Италия. Страсти по Вечному городу

Глава 8 Сюрприз от Гарика

— Вставай, алкоголик! — услышал я Лёкин голос и почувствовал толчок в бок.

Опять? И что, так будет начинаться каждый мой день в Риме? Одно из двух: или я сойду с ума, или действительно ее прибью.

Коленка, которую Лёка Ж. расшибла мне вчера в кровь, повалив на тротуар, ныла, как больной зуб. Как ей удалось повредить мне то же самое колено, на которое она покушалась на холме Яникул! Кажется, Лёка Ж. наконец-то добилась своей цели и вывела меня из строя.

— Отстань, — дружелюбно попросил я, не открывая глаз.

— Вставай, — не унималась Лёка Ж. — Скоро Гарик приедет.

Мне пришлось разомкнуть сонные веки, чтобы посмотреть на Лёку Ж. с надлежащим укором.

— Вот и езжай с ним. А я, после того как ты окончательно сломала мой опорно-двигательный аппарат…

— Так я поэтому и позвонила Гарику, — перебила Лёка Ж. — Он заберет нас и будет возить весь день, чтобы ты пешком не ходил. А еще Гарик обещал какой-то сюрприз… Иди принимай душ, а я сделаю тебе кофе.

Неожиданный поворот. Чего это с ней? Неужто стыдно стало? Как-то на нее это не похоже.

— Тебе помочь подняться? — участливо спросила Лёка Ж.

Ну, это уже перебор. Я отказался от любезно предложенной помощи — на всякий случай. Кто знает, что у Лёки Ж. на уме. Вдруг она хочет меня добить.

Лёка Ж. отправилась к газовой плите, но по пути завернула к ноутбуку, стоявшему на кухонном столе, и застыла над ним в полуприсяде вполоборота.

Я встал и, прихрамывая, пошел в ванную. Осмотрел там поврежденное колено — оно опухло и приобрело фиолетовый цвет. Оставалось надеяться, что до ампутации дело не дойдет. Я побрился, принял душ, освежился и взбодрился.

Вернувшись, застал Лёку Ж. в том же состоянии полуготовности к заботе о покалеченном друге.

— А, ты уже вернулся? — заметила меня Лёка Ж. — Так быстро? Отлично. Теперь я схожу в ванную, — сообщила она, выключая ноут. — Нам скоро выходить, а я совершенно не готова. Да, кстати, свари кофе. Себе и мне.

Слава богу. А то я уж испугался — не случилось ли чего, раз Лёка Ж. стала такой подозрительно заботливой. Теперь вижу — всё в порядке.

— И отправь эсэмэску моей маме, — распорядилась она, направляясь в ванную. — Напиши так: «Мама, не бойся, это я, твоя непутевая дочь. У меня новый номер. Вышли мне по „Вестерн юнион" сто…» Нет — «двести евро… Целую».

— Это очень похоже на развод, — сказал я. Лёка Ж. остановилась, и я объяснил: — Знаешь, приходят такие эсэмэски: «Мама, положи 500 рублей на этот номер. Потом все объясню…» Мне три раза приходила, и каждый раз меня называли «мамой».

— Да, ты прав, — согласилась Лёка Ж. — Надо добавить что-нибудь личное. Вот что, припиши в конце: «Покорми кота. Лёка».

Пока она принимала душ, я сварил кофе, выпил пару чашек и вступил в переписку с Лёкиной мамой. «Лёка, у тебя все в порядке?» — с тревогой спросила мамина эсэмэска. «Конечно, ты же меня знаешь, — ответил я за Лёку Ж. — Сначала делаю — потом думаю. Вот и потратилась». «А у Севы ты взять не можешь?» — поинтересовалась мама. «У Севы я уже взяла, — объяснил я и добавил: — Его деньги я тоже скоро потрачу». «Вам надо жениться, чтобы он держал тебя в ежовых рукавицах, — предложила мама. — Никакого сладу с тобой…»

Так, на этом стоило остановиться. Шуток на сегодня достаточно.

Лёка Ж. вернулась из ванной и уселась за кухонный стол делать лицо, прихлебывая остывший кофе.

— Я пообщался с твоей мамой, — сообщил я.

— Она пришлет мне деньги? — спросила Лёка Ж., намечая на своем лице контуры сражения за красоту.

— Этого я не понял, — честно ответил я.

Лёка Ж. удивленно вскинула брови, бросила зеркальце, схватила телефон и стала читать. По мере ознакомления с эсэмэсками лицо ее принимало все более оскорбленное и холодное выражение. Наконец она отложила мобильный, уткнулась в зеркальце и пробурчала:

— Не волнуйся, я все тебе отдам. Надеюсь, ты записываешь, сколько потратил на меня?

— Разумеется. И проценты отмечаю. — Я резко повернулся к Лёке Ж. и ударился больной коленкой о спинку стула, отчего разозлился еще сильнее. — Знаешь что, езжай-ка ты со своим хахалем без меня…

— Я… — начала Лёка Ж., но тут зазвонил домофон.

— А вот и он! Беги открывай, — бросил я и ушел в ванную.

Я открыл окно, закурил и стал рассматривать стену дома напротив. Под закрытыми оконными ставнями на веревках сушилось белье. На крыше тоже. Антенны терялись среди флагов мокрой одежды. Мне захотелось потеряться вместе с антеннами.

В дверь ванной кто-то робко постучал.

— Занято, — грубо отозвался я.

— Сева, выходи. Нас Гарик ждет, — позвала Лёка Ж.

— Счастливого пути, — зло ответил я. Дверь распахнулась. На пороге стояла Лёка Ж. и виновато улыбалась.

