Судьба философа в интерьере эпохи.

В центре современного кризиса две проблемы: природа социальности и глубина дисциплинарной вечности общественных дисциплин.

Проблема природы социальности не нова. Состоит она в следующем:

а) либо мы признаем за социальными институтами, за "суммами обстоятельств" социальной жизни тот же статус нечеловеческого или "естественного" установления, что и за вещами окружения и за собственной Человеческой природой, и тогда познавательная позиция по отношению к социальным объектам ничем в принципе не отличается от познавательной позиции в естественнонаучных дисциплинах; человек в этом случае столь же мало ответственен за состав, способ функционирования, свойства, изменения социальных институтов, как и за законы природы или за специфику собственного физиологического устройства;

б) либо мы не признаем этого статуса "естественности" или "божественности" за социальностью, выделяем ее структуры, институты, все составляющие "суммы обстоятельств" общественной жизни, в том числе и проблемы, в особый класс объектов, сотворенных человеком, а именно усилиями предшественников живущего поколения, тогда познавательная позиция по отношению к социальным объектам, не отменяя и не подменяя "открывающую" позицию ученого - социальность достаточно инерционна, должна быть дополнена позицией активного вмешательства в эти структуры, институты и иные составляющие социальности - позицией очевидно невозможной по отношению к "естественным" объектам; в этом случае человек ответственен за социальность ровно настолько, насколько к ней приложима такая вторая позиция активного вмешательства.

Марксизм придерживается второго подхода, выступая на два фронта: против идеализма вообще и Гегеля в особенности, приписывающего знаку, понятию невозможную для них роль субъекта исторического процесса, а также и против "естественного" истолкования общества предшествующим материализмом, который не выходил за рамки социальной, через обстоятельства и воспитание, детерминации человека, оставляя в стороне проблему того, как люди творят обстоятельства, то есть проблему революционной практики. Суть концепции материалистического понимания истории, по Марксу и Энгельсу, состоит в том, что единственным и монопольным субъектом исторического процесса признается живущее поколение людей. При этом живущее поколение выступает в нескольких ролях. Как звено в преемственной эстафете поколений, оно, во-первых, уподоблено предшествующему поколению в процессах воспитания и выступает как наследник созданной предшественниками "суммы обстоятельств". Решая собственные проблемы, оно, во-вторых, критически оценивает наследство и ищет путей к его изменению, стихийно или осознанно меняет наличную "сумму обстоятельств" в соответствии с собственными представлениями о должном. Оно, наконец, в процессе воспитания входящего в жизнь поколения формирует его по собственному образу и подобию, передает ему унаследованную и преобразованную "сумму обстоятельств", то есть преемственно воспроизводит свой собственный ролевой набор наследника сложившейся формы деятельности, революционного практика и воспитателя.

Такое, понятое по основанию социальной наследственности (преемственности) развитие вскрывает дополнительные функции и источники определения знаковых структур. Если учесть, что социальность не кодируется в генах, что индивид конечен с точки зрения его ментальной и физической "вместимости", что, наконец, корпус передаваемого от поколения к поколению социально-необходимого знания, в котором закодирована наличная "сумма обстоятельств", в любом обществе заведомо превышает "вместимость" отдельного индивида, то концепция материалистического понимания истории вскрывает огромный пласт гносеологической проблематики, который пока, к сожалению, почти не затронут исследованиями.

Вторая кризисная проблема современной гносеологии связана с вопросом о допустимых глубинах дисциплинарных вечностей в общественных науках. Она возникает как побочный продукт, связанный с появлением в современной социальности таймированных, ограниченных по срокам решения проблем, которые разрешимы на базе накопленного опыта и требуют вовлечения в процесс решения всей наличной релевантной информации. В более узком смысле проблема возникает из противоречия между административной, опирающейся на опыт, и научной, опирающейся на исследование, процедурами выработки решений. Административная процедура оперативна и эффективна, когда имеет дело с решениями типизированных и освоенных в опыте задач, но становится произвольной, не достигающей результата и даже социально опасной в своем стремлении оставаться оперативной в решении новых проблем традиционными средствами, которые к этим проблемам непримиримы. Научная процедура, со своей стороны, стремится решать проблемы на базе полной информации и, поскольку "полная информация" - недостижимый идеал, научная процедура всегда отодвигает решение на неопределенное будущее, превращает проблему в предмет, а сама вырождается в научную дисциплину. В этом гносеологическом тупике социальной ответственности, когда таймированность проблем требует оперативности, а их новизна - исследования, и возникает побочная, но достаточно ядовитая проблема глубины дисциплинарной вечности в общественных науках.

