Сын Валленрода

IX

Станислав снова был в Шепетовке. Со времени его побега прошло более восьми месяцев. Дело уже приутихло, и при соблюдении мер предосторожности можно было довольно свободно передвигаться по улицам. В город он попал поездом. В вагон он сел станции за три до города вместе с отпускниками, едущими с фронта. Успел кое с кем познакомиться. Это ему помогло сориентироваться в обстановке. Довольно долгое пребывание в партизанском отряде, где он выполнял серьезные задания, не требующие точного знания обстановки, слегка выбили его из колеи. Несколько рюмок водки с новыми знакомыми позволили восполнить пробелы. Станислав снова обрел боевую форму и почувствовал себя раскованно и непринужденно.

Знойные августовские дни он проводил вблизи станции, иногда в закусочной или зале ожидания. Ночевал на частной квартире. В первый же день своего пребывания в Шепетовке он заглянул в будку путевого обходчика. Это был свой человек, украинец, он должен был сообщать ему о времени прибытия специальных поездов.

— Отец, не купишь ли сигареты? Обменяю на шпик.

— Нет у меня шпика. Последняя свинья сдохла в декабре.

Станислав вытащил портсигар и угостил старика сигаретой.

— Мне бы хотелось взглянуть на спецпоезд.

Старик, несмотря на названный пароль, подозрительно покосился на него.

— Они стоят недолго, — наконец сказал он. — И никому не разрешается близко подходить.

— Все ясно! В котором часу?

— Обычно около полудня. По о прибытии объявляют в самый последний момент. Можете сами удостовериться, герр фельдфебель. Они проносятся через нашу станцию почти ежедневно.

— У тебя все, отец?

Старик жадно затянулся сигаретой.

— Мне больше нечего добавить.

В тот день поезда не было. На следующий день проследовал вечером. Черт бы побрал этого старика. На третий день Станислав крутился возле станции с самого утра. Как обычно — в мундире фельдфебеля. Это звание что-нибудь да значило. Впрочем, дело было не только в погонах. У него на руках были хорошие бумаги. Их передал ему специальный посланец из Москвы.

Почти два месяца тому назад он приземлился здесь на парашюте и исчез. С партизанским отрядом связь не поддерживал. Иногда, правда, в строжайшей тайне наведывался к Одухе. Должно быть, разговор был о нем. Одуха похвастался, что у него в отряде не совсем обычный «немец». Подчеркнул, что абсолютно ему доверяет. Иначе не рискнул бы пойти с ним на контакт.

Их первая встреча произошла несколько дней назад в лесной сторожке. Станислав и этот посланец, Руслан, встретились наедине. Он, видимо, был важная персона. Одуха не случайно позаботился, чтобы их разговор проходил под особо усиленной охраной. В сторожке они провели вдвоем два дня. Беседы велись очень продолжительные. На разные темы. Руслан хотел знать о нем все, curriculum vitae[31]. С малейшими подробностями. Иногда Руслан ставил очень каверзные вопросы. Временами Станислав путался в ответах, хотя скрывать ему, собственно говоря, было нечего. Порой под проницательным взглядом Руслана робел. Тот буквально насквозь прошивал его этим взглядом. А то неожиданно вдруг одаривал улыбкой, подкупающей, но только на миг, и тут же становился непроницаем. На одном пальце у него поблескивал перстень с печаткой, который он постоянно снимал и надевал.

Только на второй день вечером, прикурив сигарету от керосиновой лампы, Руслан коснулся вопроса, который его главным образом интересовал. Речь шла об этих поездах. Он признался, что ему самому не разгрызть этот орешек. Станислав, по его словам, для него дар небесный. Только в немецком мундире, зная порядки в вермахте, можно расшифровать эту загадку. Он, похоже, заранее рассчитывал на согласие Станислава и заготовил на его имя все необходимые документы. Руслан передал их Станиславу, чуть улыбнувшись, и подкрутил фитиль в лампе. Воинская книжка на имя Иосифа Дроппе. Фельдфебель Иосиф Дроппе. Внутри отпускное свидетельство. Станислав внимательно его изучил. Чисто сработано. Внизу печать с орлом и подпись генерала Олендорфа.

Станислав посмотрел на затягивающегося сигаретой Руслана.

— Надеюсь, подпись подделана хорошо.

Руслан нетерпеливым движением руки стряхнул пепел на железную печурку.

— О чем ты спрашиваешь. Это подпись самого генерала.

Он передал Станиславу еще небольшой пакет, завернутый в газету. Это были фельдфебельские лычки, а также награды за кампанию 1941 года на Восточном фронте.

— С этим можешь передвигаться совершенно свободно, — сказал Руслан. — Тебе потребуются еще деньги. На них будешь пить, но значительно чаще угощать. Обрати внимание на вагоны, маркированные буквой «Z». Это специальные поезда. Через десять дней сообщишь мне, что в них везут.

У кого можно разузнать? Кто располагает такой информацией? Распивать с кем-то в вокзальном ресторане в надежде собрать сведения не имело смысла. Там проводили время или отпускники, или военнослужащие из местного гарнизона. Ни те, ни другие не могли иметь об этом ни малейшего представления. Эти поезда, как утверждал путевой обходчик, останавливались в Шепетовке не больше чем на пять минут. Что можно успеть сделать в течение пяти минут? Поезда находятся под усиленной охраной, а вагоны опломбированы. Не лезть же ему в них самому. Он взялся, пожалуй, за невыполнимое задание. Его возможности явно переоценили. Одно дело прикидываться немцем где-нибудь на шоссе, и совершенно другое — расшифровывать военную тайну. Станислав кружил вокруг станции, убежденный, что все это ровным счетом ничего не даст.

Вокзальные часы с римскими цифрами на циферблате показывали пять минут двенадцатого, он, не помня уже в какой раз, вошел в почти пустой зал ожидания. Возле буфета с наполненными пивными кружками стояли три украинских крестьянина и один полицай. Разговаривали вполголоса. Когда Станислав заказывал пиво, они, видимо, сменили тему разговора. Наверное, договаривались о какой-нибудь незаконной торговой сделке или о чем-нибудь в этом роде. Тоже проявляли осторожность. Даже забавно, кто здесь кого должен опасаться? Станислав выпил пиво и остановился перед расписанием поездов. Поезд, следующий из Киева в Ровно, прибывал в 11.23. Станислав делал вид, что кого-то поджидает. Нельзя слоняться по вокзалу в течение трех дней, не обратив на себя внимания. С ним уже здоровались буфетчица, кондуктор, проверяющий у выхода на перрон билеты, и даже немецкий диспетчер, на которого он натыкался пару раз. Кто-нибудь в конце концов может заинтересоваться фельдфебелем, не знающим, как убить свободное время.

Станислав вышел на перрон. Несколько штатских и три немца ждали поезд на Ровно и когда объявят по радио на немецком и украинском языке о его прибытии. Солдаты при виде унтер-офицера, щелкнув каблуками, отдали ему честь. Станислав козырнул в ответ. Семафор пополз вверх, и пассажиры начали собирать свой багаж. К станции, сигналя, подошел пассажирский поезд. Из него высыпали деревенские бабы с кошелками и узлами, закутанные в шерстяные платки. Вылез из вагона какой-то офицер войск СС. У станции его уже, наверное, поджидал автомобиль. Вот он проходит мимо, необходимо козырнуть. И снова перрон опустел. Больше здесь ничего не выстоишь. Зайти опять в зал ожидания? Снова накачивать себя пивом? Нет уж, увольте, с него хватит. Можно, пожалуй, прогуляться перед вокзалом.