— Приехали! А если бы я на унитазе сидел… — рассердился я. — Тоже мне, приличная девушка…

— Я — девушка неприличная, и ты это прекрасно знаешь, — примирительно сказала Лёка Ж. — И потом, разве тебе есть что от меня скрывать? Вот другой бы на твоем месте удалил все эсэмэски и ничего не сказал бы. А ты — вон какой честный…

— Подлизываешься? — мрачно сказал я.

— Ага, — радостно признала Лёка Ж. — Ну ладно, извини. Я больше не буду. А теперь собирайся скорее и поехали…

Ага, размечталась! Думает — извинилась, и как будто ничего не произошло? И все будет по-прежнему?

— Слушай, ну зачем я нужен вашей компании? — постарался я сказать не слишком грубо.

— Ой, Сева, не начинай. Какой же ты зануда! — укоризненно заметила Лёка Ж. и затараторила: — Я с ним одна боюсь. Он на меня так плотоядно смотрит… Уже предложил мне переспать, представляешь! Я у него спрашиваю: «Где? В квартире с моим мужем? Или в квартире с твоей женой?» В общем, отшила его и…

— А ты чего хотела? — перебил я Лёку Ж. — Мозги мужику запудрила — и в кусты? Нет уж, сама с его плотоядностью разбирайся…

— Ну пожалуйста-а-а. Не бросай меня-а-а… — заканючила Лёка Ж.

Я пожал плечами и пошел одеваться.

Гарик ждал нас внизу, каким-то чудом припарковав свой зеленый фиат в сантиметре от феррари спереди и в сантиметре от смарта сзади. Интересно, как же он собирается выбраться из этой ловушки?

Увидев нас, Гарик выскочил навстречу.

— Ciao! — сказал он, пожав мне руку, и поцеловал Лёку Ж. в губы и обе щеки. — Сейчас придет этот stronzo, который парковался впереди меня, и мы будем ехать, — объяснил он.

— Ой, Гарик, что вчера Сева натворил! — воскликнула Лёка Ж. и выдала очень своеобразную интерпретацию вчерашнего инцидента. По ее словам, я нагло распивал вино из горла прямо на улице, за что карабинеры хотели меня немедленно «заарестовать», но Лёка Ж. бросилась на защиту и буквально прикрыла собой. Правда, теперь я хромаю, потому что пока Лёка Ж. меня прикрывала, разбила мне коленку. Зато карабинеры испугались и уехали.

Я мог лишь язвительно усмехнуться.

— Но я же тебя спасла! — возмутилась Лёка Ж. моей неблагодарностью и обратилась за помощью к армяно-итальянскому хахалю: — Гарик, скажи ему!

Гарик объяснил, что на самом деле римских карабинеров не слишком волнует, пьешь ли ты на улице спиртное. Правда, на прошлой неделе власти города запретили распивать алкоголь на пьяцца Кампо-деи-Фьори — почему-то только вечером — и то после инцидента с английским студентом, который, напившись, бегал голым по площади, размахивая своим cazzo, то есть членом. Кому-то из очевидцев это не понравились, и парня побили так, что пришлось отправить его в госпиталь. Вот власти и приняли меры.

— Выходит, в остальных местах можно пить в любое время, что ли? — заинтересовалась Лёка Ж.

— Не знаю, — пожал плечами Гарик. — Наверно… Я на улице не пил. Зачем?

Гарик предположил, что, может быть, когда-нибудь запрет на публичное распитие алкоголя распространится на весь город, но вряд ли это произойдет в ближайшее время. В Риме никто никуда не спешит…

Мне вспомнился эпизод из фильма Феллини «Рим». Кинооператора поднимают на стреле и режиссер у него спрашивает: «Что видно?» Тот говорит: «Вижу римлян, спешащих на работу». А режиссер: «Ты не ошибся? Если люди спешат на работу, то это точно не римляне!» Но рассказать компании об этой сцене мне не удалось, потому как Лёка Ж. очень хотела понять: если пить на улице можно, то почему тогда карабинеры ко мне привязались?

— Вечером, и на улице больше никого не было? — уточнил Гарик. Лёка Ж. кивнула. — Ну, ехали мимо. Видят, человек один — не римлянин. Вот и проверили…

Этот вопрос был исчерпан, и Лёка Ж. перешла к следующему:

— А что за сюрприз ты приготовил?

— Скоро будешь узнавать… — Гарик подмигнул.

— Я хочу знать сейчас! — потребовала Лёка Ж.

— Надо терпеть… — многообещающе сказал Гарик. Стронцо из «феррари» вернулся к своему авто, держа большой бумажный пакет. Он помахал нам свободной рукой, сел в машину и освободил проезд.

— Куда едем? — спросил Гарик, трогаясь с места.

— Может, в Колизей? — предложил я.

— Какой тебе Колизей! Ты же ходить не можешь! — снова проявила заботу Лёка Ж. и пообещала: — В Колизей завтра пойдем. А сегодня, Гарик, поехали по твоим любимым местам, которые я тогда так и не увидела.

Гарик затею одобрил. Его первым любимым местом оказалась базилика Санта-Мария-Маджоре, расположенная на одноименной пьяцца. Глядя на площадь из машины, Лёка Ж. задумалась.

— Где-то я уже слышала это название, — сказала она, вызывая у меня ощущение дежавю.

— Гарик хотел привезти нас сюда… — почти повторил я свою вчерашнюю фразу.

— Это я помню. У меня прекрасная память… — отмахнулась Лёка Ж. — Сейчас-сейчас… Точно! Песня «Римская полночь», музыка Петра Тодоровича, слова Николая Зиновьева. Поет… Как же этого актера-то зовут, который в «Любви и голубях» играл?..

— Александр Михайлов, — подсказал я.

— Правильно, — согласилась Лёка Ж. и откашлялась.

