Тайны кремлевской любви

ЭПОХА АНТИЧНОСТИ

Не только в седой древности, но и в классическую эпоху в греческих городах для девушек и женщин, независимо от возраста, существовали особые женские покои на верхнем этаже жилища, которые для надежности запирались на замок.

Следует сказать, что подобные нравы сохранились у многих народов мира до наших дней. Тот, кого интересуют подробности этого вопроса, при желании может найти описание традиционного обычая инициации в многочисленной этнографической литературе. Меня же больше интересует человеческое чувство любви и связанные с ним взаимоотношения: была ли в древности первая любовь? Какие переживания испытывали наши далекие предки, оказавшись во власти любовной страсти?

Ответ на эти вопросы попробуем найти у Сапфо, современницы Архилоха, которую великий философ Платон назвал «десятой музой». Один из современных западных исследователей древней культуры писал о ней: «Сапфо, несомненно, принадлежит к числу величайших поэтических гениев всех времен. Ее песни на протяжении веков оставались образцом эротической поэзии, образцом, которому часто старались подражать, но с которым редко удавалось сравняться».

Поэтесса считала чистую радость жизни, особенно радость любви, тем счастьем, к которому должен стремиться человек. Ее стихи — откровенное исповедание яркой чувственности без всякого лицемерия. Когда читаешь строки ее стихов, создается впечатление, что Сапфо неведомо никакое другое божество, кроме богини любви.

Эпиграфом к ее стихам можно было бы поставить ее же слова, в которых она признается в своей пылающей страсти: «Эрос вновь мучит меня силой своей. Сладость и горечь в нем, могучем чудовище».

С такой пламенной силой, чисто по-женски, выражает первую потребность девушки в любви великая поэтесса древности. В другом ее стихотворении читаем:

Девушка чувствует приятное томление, потребность в прикосновении чужой руки, губ, незнакомого тела. Она одновременно жаждет и боится встречи с первой любовью. Любовь имела для обоих полов далеко не одинаковое значение: если в жизни мужчины она была второстепенной, то для женщины составляла собственно жизнь.

В те далекие времена (впрочем, как и во многих культурах и традициях до недавних пор, а у некоторых народов до сих пор) не было еще свободного знакомства и женитьбы по любви. Платон в своем проекте идеального государства предлагал, чтобы молодым людям хотя бы раз в год в дни общественных праздников в хороводах разрешали знакомиться друг с другом и находить друг друга по личной склонности и симпатии. Но в условиях городской жизни такое предложение звучало как утопия. В Афинах молодая девушка не могла выйти на улицу без строгого присмотра и надзора, да и на улице не отваживалась поднять глаза. «Любовь», «склонность» были для нее абстрактными словами. Отец выбирал ей жениха по собственному усмотрению, а во многих знатных семействах подходящий супруг намечался девочке сразу после рождения.

В деревнях, где девушки с ранних лет помогали старшим во всякой работе по дому и вне дома (в пору жатвы или во время уборки винограда) и где они сами должны были пасти мелкий скот, дело обстояло совершенно иначе.

С давних пор свидания любили назначать возле колодцев. Это было идеальное место, где молодой человек мог встретить свою девушку, а сват выбрать невесту.

«Ищи себе жену в богатом водой Удумми, у источников найдешь женщин, набирающих воду. Подожди там день, два или шесть дней; тебе не надо отправлять-ся в чужие края, чтобы найти себе суженую», — говорится в угаритском тексте 1200 г. до н. э.

У колодца можно было встретить девушек, близких по происхождению. Именно у колодца в Харране, в Арамейской земле, состоялась встреча первой любовной пары Библии:

«Когда Иаков увидел Рахиль, дочь Лавана, брата матери своей, и овец Лавана, брата матери своей, то подошел Иаков, отвалил камень от устья колодезя и напоил овец Лавана, брата матери своей. И поцеловал Иаков Рахиль, и возвысил голос свой и заплакал» (Быт. 29, 10–11).

Поцелуй, возвышение голоса и плач являются проявлением страстного чувства. Даже великие герои Гомера громким смехом и плачем выражали как радостные, так и горькие чувства.

«Уста возлюбленной моей подобны бутону, который я жажду открыть своими губами», — пел в незапамятные времена египетский пастух.

«От губ твоих мое тело трепещет, словно тростник», — вторила ему пастушка.

В шумерской любовной песенке девушка пела: «Возлюбленный, сокровище сердца моего, ты силен, словно лев, от поцелуя твоего кружится голова, хочу ласкать тебя, объятия твои горьки и сладки как мед».

Неотделимы от первой любви разлука, тоска, печаль и слезы. О них много говорится в пастушеских песнях, потому что с наступлением зимы пастухи уходили на новые пастбища, и никто не знал, увидятся ли снова пастух и пастушка следующей весной.

В одном древнеегипетском любовном стихотворении говорится о покинутой тоскующей девушке. Она сидит у колодца и смотрит, как жук копошится в песке. Ее приятель пастух ушел со своим стадом. Девушка рисует на песке магический круг, втыкает в середину палку, обвязывает жука нитью и прикрепляет другой конец нити к палке. Она бормочет магические заклинания и следит, как черный навозный жук, который считался в Древнем Египте вестником судьбы, приметой счастья, медленно ползет по кругу, как все короче становится нить. Девушка молит богов о том, чтобы точно также сократилось расстояние от нее до возлюбленного.

Сходные чувства высказаны и в другом древнеегипетском стихотворении: «Ах, поспеши к сестре твоей, подобно газели, что мчится через пустыню; ноги ее дрожат, тело ослабело, и всю ее охватил страх. Охотники гонятся за ней, она не видна в облаке пыли, нет ей отдыха, покуда не переплывет реку, — и вот ты, наконец, в объятиях сестры твоей. Здесь ждут тебя любовь и счастье, друг мой».

Новых высот любовное чувство достигает у римских поэтов. В поэзии Катулла, Тибулла, Овидия, Горация и Вергилия любовь утончается и приобретает неведомые ранее свойства.

Катулл, один из крупнейших неотериков (римских поэтов середины I в. до н. э., впервые утвердивших подход к литературе как к искусству), в своей поэзии воспел и прославил не только культ дружбы, лишенный оттенков прежних официальных «дружб», как, например, у Цицерона. В его строках — легкая игривость, вместе с которой в поэзию впервые пришли обычные житейские темы, понятие «досуга», противопоставленного «делу».

Неменьший интерес представляют любовные элегии Катулла, благодаря которым поэт вошел в историю мировой поэзии. Полные безудержной страсти и поэтической выразительности, они представляют собой историю пережитой поэтом любви к Клодии — прекрасной, но легкомысленной замужней сестре народного трибуна, Клодия, воспетой им под именем Лесбии. Свежесть и естественность мыслей, неподдельные чувства, сочетание нежности и язвительности — все есть в поэтических строках Катулла, певца любовного изобилия и неумеренных страстей.

Как и большинство других римских поэтов-лириков, Катулл вел разгульную жизнь. Он вращался в кругах молодежи, которая все прощала, потому что сама делала то же самое. Любовные песни Катулла за две тысячи лет не потеряли своей свежести и естественности.

