показать мне, как закрываются и открываются ставни, и обсудить со мной: что лучше — закрыть окна и открыть ставни или, наоборот, открыть ставни и закрыть окна. Затем она попробовала оба варианта, но ни один из них не казался ей верным. Тогда Лёка Ж. решила, что закроет лишь часть окон и часть ставен.

Я не стал ей мешать. Обулся и вставил ключ в замочную скважину, намереваясь открыть дверь. Заметив это, Лёка Ж. испытала новый прилив сил, которого хватило на то, чтобы закрыть все окна и ставни и наконец покинуть квартиру.

Еще час ушел на то, чтобы при свете дня осмотреть фрагменты стены античного акведука, поросшей плющом и прочей растительностью, и пройтись к часовне, башня которой видна из нашего окна. Башня оказалась скрытой собором Санта-Кроче-ин-Джерузалемме. Справа базилику ограждала высокая стена с чугунными решетчатыми воротами. С внутренней стороны ворота были обвешаны разноцветной смальтой, как новогодняя елка стеклярусом. Лёка Ж. пожелала сорвать себе какую-нибудь игрушку на память, но ей не удалось это сделать. Тут она увидела, что за кирпичной стеной скрывался огород с цветами и, возможно, какими-нибудь овощами. В Лёке Ж. снова ожил проснувшийся с утра голод, и она бросилась на решетку с удвоенной энергией. Воистину нет существа страшнее, чем голодная Лёка Ж. К счастью, людей вокруг не было — видимо, паломники, приезжавшие на беатификацию папы, уже окончательно разъехались по домам. Иначе, боюсь, кто-нибудь позвал бы экзорциста.

Дабы остудить пыл Лёки Ж., я повел ее в церковь. Бросив беглый взгляд на высокие своды, украшенные мозаикой раннего Ренессанса, Лёка Ж. обнаружила стол с буклетами на разных языках, в том числе английском и итальянском. Сопоставив оба текста и выловив в них знакомые слова, мы выяснили, что Санта-Кроче-ин-Джерузалемме, базилика Святого Креста в Иерусалиме (базилика Святой Елены), скрывает внутри себя еще несколько построек.

Увидев имена, знакомые по вчерашнему рассказу Гарика о Сан-Джованни-ин-Латерано, Лёка Ж. испытала нечто похожее на радость узнавания, приободрилась и потребовала, чтобы я немедленно перевел ей дальше. Среди буклетов, рядом со стопкой красно-белых программок прошедшей беатификации, на которых красовался блаженный папа в белом одеянии, держащий на руках младенца, я заметил книжечку на русском, взял ее со стола и отдал Лёке Ж.

Она не преминула поделиться со мной почерпнутой из буклета информацией.

В 326 году Елена отправилась в Иерусалим, где профинансировала археологические раскопки на Голгофе, желая найти крест, на котором был распят Спаситель. Елена призвала иудейских вождей, чтобы они указали ей место захоронения Креста. Те поначалу не хотели ничего говорить, но Елена, как истая христианка, пригрозила пытками и казнью. «Жуть!» — снова воскликнула Лёка Ж.

Иудейские вожди указали на некоего Иуду, потомка иудейского пророка. Иуду привели к императрице, но он утверждал, что понятия не имеет, где может находиться Крест Распятия. По приказу Елены его посадили в яму, где Иуда быстро одумался. «Попался бы в руки папе, быстрее бы язык развязался!» — снова вставила от себя Лёка Ж.

В указанном им месте после раскопок была обнаружена пещера, в которой лежали три креста. Выяснить, на каком из них был распят Христос, помогло чудо. Кресты поочередно подносили сначала к тяжело больной женщине, затем к покойнику. И лишь один из крестов смог исцелить даму и воскресить усопшего. Елена привезла в Рим фрагменты Креста Спасителя, дощечку из орехового дерева с остатками надписи «Иисус Назорей, царь Иудейский», установленную на Кресте по распоряжению Понтия Пилата, два шипа тернового венца, надетого на Христа, гвоздь Распятия Спасителя, крест, на котором был казнен раскаявшийся перед смертью разбойник, фалангу пальца апостола Фомы Неверующего, а также землю Голгофы. Все эти реликвии хранились в сессориуме Елены, дворце, построенном в III веке.

После смерти матери Константин в 330 году перестроил сессориум в церковь, от которой сегодня осталась только капелла Святой Елены…

За всеми переделками о трофеях, привезенных Еленой из Иерусалима, как-то позабыли. Их обнаружили замурованными в стену во время очередных ремонтных работ в 1492 году. Теперь благодаря этим находкам Санта-Кроче-ин-Джерузалемме входит в обязательный маршрут паломников в Риме наряду с соборами Святого Петра, Святого Павла, Сан-Джованни-ин-Латерано и Санта-Мария-Маджоре…

От переизбытка информации рассудок Лёки Ж. несколько помутился. Она пожелала немедленно покинуть церковь и выбежала на улицу. Яркий солнечный свет ослепил привыкшие к полутьме глаза, в результате чего Лёка Ж. вместо того чтобы двинуться к Колизею, помчалась в противоположную сторону. Она неслась с такой скоростью, что я насилу догнал ее.