Глубина дисциплинарной вечности прямо связана с глубиной предвидения. Если вечность не ограничена, как это имеет место в естественных дисциплинах, не ограничено и предвидение. Ничто не мешает нам, например, с практически полной уверенностью предвидеть, что на любой планете, в любом веке, в любом бассейне, наполненном любой жидкостью, любое тело будет вести себя по закону Архимеда, если, конечно, контакт жидкости и тела не вызовет какую-нибудь сверхбурную реакцию. Но, как правило, нас мало интересуют предвидения такого рода, основанные на экстраполяции фундаментального знания на любые точки пространственно-временного континуума. Интуитивно каждый из нас чувствует, что предвидение и прогнозирование в области социальных явлений есть нечто совершенно иное, и вопрос лишь в том - почему? На него может быть лишь два ответа.

Один, в духе гегелевского или же "естественного" истолкования социальности состоит в том, что мы мало знаем о социальных явлениях и о законах развития общества, а если бы достаточно знали, то могли бы с той же точностью, что и в естественных науках, предвидеть социальное будущее. Этот подход в прогностике и системном анализе называют ответом "линейного мышления". Нетрудно заметить, что он только эксплицирует научную процедуру выработки решения.

Второй - ответ "нелинейного мышления" - состоит в том, что инерционные и обновляющие моменты в социальных явлениях не могут интерпретироваться в естественно-научных терминах закона (инерция, репродуктивность) и случая (отклонение, обновление). Поэтому концепт фундаментального знания как раз и навсегда "решенного вопроса", к которому по правилам естественных дисциплин запрещено возвращаться (приоритет, запрет на повтор-плагиат), не имеет силы для общественных дисциплин, где строить дисциплинарную вечность на "здесь и сейчас" значит строить на песке, то есть либо продуцировать предмет таких дисциплин до вневременных и внеисторических универсалий, до тощих абстракций-констатаций типа "всяк живущий да яст", либо же, что хуже, если тягак репродукции принимает форму выделения и анализа тенденций, пытаться в прогнозах и соответствующих планах эманировать социальную инерцию, включая и таймированные проблемы, в будущее, то есть активно препятствовать решению таймированных проблем по формуле "Декларация", принятой в конце 1968 г. в Беллажио на симпозиуме по долгосрочному прогнозированию и планированию: "Применение в современной политике научных методов сплошь и рядом превращает плохие по природе ситуации в худшее". По мнению сторонников "нелинейного мышления", которые вовсе не отрицают необходимость исследования социальных структур как источника информации для решения таймированных проблем, усилия в рамках этих обстоятельств должны направляться не на поиск фундаментального знания, которое в общественных дисциплинах невозможно, а на оперативное информационное обеспечение процесса выработки решений по таймированной проблематике.

Мера инерционности социальных структур, а с нею и глубины соответствующих дисциплинарных вечностей, определяется длительностью прохождения управляющего сигнала или лагом. Поэтому социальное будущее выглядит принципиально различным в зависимости от того, как именно оценивается мера инерционности и глубина.

С точки зрения линейного мышления мера инерционности общества достаточно велика для обеспечения долгосрочного прогнозирования на основе информации, которой мы располагаем или в принципе можем располагать сегодня. Будущее в этом случае приобретает вид развертывания по времени тех имманентных социальности как объекту свойств и тенденций, которые, изучены они или нет, присутствуют в социальности уже сегодня. В основе линейного прогноза лежит выделение некоторого набора переменных и изучение истории движения значений этих переменных, что дает соответствующий набор тенденций, допускающих экстраполяцию на будущее. Прогноз приобретает характер логической процедуры вывода, которая не только не покушается на характеристики социальности, как они представлены в наборе переменных и в соответствующих тенденциях, но, фиксируя эти переменные и тенденции как основания предвидения, прогноз молчаливо исходит из идеи их неуничтожимости, из идеи однозначной связи между будущим и настоящим, когда "лик будущего", на какой бы глубине мы его ни фиксировали, всегда будет оставаться пусть несколько искаженным тенденциями, но все же сохраняющим основные черты "ликом настоящего".