«Для Катулла предмет поэзии только то, что он чувствует, — писал его немецкий переводчик прошлого столетия Прессе ль. — Он пишет стихи под властью ненависти или любви, радости или печали, передает исключительно настроение своей души, хотя бы и мимолетные. Потому от его стихотворений веет свежестью, они произведения минуты, непридуманные, безыскусственные. Изображает ли он порывы чувственности словами, откровенными до неприличия, бичует ли язвительными насмешками могущественных людей, как, например, Цезаря, — он всегда оригинален. В нем проявляются последние силы умирающего республиканского духа».

В своей жизни Валерий Катулл встретил женщину, которая не только влила глубокую печаль в его стихи, но и повлияла на всю его жизнь. Звали ее Клодия. Обычно римские поэты не называли в стихах настоящих имен своих возлюбленных, а сочиняли для них поэтический псевдоним. Так в произведениях Катулла появилась Ле-сбия. Аристократического происхождения, она принадлежала к патрицианскому роду Клавдиев и была сестрой Публия Клодия Пульхра, известного своей дурной славой и преследованием Цицерона.

Его сестра также была известна не только своей красотой, но и безнравственной жизнью. Она бесстыдно предавалась пламенной чувственности и своими чарами завлекла в свои сети многих знатных легкомысленных юношей, хотя и была замужем за Квинтом Метеллом Целером. Когда он внезапно умер во цвете сил и лет, распространились слухи, будто Клодия с помощью яда избавилась от супруга.

Будучи женщиной образованной, знакомой с греческой поэзией, Клодия и сама пробовала свои силы в поэзии. Возможно, именно поэтому она обращала свое внимание преимущественно на талантливых молодых людей и не пренебрегала никакими средствами, в том числе и материальной поддержкой, чтобы удержать их. возле себя.

Неравнодушный к женским прелестям, в один прекрасный момент Катулл, который был на семь лет моложе Клодии, попал во власть ее обаяния и очарования. Со всей своей горячей юношеской страстью он отдался ей, воображая, что только он один пользуется ее благосклонностью.

Но счастье Катулла длилось недолго. Однажды поэт узнал, что Клодия, находясь с ним в самых близких отношениях, состояла в интимной связи и с другими молодыми людьми. В порыве ненависти он решил бросить возлюбленную, но привязанность к ней оказалась намного сильнее чувственного порыва. Он долго колебался, потому что продолжал любить эту женщину.

Клодия сумела не только удержать Катулла рядом с собой, но и заставила любить по-прежнему, считать себя счастливым в ее присутствии. В его стихах снова зацвела любовь. Но возврат к прежним отношениям не был продолжительным. После очередной измены со стороны Клодии поэт принял твердое решение покинуть возлюбленную и не возвращаться к ней. В стихах начинает сквозить явное охлаждение к «падшей женщине», хотя страсть то и дело вспыхивает в нем с прежней силой.

Но Клодия не пала духом. Она пустила в ход все свои чары, все свое обаяние, чтобы вернуть к себе Катулла. Она видела и понимала, что поэт колеблется, продолжая ее любить.

И все же весной 57 г. до н. э., после четырех лет любовной связи, Катулл оставляет Клодию. Зная, что время лечит, он отправляется в провинцию Вифанию. Позже, когда он вернулся в Рим, Клодия попыталась снова сойтись с ним, но ее попытка не имела успеха. Катулл писал об этом:

Прежней любви ей моей не дождаться,

Той, что убита ее же недугом,

Словно цветок на окраине поля,

Срезанный плугом…

Сердечный роман Катулла оказался неудачным, но он сильно повлиял на направление его поэтического творчества, до того сильно, что многие критики продолжают делить поэтическое творчество поэта на три периода: до встречи с Клодией-Лесбией, во время любовной связи с ней и после разлуки. Как бы там ни было, но любовь этой женщины не только окрасила поэзию Катулла всеми цветами радуги, но и накинула на нее траурный флёр, от которого поэт не освободился до самой смерти.

Римские поэты воспевали любовь как величайшее откровение человека перед человеком. Прославляя обнаженное женское тело и посылая проклятия скрывающим его одеждам, они говорили не просто о телесной открытости. Они утверждали человеческую открытость вообще, ту распахнутость, которая должна была открыть влюбленным все друг в друге. О том же говорит и обнаженность античных статуй.

В любви для них все было естественным и не запретным. Потому и Овидий так прямо и откровенно писал об интимных подробностях любви в трех книгах «Любовных элегий», сделавших его знаменитым.

Он жил в золотой век римской литературы, был окружен славой талантливого писателя, достиг высокого служебного положения, но в один прекрасный момент должен был расстаться не только с городом, в котором жил и был счастлив, но и уехать в далекую область, на край империи, в город Томы на Черном море (нынешняя Констанца).

Историческое предание говорит о том, что причиной ссылки Овидия на окраину империи послужили его «Любовные элегии», которые якобы развращающим образом действовали на дочь и внучку императора Августа. Есть даже мнение, что легкомысленные воззрения поэта на любовь противоречили стремлению императора Августа бороться с упадком нравов. Во всяком случае любовный момент сыграл несомненную роль в изгнании Овидия, как и во всей его жизни, переполненной примерами любовного экстаза. В одной из своих элегий сам Овидий признавался:

Сердцем я мягким владел и стрелам Амура доступным,

Повод ничтожный во мне чувство любви возбуждал.

Чувственная любовь, которая у Тибулла прикрывалась завесой стыдливости, а у Проперция была открыта, как законное право мужчины, у Овидия приняла характер сластолюбия. Ни у одного другого римского поэта так ясно и откровенно не отражаются сладострастие и легкомыслие образованного общества, и «никто из других поэтов не отдавался с таким открытым увлечением, как он, сластолюбию этой эпохи изящества».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что поэт попал в сети своей собственной чувственности. Овидий был женат трижды. Первый раз он женился в раннем возрасте на девушке знатного рода. Сделал он это не по собственному желанию, а по требованию отца, который надеялся женитьбой вырвать сына из круга беззаботной молодежи, которая прожигала жизнь в безделье, постоянных кутежах и любовных утехах. Сам поэт позже так писал об этом:

Чуть ли не мальчиком мне недостойную женщину дали

В жены, но с нею мой брак краток, по счастию, был.

Расчет отца не оправдался. Овидий и после женитьбы не оставил прежний образ жизни. Будучи женат, он имел любовную связь с’женщиной, которую воспел в своих элегиях под именем Коринны. Овидий развелся с женой и женился вторично, но и второй его брак оказался неудачен. Причину последовавшего развода следует искать скорее всего в легкомысленности самого поэта, тем более, что о разводе на этот раз хлопотал не он, а родители его второй жены, хотя у нее и было от Овидия двое детей.

После развода поэт предался загулам. Он постоянно проводил время в обществе развращенной молодежи, в кругу которой занимал почетное место еще до женитьбы.