Так мы оказались в садике музея военной истории, где пушки и прочие орудия уничтожения разных эпох были расставлены среди лимонных и мандариновых деревьев. Чувство голода вернуло Лёку Ж. к жизни. Она набросилась на цитрусовые, срывая плоды и скидывая их мне в сумку.

— Делай вид, что мы здесь просто гуляем, — приговаривала Лёка Ж., одной рукой очищая сорванный мандарин, а другой срывая лимоны.

Еще один час пролетел незаметно.

Набрав полную сумку цитрусовых, Лёка Ж. решила, что пора удалиться. Съев пятый мандарин, она поняла, что «они какие-то невкусные» и предложила мне тоже попробовать. Мандарин действительно оказался со странным привкусом, как будто он был сорван зеленым и лежал так долго, что успел испортиться. Тем не менее, как только Лёка Ж. утолила голод, к ней вернулся рассудок, а затем и память. Она вспомнила, что мы не купили итальянскую сим-карту. Приобрести ее можно было в «Tabacchi».

«Табакки» это сеть табачных киосков, в которых, как объяснил Гарик, можно купить любую мелочь — от сим-карт и билетов на транспорт до шоколадок и сигарет. Причем цены ни на один товар там не указаны — видимо, они зависят от настроения продавца.

Ближайший «Табакки» я видел рядом с баром, в котором Лёка Ж. хотела позвонить ночью. Поэтому нам пришлось вернуться обратно. По пути у Лёки Ж. возникла вполне здравая мысль зайти домой и оставить там нелегально сорванные цитрусовые. Но я, понимая, что тогда мы, возможно, сегодня уже никуда больше не пойдем, категорически эту идею отверг и предложил их просто выкинуть. С этим не могла согласиться Лёка Ж., которая потратила так много сил, чтобы собрать урожай.

Препираясь, мы дошли до «Табакки» и обнаружили, что киоск закрыт. Что характерно, часы работы указаны не были. Бар, в который мы заходили ночью, тоже оказался закрыт. Из находившихся вокруг заведений работал только «Diacount frutta» — маленький фруктово-овощной рынок, расположившийся на первом этаже дома, в помещении гаражного типа, между «Табакки» и баром. Судя по надписи, сотрудники рынка свободно владели английским и итальянским.

Лёка Ж. зашла внутрь и сразу же остановилась — она увидела на лотке мандарины и лимоны. Мандарины продавались по 1,5 евро за килограмм, лимоны — по 1,6.

— Дикие люди! — сказала мне Лёка Ж. — Зачем продавать мандарины, когда они растут на улице! Полный привет!

Продавец, смуглый тип восточно-метисской наружности, прислушавшись, радостно замахал руками.

— Прывэт? Руссы? — Он широко заулыбался.

Выходит, здесь знают еще и русский…

— Руссы, руссы, — подтвердила Лёка Ж.

— Хатэт мандарыни? Карашо мандарыни! — приступил продавец к делу.

— Нет, хотеть карашо сим-карта, — ответила Лёка Ж.

Продавец заморгал.

— Гаварыт руссо плоха, — признался он, задумался о чем-то и, хлопнув себя по лбу, весело сказал: — Руссы блят карашо!

Лёка Ж. оторопела, открыла рот, но смогла издать только шипение. Я поспешил вмешаться, предположив, что какой-нибудь турист-весельчак ввел продавца в заблуждение. После беседы с использованием русских, английских, итальянских слов и жестов моя догадка подтвердилась. Так и есть: один русский синьор объяснил торговцу, что если он хочет сделать комплимент русской девушке, то пусть наювет ее «блят».

— Нет-нет, блят это плохой, очень плохой девушка, — объяснила Лёка Ж. продавцу на доступном для него, как она считала, языке. Затем на всякий случай перевела: — Вэри-вэри бэд герл, понимаешь?

Продавец кивнул.

— Понымаш. Карашо!

— А хорошей девушке надо говорить так, — тут Лёка Ж. почему-то положила правую руку на грудь и сказала с грузинским акцентом: — Какой красывый дэвушка! Ты — первый чудо в моя жизнь. Понымашь?

Я тихо давился смехом и не мешал Лёке Ж. посвящать продавца в тонкости русского этикета. Должна же у меня быть хоть какая-нибудь радость…

— Понымаш. Како красывы дэвушк, — повторил продавец и снова весело произнес любимое слово: — Карашо!

— Я пойду покурю, — сказал я Лёке Ж. и выскочил на улицу.

Еще чуть-чуть, и я бы просто помер, сдерживая смех.

Лёка Ж. вышла ко мне минут через двадцать и сообщила, что она выяснила: здесь никто не работает с полудня до четырех. В это время у них якобы сиеста.