Нелинейное мышление не отрицает важности выделения переменных и изучения тенденций. Но видит в этом лишь первый, и в основном эвристический, шаг прогнозирования, помогающий идентифицировать и таймировать проблемы. Прежде всего оно обращает внимание на меру искажений "лика будущего", если будущее прогнозируется по тенденциям. Задаваясь, например, такими переменными, как национальный доход, численность населения, долголетие, расходы на науку, численность ученых, лаг подготовки научных кадров, лаг публикации, и прогнозируя "лик будущего" по этим переменным, мы обнаруживаем, что уже в самом начале следующего столетия начинается плотная, растянутая лишь на полтора десятилетия область пересечения всего со всем, менее всего похожая на "лик настоящего". К 2020 г., например, на науку пришлось бы тратить более двух национальных доходов, число ученых превысило бы численность населения, а численность студентов на порядок бы превышала численность ученых, лаги подготовки научных кадров и публикации превысили бы средние значения долголетия, то есть всем пришлось бы заниматься тем, чем никому не дано было бы заниматься на этом свете. Подобные апокалиптические "лики будущего" возникают на той или иной глубине при долгосрочном прогнозировании по любым тенденциям. Нетрудно было бы показать, например, что к тому же 2020 г. численность любого среднего современного города превзойдет численность населения страны, все города по концентрации выхлопных газов превратятся в душегубки, автомашин будет больше, чем людей, а ездить они будут на выжженном в предыдущем десятилетии бензине.

Абсурдность подобных "ликов будущего" очевидна, но для нелинейного мышления она важна как структурирующий принцип будущего, человеческой власти над социальным будущим и ответственности за это будущее. Инерционность социальности, на которую опирается линейное мышление, будь оно гегелевского или естественно-научного образца, понимается при этом как неустранимый из картины будущего "враг № 1", носитель всех тенденций, в том числе разрушительных и катастрофических. Замеренная лагом прохождения управляющего сигнала, социальная инерция прочерчивает в будущем мертвую зону человеческого бессилия в том же смысле, в каком скорость автомашины прочерчивает перед водителем мертвую зону неспособности эффективно реагировать на возникающие препятствия. В этой мертвой зоне, которая, по различным оценкам, располагается на глубине 5-20 лет, события независимо от любых решений, которые мы принимаем сегодня, будут развертываться так, как если бы мы их не принимали. Линейные краткосрочные прогнозы вполне приложимы для этой зоны. Например, любое решение, принятое сегодня относительно системы начального и среднего образования, если оно требует "воспитания воспитателей", даст сколько-нибудь ощутимые результаты в лучшем случае через 20 лет, а такое же решение относительно высшего образования - через 10 лет. В каждом конкретном случае значения лага будут иными, но следует сразу отметить, что в этой "социальной теории относительности", где за скорость управляющего сигнала не выпрыгнешь, мы имеем дело скорее с астрономическими, чем с земными расстояниями, с парсеками, а не с километрами, когда ожидать реализации принятого сегодня решения приходится не меньше, чем ответа на сигнал, посланный к какой-нибудь планете Центавра. Именно поэтому оперативная теоретическая и информационная подготовка процедур принятия решений приобретает сегодня столь актуальное значение.

За мертвой зоной располагается зона реализации тех решений, которые мы принимаем сегодня. Поскольку мертвая зона дисциплинарной вечности не так уж мала, а любые модели и формулы, которые мы используем для предвидения и прогнозирования, способны только модернизировать наличную, а не порождать новую информацию, зона реализации принятых сегодня решений требует постоянных поправок на "квазиинформацию" - а именно на ту релевантную информацию, которой нет и не может быть сегодня, но которая может появиться и обязательно появится завтра (на лаге мертвой зоны) как дополнительная информация, которую мы не могли включить сегодня в процесс теоретической и информационной подготовки решения попросту за ее отсутствием. Скажем, еще вчера мы верили во всесилие средств массовой коммуникации. По современным условиям исследования распространения новаций это "всесилие" ограничено 2,5% аудитории, тогда как для убеждения основной части требуются иные средства, прежде всего межличностные, так что рассчитанные на вчерашний инструментарий мероприятия могут оказаться пустой тратой времени, если они своевременно не корректируются новой информацией.

За зоной реализации на неопределенном удалении в будущее должна располагаться зона конечных целей и ориентиров как теоретическая проекция наших сегодняшних абсолютизированных представлений о благе, наилучшем, оптимальном, которые можно вовлечь в процесс выработки решений на правах более или менее устойчивых ориентиров и шкал оценки предлагаемых решений. К примеру, если мы знаем сегодня зависимости между числом ученых, полнотой и оперативностью оповещения о событиях в науке, эффективностью научного труда, знаем распределение пиков творческой активности на возрастной кривой, роль личных школ в подготовке научных кадров, мы уже сейчас, объединяя оптимальные и положительные экстремальные значения характеристик высшей школы и организационной формы науки, можем сформулировать абсолютизированный концепт идеального сочетания институтов высшего образования и науки, который сам по себе нереализуем, но для практических усилий по совершенствованию высшей школы и организации научной деятельности мог бы иметь примерно то же ориентирующее и оценивающее значение, что и идеальный преобразователь с к.п.д. 100% для разработки и сравнительной оценки реальных преобразователей по степени их приближения к идеалу. Подобного рода абсолютизированные концепты могут сегодня разрабатываться для значительного числа структурных ключей социальности, даже для социальности в целом. Они, естественно, не были бы абсолютами в философском или теологическом смысле слова, менялись бы производно от "злобы дня", и каждое живущее поколение находило бы поводы для уточнений и изменений зоны конечных целей, но основанные на изучении наиболее устойчивых свойств человеческой природы и условий их социальной реализации такие "абсолюты" оказывались бы значительно более инерционными и устойчивыми, чем те решения, для оценки и сравнения которых они бы использовались.