На улице обычная суета: проезжают воинские грузовики, громыхают крестьянские подводы, снова двигаются люди в направлении станции. Неожиданно вынырнул зеленый фургон с жандармами, остановился перед зданием вокзала. Около тридцати жандармов выскочили на улицу с автоматами, с низко надвинутыми на глаза касками, некоторые в полном боевом снаряжении. Быстро разбились на группы. Одна направилась в направлении перрона, остальные окружили станцию. Кажется, это именно то, ради чего он здесь находился. Станислав поспешил за первой группой. Жандармы выгоняли пассажиров с перрона.

Станислав протискивался через отходящую толпу, но в этот момент один из жандармов преградил ему дорогу.

— Герр фельдфебель, прошу вас пройти в зал ожидания.

— Я вас не понимаю. Что это значит?

— Через четверть часа вы сможете сюда вернуться.

Станислав изобразил возмущение.

— По какому праву?! — повысил он голос. — Я немецкий унтер-офицер, а вы обращаетесь со мной, будто я украинец…

— Мы здесь по делу высочайшей важности, герр фельдфебель. Прошу нас правильно понять.

— Здесь нечего понимать. Это оскорбительно для немецкого солдата. Я должен буду подать на вас рапорт в штаб.

Жандарм также заговорил на повышенных тонах.

— Прошу вас не настаивать. Есть приказ всем покинуть перрон. Я сожалею, что вы должны присоединиться к этому сброду, но есть указание выпроводить с перрона, если потребуется, даже генерала. Через минуту сюда должен прибыть специальный поезд.

Станислав еще раз попробовал возразить.

— Что это за поезд, из-за которого унтер-офицера убирают с перрона? Мне посчастливилось стоять на перроне, когда прибыл сам фюрер, и никто не посмел мне сказать, что я лишний. Вы сами уже не знаете, кого следует, а кого не следует подозревать.

— Дело касается безопасности армии, герр фельдфебель. Прошу подчиниться, иначе мы будем вынуждены применить силу.

Станислав понял, что больше ничего не добьется. Дальнейшее его упорство к добру не приведет. Всех штатских загоняли в зал ожидания. Он прошел несколько шагов вслед за ними, но перед самым входом свернул вправо. Пройдя вдоль здания вокзала, через выход для прибывающих пассажиров вышел на улицу. Поверх низкой ограды и через открытую калитку он мог видеть бо́льшую часть станции. Полный обзор ограничивали вокзальные постройки и разросшиеся кусты сирени. Жандармов расставили вдоль железнодорожного полотна, с обеих сторон.

Послышался тяжелый перестук колес. Поезд надвигался на перрон, словно огромное безмолвное животное. Не было ни объявлений о его прибытии, ни гудков. Паровоз тянул за собой вагоны почти бесшумно. Казалось, что он затаил извергающее пар дыхание Прибывавший состав осторожно, метр за метром, притормаживал. Крытые товарные вагоны с будками для охранников проплывали мимо, как на заводском конвейере. На задымленных, темно-красных досках технические данные и сокращенные названия городов, к которым были приписаны вагоны: Бремен, Гамбург, Мюнхен… А рядом свежей белой краской… да, конечно, та самая буква: «зет», «зет», «зет»… На одном из вагонов даже два раза: «ZZ». Другая маркировка или просто чрезмерное усердие того, кто их выписывал?

Стоящий ближе всех к Станиславу жандарм окинул его неприязненным взглядом. Но он уже не осмеливался приказать ему отойти подальше. В этот момент раздался легкий лязг буферов, как будто метко пущенный шар угодил в кегли, и поезд остановился. Смена поездной бригады. Жандармы, имевшие при себе полное боевое снаряжение, взобрались на ступеньки будок для охранников. Старая смена сошла с поезда. Станиславу не был виден паровоз. Как некстати разрослись эти чертовы кусты сирени! Еще минута, неожиданный рывок и вновь неторопливо застучали колеса. Поезд отправился в дальнейший путь. Вся операция заняла не более трех минут.

Что в этих дьявольских вагонах? Кто может об этом знать? Жандармы? Они могли присутствовать при погрузке. Но как к ним подобраться? Эти битюги всегда держатся особняком и никогда не болтают лишнего.

Последний вагон скрылся вдали. На перрон снова высыпали штатские. На сегодня это все. А завтра будет то же самое. Самое большее, что он может сделать, — это пересчитать вагоны. Бессмысленное занятие. Из-за кустов сирени, оттуда, где стоял паровоз, вышли три железнодорожника. Паровозная бригада? Кажется, она… Если поменяли охрану поезда, то должны были заменить и обслуживающий персонал. Они идут к выходу. Да, это те, что вели состав. По их лицам видно, что они прямо из будки машиниста: перепачканные, уставшие. Станислав внимательно рассмотрел их при выходе с перрона и двинулся за ними, держась на некотором расстоянии. Железнодорожники перешли на другую сторону улицы. Прямо напротив вокзала небольшое здание. Железнодорожники вошли в ворота дома и свернули налево в какие-то двери. На стене висела таблица немецких железнодорожных линий. Станислав вошел вслед за ними. Здание напоминало внутри гостиницу. Здесь ему никогда не приходилось бывать. Охранник или швейцар спросил, кого он ищет. «Никого, я хотел бы чего-нибудь перекусить». — «У нас? Столовая обслуживает только железнодорожников, но если вы желаете, герр фельдфебель…» Разумеется, Станислав желал.

Трое вновь прибывших отметились в небольшом окошечке. После проверки документов им выдали ключи от номеров, и они сразу же отправились наверх. Задержать их каким-то образом внизу было невозможно. Станислав вошел в столовую. Это было небольшое помещение с пятью или шестью столиками и буфетом. Он поинтересовался, есть ли что выпить? Нет, не держат. Подают только пиво. Ну, разумеется, как он мог забыть, что железнодорожники не пьют. Станислав сел за столик и заказал обед. Принесли фасолевый суп, а на самом деле похлебку. Если железнодорожники действительно захотят что-нибудь съесть приличное, то, несомненно, пойдут в вокзальный ресторан. Вопрос только в том, спустятся ли они сейчас вниз? Станислав поджидал их уже около четверти часа. Наконец спустились двое. Они уселись за соседний столик. Станислав напряг слух, пытаясь уловить каждое их слово. Болтали о всякой чепухе. Ничего стоящего, что представляло бы для него какой-нибудь интерес. Один жаловался другому, что во время последнего рейса у него даже не было времени забежать домой, хотя состав стоял в его родном городе почти полдня. Второй распространялся о бомбардировках. Проклинал англичан. Люфтваффе, по его мнению, должен сровнять с землей Лондон, чтобы бомбежки прекратились раз и навсегда. Его приятель согласился с ним. Только вот, как быть с этим Нью-Йорком и американскими летающими крепостями… Люфтваффе, к сожалению, не залетает так далеко. Правда, есть японцы… но они тоже летают, лишь где-то в Азии.

Станислав решил вмешаться в их беседу, прежде чем они отправятся к себе наверх. Все это скоро кончится, сказал он, обращаясь к ним с кружкой пива в руке. До наступления зимы наверняка Москву возьмут и тогда смогут расправиться с Англией. Восточный фронт связывает огромные силы. Но скоро они там будут не нужны. Англичане не смогут противостоять такой мощи. Ему кое-что об этом известно. Он только позавчера вернулся с фронта и может их заверить в огромной ударной силе немецкой армии. Дайте только немного времени, и мы расправимся с Советами. А потом примемся за этот островок. Вы спрашиваете, как Америка? Без своего авианосца, каким является для нее Англия, она сюда и не сунется.