— А эти почему не отдыхают? — кивнул я в сторону продавцов фруктового рынка.

— Ну ты же видишь, они не местные, — ответила Лёка Ж. — Они откуда-то приехали, то ли из Турции, то ли из Албании — я не поняла.

Итальянские гастарбайтеры подсказали Лёке Ж., что нужно идти на виале Карло Феличе, там есть и бары, которые работают в это время, и «Табакки».

— Надеюсь, ты узнала, как туда добраться? — спросил я, в принципе уже догадываясь, что Лёка Ж. ответит: «Доверься моей интуиции».

Я доверился. Интуиция Лёки Ж. водила нас от бара к ресторану, от ресторана к бару, которые оказывались либо закрытыми на сиесту, либо слишком дорогими, чтобы утолить Лёкин голод. Затем Лёкина интуиция, опоздав на зеленый и не в силах дождаться, когда же он снова загорится на светофоре, бросила нас на дорогу прямо на красный. Пять минут назад Лёка Ж. боялась ступить на пешеходный переход, так как машины срывались с места, едва гас зеленый цвет. Теперь же, когда пешеходы нарушили все установленные правила, водители притормозили и терпеливо дожидались, пока мы уберемся с проезжей части.

В конце концов Лёкина интуиция привела нас на виа Мерулана, где Лёка Ж. решила бросить якорь в первом же попавшемся баре. Так мы скоротали еще часок.

Бар назывался так же, как и улица, на которой он стоял, — «Merculana». Лёка Ж. сразу же направилась к барной стойке, так как где-то прочитала, что если заказывать у стойки и не садиться за столик, то заказ обойдется вдвое дешевле.

— Мы должны экономить, — строго сказала Лёка Ж., придирчиво изучила меню и заказала один капучино за 1,5 евро, за который тут же и расплатилась с барменшей, чтобы не давать чаевых. — Этим я и пообедаю, — пообещала Лёка Ж.

— А я, пожалуй, пообедаю чем-нибудь съедобным, — сказал я и открыл меню.

— Ты слишком много ешь! — парировала Лёка Ж., отняв у меня меню. — Я сама выберу. А то знаю я твой необузданный аппетит.

В результате после долгих консультаций с барменшей, постепенно начинавшей терять терпение, Лёка Ж. остановилась на тарелке антипасто, итальянской закуски, за 12 евро и бокале белого сухого вина за 3 евро. Потом заказала еще один бокал и сказала мне, чтобы я сразу рассчитался за все. Барменша предложила присесть за столик.

— Видишь, какая хитрая! — сказала мне Лёка Ж. — Хочет с нас содрать побольше.

Лёка Ж. не двинулась с места. Вцепившись в стойку мертвой хваткой, она широко улыбнулась и светским тоном поинтересовалась, где она может «смок». Барменша объяснила, что курить разрешено только «он зэ стрит».

— Нет, ну ты посмотри! — зашипела мне Лёка Ж. — Она хочет, чтобы я села за стол, заплатила вдвое больше, да еще и бегала на улицу курить!

Я напомнил Лёке Ж., что в Италии действительно нельзя курить в помещениях баров и ресторанов, и предложил сесть за столик на улице. Но Лёка Ж. твердо стояла на своем.

— Ни за что! Я буду есть за стойкой.

Барменша меня поддержала, пообещав синьорине, что нам обязательно принесут заказ.

Я отцепил Лёку Ж. вместе с чашкой капучино от стойки и вытащил на улицу. Столики, покрытые красной скатертью, на четверых каждый, занимали ровно половину ширины узкого тротуара. Я выбрал самый дальний, за окнами бара, чтобы привлекать поменьше внимания. И не зря. Держа марку, Лёка Ж. еще некоторое время упорно отказывалась садиться. Но после того, как я опустился на стул и спокойно пообещал ей, что никуда с ней больше не пойду, Лёка Ж. сдалась, плюхнулась на стул напротив и залпом выпила остывший капучино.

Вскоре нам принесли вино, оказавшееся настолько приятным, что его оценила даже Лёка Ж., которая вообще-то вина терпеть не может. Допускаю, что причиной тому Лёкино похмелье, но она порывалась выпить также мой бокал и заказать еще. Я вовремя защитил свое вино от посягательств и напомнил о необходимости экономить.

Официант принес нам оливковое масло в бутылочке и чиабатту в корзинке, плетенной из соломки.

Чиабатта — это хлеб практически домашнего приготовления, с хрустящей корочкой и крупными дырками в мякоти. Полив кусок чиабатты оливковым маслом и слегка подсолив, Лёка Ж. продегустировала и заключила, что, в принципе, могла бы питаться одним хлебом с оливковым маслом, ибо ничего вкуснее в своей жизни она еще не пробовала.

Однако ее ждал новый сюприз: официант принес огромную тарелку с антипасто. На тарелке лежали тонкие ломтики сыровяленой ветчины прошутто, несколько видов сыра, помидоры черри и различная зелень. К зелени Лёка Ж. равнодушна, а вот за все остальное она взялась с огромным энтузиазмом.

