Свердловск улыбается

Рацпредложение

Перед самой командировкой старшему мастеру Хлебцеву на оперативке мылили шею.'

— …А теперь посмотрим, что творится в туалетах и бытовках, — с новым напором возвысил свой баритон начальник цеха, после того как были нанесены удары по ведущим цеховым недостаткам. — А творится там, товарищи, черное дело: несознательные элементы систематически вывинчивают бытовую технику для личных целей. Вот, полюбуйтесь. — Он жестом обличителя потряс перед собой листком бумаги. — В феврале вывинчено кранов, смесителей и прочего на 93 рубля. А в марте — уже на 112 рублей 30 копеек. Отвечающий же за данное оборудование старший мастер Хлебцев не ведет никакой борьбы…

— Что же мне, засады в туалете устраивать? — подал голос Хлебцев.

— Усиливай воспитательную работу! — вскипел начальник. — Общественность на дыбы поднимай! Учти, Хлебцев: чикаться с тобой не будем. Вплоть до ампутации премии!..

После этого Хлебцев две недели выбивал в Новокузнецке нержавейку, а сейчас вот, вернувшись из командировки, сразу вспомнил о нависшей ампутации. «Первым делом — в стенгазету… — соображал он, усаживаясь за свой стол. — «Мелкое выносительство — буржуазно-феодальный пережиток». Или нет, лучше так: «Вывинчиванию помывочной техники — крепкий заслон!..»

Тут дверь открылась и в комнате возник бригадир сантехников Темячкин.

«Сейчас оглоушит…» — завибрировало у Хлебцева где-то в самой середке.

— Ну… сколько? — нетерпеливо потребовал он.

— Ни одного.

— Не осталось?! — ужаснулся Хлебцев. — Все краны до одного?! Да нас же с тобой за это…

— Наградят, Борис Палыч, — с улыбкой заверил Темячкин. — Как обеспечивших крутой перелом. Я же говорю: ни одного выноса, вот уж целую декаду.

И видя, что начальник не верит ни единому слову, бригадир приладил свой плотненький торс к стулу и принялся рассказывать:

— Помнишь, Борис Палыч, после той оперативки зашли мы с тобой в умывалку. Ну и ты, значит, припечатал всю эту ситуацию фольклором, да в сердцах и тюкнул гаечным ключом по смесителю. Ну и погнул малость рожок-то… Прихожу наутро: все подчистую вывинчено, а этот, погнутый, целехонек. Тут меня, понимаешь, и осенило. Будто сваркой высветило… Моменталом запер умывалку да весь инвентарь и обработал. Которое погнул, по которому напильником да наждаком прошелся, чтобы, значит, хром содрать. А потом парням своим объяснил задачу — и они все остальные разборные точки — тем же манером… И поверишь, Борис Павлыч, с того дня — как отрезало! Спутали мы им все карты. Функционировать функционирует, а внешнего облика никакого нету. Ну и, значит, не позаришься. В общем, я так понимаю: рацпредложение нам надо подавать. Это ж верная тыщонка годовой экономии!..

— Тыщонка, — хмыкнул Хлебцев, загоревшимися глазами разглядывая бригадира. — Эх, Темячкин, Темячкин, мелко, брат, плаваешь! Да ты хоть понимаешь, какую мы с тобой золотоносную жилу… Посчитай-ка, сколько на заводе цехов! А если в масштабах области!.. А если… — От захватывающих дух перспектив Хлебцев даже привстал со стула. — Если не замыкаться в узких рамках помывочного оборудования?! Скажем, взять все электролампочки в общественных местах — да и сбрызнуть нитрокраской. Ведь это же, Темячкин, миллионы!.. Ну вот что, бригадирушка, придвигайся поближе, займемся рацпредложением. Значит, так, пиши: «Об улучшении сохранности техники коллективного пользования путем воздействия на внешний облик последней». Только закрой-ка сперва дверь на ключ. А то как бы нашу с тобой идею того… не вывинтили…

Хищница

И когда только за этих хищниц возьмутся? Ну прямо-житья от них не стало…

Как пошел матери семидесятый — стала я призадумываться. Сами понимаете: старушка одна в двухкомнатной квартире, случись что — локти ведь потом будем кусать… Думала я, думала — и говорю мужу:

— Давай временно разведемся, чтобы мне к маме прописаться. А после обратно в загс сходим. Ведь случись что — локти будем кусать. Такая квартирка — и полнометражная, и с телефоном…

Ну муж у меня, откровенно скажу, глуповат.

