Сын предателя

глава 64

Переночевал Фёдор Иванович на вокзале без минимального комфорта на жёсткой лавке среди немногочисленного соседства, боясь при этом слишком глубоко заснуть. От полудремотного состояния ночь затянулась надолго. Но благодаря этому сел он на первы утренний рейс автобуса и покатил в Ижевск. Как-то само собой забылось обещание Наде не ездить в столицу Удмуртии.

С одной стороны он ехал просто так, чтобы убедиться, а вдруг есть и живой ещё из тех, кто был ему дорог в далёком прошлом. А с другой стороны то количество лет, которое его отделяло от этой жизни, пугало. Он смотрел в окно на проносившиеся мимо лесные массивы, удивляясь асфальтовой дороге, позволявшей автобусу мчаться с приличной скоростью. Как-то само собой вспоминалось его путешествие на мотоцикле Иж-7 по гравийному шоссе без амортизатора заднего колеса в последние дни перед отправкой на фронт.

Тогда он, прославленный спортсмен, не нашёл в себе силы объявить о своей болезни. Ему, чемпиону Удмуртии по лыжным гонкам, просто стыдно было пытаться увиливать от священного долга перед Родиной в час испытания. На фронте оказалось с этой "пустяковой" болезнью просто делать нечего. Нерегулярно появлявшаяся кухня превратила его боевой дух в полную боевую непригодность.

Сегодня ему оставалось только удивляться, что он дожил до глубокой старости и ещё путешествует!

Возможно, голодная жизнь и ликвидировала его язву желудка?

Автобус подъехал к Ижевску, и ему во время поворота открылась величественная панорама незнакомого города. В начале девяностых годов двадцатого столетия этот вид города не был таким скромным, как его Акмола в Казахстане. Здесь он мог и заблудиться, как в настоящем столичном городе!

Автобус въехал на площадь вокзала, остановился. Пассажиры поспешили на выход. Фёдор Иванович пропустил всех спешивших, медленно спустился с крутых ступенек, тяжело присел на ближайшую скамью, почувствовав, как плохо слушаются онемевшие ноги. Всё было незнакомо. Кругом были камень, кирпич, асфальт и народ.

Наконец, он встал и пошёл к трамвайной остановке, поминутно спрашивая дорогу. Кто-то отмахивался, думая - не попрошайка ли. Кто-то отвечал обстоятельно Трамвай в Колтому не шёл. Просто такого названия не было на щите, висевшем на проводе. Фёдор Иванович назойливо спрашивал, на него смотрели с загадочным выражением на лицах. Только один мужчина объяснил ему, что если он поедет на первом номере трамвая, то доедет до Четвёртой Подлесной, и там начинается Городок металлургов, который, вроде бы, назывался в его памяти так.

Фёдор Иванович спросил только, есть ли там лес. Мужчина улыбнулся и поправил его:

-Парк Кирова там есть. Но если вы его имеете в виду, то - да.

Четвёртая Подлесная Фёдору Ивановичу была не нужна. В окно смотреть было бесполезно. Ничто не напоминало деревянного Ижевска. Темнеющий лес на остановке приободрил его.

Он поспешил к выходу, прошёл мимо общежития Сельхозинститута, повернул в первый же переулок. Справа, недалеко, он увидел несколько деревянных домов. Слева стояли тоже несколько домов. Название - Первая Подлесная он прочитал на первом же доме.

Ощущение было у него, что это и есть тот дом, но он был более новый, чем тот, в котором он оставил Прасковью. Он прошёл до следующего дома, но этот дом был большой, незнакомый ему по прошлым годам. Он вернулся к небольшому дому, более похожему на дом Прасковьи и решительно постучал в дверь. Мелькнула мысль, что Прасковья умерла, возможно, с голоду в войну, и новые жильцы построили на этом месте новую избу.

Мысли его оборвались при звуке открывавшейся двери. Вышла немолодая женщина, подозрительно осмотрела его сквозь узкую щель. Он видел только один её глаз и часть носа. Она не напоминала ему Прасковью.

-Тебе, старый, чего?

-На этом месте дом не новый стоял, жила тут Прасковья Лубина с сыном. Не знаете, где они сейчас живут?

