Свет над океаном

3. Свет над океаном

Но к планете неслась не только радиоволна эфирного моста…

Бесконечно разнообразие законов природы, и лишь с помощью некоторых из них научился человек описывать движение материи. Он хотел бы распространить познанные им законы на все известные явления, но… Есть в мире вещи, которым ещё долго суждено оставаться таинственными, прежде чем мысль человеческая познает их, научится искусственно вызывать, а потом подчинит их себе. Для этого нужно время. Нужны усилия. Усилия нетерпеливых.

Нодар никогда не считал себя слишком терпеливым. Больше того — в науке он был одержимым: забывая о сне и отдыхе, не видя и не слыша ничего вокруг, он мог часами оставаться наедине со своими мыслями, с приборами. Одни считали его рассеянным, другие видели в его поведении свидетельство громадной силы воли, умение сосредоточиться на избранном. Нодар улыбался, когда приходилось выслушивать эти диаметрально противоположные мнения, и шёл своим путем — не споря, не глядя по сторонам. Он считал, что в каждом человеке должен быть какой-то «стержень», вокруг которого группируется всё. Вынь этот стержень — и человек рассыпется, почувствует себя несчастным…

Таким «стержнем» для Нодара ещё с детства стал «феномен пси»— передача и приём мыслей на расстоянии. Всё началось с поразительной способности Ии (так звал он свою голубоглазую сестрёнку Мэри) «читать» мысли брата, мгновенно угадывать его желания. В то время они не особенно задумывались — как и почему это происходит. Мэри «слышала», что говорил Нодар другим людям, находясь на большом расстоянии от неё, «видела» то, что видел он, думала о том же, о чём думал Нодар. Нередко случалось, что они одновременно начинали петь одну и ту же песенку, у обоих одновременно появлялись одни и те же желания, а когда Нодар свалился однажды с тутового дерева, Мэри ощутила сильную боль… Он заметил тогда ещё, что сестрёнка особенно остро воспринимает его «передачу» в болезненном состоянии, но на этом «научные наблюдения» Нодара в то время ограничились.

Иа обучила его своему искусству после небольшой ссоры. Однажды она ни с того, ни с сего, как казалось Нодару, обрушилась на брата с упрёками; «Почему ты не пришёл? Я же звала!» Нодар, находившийся в соседней комнате, сказал, что ничего не слышал: может быть, она только хотела позвать его и… забыла? Нет, Мэри была совершенно уверена: она звала. Молча? Ну что ж, она ведь слышит, когда Нодар зовёт её, хочет, чтобы она подошла, хотя и не говорит ни слова…

Да, в то время всё казалось простым и ясным: нужно было только помнить, что у тебя есть маленькая сестричка, думать о ней — и тогда «услышишь». Но это, оказывается, нужно было только для начала: через некоторое время Нодар понял, что может и не думать всё время о Мэри, — он чувствовал её вызов, занимаясь чем угодно и думая о чём угодно. А через некоторое время Мэри, поедая у бабушки чурчхелы, поразила старушку, когда та предложила ей отнести лакомство брату.

— Не нужно. Он сейчас сам придёт, — заявила она. Бабушка удивилась.

— Откуда ты знаешь, что он придёт? Я видела, как он только что пошёл совсем в другой конец села.

— Он вернётся. Я его позвала.

Бабушка приложила ко лбу внучки ладонь, обеспокоенно заглянула в глаза. Странно: аппетит у девочки хороший, лоб холодный… Но через несколько минут во двор стрелой влетел Нодар и ещё издали закричал: «Бабушка, и мне!»

Отец Нодара — умный, чуткий, начитанный человек, очень осторожно и с большим тактом объяснил сыну, что далеко не все люди обладают способностью передавать свои и принимать чужие мысли с таким же успехом, как это удаётся Нодару и Мэри. На столе пятнадцатилетнего мальчугана появились книги, в которых рассказывалось об опытах Бехтерева, брошюры с популярным изложением учения Павлова, подшивки научных журналов… Родители и педагоги изо всех сил, пользуясь каждым удобным случаем, старались напомнить Нодару, что ни он, ни его маленькая Иа не представляют какого-то исключения, не заслуживают никакой награды или особого внимания: все люди в той или иной степени обладают такими же способностями. Разница только в том, что далеко не все могут вызвать их к действию по своему желанию, произвольно. А Нодар и Мэри просто натренировались… «Это как в спорте».