Слова Станислава подняли у них настроение. Они потянулись к нему с кружками, желая чокнуться за немецких солдат, за фюрера, за победу. Станислав спросил, хочется ли им что-нибудь покрепче? Они ответили, что, в принципе, не прочь, но устали, спят на ходу. Двое суток в дороге — это не шутка. Тогда Станислав предложил встретиться вечером в ресторане. Вечером совсем другое дело. Скорее всего, они придут. Он сказал, что будет с товарищем, который только вернулся с фронта. Им так редко удается поговорить с кем-нибудь, кто приезжает прямо из рейха. Для них, солдат, услышать, что делается на родине, — большая радость.

Железнодорожники пришли. Выспавшиеся, посвежевшие, с заметно улучшившимся настроением.

— А где ваш друг, герр фельдфебель?

Станислав объяснил, что приятель повстречал девушку и предпочел ее общество мужской компании. Его слова не вызвали удивления. Можно только позавидовать товарищу.

— Украинка?

— Да.

— Счастливчик. Украинки не хотят встречаться с немцами. Но бывают, правда, исключения. А вы откуда родом, герр фельдфебель?

Станислав заколебался. Сказать правду? Он все еще опасался за судьбу матери и сестры. Начнись сейчас какое-нибудь расследование, то не так уж трудно будет сообразить, что дезертир Альтенберг и интересующийся спецпоездом силезец являются одним и тем же лицом. Ему пришла в голову мысль выдать себя за поморца. Но тогда легко попасть впросак. Лучше уж придерживаться правды. Тем более что железнодорожники все равно могли догадаться, откуда он, по акценту.

— Я из Силезии, — сказал он. — Из Глейвица.

Один из железнодорожников обрадовался.

— Из Глейвица? Моя жена тоже родом из Глейвица. Мне приходилось туда часто ездить к тестю и теще. Я хорошо знаю те места. Даже собирался там обосноваться. Но жить в этом городе невозможно.

— Почему?! — возмутился Станислав. — Не представляю себе жизни в другом месте.

— Понять можно, — заметил железнодорожник, — вы, силезцы, настоящие патриоты. Отвоевали Силезию для рейха во время плебисцита. За это честь вам и хвала. Но я предпочитаю жить там, где не бывает дыма и нет польских националистов. Регенсбург, Глейвиц… этот край когда-то был настоящей пороховой бочкой. Я предпочел забрать оттуда жену к себе. Она и так, бедняжка, достаточно натерпелась от поляков. Мой тесть своими руками подтасовывал результаты плебисцита. Он мне рассказывал, как ему намяли за это бока польские громилы. Поляки — это дрянной народ. Нас, немцев, они ненавидят.

Станислав не нашелся, что ответить. Все вдруг в нем закипело от гнева. Но он не должен выдавать себя. Сделав над собой невероятное усилие, он назвал тестя замечательным ловкачом и почел за благо побыстрее сменить тему разговора. Наполняя рюмки, он заметил, что всегда воздавал должное немецким железнодорожникам. «На фронте все ясно, — начал он. — Ты стоишь лицом к лицу с противником. Оба вооружены и ведут честную игру: кто успеет выстрелить первым, кто окажется более метким. А железнодорожник?.. Он всегда, по существу, безоружен. Я уж не говорю о бомбежках. Все страдают от них одинаково. Но эти лесные банды… Как с ними прикажете бороться? Какие у вас есть шансы на успех? Взлетаете в воздух, не увидев даже противника».

Станислав понял, что затронул самое чувствительное место. Те развязали языки. Сколько же в них страха и дикой ненависти к этим «бандитам» из леса. Предоставь им возможность, и они сдерут живьем кожу с каждого партизана. Как они только их не называют: убийцы, волки, чертово дерьмо. Станислав поддакивал, как умел.

Особенно опасны мосты. Больше всего на свете они боятся мостов. Когда паровоз въезжает в первый пролет — это то же самое, как если бы им приказали прогуляться по натянутому канату. Не известно, в какой момент он лопнет. Нет ничего более кошмарного, чем мосты. Снятся им по ночам. Конструкции из спичек. Махонький кусочек тротила под опорный бык — и все летит с треском к чертовой бабушке. Проехать мост, оставить его позади — это значит получить еще несколько часов жизни. Пока не подъедешь к следующему. И тогда все повторяется сначала.

Станислав заметил вскользь, что риск, видимо, зависит также и от качества груза.

— Вы правы, герр фельдфебель. Одно дело везти бревна на стройку или эшелон с солдатами, и совсем другое — боеприпасы или легковоспламеняющиеся материалы. Это самое опасное, что может быть. Чувствуешь себя так, будто у тебя висит бомба за спиной. Один неосторожный шаг и… У железнодорожника всегда при себе проездной билет на небеса. Немного передохнешь в рейхе, хотя и там становится все трудней. Все чаще беспокоят англичане. А потом снова эта проклятая Польша. Сразу начинают пошаливать нервы. Затем Украина и оттуда путь на Крым… Там, пожалуй, хуже всего. В катакомбах полно бандитов. Выкурить их оттуда невозможно.

Второй, молчавший до сих пор железнодорожник чуть заметно усмехнулся.

— Ну, теперь мы приготовили для них сюрприз. Можно сказать, подарочек от железнодорожников. Попрыгают они теперь у нас…

В его улыбке пряталось дьявольское наслаждение.

— Что, дымовые шашки? — заинтересовался Станислав.

Железнодорожник покачал головой.

— Шашки — это хорошо для пчел. Наше угощение немного посильнее.

— Газы?

Снова та же усмешка.

— Это уже ближе, герр фельдфебель. Газ «циклон». Если вдохнул, не успеешь, говорят, даже почесать пальцем в носу.

Станислав почувствовал, как его бросило в жар. Он слышал о «циклоне». Его применяли в лагерях смерти. Он хлебнул глоток водки и закашлялся, пытаясь скрыть свое состояние.

— Вот это здорово! — выдавил он из себя. — Наконец-то сможете спокойно вздохнуть.

Первый железнодорожник не разделял, однако, энтузиазма второго.

— Такой груз нельзя перевозить вместе с боеприпасами, — произнес он. — Дело даже не в том, что я беспокоюсь за свою жизнь. Если произойдет взрыв, нам и так все равно крышка. Не найдешь потом, где голова, где ноги. Но этот единственный вагон отравит все вокруг. Если бы он взорвался, например, здесь, на вокзале… В общем, о чем здесь много говорить… пострадали бы город, гарнизон. Такой вагон должны отправлять вместе с транспортом селедки, консервов, но не с боеприпасами для танков. Это дьявольское оружие.

Станислав спросил, в каждом ли транспорте везут что-либо подобное.

— Ну, что вы, это, пожалуй, единичный случай. Хочу надеяться, что это так. Мне бы лично больше не хотелось везти такое.

Станислав поднял рюмку и предложил выпить за то, что они расстались с этим опасным поездом. Но они возразили, все равно кто-то должен довезти этот груз, но тост охотно поддержали. Они уже немного захмелели и хотели обязательно услышать какие-нибудь новости с фронта. Станислав едва от них отделался. Никогда еще, кажется, он никуда так сильно не спешил, как сейчас. Он уже знал все, что намеревался выяснить, а сведения, полученные об этом суперспециальном вагоне, заставляли его особенно сильно торопиться. Пришлось сказать, что он выпил лишнего, что не хотелось бы возвращаться в нетрезвом состоянии. После чего расплатился и вышел из ресторана.