— Лёка, не надо! — Я хотел предотвратить ее вокальные упражнения, но было поздно. Лёка Ж. запела, сотрясая салон фиата и пугая прохожих:

— Нужно говорить: «Маджоре», — крикнул я, надеясь, что она перестанет петь.

— Хорошо, — согласилась Лёка Ж. и продолжила:

Гарик прожигал Лёку Ж. страстным взглядом. Неужели вот это так его заводит?

Лёка Ж. прервала вокальное издевательство и поделилась неожиданным открытием:

— Я не поняла — у нее что, красно-зеленая тушь?

Я вздохнул с облегчением и поспешил поддержать беседу. Лучше уж про косметику говорить, чем слушать Лёкино пение.

— Думаю, это как-то связано с освещением, — быстро предположил я и спросил у Гарика, есть ли в базилике витраж.

С неохотой отводя пылкий взгляд от Лёки Ж., Гарик подтвердил мою догадку: действительно, в 1995 году в окно над входными дверями вставили витраж с красными, синими и фиолетовыми стеклами, изображающими Мадонну с маленьким Христом и голубя — Spirito Santo. Дух Святой.

Лёка Ж. пришла к выводу, что либо автор дальтоник, поскольку фиолетовый и синий от зеленого не отличает, либо Гарик что-то путает, и намеревалась немедленно это проверить.

Мы вышли из машины на пьяцца Санта-Мария-Маджоре, но остановились между базиликой и высокой египетской колонной с фонтаном, потому что Гарик в свойственной ему манере решил рассказать всю историю места без купюр. Начал он, разумеется, с легенды. Эта повествовала о патриции Джованни. Он жил на Эсквилине — так называется этот холм, где мы как раз стоим, один из семи холмов, на которых строили Рим. Джованни не имел наследников и очень хотел потратить все свое богатство на хорошее дело, но не знал, на какое именно. Лёки Ж. на него не было — она бы его быстро научила…

В общем, Джованни попросил Мадонну, чтобы она подсказала ему, как быть. И вот в ночь пятого августа — это очень важная деталь — Мадонна явилась Джованни во сне и сказала: «Построй базилику там, где утром будет падать снег». Джованни проснулся и думает: «Какой снег в августе! В Риме даже зимой снега не увидишь!»

Но все-таки он выглянул в окно и увидел — действительно идет снег! Он выбежал на улицу и встретил папу Либерия. Оказывается, папе Мадонна тоже приснилась и посоветовала сходить на снег посмотреть — видимо, на тот случай, если Джованни не поверит.

— Надо же! — умилилась Лёка Ж. — Ой, а мне вот тоже как-то приснился сон…

И она тут же подробно рассказала нам о своем удивительном сновидении, в котором она встретилась со своей одноклассницей Инессой в каком-то кабаке. Я хотел сказать Лёке Ж., что это больше похоже на эпизод из ее реальной жизни, но она была так увлечена, что я не стал перебивать. Лёка Ж. в лицах изображала, как Инесса показывала ей фотки со своей свадьбы, на которых она была в красивом белом платье с тюрнюром, а рядом какой-то мужик в костюме, и это был не Ромка. Ромка — это тоже одноклассник, пояснила Лёка Ж., он Инессу любил и хотел на ней жениться.

— И вот потом узнаю, что она действительно выскочила замуж за финна и обо мне, зараза, даже не вспомнила! — со значением сообщила Лёка Ж. — Представляете, какой сон! Как думаете, может, у меня дар провидения?

— Во сне видит, наяву бредит. Сон правду скажет, да не всякому! — выдал я поговорки из рабочего лексикона.

Лёка Ж. открыла рот, чтобы дать достойный отпор, но Гарик не унимался. Папы римские не давали ему покоя через века. В 431 году папа Либерий распорядился построить на Эсквилине базилику, а Джованни стал спонсором. Церковь назвали Санта-Мария-Либериана, Санта-Мария Снежная, а потом — Санта-Мария-Маджоре, что значит «Мадонна Большая». Каждый год пятого августа в Санта-Мария-Маджоре идет месса, и с потолка кидают белые цветы.

— Жаль, что мы не можем задержаться до пятого авцста… — вздохнула Лёка Ж. — Здесь такое дешевое вино…

— Да, — согласился Гарик и вернулся к истории базилики.

Папа Сикст V объявил, что Санта-Мария-Маджоре — это центр Рима, и не только потому что к ней ведут улицы от всех главных храмов. Гарик предложил нам лично в этом убедиться и зайти в храм, чтобы увидеть надгробия патриция Джованни и его жены, устроенные прямо в полу, Sacra em Culla в крипте, шесть досок из яслей, в которых маленький Христос спал в Вифлееме, привезенные Еленой из Иерусалима, Сикстинскую капеллу…

— Разве она не в Ватикане? — спросил я, начиная уставать от словоохотливости Гарика.

— Это другая, — назидательно объяснил он. — Ту, в Ватикане, заказывал папа Сикст IV. А эту — папа Сикст V, здесь его и похоронили. Ее сделал друг папы, Доменико Фонтана — я вчера о нем говорил. Красивая капелла. И папе понравилась…

«Интересно, у всех римских пап такая активная загробная жизнь?» — подумал я, но не стал спрашивать об этом Гарика, который уже пытался увлечь Лёку Ж. в обитель христианских раритетов. Она почему-то не спешила. Странно, ей же так хотелось увидеть витраж с Мадонной. Но теперь она напрочь об этом забыла, вглядываясь в здания на противоположной стороне площади, за колонной.

— Что это там? — спросила Лёка Ж., надела очки и прочитала вывески: — «Па-сти-се-рия» и «Ге-ла-те-рия»… Кажется, это что-то съедобное?

