Сыр и черви. Картина мира одного мельника жившего в XVI веке

46. Первый приговор

В тот день, когда Меноккио послал судьям свое письмо, они собрались для вынесения приговора. По ходу процесса их отношение к делу постепенно менялось. Сначала они пытались указать Меноккио на его противоречия; затем — направить на верный путь; наконец, убедившись в его непреклонности, отказались от каких-либо увещеваний и ограничились наводящими вопросами с тем, чтобы составить себе полную картину его заблуждений. И теперь в один голос они объявили Меноккио «non modo formalem hereticum... sed etiam heresiarcam»*. Приговор был оглашен 17 мая.

Поражает, прежде всего, его длина: обычно приговоры бывали вчетверо, впятеро короче. Это показатель того значения, которое случай с Меноккио приобрел в глазах инквизиторов, а также — трудностей, с которыми они столкнулись, пытаясь уложить его неслыханные заявления в привычные для такого рода документов формулы. Изумление судей дает о себе знать даже в сухом юридическом жаргоне: «Invenimus te... in nrultiplici et fere inexquisita heretica pravitate deprehensum»**. Этот исключительный процесс заканчивался тем самым не менее исключительным приговором (который сопровождался формулой отречения, также очень пространного).

С первых строк судьи подчеркивали, что обвиняемый делился своими еретическими взглядами, оскорбляющими католическую церковь, «non tantum cum religiosis viris, sed etiam cum simplicibus et idiotis»***, тем самым подвергая опасности чистоту их веры. Это явно понималось как отягчающее обстоятельство: во чтобы то ни стало крестьян и ремесленников Монтереале надлежало оградить от столь вредного влияния. Следовало подробное опровержение утверждений Меноккио. Обличение дерзости и упрямства обвиняемого выливалось в самое настоящее риторическое крещендо — вещь, совершенно невиданная в такого рода практике. «Ita pertinacem in istis heresibus», «indurato animo pennansisti», «audacter negabas», «profanis et nefandis verbis... lacerasti», «diabolico animo affirmasti», «intacta non reliquisti sancta ieiunia», «nonne reperimus te etiam contra sanctas condones latrasse?», «profano tuo iudicio... damnasti», «eo te duxit malignus spiritus quod ausus es affirmare», «tandem polluto tuo ore... conatus es», «hoc nefandissimum excogitasti», «et ne remanerit aliquod impollutum et quod non esset a te contaminatum... negabas», «tua lingua maledica convertendo... dicebas», «tandem latrabas», «venenum aposuisti», «et quod non dictu sed omnibus auditu horribile est», «non contentus fuit malignus et perversus animus tuus de his omnibus... sed errexit cornua et veluti gigantes contra sanctissimam ineffabilem Trinitatem pugnare cepisti», «expavescit celum, turbantur omnia et contremescunt audientes tarn inhumana et hombilia quae de Iesu Christo filio Dei profano ore tuo locutus es»*. Нет сомнения, что судьи посредством таких сугубо литературных приемов выражали свои вполне реальные чувства: изумление и ужас перед лицом этой тьмы неслыханных ересей, которые должны были им казаться извержением самой преисподней.

Впрочем, не такие уж они были «неслыханные». Конечно, нашим инквизиторам в течение десятков процессов, которые они вели во Фриули против лютеран, «бенанданти», ведьм, богохульников, даже против анабаптистов, не разу не пришлось сталкиваться ни с чем подобным. Только в связи с утверждением Меноккио, что для совершения исповеди достаточно признаться в своих грехах пред Богом, они нашли аналогичный пример в воззрениях «еретиков», т.е. сторонников Реформации. В остальном же они обращались в поисках аналогий и прецедентов к более отдаленному прошлому, опираясь на свои теологические и философские познания. Так, высказывания Меноккио о хаосе они сопоставили с учением какого-то прямо не названного античного философа: «In lucem redduxisti et firmiter affirmasti veram fuisse alias reprobatam opinionem illam antiqui filosophi, asserentis eternitatem caos a quo omnia prodiere quae huius sunt mundi»*. Слова о том, что «Бог есть создатель блага, но зла не совершает, а дьявол есть создатель зла и не совершает благого», были расценены как проявление манихейской ереси: «Tandem opinionem Manicheorum iterum in luce revocavit, de duplici principio boni scilicet et mali...»** Аналогичным образом утверждение о равенстве всех вер было возведено к учению Оригена об апокатастасе: «Heresim Origines ad lucem revocasti, quod omnes forent salvandi, Iudei, Turci, pagani, christiani et infideles omnes, cum istis omnibus aequaliter detur Spiritus sanctus...»* Некоторые заявления Меноккио казались судьям не только еретическими, но противоречащими здравому смыслу: например, о том, что «когда ребенок находится в животе у матери, он есть ничто, просто кусок мяса», или другое, о небытии Бога: «Circa infusionem animae contrarians non solum Ecclesiae sanctae, sed etiam omnibus filosofantibus... Id quod omnes consentiunt, nee quis negare audet, tu ausus es cum insipiente dicere "non est Deus"...»**

Отдельные упоминания об учениях манихейцев и Оригена Меноккио мог найти в «Прибавлении к хроникам» Форести. Но представлять их в качестве источников его идей — это, разумеется, явная натяжка. Приговор лишь подтвердил факт, явно обозначившийся в ходе всего процесса: подсудимого и судей разделяла глубочайшая культурная пропасть.

Целью инквизиторов было принудить Меноккио к возвращению в лоно церкви. Он был приговорен к публичному отречению от всех его ересей, к различным духовным наказаниям, к вечному ношению в знак покаяния накидки с вышитым крестом и к пожизненному тюремному заключению на содержании у сыновей («te sententialiter condemnamus ut inter duos parietes immureris, ut ibi semper et toto tempore vitae tuae maneas»***).