Наконец Овидий женился в третий раз. Странное дело, но с этой минуты жизнь его в корне переменилась. О прежнем разгуле и развратных кутежах не осталось и помина. Как тут не сказать, что перемена в жизни поэта была связана с Фабией, его третьей женой и преданной подругой, которая ни разу не изменила ему и оставалась с ним до конца жизни. До замужества с Овидием Фабия уже побывала замужем, от первого брака у нее была взрослая дочь. Принадлежа к знатному роду, она приблизила Овидия ко двору императора. Влюбленная в поэзию, она благотворно влияла на его поэтическое творчество и гордилась его славой поэта. Сам Овидий тоже не без умиления говорит о ней при перечислении своих жен:

И действительно, когда поэт был отправлен в далекую ссылку, Фабия не оставила его:

Поэт умер в изгнании, так и не дождавшись освобождения. Фабия не последовала за ним только потому, что на том настоял сам Овидий. Ему хотелось, чтобы жена осталась в столице и присмотрела за имуществом. И Фабия покорно исполнила его волю.

Ради справедливости следует сказать, что пример Фабии почти единичный случай в жизни великих поэтов древности. Немногие женщины до нее и после нее смогли подняться до такой самоотверженности и преданности.

Пример Фабии заслуживает внимания еще и потому, что Овидий не принадлежал к числу мужей, которые умеют приковать к себе женщину своей преданностью, верностью, обходительностью. Одно то, что ему принадлежала поэма «Искусство любить» — название которой так точно передают слова Пушкина: «наука страсти нежной», свидетельствует о том, что приковать такого человека к семейному очагу было подвигом. Тот, кто знаком с содержанием этой поэмы Овидия, наверняка знает, что в ней перечислены практические советы и средства, с помощью которых мужчина может завоевать любовь женщины, а женщина — любовь мужчины. Это произведение не оставляет сомнения в том, что его автором мог быть человек, искушенный в проповедуемой им науке, тем более, что порок везде рисуется им в самой соблазнительной форме.

Овидию также принадлежит и другая поэма, составляющая как бы дополнение и противовес первой, — «Лекарство от любви». В ней он учит, как избавиться от цепей Амура.

«Словом, это был человек, искавший в жизни одних только удовольствий, человек, для которого наслаждения составляли все содержание бытия, — писал о нем М. Дубинский. — Приручить такого человека и удержать на высоте, на которую он поднялся на крыльях таланта, сделать это, повторяем, — величайший героизм, и подвиг этот совершила его жена Фабия».

К опоэтизированным телесным тяготениям у Овидия прибавляются эстетические свойства. Это было связано с постепенным уходом в прошлое неразвитости личностного начала в человеке, узости связей между людьми. Личность начинала обособляться от общества, все больше осознавая свои частные интересы, которые выдвигались на первый план. Вслед за личностным обособлением резко углубляется любовное чувство. Любовь попадает под увеличительное стекло, постижение ее ценности становится более обширным. Любимый человек отделялся от других людей, в нем все было особенным и неповторимым. Вот почему в лирике появляется немыслимый раньше мотив верности в любви.

В античные времена любовь становится союзом двух полноценных личностей, которые неповторимы. Она также означает незаменимость. Поскольку все это происходило в эпоху господства патриархата, то любимая женщина была не просто одной из женщин. Для влюбленного мужчины она становилась Женщиной — воплощением всего женского рода. Поэтому совсем неслучайно именно на классический период античности приходится время наибольшей женской эмансипации. Давайте посмотрим на судьбу женщины того времени и попробуем сравнить ее с той судьбой и той ролью, которые выпали на долю нашей современницы.

На положении женщины сказались… завоеватель-ские походы Александра Македонского. Вызванная этими походами всемирно-историческая буря смела со своего пути все старое, отжившее и связала между собой не только разноплеменные народы, но и их культуры. Благодаря этому историческому обстоятельству новые взгляды проложили себе дорогу почти во всех областях мысли и даже в религии.

Смешение народов сопровождалось, в первую очередь, множественными смешанными браками. Сам Александр Великий после покорения Персии женился на Статире, дочери персидского царя Дария, положив начало массовым свадьбам между македонянами и персиянками, что должно было символизировать «примирение» двух народов.

Но не только представители царских и аристократических родов вступали в смешанные браки. В одном из древних папирусов можно прочесть о македонянине Махатасе и его жене Азии, которые жили около 250 г. до н. э. в Фаюме, к югу от Каира, современной столицы Египта. В то время как муж оставался верен греческим богам, своей жене он позволял поклоняться сирийской богине Кибеле. Их дети стали молиться как Зевсу, так и Кибеле. В другом папирусе говорится о том, что македоняне не только не запрещали своим женам молиться прежним богам, но порой и сами молились вместе с ними. Так был сделан первый шаг к женской эмансипации.

В представлениях тогдашних людей человек являлся микрокосмом, миром в малом, а космос — макрокосмом, человеком в большом масштабе. Одновременно с расширением географических горизонтов происходило расширение человеческой мысли, возникало новое гуманистическое представление о жизни. Принцип этого гуманизма сформулировал современник Александра Македонского, греческий драматург Менандр: «Бог один для всех — и для свободного, и для раба»; «Ни один человек мне не чужд, ибо от природы все люди равны». Менандру принадлежит и такая знаменитая фраза: «Что за славное существо человек, когда он человек». В представлении Менандра, цивилизованная сущность человека лежит в основе идеала «homo humanus» — «человечный человек». Он на равных правах включал в это понятие и женщин, и рабов. Острый наблюдатель человеческого поведения и страстей, он снисходительно относился к людским слабостям и проявлял глубокое понимание женской натуры.

С психологической точки зрения женщину открыла эпоха эллинизма. Измененное положение женщины неизбежно повлекло за собой и новое отношение к браку. Философ Аристотель, воспитатель и домашний учитель Александра Македонского, призывал пересмотреть взгляды на женщину и на брак. Он утверждал, что брак должен служить не просто получению потомства, а быть сообществом двух людей, объединившихся ради выполнения общих задач. Задачи эти разделены, работа у каждого разная; оба «помогают друг другу, при этом каждый вносит свой вклад в целое, находя в таком содружестве пользу и удовольствие». Брак имеет нравственную основу, если нравственны оба супруга; как ни различны их сущности, у каждого свое достоинство; такие отношения могут принести и телесную радость. Аристотель считал оскорблением «всякую любовную связь мужчины вне дома». Для нравственной чистоты человеку необходимо почитать богов, уважать родителей, хранить верность в дружбе и браке.

Другой древний философ, Плутарх, осуждал мужчин, которые наскоро женились, насладились женами, а затем отказались от брака ради увлечений на стороне или, сохранив брак, «не заботятся всерьез о том, чтобы любить и быть любимыми». В брачной связи существенна взаимная склонность. Настоящая любовь в браке означает, что нет моего и твоего «для тех, чьи тела разделены, но души едины и слиты, кто не хочет думать и не считает, что их двое». Плутарх пришел к выводу: «Любить в браке — большее благо, чем быть любимым».

Еще один древний мыслитель, софист Никострат, так охарактеризовал новое представление о браке: «Ни с кем не говорит мужчина о своих тайнах, кроме своей жены, и говорит с ней, как с самим собой, ибо душа у них едина».

Общее духовное обновление способствовало освобождению женщины. За триста лет до начала нашей эры эмансипация женщины достигла такого уровня, какого не знала древность и какого еще долго не могло достичь христианское общество. Освобожденная от отгороженного домашнего мирка, женщина получила возможность приобщиться к открытому для нее образованию. Она стала заниматься философией, которая до той поры считалась чисто мужским делом. Образованные ученицы стали часто и открыто появляться рядом со своими учителями как в учебных заведениях, так и во время их выступлений на улицах, рынках и площадях.