Дожевав последний ломтик прошутто, Лёка Ж. расслабленно откинулась на спинку стула и вяло поинтересовалась, где мы находимся. Я напомнил ей, что мы все еще на виа Мерулана и по-прежнему намереваемся, во всяком случае я намереваюсь, попасть в Колизей.

— Мерулана, — задумчиво повторила Лёка Ж., проигнорировав замечание про Колизей. — Где-то я уже слышала это название…

— Гарик вчера собирался нас провезти по Мерулане к Санта-Марии-Маджоре, — напомнил я.

— Нет-нет, что-то другое… А, вспомнила… Роман Карло Эмилио Гадды. Перевод М. Медведева… — Лёка Ж., желая декламировать, махнула рукой, задела бокал, он звонко упал на тарелку и разбился на крупные осколки. — Вот гадство, — заключила она.

— И как же называется роман? — поинтересовался я, как бы не заметив произошедшего.

— «Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана», — ответила Лёка Ж., не сводя взгляда с осколков. По лицу ее было видно, что она размышляет, сколько придется заплатить за разбитый бокал. Поэтому Лёка Ж. на автомате стала цитировать: — «Глава первая. Все теперь называли его доном Чиччо. Он служил в оперативном отделе сыскной полиции, в подчинении у доктора Франческо Ингравалло, и вызывал жуткую зависть коллег: человек, занимавший самый низший чин, казалось, был вездесущим и легко распутывал самые сложные дела». Как думаешь, может, это спрятать? — вдруг спросила Лёка Ж., показывая глазами на останки бокала.

— Все равно заметят, — ответил я и поинтересовался: — У тебя что, фотографическая память?

— Да, — констатировала Лёка Ж. и вернулась к бокалу. — А я все-таки спрячу.

Она положила осколки на салфетку в корзинку из-под хлеба и прикрыла сверху той же салфеткой. Разумеется, тут же появился официант, который, обнаружив осколки в хлебной корзинке, укоризненно посмотрел на Лёку Ж.

— Иль конто, перфаворэ. — Это я попросил счет, отвлекая официанта.

Тот кивнул и удалился.

— Ну вот, молодец, — сказал я Лёке Ж. — теперь помимо разбитого бокала в счет включат и испорченную корзинку.

Вместо ответа Лёка Ж. продолжила цитировать роман Гадды:

— «Он был среднего роста, скорее округлый, чем коренастый, с густыми черными кудрями…»

Лёка Ж. прервалась и уставилась мне за спину. Я оглянулся и увидел официанта. Он нес нам счет.

— Может, сбежать, пока не поздно? — шепнула Лёка Ж.

— Поздно, — заверил я.

Официант оставил папку со счетом и ушел. Я достал из папки чек. В нем было ровно то, что мы съели и выпили — ни разбитого бокала, ни испорченной корзинки.

— Ну что там? — заерзала Лёка Ж., пытаясь заглянуть в чек.

— Сейчас, погоди, — ответил я, повернув бумажку так, чтобы Лёка Ж. не могла увидеть цифр. — Ну да, — сказал я, вздохнув. — Как я и думал. За бокал 50 евро, за корзинку — 40 и еще 20 сверху за плохое поведение.

— Чье? — удивилась Лёка Ж.

— Твое конечно. Не мое же…

— И что же нам теперь делать? — приуныла Лёка Ж.

— Я заплачу только за то, что заказывали. — Я достал из кошелька необходимую сумму и прибавил к ней чаевые, закрыл папку со счетом и заговорщицки прошептал: — Теперь бери свою сумочку. — Лёка Ж. взяла сумочку и прижала к груди. — Медленно вставай. — Я поднялся вместе с ней и шепотом скомандовал: — Бежим!

Мы дали деру. Отбегая, я глянул назад, убедился, что официант пересчитал деньги и забрал их.

— Быстрее! — закричал я Лёке Ж. — Он сейчасг вызовет карабинеров!

Лёка Ж. припустила пуще прежнего. Благодаря моей уловке нам удалось одолеть путь до Колизея минут за пятнадцать вместо очередного предполагаемого часа.

Отдышавшись, Лёка Ж. обратила внимание на знакомые по фотографиям очертания знаменитой античной развалины.

— Ну что, пойдем брать? — спросил я.

— Ой, погоди, я должна прийти в себя, — сказала Лёка Ж. и бросилась к ларьку с сувенирами.

В течение получаса Лёка Ж. с любопытством разглядывала миниатюрные копии бюстов античных императоров, статуй Лаоокона с сыновьями и Аполлона Бельведерского, магнитики с пенисом Давида и римской волчицей, календари с видами римских руин и котов. Наконец остановила свой выбор на «Pianta di Roma» — карте Рима.

