Святых не существует

Коул

Готовясь к появлению Мары, я сотни раз возвращаюсь к мысли о том, как мне ее убить.

Раньше я никогда не был нерешительным.

Я всегда точно знал, что мне делать, как будто это уже произошло.

Она затуманивает мой разум. Она затуманивает мою способность видеть.

Если я уберу ее из своей жизни, я вернусь к прежнему образу жизни. Я в этом уверен.

Проблема в том... Я не знаю, хочу ли я возвращаться.

Мара искажает мою сущность. Но в данный момент, когда я с ней... Мне это нравится. Я вижу то, чего раньше не замечал. Я чувствую вещи. Черт, я даже вкус ощущаю по-другому.

Она электрическая. Я прикасаюсь к ней, и по мне пробегает ток. Она зажигает меня, заводит, наполняет энергией.

Расплата за это - потеря контроля.

Контроль всегда был моим главным приоритетом. То, что делало меня уникальным. Источником всей моей силы.

Я не могу отказаться от него. Я не могу стать таким, как все.

В конце концов, выбор сделала Мара: я пригласил ее к себе домой. Она попросила прийти в студию.

Ей нужен художник, а не мужчина.

Мое искусство - это смерть. Так было всегда.

Я сделаю его красивым, понятным. Она заслуживает хотя бы этого.

Минуты тикают, семь часов приближаются.

В этот раз она не опоздает, я это уже знаю. Ее желание увидеть мою студию слишком велико. Это то, чего она хотела больше всего - как и Дэнверс.

Я потратил весь день на подготовку. Планирование - это прелюдия.

Ровно в семь часов Мара прибыла в студию. Я уже услышал сигнал о движении и направился к двери, чтобы поприветствовать ее. Я открываю ее прежде, чем она успевает отвести палец от звонка.

Black Magic Woman - VCTRYS

Она испуганно оборачивается, ее волосы и платье развеваются вокруг нее. Платье - свободное и махровое, черное, как саван. Крестьянские рукава и квадратный вырез придают ей колдовской вид, особенно в сочетании с дикими волосами и россыпью веснушек на переносице.

Страх борется с нетерпением, придавая резкий оттенок ее запаху. Она облизывает губы. Они красные и слегка потрескавшиеся. Я почти чувствую их текстуру, как ободок бокала для коктейля - солено-сладкий и зернистый.

— Ты меня впустишь? — говорит она, наклоняя голову и глядя на меня так, что ее глаза становятся еще более раскосыми, чем когда-либо, над вздернутым носом.

Каждый угол ее лица отражает настроение. Всегда можно увидеть что-то новое. Я так и не дочитал ее до конца и, наверное, никогда не дочитаю.

Я отхожу в сторону. Ее волосы ласкают мое предплечье, когда она проходит мимо. Они скользят по тыльной стороне моей руки, как шепот, как поцелуй.

Оригинальные старомодные лампы освещают студию, отбрасывая со стен лучи золотистого света. Мара то входит, то выходит из этих бассейнов, то оставаясь в тени, то сияя. Она медленно поворачивается, и ее юбка снова распускается, обнажая длинные стройные ноги. Ее рот открывается в благоговении.

— Все это пространство - твое? — говорит она.

— Никто из живущих не видел его. Кроме меня и тебя.

— Секреты одиноких.

— Одиноки только те, кому нужна компания.

— Только люди, которые боятся других людей, хотят быть одни, — дразнит меня Мара, ее быстрая улыбка демонстрирует жемчужные зубы.

Я приближаюсь к ней, наблюдая, как расширяются ее глаза, как ей приходится заставлять себя стоять на месте, когда я приближаюсь. Импульс к бегству присутствует постоянно. Инстинкты у Мары хорошие... но она никогда к ним не прислушивается.

— Кто из нас сейчас боится? — рычу я.

Она стоит на своем и смотрит на меня сверху вниз.

— Думаю, мы оба, — пробормотала она.

Мой желудок сжимается.

— И все же мы оба здесь, — говорит она. — Ты покажешь мне, над чем работаешь?

— Я ничего не создавал со времен «Хрупкого Эго», — признаюсь я. — Но сегодня вечером я планирую начать что-то новое.

По ее плечам пробегает дрожь - на этот раз от чистого волнения.

— Ты позволишь мне посмотреть, как ты работаешь? — спрашивает она.

— Ты будешь мне помогать. Мы будем делать это вместе.

Она тяжело дышит.

— Прямо сейчас?

— Скоро. Сначала я хочу тебе кое-что показать.

Я веду ее в соседнюю комнату, где хранится полдюжины скульптур, которые я так и не закончил. Те, которые я так и не смог довести до ума.

Я думаю о них как о прерванных зародышах. Они не могут вырасти так, как должны. Брошенные своим создателем, потому что они умерли в утробе матери.

— Они уродливы для меня, но я не могу их отпустить, потому что знаю, во что они должны были превратиться.

Мара медленно ходит среди них, осматривая каждую. Мне больно, что она их видит, но я должен знать, видит ли она их так же, как я, - разрушенными и не подлежащими исправлению.

Она молчит, рассматривая каждый предмет со всех сторон, не торопясь. Ее брови сходятся в хмуром выражении, и она пожевывает край опухшей нижней губы.

Мара всегда кусает себя. От этого мне тоже хочется ее укусить.

— Это те, которые ты не смог закончить, — говорит она наконец.

— Верно.