Древняя Академия связала платоновские идеи с пифагорейскими. Идеи при этом нередко выражались математическими понятиями. Объяснялось, что в основе мира лежит различие между единством и множеством, что из двух разных элементов можно сделать одно целое. Школа пифагорейцев, замкнутое религиозно-этическое сообщество, отличалась от других академий строгостью нравов и обычаев, чем привлекла немало женщин. Пифагореец Финтий учил: «И мужчине, и женщине присущи храбрость, разум и справедливость, только, в одних добродетелях больше приходится упражняться мужчине, в других — женщине». Он призывал женщин быть «скромными и благоразумными», одеваться просто, без украшений.

Новое свободное умонастроение выразила пифагорейка Феано. Вслед за Платоном она объявила единую нравственную меру для обоих полов: «У плохого человека нечистая душа, у хорошего — чистая. Ни хорошему человеку, ни богу не пристало брать что-либо у нечистого».

Последней пифагорейкой была Гипатия (370–415 гг. н. э.). Дочь математика Феона Александрийского, она руководила школой, учила математике, философии и писала книги, которые, к сожалению, до нас не дошли. Ее убили христиане-фанатики, школа же была сожжена.

Доступ к образованию изменил самооценку женщин той эпохи. Многие из них занимались не только науками и искусством, но также втягивались в политическую борьбу за власть. Но то ли излишняя поспешность в эмансипации, то ли чрезмерное честолюбие, то ли стремление к успеху позже открыли путь к разрушительным силам. Некоторые из коронованных женщин действовали с пользой, другие — наоборот, жертвовали благополучием страны ради своих, поистине «македонских», страстей.

Наиболее яркими представительницами из замечательных женщин той эпохи стали Арсиноя и Клеопатра.

В возрасте 38 лет Арсиноя вышла заму за своего 30-летнего брата Птолемея II. Именно она побудила младшего брата к вступлению в брак, проявив полное пренебрежение к обязательному запрету в обществе на инцест. Придворный поэт Феокрит в своей хвалебной песне сравнил эту связь с браком Зевса и Геры, которые тоже были братом и сестрой. Он назвал это таким же исключением, какие дозволены только богам.

Сам Птолемей II Филадельф был не столько крупным полководцем, сколько государственным деятелем. Он обеспечил экономический подъем своей стране и привел ее к такому благосостоянию, которого она прежде не знала. Птолемей покровительствовал наукам, искусствам и культуре, превратил свою столицу Александрию в один из важнейших центров античного мира.

Арсиноя фактически правила вместе с ним. Она взяла на себя значительную часть государственных дел. Одно время она даже царствовала над фракийцами, македонянами и египтянами. Благодаря ей Птолемей осуществил замечательные культурные начинания. Так, в столице Александрии на государственные средства был основан Мусейон. Это был не музей, а своего рода исследовательский институт, в котором на самом современном для той поры уровне занимались не только поэзией и философией, но также астрономией, математикой, ботаникой и зоологией. На территории Мусейона находилась знаменитая Александрийская библиотека, в хранилищах которой было около 500 тысяч свитков. Именно Арсиноя привлекла в Му-сейон лучшие умы своего времени и вела там дискуссии с учеными и поэтами. Для обширной библиотеки были сделаны списки со всех известных произведений греческой классики и переведены на греческий язык иноязычные книги, в том "числе Библия. По легенде, свитки произведений античных авторов были переданы в Александрию для переписи афинянами, которые запросили за них непомерно высокую цену в качестве залога. Птолемей согласился заплатить, но не вернул свитки обратно в Афины.

Многие открытия впервые были сделаны именно в александрийском Мусейоне. Так, одним из хранителей библиотеки был ученый Эратосфен, который при составлении карты Земли впервые начертил сетку из семи параллелей и семи меридианов, пересекавшихся под прямым углом. Чтобы вычислить радиус Земли, он отправился на остров Родос и в город Сиену, где произвел ряд астрономических наблюдений. Несмотря на примитивные средства измерения, ученый допустил при вычислении окружности Земли и ее диаметра сравнительно небольшую ошибку — против действительной длины земной оси погрешность Эратосфена составила всего 75 км. Другой александрийский ученый, Евклид, своим математическим сочинением «Элементы» положил начало систематическому изучению этой науки. Его труд был главным источником для изучения математики вплоть до XIX в. А живший в Александрии изобретатель Герои своими работами далеко опередил свое время. Он был первым, кто построил паровую машину, повторное изобретение которой в XIX в. совершило настоящий переворот в промышленности. Далеко шагнули в Александрии и естественные науки. Астроном Аристарх Самосский еще в III в. до н. э., за 1700 лет до открытия Коперника, пришел к выводу, что Земля — шар, который вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца одновременно, так же, как и другие планеты. Большинство древних ученых считали его безумцем, но Аристарх Самосский был непреклонен в отстаивании своей правоты. Ученик Аристотеля — Теофраст, живший в Александрии, заложил основы ботаники. В своем объемном труде о растениях он дал подробное описание всех известных ему экземпляров и показал зоны распространения растений в зависимости от климата и почвы произрастания. Александрийские медики стояли у истоков развития таких наук, как анатомия и хирургия. Врач Герофил был первым, кто в древние времена производил анатомические исследования на трупах людей. Благодаря ученым-врачам в столице Египта появились первые в мире больницы и прообразы аптек при них. Как специализированный вид медицинского учреждения аптеки были открыты значительно позже, в тех же странах Востока, но уже в средние века.

Эллинизм как всемирно-историческое явление достиг вершин в области политической, социально-экономической и культурной во времена Арсинои. Позже начался упадок эллинистических государств в результате соперничества между ними и внутреннего разложения. Конец эллинизму положили римские завоевания. Однако в последнем акте этой драмы на исторической сцене неожиданно появилась еще одна великая египтянка, наследница Птолемеев, — Клеопатра VII. Пожалуй, она была самой знаменитой и вызывавшей больше всего споров царицей той эпохи.

Судьба этой женщины тесно переплетена с историей двух величайших держав античности — Египта и Рима. Если судить по изображениям на монетах, то она не была слишком красива, но, очевидно, компенсировала этот недостаток очарованием и умом. По словам Плутарха, ее красоту «саму по себе нельзя было назвать несравненной или непременно пленяющей любого, кто видел ее. Однако, общаясь с ней, невозможно было противиться ее очарованию; очаровывали и облик ее, и искусство в речах, и пленительное обхождение».

Клеопатра родилась в Александрии. Здесь она посещала уже упомянутый Мусейон, изучила шесть языков, была всесторонне образованной женщиной того времени. Единственная из всех Птолемеев, она свободно говорила по-египетски и знала местные культы, чем снискала любовь народа.

