Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке

37. Судьба одной идеи

О существовании различных «душ», также как и о теле, состоящем из четырех стихий, Меноккио мог прочитать в «Цветах Библии». «Справедливо также, что у души столько имен, сколько у нее имеется телесных проявлений: поскольку душа животворит тело, она зовется субстанцией, поскольку желает — сердцем, поскольку тело дышит — духом, поскольку душа сознает и ощущает — разумом, поскольку представляет и мыслит — воображением или памятью; разумение для того помещается в самой высокой части души, облагороженной размышлением и познанием, чтобы человека не без причины именовали образом Божиим...» Этот реестр душ лишь частично совпадает с данным Меноккио, но общей их основы отрицать невозможно. Самое серьезное расхождение в том, что в «Цветах Библии» дух фигурирует на равных правах с другими наименованиями души, и к тому же в согласии с этимологией он отождествлен с дыханием как телесной функцией. Откуда же досталась Меноккио мысль о различении смертной души и бессмертного духа?

Путь, который она проделала, был долгим и непрямым133. Для начала нам нужно обратиться к спорам о бессмертии души, которые велись в начале XVI века в кругах итальянских аверроистов, то есть главным образом среди профессоров Падуанского университета, находившихся под влиянием идей Помпонацци134. Эти философы и врачи открыто полагали, что со смертью тела индивидуальная душа — не тождественная аверроистскому активному интеллекту — должна погибнуть. Разрабатывая эти идеи в религиозном ключе, францисканец Джироламо Галатео (учившийся в Падуе и затем по обвинению в ереси приговоренный к пожизненному заключению) утверждал, что души, которым уготовано блаженство, после смерти спят вплоть до Страшного суда. Возможно, следуя за ним, бывший францисканец Паоло Риччи, более известный под именем Камилло Ренато, защищал теорию сна душ, вводя различение между «anima», обреченной на гибель вместе с телом, и «animus», которому суждено воскреснуть в конце времен. Под прямым влиянием Ренато, жившего в изгнании в Вальтеллине, эта теория была воспринята, хотя и не без некоторого сопротивления, венетскими анабаптистами135, полагавшими, «что душа это жизнь и что, когда человек умирает, тот дух, который поддерживает в человеке жизнь, отправляется к Богу, а жизнь идет в землю, и там спит, не сознавая ни добра, ни зла, пока не наступит судный день и все не воскреснут по воле Господа»136, — кроме отверженных, для которых никакой будущей жизни не существует. Поэтому «нет иного ада, кроме могилы»137.

Профессора Падуанского университета и фриульский мельник — связь между ними кажется невозможной и все же она есть, при всей ее исторической уникальности. В этой цепи влияний и контактов нам даже известно последнее звено — священник из Польчениго, Джован Даниэле Мелькиори, друг Меноккио с детства. В 1579–1580 годах, за несколько лет до процесса Меноккио, он также был привлечен к инквизиционному суду в Конкордии и оставлен под подозрением в еретических мыслях. Обвинения в его адрес со стороны прихожан были многочисленны и разнообразны: от «сводничества и распутства» до неуважительного отношения к предметам культа (например, к освященным гостиям). Но для нас интересно другое: в разговоре, на деревенской площади Мелькиори утверждал, что души «отправляются в рай только в судный день». На суде Мелькиори эти слова отрицал, но признал другое, а именно, что указывал на разницу между смертью телесной и смертью духовной, основываясь на прочитанной им книге «одного священника из Фано» — имени автора он не помнил, а книга называлась «Руководство к чтению проповедей». И воспользовавшись случаем, Мелькиори не без некоторого апломба прочел инквизиторам самую настоящую проповедь: «Я хорошо помню, как говорил о смерти телесной и духовной и о том, что есть два вида смерти, весьма друг от друга отличающихся. Ибо телесная смерть постигает каждого, духовная же смерть — лишь лиходеев; телесная смерть похищает у нас. жизнь, духовная — жизнь и благодать; телесная смерть разлучает нас с друзьями, духовная — со святыми и ангелами; телесная смерть отлучает нас от благ земных, духовная — от небесных; телесная смерть лишает нас земных прибытков, духовная — всех даров Иисуса Христа, спасителя нашего; телесная смерть изгоняет нас из царства земного, духовная — из царства небесного; телесная смерть оставляет нас без ощущений, духовная — без ощущений и разума; телесная смерть обрекает нас на телесную неподвижность, духовная — превращает в подобие камня; в телесной смерти издает зловоние тело, в духовной — душа; телесная смерть отдает тело земле, духовная — душу аду; смерть нечестивых зовется наигорчайшею, как читаем в псалме Давида: «mors peccatorum pessima»*, смерть праведных — драгоценною, как читаем там же: «pretiosa in conspettu Domine mors sanctorum ems»**; смерть нечестивых именуется смертью, смерть праведных — сном, как читаем у Иоанна-евангелиста: «Lazzarus amicus noster dormit»***, — и в другом месте: «non est mortua puella sed dormit»****, нечестивые боятся смерти и не хотят умирать, праведные не боятся смерти, но говорят вслед за св. Павлом: «cupio dissolvi et esse cum Christo*****». И о таковом различии между смертью телесной и смертью духовной я рассуждал и проповедовал; ежели я в этом ошибался, то готов покаяться и вину свою искупить».

Хотя Мелькиори не имел под рукой книги, на которую ссылался, он превосходно помнил ее содержание. Его речь почти слово в слово воспроизводит тридцать четвертую проповедь из «Руководства к чтению проповедей во утверждение христианского жития», весьма популярного учебника для проповедников, написанного монахом-августинцем (священником он не был) Себастьяно Аммиани из Фано138. При этом за игрой невинных риторических оппозиций совершенно пропало высказывание, которое вполне можно было квалифицировать как еретическое: «смерть нечестивых именуется смертью, смерть праведных — сном». Без сомнения, Мелькиори, утверждавший, что души «отправляются в рай только в судный день», отдавал себе отчет в его неортодоксальности. Инквизиторы же определенно испытывали замешательство. К какой ереси причислить воззрения Мелькиори? О затруднениях судей свидетельствует и текст обвинения: Мелькиори вменялось в вину, что он склоняется к «ad perfidam, impiam, eroneam, falsam et pravam hereticorum sectam... nempe Armenorum, nee non Valdensium et Ioannis Vicleff»*139. Об анабаптистских корнях учения о сне душ инквизиторы из Конкордии явно не подозревали. Столкнувшись с подозрительными, но незнакомыми им мыслями, они вытащили из своих справочников определения вековой давности. То же самое, как мы увидим в дальнейшем, произошло и с Меноккио.

В материалах процесса Мелькиори ни слова не говорится о раздельности смертной «души» и бессмертного «духа», а ведь как раз на этой их раздельности держится тезис о душах, спящих вплоть до Страшного суда. Идею о тем, что «душа» и «дух» не одно и то же, Меноккио должен был почерпнуть из бесед с польченигским викарием.