— Вот что я подумала, — поделилась она своими соображениями, — в Колизей идти уже поздно, поэтому мы сходим туда завтра с утра. А сейчас отправимся лучше на виа Национале. Я слышала, что это Мекка шопоголиков. Там куча магазинов. «Sandro Ferrone», «Sisley», «Guess», — перечисляла Лёка Ж. — «Elena Miro». Нет, это нам не надо, это одежда для полных… Так. — Она протянула мне карту. — Посмотри, как туда добраться. Это где-то рядом с Колизеем или не с Колизеем, но где-то там.

Как я ни старался объяснить Лёке Ж., что ходить по бутикам с имеющейся у нас наличностью совершенно бессмысленно, она непоколебимо стояла на своем: для посетителей, которые ничего не собираются покупать, бутики имеют такую же исключительно культурную ценность, как Колизей для любителей античности.

Пришлось изучать карту. К несчастью, виа Национале действительно находилась недалеко от Колизея — достаточно было пройти вперед к пьяцца Венеция, свернуть направо и прямо по курсу — вожделенная улица бутиков.

Узнав от меня маршрут, Лёка Ж. исполнилась целеустремленности и сорвалась с места. Мы пробежали, не останавливаясь, античные руины Римского Форума, Алтарь Отечества, Форум Траяна с Траянской колонной и перевели дух только у широкой каменной лестницы, ведущей к виа Национале. Внизу, слева от лестницы, расположился небольшой магазинчик, где продавались сувениры, путеводители по Риму, альбомы, посвященные истории города, трусы с изображением пениса Давида, а также напитки, соки, вода и вино. Последнее — по 5 евро за бутылку. Лёка Ж. не смогла устоять перед тем, чтобы не взять настоящее итальянское вино по такой низкой цене. Она намеревалась купить бутылок десять, ну хотя бы пять. Но я уговорил ее для начала остановиться на одной — для пробы. Все-таки уж больно дешевое вино, тем более в туристическом месте.

Итак, мы запаслись бутылочкой и двинулись в Мекку шопоголиков. Прошли квартал, еще один… И тут обнаружили неприметный «Табакки», спрятавшийся меж колонн дорического ордера.

Я потащил Лёку Ж. в киоск, хотя она и пыталась убедить меня, что обязательно зайдет в «Табакки» на обратном пути. Но мне штучки Лёки Ж. слишком хорошо известны, поэтому я завел ее внутрь и заставил купить итальянскую сим-карту за 10 евро. Очаровав продавца вопросом, как пользоваться сим-картой, Лёка Ж. в итоге добилась того, что он установил симку на ее мобильный, показал новый номер и объяснил, как нужно набирать цифры.

— Ну, звони своему Гарику, он, наверное, соскучился, — дружелюбно сказал я Лёке Ж., когда мы вышли.

Втайне я надеялся, что Гарик заберет Лёку Ж. и она продолжит шопинг-экскурсию в его компании. Но Лёка Ж. ответила:

— Приличная девушка первая не звонит.

И мое дружелюбие быстро улетучилось.

— Лёка, тебе вино в голову ударило? — сказал я уже совсем не ласково. — Как он может тебе позвонить, если не знает твоего нового номера, а твой прежний номер заблокирован?

Лёка Ж. отошла к витрине «Benetton» и, разглядывая одежду ядовитых расцветок на равнодушных манекенах, сказала как бы самой себе:

— Что ты злишься! Ничего мне не ударило. Просто я бумажку с номером Гарика дома забыла и не хотела тебе говорить… Ты и так все время меня ругаешь и постоянно хочешь от меня избавиться. Ты меня совсем не любишь… — вздохнула Лёка Ж. и зашла в магазин.

А что же я тогда тут делаю? Я поглядел на лицо манекена молодого человека, не выражавшее ровным счетом никаких эмоций. Ни холоден, ни горяч. Уж лучше б ты был холоден…

Я зашел в магазин, разыскал Лёку Ж., грустно рассматривающую какую-то оранжевую-выжги-глаз кофточку, взял ее за руку и мягко спросил:

— А какой бутик ты хочешь посетить?

Лёка Ж. нежно улыбнулась и ответила:

— Все, дорогой.

И мы пошли. Бутики, магазины, магазинчики. Блузки, платья, юбки, кофточки, кардиганчики, брючки, джинсики, купальники, босоножечки, мужские рубашки, галстуки, ботинки…

Эта визуальная поэма прервалась лишь в тот момент, когда Лёка Ж. увидела «Макдоналдс». Она застыла перед желтой округлой «М» на красном фоне, как гипнотизируемый перед металлическим шариком.

— Неужели ты собираешься пойти в «Макдоналдс» в Италии? — вопрошал я Лёку Ж.

Она качнула головой, не выходя из анабиоза.

— После того, как ты попробовала тут настоящую еду? Стыдись! — увещевал я.

— У них бигмак шесть евро стоит! — сказала Лёка Ж. и, как сомнамбула, потянулась ко входу.

— Опомнись! Что такое какой-то жалкий бигмак в сравнении с грандэ-тарелкой антипасто! — воскликнул я.