Еще в тот же вечер ему удалось встретиться с Русланом в небольшом невзрачном шинке на другом конце города. Туда Станислав доставлял свои ежедневные донесения. Когда он вошел, Руслан уже встал из-за столика. Он ждал его около получаса и потерял надежду, что удастся сегодня увидеться с ним. Заметив Станислава, он задержался возле буфета и заказал еще рюмку водки. Появление немецкого унтер-офицера не осталось незамеченным. Гомон пьяных голосов на мгновение смолк. За Станиславом незаметно наблюдали. Хозяин тотчас выбежал навстречу и услужливо подвел к свободному столику. Приняв заказ, тут же исчез. Руслан, опираясь о стойку буфета, также не выпускал его из поля зрения. Выждав минуту, он подошел к Станиславу, вытащил из жилета карманные часы и положил перед ним на столик.

— Wollen Sie kaufen? Das ist eine gute Taschenuhr. Silbern[32]. — Руслан совсем неплохо говорил по-немецки, хотя произношение было неважное. Станислав взял часы и некоторое время молча крутил их в руках.

— Wieviel?[33]

Оба заговорили вполголоса.

— Добрался до железнодорожников, — сказал Станислав.

— Говори по-немецки, — заметил Руслан. — И продолжай рассматривать эти дерьмовые часы. Каких железнодорожников?

— Которые привели сюда спецпоезд.

— Хорошо. Что узнал?

— По-моему, все, что требовалось. Вагоны, помеченные буквой «Z», — это боеприпасы для танков. Есть еще один вагон, маркированный «ZZ». В нем «циклон».

— Что это? — Руслан или не знал такого названия, или просто не расслышал.

Станислав повторил более отчетливо:

— «Циклон». Тот самый, что применяют в Освенциме и Треблинке… газ.

Руслан подозрительно на него посмотрел.

— Армия не занимается газовыми камерами. У тебя слишком богатая фантазия.

— Боюсь, что моя фантазия здесь ни при чем, — сказал Станислав. — Речь идет не о газовых камерах. Этот газ предназначается для борьбы с партизанами. Его хотят закачать в катакомбы.

Руслан беспокойно шевельнулся.

— Ты в этом уверен?

— Я повторяю только то, что говорили железнодорожники. Рассказывая о газе, они были сильно возбуждены. Трудно передать словами всю ненависть, которую они испытывают к тем, кто пускает под откос их поезда. Они верят, что армия с помощью «циклона» расчистит для них дороги.

Оба надолго умолкли. Станислав, не переставая рассматривать часы, неуверенно поглядывал на Руслана. Он болезненно переживал недоверие своего нового шефа.

— Разве это так неправдоподобно?

Руслан взял часы, открыл крышку и стал внимательно разглядывать механизм.

— Я думаю, что такой человек, как ты, должен работать в самом рейхе, — произнес он неожиданно. — Когда-то я сам надеялся… если бы только не этот чертов язык. Он всегда мне давался с большим трудом. Да, то, что ты рассказал, звучит убедительно. Даже более чем… — он защелкнул крышку часов. — Ну, хорошо. Покупай, наконец, эти часы. Ты, наверное, еще не совсем поистратился?

Станислав вытащил пачку банкнотов, пересчитал и положил на столик. Удивленный таким неожиданным поворотом их беседы, он смотрел, как его шеф с хорошо разыгранной жадностью сгребает со столика свои собственные деньги.

Вскоре после этого случилась история с венграми. В течение нескольких дней Станислав приезжал к ним утренним поездом. Слезал на небольшом полустанке и спускался к берегу протекающей рядом речки. Страстный рыболов-любитель. Никогда до этого он не занимался рыбной ловлей. Не умел даже насадить на крючок приманку. Научил его этому несложному искусству Музалев. Рыбалка Станиславу даже пришлась по душе. Трепыхающаяся на натянутой леске рыба давала новые, не известные ему дотоле ощущения.

Ну и сам мост. Два железных пролета на высоких бетонных быках. Он прятался в их глубокой тени от палящих лучей солнца. Никто не осмеливался его здесь тревожить. Однако двое часовых, с которыми он пытался заговаривать, доложили своему командиру о нем. И уже в первый же день под вечер появился офицер. Вроде бы во время обычной проверки постов случайно на него наткнулся. В поведении офицера он сразу же почувствовал некоторую подозрительность. Тот неторопливо приближался к стоящему на берегу Станиславу.

— Я восхищаюсь вашей храбростью, — сказал он по-немецки. — Вы здесь совсем один, а ведь рядом, в лесу, советские партизаны.

Станислав возразил, что он совсем не такой уж храбрый и выбрал это местечко лишь потому, что поблизости есть мост, а поскольку каждый мост, как правило, хорошо охраняется, то ему здесь нечего опасаться. Офицер улыбнулся и посмотрел на вращающийся в водовороте поплавок.

— Поймали что-нибудь?

Станислав вытащил из воды садок с довольно крупной плотвой.

— Пожалуйста, ужин на двоих! — помахал он садком. — Рыбалка — это самый лучший отдых после грохота русской артиллерии. К сожалению, мой отпуск скоро заканчивается.

Офицер успокоился. Сам он говорил довольно бегло по-немецки и должен был, несомненно, отметить безукоризненный акцент Станислава.

— По инструкции никому нельзя находиться под мостом, — сказал он, — но для вас мы сделаем исключение. Желательно, однако, чтобы больше никто вас здесь не заметил. В противном случае у меня могут возникнуть неприятности. Вы, разумеется, понимаете, что я имею в виду?

Станислав прекрасно все понимал. Он поблагодарил и сказал, что в знак признательности охотно поделится уловом. Тем более что ему все равно негде поджарить рыбу.

— Можете это сделать у нас, — сказал офицер. — Мы имеем очень неплохого повара. Дайте ему вашу рыбу, и он поджарит ее на сковороде.

— С удовольствием. Позвольте вам также предложить…

Венгр позволил. Они здесь умирают от скуки. Отдельный венгерский взвод, который забросили куда-то к черту на кулички. Война и скитальческая жизнь им уже осточертели, и они тосковали по дому. Совместный ужин с прибывшим с фронта в отпуск немецким офицером вносил разнообразие в их невыносимо нудную жизнь. Станислав провел с ними несколько вечеров. Вернее с поручиком Самушей из Дьора, который вел себя чрезвычайно тактично, сохраняя в то же время по отношению к нему некоторую дистанцию. До войны он был служащим какого-то банка. От души сожалел, что Станислав не разбирается в тонкостях финансовых операций. Для него не существовало более захватывающей темы для беседы, но здесь, к сожалению, ему не с кем об этом поговорить. Война. Сейчас идет подсчет только на убитых и раненых. Самушу мобилизовали в армию как резервиста, когда он уже давно позабыл о том, что когда-то был офицером. Если бы венгры не рождались сразу со шпорами, из него наверняка не получился бы хороший солдат.

Уже на второй вечер Самуша обратил внимание, что герр Дроппе не похож на типичного немца. Он прямо сказал Станиславу об этом: «Вы не произносите тостов за фюрера и не долдоните без устали о победе. И правильно делаете. Разве не лучше выпить за семью? За жену и детей, которые дома истосковались, думая о нас? Фюрер вполне может обойтись и без нас. А если даже и не сможет… в истории уже столько было разных фюреров. Может быть, я сказал что-нибудь лишнее? Надеюсь, герр фельдфебель, вы не будете за это в претензии на меня? Я очень уважаю немцев, но Гитлер — это совсем другой вопрос. Он привносит в эту войну ненужную жестокость. Война сама по себе достаточно жестока. Она страшна и без демонов устрашения.