Как и Арсиноя, Клеопатра вышла замуж за своего брата Птолемея ХІП. Но уже в самом начале ее пребывания у власти в государстве начался политический кризис, вызванный несогласием высоких сановников с методами правления царицы. Целеустремленная и волевая женщина, Клеопатра не пожелала склониться перед требованиями царских чиновников. Окружение ее слабого брата-супруга добилось изгнания Клеопатры. Это произошло в 48 г. до н. э., когда в Египте высадился римский полководец Юлий Цезарь, чтобы выступить «посредником» в конфликте. 52-летний Цезарь был очарован 21-летней египетской царицей и вернул ей власть над страной.

Римские писатели не поскупились на самые унизительные сплетни в адрес Клеопатры: она была объявлена «безнравственной» и «распутной». Но гордая египтянка никогда не дарила свою благосклонность кому попало и была очень разборчива в своих отношениях. Прежде всего она была политиком и, даже плененная духом «великого римлянина», помнила о своих политических интересах.

В 47 г. до н. э. Клеопатра родила Цезарю сына Цезариона. В том же году Цезарь покинул Египет и был коронован римским сенатом первым императором Римской державы. По его приглашению Клеопатра прибыла спустя три года в Рим, чтобы показать отцу сына и продолжить прерванную совместную жизнь с Цезарем. Но связь, которая могла изменить мировую историю, прервалась со смертью Юлия Цезаря, который был убит 15 марта 44 г. до н. э. в результате заговора, подготовленного его бывшими единомышленниками и сенатской аристократией.

Клеопатра чуть было не стала римской «императрицей», а сын двух великих родителей, потомок греко-македонских кровей, — правителем объединенных держав. После убийства Цезаря Клеопатра была вынуждена вернуться на родину. На этом, однако, ее связь с Римом не прервалась.

Трон и сама автономия Египта вновь оказались под угрозой, когда в 41 г. до н. э. здесь появился полководец Марк Антоний. Он был вторым человеком в Римской империи и делил власть с будущим императором Августом (тогда его еще звали Октавианом). Октавиан осуществлял управление над западными областями государства, Антоний — над восточными. По прибытии в Египет Антоний преследовал корыстные интересы, но, увидев египетскую царицу, пленился ею еще сильнее, чем Цезарь. В тот момент ему было 40, а ей — 28 лет. Несмотря на то, что Антоний уже был женат на сестре Октавиана, Октавии, он взял Клеопатру в жены. Согласно римским законам, это было двоеженство, но с точки зрения восточного права — явление абсолютно нормальное.

Конечно, заключая брачное соглашение с египетской правительницей, Антоний оставался расчетливым политиком, преследовавшим собственные интересы. Он надеялся на то, что громадные сокровища Египта и преданные легионы помогут ему одолеть главного политического конкурента на родине — Октавиана. С помощью Клеопатры Антоний хотел осуществить свою юношескую мечту — стать вторым Александром Македонским и завоевать весь Восток. Однако и Клеопатра не была обделена в этом браке. В качестве свадебного подарка римский полководец преподнес ей богатые области Крита и Киликии. Таким образом Египет получил важные экономические и военные опорные пункты за пределами государства.

В том же году Антоний начал давно задуманную войну против парфян, которая закончилась полным разгромом его армии. Историки уподобляют неудачную парфянскую кампанию с наполеоновским походом на Россию. Потерпев полное поражение на Востоке, Антоний в закрытой повозке бежал в Александрию. Клеопатра, выехавшая навстречу, привезла ему деньги, одежду и великодушно предоставила в распоряжение супруга другие средства для подготовки нового, еще более крупного похода против парфян.

Но было слишком поздно. Неудача парфянской кампании, а также унижение, которое претерпела его сестра в результате двоеженства Антония, побудила Октавиана к решительным действиям. Он мобилизовал все военные силы Рима на суше и на море. Морская победа Октавиана над Антонием близ Акция решила исход борьбы двух политиков за первенство в римской политике и ознаменовала конец драмы египетской царицы. Характерно, что войну Рим объявил Клеопатре, а не Антонию. Это ее Рим считал врагом номер один, это она подговорила Антония отделиться от империи и угрожала мировому господству Рима!

Будучи женой Антония, Клеопатра не забыла о Цезаре. Доказательством ее верности «великому римлянину» можно считать уже тот факт, что в своем завещании она объявила Цезариона полноправным наследником своей политической власти. Возможно, этот потомок македонян и римлян, соединив в себе высокие способности отца и матери, сумел бы превзойти родителей. Но Август после победы под Акцием приказал казнить 18-летнего юношу.

Клеопатра — не первая из женщин, которая в своей переменчивой жизни нашла вторую любовь или еще раз вышла замуж. Она не забыла своей первой любви и тем не менее 12 лет питала благосклонность к Антонию. Антонию она оставалась верна даже в такой тяжелый момент, когда дальнейшая судьба ее страны оказалась под угрозой римской колонизации. Еще перед тем, как Антоний покончил жизнь самоубийством, Октавиан через посредников пытался уговорить Клеопатру убить супруга. Взамен он обещал ей полное прощение и сохранение власти над Египтом. Но гордая египтянка отказалась. В преддверии неминуемой гибели царица устроила великолепный праздник в честь дня рождения своего возлюбленного. Она обожествляла Антония, видела в нем бога Осириса, который умирает по осени и каждую весну возрождается; в себе же она видела Исиду, которая ищет умершего возлюбленного и находит.

После смерти Антония Клеопатра не дожидалась, пока ее, как пленницу, отвезут в Рим и с позором проведут по главной улице города. Она последовала примеру супруга и покончила жизнь самоубийством. Трех детей Клеопатры, рожденных от Антония, взяла к себе на воспитание Октавия, сестра будущего римского императора Августа.

Следует сказать, что такое положение женщины в античном мире больше характерно для эпохи эллинизма, чем для эпохи Римской империи. Расцвет Римской империи приходится на первые века новой эры, когда зародилось и стало распространяться христианство, которое отводило женщине пассивную роль.

Говоря о любви в древности, нельзя не сказать несколько слов о моде того времени. Издавна любой женщине известно, что ее оценивают не только по природным качествам, достоинствам, характеру и уму. О ней судят и по ее туалету. Одежда была и остается зеркалом женской сути, зеркалом ее свободы.

Египетские женщины первоначально носили легкие полотнища «без верха», обернутые вокруг бедер. Позже в моду вошла полотняная одежда с глубоким вырезом и длинными бретельками, так что часть груди оставалась открытой. Легкое открытое одеяние не только подходило к тёплому климату, оно говорило о свободном положении женщины.

О свободном положении женщин говорит одежда женщин на Крите и в Спарте. На Крите женщины носили длинные узорчатые платья, которые оставляли грудь полностью открытой. Одеяние спартанки было таким, чтобы она могла широко шагать. Греческий поэт второй половины VI в. до н. э. Ивик высмеивал такую одежду, которая «бесстыдно открывает бедра».

Совершенно иная традиция существовала в Месопотамии. Там строгие обычаи требовали от женщин носить неуклюжие, похожие на длинный мешок, до самой щиколотки, платья и закутываться в покрывало.

Дождливое время года заставляло гречанок надевать шерстяные плащи, пеплосы, которые представляли собой плотные четырехугольные полотнища. В ночное время они играли роль одеяла. Их просто накидывали на плечи и закалывали булавками или застегивали пряжками.