Напрасно. Какая-то неведомая сила уже несла Лёку Ж. на встречу с фастфудом.

Сила оказалась естественного происхождения. Когда я зашел в «Макдоналдс» вслед за Лёкой Ж., то увидел, что она пытается прорваться в туалет, вступив в перепалку с девушкой в оранжевой униформе. Посетителей в «Макдоналдсе» почти не было, и, видимо, персонал строго следил, чтобы заведение общепита не использовали исключительно в низменных целях.

Я подошел к выясняющим отношения синьоринам и растолковал сотруднице «Макдоналдса», что Лёка Ж. пришла вместе со мной и мы намереваемся сделать заказ — именно этим я сейчас и займусь, пока синьорина сходит в туалет. Девушка в оранжевом нехотя уступила.

— Возьми мне два бигмака, — крикнула Лёка Ж. скрываясь в уборной.

Я взял два бигмака, сел за столик. Прошло пол-часа. Лёки Ж. не было.

Я подошел к туалету, оттуда раздавался грохот. Сквозь него прорывался Лёкин голос:

— Хэлп! Хэлп ми!!!

— Лёка, что случилось? — крикнул я.

— Я застряла! — отозвалась Лёка Ж. — В смысле не я застряла, а замок… Тьфу, в общем дверь не открывается… Выпусти меня…

Я побежал к девушке в оранжевом. Она, не проявив ровным счетом никаких эмоций, позвала мужика с инструментами, который невозмутимо выломал дверь и выпустил Лёку Ж. Замки всех остальных дверей были уже разбиты.

Вырвавшись из уборной, Лёка Ж. набросилась на бигмак.

— Кажется, я наелась на неделю, — сказала Лёка Ж., нехотя доедая последний кусок булочки, обмазанной горчичным соусом. — Все, с завтрашнего дня сажусь на диету. А второй бигмак возьмем с собой, в дорожку.

Когда мы вышли на улицу, все магазины на виа Национале закрылись.

За нами не спеша брел бомж с охапкой шмоток в руках. На нем были джинсы от Armani, джемпер от Aisberg и вполне приличные кроссовки Baldinini. Если бы не грязный вид и изрядная поношенность вещей, я бы его ни за что не принял за бомжа.

Лёка Ж. из сострадания протянула ему свой бигмак. Бомж подозрительно покосился, открыл пакет, увидел, что там действительно продукт фастфуда и выбросил его в урну.

— Зачем же в урну-то? — возмутилась Лёка Ж. Бомж, не оборачиваясь, двинулся своей дорогой. Лёка Ж. потеряла интерес к виа Национале и пожелала воспользоваться услугами римского метрополитена. Ближайшая от нас станция метро находилась на пьяцца делла-Република, площади Республики, в которую упиралась виа Национале. Станция — как раз на нашей, красной, ветке. Как выяснилось из схемы, нарисованной в уголке карты Рима, в Вечном городе всего две линии метро, красная и синяя, с одной станцией пересадки на вокзале Термини.

Мы вышли на площадь. В быстро сгустившихся сумерках зажглась подсветка, осветившая античные термы Диоклетиана, дугообразное неоклассицистское здание отеля «Exedra-Boscolo» и фонтан Наяд. Об этих исторических достопримечательностях я как раз сегодня утром читал в путеводителе и решил воспользоваться случаем, чтобы поразить Лёку Ж. Не все же ей Гариком восхищаться.

— Вот, Лёка, видишь этот фонтан? — начал я. — В начале прошлого века он считался вызывающе неприличным.

Лёка Ж. присмотрелась к обнаженным наядам, возлежащим на каких-то морских животных вокруг голого парня, державшего в руках рыбу, изо рта которой била мощная струя воды.

— А что тут неприличного? — спросила она.

— Сейчас расскажу, — многозначительно пообещал я и стал по памяти воспроизводить текст путеводителя.

Собственно, поначалу мне удалось вспомнить немногое: что когда-то фонтан назывался Аква-Пия и стоял на совершенно другом месте, а здесь находилась пьяцца Эзедра (экседра — полукруг), названная так из-за античного стадиона, прилегавшего к термам Диоклетиана.

Но когда я указал Лёке Ж. на кирпичные стены терм, меня будто озарило. Сами собой стали выскакивать даты, имена и названия. Я вспомнил, что термы начали строить в конце III века при императоре Максимиане, а закончили в начале следующего века при императоре Диоклетиане, что они вмещали до трех тысяч человек и занимали площадь более тринадцати гектаров. Один только бассейн — три тысячи квадратных метров! А еще здесь были залы для собраний и занятий спортом, библиотека и сады с фонтанами.

Лёка Ж. слушала меня, буквально открыв рот. Воодушевившись, я объяснил ей, что в VI веке бани Диоклетиана забросили, и в Средние века их могла постигнуть участь Колизея — римляне разбирали на стройматериалы все античные здания. Но, к счастью, эти термы находились далеко от центра — везти камни было слишком далеко.