От свежеподрумяненной рыбы шло благоухание, а вино, которое Самуша выставил на стол, имело тонкий аромат и чуть сладковатый привкус. Станислав заметил, что он также имеет собственное мнение о войне, но говорить об этом ему было бы намного легче, если бы он был венгром. В целом, однако, он разделяет точку зрения Самуши. В особенности, в том, что касается методов обращения немцев с населением оккупированных территорий. Здесь, действительно, есть что-то нечеловеческое. Может быть, он и не должен этого высказывать, но бывают моменты, когда ему стыдно, что он немец, СС и гестапо ведут себя словно банда головорезов, и ему, Иосифу Дроппе, приятно, что Самуша не отождествляет с ними обыкновенных немецких солдат, к которым он причисляет и себя.

Венгр сориентировался, что они затронули слишком щекотливую тему, и начал осторожно менять направление разговора. Правда, получалось это у него не очень гладко. В глубине души он, видимо, терпеть не мог Гитлера. Станислав пытался мысленно прикинуть, какую пользу могли бы принести венгры, окажись они вдруг «по другую сторону баррикады». Взвод хорошо вооруженных венгров — это сила, которой никак нельзя пренебрегать. Способ, каким Станислав и его друзья собирались привлечь их на свою сторону, можно было назвать в равной степени как жестоким, так и гуманным. Но он не должен был решать моральные аспекты данной операции. В его задачу входило выполнить приказ — и ничего больше.

И тут произошло совершенно непредвиденное обстоятельство, выбившее его из колеи. Утром, как обычно, он сел в поезд, это был день, на который назначили проведение операции. Станислав должен был появиться у реки В назначенный час и заманить обоих часовых одновременно в одно место. Требовалось снять их с моста сразу и главное без шума. Сделать это было довольно просто, после чего Станислав переходил к выполнению более сложной задачи. Предстоял принципиальный разговор с Самушей. При мысли об этом Станиславу становилось не по себе. Как он будет протекать, какой примет оборот? Судьба этих нескольких десятков венгров зависела полностью от результатов переговоров.

Станислав вошел в купе «только для немцев» и взглянул в окно. По перрону бежали опаздывавшие к поезду пассажиры. В купе он был один. Утренние лучи солнца освещали грязное оконное стекло, в купе было душно. Он опустил стекло и жадно втянул свежий воздух.

На перроне появилась какая-то девушка. Дежурный по станции приготовился дать сигнал к отправлению. Девушка стремглав бросилась к ближайшему вагону. У Станислава перехватило дыхание: это была Люся. В легком летнем платье, с заколотыми сзади темными волосами. Раньше он видел ее только в осеннем или зимнем пальто или костюме. А сейчас она выглядела совсем девчонкой. Все дни, что он был в Шепетовке, он только и вспоминал о ней. Но встретиться не имел права. Это было бы слишком рискованно. И вдруг такой случай.

Люся почти на ходу вскочила в поезд, вагона на два позади него. Поезд дернулся и застучали колеса. Как хочется хоть на секунду с ней встретиться, крепко ее обнять, вдохнуть запах ее волос! Сколько же она вытерпела из-за него. Полиция, расследование, полевая жандармерия. Люся выдержала все, не проговорилась. Волна нежности захлестнула его. Он вышел из купе и зашагал по узкому проходу вагона.

Поезд громыхал, ускоряя бег. Ужасная толкотня. Он с трудом протискивался между пассажирами. Пройдя две площадки, он, наконец, добрался до вагона, в который она села. Прошел несколько купе, заглядывая внутрь через дверное стекло. Люсю он отыскал лишь в предпоследнем. И был поражен ее видом. Она сидела, ссутулившись, забившись в самый угол, бледная как мел, глаза полны ужаса, какой-то безумной отрешенности. Станислав отодвинул дверь. Только теперь она его увидела, вздрогнула и еще глубже вжалась в спинку скамьи. Ему показалось, что она его не узнала. Он был в нерешительности, не знал, что сказать. Какие подобрать слова, на каком языке с ней говорить? По-русски? По-немецки? Пассажиры с интересом и беспокойством наблюдали за этой немой сценой.

— Люся, ты меня не узнаешь?

Впервые Станислав обратился к ней на ее родном языке. С обеих скамей уставились на него недоверчивые глаза пассажиров. Еще до его появления они уже обратили внимание на ее странное поведение, и теперь им казалось, что они понимают причину ее страхов. Под их взглядами Люся поднялась и, ни слова не говоря, вышла в коридор. Станислав взял ее за руку. Он почувствовал, как она дрожит.

— Люся, что произошло? — Но она не могла выдавить из себя ни слова. Лишь молча сжала его пальцы. Станислав притянул ее к себе. — Пойдем, у меня свободное купе.

Люся безропотно пошла за ним. Он запер дверь купе, в котором, кроме них, никого не было. Обняв ее, он почувствовал, как она дрожит.

— Что с тобой? Куда ты едешь?

Она с трудом хватала воздух.

— До Славуты… К доктору Леонову.

— Что случилось?

— Ох, Станислав… Они расстреляли всех наших врачей…

— Врачей? Почему?

Вагон швырнуло на повороте. Люся судорожно схватилась за него.

— Фон Графф… Их поставили у барака и расстреляли. Я видела это собственными глазами. Видишь ли, упало бревно… И придавило ему ногу.

— Фон Граффу?

— Нет, одному пленному. На стройке новых бараков. Его доставили, конечно, в лазарет. И доктор Яковлев, тот, который приходил к тебе, когда ты был болен, наложил ему гипс. Не знаю, слышал ли ты… В последнее время из лагеря выпускали тяжелобольных и инвалидов. С этим гипсом у него был шанс выйти на свободу. Но кто-то, видимо, донес. Ну… о том, что с этим бревном все совсем не так. Потому и нагрянул фон Графф… со всей своей свитой. Даже Борбе был бледен, как мел. Он сам и снял этот гипс. А под ним ничего не оказалось… понимаешь, здоровая нога. Переломом кости там и не пахло. Я думала, что фон Графф прикажет нас всех расстрелять. Он орал, что сделает это, — Люся снова начала хватать воздух. — Они сразу же стащили с коек всех с гипсом. И штыками, представляешь… прямо в этот гипс. Поразбивали его вдребезги… результат был известен заранее. Все как один здоровы, никаких повреждений, никаких травм. А Федор Федорович за день до этого внес их всех в список выпускаемых из лагеря. И Борбе уже поставил под ним свою подпись. Поэтому он так и побледнел. Он не сказал ни слова, когда их поставили к стенке. Сначала этих с гипсом, а затем врачей. Это было страшно. Они что-то выкрикивали, но я уже ничего не могла разобрать. Я слышала только выстрелы. Не знаю даже, как мне удалось оттуда выбраться.

Он пытался ее успокоить, но все было безуспешно. Рассказывая, она переживала все заново. Сказала, что пыталась дозвониться до больницы, чтобы связаться с Леоновым, но ей не удалось.

— И ты едешь сейчас к Федору Федоровичу? — спросил он с беспокойством. Она утвердительно кивнула головой. — Это же самоубийство. В Славуте жандармерия и полиция все на ногах. Его, наверное, взяли или дома или в больнице. Ты попадешь прямо в ловушку.

— Возможно. Но я должна его предупредить. Борбе все время твердил, что он ничего не знал и что во всем виноват Леонов. Что Леонов подсунул ему этот список. Мне во что бы то ни стало надо его увидеть. Они сделают с ним то же, что и с теми.

Станислав крепко стиснул ей руку.