Шли годы. Не вставая с места, брат звал сестру, сестра — брата, они «говорили» друг с другом, находясь на противоположных концах города, в разных городах. Но студент Нодар и школьница Мэри не сумели бы ответить ни себе, ни другим на очень простой вопрос: «Как? Как это у вас получается? И вообще — почему это получается?»

Тончайшие, остроумнейшие опыты, бессонные ночи, горы литературы… И в результате — только одно: поля нет! Нет материального носителя, нет волны, которая могла бы, распространяясь от человека к человеку во времени и пространстве, от мозга к мозгу, передавать мысли…

Нодар получил диплом инженера, ему принадлежит несколько выдающихся изобретений, к которым сам он относился со странной досадой: всё это — не то, не то и не то! Всё это лежит на пути к цели, это случайные находки, сделанные в результате блуждания в потемках, находки, которые не проливают никакого света на механизм таинственного «феномена пси». Но неудачи не обескураживали — злили: должна быть волна! Нужно только найти её… Но как? И что это за таинственная волна, не знающая никаких преград?

Гипнотизёр сидит в заземлённой «клетке», за свинцовым экраном, на большом расстоянии от пациента, который выполняет все его желания так же, как если бы тот находился рядом, если бы их разделял только воздух… Подводная лодка, находясь в двух тысячах миль от берега, опускается на дно, а два человека, один из которых находится на берегу, а другой — на борту лодки, рисуют одни и те же фигуры карт Зенера… Десятки, сотни, тысячи примеров! Где же волна?

Догадка пришла совершенно неожиданно, пришла совсем из другой области знания: в ядерной физике когда-то объявилась частица с массой покоя, равной нулю, лишённая заряда, — нейтрино. С точки зрения «здравого смысла» — это полнейшее ничто, однако учёные нашли способ доказать её существование: вылетая из ядра, нейтрино толкает его в противоположном направлении. Здесь наблюдается явление, аналогичное отдаче при стрельбе. По величине этой «отдачи» ядра удалось дать количественное определение энергии вылетевшего «ничто», доказать, что «ничто» в действительности представляет собой «нечто»… А что, если неуловимая волна «пси», покидая излучивший её мозг, тоже оставляет какой-то след, вызывает явление «отдачи»? Нодар сразу же понял, что для развития этой гипотезы, превращения её в теорию и постановки экспериментов потребуются знания не одного человека, даже не коллектива одного научно-исследовательского института. Здесь требовались тончайшие, многолетние опыты, здесь предстояло поработать сотням умных голов и вычислительных машин… И Нодар, подарив людям свою гипотезу, с лёгким сердцем согласился на роль «собирателя фактического материала»: предстояло испытать эффективность связи на основе «феномена пси» между людьми, один из которых находится в космическом пространстве, другой — на планете. В случае удачи это открывало громадные перспективы. Но как всегда нашлись скептики, которые утверждали, что эволюция не могла выработать в человеческом мозгу способность к излучениям такой мощности.

И вот теперь…

Иа позвала его, когда веселье было ещё в самом разгаре. Это произошло за несколько секунд до того, как общее смятение охватило танцующих…

«Нодар, Нодар! Посмотри, — что это такое?!»

Окружающее померкло, Нодар закрыл глаза: ослепительный свет рвётся сквозь иллюминаторы спутника… Рядом — начальник космичёской лаборатории Горов, на скулах его играют отблески синеватого пламени. Он стоит в напряжённой позе, упираясь руками в панель экрана внешнего обзора… Взрыв? Чего? Что могло взорваться рядом со спутником? Какое предположение может он высказать Мэри?

«Я не знаю, Иа. Это похоже на ядерный взрыв. Что было недавно рядом с вами?»

«Какая-то база… Сейчас я спрошу Николая Ивановича».

Ответ Горова слышит Мэри — слышит Нодар:

«Взорвалась космическая база, предназначенная для обстрела поверхности планеты термоядерными бомбами… Странный взрыв: я только что говорил с экипажем… Кажется, кто-то из них спасся, — видишь, вон там, правее — ИРД».

Увидела Мэри — увидел Нодар: короткий кинжал пламени индивидуального реактивного двигателя, едва заметный в гаснущем океане света, медленно приближается к спутнику.

«Нодар, у вас всё в порядке?»

Он открыл глаза.

«Ты видишь?»

«Да. Почему «Везувий» резко изменил курс?»

