Татьяна Ларина как объект психиатрии

23. КНИГИ В КАБИНЕТЕ ОНЕГИНА

Выдержав всего лишь сутки, она пришла снова - уже утром ("уж утром рано вновь явилась"). А что? Ей скрывать нечего, пусть все видят, что она ходит к Онегину в дом, пусть сплетничают.

Ключница оставляет ее одну - так и не поинтересовавшись, кто она такая и чего это повадилась в чужой дом. Оставшись одна, Татьяна, понятное дело, первым делом расплакалась:

Поплакав, она обратила внимание на книги Онегина ("потом за книги принялася"). Правда, автор уточняет, что "сперва ей было не до них". То есть книги-то Татьяна увидела сразу, но ей было на них глубоко наплевать, ну лежат и лежат. Но тут что-то в книгах все-таки привлекло ее внимание, что-то ей в них показалось странным - что же? Выбор произведений - "но показался выбор их ей странен".

И это самый забавный момент во всей поэме.

Это ж подумать только! Татьяна, которая, дожив до восемнадцати лет, слыхом не слыхивала, что помимо французских любовных романов на свете существуют и другие какие-то книги - разве что знала про "Собранье басен площадных", "Грамматику" (видимо, "Всеобщая придворная грамматика" Фонвизина), две Петриады (героические поэмы о Петре I) "да Мармонтеля третий том" (с "Нравоучительными рассказами"), которые и отдала "кочующему купцу" за тот самый сонник и еще один любовный роман, - эта самая Татьяна вдруг сильно удивилась, не обнаружив среди онегинских книг привычных ей любовных романов!

И ладно бы еще только удивилась. Так нет же. Ей такой нефранцузско-нелюбовный выбор показался "странен" - странен! Ну надо же, какое самомнение у девушки. То есть это не она странная, что любовную чепуху читает, - это Онегин странный, что не читает эту чепуху, а читает вот эти самые книги, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно".

Я бы еще согласилась с такой оценкой онегинских книг - что выбор их странен - если бы Татьяна была человеком начитанным, эрудированным, если бы она была хоть сколько-нибудь знатоком литературы, чтобы иметь право рассуждать и судить, какой выбор книг странен, а какой нет.

Но Татьяна на протяжении всей поэмы демонстрировала нам исключительное литературное убожество, в котором другому малообразованному, но тем не менее неглупому человеку было бы просто стыдно признаться.

Ее собственная домашняя библиотека состояла сплошь из любовных и назидательных романов типа "Мармонтеля третий том" - именно третий, как раз и включающий "Нравоучительные рассказы" про девушек, но были у него и философско-политические произведения с предложением крестьянских реформ! Редкие же экземпляры другого содержания не вызывали в Татьяне интереса и обменивались на ее любимые романы; за сонник же Мартына Задеки, как мы помним, она не пожалела и Мармонтеля (видимо, потому что в него был включен рассказ о замене барщины оброком), "в придачу" отдав те самые "Собранье басен площадных, Грамматику, две Петриады".

*

Итак, Татьяна, находясь в чужом кабинете и сильно удивившись онегинскому выбору книг, "чтенью предалася", и не как-нибудь, а "жадною душой". В итоге этого чтения "ей открылся мир иной".

Многие делают из этого ошибочный и до неприличия притянутый за уши вывод, что Татьяна была чрезвычайно восприимчива к развитию - вот, дескать, не успела увидеть эти странные книги (и не какие-нибудь, а "в которых отразился век"), как тут же предалася чтенью, да еще жадною душой.

Например, Ю. Лотман делает именно такой вывод, даже еще хуже:

"В седьмой главе Пушкин приводит Татьяну в кабинет Онегина, уехавшего после гибели Ленского путешествовать. Она читает в его библиотеке книги, `в которых отразился век', и ей `открылся мир иной'. На наших глазах происходит умственный рост героини: уже не смутная нравственная интуиция, а ясное сознание, позволяющее ей понять онегинскую `болезнь века', руководит ею в оценке героя романа".

Все это в корне неверно - вовсе не книги заинтересовали Татьяну, вовсе не их содержание она кинулась поглощать жадною душой, а всего-навсего онегинские заметки на полях - "хранили многие страницы отметку резкую ногтей" и "черты его карандаша". Вот что ее заинтересовало! Вот что она кинулась читать жадною душой - отметки Онегина: "глаза внимательной девицы устремлены на них живей". И внимательная девица жадно ищет и "видит с трепетаньем" исключительно эти резкие отметки и карандаш.

А тот самый контекст, в котором "отразился век и современный человек изображен довольно верно", - этот контекст она прочитывает вынужденно, исключительно для попытки понимания Онегина через эти выделенные им места. К собственно же странным книгам никакого интереса в ней так и не возникает.

Откуда же тут взял Лотман "умственный рост героини", если она всего лишь постыдно подглядывает за Онегиным через его пометки на полях?

Перечтем еще раз ключевую фразу Ю. Лотмана: "На наших глазах происходит умственный рост героини: уже не смутная нравственная интуиция, а ясное сознание, позволяющее ей понять онегинскую `болезнь века', руководит ею в оценке героя романа".

А теперь зададимся вопросом: каким образом Татьяна, не только сроду не интересовавшаяся да хоть той же социологией и психологией, но даже и не способная на это в принципе, но даже и слыхом не слыхивавшая об этом, - каким образом эта примитивная девушка умудрилась, по мнению Лотмана, углядеть в Онегине не просто особенности его склада ума и души, а целую "болезнь века"? Да она и выражения-то такого никогда не слыхала!

Так каким же образом всего лишь за несколько часов, потраченных ею на выискивание в книгах чужих пометок, Татьяна стараниями критиков сумела превратиться в гиганта мысли и титана философии? И зачем нам впаривают этот заумный бред?

Да тут даже и то весьма подозрительно, что Татьяна "начинает понемногу" "понимать теперь яснее" характер самого Онегина - куда уж ей понимать чужой характер, когда она и в себе-то не в силах разобраться, а только и делает что живет по книжным лекалам в полной уверенности, что все эти заимствованные ею пышности слога и пошлости выражений есть вершина ее собственного ума!

*

А теперь давайте посмотрим, что же именно начала понимать Татьяна в Онегине:

Итак, ни для кого не секрет, что каждый способен понимать другого настолько, насколько он вообще способен понимать, насколько это позволяет ему его собственный интеллект. Что же увидела Татьяна в Онегине, после того как досыта начиталась подсказок на полях?

И вот здесь мы подошли к окончательному подтверждению моего утверждения о Татьяне. Потому что в Онегине она увидела - себя! Она увидела в Онегине "подражанье" - кому бы вы думали? - книжным персонажам! Она увидела в нем тот самый "ничтожный призрак" литературных героев.

Она решила, что Онегин, точно так же, как и она сама, начитавшись "чужих причуд", стал их воплощенным "истолкованьем". Она пришла к выводу, что вся его жизнь, все его поступки, мысли и слова - это всего лишь жалкая "пародия" на то, что он вычитал в книгах!

*

Восклицания Татьяны об Онегине (звучащие из уст автора) полны презрения и негодования. Из чего читатель должен сделать вывод, что Онегин-пародия не заслуживает уважения и любви, что Онегин-подражанье смешон, постыден и нелеп. И все это совершенно справедливо.

Жаль только, что свои собственные нелепые, фальшивые, книжные страданья Татьяне и критикам всех мастей по-прежнему видятся идеалом возвышенных чувств.