Свердловск улыбается

Печать круглая…

Мне понадобилась характеристика с места работы, и я пошел к начальнику.

— Понимаешь, некогда мне, — почесал затылок начальник. — Знаешь что, напиши-ка ты ее сам, а я подпишу. Хорошо?

И я пошел писать. Достал из кармана авторучку, положил перед собой лист бумаги. «Характеристика», — написал я и задумался. Что я могу написать о себе? Как я показываю себя? На той неделе побежал раньше положенного на обед, вчера опоздал… Мне дали работу на два дня, а я с ней четыре дня провозился: занят был мыслями о предстоящем свидании… Сегодня не поздоровался со Светланой Елистратовной… Да… Отрицательный тип, и только. А писать нужно. И я написал ровным почерком:

«Товарищ Обмоткин Игорь Петрович работает в институте копировщиком и показал себя недисциплинированным товарищем, к работе относится недобросовестно, от общественной деятельности уклоняется и не здоровается со старшими.

Характеристика дана для предъявления на курсы садоводов».

Дал перепечатать свое творение машинистке и принес к начальнику.

— Написал? Вот и молодец, — сказал начальник, подписывая характеристику.

В школу садоводов я отправился без всякой надежды. «Если меня не будут принимать, — думал я дорогой, — то скажу, что я исправлюсь».

В тесной комнатке за столом сидел респектабельный дядя. Он внимательно посмотрел на меня и взял документы.

— Выписка из трудовой книжки — так, в порядке, справка с места жительства, характеристика — в порядке, — говорил он, просматривая документы, — копия об образовании — в порядке, фотокарточки хорошие. Все в порядке! Считайте, что вы приняты на курсы садоводов, — поднял дядя голову.

— Но у меня характеристика… — пробормотал я.

— Что — характеристика? — насторожился он.

— Не совсем гладенькая.

— Что, подчистки? — спросил дядя и, посмотрев бумагу на свет, улыбнулся: — Нормальная характеристика. Подпись не подделана, печать круглая. Все в порядке, молодой человек.

В общем, я учусь в школе садоводов.

41-й номер

Гардеробщица взяла пальто и, шурша новым голубеньким халатиком с белой окантовкой, унесла его в глубину гардероба. Я улыбнулся, предвкушая легкое опьянение чарующей музыкой гениального композитора. Мимо в приподнятом настроении гуляла театральная общественность.

— Сорок первый, — сказала гардеробщица.

— А номерок? — спросил я.

— Номерка нет — потеряли. После спектакля скажете номер и получите свое пальто.

— А номерок?

— Вы что, простого языка не понимаете! Его потеряли! Понятно?

— Но почему, — спросил я, — вы не можете повесить мое пальто на вешалку с номерком? На сорок второй, к примеру?

— Я вешаю подряд. Сорок первый крючок, по-вашему, должен пустовать?

Гардеробщица взяла пальто у очередного театрала и скрылась между вешалками.

«Между прочим, мое пальто из импортного материала, — думал я, — в ателье «Модница» по знакомству шито под руководством известного закройщика-новатора Вольдемара Шишковского. И терять пальто по беспечности гардеробщицы и моей неосмотрительности никак нельзя. Ну, номер, предположим, я запомню, а если…»

Тут появилась снова гардеробщица и очень удивилась, что я еще не в партере.

— А если кто номерок найдет и мое пальто получит? — продолжаю я разговор с ней так, словно он и не прерывался.

— Не найдет! Я тринадцатый год работаю, и до сих пор сорок первый никто не приносит.

— А вдруг принесут?

— Поблагодарю, а пальто выдам только вам. Будьте спокойны! Слава богу, примелькались.

Вновь забрякал электроколокольчик, и я побрел к зал. Там уже гасли люстры, стихал скрип кресел и слышалась настройка музинструментов. Я достиг своего места, указанного в билете, и минут пять сидел, разглядывая ближайших соседей, в особенности мужчин. Все они были примерно моего роста, и, стало быть, мое пальто им пришлось бы впору. Едва я успел подумать, что это добром не кончится, как бархатистый занавес цвета морской волны раздвинулся, заиграла музыка и все захлопали в ладоши. Чтобы не казаться невежей, я тоже немного похлопал. А на сцену вынесло балерин…

В этот момент я заметил, как по широкому проходу, пригнувшись почти до самого пола, пробрался к выходу какой-то детина.

«Сейчас подбежит к гардеробщице, назовет мой номерок… и будь здоров, Юрий Павлович!» — подумал я, чувствуя, как учащенно бьется в груди мое сердце.

Я поднялся и тоже бросился к выходу. Но у гардероба — никого, кроме самой гардеробщицы. Сидит и книжечку почитывает.

— Мое пальто на месте? — спрашиваю.

— Ах, это опять вы? — бросает она. — На месте — где же ему быть?

— Ну тогда перевесьте его на свободный крючок с номерком. Знаете, с номерком в кармане я бы спокойнее смотрел на балерин.

— Свободных крючков совсем нет, — отвечает гардеробщица.

«Что же делать? — мучительно думаю я. — На балете сидеть — пальто уведут, сторожить его — балерин не увидишь…»

И обращаюсь к гардеробщице в последний раз:

— Знаете, пойду-ка я домой. Десять лет обходился без балета и еще обойдусь… Выдайте мое пальто с сорок первого.

Скромность

Знакомьтесь: Мокей Мокеевич. Его стол справа. Хорошая должность, оклад — верхний предел. Постоянно в работе. Не курит. Когда его о чем-нибудь спрашивают, всегда отвечает:

— Не знаю, не скажу.

Однажды его спросили:

— Мокей Мокеевич, сколько, по-вашему, будет дважды два?

— Не знаю, не скажу, — спокойно сказал он, нажимая клавиши «Быстрицы». Когда спохватился, что дал промашку, было уже поздно — посыпались вопросы:

— А что вы, собственно, знаете?

— Может, напрасно сидите тут?

— Что кончили?

Мокей Мокеевич, конечно, покраснел, но присутствия духа не потерял:

— О чем вы, товарищи?! Да знаете ли вы, что может подумать мой начальник, если я буду отвечать на ваши вопросы?

— А что он может подумать? — опешили товарищи.

— Подумает, что я много знаю и подрываю его авторитет.

С тех пор Мокея Мокеевича ни о чем не спрашивали.