— Ты сойдешь вместе со мной, — сказал он. — Я тебя никуда не пущу.

Люся вырвалась из его цепких пальцев.

— Нет, не надо задерживать меня! Я должна там быть!

— Пойми, это безумие!

— Может быть, но я не могу поступить иначе. Если хочешь, едем вместе со мной. В этом мундире тебе будет это нетрудно сделать. Мы вместе войдем в больницу.

Люся была права. В этом мундире он мог бы сравнительно безопасно проникнуть к Леонову или по крайней мере выяснить обстановку. Но как раз через полчаса он должен быть на берегу. Партизаны уже ждали его там.

— Это исключено, — сказал Станислав. — Я готов поехать с тобой в любое другое время, но только не сейчас.

— Боишься?

Станислав оторопел.

— Не знаю, дело не в этом. Я должен выйти на следующей станции. И ты тоже сойдешь со мной.

Она окинула его холодным, полным ненависти взглядом.

— Забыл… Обо всем забыл. И о том, кто тебя вытащил из Шепетовки, кто спрятал от жандармерии… Никто не сделал для тебя больше, чем Леонов. Над ним нависла смертельная опасность! А тебе, видите ли, надо выходить на следующей станции! И это для тебя сейчас самое главное!

Станислав пытался успокоить ее. Он объяснял ей, что ничего не забыл, что сам расстроен, не знает, как ему поступить. Ясно только одно — он не может разорваться и быть одновременно в двух местах. Она должна постараться его понять. Он стольким обязан и так благодарен доктору, что пошел бы ради него и в огонь и в воду, но именно сейчас его ждут в другом месте. И не могут без него обойтись. Он ведь не на прогулку собрался. Ему поручено провести ответственную операцию. Он обязан оправдать их доверие. Ужасно, что его задание и ее поездка совпали по времени, но у него нет другого выхода. Да разве сможет он чем-нибудь помочь? Сама она едет прямо в расставленную ловушку и ничего не сможет предотвратить. Слишком поздно.

Поезд начал замедлять ход. Станислав мягко взял ее за руку. Она снова вырвалась.

— Оставь меня! Я с места не сдвинусь!

Безрассудное упрямство, вызванное перенесенным кошмаром. Станислав сказал, что ссадит ее силой. У Люси из глаз брызнули слезы, Она спрятала руки за спину и забилась в угол, всхлипывая, сквозь рыдания, она говорила о своем горе. Обвиняла его в том, что не сказал ей правду о себе. Что она узнала обо всем только во время следствия. Какой-то угрюмый унтер-офицер жандармерии кричал на нее, что она полька и потому прячет поляка. И не верили ей, что она не знала. Как было трудно, сколько она тогда пережила. А сейчас снова из-за него попадет в руки гестапо.

Станислав силой выволок ее из угла. Она немного успокоилась и позволила вывести себя из купе. Поезд остановился. Не выпуская ее руки, словно она была упрямым обиженным ребенком, Станислав вышел с ней из вагона. Они стояли на маленьком безлюдном полустанке почти в открытом поле. Не отпуская ее, Станислав думал, что ему теперь делать с ней. С собой он не мог ее взять. Не позднее, чем через час здесь разыграются весьма необычайные события.

Станислав решил показать ей дорогу, по которой партизаны будут отходить после операции, наказав ей терпеливо его ждать в каком-нибудь укрытии. Они заберут ее на обратном пути. Люся покорно шла рядом с ним вдоль еще не ушедшего поезда. Решив, что она успокоилась, Станислав отпустил ее руку.

Поезд тронулся. Люся прошла еще несколько шагов, посмотрела на него тем же холодным взглядом, каким смотрела в купе, и вдруг, круто повернувшись, вскочила на ступеньку проплывающего мимо них вагона. Станислав бросился за ней. Ухватившись одной рукой за поручень, он пытался другой вынудить ее спрыгнуть. Стоя на ступеньке, Люся мертвой хваткой вцепилась в поручни. Поезд набирал скорость. Удерживаться на ступеньке раскачивающегося вагона становилось все более небезопасно. Станислав сдался. Он отпустил ее руку, затем поручень и спрыгнул, пропахав сапогами гальку на перроне.

— Люся, прыгай! Люся, не ходи туда!

Она сумела подняться в тамбур и теперь стояла на площадке у вагонной двери. Держа ее открытой, молча глядела в его сторону. Наконец дверь захлопнулась. Станислав какое-то время видел еще ее волосы, развевающиеся в открытом окне, и маленькие, белые девичьи руки.

— Не хо-ди ту-да!

Но она, кажется, его уже не слышала. Поезд с грохотом удалялся. Станислав стоял, сжав губы в бессильном отчаянии. Хвост последнего вагона таял вдали. Он не мог простить себе, что раньше времени поверил в ее благоразумие.

Впереди на перроне стоял начальник полустанка со свернутым сигнальным флажком и с интересом присматривался к нему. Станислав круто повернулся спиной. Внезапно его осенила мысль. На полустанке должен быть телефон. Он нетерпеливо зашагал к начальнику. Подойдя к нему, он сказал, что должен немедленно позвонить. Железнодорожник не сразу сообразил, чего от него хотят. Но затем проводил Станислава в дежурку, покрутил ручку телефонного аппарата и подал трубку.

— Соедините меня с городской больницей в Славуте, — сказал Станислав по-немецки. Сначала в трубке раздалось потрескивание, после чего связь наладилась. — Позовите доктора Леонова, немедленно! — Он довольно долго ждал, глядя в окно на одиноко поблескивающие на солнце рельсы. Наконец до него донесся знакомый голос Федора Федоровича:

— Я слушаю, Леонов…

Станислав обрадовался, что Леонов взял трубку. Но как ему сказать о грозящей опасности? Телефон наверняка прослушивается.

— С вами говорит Шульга. Лейтенант Шульга из Шепетовки. Петер Шульга, вы меня помните?

— Да-да! Конечно! Но я прошу вас мне не звонить. Я арестован. Здесь возле меня сидят двое ваших…

В этот момент связь прервалась. Станислав еще несколько секунд вслушивался в трубку и затем, как будто ощутив наконец ее тяжесть, медленно опустил на телефонный аппарат. Что происходит? Зачем она туда поехала?! Он мрачно кивнул начальнику полустанка и вышел из дежурки. На перроне появились двое мужчин в длинных плащах. Станислав распознал в них людей Одухи. Прибыли сюда перерезать телефонные провода.

Через четверть часа он уже был на берегу и чувствовал себя совершенно разбитым, хорошо понимал, что он не в состоянии сосредоточиться, что не может думать ни о чем другом, кроме как о Люсе, и вошла ли она в кабинет доктора или, может быть, ищет какой-нибудь другой способ связаться с Леоновым. Если бы кто-нибудь успел ее предостеречь!

На берегу, на дозволенном расстоянии от моста, стоял уже другой знакомый ему человек с удочкой. Увидев Станислава, он закинул леску в воду, закрепил удилище в прибрежных камнях и исчез в зарослях. Станислав извлек из укрытия в кустарнике свою удочку, закинул поплавок на воду и двинулся вниз по течению в направлении моста. Если бы кто-нибудь успел ее предупредить!

— Hogy van?[34]

Это часовой на своем посту. Он вышел из-за мостового быка и приветствовал Станислава кивком головы. Так, теперь он должен им заняться.

— Jó, alles gut![35]

— Hőség van[36].

Станислав развел руками, показывая, что не понимает. Венгр объяснил жестами, что очень жарко.

— Да, жарко, — Станислав вытащил из сумки фляжку с водкой и многозначительным жестом протянул часовому. Тот отрицательно покачал головой.