Различия в оценке глубины дисциплинарных вечностей в общественных науках вызывают и серьезные различия в общей познавательной установке у представителей естественно-линейного и нелинейного мышления, причем эти различия можно свести к трем пунктам:

1. Линейное мышление понимает социальную систему как вариант естественной и сводит различия между естественными и социальными объектами к степени сложности. Оно видит социальность глазами ученого-естественника как обычную область поиска фундаментального знания и, соответственно, сохраняет традиционную "открывающую" позицию, основанную на убеждении в том, что ученому дано лишь открывать законномерности независимо от него существующей предметной реальности, но не дано поднимать руку на эту реальность.

Нелинейное мышление видит в любых социальных системах человеческое творение, которое может быть изменено и переделано усилиями человека. Поэтому наличная социальная система рассматривается здесь как вариант из некоторого множества вариантов, который обладает частным свойством реализованности, но как вариант заведомо не лучший из возможных. Нелинейное мышление смотрит на социальность не под углом зрения естественника, а под углом зрения наследника, у которого вполне могут появиться, вылиться в форму проблем и исследований сомнения в мудрости предшественников, реализовавших именно этот, а не другой вариант. Организованное в познавательную позицию такое сомнение включает как составную "открывающую" позицию естественника, но видит в ней только подчиненный (информационный) момент общей позиции, предполагающей детерминацию общества через познание и практическую реализацию социальной ответственности в актах революционной практики.

2. Линейное мышление подходит к предвидению и прогнозированию как к логической процедуре вывода будущих состояний системы из наличного. Хотя эта процедура и опирается на личную информацию, она в равной степени опирается и на инерционную идею стихийного самодвижения социальной системы в направлении к реализации сложившихся тенденций и на идею принципиальной возможности уже сегодня отыскать личную формулу или модель такого движения. Подобная процедура столь же мало влияет на сам объект прогнозирования, как и предсказания затмений на Луну или Солнце.

Нелинейное мышление придает линейному предвидению и прогнозированию эвристический смысл выхода на таймированные проблемы и оценки меры их таймированности. Сам же прогноз мыслится не как цель последовательных состояний одного и того же, а как прерванная актами целенаправленной деятельности последовательность выборов состояний, причем снятие выбора действием в пользу того или иного состояния признается монополией живущего поколения людей.

3. Линейное мышление опирается в описании социальной системы на некоторый набор переменных и на тенденции как на историю движения значений этих переменных. При этом каузальное описание системы становится излишним, оно лишь постулируется как общая для всех естественных объектов любой сложности однозначная связь между скрытым свойством объекта и наблюдаемой регулярностью поведения, за которую ответственно это свойство.

Нелинейное мышление, для которого тенденция не опора, а проблемообразующий момент отталкивания, который требует сознательной переделки и перестройки, не может обойтись без каузального описания социальной системы. Прежде чем менять тенденцию, необходимо знать, чем она вызывается, что именно будет затронуто ради ее изменения и какие из этого могут произойти следствия.

В современном гносеологическом кризисе, вызванном появлением таймированной проблематики, Гегель с его научным энтузиазмом и выдвижением фундаментального знания в конечную цель познания явно на стороне линейного мышления, одна из его гносеологических опор. Это, на наш взгляд, создает психологические трудности в философском осознании и осмыслении ограниченности естественнонаучного подхода и его подчиненного места в общем движении человеческого познания, то есть создает еще одну таймированную проблему, которую мы назвали проблемой логического фетишизма.

Литература

1. Гегель Г.-В-.Ф. Наука логики, т. 1. М., 1970.

2. Гегель Г.-В-.Ф. Соч., т. XI. М.-Л" 1935.

3. Гегель Г.-В-.Ф. Соч., т. IV. М., 1958.

4. Юм Д. Соч., т. 2, М., 1966.

5. Лейбниц Г.-В. Письмо к Софии Шарлотте // Философские науки, 1973, № 4.