Со времени индийского похода Александра Македонского греки узнали про хлопок — «древесную шерсть». Македонские войны привозили из Персии попавшие туда из Китая матово отблескивавшие шелка, которые продавались по баснословным ценам. Шелковые одежды считались непозволительной роскошью.

Городская мода отличалась от деревенской. Зажиточные городские жители предпочитали греческую моду с восточными элементами. Уже в те времена женщины любили прилюдно покрасоваться в дорогих обновах. И. только сельские жительницы носили длинные простые одежды старинного образца.

Любое обновление моды, как теперь, так и в те далекие времена, вызывало возмущение у консерваторов. «Конец пришел добрым нравам! — читаем у римского философа Сенеки. — Торжествует бесстыдство в одежде! Мертвы добродетель и приличие! Человечество становится все хуже! Так говорили во времена наших отцов, так говорим мы сегодня, и тоже станут повторять завтра наши дети».

В Римской империи крайне дешевая готовая одежда почти вытеснила «домашний пошив». Крупные мастерские наводнили рынки унифицированной одеждой, не учитывавшей индивидуальность заказчика. Благодаря использованию рабского труда одежда стала дешевой. Желание быть как все превратилось для потребителей в необходимость быть как все.

Великолепие одежды дополнялось великолепием украшений, образуя единое целое. Украшения служили не только признаком роскоши, но и амулетами. Они должны были обеспечить человеку магическую защиту, поэтому мужчины тоже носили многочисленные украшения.

Египтяне, верившие в потустороннюю жизнь и будущее воскресение, клали в могилы драгоценности из золота. Уже в древнейших пирамидах были найдены изделия редкостной красоты, настоящие шедевры ювелирного искусства и вкуса: браслеты, ожерелья, бусы, цепи, пояса, диадемы, заколки для волос — все из золота, украшенного слоновой костью, аметистами и бирюзой.

Но не только наряды были известны древней женщине. Она также знала толк и в косметике.

«Превратить старуху в молодую» — такими словами начинался один из косметических рецептов. Правда, египтянки понимали эти слова в буквальном смысле: красота означала для них вечную молодость. Найденные в захоронениях притирания, горшочки с косметикой, карандаши для глаз, ручные зеркальца говорят о желании женщин сохранить внешнюю привлекательность даже в потустороннем мире.

Греческие женщины заботились о красоте не только лица, но и всего тела, и использовали для этого купание и спорт. Для философа Платона косметика и ухо за телом — существенные предпосылки достойного человеческого существования.

Согласно Талмуду, женщина могла тратить на одежду и украшения десятую часть денег, предназначенных на ведение хозяйства. В древности у всех цивилизованных народов употребление косметики достигло такого уровня, что вполне выдержит любое сравнение с современностью. У великого греческого комедиографа Аристофана перечисляется каталог «средств красоты», где среди всего прочего называются: красители для волос, парики, румяна, сульфид свинца, мирра, пемза, косметика из водорослей, краска для глаз, золотой порошок и золотые украшения для волос, золотые сетки для волос, косметические мушки и многое другое, чему сегодня даже не нашли названия.

Говорят, что женщине столько лет, на сколько она себя чувствует. Как теперь, так и в древности ни одна женщина не склонялась перед напором лет, чтобы не казаться старше. Одна римская матрона, достигшая определенного возраста, писала своему зятю, который находился на острове Родос: «Пришли мне баночку родосской медовой мази, которая так хорошо снимает морщины у глаз».

И все же, несмотря на приведенные факты, женщина в большей степени оставалась несамостоятельной в своих чувствах и поступках.

Человек — это прежде всего мужчина или женщина. Они различаются как своими индивидуальными чертами и способностями, так и устройством тела и множеством связанных с этим функций. Поэтому древние философы делили людей на два типа: мужской и женский. Им приписывались разные душевные свойства и особенности, неодинаковые задатки и характер. Ученик Платона и учитель Александра Македонского философ Аристотель вообще утверждал, что существует только один тип: мужской. Женский тип он определял как негативную форму. Для него женщина является женщиной лишь из-за отсутствия мужского начала. Отсюда проистекают все ее слабости, ее неуравновешенность, чувственность и чувствительность. (Точка зрения Аристотеля примечательна тем, что она во многом оказалась решающей при определении отношения к женщине христианской эпохой.)

Противоположность мужских и женских черт характера, которые в той или иной степени есть у каждого человека, интересовала психиатра К. Юнга. Мужское начало в женщине он обозначил как «анимус», а женское начало в мужчине — «анима». Из физиологии известно, что как в мужском, так и в женском организмах содержатся гормоны противоположного пола. Следовательно, в подсознании каждый мужчина таит в себе «внутренне женское», а каждая женщина — «внутренне мужское». «Анимус» и «анима», по К. Юнгу, порождают полярность характеров мужчины и женщины с положительными и отрицательными чертами. Юнг в одной из своих книг приводит случай с пациенткой, которая считала себя особенно нежной, чувственной и женственно-мягкой. Но когда врач обратил ее внимание на присущие ей мужские черты, она в возмущении покинула клинику и больше никогда не обращалась туда за помощью.

Евреи, как и греки, считали себя особым народом, избранным, превосходящим «варварские» народы. Но и у них каждый благочестивый еврей ежедневно повторял молитву: «Благодарение господу за то, что сотворил меня язычником, непросвещенным и женщиной». Только мужчина в их представлении обладал способностью возвышаться духовно и постигать бога.

Такое же отношение видим и у Сократа: «Три вещи можно считать счастьем: что ты не дикое животное, что ты грек, а не варвар, и что ты мужчина, а не женщина».

Соломону, который считался у евреев мудрейшим из царей и который имел в своем гареме более тысячи жен, принадлежит фраза: «Горше смерти женщина».

Сократ, которого греки почитали мудрейшим из мудрецов, однажды сказал: «Лучше чаша с ядом, чем Ксантиппа».

Окарикатуренный учеником Сократа — Ксенофонтом, образ Ксантиппы, жены Сократа, дошел до наших дней. Но еще во времена античности он приобрел такую известность, что многие люди стали считать, что все женщины — по сути своей Ксантиппы. Все античные комедии полны насмешек над женщинами, острот в духе казарменного юмора. Они должны были утвердить в мужчинах — а основную часть зрителей античного театра составляли именно они — чувство превосходства, питать их фантазии и цинизм в отношении женщин.

Греческие драматурги изображали только эротические отношения и не уставали все в новых вариациях описывать всевластие любви в ее двойственности — как высшего блаженства и жгучего страдания. Мужчины черной краской изображали на сцене характеры немногих женщин, которые причиняли им только страдания. У них даже почтенные жены втайне думают лишь о любовных интригах и изменах. Все они гетеры.

Когда знакомишься с памятниками античной литературы и письменности, не может не поразить последовательность, с какой греческие философы изгоняли из представлений о любви и браке все личные чувства. Как выразился Ф. Ницше, они «обрекали женщину на растительное существование». Упомянутый философ Аристотель, передовой мыслитель своего времени, писал: «Женщина является женщиной в силу отсутствия мужских свойств. Мы должны видеть в женщине существо, страдающее природной неполноценностью».