— Nem[37].

— Почему? Пригласи сюда напарника, который на мосту. На одну минутку. Я ведь угощал вас уже пару раз, и вы никогда не отказывались. Почему сейчас «нет»?

Черт бы его побрал! Не желает, и баста. Станиславу казалось, что он приучил их пить вместе с ним за эти несколько дней знакомства. Он и приходил-то сюда главным образом затем, чтобы они к нему привыкли. И вдруг «нет». Черт с ним, пускай не пьет, только бы заманил второго. А то ведь придется убрать силой. Чертов трезвенник! Не понимает, что вынуждает убрать его. Мост они все равно захватят. Но можно и без стрельбы. Из-за никому не нужного выстрела сюда сразу же прибежит Самуша. Попадет в эту ловушку, и начнется тогда потасовка. А стрелять в венгров никому не хочется. Они ведь хотели решить эту проблему совсем по-другому. И вот из-за одного безмозглого трезвенника…

— Ну, давай выпьем… Выпьем. И ты позовешь сюда своего напарника.

— Nem.

Проклятый служака. Ага, не хочет, однако, ссориться с немцем. Показывает жестами, что пойдет позовет другого. Э, нет, брат! Никуда ты не пойдешь. Вы оба должны находиться у меня под боком одновременно.

— Назад, — остановил его Станислав. — Подойди поближе! — Часовой снова не мог понять, чего от него хотят. Увидев направленный парабеллум, он окончательно поглупел. Чего хочет от него этот немец? Он побледнел и непроизвольно потянул руки кверху. Станислав придержал его.

— Nem!!! — уперся венгр.

Надо создать видимость, что здесь ничего не происходит. Часовой на мосту стоит и смотрит в их сторону. Он не должен ничего заподозрить. А этому надо дать фляжку. Пусть ею займется. Отвинтит пробку и нальет себе в кружку. Вот так, прекрасно… а теперь надо выпить. Но так, чтобы второму было видно. «Schnell!» Ах, ты гниль болотная! Перепугался, что его хотят отравить. Давай-ка сюда эту кружку.

Станислав отпил половину и протянул венгру. Ну, наконец-то. Часовой едва не подавился водкой. А теперь надо позвать второго. Ясно? «Kamerad, komm hier». Пусть он слезет с этого моста. Он здесь очень нужен. Бледный от страха часовой повернулся к реке.

— Эй, Енё, подойди сюда на минутку, господин фельдфебель зовет! — крикнул он по-венгерски.

Боже, ну и язык. Что он кричит? Неужели хочет предостеречь? Енё — похоже, что имя. Слава богу, идет. Его фигура мелькает между решетчатыми фермами моста. Наконец он сбегает с насыпи, поправляет на плече ремень автомата. Отерев рукавом пот со лба, он подходит к стоящим на берегу.

— Слушаюсь, господин фельдфебель. Вы меня звали?

— Отдай автомат!

На лице у часового тревожная полуулыбка. Он еще ничего не понимает.

— Это шутка?

Но теперь не до разъяснений. Трое партизан быстрым шагом направились в их сторону. Венгры беспокойно дернулись. Станислав берет у них автоматы и протягивает подошедшим. Один из венгров, торопясь, о чем-то заговорил. Понять его было невозможно. То ли ругается, то ли просит сохранить жизнь. Возможно, боится, что его прикончат здесь в этих зарослях. Как бы его успокоить?

Станислав на секунду задумался, потом ткнул себя пальцем в грудь и сказал:

— Keine Angst. En lengyel[38].

Времени на дальнейшие разговоры нет. Краем глаза он успел заметить, как на узкую перекладину моста вбежали минеры с грузом взрывчатки и, спустившись на мостовые быки, начали закладывать ее под опоры железных конструкций.

Несколько минут спустя Станислав входил в усадьбу бывшего совхоза, где теперь размещались венгерские казармы. В длинном одноэтажном здании безмолвствовала тишина. Он прошел мимо часового и вошел в караульное помещение. Дежурная смена убивала время игрой в карты. Станислав сказал, что хотел бы поговорить с поручиком Самушей.

— Он спит, — сообщил ему кто-то из сидящих, знающий немецкий. — Может быть, скоро проснется. Поиграйте пока с нами в канасту.

— Не могу, срочное дело.

Самушу подняли с постели. Он появился в дверях заспанный, одергивая на себе мундир. Видно, вздремнул после ночного обхода и не скрывал своего недовольства тем, что его разбудили.

— Герр фельдфебель? Входите, пожалуйста, — проговорил он, с трудом подавляя огромное желание зевнуть. — Что за дело ко мне?

Станислав вошел в его комнату и тщательно закрыл за собой дверь.

— Должен вам кое-что сообщить, думаю, что известие весьма важное. Вы обязаны сохранять спокойствие. Я скажу, что вам надлежит предпринимать. Прошу ничего не делать, не согласовав со мной.

Челюсть Самуши в момент зевка замерла неподвижно, и он не смог сразу закрыть рот. В глазах блеснули гневные искорки.

— Это вы мне… указываете, что я должен делать? На каком основании?

— Сейчас объясню. Не могли бы мы присесть?

Самуша указал на стул вежливым, но далеко не любезным жестом. Станислав посмотрел в окно на видневшийся вдали мост, вытер платком потный лоб и, придвинув поближе стул, сел напротив поручика.

— У меня есть к вам одно предложение. Думаю, что подойдет.

— Объясните же наконец, в чем дело? — раздраженно спросил Самуша.

— Дело в мосте, господин поручик. Он заминирован.

Самуша вздрогнул, его губы скривила гримаса недоверия.

— Что вы сказали? Это абсурд! Как вам могло такое прийти в голову? Я прикажу немедленно проверить.

Станислав посмотрел на свои ручные часы.

— Нет необходимости, господин поручик. Это довольно рискованно. Мост тщательно охраняют советские партизаны. Нам с вами трудно сейчас к нему подойти. Даже не знаю, успеем ли мы. Через несколько минут по нему поедет поезд с боеприпасами. Его уже не спасти. В настоящий момент самое главное — это безопасность вашего взвода. Я имею в виду необходимость предотвратить кровопролитие. А также неприятности, которые для вас могут возникнуть со стороны немцев. Ведь вся ответственность ляжет на вас и ваших людей. Немцы так просто вам этого не простят.

По лицу Самуши пробежала тень беспокойства. Кое-что он начинал понимать. И посмотрел на Станислава хмурым подозрительным взглядом.

— Вы… Вы не тот, за кого я вас принимал, герр фельдфебель… Вы являетесь…

Жара в этой тесной, с низким потолком комнате была невыносимой, хуже, чем во дворе. Станислав расстегнул верхнюю пуговицу мундира.

— Я рад, что вы сами все правильно поняли. Это облегчит наш дальнейший разговор.

Самуша вскочил со стула.

— Я прикажу вас немедленно арестовать!

Станислав откинул пошире воротничок мундира, снял пропотевшую пилотку и положил ее на стол.