Стремительное, суетливое движение людей вокруг вырвало Нодара из связи. Он попытался снова сосредоточиться, но последний вопрос Мэри будто встряхнул его: «Везувий» изменил курс! Действительно, почему? О чём так таинственно переговаривались несколько часов назад капитан с ихтиологом? Нужно немедленно разузнать… У кого? Прямо к капитану? Да. Слишком всё это тревожно…

Нодар нашёл капитана на верхней палубе. Откинувшись в шезлонге, тот сидел перед низким столиком и дымил сигарой. Несколько секунд Нодар внимательно рассматривал его крупные, тяжёлые черты лица, седые виски, чёрные, лохматые брови, короткую шею… Но во всей фигуре, в полных губах и мягком, каком-то «домашнем» взгляде, которым он скользил по нижней палубе, по лицам пассажиров, было нечто такое простое, располагающее, что Нодар, оставив последние колебания, направился к его столику, коснулся двумя пальцами полей шляпы.

— Хэлло, кэп, мне почему-то кажется, что мы сбились с курса…

Лицо капитана вдруг сделалось каменно-неподвижным, из-под лохматых бровей резанул Нодара стальной холодный взгляд. Эта мгновенная перемена, которая могла бы остаться незамеченной менее внимательным человеком, насторожила и обеспокоила Нодара.

Капитан жестом указал на противоположный шезлонг. Когда Нодар опустился в него, он разогнал пухлой ладошкой клубы сизого дыма и, стараясь казаться совершенно спокойным, небрежно обронил:

— Шторм. Возможно торнадо. Не хочется подвергать скорлупку лишней встряске.

Нодар медленно оглядел громадный корабль. Лохматые брови капитана сошлись на переносице.

— В этот корабль я вложил всё своё состояние, мистер… э-э-э?

— Нодар Кикнадзе.

Глаза капитана неожиданно потеплели.

— О-о?! Грузин? У меня был друг грузин. В ту войну. Я командовал транспортом, он прикрывал меня на подлодке. Мы познакомились в Мурманске. Храбрый офицер! Я возил боеприпасы…

Капитан ронял тяжёлые, будто камни, слова, но в его глазах Нодар увидел нечто большее, чем то, что хотел выразить скупыми фразами этот англичанин.

На траверсе Гельсингфорского маяка нас однажды встретили немецкие торпедоносцы. Он подставил торпедам свою лодку. Если бы не его мужество… У меня на борту было триста человек команды да около пяти тысяч тонн взрывчатки, мистер Нодар. Такие вещи не забываются, неправда ли? Чудесный вечер… Вот, пейте. Он погиб. Выпьем за храбрых.

Он пододвинул к Нодару высокий хрустальный бокал с магнитным ободком на донышке, да краёв наполнил его. Потом чокнулись, и Нодар, запрокинув голову, выпил какую-то смесь — крепкую и горькую. Он думал о том, что капитан явно уклоняется от ответа на прямо поставленный вопрос, но решил не отступать.

— Да, война унесла много жертв… Та война, — сказал Нодар, ставя бокал. — Но некоторых она всё же не научила ничему, — он улыбнулся, взглянул прямо в глаза капитана. — Но вы так и не ответили на мой вопрос, кэп?

И снова выражение отчуждённости появилось на лице старого моряка. Он ответил сухо, почти официально:

— Курс моего корабля, мистер Нодар, — к миру. Я не забыл вашего земляка. Я тогда ещё поклялся его памятью — сделать всё, от меня зависящее, чтобы не допустить развязывания новой войны… И я делаю это.

Последнюю фразу он произнёс с особым нажимом, и Нодар понял, что капитан считает разговор оконченным. Они пожали друг другу руки и разошлись.

Снова оставшись наедине со своими мыслями, Нодар вдруг понял, что он почти физически ощущает, как течёт время, — проходят минуты, секунды… Такого с ним ещё никогда не бывало. Что бы это могло значить? Он опять спустился на нижнюю палубу, но и здесь его не покинуло странное ощущение — казалось, будто всё его тело, каждая клетка заняты только тем, что отсчитывают минуты и секунды. Вглядываясь в лица встречных, Нодар видел, что и они находятся во власти какого-то неясного предчувствия.

Если традиции, освящённые веками, вдруг нарушаются, значит, на корабле произошло что-то неладное. В двадцать часов капитан приказал подать ужин в свою каюту… Команда ела молча, без обычных шуток.

Падал барометр, падало настроение матросов, всё беспокойнее делались взгляды пассажиров. Нет, дело не только в надвигающемся шторме. Да и что такое шторм для «Везувия»? Стоит ли так беспокоиться из-за мелочей?