— А нельзя ли, — говорит, — без выкрутас?

Я ему терпеливо объясняю:

— Без выкрутас, конечно, можно. Съехаться — всего и делов. Но ты же знаешь, что мама тебя не переваривает. И, между нами говоря, я ее вполне понимаю. Потому и предлагаю данный вариант.

— И не надейся! — кричит. — Мне эти фокусы с разводом морально отвратительны, не говоря уже об уплате пошлины.

— А о Наташке, — спрашиваю, — ты подумал? Девятый вон уже кончает, а мальчиками и не пахнет. Да какие тут мальчики, когда нос пятаком — вся в папочку.

Завздыхал он.

— Да, может, — говорит, — еще выправится.

— Может, выправится, а может, и нет. Не исключено, что век одной вековать, так пусть хоть в улучшенных жилищных условиях.

В общем, долго ли, коротко ли — своротила эту глыбищу. Развели нас, переехала я с дочкой к маме, и так мне там показалось привольно да просторно — ну прямо будто вся жизнь враз стала полнометражная.

Проанализировала себя в зеркале и вижу: вполне еще даже ничего. «Как знать, — думаю, — может, и ждет тебя, Клавдия, какая-нибудь светлая неожиданность…»

А этот уже тут как тут.

— Ну, когда обратно в загс-то?

Я говорю:

— Ты что, хочешь, чтоб мы с тобой прямиком в фельетон загремели, как жилищные хищники? Нет уж, мил друг, о загсе речь может идти только после разумного интервала.

— Ну ходить-то хоть можно?

— Ходи, — говорю, — что за вопрос. Только не забывай, что у мамы от одного твоего вида давление подскакивает. Вот ты и выбирай время, когда она в садике со старушками сидит, тогда и ходи.

Надул он тут губы, хрястнул дверью, и давай мою нервную систему испытывать. Неделю не показывается, вторую не показывается… «Ладно, — думаю, — посмотрим, что через месяц запоешь. Ваш брат на меня, между прочим, вполне еще даже поглядывает».

Но, в общем, прошел месяц, и стала я призадумываться. «Нет, — размышляю, — как ни говори, а первое чувство все же самое прочное». Сделала завивку, поработала над собой — и к мужу.

Стучу. Открывает — и вижу: смутился. Аж зарделся весь. И так он мне вдруг понравился, смущенный, — ну прямо как на первом свиданье.

— Ну, здравствуй, — говорю, — старикашечка-таракашечка, — и целую его в щечку.

А он еще больше краснеет, и чувствую — потихоньку пятится. И в этот самый момент выходит из комнаты мадам. Такая из себя белокуренькая, в очках и, представьте, в домашнем халатике, — ну типичная хищница.

— Это что за музкомедия? — спрашиваю. — Я с такой нелепостью еще не соприкасалась, чтобы в моем дому очкастые змеи в халатиках разгуливали!

А она щурится через очки и заявляет:

— Между прочим, ваш дом — по другому адресу. — С этими словами снимает свои фары и быстренько кладет в карманчик.

Только не угадала: я не за фары, я ее за волосья — цоп!

Муж кричит:

— Не трожь, Клавдия, мы с ней расписанные!

Ну тут подключились они в четыре руки, — и когда только успели сработаться? А дальше и рассказывать неинтересно…

Вот я и спрашиваю: когда наконец за этих хищниц возьмутся?