Итак, после короткой встречи в очередном Собрании Онегин снова уезжает ни с чем. Его депрессия прогрессирует. Он решает больше никогда не видеться с Татьяной и вообще уйти от всех. Онегин запирается в доме и с головой погружается в чтение. Мысль о Татьяне ноет в нем, преследует его, и без того чрезвычайно болезненное состояние Онегина ухудшается. Его начинают посещать видения; выдуманные книжные истории, перемежаясь с воспоминаниями, наслаиваются на его прошлое, на его чувства. Его эмоции оказываются настолько сильны, что, достигнув пика, полностью блокируют его сознание - "и постепенно в усыпленье и чувств и дум впадает он", и в этом усыпленье ему снова и снова грезится Ленский, его давняя душевная боль, и он снова слышит свои же слова, которые произнес над убитым другом:
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит голос: что ж? убит.
Воспоминание об убитом друге сменяется видением врагов, изменниц, клеветников, трусов, презренных товарищей, и среди этих неприятных теней вдруг видится ему Татьяна, "сельский дом -- и у окна сидит она... и все она!.."
Его разум на грани помешательства, он начинает путаться в этих видениях - "он так привык теряться в этом, что чуть с ума не своротил".
Так прошла зима.
*
Учитывая, что вид Онегина уже давно был чрезвычайно лихорадочным, так что его знакомые в один голос находили его больным; и учитывая также, что в последний раз, когда он встретился с Татьяной в неком Собрании, он выглядел и еще того хуже; учитывая все это, Татьяна должна была бы обеспокоиться его исчезновением и вообще жив ли он. То он забрасывал ее письмами, искал встречи - и вдруг пропал, да еще так надолго. Да уж не при смерти ли он?
Однако никакого волнения или хотя бы беспокойства по поводу его здоровья и жизни Татьяна так и не проявляет. Может, это и есть настоящая любовь и духовность?..
Пришла весна, и Онегин, не успевший умереть или сойти с ума, хотя был чрезвычайно близок и к смерти и к сумасшествию одновременно, приходит в себя - весна "живит его". Вернее, даже не столько его самого, сколько мучительное его желание снова увидеть Татьяну - весна это желание возрождает, делает окончательно нестерпимым:
Дни мчались; в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окны, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
И вот после продолжительного отсутствия Онегин - заметим: "на мертвеца похожий" - весенним утром вновь входит в княжеский дом. В прихожей ни души, в зале тоже, и он беспрепятственно добирается до покоев Татьяны. Она в этот момент никак не ожидает встречи с ним, а потому он снова застает ее врасплох - читающей письма Онегина и проливающей над ними потоки слез, при этом самого Онегина она в этот момент не замечает:
Княгиня перед ним, одна,
Сидит, не убрана, бледна,
Письмо какое-то читает
И тихо слезы льет рекой,
Опершись на руку щекой.
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!
Он в порыве чувств бросается к ее ногам - и тут происходит чудо: при виде Онегина она вздрагивает.
Заметим: нынешний приход Онегина точно такой же неожиданный, как и все остальные его появления в этом доме. Однако если в прошлые встречи с ним - такие же внезапные при этом - она никак не выказывает ни единого чувства по этому поводу (и такое отсутствие эмоций как раз и принимается критиками за железную выдержку), то теперь почему-то выказывает. Интересно почему?
Ответ прост: все дело в той роли, в той схеме, в том клише, в котором Татьяна пребывает в каждую встречу. В прошлые разы она пребывала в роли хозяйки дома - и Онегин был для нее просто гостем, а потому и эмоций к нему не было никаких (какие могут эмоции в отношении очередного гостя?). В последнюю встречу в Собрании, куда Онегин поехал после своего письма, она пребывала в той роли, которую определил ей сам Онегин в своем же письме - в роли гнева и негодованья.
На этот же раз она избавляет себя от скуки и безделья романтическим развлечением, которое (я нисколько не сомневаюсь в этом) она миллион раз читала в любовных романах - посредством перечитывания онегинского письма она предается воспоминаниям о своих давних придуманных чувствах к нему, высосанных, как мы помним, из пальца. А заодно, следуя все тем же книжным клише, горюет о невозможности ему принадлежать, поскольку замужем за хорошим человеком.
Ну и как бы поступила книжная героиня при неожиданном появлении своего возлюбленного? Она бы вздрогнула. Вот Татьяна и вздрагивает - на этот раз. При этом глядит на Онегина не только "без гнева" (гнев данной сценой и ролью не предусмотрен), но также и "без удивления", а вот это уже удивительно.