В XVI веке центральный зал бани перестроили в церковь Санта-Мария-дельи-Анджели — в память о христианских мучениках. Церковь встроена внутрь терм, не нарушая древнеримских стен. В начале XVIII века в ее пол вмонтировали по меридиану мраморную полосу с черной металлической линией. Вдоль линии указаны созвездия и часы. Сверху, из круглого окошка под сводом, на линию падает солнечный зайчик. Смотришь, что рядом написано и определяешь, который час. Так римляне развлекаются.

Потом здесь построили два одинаковых здания в стиле неоклассицизма, повторяющих экседру античного стадиона…

— Какую еще цедру? — возмутилась Лёка Ж.

— Это полукружие, а не цедра. Цитрусовые тут почти ни при чем.

Ах да, чуть не забыл про самое интересное… В конце 1880-х по краям чаши фонтана поставили четырех львов. А в начале XX века скульптор Марио Рутелли заменил львов обнаженными наядами. Поднялся большой скандал — римляне требовали, чтобы скульптор убрал эту срамоту.

— Я не поняла — в чем тут срамота? — удивилась Лёка Ж. — А голый мужик по центру их не смутил?

— Ну, к мужской наготе они привыкли еще с античных времен, — объяснил я. — Видимо, им голые мужики больше нравятся, чем голые женщины…

— Тут наши с римлянами вкусы совпадают, — признала Лёка Ж. и с удивлением спросила: — А откуда ты все это знаешь? Тебе Гарик рассказал?

— Как будто кроме Гарика других источников информации не бывает… Путеводители надо читать! — сказал я, достал из сумки книжку и помахал ей перед носом Лёки Ж.

— А я-то думаю: откуда такие познания! Вроде хорошей памятью ты никогда не отличался, — сказала Лёка Ж. и, не давая опомниться, схватила меня за руку и повела к метро.

Подземный переход под белой графичной буквой «М» на красном фоне был перекрыт металлической решеткой. Электронное табло над спуском сообщало, что римский метрополитен работает до 21.00.

— Что ж это такое! Ну реально дикие Люди! Как они живут в таких условиях! — возмутилась Лёка Ж. — Ночных магазинов нет. Днем ничего не работает. Метро в девять вечера закрывается… Придется звонить Гарику… Ой, — спохватилась Лёка Ж. и на ходу придумала отмазку: — Я теперь вспомнила, что бумажка с его номером у меня…

Это переходило уже все границы.

— Знаешь, что… — начал я, но сдержался. — Отдай мне телефон, и мы отправимся домой пешком. Или иди куда хочешь, но уже без меня.

Лёка Ж. лихорадочно соображала, что лучше: добраться домой на машине Гарика, но потерять верного спутника или топать пехом неизвестно сколько, но зато сохранить надежную компанию на остаток поездки. После мучительных раздумий она остановилась на втором варианте и молча отдала мне свой мобильный. Я так же молча положил его в сумку среди мандаринов и лимонов и направился в сторону нашего дома. Лёка Ж. побрела за мной. Говорить она боялась.

Мы прошли мимо садов терм Диоклетиана, миновали неуютную улицу, напоминающую испанский сапожок для пешеходов — высокие прямые здания, примкнув друг к другу, здесь мрачно нависали над узким тротуаром. Потом вышли на еще одну такую же угрюмую улочку и увидели небольшой сквер, огороженный решеткой на каменном основании.

Я посмотрел на Лёку Ж. Она едва плелась.

— Хочешь присесть? — предложил я.

— Хочу, — тихо ответила она. — А куда?

Раз это сквер, значит, в него должен быть вход. Невдалеке мы заприметили ворота, подошли к ним. Ворота были накрепко заперты. Табличка с огромным восклицательным знаком в желтом треугольнике и останавливающей рукой в белом круге с красным ободком сообщала: «Scavi», то есть «Раскопки». Ниже шел текст, в котором предупреждалось, что здесь ничего нельзя.

— Я больше не могу, — сказала Лёка Ж. и упала на каменный бордюр решетки.

Основательная мраморная табличка напротив нас информировала, что мы находимся на пьяцца Манфредо Фанти.

Лёка Ж. огляделась.

— А где же тут площадь? — поинтересовалась она. Я глянул за ограждение. В глубине скверика стояло здание в эклектичном римском стиле. Никаких признаков раскопок я не обнаружил.

— Видимо, этот сквер и есть площадь, — предположил я.

— Какая ж это площадь, если тут свободного места раз-два и обчелся? — удивилась Лёка Ж.

— Разве ты еще не заметила, — сказал я, — у них тут если есть четыре квадратных метра свободных, то сразу пьяццале. А если восемь, то настоящая пьяцца.

— Угу, — неопределенно ответила Лёка Ж. — Посмотри, что пишет про эту пьяццу твой путеводитель.