Казалось, сам воздух напитался вдруг каким-то странным, необъяснимым напряжением, чем-то неопределённым… А что может быть страшнее неопределённости в открытом океане? Но радары спутников по-прежнему фиксировали положение корабля на голубом фоне экранов, по-прежнему доносилось до слуха людей успокаивающее гудение атомного реактора из кормовой части. «Везувий» всё так же равномерно, со скоростью пятидесяти узлов нёсся вперёд. И всё же…

Высыпав на палубу, пассажиры с тревогой оглядывают ночное небо, всматриваются в безбрежную, колеблющуюся даль. Где-то высоко, словно туго натянутая струна, мощным басом проревел тяжёлый самолёт.

— Реактивный, не менее двадцати тысяч, — сообщил окружающим Генрих. — Интересно — куда и от…

Порыв шквального ветра забил ему в рот последнее слово. Прикрывшись ладонью, Генрих отвернулся, глазами поискал Ли. Тот стоял, вцепившись в поручни, пристально вглядываясь в горизонт. Генрих направился было к нему, но в этот момент ещё более сильный порыв ветра едва не свалил его с ног. Он вытянул вперёд руки, надеясь уцепиться за стойку тента, но откуда-то сбоку появилась Светлана, и Генрих ощутил почти мужскую силу её маленьких рук.

— Падаете? — участливо спросила девушка, поддерживая его. — Не советую.

В этот момент набежавшая волна качнула «Везувий», и Генрих, дотянувшись наконец до стойки, в свою очередь поддержал Светлану. Заметив приближение новой волны, он бросил стойку, обеими руками удержал качнувшуюся назад девушку. Они стояли ещё несколько секунд, находя опору друг в друге. Но Генриху стало стыдно: он, лётчик, молодой и сильный парень, цепляется за девчонку! И всё же ему не хотелось отпускать её.

Генрих деланно рассмеялся, пряча смущение.

— Вот уж не думал, что человек на четырёх ногах чувствует себя лучше. Впрочем, в танцзале…

Смеющиеся глаза девушки сделались серьёзными, Светлана перестала удерживать его за локти.

— Да, сейчас ты вряд ли рискнёшь выделывать свои замысловатые па. Что это?!

Она опять схватила его за локти, и Генрих, вздрогнув, обернулся. Там, впереди, разгоралось странное зарево: казалось, громадная радуга, сверкая всё более яркими, чистыми тонами, поднимается из волн, окутываясь снизу тяжёлыми грозовыми тучами. Генрих широко раскрыл глаза, потом зажмурился, почувствовав нестерпимую резь, закрыл лицо ладонями. Новая волна заставила его инстинктивно уцепиться за плечо Светланы. Откуда-то издалека донёсся голос Лоуссона: «Немедленно спускайтесь вниз, вы, оба! Это — приказ капитана».

— Генрих, идём! — крикнула Светлана, стараясь перекрыть завывания бури, нарастающий грохот волн.

Ослеплённый, он сделал шаг вперёд, ещё один. Вероятно, девушка видела хорошо: она уверенно увлекала его за собой, и Генрих доверчиво подчинялся.

За несколько минут океан разбушевался не на шутку: пока они добирались до люка, их дважды с головы до ног окатывали потоки воды, палуба то и дело уходила куда-то вниз. Но вот наконец и трап, сухое тепло, относительная тишина внутренней палубы. Кто-то из команды быстро протопал мимо тяжёлыми башмаками, потом раздался тупой звук захлопнувшихся дверей.

Зрение возвращалось медленно. Вначале Генрих различал только выплывающие из белёсого тумана какие-то тёмные провалы. Они росли, ширились, принимали всё более чёткие очертания и замерли в нерешительности вокруг ламп дневного света. Огни как-то странно трепетали, то удлиняясь, то укорачиваясь… Потом появилось бледное лицо Светланы, её руки, платок, которым девушка вытирала с лица Генриха беспрерывно набегающие слёзы.

Ещё через несколько секунд он начал различать цвета, всё более отчётливо видел светотени. Он заметил даже, как мелко дрожат губы девушки, смотрящей на него с искренней жалостью.

— Что же теперь? — спросил он, ласково глядя в её внимательные глаза.

Светлана пожала плечами.

— Пойдём туда, к своим. Узнаем всё, что возможно.