Вот вы бы, например, удивились или нет, если бы внезапно в комнату вошел человек, о котором вы только что думали и которого не видели несколько месяцев? Думаю, очень бы удивились. А вот Татьяна нисколько не удивляется. Почему?
Да потому, что в книжках именно так все и происходит - она бы, наоборот, удивилась бы, если бы этого не произошло! Помните, как она была уверена, что Онегин тотчас же бросится ней по аллее? А уверена в этом она была только потому, что в романах герои всегда тотчас же бросались за героинями.
Так и здесь - в мозгу Татьяны, болезненно склонной к замещению реальности, прочно укоренилась художественная картинка из романа: вот героиня льет слезы над письмом возлюбленного, и тут он внезапно появляется собственной персоной! Поэтому-то она и уверена, что с ней именно так все однажды и произойдет. Именно так, по странному стечению обстоятельств, все и происходит.
И вот она смотрит на Онегина ("на мертвеца похожего") и видит "его больной, угасший взор, молящий вид, немой укор" - и, утверждает автор, "ей внятно все". То есть болезнь Онегина ей и на этот раз оказалась не внятна, поскольку она его о здоровье и на этот раз не удосужилась спросить, но зато на этот раз ей вдруг стало внятно, что он в нее влюблен и страдает.
Но почему же только на этот? А потому, что в тот момент, когда героиня льет слезы над письмом своего возлюбленного, оплакивая свою погибшую любовь к нему, этот самый возлюбленный может внезапно появиться только по одной причине - чтобы снова умолять ее о любви, попутно от этой любви страдая. Так во всех книжках написано.
Ну и раз уж такой момент, раз уж он и к ногам ее бросился, жадно припав устами к ее руке (как и положено герою), то и она ведет себя соответственно схеме:
Она его не подымает
И, не сводя с него очей,
От жадных уст не отымает
Бесчувственной руки своей...
Вот оно как. То есть встретиться с Онегиным на людях она боялась. А вот теперь - позволяя ему целовать руку, и жадно целовать, да еще находясь у ее ног! - она не боится. А вдруг кто войдет? Да хоть тот же муж. Нет, не боится. А ведь сцена длится долго - "проходит долгое молчанье". А она все не боится и не боится. Тот же вопрос - почему? Почему в том Собрании - всего лишь случайно встретив ищущего ее Онегина и изобразив на лице гнев и негодованье, полностью подтверждающие ее невиновность в этой встрече, - почему тогда Онегин заметил-таки в ее лице след "боязни тайной, чтоб муж иль свет не угадал проказы, слабости случайной"? А сейчас - при полном обвинительном комплекте (Онегин у ее ног, целует ей руку, интимная обстановка) - никакого следа "боязни тайной" нет и в помине?
Тот же вопрос - тот же ответ. Просто в ее голове - очередная картинка из романа, не предполагающая опасений. Кстати, этой картинкой может стать весьма похожая сцена из романа В.-Ю. Крюденер "Валери" - там юный Густав де Линар полюбил не менее юную, но еще более прекрасную Валерии, супругу некоего графа. Эта самая Валери оказывается настолько высоконравственной особой, что даже и мысли не допускает о том, что чуть менее высоконравственный де Линар может позволить себе любовь к замужней даме. Тем не менее он позволяет и даже рыдает, стоя перед ней на коленях и страстно целуя ей... нет, не руки, а всего лишь подол ее платья, но все равно красиво. Однако, догадавшись наконец, что от Валерии толку не будет, юный де Линар покончил с собой.
Вот такая нездоровая история, совершенно не достойная подражания.
Но мы отвлеклись.
Наконец она это долгое молчанье прерывает. Но вовсе не для того, чтобы поинтересоваться наконец его здоровьем - все-таки у Онегина ""больной, угасший взор", и все-таки он "на мертвеца похожий", и все-таки не появлялся несколько месяцев, и все-таки следы такого перенесенного нездоровья сильно бросаются в глаза и у любящего человека обязательно должны вызвать тревогу. Однако, повторяю, ни единого грамма беспокойства за его здоровье у Татьяны как не возникало, так и не возникает. Ее сознание занято другим - она четко знает, какая сцена должна последовать за этим припаданием к ногам и целованием рук.
Проходит долгое молчанье,
И тихо наконец она:
"Довольно; встаньте. Я должна
Вам объясниться откровенно..."