Гарик подтвердил предположение Лёки Ж., объяснив, что пастичерия — от слова pasticci, пирожки — это что-то вроде нашей кондитерской, а джелатерия — от gelato, мороженое — это кафе-мороженое.

Лёка Ж. тут же направилась к заведениям общепита, решив начать с пастичерии.

Гарик порекомендовал тирамису — итальянский десерт на основе кофе, шоколада, сладкого сыра маскарпоне и печенья. Разумеется, Гарик не преминул скормить Лёке Ж. вместе с десертом и занятные истории о его возникновении. Благо историй у него много по любому поводу.

— Tiramisù в переводе с итальянского — «подними меня», — объяснил Гарик, пожирая Лёку Ж. глазами.

Думаю, имелось в виду «подними мне настроение» или «взбодри меня». Кофе, как известно, возбуждает, а шоколад способствует выработке эндорфинов, гормонов радости. Плюс савоярди — савойские «дамские пальчики», воздушный бисквит в виде трубочек. Плюс вино марсала, коньяк или ром. И бодрость обеспечена.

Честно говоря, Гарик меня утомил. И как только он открыл рот, чтобы пуститься в гастрономический экскурс, стремясь в очередной раз поразить Лёку Ж., я перехватил инициативу. О тирамису — моем любимом десерте я знал не меньше самого начитанного специалиста. Тирамису придумали в конце XVII века сиенские повара. Печально известный неудачной женитьбой и еще более неудачными наследниками герцог Тосканский Козимо Медичи был жутким сладкоежкой. Когда он посетил Сиену, местные кулинары приготовили для него zuppa del duca — «тюрю герцога». Медичи привез рецепт во Флоренцию, оттуда новое лакомство проникло в Венецию, где местные куртизанки и назвали десерт «тирамису», вряд ли имея в виду только поднятие настроения.

Гарик в это время не сводил с Лёки Ж. плотоядного взгляда и периодически фривольно подмигивал. Лёка Ж. благоговейно внимала. Меня эта идиллическая сцена начала раздражать. Тем более что свой тирамису я давно уже доел. Поэтому я поднялся и вышел на улицу.

Выкурил сигарету. Заглянул в пастичерию — Лёка Ж. внимательно слушала Гарика. Мне же слушать его не хотелось. Но стоять на улице просто так тоже было не слишком приятно, тем более с больной ногой. Чтобы чем-нибудь занять себя, я поковылял в джелатерию.

Конечно, как и любой турист, приезжающий в Италию, я был наслышан о римском мороженом, вкус и разнообразие которого не имеют аналогов. Но того, что увидел, никак не ожидал. Огромная витрина крохотной джелатерии была заставлена металлическими лотками с мороженым всех мыслимых цветов и оттенков — от классических черного и белого до бирюзового и красно-зеленого, как слезы Санта-Марии-Маджоре. От одного перечисления названий захватывает дух. «Mandorla», «Amarena», «Frutti di bosco», «Pompelmo», «Bacio», «Meringata», «Lampone», «Anguria», «Cioccolato fondente», «Fior di latte», «Zabaione», «Cocco»… Для тех, кто не в курсе, из чего какое мороженое сделано, на лотках лежали персик, лимон, орехи, клубника, киви, шоколад.

Продавец клал мороженое по три шарика в один вафельный рожок. Рожки тоже предлагались разнообразные — от маленьких до больших с полосой шоколадной крошки поверху. Цена мороженого колебалась от 3 до 5 евро в зависимости от размера рожка.

Вообще-то я к мороженому равнодушен, но тут, каюсь, удержаться не смог. Взял большой стаканчик — гулять так гулять — и попросил положить в него «Pesca» (персиковое), «Pistacchio» (фисташковое) и «Cioccolato all’arancia» (шоколад с апельсиновыми цукатами). Шарики были большие, и есть их надо было быстро, чтобы не успели растаять. Продавец воткнул в букет мороженого вафельный листик и трубочку, которые, как я понял, можно использовать вместо ложки.

Едва я расположился поудобнее, как появилась Лёка Ж. в сопровождении Гарика. Лёка Ж. тут же набросилась на мое мороженое и начала щебетать по поводу его райского вкуса. Тем временем Гарик взял Лёке Ж. «Fragola» (клубничное), «Bacio» («Поцелуй»: шоколад с лесными орехами) и «Viagra» (с афродизиаками), а себе — «Zabaglione» (с марсалой и яичными желтками), «Fior di latte» («Цветок молока»: сладкие сливки) и «Cioccolato con peperoncini» (шоколад с апельсином и перчиком). Объясняя Лёке Ж., из чего сделано последнее мороженое, Гарик акцентировал ее внимание на перчике. Она сделала вид, что не поняла. Мороженое разноцветными каплями падало на ее одежду. Гарик вытирал их своим носовым платочком и травил байки. Лёка Ж. изредка вставляла свое удивленное «Да ну!».

Итальянцы, конечно, считают, что это они изобрели мороженое, сказал Гарик. В первой половине XVI века флорентийский повар Руджери, служивший при дворе Екатерины Медичи, приготовил sorbetto — сорбет, десерт из фруктов со льдом и сахаром. Отведав холодное лакомство, герцогиня Медичи взяла Руджери с собой во Францию, чтобы он обслуживал ее свадьбу с Генрихом II Орлеанским. На свадьбе в Париже флорентийский повар приготовил несколько десятков видов шербета, всех поразил, стал знаменит, но продал рецепт и вернулся в Италию, где до конца жизни разводил кур.

А в 1686 году сицилиец Франческо Прокопио деи Колтелли основал первое кафе-мороженое в Париже. В 1770 году генуэзец Джованни Бозио открыл первую лавку мороженого в США, в 1903 году эмигрировавший в Америку Итало Маркони запатентовал вафельные стаканчики для мороженого. В общем, если бы не итальянцы, мир ни в жизнь бы не узнал, что такое настоящее мороженое, утверждал Гарик, который вообще-то, как я понял, сильно недолюбливал своих нынешних соотечественников.