«Клуб одиннадцати» с их приходом оказался в своём начальном составе: лишние отсеялись как-то автоматически — здесь собрались только те, кто успел увидеть в «клубе» нечто большее, чем пустую забаву. Вцепившись в поручни кресел, парни сидели излишне прямо, выставив вперёд подбородки, девушки то и дело поглядывали на них испуганными глазами.

Балансируя на ускользающем полу, поддерживая друг друга. Светлана и Генрих остановились перед Нодаром. Тот мрачно взглянул на них, нахмурился.

— Ну, как там, наверху?

Генрих поднял руку, посмотрел на пальцы, зачем-то подул на них.

— Что-то произошло, но что именно — мы так и не поняли. Мы думали, что вам известно больше…

Лицо Нодара сделалось непроницаемым. За него ответила Грэта — Случилось непоправимое… Война.

У Генриха перехватило дыхание, всё поплыло, закачалось перед глазами. Несколько секунд ему казалось, что он вот-вот ослепнет снова.

— К-как… Как же эт-то… п-произош-шло? — спросил он, заикаясь, по-прежнему обращаясь только к Нодару. Тот пожал плечами.

— Не знаю. He знаю, дорогой, — ни как произошло, ни что произошло. — И, помолчав, добавил: — На девятом спутнике метеорит сбил антенну дальней связи…

Лоуссон полез со своими объяснениями.

— Праздные вопросы! Да и какое имеет это значение теперь? Пока вы там, наверху, любовались звёздами, мы блуждали по сантиметровому диапазону, — надеялись услышать отчёт экспедиции по облёту Венеры… Вдруг врывается сигнал: «Хаос!» Потом — характерные разряды, один за другим… Мы-то хорошо знаем, что творится в эфире после термоядерного взрыва!

— Ну, и… — не закончила вопрос Светлана.

— Думаю, о том, что произошло в дальнейшем, никто и никогда достоверно не узнает. Громадная ионизация атмосферы, вызванная первыми же взрывами, исключает возможность всякой радиосвязи. Но уверен, что ни один из стационарных экваториальных спутников не удержался на орбите после первого же удара. Вопрос вот в чём: кто первый это начал?! — и Лоуссон бросил многозначительный взгляд в сторону Нодара.

Ихтиолог тяжело заворочался в кресле, вынул изо рта трубку.

— Если вас интересует моё мнение, могу кое-что сказать.

Люди повернулись к нему, наступила пауза, которой снова воспользовался Лоуссон.

— Волею судеб мы сделались свидетелями этой катастрофы, а не её жертвами, — начал было он, но Мари резко перебила его.

— Радиация убьёт нас рано или поздно, — это вопрос времени.

— И места, — задумчиво добавил Ли.

Все вдруг забыли об ихтиологе, о Лоуссоне и с надеждой уставились на маленького китайца.

— Да, места, — повторил он уже более уверенно. — Как метеоролог могу заверить вас, что муссоны, дующие в этой части океана, заставят радиоактивную пыль осесть на своих внешних границах. Где мы сейчас находимся?

Он направился к стене, надеясь увидеть корабль «глазами» спутника. Генрих остановил его.

— Напрасно, Ли. Магнитная буря вертит стрелки компасов, искажает радиоволны, и ты ничего не поймёшь… Но не будем расстраиваться — давайте просто надеяться.

— И всё же я прошу, — снова начал ихтиолог, но Лоуссон уже вскочил с кресла.

— Ждать и надеяться?! Нелепость, грозящая бесславной гибелью! Я предпочитаю драку со смертью, а не трусливую игру в прятки! И потому я иду наверх. Кто со мной, ребята? Ты, Генрих?

Ему не удалось договорить: в салон, выпучив глаза, задыхаясь, ворвался стюард. Оглядев собравшихся, он глупо захохотал и, пританцовывая, тыча пальцем то в одного, то в другого, истерически закричал:

— Эге-эй, парни! Там идёт волна, и гребень её царапает тучи! Минуты через две-три она прихлопнет нас, как мух! Гоп-ля! В щепочки! Вы уже написали завещания?

Люди с отвращением глядели на него, не в силах оторвать глаз от обезумевшего, потерявшего человеческий облик существа. Они не заметили, как резко поднялся Нодар, и очнулись, лишь услышав его изменившийся до неузнаваемости голос. В нём зазвучала вдруг непреклонная воля, подчиняющая мысли и душу.

— Друзья, три минуты — это роскошь! Одеть всем маски, быстро!