Она не спрашивает, почему. Она чувствует недостатки каждого из них. Для случайного человека они могут выглядеть так же хорошо, как и те работы, которые я с гордостью демонстрировал. Но для проницательного глаза они мертвы, как окаменелость. Хуже, потому что они никогда не жили.

Она останавливается у последней скульптуры. Это была моя самая дорогая неудача - я работал над куском метеорита, выкопанного в Танзании. Когда я начал работу, он весил две тонны. Мне пришлось изготовить специальный цоколь, чтобы удержать ее.

— Этот можно спасти, — говорит Мара.

Я качаю головой. — Я пытался, поверь мне. Один только материал обошелся мне в чертово состояние.

Она проводит рукой по позвоночнику, заставляя меня вздрогнуть, как будто гладит мою собственную кожу.

— Ты делал фигуру, — говорит она.

Боже, как она проницательна.

— Да. Я подумывал отойти от абстракции. Но я не Роден, однозначно.

— Ты мог бы им стать, — говорит Мара, глядя на меня, ее рука все еще лежит на метеорите. — Ты мог бы быть тем, кем хочешь быть. Это верно не для всех. Но я думаю, что для тебя это так.

Я сжимаю челюсть, внутри меня бурлит негодование.

— Ты слишком веришь в людей.

Я покидаю ее, направляясь обратно в главный зал. Там меня ждет стол и все мои инструменты.

Доверчивая, как ягненок, Мара следует за мной.

Она видит стол под светом хирургического прожектора. Она видит инструменты, разложенные рядом с ним: стамески, киянки, молотки, ножи. И она видит голое пространство, где должно находиться сырье.

Я поворачиваюсь к ней лицом, гадая, сколько времени ей понадобится, чтобы понять.

Мара медленно пересекает пространство, не глядя на стол. Только на меня.

— Я действительно не верю, — говорит она. — У меня нет никакой веры. Я рано узнала, что в некоторых людях нет доброты. Нет милосердия. Они сломлены, извращены и жестоки, и не могут чувствовать ничего, кроме злобы. Моя мать такая. Она - скорпион, который ужалит вас, даже если вы будете нести ее на спине. Даже если бы это означало, что вы оба умрете. Она просто не может сдержаться.

Я стою прямо у инструментов. Мои пальцы в дюйме от ножа.

— Я умею видеть, Коул. Я увидела, кем она была в раннем возрасте. И я вижу, кто ты.

Мара делает шаг прямо в яркий луч света. Каждая деталь ее лица освещена: каждая веснушка, каждый отблеск серебра и ниточка черноты в широко раскрытых глазах.

— Я знаю, что меня забрал Аластор Шоу. Он бросил меня в лесу, чтобы ты нашел.

Моя рука замирает над клинком.

Откуда она это знает?

— Он хотел, чтобы ты убил меня, но ты этого не сделал. Ты не убил меня ни в ту ночь, ни в последующие. И не потому, что ты не убивал раньше. А потому, что ты не хочешь этого делать. Ты не хочешь причинять мне боль.

Мои пальцы дергаются, кончики касаются рукоятки ножа.

— Ты присматривал за мной. Защищал меня. Помогал мне. Ты мог говорить себе, что это для твоего собственного удовольствия, по твоим собственным поганым причинам. Но ты заботишься обо мне, Коул, я знаю. Я видела это. Может, ты не хочешь заботиться. Может быть, ты хотел бы убить меня прямо сейчас, чтобы остановить это. Но я не верю, что ты это сделаешь. Слишком многое произошло между нами. Ты слишком сильно изменился.

Медленно она опускает рукава платья вниз. Обнажая хрупкие плечи и маленькую, круглую грудь. Она спускает платье до самых ног и выходит из него. Она обнажена, ее тело блестит под светом, серебряные кольца сверкают в сосках.

Дикий сад проходит по ее правому боку, заканчиваясь у бедра. Она носит его с гордостью - мой знак на ее коже.

А я ношу ее: белую змею и черную. Я думал, что змеи - это она и я, добро и зло, сошедшиеся в битве. Теперь я думаю, не хотела ли она, чтобы они обе были мной...

Она делает еще один шаг ко мне. Обнаженная и не знающая страха.

Я никогда не привыкну к виду ее тела. К его упругости, к дикой энергии, которая в нем бурлит. Как только я прикоснусь к ней, эта энергия вольется в меня. Засунуть в нее член - все равно что пристегнуть к электрическому стулу.

Ее глаза смотрят на мои, и она говорит, — Ты не причинишь мне боли.

Теперь это я облизываю губы.

Мой голос прозвучал, как хрип, — Ты готова поставить на это свою жизнь?

Мара забирается на стол и ложится под свет. Она смотрит вверх, ее нежное тело обнажено и уязвимо.

— Я здесь, не так ли? — говорит она.

Чем ближе я подхожу к ней, тем сильнее ощущаю ее запах, исходящий от обнаженной кожи. Это заставляет мое сердце биться. А во рту - слюна. Под ярким светом я вижу вены, бегущие по ее коже. Вся эта теплая, горячая кровь быстро бьется с каждым ударом ее сердца.

Я наклоняюсь и поднимаю ограничители, прикрепленные к ножкам стола.

Возможно, во мне есть немного милосердия, потому что я держу в руках оковы, давая ей последний шанс.

— Ты уверена?

Она смотрит мне в глаза, полагая, что видит там что-то.

Затем она протягивает мне свое запястье.

— Я хочу тебя, — говорит она. — И ты хочешь меня.

Я закрываю оковы на ее запястье и слышу, как он фиксируется на месте.

— Теперь ты в моей власти, — говорю я.