Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Карло Гинзбург (58. Сколио) #63

58. Сколио

Своим молчанием Меноккио хотел продемонстрировать судьям, что его мысли рождались в одиночестве, наедине с книгой. Но как мы не раз могли убедиться, он переносил в книгу то, что почерпнул из устной традиции.

Эта традиция, глубоко укорененная в европейской деревне, лежит в основе своеобразной крестьянской религии, равнодушной к догмам и обрядам, тесно связанной с природным круговоротом, мало затронутой христианством. Нередко можно говорить о полной чуждости христианству, как в случае тех эболийских пастухов, которые в середине XVII века показались изумленным отцам-иезуитам «людьми, на людей похожими только телом, в разумении же и познаниях мало отличными от тех скотов, которых сами же и пасли; не имеющими понятия не только о молитвах или других предметах, до веры относящихся, но и о самом Боге»175. Но и в условиях не такой полной географической и культурной изоляции можно заметить следы этой крестьянской религии, вобравшей в себя и переделавшей на свой лад инокультурные влияния — в том числе, и христианские. Старый английский крестьянин, который говорил о Боге как о «добром старце», о Христе — как о «красивом пареньке», о душе — как о «большой кости, всаженной в тело», о загробном мире — как о «зеленом лужке», куда он отправится, если будет поступать по правде, этот крестьянин не был в совершенном неведении о догмах христианства — просто он переводил их в образы, близкие его жизненному опыту, его чаяниям, его мечтам176.

И в признаниях Меноккио мы имеем дело с таким же переводом. Правда, его случай много сложнее: тут есть промежуточное звено в виде книги, и есть кризис официальной религии, который она переживает под ударами радикальных реформационных течений. Но принцип тот же самый. И случай этот — не исключение.

Лет за двадцать до суда над Меноккио некий выходец из деревни близ Лукки, скрывшийся под псевдонимом Сколио177, поведал о своих видениях в длинной религиозно-дидактической поэме, изобилующей дантовскими реминисценциями178. Поэма, носящая имя «Семерица», никогда не была напечатана. Ее центральная тема, к которой автор постоянно возвращается, заключается в том, что у всех религий есть общее ядро, представленное десятью заповедями. Появляясь перед Сколио на золотом облаке, Бог сообщает ему:

Различных к вам пророков я послал,

Ведь разные у вас живут народы,

И всякий свой обычай соблюдает.

И каждому народу я послал

С иным законом моего пророка.

Так лекарь снадобья дает свои,

Смотря, каков больного склад и норов.

Так царь трем воеводам даст войска,

Чтоб в Африку вести их и в Европу,

И в Азию, где туркам, иудеям

И христианам даровать закон.

Закон — один, но рознится согласно

Обычаям и нравам тех племен.

Единое всегда в нем неизменно:

Священных десять заповедей, так

И Бог един, и в Боге наша вера.

Один из «воевод», посланных «царем», это Магомет, «которого клянут все нечестивцы, но он пророк и Божий капитан»179: он замыкает список, в котором имеются Моисей, Илия, Давид, Соломон, Христос, Иисус Навин, Авраам и Ной. Турки и христиане должны прекратить свою вражду и примириться:

Христианину с турком мой декрет:

Отныне жить вам надо по-другому.

Пусть турок ступит шаг один вперед,

Христианин же — на один отступит.

Это возможно в силу того, что десять заповедей образуют основу не только трех великих средиземноморских религий (здесь чувствуются отголоски легенды о трех кольцах), но и тех религий, которые создаются теперь или будут созданы с течением времени: четвертой, никак точнее не определенной, пятой, которую «Бог в наши дни изволил нам послать» и которая излагается в книге Сколио, и двух будущих, с которыми число религий достигнет магической цифры семь.

Религиозное содержание пророчества Сколио, как легко убедиться, чрезвычайно просто. Достаточно соблюдать десять заповедей — десять «природы повелений величайших». Все догматы отбрасываются и первым делом — догмат о триединстве:

Лишь Богу поклоняться надлежит,

Нет у него товарищей и сына.

Тот сын его, товарищ и слуга,

Кто заповедь его блюдет ревниво.

Нет двух богов, и Дух Святой — не Бог,

Единым Богом вера утвердится.

Из таинств говорится лишь о крещении и евхаристии. К крещению допускаются только взрослые;

Обрезанье свершится в день восьмой,

Крещается же пусть тридцатилетний —

Так Бог через пророков приказал,

И так Креститель сделал Иисусу.

Евхаристия сведена с небес на землю. «Я вам сказал», — поясняет Христос, —

что освященный хлеб

Мое есть тело, а вино есть кровь,

Лишь оттого, что делом благочестным

И Богу угождением пристойным

Ту трапезу считал. Но никогда

Ее не числил я в ряду законов,

Как заповедей десять — их блюсти

Вам надобно, а в остальном пусть каждый

Располагает, как ему сподручно.

Это не только протест против теологических споров о реальном или духовном присутствии в дарах плоти и крови Христовых — устами Христа Сколио отрицает всякий мистический смысл крещения и причащения:

Крещение мое и причащенье

И смерть и воскресенье надо вам

Не таинством считать, а лишь обрядом,

Устроенным в мое поминовенье.