10. II. 1976

ГЕГЕЛЬ И СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС В ГНОСЕОЛОГИИ

В философской общности работы Гегеля давно уже играют роль эзотерического языка. Он позволяет вести диалог между философами разных школ и направлений, если они владеют грамматикой этого языка. Более того, "Феноменология духа", "Наука логики", "Лекции по истории философии" отмечают сегодня своего рода пороговое значение философской культуры, ниже которого начинается уже нечто иное. Это исторически сложившееся привилегированное положение гегелевского учения помогает философии оставаться целостной дисциплиной и сохранять стандарты философствования, и в этом, бесспорно, заслуга Гегеля перед историей философии. Но, как и все у Гегеля, достоинства получают границу и обращаются в противоположность. Не все выразимо сегодня на языке Гегеля, и в остатке оказываются, к сожалению, наиболее актуальные гносеологические проблемы.

Новая социальная ситуация, которую принято называть "научно-технической революцией", меняет сегодня и классическую гносеологическую ситуацию в том направлении, что рядом с классической проблематикой гносеологии: "как возможно новое знание?" (Кант); "как возможна содержательная преемственность научного поступательного движения?" (Гегель), появляется проблематика разумного использования знания живущим поколением для своевременного выявления, представления в разрешимой форме и оперативного решения социально значимых проблем особого таймированного класса, то есть для теоретического обоснования и информационного обеспечения революционной практики. Появляется проблематика социальной ответственности и детерминации общества через познание.

Отличительная черта новой гносеологической ситуации - ранжирование объектов изучения по степени их "естественности" или инерционности и, соответственно, ранжирование знания по степеням "фундаментальности" - способности элементов знания независимо от собственного возраста и обстоятельств появления на свет "перемещаться" к местам и датам приложения, участвовать в решении текущих задач. Спектр фундаментальности знания, вовлекаемого в решения таймированных проблем, весьма широк - от практически вечного, нестареющего, лишенного пространственно-временных отметок "твердого" знания естественнонаучных дисциплин до скоропортящегося, теряющего адекватность, "мягкого" знания конкретных социологических или иных исследований, срок жизни которого или "лаг адекватности" 2-3 года.

Естествознание и классическая гносеология, которая с Декарта и Бэкона вплоть до сегодняшнего дня не признает иного знания, кроме естественнонаучного, сам факт старения знания и потери адекватности расценивают как самоочевидное свидетельство "незрелости" тех дисциплин, в рамках которых такое знание получено. С этой классической точки зрения, которую мы ниже будем называть термином прогностики "линейное мышление", наука во всех своих модификациях сущностна и законостремительна, то есть деятельность по дисциплинарным правилам остается научной только до тех пор, пока она не покидает рамок актуализма, выраженных либо постулатом Лейбница: "Свойства вещей всегда и повсюду являются такими же, каковы они сейчас и здесь" (1), либо постулатом онтологической идентичности Максвелла: "Вещи и события, различенные только по пространству и времени, идентичны". Поэтому если фиксируемые в архиве дисциплины (массив публикаций) описания объекта стареют и не поддаются верификации "всегда и повсюду", если дисциплина без конца возвращается к одним тем же вопросам, ни одного из них не превращая в раз и навсегда "решенный вопрос", то подобная дисциплина попросту пока еще не нашла в объекте своего предмета, не отделила константное и универсальное от случайного и частного, есть скорее первый набросок, черновик имеющей стать научной дисциплины, а не сама такая дисциплина.

"Нелинейное мышление" - антагонист линейного в новой гносеологической ситуации - рассматривает саму фундаментальность знания как явление относительное и в своем генезисе, как и по своей функции, социальное. Фундаментальность возникает и существует не потому, что независимо от человека и неподвластным ему способом существуют "фоновые вечности" типа сакрализованных пространства, времени, массы, стоимости, жесткая монотонность которых позволяет выкраивать из них универсальные системы единиц и соответствующие шкалы измерения, - все это специфика европейского научного способа познания мира, которой нет соответствий в других очагах культуры, где обходятся без фоновых вечностей, измерений, математических описаний, а потому, что практический интерес человека, как и всего живого, подвластного обмену веществ, направлен на поиск регулярностей окружения, релевантных регулярностям жизнеотправлений, вынужден именно репродуктивность использовать для экстраполяции наличного опыта на будущее, то есть неосознанно или осознанно действовать по постулату Лейбница, быть прирожденным актуалистом.

