Свиток благоволения

Глава 1

Диана услышала телефонный звонок, раздавшийся в кабинете директора дальше по коридору, когда застегивала последнюю пуговку на стеганой курточке Док Юна. На ханьгуле – корейском языке это имя означало «доброта», но в данный момент оно не слишком вязалось с мальчиком. Диана досадливо ворчала на малыша, ничем не помогавшего ей, а только нехотя поворачивавшегося из стороны в сторону, подчиняясь не слишком ласковым движениям ее рук, – ребенок не сопротивлялся, но и не демонстрировал радостной готовности. Тут к ней подошел Пак Сондо и сказал:

– Это тебя. Из Гонконга.

Кабинетом директора служила маленькая квадратная комнатушка, выкрашенная в белый. Там было жарко – в дополнение к трубам отопления, проходившим под полом, рядом с металлическим столом работал парафиновый обогреватель. Диана обрадовалась, обнаружив, что в кабинете никого нет.

– Алло?

– Диана!

– Привет, па.

– Диана…

Голос отца звучал приглушенно, словно она через стену подслушивала разговор, шедший в соседней комнате. За время долгой паузы, последовавшей за приветствиями, Диана догадалась, о чем пойдет речь. Ее сердце заколотилось, погнав кровь по венам с такой интенсивностью, на которую они не были рассчитаны.

– Диана, боюсь, тебе надо приготовиться к худшему. Доктора…

– Отдых. Ты же говорил, что матери просто нужен отдых. Набраться сил…

– Это не совсем так. Они… они хотят, чтобы ты приехала домой. – Диана слышала, как гудит парафиновый обогреватель. Она цеплялась за этот звук реальности. Он исходил из мира порядка и стабильности и не имел никакого отношения к водовороту, в который втягивал ее отец. – Джинни… твоя мать умирает.

Повисла еще одна долгая пауза, но очень насыщенная. Было странно, что отец и дочь все еще сохранили способность общаться без слов: в данную минуту каждый из них ощущал боль другого.

– Понятно. – Диана удивилась тому, как спокойно прозвучал ее голос. – Она знает?

– Да.

– Я постараюсь выехать как можно скорее.

– Спасибо. Позвони мне домой, когда будешь знать номер рейса и время вылета.

– Да. – Снова молчание. – Это все? Я имею в виду… нет, я не это хотела сказать. Па?

– Я здесь.

– С тобой все в порядке?

– Нормально.

– Как Мэт воспринял это?

– С ним тоже все нормально.

– Поцелуй его. И маму тоже. – Она глубоко вздохнула, ее начало трясти. – Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Диана.

Когда она повесила трубку, ее продолжал бить озноб, хотя в комнате ей показалось очень жарко. Дрожь шла откуда-то из глубины ее тела, и Диана знала, что она вот-вот проявится в руках, в лице…

– Плохие новости? – В дверях стоял Сонни.

– Плохие. Моя мать… больна. – Диана выпрямилась, вновь обретя решимость. – Я должна прямо сейчас ехать домой.

– Мне очень жаль.

Да, подумала она, глядя на него, по тебе видно. Его темные глаза стали вдруг глубокими и грустными. Думая о нем, Диана мысленно называла его «мот» – в корейском этот слог имеет положительное значение и подразумевает человека внешне породистого, красивого, хорошо сложенного, физически привлекательного. Ему был двадцать один год, столько же, сколько ей; он добрый, работящий, исправный католик-методист… Диана ощутила, как внутри у нее растет и крепнет знакомое чувство: одновременно симпатия и физическое отвращение. Она резко отвела взгляд в сторону.

– Мне надо увидеться с директором, – машинально произнесла она. – Сонни?..

– Да?

– Ты можешь помочь мне?

Он сделал для нее гораздо больше: мягко, бережно, осторожно отстранил от всех дел; он сопровождал и опекал ее на протяжении всех последних часов ее пребывания на корейской земле, он деликатно избавил ее от ощущения чувства долга и привязанности, от ее добровольной ответственности за приют «Сувон», где она проработала с детьми-сиротами последние три месяца.

В ее восприятии событий того дня начались какие-то провалы. Она видела саму себя, собиравшую вещи в старый чемодан и большой рюкзак, который купила во время их с Сонни совместного посещения Итаевона. Затем последовала грустная сцена прощания в кабинете директора, когда подали яблоки Таегу, порезанные на четвертинки и лежавшие на подносе, откуда их никто не брал; последний взгляд на детей, сгрудившихся на игровой площадке, смотревших на автомобиль и не понимавших, почему так внезапно уезжает эта иностранная леди, которая никогда не ругала их; затем свои слезы, которые больно жгут глаза, и не только глаза…

«Сувон» находился в сорока километрах к югу от Сеула, и дорога до международного аэропорта Кимпо не заняла много времени. За рулем сидел Сонни.

– Когда ты вернешься?

Она не вернется. Когда Диана неохотно оторвала взгляд от мелькавших мимо сосен и берез, слегка заиндевевших в это мартовское утро, что-то внутри подсказало ей: это конец.

– Не знаю.

Трусиха! Не знаю, сколько еще осталось матери. Я не могу ничего решать, пока она еще жива. Сказала ли она это? Говорила ли она, рассуждала ли так прагматично, рационально?..

– Нужно многое сделать. Привести в порядок…

Сонни собрался было задать ей вопрос, но Диана снова отвернулась к окну, глядя на мелькавшие холмы, безлюдные и казавшиеся в тусклом сумеречном свете какими-то грозными.

– Починить, привести в порядок… – снова пробормотала она.

Сонни никогда прежде не встречал такую девушку, как Диана, и был определенно влюблен в нее. Правда, до этого он вообще не знал западных женщин. Когда она впервые появилась в приюте, то просто потрясла его. Что делает здесь эта очаровательная молодая английская девушка? Эти темно-каштановые волосы с рыжеватым отливом, локоны, обрамляющие овальное лицо, все еще кажущееся детским из-за веснушек; неброские наряды, бесконечный запас терпения и доброты… Она казалась сокровищем, вывезенным издалека. Но зачем она сюда приехала?

Он догадался, что она спасается бегством. Бежит из своего дома, от неудовлетворявших ее занятий в Восточном университете, от себя самой. Главным образом от себя самой. Что-то произошло с ней раньше, о чем она никогда не рассказывала, но это что-то таилось в глубине ее глаз, когда она уставала или была подавлена.

– Диана!

– Что?

– Я буду скучать по тебе. – Неизвестно почему он вдруг заговорил по-английски, хотя с сильным акцентом. – Я хочу сказать… я буду страшно скучать по тебе.

О дорогой, подумала она. Я снова сделала это. Неверный сигнал, неверно переданный. Научусь ли я когда-нибудь вести себя?

– Думаю, что ты достаточно быстро забудешь обо мне, – произнесла она намеренно резко.

– Ты очень милая, – сказал он по-корейски.

– Спасибо. Ты тоже. И ты достаточно умен для того, чтобы понять: корейцы должны любить кореянок, англичане – англичанок. Сонни, я на самом деле не…

Но он оборвал ее, стукнув кулаком по баранке. Каждая черточка его лица выражала горечь.

– Почему?

– Я правда не могу никого сейчас любить.

– Почему не можешь? Я знаю, у тебя кто-то есть в Англии.

– Сонни…

– Он лучше меня? Красивее?.. Эти чертовы машины! – Он со злостью крутанул руль: совсем не следил за дорогой, погруженный в свои невеселые мысли, и Диана почувствовала, что у нее в груди поднимается страх.

– Сонни, моя мать умирает! – выкрикнула она, мгновенно пожалев об этом.

Дубина!

– Я тоже буду скучать по тебе, – выпалила она. – И по детям.

– Ты должна вернуться! – Но его пыл уже угас.

Когда они подъехали к контрольному пропускному пункту в аэропорт и солдаты столичной комендатуры начали обыскивать машину, Сонни свесил голову на грудь. Диана услышала, как он пробормотал:

– Прости…

– Я сама виновата.

Но почему ты всегда оказываешься во всем виноватой, мрачно спросила она себя? Всегда виновата сама… Она купила билет. Впервые она почувствовала благодарность к отцу за то, что он настоял, чтобы она взяла с собой кредитную карточку «Дьюкэнон Юнг». Потом она нашла телефонную кабину. Она ощутила знакомую скованность, которая овладевала ею всегда, когда она должна была звонить по этому телефону. Часто она отсчитывала гудки – до десяти, потом снова от десяти до нуля – и, бросив трубку, испытывала облегчение, что никто не ответил на другом конце. Но сегодня и речи не могло быть о том, чтобы увильнуть от звонка. Она ждала, когда ответит отец и, выглянув наружу, увидела, как явно расстроенный Сонни ковыряет носком ботинка мраморный пол. Ей захотелось выйти к нему, подойти… но тут она услышала голос отца и с облегчением повернулась к Сонни спиной.

У китайцев есть испытательный ракетный полигон в Шуан Чэнзэ, неподалеку от реки Цзошуй. Они называют его «Восточный ветер». В тот день, когда Диана узнала о том, что ее мать умирает, объект «Восточный ветер» оказался под единоличным командованием генерал-майора Ло Бина. Официально он осуществлял контроль над испытанием нового оружия под кодовым названием «Молот». В качестве мишени служил китайский спутник. Служебные интересы генерала Ло Бина редко совпадали с его истинными намерениями.

Майор Шэнь протянула руку, указывая на ближайший экран.

– Вот, – тихо сказала она.

Инженер-полковник Ма мгновенно понял, что привлекло ее внимание. Он тут же перенастроил сканер в режим телефото. Черно-белое изображение померкло, заколебалось и вновь стало четким. На экране появился спутник, плывущий в ионосфере, прямоугольные крылья солнечных батарей напоминали головной убор императора. Ма щелкнул переключателем, заговорив в микрофон, висевший у него на груди:

– Э-э, товарищи… то, что вы видите сейчас, – это советский перехватчик «АСАТ», то есть спутник-перехватчик. Еще его называют спутником-убийцей. – Ма не мог наблюдать за реакцией на свои слова, но вполне мог догадаться, что сейчас на галерее позади него все с интересом смотрят на экраны. – Теперь, когда мы установили с ним визуальный контакт, мы можем вызвать на связь «боинг».

Он ободряющим жестом слегка сжал плечо майора Шэнь, и та, посмотрев налево, где перед такой же консолью сидели еще три инженера, кивнула.

– Обратный отсчет с десяти…

Ян тихим голосом продолжал делать пояснения:

– Через несколько секунд компьютер «Млечный Путь» возьмет управление «Молотом» на себя, полностью выводя его из-под нашего контроля. Точная координация действий имеет большое значение для успеха операции.

Его последние слова заглушил женский голос:

– Три… два…

Внизу на экранах пробежала череда зеленых цифр, и изображение на секунду застыло. Ма возобновил объяснения:

– Теперь мы полностью владеем ситуацией. Наш собственный спутник приближается к советскому «АСАТу» по траектории, лишь незначительно отличающейся от расчетной в момент его запуска пять дней назад. Когда он войдет в радиус действия русского спутника-убийцы, телеметрические системы русского спутника засекут его – зарегистрируют приближение чужого объекта с оружием на борту. Тогда противник уничтожит наш спутник, выдав при этом вспышку энергии, каковую легко засекут наземные технические средства Соединенных Штатов или любой другой страны, которая следит за этим и имеет соответствующее оборудование.

– Полковник, минута тридцать секунд, – перебила его майор Шэнь.

– Уничтожение нашего спутника по времени точно совпадет с пуском «Молота», находящегося на борту «боинга». На этих двух рядах пультов передо мной, – полковник опустил палец вниз, показав на пульты управления, – уже почти завершена стыковка с «боингом». Примерно через минуту мы увидим, работает ли эта штука. – Он отключил микрофон и сел рядом с майором Шэнь. – Связь с самолетом… – пробормотал он.

Когда Ма щелкнул переключателем, в помещении контрольного центра послышались шумы, доносившиеся издалека; невнятные голоса, попискивание, монотонный шелест реактивных турбин. Командир корабля вышел на связь, и его голос прозвучал неожиданно громко. Ма слегка повернул верньер контроля громкости.

– У нас возникли проблемы… – Очевидно, что-то отвлекло внимание летчика, так как раздался легкий скрип резины, и все звуки смолкли, будто кто-то зажал микрофон рукой. – …Проблемы с поддержанием высоты полета. На четырехстах двадцати… – через паузу продолжил связь летчик.

– Но «семьсот сорок семь-четыреста» спокойно может лететь на сорока пяти тысячах…

– Только не с «Молотом» на борту, полковник. – Голос капитана прозвучал ровно, он терпеливо разъяснял проблему.

Майор Шэнь почти видела, что пилот носит очки в металлической оправе с небольшими диоптриями.

– Не обращайте внимания, осталось недолго. «Млечный Путь» взял управление на себя.

– Принято.

– Отсчет… – Ма взглянул вверх. – Минус двадцать две секунды. Закрыть противорадиационные панели.

– Закрыто, проверено… электронные запоры включены.

– Светопоглощающие шлемы.

– Весь экипаж проверен.

– Минус семнадцать… шестнадцать…

– Включить автопилот по моему сигналу… Сигнал!

– Принято. Включение и работу автопилота подтверждаю.

В помещении контрольного центра три раза коротко взвыла сирена. Ма обратился к пилоту:

– Вы введены в операцию.

– Двенадцать… одиннадцать… – Майор Шэнь откашлялась. – Все бортовые электронные системы работают нормально. Совмещение координат произойдет через шесть секунд.

– Отключить бортовое вооружение.

– Отключено.

– Включить зажигание вручную и вернуться на автоматическое управление.

– Включено… вернулись.

– Шесть… пять…

– Последняя проверка блоков питания плазменных генераторов один и два.

– Норма и… норма.

– Два… один… ноль… плюс один…

– Пуск произведен! – Голос пилота «боинга» прозвучал триумфально, может быть, несколько удивленно. – Я… – Он выкрикнул что-то неразборчивое. – Дым. У нас проблема с дымом. Я…

По радиоканалу связи с «боингом» раздался дикий свист, граничащий с верхним пределом частот, воспринимаемым человеческим ухом, и все заглохло. Зазвонил красный телефон, стоявший под локтем у Ма. В спешке полковник сбросил аппарат с консоли на пол и был вынужден нагнуться, чтобы подобрать его.

– Что произошло? – Ма узнал тихий голос генерала Ло Бина и сразу напрягся.

– Испытательный пуск прошел по плану. – Он взглянул вверх. – Только что мы получили подтверждение: цель поражена.

– А что с самолетом?

– Пока точно не знаю.

– Так выясните! – И на другом конце провода бросили трубку.

Диана успела сообщить отцу только номер рейса и время вылета, и связь прервалась. Она продолжала говорить еще несколько секунд, прежде чем поняла, что произошло.

– Алло, где ты? Алло?..

Когда она пробилась к оператору, она узнала, что произошел сбой на международной линии связи: поступило множество жалоб, принимаются все меры, но сейчас обещать что-либо не представляется возможным.

– Что-то со спутником, – уверенно заявил Сонни, когда она рассказала ему, что случилось.

Диана удивилась тому, что у этих мужчин всегда на все есть готовый ответ. Она предполагала, что это из-за их постоянной озабоченности. Ее отец и брат были такими же, хотя Диана даже представить себе не могла, из-за чего они вечно так озабочены.

Сонни вскинул на плечо ее рюкзак, оставленный в машине, когда она ушла звонить.

– И твоя куртка…

Диана накинула на плечи свою потертую джинсовую куртку.

– Повернись спиной!

Она сделала это с улыбкой, выдававшей нежелание повиноваться. Они уже играли раньше в эту игру. Сонни указывал на каждое из слов, написанных желтым у нее на спине: «Я… люблю… моих… сирот».

– Большое красное сердце… это означает люблю? О'кей! Я большое-красное-сердце тебя.

– Сонни, я…

– Повернись. – Его голос был очень злым. – Мне пора. – И, оттого что это была неправда, он стал еще злее. – Пока!

Он пошел прочь к эскалатору, который увез его вниз, к стоянке машин, прочь из ее жизни. Ей захотелось окликнуть его, попросить прощения за то, что она не способна ответить на его любовь, но он перепрыгнул через первые две ступени эскалатора и скрылся из виду, прежде чем она успела подобрать нужные слова.

Полет не доставил ей никакого удовольствия. Диана не хотела ни есть, ни пить, ни читать; ей надо было обдумать все, что предстояло, и то, как она будет со всем этим справляться. С запахом дезинфекции. С людьми, которые будут приходить через год после того, как все закончится, и говорить, что они знали Джинни, и не будет ли она, Диана, так добра…

Диана громко хлопнула себя ладонями по коленям и воскликнула:

– Кошмар!

Два индонезийских бизнесмена, сидевшие рядом с ней, вряд ли заметили это. Они были заняты разговором, перескакивая с проблемы падения гонконгского доллара, по поводу которого они так сетовали, на какого-то Тана Шри-как-его-там-дальше, гадая, что он теперь будет делать со всеми деньгами, что наворовал в Гонконге и Шанхае. В аэропорт Кай Так эти двое прибыли, обсуждая курсы валют, исполненные уверенности в будущем Гонконга. Диана, вполуха слушавшая их разговор, почувствовала себя слегка утомленной.

Она очень быстро прошла через таможню и иммиграционный контроль: офицеры дежурной смены только взглянули на ее лицо и решили, что эту девушку можно пропустить без досмотра. Когда она увидела «роллс-ройс» со знакомым номерным знаком «Д. Ю.-1», она испытала легкое раздражение и чувство недовольства и самой собой, и своим отцом. Ее смущало то, как она в своих джинсах и футболке залезет в чрево роскошного автомобиля. Тут открылась передняя дверца машины, и из нее выбрался водитель.

– Привет, – сказал он.

Водитель произнес приветствие с печальным видом. Это был невысокий китаец неприметной внешности, лет сорока пяти. Диана знала его, но не как водителя своего отца, а несколько в ином качестве.

– Цю Цяньвэй!

Он снял очки в массивной оправе и принялся протирать их уголком чистого белого платка, щурясь на нее.

– Я давно тебя не видал.

– Да. – Она склонила голову набок и принялась пристально разглядывать его. – Ты изменился. Ты стал другим.

– О? Может быть, я понесу твои вещи?

Ее потрясла сама мысль о том, что этот человек будет нести ее багаж. Загадочная дикая зверюшка, обученная цирковым трюкам…

– Расскажи мне все, – потребовала она, забрасывая вещи в багажник «роллс-ройса». – Абсолютно все.

Диана уселась рядом с Цю, сначала перебросив с пассажирского сиденья назад кипу газет. В глаза ей бросился заголовок «Поджоги в Шанхае. Горят отели», и у нее вырвалось горестное восклицание. Значит, в Китае беспорядки. Снова.

– Должно быть, тебе было очень больно читать это?

– Да. – Уголки губ Цю опустились, подтверждая глубокую грусть. – Мой сын в Шанхае.

– Что? Тинчень? Я думала…

– Его мать отвезла его туда, ему пора было идти в школу.

– О! Сколько ему сейчас… десять?

– Да. Его мать решила, что ему будет полезнее жить в… более интернациональном месте. Мы разведены, кстати. – Он ввел машину в поток уличного движения.

– Я должна выразить соболезнования или поздравить тебя?

Цю улыбнулся. У него была странная улыбка, такая поспешная, что наблюдавший за ним никогда не мог быть точно уверенным, улыбается ли Цю вообще. Уголки его губ взлетали вверх в попытке изобразить хорошее настроение, и одновременно брови его тоже поднимались вверх двумя полукружиями. В его улыбке не было никаких чувств и эмоций.

– Да, вообще-то, ни то, ни другое…

– Но, насколько я помню, ты собирался жениться снова. У тебя была тогда девушка с Тайваня. Как ее звали… Линь… а дальше?

– Линьчунь. – Его плечи сразу обвисли под грузом воспоминаний, и некоторое время он молчал. Когда он снова заговорил, голос его был суровым от подавляемых чувств: – Из этого ничего не вышло. Она не смогла примириться с тем, что никогда вновь не вернется на Тайвань.

– Но, когда я встречалась с ней, она казалась такой счастливой… Правда, я видела ее только один раз…

– Это была жизнь на бегу, которой она не смогла вынести. – Цю пожал плечами. – Ты же знаешь мою историю. Много лет я проработал в китайской разведке. Я был полковником, важной птицей. Когда я решился работать с твоим отцом, это был конец. Они никогда не выпустят меня из виду. И Линьчунь не смогла примириться с этим, понимаешь? Так что… – Он не договорил.

Они въезжали в туннель под заливом, новый, только недавно законченный. Цю воспользовался тем, что отдававшийся от стен гул двигателей заглушал слова и прервал разговор на больную тему.

– Мне очень жаль, – сказала Диана, когда машина снова выехала на свет. – И то, что Тинчень в Шанхае. – Она тоже хотела было сменить тему, но грусть, исходившая от него, была словно вирус – ею можно было заразиться. – Но ведь беспорядки только в университете, правда? Я уверена, что тебе не из-за чего беспокоиться. Нет? Однако правительство занимается этим, не так ли?

– Какое правительство? Им просто не до этого. Ты что, не читала о пограничных столкновениях с Вьетнамом? Потери в двадцать одну тысячу человек, и это в пограничных инцидентах! Ай-я!

– А чем ты занимаешься теперь? – тихо спросила она.

– Я личный помощник твоего отца. – Он заговорил громче. – Так официально называется моя должность. Именно это делают с людьми, чья голова набита полезными секретами, но им нельзя больше доверять.

– Я уверена, что он доверяет тебе. – Видя, что Цю не собирается тратить запас своего негодования в ответ на это замечание, Диана была вынуждена продолжать: – А чем ты занимаешься на самом деле?

– Я пишу доклады. Анализ различных рынков стран Азии. Устанавливаю контакты. Собираю мозги.

– У тебя это так грустно прозвучало.

– Просто скучно. Вот почему я поехал за тобой в аэропорт. Для разнообразия и чтобы вырваться из офиса.

Диана обратила внимание на свое собственное отражение в оконном стекле. Она подумала, что перед вылетом из Кореи ей следовало бы что-то сделать со своей внешностью. Ей так хотелось обрадовать мать своим приездом, но вытертая джинсовая куртка не слишком соответствовала праздничному настроению. Если бы ей удалось хотя бы выкроить время помыть голову…

Теперь каждая мелочь вокруг говорила о том, что она возвратилась домой. Они ехали уже по берегу залива Независимости.

Среди недели немногие теперь наслаждались душноватым теплом гонконгской весны, но Диана все же заметила пару виндсерферов, скользивших вдали, там, почти у фарватера, возвышаясь над гладкой поверхностью залива, напоминающей своим цветом хлорированную воду в бассейне. Цю переключил скорость, идя на подъем, и Диана мгновенно взяла себя в руки. Словно прочитав ее мысли, он сказал:

– Мне жаль, на самом деле очень жаль… Я про твою мать…

– Спасибо. – Диане стало стыдно за то, что она все время старалась не упоминать о матери в разговоре с Цю. – Как, по-твоему, она себя чувствует?

– Так себе.

– Саймон сказал, что она умирает, – резко выпалила Диана.

Цю высунул язык – классическая китайская гримаса – изобличает огорчение.

– Не говори так, пожалуйста!

– Если это правда, то почему нельзя говорить об этом?..

Они уже подъехали к дому.

Большой белый трехэтажный особняк словно вырастал из склона холма. Отсюда открывался великолепный вид на залив Независимости. Цю припарковал машину у главного входа, и Диана подавила порыв подняться на террасу и взглянуть на море. Она испытывала острое желание оттянуть то, что ей предстояло.

Слуга открыл дверь, улыбаясь и кивая, приветствуя дочь хозяев. Дома пахло домом, как и всегда: жидкость для полировки мебели, запахи кухни, сиреневый освежитель воздуха, и откуда-то из комнат прислуги доносился аромат благовоний, что курились у семейного алтаря. Эти запахи, различаемые каждый в отдельности, были почти осязаемы. Но Диана ощущала и кое-что другое. Ее ноздри уловили отдельный и определенный запах человеческих отношений, которые возникали и росли в этих стенах. Так запахи напоминали ей о прошедших событиях, когда люди, жившие здесь, как-то поступали, принимали решения сделать что-то; слова жильцов произносились с любовью, гневом, со смехом или в горестные минуты… с болью…

Дом и семья. То, от чего она так отчаянно стремилась прочь все эти годы. Пока Диана стояла, оглядываясь вокруг, вновь впитывая знакомые с детства запахи, она впервые за много лет поняла всю тщету этих своих попыток.

Больше всего ее манила та фотография. В дальнем конце холла рядом с лестницей висело на стене большое зеркало в золоченой раме и с тремя створками. Она пошла туда, заметив на ходу, как в темной амальгаме отразилось ее неестественно бледное лицо. Поставив вещи рядом со стоявшим под зеркалом вращающимся столиком черного дерева, инкрустированным перламутром, она взглянула на столешницу, зная, что сейчас увидит на черном дереве полукруг – след от кружки с горячим молоком, которую она оставила на столике в семилетнем возрасте. Она словно вновь услышала гневный голос отца, почти ощутила, как сейчас ее снова шлепнет по попке его твердая ладонь… Но тут она увидела фотографию. Из простой деревянной рамки на нее смотрела Джинни. Снимок был сделан примерно три года назад и запечатлел нерешительно улыбавшуюся китаянку неопределенного возраста, но еще не пожилую; черты лица хорошо очерчены, соразмерны, кожа еще не тронута морщинами; китаянка выглядела очаровательной женщиной в расцвете сил… Или фотограф, или его модель скрыли родинку на лбу у линии начала волос, но Диана знала, что она там, точно так же, как знала, что в то время, когда была сделана эта фотография, волосы матери уже начали терять свой блеск, а на шее стали появляться морщины, и кожа рук становилась дряблой.

Женщина на фотографии отличалась прекрасной фигурой – нефритово-зеленое платье от Кардена превосходно сидело на ней. Ее грудь натягивала ткань платья. В ту пору у женщины было две груди, как и у ее дочери.

Диана поставила фотографию на место и взглянула в зеркало. Поправила волосы, носовым платком стерла с подбородка пятнышко грима и пошла к лестнице, ведущей вверх. Она должна была пройти мимо Цю, что она и сделала, не отрывая глаз от коврового покрытия. Уже у лестницы она остановилась, вернулась и, к его удивлению, положила руку ему на плечо.

– Мне очень жаль, – тихо сказала она. – Я имею в виду Линьчунь.

Прежде чем он успел как-то отреагировать на ее слова, Диана убрала руку и побежала вверх по лестнице. Она заставила себя успокоиться, сделала несколько глубоких вдохов и вошла в спальню к матери – образ с фотографии все еще стоял в ее памяти.

Реальность оказалась совсем другой.

– Сбили! – Голос Сунь Шаньвана прозвучал почти шепотом, настолько старик был взбешен.

– Именно так. Сюда, пожалуйста…

Они быстро шли по коридору, находившемуся глубоко под землей, в Пекинской военной академии, к северу от Летнего дворца. Сунь потряс головой в тщетной попытке прийти в себя. Руководителю Центрального управления разведки Китая исполнился уже семьдесят один год, и он только что провел на работе шестнадцать часов без перерыва, пытаясь держать руку на пульсе Китая, в то время как сам был не уверен, что сердце страны еще бьется. Потом, когда он уже собрался было поехать домой и отдохнуть хотя бы несколько часов, зазвонил телефон, и Ван Гоин, начальник штаба Народно-освободительной армии, одарил его еще несколькими неприятными известиями.

– В эту дверь… – сказал Ван Гоин.

Они оказались в большой аудитории в форме раковины. Единственная лампа, горевшая в помещении, освещала подиум лектора и какого-то человека, который там находился, одетого в военную форму; все остальное было погружено в темноту. Ван застучал каблуками вниз по центральному проходу, Сунь следовал за ним по пятам. Двое мужчин, сидевших в первом ряду, встали при их приближении.

– Инспектор, это Сюн Цилай – политический комиссар. Он из Государственного комитета обороны, отвечает за науку, технологию и промышленность… Министр аэрокосмической промышленности, он занимается спутниками, вы уже знакомы… – Ван Гоин указал на подиум. – А этот офицер – генерал-майор Ло Бин, бывший командир Шеньянского военного округа, сейчас руководит отделом расчетов в оборонной академии. Он эксперт по космическим вопросам. – Ван Гоин умолк и облизнул губы. – Он объяснит нам, как случилось, что кто-то сбил спутник телекоммуникаций «ТЦС-семь» «Форд эйркрафт компани», на котором, возможно, была установлена аппаратура США для слежения и разведки.

В аудитории все замерло – собравшиеся словно перестали дышать. Сунь ощутил приступ головокружения.

Ло Бин положил руки на кафедру.

– В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, – начал он, – мне было приказано разработать программу по созданию лазерного оружия, которое могло бы служить одновременно наступательным и оборонительным целям.

Усилители легко доносили его тихий голос во все уголки аудитории.

– Мне было сказано, что фактор времени имеет огромное значение и что за три года я должен разработать модель оружия. Это оказалось не так трудно, как предполагалось вначале. Мы получали массу сведений от наших людей в Советском Союзе, которые участвовали в разработке лазерного оружия в Семипалатинске, и многие из заморских китайцев, занятых в американском военно-промышленном комплексе, регулярно поставляли нам сведения о ходе работ в США в этой области.

Сунь обратил внимание на то, как тщательно Ло Бин следит за тем, чтобы докладывать беспристрастно: на лице офицера не было никаких эмоций.

– Мне было сказано, в каком направлении вести работы дальше. Спутники. Новое оружие необходимо разместить в космосе для использования против спутников; мы должны были постоянно помнить об этом.

Сунь помрачнел, заметив, как «я» внезапно превратилось в «мы».

– Мы решили сосредоточить свои усилия на разработке образцов оружия, поражающего по принципу облучения – пучком заряженных частиц. Мы использовали ту информацию, которую предоставляли перебежчики и другие осведомители. О них я уже упоминал. Мы добились значительного продвижения. Фактически мы создали технологию, эквивалентную той, которой располагают две сверхдержавы, Россия и Америка, но никто из них и не подозревал о наших возможностях в этой области.

Сунь, хорошо знакомый со всеми этими фактами, начал терять терпение.

– Мы перейдем наконец к сути дела? – резко спросил он.

– Суть дела очень проста, инспектор: у нас есть достаточные возможности для того, чтобы разобраться в том, что произошло сегодня.

– Дальше.

– Сейчас наши средства вывода объектов на орбиту привлекают внимание многих стран, желающих осуществлять запуск спутников.

– Ракеты-носители «Великий поход»?

– Да, они вполне конкурентоспособны на международном рынке. Определенные клиенты достигли с нами соглашения о том, что оборудование на спутниках будет устанавливаться ими самими, без контроля над выводимыми на орбиту аппаратами с нашей стороны. Иногда… иногда мы подозревали, что на спутники устанавливается аппаратура для ведения разведки, хотя это и не было предусмотрено соответствующими соглашениями. Но, поскольку к нам спутники всегда поступали уже запечатанными, мы не могли знать это наверняка.

– И что?

– У нас есть обоснованная уверенность в том, что на спутник телекоммуникаций, разработанный и созданный в Соединенных Штатах Америки по запросу консорциума нескольких стран Юго-Восточной Азии, без нашего на то согласия, была установлена аппаратура слежения и разведки. Американцы могли испытывать особую заинтересованность в этом, поскольку данный спутник регулярно с определенными интервалами должен был пролетать над территорией Советского Союза.

– Из чего, в свою очередь, вытекает, что часть его орбиты пролегает над Китаем, насколько я понимаю?

– Да.

– Значит, Америка без хлопот пристроила свое оборудование на этот спутник в качестве третьей стороны для того, чтобы шпионить за Советским Союзом и за нами?

– Да.

– Без нашего согласия?

– Да. Политбюро проинформировали об этом в свое время. Очевидно, там решили, что коммерческие выгоды от продажи ракет-носителей перевешивают любые недостатки.

Сунь уставился на него.

– Конечно, они так решили. Политическое решение, которое, в свете вашего рассказа, может подвергнуться пересмотру? Ладно, что же случилось сегодня?

– Сегодня этот спутник был сбит.

– Кем?

– Мы считаем, что это сделал советский спутник-убийца, известный под названием «АСАТ».

– Почему вы обвиняете в этом Советский Союз?

– Потому что наша станция слежения в Лобноре зарегистрировала выброс энергии со стороны «АСАТа» точно в тот момент времени, когда спутник был уничтожен. Кроме того, это не лишено смысла, ибо русские тоже могли узнать, что на этом спутнике установлена аппаратура слежения, и пришли к выводу, что с этим надо что-то делать.

Сунь понял, что проблема представляет собой очень запутанный клубок. Ему все еще необходимо было задать множество вопросов, но прежде он отчаянно нуждался в том, чтобы посидеть и спокойно обдумать все происшедшее. Он посмотрел на собеседников.

– Полагается ли немедленно что-нибудь предпринять?

– Нет. – Это ответил комиссар. – Однако все произошло в неподходящий момент. У нас есть о чем беспокоиться и без того, чтобы мы позволили себе вмешаться в свару сверхдержав.

– Вы недооцениваете ситуацию. Я изучу проблему и сообщу вам. До свидания.

Ван проводил Суня по коридору к лифтам. Пока они ждали лифта, у него было достаточно времени, чтобы как следует рассмотреть своего коллегу. То, что он увидел, не утешало. Инспектор, когда-то высокий и прямой, начинал сутулиться. Сунь, долгое время бывший страстным курильщиком, дышал теперь тяжело, с усилием. Его желтые зубы напоминали клыки, рассаженные во рту кое-как, а десны отошли, обнажив потемневшие основания зубов. Глаза инспектора поблекли и едва видны были за стеклами очков в прямоугольной оправе; зрачки превратились в булавочные головки, а радужка почти выцвела. Он представлял собой реликвию времен «культурной революции», человека, сделавшего неверный шаг в расцвете сил. За это его заставили мыть туалеты и тротуары. Сегодня, подумал Ван, он выглядит сильно утомленным. Сунь прошел мимо большой латунной астролябии, выставленной в вестибюле факультета тактики, даже не взглянув на нее, спустился по лестнице и уселся на заднее сиденье лимузина с красным флагом на капоте. Ван не отставал ни на шаг.

– Домой, – приказал Сунь водителю. Когда машина тронулась, он устало откинулся на мягкую спинку сиденья и сказал: – Расскажи мне о Ло Бине. Хотя кое о чем я и сам могу догадаться.

– Он был вместе с Мао в Юнани.

– Все там были. Немного поподробнее.

– Близкий друг и сторонник Е Цзяньина. Его вышибли вместе со стариком, когда мы в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году проводили чистку Главного политического управления.

– И кто додумался поручить ему работу над «Молотом»?

– Подачка. Надо было откупиться от него. Вы уже спрашивали об этом.

– Я спрашиваю о многих вещах и не могу помнить обо всем! Что он за человек?

– Немного суров. Не женат. Проводит все свободное время, рисуя суровые пейзажи в традиционном стиле. По крайней мере, так мне говорили.

– Значит, он аскет и гордится этим, как я понял. – Сунь даже застонал от огорчения. – Черт! Мы все подготовили, а теперь этот… Власть – что кусочек горячей, обжигающей пальцы утки, завернутый в тоненький блинчик. Если ты достаточно быстр и ловок, то ты успеешь проглотить его…

Сунь замолчал, подыскивая нужные слова. Он шевелил губами, напоминая Вану голодного человека, глотающего пищу не пережевывая, может быть, именно тот кусок утки, о котором шла речь, знаменитой «утки по-пекински»…

– А если нет… – Начальник штаба смаковал метафору Суня. – То кусок обожжет ладонь. Что говорят доктора о состоянии здоровья Председателя?

– Что через неделю у нас уже не будет Великого вождя. По крайней мере, того же самого Великого вождя. – Сунь вздохнул. – На тебя, как начальника штаба, ляжет обязанность поддерживать порядок в центре.

– От таких, как Ло Бин, особой помощи ждать нечего.

– Да уж. Как ты думаешь, что же на самом деле произошло?

– Дело рук русских, как он и сказал. Любой другой вариант просто невероятен; с трудом верится в то, что американцы сначала повозились с установкой аппаратуры слежения, а затем сами же сбили этот спутник.

– Ай-я! И в какой неподходящий момент это произошло!

– Хотя меня заинтересовало сообщение Ло Бина о том, что им удалось добиться успехов. Подумайте о плане «Стальной коготь», о возобновлении контроля над Гонконгом. То, что он сказал, фактически означает, что «Стальной коготь» можно реализовать.

– Да, но какой ценой! Если до капиталистов дойдет хотя бы отголосок случившегося, они рванут оттуда, как борзые, прежде чем мы успеем всадить «Стальной коготь» в Гонконг. А со смертью Председателя они именно так и поступят – бросятся наутек!

– Вы в самом деле так считаете?

– Принимая во внимание мощную оппозицию в Народно-освободительной армии, которая готова уничтожить результаты пятнадцати лет реформ? Эти отменят личное пользование земельными участками, аренду, подряд, частное предпринимательство, совместные предприятия и вообще весь «социализм с китайской спецификой»… и будет только хаос, мятежи; все они вцепятся друг другу в глотки… Да, Гоин, я думаю, что богатые бросятся вон из Гонконга. Я считаю, что они собираются бежать прямо сейчас – в течение ближайших нескольких дней, не дожидаясь смерти Председателя. Они соберутся и дадут деру прежде, чем мы отвлечемся от расстрелов наших собственных студентов.

– А что такое со студентами?

– Ты разве еще не знаешь? Прошлой ночью мы на какое-то время потеряли связь с морской базой Сямэнь.

– Что? Я слышал что-то произошло, но что…

– Половина кораблей была на маневрах. Ох уж эти студенты! Они подожгли АТС, и каким-то образом замкнуло и наши линии связи. Мы были вынуждены почти целый час пользоваться переносными радиостанциями! Ты только представь себе! Одна из наших крупнейших действующих баз напротив Тайваня держала связь со штабом через двух человек в наушниках и с рациями за спиной!

– А на что жалуются студенты?

– Мало учебников, скудное питание, нехватка профессиональных преподавателей. Очевидно, за период «мрачного десятилетия» мы потеряли целое поколение учителей. – Помянув период «культурной революции», Сунь заговорил с мрачным сарказмом. – Знаешь, что я больше всего ненавижу в китайской молодежи? Ее равнодушие!

Ван усмехнулся.

– Равнодушие, охватившее десятки городов… Добавим сюда возмущенных крестьян, по существу недовольных тем, что сосед зарабатывает на два юаня больше, поручим разобраться с этим Ло Бину или другим ло бинам, сколько их там в Китайской Народной Республике…

В салоне автомобиля раздался телефонный звонок. Сунь в раздражении цыкнул зубами и потянулся к трубке.

– Да? – Потом он долго молчал и наконец сказал: – Спасибо. Я еду.

Он повесил трубку, опустил перегородку между салоном и водителем и дал ему новые указания.

– Прости, – сказал он, откидываясь назад, – но сейчас совсем не время для сна. Белый дом США заявил протест Кремлю, обвинив русских в уничтожении коммерческого спутника связи. Кремль отрицает свою причастность.

– Дерьмо!

– Президент Соединенных Штатов угрожает отозвать своего посла из Москвы для консультаций. Если он это сделает, русские будут вынуждены ответить тем же. Моим людям в Пентагоне срочно нужны инструкции, и, если честно… – Он вытер очки трясущимися пальцами, – я не знаю, какие инструкции им дать. – Он снова надел очки. – Когда Председатель умрет, в Китае воцарится хаос. Мы должны найти способ спасти Китай. У нас есть неделя, максимум десять дней сроку.

Маленькая, казавшаяся рассерженной птичка с безвкусным синим оперением прыгала по перилам балкона в поисках крошек. Диана узнала синюю сороку с Формозы и удивилась, как это ее занесло так далеко от дома. Она еще долго продолжала наблюдать за птахой, даже после того, как любопытная птица уже потеряла к ней всякий интерес. Сфокусировать взгляд на чем-то постороннем было гораздо легче, чем продолжать улыбаться матери.

Солнце светило ярко, воздух прогрелся примерно до восемнадцати градусов. С того места, где сидела Диана, был виден залив Независимости. Солнце отражалось от его гладкой поверхности, порождая живое сверкание, словно шаловливый ребенок высыпал мириады блестящих иголок. Кровать с матерью выкатили на балкон. Джинни лежала на подушках, подложенных под спину и голову. Цветом ее лицо не отличалось от сиявших белизной простыней. Она дремала – слабое подобие отдыха, – пригревшись на солнце. Внезапно она проснулась и спросила:

– Который теперь час, дорогая?

– Начало одиннадцатого. – Диана заметила, как звонко и приятно прозвучал ее голос.

Хорошо. Так и должно быть.

Существо в кровати, напоминавшее скелет, слегка пошевелилось. Тут же последовал стон, Джинни сжала губы и замотала головой, стараясь сдержать его. Диана заставила себя приблизиться к женщине, которую называла матерью, силясь не обращать внимания на запах антисептиков и другой, еще менее приятный запах, который, казалось, пробивался наперекор всему. Она поднесла горлышко пластиковой бутылки к карминовым губам Джинни и держала его, пока больная пила. Только бы ей снова не стало плохо, взмолилась Диана…

Ее мольбы остались неуслышанными. Диана сделала все, что было нужно, прикрыла тазик тряпкой и поправила подушки, чтобы мать могла откинуться назад, приняв более удобное положение полусидя. Она подумала, что было бы гораздо легче выполнять все эти неприятные обязанности, ухаживая за абсолютно незнакомым человеком.

– Прости, дорогая.

Над простынями виднелась только голова Джинни и узкая полоска белой ночной рубашки – ее ворот доходил больной до самого подбородка.

Диана старалась не смотреть на тело матери, скрытое под простынями. Она знала, что хирурги разрезали ее грудь, взглянули и… отсекли ее. Слишком поздно, таков был вердикт. Если бы мать прошла обследование чуть раньше…

Джинни вся ссохлась. Ее лицо ничем не напоминало ту фотографию внизу. Кожа обвисла складками и сморщилась; женщина превратилась в ужасную дряхлую ведьму. Цвет лица напоминал бильярдный шар из слоновой кости, потускневший от времени.

– Тебе ничего не нужно?

– Нет, спасибо. – Ее голос был очень слаб. – Ты так хорошо выглядишь сегодня, дорогая.

Диана была в батистовом платье со сборками и в белых сандалиях. На полу рядом с креслом лежала соломенная шляпка, украшенная маленькими розочками, – на случай, если станет слишком жарко. Она чувствовала себя в этом наряде не очень удобно, но о том, чтобы надеть джинсы и футболку, она и подумать не могла.

– Мне стоит почаще надевать что-нибудь в таком роде. – Она взглянула на Джинни, чтобы та не подумала, что вызывает отвращение у дочери, и улыбнулась. – Мне очень жаль, что я не всегда одевалась, как положено.

– Не надо… – Джинни сделала на этих словах ударение. Едва слышное, оно все же прозвучало. – Ты всегда была хорошей дочерью.

Диана отвернулась якобы затем, чтобы взглянуть на залив. Это было вроде бы естественное желание, но на самом деле она постаралась скрыть свою боль и растерянность.

– К тебе много людей приходит?

– По вечерам. Когда прохладно. Китайцев не очень много. Они боятся, что я умру в их присутствии, и тогда мой дух овладеет их телами.

Дневная сиделка вышла на балкон и заговорила с Джинни на кантонском диалекте. Ее голос прозвучал как-то хрипло, агрессивно. Диана знала, что этот диалект звучит резко и сиделка тут ни при чем, но все же ощутила тревогу и беспокойство. Когда Джинни ответила ей на том же диалекте, Диана встала и отошла к краю балкона, взявшись руками за перила и повернувшись к ним спиной. Наконец она услышала, как сиделка удалилась в комнату – каблуки ее туфель из крепа глуше застучали по паркету.

– Китайский… дорогая, я хотела тебя кое о чем спросить… язык… почему ты его так не любишь?

Диана пожала плечами.

– Почему не люблю?

– Да, ты его не любишь. – Наступила долгая пауза. Джинни собиралась с силами. Ей хотелось поговорить, поговорить нормально, а не обрывками фраз. – Я часто это замечала. Я никогда не спрашивала тебя об этом. Теперь… спрашиваю.

Диана заглянула внутрь себя и решила, что на этот вопрос она может ответить честно.

– Это было… давно. – Она медленно выговаривала слова. – Я играла с кем-то, не помню уже. В саду. Мы сделали что-то плохое. Я уже не помню что… Ты вышла. Ты была такая сердитая! Ты ругалась на нас. Ты говорила на мандаринском, на кантонском, смешивая слова. Но не на английском. Я была так поражена. Я просто стояла и смотрела на тебя, а ты все ругалась и ругалась. Ты казалась такой…

– Скажи. Пожалуйста, договаривай.

– Такой чужой. Прости меня…

Внезапно Диана забыла о запахе, о костях, которые, казалось, рвут эту кожу изнутри. Она подбежала к кровати, присела и положила голову на покрывало, наслаждаясь ощущением тепла от руки матери на своем затылке. Она чуть не плакала. Она знала, что если она поддастся слабости и заплачет, то не сумеет остановиться.

– Ты наполовину китаянка, – наконец пробормотала Джинни.

– Я знаю. Поэтому мне так неприятно вспоминать об этом. С тех пор китайский стал для меня языком осуждения, порицания. Когда бы я ни слышала этот язык, я каждый раз вздрагивала, как будто слышала свой приговор: это и твой язык, Диана!

Так странно, однако теперь она уже смеялась. Тело Джинни тоже вздрагивало от смеха.

– Это звучит так глупо, – сказала Диана с виноватым видом.

– Немножко. Идя дальше по жизни, так и думай.

– Я никогда не говорила тебе…

– Почему?

– Я боялась, что ты разозлишься.

Джинни слушала, что говорит ее дочь и видела ее улыбку, одновременно делая выводы, которые нельзя произносить вслух. Она знала то, чего еще не ведала Диана: можно выбирать друзей, но семью не выбирают; иногда люди, чья кровь течет в твоих жилах, вообще не имеют с тобой ничего общего…

– Ты никогда не злилась за это на меня, правда?

– Не слишком часто.

– Ты разозлишься, если я тебе кое-что расскажу сейчас?

Джинни попыталась угадать, что стоит за выражением лица Дианы.

– О плохом времени?

– Да. Когда я болела.

– Давай.

– Я не была больна тогда.

– Я и не думала, что ты болеешь.

– У меня не было фолликулярной ангины.

– Не было.

– Ты знала?

– Да.

– А почему ты ничего не говорила?

– А ты почему?

– Я не могла. Я была в госпитале. Это был… аборт. Тот человек, ты знаешь… американец, и у него была жена. В Лондоне.

Диана замолчала, и на балконе установилась неестественная тишина. Синяя сорока с Формозы давно уже улетела. Даже шелест волн о песок пляжа внизу, казалось, приутих.

Джинни положила руку на ее кисть. Диана вздрогнула. Она сглотнула и подняла голову. Джинни улыбалась.

– Это ужасно. Не правда ли? – В голосе Дианы прозвучало ожидание утвердительного ответа на вопрос.

– Да, это, должно быть, было для тебя ужасно.

– Именно так я себя и чувствовала. Мне казалось, что я грязная. Будто я в чем-то выпачкалась, понимаешь?

– Дорогая, прости меня. И за тебя, и… за все.

Диана сжала руку Джинни, не заметив, что от этого прикосновения лицо матери исказила гримаса боли. Но, когда она подняла взгляд, ее охватил ужас: Джинни скрежетала зубами, голова ее моталась из стороны в сторону, спина выгнулась дугой. Диана вскочила на ноги, не зная, что делать.

– Сиделка! – закричала она. – Сиделка!

Женщина выскочила на балкон, мгновенно оценила ситуацию и исчезла. Диане, снедаемой желанием доставить матери хоть какое-то облегчение, показалось, что прошла вечность, прежде чем сиделка вернулась, держа в руках шприц, суливший забытье.

Наблюдая, как матери делают укол, Диана поняла, что не сможет вынести все это одна. Ее отец и брат здесь, в Гонконге. Она нуждается в них.

Диана вошла в спальню и прямиком направилась к телефону.