— А я читал, что мороженое изобрели в Китае примерно в III тысячелетии до нашей эры, — вмешался я, доев мороженое. — Китайцы смешивали мякоть апельсинов, лимонов и гранатовых зерен со льдом. Если не ошибаюсь, это и есть sorbetto? Во всяком случае, похоже. Такой десерт знали и в Древней Греции. Еще Гиппократ рекомендовал замороженные фруктовые десерты для улучшения самочувствия и поднятия настроения…

Такого поворота Гарик не ожидал. Крыть было нечем.

— Зато у итальянцев мороженое самое вкусное! — заступилась за него Лёка Ж.

— Да! — гордо согласился Гарик.

Кажется, они нашли полное взаимопонимание… Справившись с мороженым, Лёка Ж. поинтересовалась, куда мы теперь двинем. Гарик снова предложил пойти в базилику. Но Лёка Ж., тяжело вздохнув, сообщила, что в базилике она была вчера, а сейчас хочет посидеть где-нибудь на свежем воздухе.

Гарик привез нас на площадь Барберини, названную так в честь папы Урбана VIII, в миру Маффео Барберини, вошедшего в историю уже тем, что под страхом пыток заставил Галилея отречься от своих «заблуждений». Еще Урбан VIII запомнился соотечественникам как бонвиван, который жил на широкую ногу и щедро помогал своим многочисленным родственникам и фаворитам.

В числе любимчиков Барберини ходил и Джованни Лоренцо Бернини, скульптор и архитектор, оставивший свой след чуть ли не на половине памятников римского барокко. «Бернини создан для Рима, а Рим — для Бернини», — так сказал папа, когда кардинал Мазарини попытался переманить скульптора во Францию.

Бернини участвовал во всех архитектурных проектах Урбана VIII. В 1629 году он был назначен главным архитектором собора Святого Петра и фактически завершил его долгое строительство.

На площади Барберини, где мы уселись на не слишком удобные прутья ограды стоявшего по центру фонтана, раньше был вход в палаццо Барберини, и папа захотел, чтобы перед дворцом был разбит фонтан, да не простой, а со смыслом.

Подбираясь к смыслу, Гарик поведал легенду рода Барберини. Однажды заболел единственный сын и наследник Барберини. Врачи долго бились, но ничем не могли помочь. И вот один старик, который жил в горах, собирал и продавал дикий мед, прослышал о беде, пришел в Рим, сделал лекарство из яда пчел, меда и трав, дал мальчику снадобье, и тот излечился. А старик исчез, не взяв денег и даже не сказав, как его зовут. И чтобы отблагодарить своего спасителя, Барберини изобразили пчел на семейном гербе.

В 1643 году Бернини поставил посреди площади фонтан «Тритон». В центре его — мускулистый сын Нептуна, бога озер, морей и океанов. Он сидит в двустворчатой раскрытой раковине и, запрокинув голову, трубит в маленькую раковину, из которой бьет струя воды. Чашу с Тритоном поддерживают на хвостах четыре дельфина.

Лёка Ж. с пристрастием оглядела фонтан и спросила Гарика:

— А где тут пчелы-то?

— Смотри сюда, — Гарик показал рукой на фонтан, — между хвостами дельфинов есть герб Барберини. На нем — пчелы. И вот, смотри. Чаша фонтана как будто соты, а ракушка — как будто крылья пчел, если они летят. Видишь?

Лёка Ж. присмотрелась, замерла и одарила Гарика восторженно-пораженным взглядом.

Гарик взял ее за руку и повел к левому углу площади. Я похромал следом. Под высоким деревом на углу был спрятан миниатюрный фонтан Пчел, состоящий из двух раковин — вертикальной и горизонтальной. В низу вертикальной раковины отдыхают три пчелы. Из-под них в горизонтальную стекают три хрустальные струйки, видимо, символизируя мед. Нижняя раковина установлена на грубом, необработанном камне, напоминая о горах, с которых спустился старик, чтобы спасти наследника Барберини.

Гарик сообщил, что Бернини сделал фонтан Пчел в 1644 году и поставил его прямо у входа во дворец папы. На вертикальной раковине сохранилась надпись о том, что фонтан установлен в XXII годовщину понтификата Урбана VIII. Но когда фонтан открыли, до XXII годовщины на самом деле оставалось еще два месяца. Завистники, которых у папы было немало, съязвили, что Урбан VIII таким образом хочет раздуть свои мнимые заслуги. Молва распространилась так быстро, что лишила папу покоя. Тогда его племянник нанял каменотеса, чтобы тот убрал лишнюю единицу. Однако стало еще хуже. Клеветники и завистники начали говорить, что это плохое предзнаменование, мол, теперь папа не дослужит до 22-го года понтификата. И точно: Урбан VIII умер за восемь дней до роковой годовщины…

Фонтан Пчел неоднократно переносили с места на место, и в итоге от него мало что осталось. А в 2004 году один псих отбил молотком голову пчелы. Вандала поймали, теперь он лежит в госпитале для сумасшедших.

— Вот что значит с пчелами связываться. Они и каменные жалят, — засмеялась Лёка Ж. и повернулась к палаццо Барберини: — Ой, и это наверняка все тот же папа-богач — Берн… Барн… Борн…

Гарик кивнул: «Урбан Барберини!» — и продолжил рассказ о палаццо, найдя наконец-то повод поведать печальную историю Франческо Борромини — очевидно, его любимого художника.

— Палаццо строили Бернини и Борромини! — многозначительно начал Гарик, смакуя повторы звуков.