Переход от "сейчас и здесь" к "всегда и повсюду" есть опосредование исторической конкретности "вечностью", есть переход от единичного, привязанного к условиям пространства и времени мира деятельности к лишенному отметок единичности пространства и времени миру навыка, умения, программы, независимо от того, кодируется ли этот второй мир биологическими средствами в гене как некоторая сумма унаследованных "врожденных" навыков (биокод) или же внешними для индивидов социальными средствами в знаке как некоторая сумма социально необходимого знания, которая выступает условием преемственного существования социальности в смене поколений (социокод). Принципы наблюдаемости ("сейчас и здесь") и экспериментальной верификации ("всегда и повсюду"), образующие познавательный интерьер научной деятельности, жестко ограничивают предметы научных дисциплин рамками знаковой вечности знания, делают дисциплинарное познание избирательным, четко ориентированным на отбор в объектах изучения наиболее инерционных репродуктивных составляющих, на отбрасывание в запредметную область случайного и несущественного индивидуальных отклонений и уникальных особенностей изучаемых объектов. Эта избирательность в каждом акте научного познания порождает дисциплинарную вечность, выбрасывая через верификацию результаты, полученные конкретными земными и смертными индивидами "сейчас и здесь" в безличное, неизменное, лишенное пространственно-временных определений "всегда и повсюду".

Вместе с тем это творение смертным вечного и опосредование результата вечностью лишь этап, предполагающий "возвращение"-приложение и получающий право на знаковое существование "всегда и повсюду" именно ради этого возвращения из "всегда и повсюду" в "сейчас и здесь" практической деятельности, которая столь же единична, актова, привязана к условиям пространства и времени, как и субъекта этой деятельности - смертные и "краткоживущие" индивиды. Линейное и нелинейное мышление по разному толкуют и это возвращение и смысл дисциплинарной вечности.

Линейное мышление, опираясь на специфику дисциплинарной деятельности, которая, как и любая другая, единична, конкретна и совершается смертными индивидами "сейчас и здесь", трактует эксперимент не как проверку на бесконечный повтор и, соответственно, путь к возвращению в мир практической деятельности, а трактует его в терминах дисциплинарного общения как возвращение к наличным результатам по основанию содержания, как решающий и авторитетный аргумент в споре коллег по дисциплине, как приглашение сомневающимся воспроизвести верификацию и устранить сомнения, то есть воспринимает его примерно в духе формулы Леонардо да Винчи: "Истинные науки - те, которые опыт заставил пройти сквозь ощущения (принцип наблюдаемости "сейчас и здесь" - М.П.) и наложил молчание на языки спорщиков" (2). В таком толковании возвращение не покидает вечности и принимает вид вторичного очищения результата от пространственно-временных и единичных отметок, на этот раз от личной и смертной характеристики творца данного результата в процессе дисциплинарной социализации, передачи индивидуального по генезису результата в общедисциплинарное достояние в акте публикации. В процессе социализации ученый подчинен универсальным и достаточно хорошо изученным правилам общения-объяснения: новое можно перевести в наличное только с опорой на наличное и в терминах этого наличного и освоенного. Установлен не только факт участия наличного в усвоении и оналичивании нового, но и универсальная мера такого участия (закон Ципфа), которую мы обнаруживаем в любых процессах общения, предполагающих ввод нового. Идет ли речь о мифе, лекции в детском саду или в университете, научной статье, везде приходится учитывать тезаурус аудитории, опираться на наличное, и общий смысл процедуры перевода нового в наличное всегда сводится к одному и тому же: новое опосредуется смыслом наличного, получает смысл и переходит в наличное, а наличное модифицируется.

Наличное науки - результаты, принадлежащие дисциплинарной вечности, поэтому опосредование наличным есть вместе с тем и опосредование вечным, и если дисциплинарная вечность понята как абсолют-начало, а смертные ученые, социализирующие свои результаты, изгнаны из картины как конечные и случайные моменты, процесс социализации результатов становится неразличимым двойником гегелевской возвратно-поступательной диалектики: "Движение вперед есть возвращение назад в основание, к первоначальному и истинному, от которого зависит то, с чего начинают, и которое на деле порождает начало. Так, сознание на своем пути от непосредственности, которой оно начинает (наблюдаемое "здесь и сейчасо. - М.П.), приводится обратно к абсолютному знанию как к своей внутренней истине ("везде и повсюду". - М.П.). Это последнее, основание, и есть то, из чего происходит первое, выступавшее сначала как непосредственное. Так, в еще большей мере абсолютный дух, оказывающийся конкретной и последней высшей истиной всякого бытия, познается как свободно отчуждающий себя в конце развития и отпускающий себя, чтобы принять образ непосредственного бытия, познается как решающийся сотворить мир, в котором содержится все то, что заключалось в развитии, предшествовавшем этому результату, и что благодаря этому обратному положению превращается вместе со своим началом в нечто зависящее от результата как от принципа. Главное для науки не столько то, что началом служит нечто исключительно непосредственное, а то, что вся наука в целом есть в самом себе круговорот, в котором первое становится также и последним, а последнее - также и первым" (3, с. 128).

Не отказывая процессу возвращения-объяснения в известной самостоятельности, пока речь идет о научном познании как специфическом виде деятельности по производству фундаментального знания, нелинейное мышление, во-первых, основной линией возвращения считает не дисциплинарное замыкание на наличные результаты ради смысловой интеграции (объяснение) и социализации (оналичивание) новых результатов, а возвращение-приложение этих результатов в практической деятельности, опосредование результатов не дисциплинарной вечностью, а исторической конкретностью практики "сейчас и здесь", что требует перемещения и синтеза фундаментального знания в технологических, организационных и иных формах, и, во-вторых, поскольку таймированная проблематика социальна и попытки решить ее не могут опираться на результаты, с которыми поздно уже что-либо делать, но лишь на деятельность и поскольку субъект всегда прежде собственной деятельности, нелинейному мышлению невозможно согласиться с обезличенным, элиминирующим смертных субъектов вечности "самостным" изображением научной поступательности у Гегеля.

"Наука должна организоваться только собственной жизнью понятия, - пишет Гегель. - Содержание показывает, что его определенность не принята от другого и не пристегнута (к нему), но оно само сообщает ее себе и, исходя из себя, определяет себя в качестве момента и устанавливает себе место внутри целого" (4, с. 28). В том же безличном самостном ключе Гегель говорит и о самом процессе поступательности: "Так как то, что получается в качестве результата, отрицание, есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно новое понятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит предыдущее понятие, но содержит больше, чем только его, и есть единство его и его противоположности. Таким путем должна вообще образоваться система понятий - и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении получить свое завершение" (3, с. 108).

Для нелинейного мышления это чистейшей воды знаковый фетишизм, основанный частью на распространившемся в новое время некритическом восприятии естествознания и его дисциплинарных вечностей, которые и есть, собственно, у Гегеля конечные цели человеческого познания: "Логика есть чистая наука, т.е. чистое знание во всем объеме своего развития" (3, с. 125), а с другой стороны, на теологических реликтах и реминисценциях, которые вполне определенно просматриваются в способах связи начала и результата, когда та же логика, "царство чистой мысли", допускает, по Гегелю, и иное определение: "Можно поэтому выразиться и так: это содержание есть изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа" (3, с. 103). И это не оговорка и не какая-нибудь там непоследовательность. Гегелевское триадное движение вряд ли возможно полностью уразуметь без познавательной функции святого духа как лика Троицы, без логической триады неоплатоников и особенно без "естественной" Троицы средневековья: до вещей - в вещах - после вещей, в рамках которой природу (в вещах) удалось превратить во вторую Библию, успокоить ее в "Книге природы", сделать надежным для человеческой познавательной позиции (после вещей) источником познания мудрости божьей (до вещей) или, как выражается Гегель, изображения бога "до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа".

Эта связь Гегеля с теологией была подмечена давно, хотя политический смысл этой связи одним из первых, пожалуй, отметил Гейне. В логике Гегеля он видел реставрацию низвергнутого Кантом деизма и, объясняя французам смысл этой реставрации, он писал: "Сколько я знаю, будь вы в 1830 году знакомы с немецкой натурфилософиею, никогда бы не произвести вам июльской революции" (5, с. 113). Оно и в самом деле так: показывая индивидов, "конечных духов" " качестве несамостоятельных и подчиненных моментов целого - "в рамках целого похожи они на слепых, гонимых внутренним духом этого целого" (6, с. 518), Гегель ставит над человеком независимую от него и ответственную за ход познания самостную знаковую сущность, Логику (обязательно с большой буквы), которая, хотя и оказывается на поверку абсолютизацией познания по правилам естественнонаучных дисциплин, имеет определенную склонность и уклон к акту божественного творения мира. У Гегеля, как и у Гераклита, "все течет", но течет определенно вниз, в абстрактную пустоту предзаданного начала-рельефа, двигаясь по контурам этой пустоты и натыкаясь на эти контуры в конкретных результатах познания.

В таком движении не остается места для самодеятельности "конечных духов", для критического подхода к наличному, для социальной ответственности. Рассуждая о Канте и талерах, Гегель рекомендует человеку "подняться в своем образе мыслей до такой всеобщности", когда ему уже будет все едино, будет "безразлично, существует ли он или нет в конечной жизни", и в качестве примера для подражания он приводит стих Горация о римлянине: "Да развались вселенная, без страха он встретит смерть в ее развалинах" (3, с. 148). В терминах нелинейного мышления этот стоицизм понимающего бессилия можно определить как логическое вырождение социального творчества и соответственно в учении Гегеля видеть основанную на хитрости разума философию социального бездействия. В рамках учения Гегеля сама проблема социальной ответственности, а именно она генерирует таймированную проблематику и лежит в основе современного кризиса в гносеологии, выглядит белой вороной, чем-то уже совершенно бессмысленным и неуместным в его системе.