Для Платона, учителя Аристотеля, подчиненное положение женщины определялось природой и находило свое историческое выражение в государственной и общественной структуре. У Менандра, который писал о женщинах, в общем, положительно, тоже срываются иногда злые слова в их адрес: «Среди странных животных, населяющих сушу и море, поистине ужаснейшее животное — женщина». У Гиппонакта Клазоменского, поэта родом из Эфеса, встречаем такое суждение: «Лишь дважды радует тебя жена: в день свадьбы и в день ее похорон».

Симонид из Аморга сочинил «Зеркало женщин», в котором под видом басен о животных с резкими нападками обрушился на женщин. Он анализировал десять женских типов, сравнивая женщин с вонючими, ленивыми, безмозглыми, злыми, тявкающими, прожорливыми, франтоватыми, находящимися с состоянии течки животными. Исключение было сделано только для тех женщин, которые без устали трудятся и умножают благосостояние семьи.

Я привела только несколько наиболее типичных высказываний древних мужчин, которых и поныне принято считать великими. С чем было связано подобное отношение к женщине и чем оно было вызвано? Только ли личный неудачный опыт приводил к появлению столь ярых женоненавистников?

Если повнимательнее присмотреться ко всем этим высказываниям, то непременно можно заметить одну характерную особенность: и философы, и писатели по большей части говорили о женщинах во множественном числе. Они обобщенно высказывались о женской душе, женском начале. Поэтому, как мне кажется, причиной унижения и оскорбления женщины являлись глубоко укорененные в мужском сознании религиозно-мистические мотивы.

По представлениям древних народов Зевс являлся олицетворением Неба (небёсного отца), а его супруга Гея — олицетворением Земли (матери земли). Следовательно, небесное начало было мужским началом, а земное — женским. Но так сложилось лишь в исторические времена, когда на смену матриархата пришел патриархат. В архаичные времена олицетворением Неба была небесная мать, женское божество. Религиозно-мистические мотивы, о которых я упомянула, восходят именно к архаическим временам, а в эпоху патриархата были связаны с эротическим влечением и попыткой противиться ему. Ведь эротика издревле являлась как естественным законом бытия, так и одним из источников религии.

Именно поэтому с древнейших времен при храмах жили храмовые рабыни, которых в Малой Азии и Израиле называли «посвященными богу», а в Греции — «иеродулы». Уже в упоминавшемся нами «Эпосе о Гильгамеше», который возник 4 тысячи лет назад, содержится совет, обращенный к мужчине:

В древности считали, что храмовые рабыни через любовь способны привести человечество к культуре и цивилизации. Но мужчина требовал от религии не только заботы о душе, но и о чувствах. Он был убежден, что жизнь коротка, трудна и мучительна, а будущее неизвестно, поэтому нужно радоваться редким часам праздника с песнями, танцами и «возвышением сердца» — совокуплением за определенную плату с храмовыми рабынями.

В Древнем Вавилоне при храмах были устроены специальные храмовые школы для девушек. В них обучали не только пению, танцам, игре на струнных музыкальных инструментах, культовым ритуалам, но и искусству любви. Богини вавилонян Инана, Нинту, Иштар и Анат почтительно именовались «небесными иеродулами». В Вавилоне были состоятельные иеродулы из лучших семей, которые могли выходить замуж, получая при этом статус законных жен. Будучи «посвященными», они не имели права рожать детей. Для этой цели они приводили мужу служанок и усыновляли детей.

Надеюсь, читатель понимает, что нельзя подходить к рассмотрению вопроса о культовой проституции с позиций современной морали.

«То, что в сфере влияния христианской религии считалось «греховным», а именно половое удовольствие, в древневосточных религиях связывалось с самой природой, — пишет И. Зайберт. — Половое соединение считалось культовым священным действием и в своем сакральном значении не предполагало ничего непристойного или аморального. Религия, представлявшая богов в антропоморфном виде — они и ведут себя как люди, в том числе и по части любви, полового желания, — находила место и для сексуальности, причем с такой открытостью, какую сейчас нам трудно представить. Житель древнего Востока говорил о любви и зачатии у богов и людей без робости и без моральных опасений, в соответствии со своими специфическими, совершенно естественными представлениями».

К сожалению, замечает автор этих строк, большое количество древних клинописных табличек пылятся в подвалах многих музеев мира по причине своей чрезмерной эротической откровенности. Ученые считают, что современным людям незачем знать такие «непристойности». Даже такой фразе, как эта: «Я хочу при свете луны играть-В любовные игры; на чистом роскошном ложе я хочу распустить тебе волосы», пришлось ждать восемьдесят лет, чтобы ее опубликовали.

«Примерно за десять тысячелетий до нашей эры, когда еще не существовало письменности, человек начал без ложной стыдливости изображать культовое «возвышение сердца», чтобы магически способствовать плодовитости человека, плодородию животных и растений, — пишет Е. Вардиман. — На бронзовой табличке, которая сейчас находится в Берлинском музее Передней Азии, изображено культовое объятие. «Посвященная» девушка лежит на каменном алтаре примерно 80 см высотой. Ноги ее покоятся на плечах стоящего перед ней мужчины, который совокупляется с ней, держа ее за руку и бедро. Следует обратить внимание: она лежит на алтаре! Он исполнен сознания, что на алтаре совершается священнодействие. По-видимому, любовный акт совершался в таинственном полумраке, сопровождаемый музыкой и песнопением. При этом посетителя называли нежно «женихом» богини или ее представительницы».

«Я хочу украсить ложе свое и себя. Он положит свои руки в мои, он прижмет сердце свое к моему. Рука в руке — сон его так отраден, сердце к сердцу прижато — упоенье так сладко», — пелось в одной шумерской культовой песне.

Высшие жрицы в таких храмах были знатного происхождения, нередко представительницы царского дома. На найденных в Южной Аравии стелах с надписями говорится, что вожди племен посвящали своих жен и дочерей в верховные жрицы и невесты бога. Но это не значит, что после этого они превращались в гетер. Так древний человек стремился заручиться не только благосклонностью верховных божеств, но и обеспечить себя, свою семью и свой род плодовитостью и богатством в настоящем и будущем.

Низшие служительницы храмов набирались из числа подкидышей или обедневших женщин, которые не сумели расплатиться с долгами, а также из девушек средних и низших слоев населения. Бедность и в те далекие времена была одной из главных причин, по которой женщины и молодые девушки становились храмовыми иеродулами.

«Мой муж умер. В стране голод. Поэтому я отметила обоих моих детей знаком звезды Венеры и доверила госпоже. За это она даст им пропитание», — говорит вдова в одном вавилонском тексте 550 г. до н. э.

Но храмы не могли принять всех дочерей обедневших горожан и вдов. Постоянные войны и экономические неурядицы истощали средние слои. Поэтому получившим отказ приходилось зарабатывать себе на жизнь заурядной проституцией. Назойливо себя предлагая, девушки и женщины сбивали храмовые цены. Так вскоре стерлись границы между сакральной и обычной проституцией. Детей стали продавать так много, что обедневшие родители были рады, когда могли их задаром отдать в публичные дома или школы, где обучали этому ремеслу.