Для спасения души нужно лишь соблюдение десяти заповедей, понятых буквально, без «толкований всяческих и глосс», без искажений, привносимых «софизмами и логикою странной». В религиозных церемониях нет никакого толку, богослужение должно быть наипростейшим:

Не надо ни колонн, ни образов,

Ни музыки, ни пенья, ни органов,

Ни колокольни, ни колоколов,

Ни росписи с резьбой, ни украшений.

Простым пусть будет все и незатейным,

И лишь наказы божий звучат.

Так же просто и слово Божие; Бог пожелал, чтобы Сколио написал свою книгу языком не «ученым, темным и витиеватым, но ясным и живым».

Несмотря на некоторые переклички с учением анабаптистов (вряд ли объясняющиеся прямыми контактами, никак, впрочем, не засвидетельствованными), идеи Сколио, скорее, связаны с тем подземным течением крестьянского радикализма, в русле которого располагаются и идеи Меноккио. Сколио не считает папу Антихристом (хотя, в чем мы вскоре убедимся, в будущем его должность не понадобится): власть как таковая не есть для него (в отличие от анабаптистов) нечто, подлежащее безоговорочному осуждению. Правда, те, кто обладает властью, должны проявлять к подданным отеческую заботу:

И если Бог правления бразды

Тебе вручил и за себя поставил,

Как папу, императора, царя,

Ты должен быть и добр, и человечен.

Он дал тебе богатство и почет,

Чтоб ты отцом был сирым и убогим.

Ведь то, что ты имеешь, не твое,

Оно — для всех, оно — мое и Бога.

Общество, о котором мечтает Сколио, это благочестивое и аскетичное общество крестьянских утопий: в нем не остается места для ненужных профессий («Лишь главные ремесла и уменья Останутся, а все иные прочь. Пустое дело всякие науки, И докторов, и лекарей обман»), главные люди в нем — земледельцы и воины, правитель в нем один — сам Сколио.

...Игрок, распутник, пьяница и шут

Исчезнут пусть и сгинут без следа.

Искусство земледельца превзойдет

И славой и почетом все иные.

Достоинством великим облекутся

Те, кто за веру жизни не щадят.

А чванству, пьянству, роскоши, обжорству —

Презренье будет общее в удел.

...Придет конец застольям изобильным,

Рассадникам распущенности злой.

Умеренность и скромность воцарится

В музыке, танцах, банях и в одежде.

Один да правит нам государь —

Духовным и мирским равно владыка,

Единый пастырь и едино стадо.

В этом обществе будущего несправедливость исчезнет: вновь наступит «золотой век». Закон, «краткий, ясный и всеобщий», будет

доступен каждому,

И добрые произрастут плоды.

Народной будет речью он изложен,

Чтоб каждый знал, что зло, а что добро.

Строгий эгалитаризм уничтожит все следы экономического неравенства:

Любому едоку кусок найдется,

Не важно, кто он и каков собой.

Излишком же никто владеть не будет

Ни в платье, ни в еде, ни в помещенье.

Кто властвовать желал бы, будет тот

Другому, не переча, подчиняться -

Безбожный и бессовестный обычай

Себе служить другого заставлять.

Никто не раб у Бога и не беден,

А ты один быть хочешь богачем?

...И где бы кто на свет не появился,

В деревне или в городе иль в замке,

И родом был бы низок иль высок,

Отличья от других иметь не будет.

Но это воздержанное и благонравное общество представляет лишь одно лицо — земное — крестьянской утопии Сколио. Другое, загробное, выглядит совершенно иначе: «Не в этом мире — лишь на небесах Возможны изобилие и радость». Загробный мир, явленный Сколио в одном из его первых видений, это царство изобилия и наслаждения:

Была суббота, Бог меня возвел

На гору, где весь мир открыт для взора.

Здесь кущи райские, стена вокруг

Воздвигнута из пламени и снега.

Здесь красотой сияет все: дворцы,

Сады, леса, луга, озера, реки.

Здесь яства, несравненные на вкус,

И вина драгоценные. Покои

В шелку и золоте и дорогой парче.

Пажи проворные, красавиц целый рой,

Диковинные звери и цветы,

Плоды, что круглый год свисают с веток.

Это очень напоминает изображение рая в Коране, но основа здесь — крестьянский идеал полного материального достатка, находящий выражение в уже встречавшемся нам мифе. Божество, которое является Сколио, — андрогин, «мужчина-женщина». Руки его распростерты, ладони раскрыты, из пальцев, каждый из которых символизирует одну из десяти заповедей, текут реки, и все живые существа утоляют в них жажду:

Одна река течет сладчайшим медом,

Вторая — жидким сахаром, а третья —

Амброзией, четвертая ж — нектаром.

Где пятая — там манна, а в шестой -

Чудесный хлеб, во рту он просто тает

И мертвого способен воскресить.

Один благочестивый человек

Сказал, что в хлебе познаем мы Бога.

В седьмой — благоуханная вода,

Восьмая — масло, белое как снег,

В девятой — дичь, отменная на вкус —

Такую и в раю подать не стыдно,