Сын предателя

глава 4

В Ижевске жизнь шла в напряжённом ритме. Каждое утро печальный гудок висел над городом, пугая любителей сна. Толпы рабочих втягивались в проходные номерных заводов, и шла незримая война тружеников тыла с жестоким врагом. Изготовлялось самое убойное оружие для армии. Смены рабочих часто удлиннялись до суток. Не всегда сытые заводские рабочие работали до полного истощения. Не выполнить норму значило быть пособником врагу.

Умирали, конечно, но не так часто и не так много, как на фронте. Были и те, кто спасал свою семью от лишений военного времени охотой и рыбалкой. В таких семьях дети вырастали более здоровыми. Завалить лося, кабана или поймать зайца в петлю было гораздо проще, чем купить в готовом виде на базаре. Хотя на базар это всё и не попадало, а распространялось по родственным связям и близким друзьям.

Стоило, конечно же, дорого и съедалось всё скрытно. Браконьеров ловили, мясо отбирали, сдавали в столовые, а уж куда это мясо путешествовало дальше, об этом история умалчивает. Ножки и рожки с кишочками, конечно, шли в общественные супы. Дети, не умеющие ловить дичь и рыбу, искали подножный корм у бабуль в огородах и садах, добирались до ближайших колхозов, где уж что-нибудь существенное в желудки попадало обязательно.

Осень всю молодёжь заставляла мчаться в лес, где и ягод было вдоволь, и грибов достаточно. Но лучшей едой в военное время была картошка. Её садили у дорог на несколько километров вокруг города. Эти участки не были огорожены, хозяева их были безымянными, но воровать, как помнит история, мало кто отваживался. Осенью хозяева тащили богатый урожай на спинах, грузили на массивные тележки. Кто-то ухитрялся нанять лошадь, и уж совсем редко погружалось приличное количество мешков на полуторки и "ЗИСы".

С картошки да жмыха военное поколение было приземистым, но выносливым. Такой же выносливой была и сама картошка. Её садили не в виде клубней, и даже не в урезанном виде. Садили тонюсенькие очиски, тайно помолясь на малюсенькие иконы. Ждали божьего дарения к осени. И то ли часто поминали всевышнего в годы войны как в тылу, так и на передовой в кромешном аду, картошка давала урожай добрый.

Прасковья верила в бога не по писанию, а всей душой. Часто она давала деньги на свечку идущим в единственную церковь и просила помянуть раба божьего Фёдора. Правда, и после получения извещения о без вести пропавшем муже ей долго казалось, что она кощунствует, поминая мужа, возможно, живого. Наверно, поэтому сама она в церковь не ходила, считая, что грех её не будет так велик, когда помянет её Фёдора незнакомая мужу тётка.

Да и церковь была в городе всего одна, находилась далеко от Колтомы. Остальные были либо превращены в склады либо срезаны вровень с землёй. Только ещё старожилы какое-то время к этим святым пустотам ходили и, оглянувшись по сторонам, спешно осеняли себя крестным знамением.

Тяжко вздохнув, спешили покинуть осквернённое место. Лекторы старались изощрённой фразеологией увести общество в мир материальный, обещая благоденствие для каждого, кто будет трудиться, не покладая рук, не требуя взамен того, что может снова привести к неравенству в обществе.

О боге говорилось мало и говорилось, как о древней сказке, которую и детям ни к чему знать.

Положительного в СССР было, конечно, много. Читали книги все повально, ходили в кино толпой, танцевали, прижавшись разгорячёнными телами друг к другу очень доверительно, пили, пели и дрались. Не до смерти, а так, от избытка чувств. Улицы переполнялись по вечерам звуками гармоник, аккордеонов. Пьяные голоса перекрикивали поющих. А утром мрачные рожи, серые с похмелья, ползли к заводам под жуткие гудки, по которым и определялось время. Наручные часы были величайшей редкостью. Часто с ними с фронта приходили калеки, напивались по случаю встречи с родными, падали где-нибудь у забора. Ворюги без хлопот освобождали их от ежедневной заботы заводить это чудо техники.

Конечно, были и перегибы, как без них строить Новейшую историю? Она ведь началась не с рождения Христа, а с рождения Владимира Ульянова!

Срок уж очень короткий, опыта мало и народ, к тому же, не всегда понимал, чего хотят от него Партия и Правительство. Трудились все будто из-под палки, расслаблялись каждую пятницу, субботу, не забывая "лечиться" и в воскресенье. И самое главное завоевание Октябрьской Революции - получали одинаковую зарплату и трудоголики, и тунеядцы. Трудоголики жили по принципу - быстрее время летит. Тунеядцы жили по принципу - сколько не трудись, денег больше не будет.

..................................................................

Прасковья была из трудяг, приучала детей не лениться, а учёбу за труд не считала. Наверно, поэтому Петя с годами всё более глупел в учебном процессе, но трудился в домашнем хозяйстве всё усерднее. Коля жил по принципу тунеядцев, уклонялся от физической работы, но в учёбе проявлял способности неплохие. Неграмотная мать умилялась успехами младшего сына в рисовании, и покупала для хилого телом и духом Коли даже акварельные краски, которые стоили очень дорого. Видно, Прасковья хотела доказать Фёдору, который был против рождения второго ребёнка, что муж был не прав. Она наслушалась об удивительных случаях получения похоронок на живых солдат, продолжала верить, что муж жив. Ведь самой похоронки не было.

С лёгкой руки матери Коля поверил в своё предназначение, и рисовал с утра до вечера. При этом он стал чудом переползать в следующий класс. Однако ни Прасковье, ни Коле не было известно, что художником стать даже с мастерством было не всегда возможно. Ведь художник был в те годы агитатором за советскую власть! Он должен был иметь незапятнаную репутацию, быть морально устойчивым и верным сыном своей Родины. На художников смотрели. как на богатых людей. Именно это и имела ввиду Прасковья. Она устала жить бедно, и мечтала о времени, когда её надежда, любимый сын станет кормильцем.

В годы становления пролетарского искусства были развенчаны мастера прошлого, подняты на щит пленерная живопись, когда одним мазком можно было изобразить всю ногу или руку, не говоря уже о бровях портретируемого. Скульптуры рабочего и колхозницы в непотребной робе заслонили шедевры царской монархии. Все эти "голиафы" и "афродиты" советской эпохи заполонили музеи, парки, улицы, включая вождей и членов Правительства, меняющихся по причине возраста.

Художники, скрупулёзно выписывавшие детали лица, одежды и, конечно же, листочков, травинок, преследовались художниками нового, реалистического искусства и обзывались "фотографами".

Новизна в искусстве скрывала несостоятельность, проще говоря, бездарность.