— Это нисколько не меняет дела. Я бы хотел предложить вам лучший вариант. Если мне не изменяет память, вы не слишком с большим энтузиазмом относитесь к политике Гитлера. По-моему, даже совсем наоборот, у вас довольно критический взгляд на то, что несет с собой немецкий фашизм. Я рассказал о ваших взглядах своему руководству, и оно отнеслось к ним с пониманием. Короче говоря, партизанское руководство отряда охотно видело бы в составе отряда отдельное венгерское подразделение. Оно гарантирует полную неприкосновенность. Оставляя это предложение, разумеется, на ваше личное усмотрение. — Станислав снова взглянул на часы. — После того что здесь произойдет через три или четыре минуты, вы можете оказаться в очень затруднительном положении. Однако вы легко этого избежите, если прикажете своим людям садиться по машинам. Оружие можете оставить при себе. Кроме автоматического. Его вы временно передадите мне. После операции вам его вернут. В вашем распоряжении осталось очень немного времени. На вашем месте я бы уже отдал соответствующие распоряжения. После взрыва немцы могут появиться здесь очень быстро. Партизаны прикроют ваш отход, но ненадолго.

Самуша нервно зашагал по комнате и наконец остановился у открытого окна. Он взглянул на пустое железнодорожное полотно, на виднеющийся вдали мост — массивный и такой, казалось бы, незыблемый, — затем перевел взгляд на реку, спокойно несущую под ним свои воды. Было слышно, как он громко и прерывисто дышит. Станислав с беспокойством посматривал на неторопливый ход секундной стрелки. Он начинал нервничать. А если этот поезд вообще сегодня не прибудет? Каким образом тогда он выкарабкается из создавшейся ситуации? Отпустит ли его венгр или прикажет задержать и передать в руки немцев?

Самуша отвернулся от окна. Его темные брови были гневно сжаты, уголки губ нервно подергивались. Он подошел к столу и на мгновение взгляд его задержался на телефоне. Станислав понял значение этого взгляда. Сняв трубку, он приложил ее к уху и, удостоверившись, что аппарат глух как пень, протянул Самуше. Тот сжал губы.

— Вы удивительно бессовестный человек, — сказал он. — Как я мог позволить вам обвести себя вокруг пальца?.. Я обязан был в первый же день проверить ваши документы.

Станислав положил трубку на место.

— Это ничего бы вам не дало. У меня подлинные документы, подписанные генералом Олендорфом. Если желаете, я могу их предъявить.

Самуша отрицательно махнул рукой.

— Какой прок сейчас от ваших документов? С их помощью не остановить приближающийся поезд. Вы уверены, что взрывчатка заложена правильно?

— Я ни в чем не уверен. Но закладывали не дилетанты-любители. По-моему, они неплохо знают свое ремесло.

Поручик сделал жест, из которого можно было понять, что он нисколько не сомневается в правдивости слов Станислава. За дверью все время раздавались голоса солдат, играющих в карты. Кто-то из них громко засмеялся.

— Чтобы вам черти свалились на голову!.. Вы знаете, что я ничего не имею против советских партизан. Но, бог свидетель… я предпочел бы со своим взводом переждать войну в более благоприятных условиях. Что, по-вашему, я должен сказать своим людям, герр Дроппе? Вы мне скажите, что я должен им сказать? Если бы здесь хотя бы проходила линия фронта. Тогда бы это называлось, что я перешел со своим взводом на советскую сторону. Но вы же приказываете мне идти вместе с моими ребятами в болота. Прятаться в лесах, неизвестно где и неизвестно до каких пор? Партизанский отряд… Это хорошо для крестьян. А мы горожане, регулярная армия… Зачем вы туда нас гоните?!

— Я вас не гоню, господин поручик. Вы можете здесь оставаться. Это было всего лишь предложение.

Венгр бросился как безумный к какому-то шкафчику. Открывая его, он едва не сорвал дверцы с петель, выхватил изнутри початую бутылку вина и разлил по стаканам, расплескав при этом половину содержимого на пол.

— Остаться? Вы, видимо, шутить изволите?! Я знаю, какой это поезд. Да в конце концов неважно какой. Ведь вам известно — военно-полевой суд мне обеспечен. Пусть будет проклят день, когда вы здесь появились! Держите, это ваш стакан. Пейте! Я не могу сейчас выйти к моим солдатам и все им рассказать. Не скажу же я им, что вы взяли меня в плен. Лучше подождать, пока не взорвется мост и не затрясется этот барак. Может быть, тогда они легче меня поймут. За ваше чертово здоровье, герр Дроппе, или как вы там еще по-другому зоветесь…

Станислав взял стакан с вином и поднял его вверх.

— Благодарю!.. За Венгрию… За отдельное венгерское подразделение… — Он не успел договорить. Самуша в этот момент, вероятно, заметил что-то за окном, так как, подбежав к нему, согнулся над подоконником и замер. Станислав также рванулся из-за стола и встал за Самушей.

В полукилометре отсюда из-за поросшего редким сосняком холма появилась темная громада паровоза. За ним по высокой железнодорожной насыпи тянулась, неторопливо извиваясь, длинная дугообразная змейка вагонов. Она проползла по видимой из окна части полотна и исчезла за следующим холмом. Самуша повернулся к Станиславу. Не глядя на него, он осушил стакан до дна и швырнул его за окно. За дверью снова раздался громкий хохот картежников. Над бугром вился нежно-белый дымок невидимого паровоза. Наконец он снова вынырнул прямо у моста. Въехал в его первый пролет. Вагоны, словно проявляя чрезмерную осторожность, по одному втягивались в узкий проход между железными фермами моста.

Им показалось, что они слышат перестук колес по висящим над рекой шпалам. Еще несколько десятков метров… Тяжелая туша паровоза приближалась к противоположному берегу. Какие-нибудь две-три секунды — и он окажется на другой стороне. Вдруг над мостовыми быками взметнулось пламя. Мост осел, как сдвинутая с опор перекладина, и рухнул вниз. Поезд на мгновение замер. Паровоз полсекунды как бы сопротивлялся увлекающей его вниз тяжести вагонов, но вот вся эта железная змея ринулась по наклонной вниз, свертываясь в груду громоздящихся друг на друга вагонов. Прежде чем они услышали первый взрыв заложенной взрывчатки, вагоны начали разрываться на части один за другим, как колоссальная связка гранат. Посыпались выдавленные ударной волной оконные стекла, а с потолка барака белая пыль. Она густо покрыла волосы, брови, мундиры.

От реки накатывался непрерывный грохот. Наконец все утихло, замерло как в глухую ночь. Над взорванным мостом в безоблачное небо тянулся подхватываемый ветром дым. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, и на пороге выросла фигура покрытого пылью, бледного от ужаса унтер-офицера. Тыча рукой в окно, он что-то быстро говорил срывающимся от волнения голосом. Самуша гневно оборвал его на полуслове. Докладывать не надо. Он сам видел, что произошло. Отправив унтер-офицера с каким-то поручением, Самуша снял с вешалки плащ, надел его, тщательно застегнул все пуговицы.

— Я готов выполнять ваши приказы, господин… господин Дроппе. Я велел собрать людей со всех постов. Я не могу оставить здесь тех, кто заступил в наряд. На это потребуется время… Черт бы вас побрал! Не могу видеть вашу довольную физиономию. Что я должен делать с автоматическим оружием?

— Прикажите грузить его на ваш вездеход. Мы оба в нем поедем. И… и я прошу вас мне верить. У меня нет причин к самодовольству. Я много бы дал, чтобы находиться сейчас совсем в другом месте. В тот момент, когда я вел здесь с вами переговоры, немцы арестовали очень близкого мне человека. Из-за вас я не смог помочь ей. Поверьте, сегодня у меня один из самых безрадостных дней.

Венгр посмотрел на Станислава в недоумении. В его беспокойных, хаотичных мыслях не оставалось места для чужих забот.

Когда они вышли из барака, солдаты садились по машинам. На соседнем дереве, галдя, устраивались только что всполошенные, но уже в наступившей тишине утихавшие скворцы.

Текст зашифрованной телеграммы гласил: