Святых не существует

Коул

Эта одержимость Марой поглощает меня.

Это все, о чем я думаю. Она руководит каждым моим действием.

Я никогда не чувствовал себя настолько неуправляемым, что меня расстраивает.

Мои фантазии всегда были для меня сценой, на которой я расставляю актеров, как режиссер. Я потакаю им по своему усмотрению.

Теперь я обнаружил, что фантазирую о Маре, не имея ни намерения, ни контроля. Даже не осознавая, что вот-вот погружусь в очередной дневной сон, более реальный, чем окружающий меня мир.

Я вижу каждый элемент ее лица, ее тела...

Когда я впервые увидел ее, она показалась мне едва ли сносной. Ее обкусанные ногти и явная запущенность вызывали у меня отвращение.

Но теперь какая-то причудливая алхимия действует на меня. Каждый элемент ее лица становится все более привлекательным для меня. Стройность ее фигуры и мечтательные движения, когда она погружается в раздумья. Эти изящные руки, которые, кажется, воплощают в жизнь самые умные импульсы ее мозга, не оставляя между ними никакой преграды. Сочетание невинности и дикости в ее лице - и выражение бунтарства, когда она сдвигает брови, когда поднимает верхнюю губу, обнажая зубы.

Она намерена бросать мне вызов на каждом шагу, хотя очевидно, что я бесконечно могущественнее ее. Она упряма. Даже саморазрушительна. И все же она не какая-то жалкая, сломленная жертва. Ее воля к жизни, к процветанию, к тому, чтобы никогда, никогда, никогда не сдаваться в своем неустанном стремлении к цели...

Я никогда раньше не видел себя в другом человеке.

Как бы Шоу ни хотелось верить, что мы одно целое, я никогда не чувствовал с ним родства. Совсем наоборот.

В моем мире есть только один бог. Я был одинок во Вселенной.

А теперь я вижу... искру.

Искра, которая меня интересует.

Я хочу держать ее в своих руках. Манипулировать ею. Познать ее.

Мара обладает силой, отличной от моей собственной. Я хочу узнать, смогу ли я использовать ее. Или поглотить ее.

Я регулярно посещаю ее студию. Я не стучусь - она знает, что я наблюдаю за ней через камеру, установленную над ее дверью. Никакой видимости приватности.

Я захожу в студию, которая принадлежит мне и которую я ей предоставил, и вижу, как бунтарски она изменила пространство - как ей удалось каким-то образом открыть высокие верхние окна, как она разбросала свою одежду и книги и использовала неразумную сумму из своего гранта, чтобы заполнить пространство растениями - лиственными тропическими, похожими на виноградники подвесными корзинами и деревьями в горшках в дополнение к уже имеющимся декоративным лимонам. Она взяла мой тщательно ухоженный английский сад и превратила его в джунгли.

Внешний вид Мары варьируется от бездомного до ненормального - рваная спецовка, босые ноги, испачканные краской лицо и руки, кисти, засунутые в волосы для сохранности.

И все же ее картина сияет, как Пьета. Подсвеченная изнутри.

Я изучаю каждый ее миллиметр.

— Руки нуждаются в работе, — говорю я.

— Я знаю, — говорит Мара. — Ногти...

— Этот край можно подточить. — Я направляю ручку кисти в сторону левого плеча фигуры. — Вот.

Я беру палитру со своего места и макаю кисть, намереваясь самостоятельно затемнить край.

— НЕТ! — кричит Мара, когда я поднимаю кисть к холсту. — Это сделаю я.

Я откладываю палитру, сузив на нее глаза. — Тебе должно так чертовски повезти, чтобы ты узнала, что я прикоснулся кистью к твоей работе.

— Да, — говорит она. — Я знаю о твоих многочисленных талантах. Ты можешь рисовать кольца вокруг меня. Мне плевать - никто, кроме меня, не прикоснется к этому холсту.

Она стоит лицом ко мне, физически отгораживая меня от холста, глаза дикие, кисть схвачена так, будто она хочет меня ударить.