Мари, не суетись! Лоуссон, где ближайшая земля? Ли, ориентируй нас по волне и ветру! Быстро, ну! От вас теперь зависит всё, скорей!

Сжав тяжёлые челюсти, подавшись вперёд всем корпусом, Лоуссон напряжённо вспоминал. Ли, прикрыв глаза, неторопливо поглаживал рубашку на груди. Он мог ответить на вопрос Нодара только после того, как даст ответ океанограф, после того, как он, Ли, выйдет наверх и с возможной точностью определит направление ветра по странам света… Лоуссон думал, но Ли не торопил его: он хорошо знал, что работу мысли нельзя ускорить понуканиями, — знал так же хорошо, как и то, что с каждой секундой всё меньше остаётся у них шансов на спасение.

Наконец Лоуссон решил:

— Два дня назад радары пятого спутника засекли и показали на экранах крохотную точку, которая тотчас окуталась туманом. Это наша единственная надежда. Теперь, мне кажется, островок должен находиться от нас на зюйд-зюйд-вест, в трёх-пяти милях.

Ли бросился наверх, словно кошка, поразив всех резким переходом от неподвижности к стремительности. Генрих хотел было бежать следом, но Светлана, схватив его за руку, дёрнула назад.

— Куда?! Маску!

Однако и после того, как он надел маску, девушка не выпустила его. Она непрерывно смотрела на хронометр Нодара, торопливо отсчитывающий минуты и секунды. Все взгляды были теперь прикованы к этому хронометру, одна и та же мысль не давала покоя всем: «успеет ли метеоролог?» Потом люди посмотрели друг на друга и одновременно подумали об одном и том же: «Две-три минуты… Почему не пять? А вдруг только одна?»

Так бывает только перед лицом общей смертельной опасности: мысли разных людей устремляются в одно русло, их сердца начинают биться в унисон, они вдруг начинают чувствовать себя частицами одного организма — коллектива.

«Успеет ли он».

Нет, не успел…

Пол под ногами вдруг круто вздыбился, превратился в стену, потом — в потолок. Корабль переворачивался, скрипя бесчисленными переборками, грохоча лопающимися швами… Потом людей со страшной силой швырнуло назад — не успев поднять громаду на гребень, волна поднимала корабль, толкала его перед собой.

Закусив губу, чтобы не закричать от боли, Генрих одновременно думал о Светлане, о шланге воздухопуска, о том, что вот сейчас, сию минуту может последовать самое страшное: удар невероятной силы, который может просто расплющить корабль, и тогда — смерть…

Но сверхпрочный корпус корабля был рассчитан и не на такую передрягу. Беда надвигалась совсем с другой стороны, корабль и его пассажиров подстерегала более грозная опасность, о которой все как-то забыли: едва крен достиг максимума и затем превысил все запасы, предусмотренные техникой, механические пальцы манипуляторов оказались не в силах удерживать кадмиевые стержни в заданном вычислительной машиной положении. Вначале они глубоко вонзились в тело уранового реактора, почти приостановив распад, затем выдвинулись до упора и… Этого оказалось достаточно: за несколько долей секунды реакция сорвалась с цепи, страшная температура превратила в пар снова начавшие входить в котёл стержни, огромное количество ионизированного радиоактивного газа под давлением в несколько десятков тысяч атмосфер обрушилось на провода, машины, механизмы, выдавило бетонные стены, прорвалось сквозь свинцовые экраны биологической защиты и, вырвавшись на свободу, с торжествующим рёвом обрушилось на палубные надстройки. Корабль дрогнул всем своим громадным телом, на какую-то долю секунды замер неподвижно и, развалившись на несколько частей, камнем пошёл вниз…

Люди в отсеках, не понимая, что происходит, отчаянно боролись за жизнь. Сдёрнув маску, Генрих торопливо протёр запачканные кровью очки, принялся искать Светлану. Он увидел её у самой стены и, бросившись к девушке, краем глаза успел заметить, как Нодар тоже сдергивает с себя маску.

— За руки, друзья, возьмитесь за руки! — услышал Генрих его повелительный голос. Светлана повисла у него на плече, кто-то схватил его за локоть, свободной рукой Генрих принялся шарить в пространстве, надеясь поймать чью-нибудь руку. В это время задняя стенка салона вдруг странно вогнулась внутрь, потом что-то огромное, упругое толкнуло Генриха в грудь, отшвырнуло к противоположной стене, и он потерял сознание.