В следующие полчаса мы с Лёкой Ж. узнали, что Борромини и Бернини были главными архитекторами периода барокко и потому беспрерывно враждовали. Неаполитанец Джованни Лоренцо Бернини благодаря таланту и связям, быстро стал известным скульптором и любимцем пап. А Франческо Борромини был сыном миланского каменотеса. Несмотря на талант и связи, он долго ходил в подмастерьях, прежде чем ему стали давать серьезные заказы.

Остальную историю мне поведал мой самоучитель-путеводитель. Но я не перебивал Гарика: Лёка Ж. прониклась к нему расположением и охотно внимала его рассказам. Гарик же твердил так, будто сдавал экзамен на гида перед особенно чтимой комиссией.

— Сангвиник Бернини и холерик Борромини ненавидели друг друга, — прицокнул он. — Как-то раз Борромини украсил каменными ослиными ушами фасад дворца напротив окон дома, где жил Бернини. А Бернини поставил на своем балконе большой каменный cazzo, чтобы Борромини не выкаццивался.

Когда после смерти Урбана VIII на папский престол взошел Иннокентий Х, у Борромини появился шанс занять место Бернини.

В 1644 году Иннокентий Х объявил конкурс: кто лучше придумает, как поставить на площади Навона, перед его семейным дворцом, египетский обелиск, привезенный в Рим императором Каракаллой. Бернини к участию в конкурсе не допустили. Тогда он сделал проект фонтана Четырех Рек, в центре которого стоял обелиск, и передал его кардиналу Людовико Людовизи. Кардинал тайком оставил проект фонтана в столовой, где обедал Иннокентий Х. Увидев этот проект, папа потерял аппетит, отменил конкурс и велел Бернини приступать к работе.

Тогда Борромини заслал шпиона к Бернини и узнал, что Джованни Лоренцо ошибся в расчетах — как только он запустит воду в фонтан, вода перестанет бить, так как напор будет очень слабым. Борромини сделал верные расчеты, чтобы показать их папе и высмеять соперника.

— Какие же мужчины бывают обидчивые! Вот мы, девушки, так не поступаем… — Лёка Ж. выразительно посмотрела на меня. Гарик же согласно кивнул головой и продолжал берниаду.

Бернини был начеку: он заслал своего шпиона к Борромини, и тот выкрал бумаги с правильными расчетами. Бернини исправил свою ошибку, но, чтобы поиздеваться над Борромини, на открытии фонтана задержал воду после запуска на несколько секунд. И когда Иннокентий Х подскочил от возмущения, а Борромини спешно направился к папе с отчетом об ошибке Бернини, струи фонтана мощно забили. Удовлетворенный папа сказал, что Бернини добавил всем по десять лет жизни. Борромини снова проиграл.

В 1667 году Франческо Борромини трудился над интерьером базилики Сан-Джованни-деи-Фьорентини. Но после того как он создал алтарь, ему запретили продолжать работу. Франческо решил, что это происки Бернини. Борромини заперся дома, сжег все свои рукописи и эскизы. Через неделю он вышел на улицу, отправился к Тибру и бросился в реку.

Бернини умер через три года.

Гарик снова погрузился в меланхоличное молчание. История действительно грустная.

Но Лёку Ж. ничего не смутило.

— Что-то у меня разыгрался аппетит после мороженого, — сказала она. — Может, сходим в какой-нибудь бар?

Гарик очнулся и предложил на выбор любой из ресторанчиков, которые находились на идущей от фонтана Пчел виа Венето — «Excelsior», «Majestic», «Ambasciatori», «Cafe de Paris»… Лёка Ж. недовольно поморщилась и пожелала посетить какое-нибудь настоящее итальянское заведение.

Гарик радостно кивнул и повел нас к своему фиату.

Наступил вечер. Римляне спешили домой, на улицах стали возникать глухие пробки, но где-то через полчаса мы добрались до моста Гарибальди, с которого нам открылся вид на единственный в Риме остров — остров Тиберина, как корабль, разрезающий воды извилистого и вечнозеленого Тибра.

Лёка Ж. порылась в своей памяти и извлекла из нее сказку Джанни Родари «Рыбак с моста Гарибальди» в переводе Евгении Козыревой.

— «Джорджо-Джузеппино забросил удочку и сказал, — продекламировала Лёка Ж., — „Рыбка-омбрина, плыви к фра Мартино!" И рыбы понеслись к его удочке со всей реки и даже с моря… Когда на крючок сам собой поймался громадный тунец, Джузеппино пришлось позвать на помощь двух водителей автобуса № 60 и пару официантов».

Гарик съехал с моста и припарковался на набережной напротив острова. Лёка Ж. вышла из машины, села на парапет и уставилась на одиноких рыбаков, закинувших удочки в болотно-зеленые воды Тибра.

— А здесь действительно можно поймать тунца? — спросила она Гарика с интонацией заядлого у рыбака.

— Бо! Кто его знает, — ответил он. — Очень грязная вода… тут больше ходят загорать, а не рыбу ловить…

Лёка Ж. встрепенулась, извлекла из глубин своей памяти какой-то кусок информации, и произнесла нараспев:

— Река была белой, звалась она Альбула. В ней утонул Тиберин Сильвий. Сделал его Юпитер богом, реки покровителем сделал, реку же в память Тибром назвали. Это мужик с бородой словно струи воды…

— Сама сочинила? — поинтересовался я.

— Мы, девушки, существа очень способные и любознательные, — ответила Лёка Ж. — Не то что вы, мужчины. Вот ты, например, знаешь, что дальше было?

Гарик посмотрел на меня с усмешкой. Ну что ж… Об основании Рима я мог бы рассказать и после веселой ночи.