Путеводитель ничего про пьяцца Фанти не писал. Лёка Ж. слабо мотнула головой и уронила ее на грудь. Она явно сдавала. Стоило ее чем-нибудь взбодрить. Я предложил ей вина.

— Где? Прямо здесь? — испугалась Лёка Ж.

— Почему нет, — успокоил я.

Я достал бутылку, открыл ее штопором складного ножика, который всегда валяется в моей сумке, вытащил мандарины. Мы выпили по глотку, затем еще выпили, и еще. Мандарины уже не казались такими противными, как прежде. Лёка Ж. ожила и даже проявила интерес к зданию, которое скрывалось за решеткой. Мы вернулись на виа Турати, подошли к другим воротам, рядом с домом, и на табличке, висевшей у ворот, прочитали, что это Casa dell’Architettura, Дом архитектора по-нашему.

— Понятно, почему у них тут вечные раскопки, — сказала Лёка Ж. — Делают вид, что работают.

Я достал телефон Лёки Ж. и протянул ей.

— Хочешь, позвони Гарику, пусть он довезет тебя домой.

— Да на кой он нужен! — ответила Лёка Ж., отхлебнув из бутылки и вернув мне телефон. — Я лучше ножками погуляю.

Прогулка пошла гораздо веселее. Мы и не заметили, как миновали несколько улиц и оказались на виа Санта-Кроче-ин-Джерузалемме, которая вела к тому собору, где мы были днем.

И вдруг случилось непредвиденное. Вернее, предвидеть это можно было, но как к такому подготовишься… После вина и прогулки Лёка Ж. снова захотела в туалет. Места, в которых мы оказались, были нелюдными. Туристы здесь, видимо, сроду не хаживали, поэтому никаких пиццерий и баров поблизости не наблюдалось.

После недлительных поисков мы обнаружили мини-отель. Спрятав почти пустую бутылку в сумку и дав Лёке Ж. последний мандарин, чтобы сбить запах вкусного итальянского вина, я завел ее в отель, на ресепшен. За стойкой сидел суровый итальянец, который с холодной вежливостью выслушал нас и с той же холодной вежливостью сообщил, что туалет у них только для клиентов. Несолоно хлебавши мы вышли на улицу и увидели рядом еще один мини-отель. Приободрившись, Лёка Ж. понеслась на ресепшен, но там ее ждала такая же негостеприимная встреча. На вопрос «А где же можно?» ей ответили: «Нигде!»

Лёка Ж. выскочила на улицу, вне себя от нетерпения.

— Может, домой?.. — сочувственно предложил я.

— До дома я не дойду, — ответила она, выискивая глазами какой-нибудь кустик или деревце.

Как назло, на улице не было ни одного растения, все они находились за решетками во дворах. Зато у дороги стояли в ряд мусорные баки. К ним-то и ринулась Лёка Ж., всучив мне свою сумочку. Провожая ее взглядом, я достал бутылку, отхлебнул, отвернулся и засунул бутылку в сумку.

Тут же прямо перед моим носом нарисовалась черная машина с мигалками и крупной надписью на дверцах: «Carabinieri». Это были первые карабинеры, которых я увидел на римских улицах за полтора дня. Они знали, когда появиться. Что ж, за все надо платить, и за дурацкие шутки над Лёкой Ж. тоже. Не фиг было пугать ее баснями про ночь в полиции.

Из машины вышел округлый мужчина средних лет с непробиваемым лицом, с черными густыми кудрями, в черной униформе. Он поздоровался, назвал себя Антонио и поинтересовался, из какой я страны. Узнав, что из России, попросил паспорт. К счастью, паспорт у меня был. Вернее, ксерокс. Отправляясь в Италию, я прочитал множество советов о том, как не посеять загранпаспорт в чужой стране, — оставлять документ дома, а с собой носить копию. Карабинер долго изучал ксерокс, вернул его и кивнул мне за спину, спросив, не моя ли это «герл».

Я обернулся. Лёка Ж. выбралась из своего укрытия за мусорными баками и, тряся золотистыми кудрями, неслась ко мне с криком:

— Звони Гарику! Звони Гарику!

Я не успел ответить карабинеру, что это действительно моя гёрл, потому как Лёка Ж. бросилась на висевшую на моей шее сумку, где лежал телефон, потеряла равновесие и, упав, свалила меня с ног. Из сумки выскочила недопитая бутылка вина. Она звонко покатилась по тротуару. У меня закружилась голова и в глазах поплыли зеленые круги и звездочки.

Карабинер невозмутимо смотрел на распростертые у его ног тела. Потом вежливо поинтересовался, нужно ли нам «хелп».

— Но, но, сэнкью вери мач, — ответил я как можно бодрее и попытался подняться, но смог только присесть.

— Кен ай гет ю хоум?[7] — спросил карабинер Лёку Ж., помогая ей встать.

— Но, но, грация милля! — испуганно ответила Лёка Ж., вцепившись в меня.

— Buona note[8], — пожелал Антонио, сел в свою карабинерскую машину и уехал.