Татьяна Ларина как объект психиатрии

14. "ЛЮБВИ БЕЗУМНЫЕ СТРАДАНЬЯ"

С тех пор прошло полгода. Онегин больше ни разу не бывал у Лариных. Казалось бы, за такой срок и после такой отповеди всякая нормальная девушка могла бы прийти в себя, разобраться в себе, вспомнить наконец, что в первую встречу никакой такой любви с первого взгляда не произошло вовсе, а во вторую встречу ей всего лишь была прочитана мораль, из которой неплохо бы сделать выводы и прекратить изображать из своей жизни роман и убиваться по несуществующим страстям. И так произошло бы, повторяю, со всякой нормальной девушкой, временно впавшей в помутнение рассудка на почве безделья и культурной неразвитости.

Но с Татьяной такого счастливого избавления произойти не может - ее мозг болен, он не способен к адекватному осознанию реальности, к оценке степени опасности своих поступков и т.д. Это особенно понятно в истории с письмом: возмутительная беспечность, которая всю семью могла в один момент довести до беды, по правильному замечанию Онегина, Татьяне как с гуся вода. Ей захотелось, ей вообразилось, что это будет замечательно, ну так и подайте мне немедленно то, что мне вообразилось! И сколько бы судьба ни подсовывала ей возможности одуматься, успокоиться и не отправлять этого ужасного письма, мысль о том, чтобы одуматься, даже не пришла ей в голову.

Два дня она ждет, когда же наконец начнется замечательная переписка, ее собственный эпистолярный роман, в котором она просто уверена, и за два дня ей так и не пришло в голову, что Онегин мог этим письмом ославить ее на всю округу, так что ни она, ни сестра ни в жизнь бы не вышли замуж за порядочного человека, а всю их семью перестали бы принимать в приличных домах.

Получив отлуп, она в течение шести месяцев так и не догадалась попросить Онегина вернуть ей это опасное письмо или хотя бы узнать о его судьбе - сожжено ли, разорвано ли в клочки, или еще пребывает в чужих руках как ужасающий компромат?

Ее нездоровый мозг абстрагирован от действительности. Вот уж в ком действительно нет жизни, так это в Татьяне. Жить - да и то в кавычках - она хоть как-то начинает только тогда, когда реальность становится похожа на книжное клише.

А что же предписывает делать такое клише, когда сердце героини разбито, и уже неважно по какой причине, да хоть бы и по самой никчемной? Клише предписывает страдать. И она - страдает. Тем более что делать ей больше и нечего. Бездельники вообще первые кандидаты в пациенты.

Вот эти "безумные страданья", которые авторы любят у нас выводить обязательной спутницей якобы настоящей якобы любви, на самом деле никогда не имели к настоящей любви никакого отношения.

А тут еще и склонность Татьяны к беспричинной депрессии, причем Пушкин называет душу Татьяны "печали жадной" - то есть жадной до печали. Однако никакого повода для восторга я тут не вижу: люди, вечно пребывающие в состоянии печали, грусти, тоски, - это либо вымогатели и манипуляторы, либо им пора к психиатру.

Настоящая же любовь здорова и не приносит страданий, и уж тем более каких-то "безумных" - хотя бы потому, что настоящая любовь никогда не бывает неразделенной.

Безумные же страдания всегда приносит болезнь - эмоциональная нестабильность, впадание в зависимость и созависимость, повторение разрушительных родительских матриц, и т.д. Несчастная любовь, неразделенная любовь - есть первый признак, что с вашей любовью, то есть с вами, что-то не так, что вы лжете сами себе, и стало быть, пора производить инвентаризацию ваших собственных недостатков.

Но и запущенная болезнь под названием "несчастная любовь" прекрасно лечится - и на начальном этапе будет достаточно следующего способа: умения быть благодарным другому человеку за то, что он хочет вам дать, и старания не требовать того, что он вам дать не хочет, помня о том, что несчастными мы становимся вовсе не из-за любви, а только лишь потому, что либо у нас хотят отнять свое (и мы не умеем сказать "нет"), либо мы сами хотим присвоить чужое.

Но это только одна из причин, и я не буду сейчас на этом подробно останавливаться.

Страдала ли Татьяна на самом деле? Нет, это было все то же воспроизведение книжного образца. Правда, воспроизведение всерьез - как изображает увлекшийся актер страдания на сцене, поскольку, повторяю, Татьяна не была способна отличать реальность своего состояния от книжной выдумки, так что замещение происходило всерьез и надолго.

Такое замещение не всегда представляет из себя болезнь - все, как обычно, зависит от степени и частоты проявлений, от возникновения сильного провоцирующего страха или от чрезмерной художественности натуры, когда способность слишком глубоко и быстро погружаться в фантазию может сыграть с человеком нехорошую шутку.

Рассказы про детство

Когда мне было 11 лет, родители купили мне велосипед. Точно такой же велосипед купили и девочке - соседке по этажу. Все было прекрасно целый месяц. И вот однажды, когда я выкатила велосипед во двор и уже крутила педали по дорожке вдоль дома, в мой багажник намертво вцепилась чья-то рука. Я оглянулась и с ужасом увидела мою соседку - с ужасом, потому что у нее были совершенно безумные глаза. В них не было жизни - и они были доверху наполнены страхом.

- Это мой велосипед, - сказала она. - Отдай. Этой мой велосипед.

Я с удивлением посмотрела на нее, намереваясь просто пихнуть ее, покрутить у виска и уехать, как вдруг, взглянув на нее, увидела в ее глазах то, что внезапно и сильно испугало меня больше всего, а именно: по ее глазам было предельно ясно, что она ни за что, ни за что не оставит меня в покое - что она так и будет бежать за мной, вцепившись в велосипед, даже если так и умрет, вцепившись в багажник, потому что она точно знает, что это ее велосипед - она знает это абсолютно точно, потому что знать это - это единственный выход для нее...