Древний город Альба-Лонга, возведенный еще в начале II тысячелетия до нашей эры, стал погружаться в пучину порока. В VIII веке до нашей эры царь Амулий, дабы избавиться от нежелательных наследников, приказал положить в корзину своих внучатых племянников, младенцев Ромула и Рема, и бросить в Тибр. Корзину прибило к Палатинскому холму, где малышей вскормила волчица, а заботились о них дятел и чибис. Выросшие братья построили на холме город, который стал называться Римом, собрали войско и разрушили Альба-Лонгу.

Постепенно Тибр стал главным судоходным путем. Реку называли Отцом Тиберином (Tiberinus Pater) и поклонялись ей как божеству, отцу всех рек.

Но со временем Тибр обмельчал и засорился. Частые наводнения и отходы Большой клоаки, системы древней канализации, оставляли толстые слои ила и грязи. После открытия порта во Фьюмичино в I веке нашей эры поддерживать навигацию по Тибру не было смысла.

— Да, — подтвердил Гарик. — Теперь по Тибру ходят только прогулочные катера и пароходы. — Гарик повел нас по узкой набережной, чтобы из-под густой кроны тропических деревьев рассмотреть остров Тиберина, слева упирающийся острым носом в мост Гарибальди, а справа уходящий под античные мосты Честио и Фабричо.

По пути Гарик поведал, что остров возник в VI веке до нашей эры после изгнания из Рима последнего древнеримского царя Луция Тарквиния Гордого, известного тиранией, жестокостью, зверствами и святотатствами. Сынок его пошел в папашу — Секст Тарквиний, угрожая оружием, изнасиловал жену римского патриция Коллатина, Лукрецию.

— Стоп! Стоп! — закричала Лёка Ж. И она снова принялась декламировать:

Гарик продолжил трагедию Шекспира своим рассказом о несчастной Лукреции, которая обо всем поведала мужу и заколола себя на его глазах. Родственники Лукреции вынесли ее тело на форум и призвали граждан изгнать тирана. Восставшие граждане захватили поля Тарквиния, на которых колосилась пшеница, обмолотили собранный хлеб, поделили его между собой, а снопы бросили в Тибр. Снопов было так много, что из них и возник остров.

— Верна, верна супругу! — декламировала Лёка Ж. — Свет небесных звезд! И не небесных… Свет!

Затем Гарик поведал другую легенду, по которой остров появился в 291 году до нашей эры. Тогда на Рим напал страшный мор, и римляне отправились на корабле в греческий город Эпидавр, где стоял храм бога здоровья Асклепия (у римлян — Эскулап). Из храма навстречу им выползла огромная змея, которую римляне доставили на корабль и привезли в страдающий от эпидемии город. У римских берегов Тибра змея соскользнула в воду, а корабль, на котором она прибыла, тут же превратился в остров. Местные жители построили на острове храм Эскулапа, и мор прошел.

На самом деле форма лодки придана острову гораздо позже — в память о легенде. От храма Эскулапа сегодня остались только колодец и несколько колонн. На месте античных руин в XVII веке основали госпиталь. Потом его сменила больница Сан-Джованни-ди-Дио, ее еще называют «Фате-бене-фрателли», что означает: «Братья, творите добро».

Тут Гарик рассказал о брате Джованни Батисте Орсениго, который в конце XIX века работал в Фате-бене-фрателли дантистом. Монах вырывал зубы прямо руками. И делал это так споро, что пациенты даже не успевали почувствовать боль. Очередь к врачу-чудодею выстраивалась с острова до берега Тибра. А после смерти монаха в его келье нашли несколько корзин с вырванными зубами.

— Столько извращенцев на один город! — Лёка Ж. неодобрительно покачала головой и вспомнила о голоде, мучившем ее последний час. — Гарик, где твой ресторан, в конце концов?

— Здесь, — ответил тот и широким жестом показал на дома, стоявшие на набережной. — В Трастевере.

Трастевере — это настоящий, вечный и сочный, как в фильмах Феллини, Рим. Хотя долгое время он и Римом-то не был. Недаром район называется Трастевере — от латинского trans Tiberim — «за Тибром».

Сначала здесь жили этруски, потом селились пришлые сирийцы и евреи. И лишь в I веке до нашей эры император Октавиан Август сделал Трастевере изолированным районом Рима. А в III веке нашей эры император Луций Доминий Аврелиан оградил этот район новыми городскими стенами, признав его полноценной частью города.

Узкие и тесные улочки сплетаются здесь в такой плотный клубок, что даже если пользуешься картой, нет никаких гарантий попасть с одной виа на другую.

Между домами натянуты веревки, на которых сушится белье. Упитанные итальянки выглядывают из окон, чтобы пообщаться с соседями, которые стоят внизу на уличной брусчатке.

Сокрушенно вздыхая, Гарик сообщил, что в 1870 году район Трастевере разделили надвое наглым, прямым и широким проспектом. Это шумный проспект Трастевере с грохочущими трамваями, с магазинами, больницами, фабриками и орущим рынком, на котором продается все — от безразмерных хлебов и сыров до свежих фруктов и рыбы. Многие ругают его за неуместность в этом уютном районе. Но проспект этот — всего лишь маска, в гипертрофированных чертах которой проглядывает истинный облик Трастевере, где бурлит и фонтанирует жизнь, реальная и показная.

Гарик припарковал машину, и мы втроем отправились по узким улочкам и тесным пьяццале. На одной из них Лёка Ж. углядела снек-бар и ринулась внутрь, полагая, что это как раз ее формат. На витрине лежали колоссальные гамбургеры, чизбургеры, сэндвичи, хот-доги, в каждый из которых был воткнут маленький флажок страны, где предпочитают данное кулинарное извращение. Представляю, сколько презрения вложили повара в эти грандиозно неизысканные произведения кулинарного антиискусства.