Объяснение Татьяны заключается в следующем: она любила Онегина, но в ответ в его сердце нашла "одну суровость" и "взгляд холодный", при воспоминании о которых у нее до сих пор "стынет кровь", упрекает его Татьяна. Однако, тут же противоречит она сама себе, "вас я не виню: в тот страшный час вы поступили благородно". И даже более того: "вы были правы предо мной: я благодарна всей душой". Но, продолжает Татьяна, раньше, когда я была лучше и моложе, я вам почему-то не нравилась, а вот теперь, когда я княгиня, "что ж ныне меня преследуете вы?"
И, задав этот риторический вопрос, сама же на него и отвечает - вернее, не сама, конечно, а попросту озвучивает то, что неоднократно читала в романах, и что сам же Онегин и подсказал ей в своем письме, и что она однажды уже использовала в виде визуального "гнева" и "негодованья". Вспомним, что написал ей Онегин:
Боюсь: в мольбе моей смиренной
Увидит ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной --
И слышу гневный ваш укор.
Услышав в этих словах вовсе не тот смысл, который вкладывал в них Онегин (а он вкладывал в них всего лишь боязнь быть неверно понятым ею), да и вовсе не имея способности видеть смысл в чем бы ни было, Татьяна попросту делает то же, что и всегда -воспринимает буквально эти онегинские слова (подкрепленные точно такими же сценами из романов). Ведь он же сказал: "Боюсь <...> увидит ваш суровый взор затеи хитрости презренной" - вот именно затеи хитрости она тут же и увидела. Если бы он, напротив, сказал, что ее суровый взор увидит благородство помыслов, она бы увидела благородство помыслов. Но что сказано, то сказано, а потому Татьяна, неотступно следуя невольной подсказке, и подтверждает то, что ей невольно подсказано:
Зачем у вас я на примете?
Не потому ль, что в высшем свете
Теперь являться я должна;
Что я богата и знатна,
<...>
Не потому ль, что мой позор
Теперь бы всеми был замечен,
И мог бы в обществе принесть
Вам соблазнительную честь?
Однако удивительно, как в этой отповеди критики с удовольствием усматривают какой-то священный супружеский долг и какую-то немыслимую жертву. И в упор не замечают вот этих ее слов. А ведь как раз из этих слов и становится совершенно ясно, что отказывает она ему вовсе не из-за супружеского долга, а всего лишь из-за боязни, что он добивается ее из гонора, что как только она ему отдастся, их любовная связь будет тотчас же предана Онегиным огласке из желания получить в обществе честь соблазнителя, которому по силам даже такая неприступная твердыня, как вот эта княгиня и законодательница зал.
Именно с этих опасений она и начинает свою отповедь. Именно это подозрение она и ставит ему в наипервейший упрек, причем постоянно это подозрение подчеркивает и то и дело возвращается к нему, называя любовь Онегина "обидной страстью" и "чувством мелким", а самого Онегина "чувства мелкого рабом", попутно укоряя его в отсутствии уважения и жалости к ней.
...колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к летам...
А нынче! -- что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Далее она долго перечисляет Онегину все прелести своего княжеского существования, называя это "постылой жизнью", "мишурой" и "ветошью маскарада", однако не забыв упомянуть "весь этот блеск", а также "мои успехи в вихре света, мой модный дом и вечера". Но, правда, с эффектным оттенком снисходительности - дескать, "что в них?". И даже с уверениями, что все это она запросто готова отдать "за полку книг, за дикий сад, за наше бедное жилище".
После чего последовал тот самый, обожаемый критиками, душещипательный рассказ о том, что замуж за князя она вышла только потому, что ее "с слезами заклинаний молила мать" и что собственно князь тут совершенно случайное звено, поскольку "для бедной Тани все были жребии равны".
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны...
Я вышла замуж.
Ни одного слова правды тут нет - как я уже говорила, далеко не все жребии были для нее равны (деревенских женихов она почему-то отвергла, а вот за князя таки вышла), да и матери вряд ли пришлось ее умолять и заклинать, поскольку, как мы помним, поездку в Москву - именно с целью найти там ей жениха - Татьяна восприняла ну очень с большим энтузиазмом.
Свой монолог она заканчивает сценой из "Новой Элоизы". Помните Юлию и Сен-Пре, когда Юлия, выйдя замуж за благородного господина де Вольмара, объясняет возлюбленному, что долг супружеской чести повелевает ей отказаться от его любви? То же самое делает и Татьяна. Сначала она сообщает Онегину убедительную просьбу ее оставить, после чего говорит, что любит его - видимо, исключительно для того, чтобы ему легче было ее оставить. После чего объясняет про супружеский долг:
Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.
Она уходит, и вовремя, ибо "шпор внезапный звон раздался, и муж Татьянин показался". И на этом автор прощается с нами, оставив Онегина стоять - "как будто громом поражен".