Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке

17. Похороны Мадонны

В конце допроса, состоявшегося 28 апреля, уже высказав без всяких обиняков свои обвинения в адрес церкви, священнослужителей, таинств и церковных церемоний, Меноккио заявил в ответ на вопрос инквизитора: «Я думаю, что на этом свете императрица главнее мадонны, но на том — главнее мадонна, потому что там мы невидимы». Свой вопрос инквизитор задал, опираясь на показания одного свидетеля, истинность которых Меноккио подтвердил ничтоже сумняшеся. «Да, синьор, это так и есть, я говорил, когда приезжала императрица, что она главнее мадонны, но только на этом свете; и в той книге о мадонне говорится, что ей не оказывали никаких почестей, и наоборот, когда ее хоронили, нашелся один, который хотел ее осрамить: он хотел отнять ее тело у апостолов, но руки его присохли, и об этом говорится в житии мадонны».

Что за книгу имел в виду Меноккио? Выражение «книга мадонны» наводит на мысль, что речь вновь идет о «Розарии преславной Девы Марии», но там ничего похожего нет. Источник надо искать в другой книге, прочитанной Меноккио, — в «Легендарии всех святых» Иакова Ворагинского, в главе «Об успении блаженной Девы Марии», которая восходит к апокрифу, приписываемому Иоанну Евангелисту. Вот как описывается здесь погребение Девы Марии:

«И с апостолами вкупе пели ангелы и возглашали по всей земле славу предивному ее житию. Пробудились все при звуках этого сладчайшего пения и вышли из города и спрашивали усердно, что происходит. И сказал некто: «Это ученики хоронят новопреставленную Марию и поют те песнопения, что вы слышите». Тогда все схватились за оружие и говорили друг другу: «Идемте, убьем всех учеников и пожжем огнем тело, которое выносило того искусителя». А первосвященник, увидев все это, разъярился и сказал во гневе: «Вот сосуд, из которого изошел тот, кто смущал нас и малых сих, и какая честь ему воздается». И сказав так, возложил руку на одр, желая сбросить на землю и его и тело на нем, но руки, лишь коснувшись одра, тут же отсохли и приросли к одру, и от таковой муки он криком вскричал, остальной же народ был поражен слепотой ангелами, которых скрывало облако. И тогда первосвященник взмолился, говоря такие слова: «Молю тебя, святой Петр, не оставь меня в моих мучениях, но заступись за меня перед Господом, вспомни, как я за тебя заступился, когда обвиняла тебя раба придверница». На что Петр так отвечал: «Нынче мы погребаем Госпожу нашу и лечить тебя нам недосужно. Но ежели ты уверуешь в Господа Иисуса и в ту, которая его носила в чреве своем, то здоровье твое возвратится к тебе». И тот ответил: «Я верую, что Господь Иисус есть воистину Сын Божий, а Мария — святейшая матерь Его». И тут же руки его отстали от одра, но сухота в них осталась и великая боль не унялась. Тогда сказал Петр: «Поцелуй одр и скажи: верую в Господа Бога Христа, которого ты носила в чреве и не нарушила девство, породив его». И когда тот сказал так, стал здоров, как прежде...»85

Для автора «Легендария» главным в рассказе о попытке поругания первосвященником тела Богоматери является чудесное исцеление, и весь рассказ тем самым превращается в прославление Марии как приснодевы и матери Христа. Меноккио же рассказ о чуде не занимает совсем и точно так же — тема девственности Марии, в отрицании которой он упорствовал. Единственное, на что он обращает внимание, это жест первосвященника — «непочтение», оказанное Марии во время похорон, как доказательство ее низкого положения. Память Меноккио действует как фильтр: пройдя сквозь него, рассказ Иакова Ворагинского превращается в свою противоположность.