Тот факт, что мы сегодня опасно близко ходим к намеченной Горацием перспективе, и развалить вселенную на основе логически безупречных выкладок со ссылками на объективный ход развития для нас пара пустяков, придает конфликту линейного и нелинейного мышления и гносеологический интерес и политическую остроту. Основные очаги этого конфликта можно свести к трем пунктам:

1. Линейное мышление понимает социальную систему как вариант естественной и сводит различия между естественными и социальными объектами изучения к степени сложности. Оно видит социальность глазами ученого-естественника как обычную область поиска фундаментального знания и, соответственно, сохраняет традиционную "открывающую" позицию, основанную на наблюдении и верификации результатов, на убеждении в том, что ученому дано лишь открывать закономерности независимо от него существующей предметной реальности, но не дано поднимать руку на эту реальность.

Нелинейное мышление видит в любых социальных системах человеческое творение, которое может быть изменено и переделано усилиями человека, революционной практикой. Поэтому наличная социальная система рассматривается здесь как вариант из некоторого множества вариантов, который обладает частным свойством реализованности, оставляя открытым вопрос, является ли он лучшим из возможных вариантов. Нелинейное мышление смотрит на социальность не под углом зрения естественника, а под углом зрения наследника, у которого вполне могут появиться, вылиться в форму проблем и исследований сомнения в мудрости предшественников, реализовавших именно этот, а не другой вариант. Организованное в познавательную позицию, такое сомнение включает как составную "открывающую" позицию естественника, но видит в ней только подчиненный (информационный) момент общей позиции, предполагающий детерминацию общества через познание и практическую реализацию социальной ответственности в теоретически и информационно подготовленных актах революционной практики.

2. Линейное мышление подходит к предвидению и прогнозированию как к логической процедуре вывода будущих состояний социальной системы из наличного. Хотя эта процедура и опирается на наличную информацию, она в равной степени опирается и на инерционную идею стихийного самодвижения социальной системы в направлении к реализации сложившихся тенденций, и на мистическую уверенность в принципиальной возможности уже сегодня отыскать безличную формулу или модель такого движения, которые освободили бы человека от бремени ответственности за будущее. Подобная процедура столь же мало влияет на сам объект прогнозирования, как и предсказания затмений на Луну и Солнце.

Нелинейное мышление придает линейному предвидению и прогнозированию эвристический смысл поиска таймированных проблем и оценки меры их таймированности. Сам же прогноз мыслится не как цепь последовательных состояний одного и того же, а как условно-вероятностная, прерванная актами целенаправленной деятельности, последовательность выборов состояний, причем снятие выбора действием в пользу того или иного состояния признается монополией живущего поколения людей как форма осуществления социальной ответственности.

3. В описании социальной системы линейное мышление опирается на конечный набор переменных и на тенденции как на историю движения значений этих переменных. При этом каузальное описание системы становится излишним, каузальность лишь постулируется как общая для всех естественных объектов любой сложности однозначная связь между скрытым свойством объекта и наблюдаемой регулярностью его поведения, за которую ответственно это свойство.

Нелинейное мышление, для которого тенденция, особенно разрушительная и катастрофическая тенденция, не опора, а проблемообразующий момент отталкивания, который требует сознательной переделки и перестройки, не может обойтись без каузального описания социальной системы. Прежде чем пытаться изменить тенденцию, необходимо знать, чем она вызывается, что именно будет затронуто ради ее изменения и какие из этого могут произойти следствия.

В современном гносеологическом кризисе, вызванном появлением таймированной проблематики, Гегель с его научным энтузиазмом и выдвижением фундаментального знания в конечную цель человеческого познания явно на стороне линейного мышления, одна из его гносеологических опор и санкций. Это, на наш взгляд, создает психологические трудности в философском осознании и осмыслении ограниченности естественно-научного подхода, его подчиненного места в общем движении человеческого познания и самопознания, то есть создает еще одну таймированную, ограниченную по срокам решения проблему, которую мы бы назвали проблемой логического фетишизма.

Литература

1. Лейбниц Г. В. Письмо к Софии Шарлотте // Философские науки, 1973, № 4.

2. Антология мировой философии, т. 2. М., 1970, с. 86.

3. Гегель Г.В. Ф. Наука логики, т. 1. М., 1970.

4. Гегель Г.В. Ф. Соч., т. IV. М., 1958.

5. Гейне Г. Соч., т. 3. СПб., 1904.

6. Гегель Г.В. Ф. Соч., т. XI. М.-Л., 1935.

25. II. 73