Она так страстно относится ко всему.

— Ты выглядишь так, будто хочешь меня зарезать, — говорю я. — Ты когда-нибудь причиняла кому-нибудь боль, Мара? Или только воображала это...

Ее кулак дрожит, сжимая кисть.

Это не дрожь страха.

Это ярость.

На кого, Мара? На меня? На Аластора Шоу? На мать, отчима? Или на весь этот гребаный мир...

— Я никогда никому не причиняла зла, — говорит она. — И не хочу.

— Ты никому не желаешь зла?

— Нет.

— А как насчет человека, который тебя похитил? — Я подошел к ней вплотную и смотрю на нее сверху вниз. — Что с ним?

Ее грудь вздымается и опускается, все быстрее и быстрее, но она отказывается сделать шаг назад.

— Ты, должно быть, хочешь отомстить. Он связал тебя. Проколол тебе соски.

Я смотрю вниз на ее грудь. Мара никогда не носит лифчик. Ее небольшая грудь и маленькие соски регулярно видны под тонкой материей топиков и платьев. Тем более что через соски продеты серебряные кольца, которые она до сих пор не сняла.

— Почему ты их до сих пор не сняла, Мара? Кажется, я знаю, почему...

Она смотрит на меня, эти широкие, дикие глаза по обе стороны наглого носа и злобного рта...

— Зачем? — требует она.

— Как напоминание. Ты не хочешь забывать. А значит, не хочешь прощать.

Ее зрачки расширяются, как капля масла, растекающаяся по воде.

Я произношу мысли прямо из ее мозга.

— Он перерезал тебе вены. Оставил тебя умирать. Нет... хуже того. Оставил тебя как посмешище. Гребаной шуткой. Он даже не закончил убивать тебя, вот как мало ты для него значила. Он даже не остался посмотреть, как ты умираешь.

Правда в том, что Аластор не стал задерживаться, потому что знал, что не сможет скрыться от меня.

Но я говорю Маре то, что она знает как правду... Человек, который напал на нее, видит в ней меньше, чем мусор. Меньше, чем грязь. Насекомое, бьющееся и умирающее на подоконнике, не достойное даже его внимания.

— Ты причинишь ему боль, Мара. Ты хочешь причинить ему боль. Он заслуживает этого. Если никто не остановит его, он будет продолжать причинять людям боль. Это было бы больше, чем справедливость... Это было бы хорошо.

Мара смотрит на меня, глаза пылают, лицо раскраснелось.

Ангел-праведник перед лицом демона.

— Злые люди всегда хотят оправдать свои поступки, — говорит она. — И не тем, что рассказывают тебе все свои причины. Нет... они хотят давить на тебя, гнуть тебя, ломать тебя, пока ты не сломаешься. Пока ты не сделаешь то, что, как тебе казалось, ты никогда не сделаешь. Пока ты даже не сможешь узнать себя. Пока ты не станешь таким же плохим, как они. Так они оправдывают себя... пытаясь сделать тебя таким же, как они.

Теперь между нами нет пространства. Мое лицо в нескольких дюймах от ее лица, наши тела так близки, что ее и мое тепло излучаются в одном непрерывном цикле, подпитывая ад между нами.

— Ты бы не убила его? Если бы он был здесь, сейчас, такой же беспомощный, как ты в ту ночь?

Она встречает мой взгляд, не дрогнув. — Нет.

— А если бы он не был беспомощным? Что, если это был он или ты?

Она пристально смотрит мне в глаза. — Тогда я бы сказала ему... что на этот раз тебе не удастся подкрасться ко мне. Мы теперь лицом к лицу.

Она все еще думает, что это мог быть я.

Она думает, что я сделал это с ней.

И все же она здесь, сейчас, наедине со мной в этой комнате, на расстоянии дюйма друг от друга, ее губы такие же припухшие и покрасневшие, как мои...

Она более извращенная, чем я когда-либо смел мечтать.