Лёка Ж. намеревалась попробовать непременно каждый продукт, выразительно поглядывая на Гарика, чем давала понять, что готова толстеть и делает это с удовольствием.

Но мы с Гариком уговорили ее потерпеть еще немного, чтобы насладиться настоящим итальянским ужином в настоящем итальянском ресторане.

— А в туристические бары ходить нельзя, — объяснил Гарик, — потому что там готовят плохо. Как для туристов.

Мы вышли на пьяцца ди-Санта-Мария-ин-Трастевере — самый центр этого района. Посреди площади стоял скромный восьмиугольный фонтан с морскими раковинами. На его ступеньках, как на палубе Ноева ковчега, сидели экзотичные бомжи с крашеными в яркий малиновый цвет волосами, негры, американцы, японцы, алкаши в суровых и грязных куртках, итальянские подростки в чистых и обтягивающих джинсах. Алкаши ругались, японцы жевали бутерброды, подростки пили, американцы хохотали.

За фонтаном располагалась тоже скромная по римским меркам терракотовая базилика со строгой четырехугольной башней с часами. Это базилика Санта-Мария-ин-Трастевере, построенная в III веке. Гарик поведал легенду о том, что на этом месте за несколько десятилетий до рождения Христа из-под земли пробился фонтан черного масла. Впоследствии христиане интерпретировали это как знак новой эры и вечного источника жизни. Сегодня полагают, что черное масло — на самом деле нефть, так как и сейчас в почве Трастевере обнаруживают нефтеносные слои.

Мы прошли мимо базилики, свернули в переулок, снова свернули, еще раз, еще и еще… В конце концов оказались возле небольшого бара с двумя столиками снаружи и шестью внутри. Гарик поздоровался с барменом и повел нас… на кухню.

Пройдя сквозь наполненное запахами пиццы, тушеного мяса, овощей и приправ помещение, мимо больших плит, на которых жарилось, варилось и дымило, мимо неспешных поваров, лениво нас поприветствовавших, мы оказались у ничем не приметной двери. Гарик отворил ее, и мы ступили в коридор со стеклянным полом. Внизу бурлила пивоварня, по прозрачным трубам подавалось наверх свежее пиво.

Миновав коридор, мы подошли к следующей двери, за которой открылся трехэтажный ресторан.

Похоже, Гарика тут хорошо знали — во всяком случае, здоровались с ним все, кто нам встречался. Мы поднялись на третий этаж, откуда открывался вид на плоские крыши и увитые плющом стены. Хозяин ресторана лично принес меню — две страницы, полностью исписанные мелким почерком. По-моему, блюд в нем было гораздо больше, чем нужно нормальному человеку. Карбонара, аматричана, тестароли с песто, равиоли с каштанами, артишоки, бычий хвост, ригатони с утиным рагу под трюфельным соусом, ягненок с цветками тыквы, фисташковое суфле… Не было только цен. Лёка Ж. в растерянности заморгала:

— И как же тут выбирать?

— А выбирать не надо, — успокоил Гарик, — они сами.

— И платят они тоже сами? — Я прикидывал, сколько мы можем заплатить за это невинное удовольствие последовать вкусу повара и его аппетиту, а еще аппетиту Лёки Ж.

Хозяин забрал меню и удалился, пообещав, что все будет prelibato — очень вкусно. Вскоре нам принесли два поллитровых графина вина и три бокала.

Выпив вино, Лёка Ж. тут же захотела кофе, но хозяин сделал круглые глаза, искренне поразившись тому, что синьорина пожелала кофе сейчас. Лёка Ж. имела неосторожность настаивать: ну да, она «уонт ит нау». Хозяин ресторана отрезал: «Dopolo il pospasto! Онли афтер дизёт!» — обиделся и ушел.

— А когда будет десерт? — жалобно спросила Лёка Ж. Гарика.

— После второго блюда, — сообщил он.

Однако еще перед первым блюдом нам принесли антипасто — четыре огромных тарелки с баклажанами, помидорами, шампиньонами и прошутто. Затем подали минестроне, овощной суп, затем артишоки, затем аббаччо-аль-каччаторе, ассорти из мяса барашка и молочного поросенка, затем равиоли с каштанами…

Этому пиршеству не было конца. Часа через два мы добрались до десерта, ромового бисквита с ванильным кремом. Лёка Ж. ела его без воодушевления. К десерту ей подали желанный кофе — маленькую чашечку крепкого эспрессо с граппой, виноградной водкой.

С трудом поднявшись из-за стола, Лёка Ж. отправилась в туалет. Пока ее не было, нам подали счет. Я открыл его, чтобы посмотреть сумму и внести свою часть, но Гарик горячо запротестовал, почти выхватив меню. Я не стал возражать — на это у меня уже не было сил. К тому же, как я успел заметить, весь этот пир обошелся нам фантастически дешево — 48 евро на троих.

— Это и был твой сюрприз? — вяло поинтересовалась Лёка Ж. у Гарика, вернувшись из уборной.

— Нет, сюрприз еще впереди! — Гарик опять хитро подмигнул и бодро вскочил.

Откуда столько сил у человека?

— Едем теперь… — энергично начал он.

— Это без меня, — перебил я. — Я лучше домой, прилягу…

Гарик так обрадовался, что даже отвез меня на виа Кальтаджироне. Лёка Ж. еще какое-то время пыталась заставить меня поехать с ними, упирая на то, что обязательно потеряет ключи, а я усну как сурок, и она не попадет домой. Но я забрал у нее ключи и вручил Гарику. Если он хотел от меня избавиться, накормив сытным ужином, то ему это удалось. Гарик увез Лёку Ж. на ночную прогулку, а я, вернувшись домой, упал на диван и сразу уснул мертвецким сном, так и не узнав, в чем заключался сюрприз от Гарика.