-Так у какой-то женщины отец мой купил этот дом. В домовой книге она имеется, запись-то. Сейчас посмотрю.

Она ушла. Сердце Фёдора Ивановича учащённо забилось. Было у него такое ощущение, что напал он на след, и вот сейчас женщина вернётся и сообщит важную новость. Женщина вернулась, открыла дверь, подвинула раскрытую домовую книгу к носу Фёдора Ивановича.

"Прасковья Степановна Лубина выписана семнадцатого февраля 1947 года" - прочитал он запись, потом разглядывал некоторое время и вторую запись - Пётр Фёдорович Лубин, его сын, был выписан в ту же дату.

-А куда уехали, не знаете? - с надеждой в голосе спросил Фёдор Иванович.

-Отец-то знал, и мать знала. Так они уже померли. Я не знаю. А вы сходите в Адресное Бюро.

Это на Советской. Там скажут.

Женщина закрыла калитку, посчитав, что разговор с её стороны окончен. Она зашла в дом, собралась положить домовую книгу в ящик комода, но что-то вспомнила, стала листать.

Вот ещё последняя запись - "Николай Фёдорович Лубин. Женщина разволновалась, схватила книгу, почти побежала к двери, открыла и вышла на улицу, хотела крикнуть старика, но он был уже далеко.

Фёдор Иванович был уже действительно далеко. Он стоял на остановке, переваривая информацию, которая была для него недостаточной. До Советской он доехал благополучно. Язык его снова довёл до искомой двери. Здание Министерства Внутренних дел находилось, как ни странно, всё в том же здании, но пересекавшая Советскую улица Пушкинская так его запутала, что он с трудом нашёл вход в Адресное Бюро. Как-то робко он попросил девушку поискать адрес Прасковьи Степановны Лубиной и её сына.

Девушка вернулась откуда-то из-за двери минут через пять и сообщила, что Лубина Прасковья Степановна проживает по улице Четвёртая Подлесная, дом номер Х, а сын её Пётр Фёдорович прописан по этому же адресу. Фёдор Иванович поблагодарил девушку и поспешил на трамвай, который сразу как-то облюбовал по приезде в город. Автобус и троллейбус могли, как ему казалось, увезти его не в ту сторону.

Четвёртая Подлесная тоже была застроена кирпичными пятиэтажками. Только сама остановка несла это название. Он стал искать сначала дом среди кирпичных зданий, пока не обратил внимание на несколько деревянных домов вдали. Дом под номером Х выглядел весьма внушительно. Трудно было предположить, чтобы одинокая пожилая женщина могла осилить такое строительство в одиночку. Снова Фёдор Иванович решительно постучал в дверь, потом ещё и ещё.

Походил перед окнами, потом сел на удобную завалинку, выступавшую за стену сеней. Было у него ощущение, что вся поездка эта - напрасная затея, что столько лет его отсутствия могут старуху только напугать, да и сыну будет встреча не в радость.

-Вы, дедушка, кого здесь ждёте? - услыхал он вопрос женщины, проходившей мимо.

-Да вот, хотел повидать Прасковью Степановну. Да никто не выходит.

-Так померла Степановна-то! Этой весной и похоронили. И, знаете, сын-то даже обеда не предоставил, так без проводов и похоронили! Сын-то бедный уж очень был у неё. Сама всё жаловалась. Соседи и скинулись, кто могилку выкопал, а кто полотенца дал, автобус тоже кто-то оплатил.

-А сын-то где? - прервал женщину Фёдор Иванович.

-Так он квартиру получил. Дом-то продать пытаются на слом да, видно, никто не берёт. Может придёт ещё.

-А вы не знаете, где он получил квартиру?

-Ну, такие подробности вы уж у милиции спросите. Им-то это нужнее.

Была какая-то мистика в этой карусели, в которую завертело Фёдора Ивановича. Он полностью растерялся. И ехать надо было обратно, потому как все концы обрублены, и в то же время сын был реальностью! Где-то он был, где-то в этом городе находилась его новая квартира, в которой он, старый человек, мог передохнуть, принять ванну, как все белые люди, выпить с сыном препкого напитка, поговорить о жизни.

Решительно Фёдор Иванович направился назад, в Адресное Бюро в последней надежде разобраться с этой путаницей. Девушка выслушала его сбивчивую речь, спросила, кем он приходится Лубиным, после чего объяснила, что скорее всего данные ещё не поступили насчёт новой квартиры его сына, так как он всё ещё прописан в старом доме.

-Вы сходите в паспортный стол Октябрьского района, там вам точно всё и скажут.

Фёдор Иванович шёл на вокзал чуть не плача. Деньги его не позволяли остановиться в гостинице, на вокзале не осталось сил ночевать на этих твёрдых скамьях под взглядом дежурного милиционера, следившего, чтобы пассажиры не засыпали. Да и питаться пирожками, запивая дорогим кофе в буфете при вокзале приходилось экономно, чтобы не ходить в платный туалет слишком часто. Единственной надеждой оставалось написать письмо, зная, что сын жив, и уж как-нибудь адресата почта найдёт и даст знать сыну об отце, который ещё жив.

Правда, гордиться его сыну таким, как он, отцом едва ли большая радость.

К огорчению Фёдора Ивановича в кассе билетов в сторону города Акмола на этот день не осталось. Кассир предложила купить билет в предварительной кассе или придти завтра пораньше утром. Время ещё было не позднее, послеобеденное, слоняться по вокзалу или сидеть на лавке было невмоготу. И решился Фёдор Иванович в последний раз попытать счастья. Сел он опять на трамвай, стараясь не забыть, что на остановке - улица Кирова надо выйти и где-то там искать Паспортный стол во дворах. Он помнил объяснения одной женщины, которая сокрушалась по-поводу такого скрытного расположения этого старого двухэтажного здания, в котором и расположился не так давно этот Паспортный стол.

Пока полз трамвай вслед за впереди идущим, Фёдор Иванович в полудрёме вспоминал, как в лагере сидевшие кучно после войны ленинградцы сокрушались по поводу убийства Сергея Мироновича Кирова. Он иногда удивлялся их смелым высказываниям, что если бы Киров был Генеральным, то не было бы этих безобразий, и не сидели бы они ни за что, ни про что в этой глухомани. Блатные высмеивали их за такие речи, сдавали с удовольствием охране, потому что сидеть им полагалось при любом Генеральном, и никакой разницы от смены начальства им, социально близким, не намечалось.

Ленинградцев Фёдору Ивановичу было жалко за то, что и обувь у них урки отбирали, и одежду, потому что интеллигенты эти стеснялись драться за жизнь, отчего и мёрли тоже кучно.

-Остановка Кирова! - раздалось в динамике где-то над ухом Фёдора Ивановича. Он поспешно поднялся с сидения и вышел из вагона. Полнейшее непонимание, куда идти, его охватило при виде этого перекрёстка. В памяти возникла картина улиц с деревянными домами, по которым по одной колее с разъездами ходил трамвай.

Он обратился к пожилой женщине с вопросом и, к своему удивлению и радости, узнал, что

она как раз идёт в Паспортный стол.

Скорость у женщины была чуть выше, отчего она изредка останавливалась и поджидала его. Фёдор Иванович добирался до неё, благодарил за заботу, и это продолжалось до самого здания.

Они вошли в дверь гуськом. Фёдор Иванович только тогда успокоился, когда встал у стойки перед женщиной, внимательно смотревшей на него.

-Гражданин, говорите! - потребовала она с чисто милицейской краткостью.

-Мне бы сына найти, - сразу оробел Фёдор Иванович.

-Ваш паспорт! Имя, отчество, фамилия сына, число, месяц, год рождения?

Фёдор Иванович сообщил имя, отчество, но дальше замялся, стал путаться.

Женщина посмотрела на него чуть мягче.

-Ну, год-то хоть помните? И дату приблизительно?

Наконец, договорившись до какой-то определённости, она начала копаться в делах. Фёдор Иванович сел на свободный стул у стола, потянул ноги, почувствовал облегчение. Так сидел он минут десять, почти стал клевать носом, когда женщина позвала его к стойке.

-Ваш сын, Пётр Фёдорович Лубин, десятого января тысяча девятьсот тридцать восьмого года рождения, находится на постоянном лечении в Психиатрической больнице посёлка Постол.