- Но это мой велосипед! - сказала я. - Можешь спросить у моих родителей, мой папа только что вынес мне его на улицу!

- Нет, это мой. Отдай.

- Но где же тогда мой?

- Свой ты потеряла, - сказала девочка и бросилась на меня со слезами и криком, пытаясь свалить меня с велосипеда.

Вечером из ее квартиры долго раздавались истошные гневные вопли ее матери, а потом еще более истошные крики девочки - мать била ее резиновыми прыгалками. За то, что она потеряла велосипед...

*

В первом классе, когда нас только еще учили писать буквы, моя подружка по парте, смеясь, рассказала мне какую-то забавную нелепицу, произошедшую с ней. Я вошла в азарт от ее рассказа, но со мной подобных историй не происходило, и тогда я быстро выдумала, что, когда мы учились писать букву "ша", я вместо того, чтобы писать эту букву последовательно по всей строчке, взяла и написала ее в шахматном порядке на двух строчках, за что учительница поставила мне двойку.

Это была полностью придуманная история. Я даже помнила, как мучительно напрягалась, пытаясь придумать хоть что-нибудь, и как обрадовалась, когда придумала наконец такую смешную историю, которой со мной уж никак не могло произойти, ну просто никоим образом, потому что я обожала русский язык и заполнять буквами строчки было для меня чем больше, тем лучше, тогда как шахматный порядок уменьшал количество написанных букв вдвое.

Однако на следующий день, получив от учительницы проверенное домашнее задание, я с ужасом и совершенно для себя неожиданно обнаружила в своей тетради ту самую букву "ша", написанную мной в шахматном порядке, и огромную красную двойку под ней. Это была единственная моя двойка по русскому языку за все мои школьные годы. Многие годы я пыталась понять, что же произошло тогда с моей тетрадью и буквой, и однажды догадалась, что в тот день, придя домой и вспоминая над тетрадкой с домашним заданием, как ловко я нафантазировала про букву, я и впрямь стала выписывать в тетрадке шахматно-буквенный порядок - сама не заметив того! В тот момент мне казалось, что я просто мысленно вспоминаю об этом, тогда как на самом деле я воспроизводила свои воспоминания на бумаге.

*

Еще один случай произошел года два спустя.

Когда мне исполнилось лет девять, я залезла на деревянный фонарный столб, высоко, почти на самый верх. Благо столб этот, установленный на небольшой спортивной площадке, был не слишком высок, поскольку являлся временным. И вот, ухватившись за столб руками и ногами, я вдруг вспомнила детскую книжку про Максимку, про моряков, корабли, про мачты...

Я и сама не заметила, как стала фантазировать, и отправной точкой стали сравнения: столб - мачта, я на столбе - это моряк на мачте. Моряк смотри вдаль и кричит: "Земля! Я вижу землю!" Но вдруг корабль налетает на мель, и моряк, раскинув руки, летит вниз, но он не утонет, нет-нет, потому что умеет плавать, а вокруг прекрасное синее небо и белые облака!.. И я видела, как моряк, бесстрашно падая в воду, летит вдоль синего неба как птица.

Я очень отчетливо видела это синее небо и белые облака... Как вдруг они совершенно внезапно сменились на что-то серое, плотное и крупнозернистое. Я с изумлением вытаращилась на это, не умея понять, как и что случилось, почему произошла такая подмена. И только когда я не смогла вдохнуть воздух, я поняла, что, с головой уйдя в фантазию, я слишком увлеклась и потеряла связь с реальностью, в итоге невольно повторив судьбу привидевшегося мне моряка - отняв от столба руки, я упала, отбила себе живот и грудную клетку.

*

Я понимаю, что своими детскими воспоминаниями запросто навлекаю на себя злорадное сопоставление себя с Татьяной. Скажу одно: я-то давала себе в произошедшем отчет, а Татьяна даже и не в состоянии была этого сделать.

Поэтому вернемся к Татьяне.

***

Спустя полгода после всего лишь второй встречи с Онегиным, когда он прочитал ей отповедь, способную отрезвить кого угодно, но только не Татьяну (а в первую встречу, напомню в миллионный раз, Онегин и вовсе не вызвал в ней никаких чувств, придуманных позже вследствие сплетен о свадьбе) - итак, спустя полгода, по-прежнему занятых исключительно бездельем и чтением романов, страсть Татьяны - вместо того чтобы давно и тихо угаснуть - разгорается с нечеловеческой силой:

Странно читать, что у Татьяны помимо исчезнувшего сна и покоя, пропала еще и улыбка - Пушкин же сам утверждал, что Татьяна "всегда печальна, молчалива, как лань лесная боязлива". Конечно, это вовсе не означает, что она вообще не умела улыбаться, но все-таки говорить так, как будто улыбка присутствовала в жизни Татьяны как некая постоянная величина, после утверждения "всегда печальна" нельзя.

Ведь если она и без того всегда была печальна, если и без того улыбка была редким гостем на ее вечно бледном лице, то как вообще можно было расценить пропажу улыбки как некий существенный фактор?

Далее следует еще одна подобная улыбке авторская странность, даже две:

То, что Татьяна увядает, гаснет и бледнеет, лично для меня и до встречи с Онегиным не было новостью - она всегда была такой вот унылой девицей, всегда бледной и всегда молчаливой. Не удивил меня и тот факт, что "ничто ее не занимает" - а когда это ее занимало хоть что-то? Да вообще никогда.

Но тогда к чему это трагическое перечисление давно уже привычного нам отсутствия у нее занятий и улыбки и не менее привычное присутствие бледности и молчания?

Автор нас ничем не удивил.