С ростом городов увеличивалась бедность и все больше падали нравы. Очень быстро количество проституток стало так велико, что «храмовым» гетерам приходилось конкурировать с уличными иеродулами. В некоторых городах даже начали издаваться законы, согласно которым запрещалось проституткам под угрозой строгого наказания закутываться в покрывало и не вводить в заблуждение мужчин (закутанными в покрывало ходили замужние женщины). Точно также ни одна городская жительница не должна была выходить на улицу с непокрытой головой, чтобы не выглядеть «свободной» женщиной.

Местом встречи нижних слоев общества были кабаки и постоялые дворы. В кабачке мужчины получали двойное удовольствие: они утоляли здесь и жажду, и похоть. В одной шумерской песне пелось: «О боже, как сладко питье юной девы, как сладко ее лоно, сладко, как опьянение…»

Среди содержательниц питейных заведений древнего мира самой знаменитой была ханаанеянка Раав из Иерихона. По легенде, она спрятала в своем заведении у городской стены двух израильских соглядатаев. Один рабби в Талмуде восхвалял ее двойственную природу: хотя Раав «ослабила тысячи мужчин распутством и плохим вином, но две души она спасла, и поэтому ее надо причислить к святым».

В эпоху, когда воцарился лозунг: «Кто не наслаждается, тот сам не может усладить», потребность в публичных домах была очень велика. В Помпеях, где едва насчитывалось двадцать тысяч жителей, во время раскопок было обнаружено семь публичных домов. На одном из них была надпись: «Для любящих жизнь сладка, как для пчел»; на другом надпись гласила: «Здесь обитает наслаждение».

С развитием культуры появился слой изысканных гетер (это греческое слово означает «спутница»), которые играли важную роль в греческом обществе. Они отличались не только изысканной красотой, но были довольно образованными: превосходно разбирались в музыке, литературе, философии, политике и иных областях жизни. Лаиса из Коринфа была подругой и ученицей Диогена и сама считалась признанным философом. Диотима принадлежала к окружению Сократа и Платона, который с похвалой отзывался о ней и обессмертил в своем «Пире». Диотима из Мантинеи обогащала их новыми идеями. Почему после всех ученых споров в кругу мужчин именно слова Диотимы были признаны мудрейшими? Потому что она, как женщина, знала, что такое рождение, «ибо всякое творческое стремление к добру и красоте порождается жаждой продолжения жизни. Всякое рождение есть чудо, то есть проявление божественного в человеке, в том числе и когда речь идет и о зарождении и становлении в нас нравственности или опознании божественного».

Благодаря Диотиме Сократ пришел к пониманию любви как стремлению к прекрасному, под которым он понимал философию. Но для самой Диотимы прекрасное прежде всего было связано с сексуальностью.

«Не замечал ли ты, в сколь необыкновенном состоянии бывают все животные, когда они охвачены страстью деторождения? — объясняла она. — Они пребывают в любовной горячке сначала во время спаривания, а потом — когда кормят детенышей, ради которых они готовы и бороться с самыми сильными, как бы ни были слабы сами, и умереть, и голодать, только бы их выкормить, и вообще сносить все что угодно. О людях еще можно подумать, что они делают по велению разума, но в чем причина таких любовных порывов у животных?»

Изначальной космогонической силой для Диотимы являлся греческий бог любви Эрот. Его возлюбленная, Психея («душа») дополняла его. Поэтому для Диотимы Эрот был олицетворением стремления к формированию души и ума, потребностью продолжения прекрасного.

«Все люди беременны как телесно, так и духовно, и, когда они достигают известного возраста, природа наша требует разрешения от бремени. Разрешиться же она может только в прекрасном, но не в безобразном… Соитие мужчины и женщины есть такое разрешение», — поучала Диотима философа Сократа в платоновском «Пире».

Есть предание, что Диотима, имя которой по-гречески означает «Богобоязненная», в 429 г. до н. э., во время вспышки чумы, вымолила отсрочку болезни для афинян, за что позже была сделана жрицей.

В те времена, как и в наши дни, самостоятельности, образование, возможность развивать свои способности были доступны лишь такой женщине, у которой хватало мужества отказаться от брака и жить свободно. Она не только обеспечивала себя средствами к существованию, но и противостояла давлению общества, торгуя собственным телом. Та же женщина, которая желала жить без материальных забот, стремилась к законному браку. Как результат — она оставалась бесправной и необразованной. И что характерно: как и сегодня, в те далекие времена такая женщина, несмотря на все ее положительные качества, вызывала у мужчин насмешки и чувство презрения, в то же время как в честь гетер они сочиняли слова величайшего восхищения. Такие женщины нередко считались изображениями богинь.

Одной из знаменитейших гетер древности была Фрина. Благодаря своему ремеслу, она стала очень состоятельной женщиной. Она получила разрешение за свой счет восстановить разрушенные Александром Македонским стены города Фив и подарила своему родному городу Веспии знаменитый «Эрос» Праксителя. После этого великий художник изваял статую Фрины, которая стояла рядом с его «Афродитой» в храме Весты. В городе Дельфы также находилась статуя Фрины. Выполненная из чистого золота, она была названа киником Кратесом «жертвенным подарком эллинской разнузданности».

Во время одного из праздников Посейдона в Элевсине Фрина на глазах многочисленной публики обнаженной вошла в море, послужив Апеллесу прообразом для его «Афродиты Анадиоменской», а Праксителю — для «Афродиты из Книдоса».

Фрину обвинили в кощунстве за то, что она послужила моделью для «Афродиты Книдской». Тот, кто знал ее, улыбался, глядя на статую Афродиты, а видевшие статую — благоговейно смотрели на гетеру. Сотни тысяч паломников молитвенно простирали руки и посылали поцелуи мраморной статуе: «Афродита, прекрасная Афродита!» Но про себя они шептали: «Как ты прекрасна, Фрина, божественна твоя красота!»

Защитником Фрины на процессе о кощунстве был Гиперид. Когда ему не хватило слов, чтобы отвести нападки обвинителей-ханжей, он обнажил грудь своей подзащитной и воскликнул: «Вот, посмотрите!» И этими словами склонил на свою сторону престарелых судей: ослепленные ее красотой, они прекратили процесс.

Как гласит легенда, Фрина обычно тщательно закрывала свои прелести и никогда не пользовалась белилами и румянами, так что до старости сохранила свежий цвет лица и многочисленных любовников, которым, по ее же выражению, она «продавала отстой дороже, чем вино».

Только один из мужчин упорно противостоял ласкам Фрины — платоник Ксенократ. Однажды она пришла к нему ночью, но философ не поддался ее чарам. «Он не мужчина, а только изображение мужчины», — сказала после этого Фрина.

Замечателен пример и другой знаменитой афинской гетеры — Аспасии. Высокообразованная женщина, она была возлюбленной великого государственного деятеля Перикла, которому Афины были обязаны своим политическим и культурным расцветом («золотой век Афин»). Он сам признавался, что часто советовался с ней и учился у нее искусству риторики, что Аспасия влияла на форму и содержание его блестящих речей.

Ради нее Перикл расстался со своей первой женой. Аристократы-оппозиционеры протестовали против присутствия Аспасии, но не из-за ее прежнего ремесла, а из-за низкого происхождения. Обычно терпимые в религиозных делах, греки обвиняли ее в безбожии, под которым понимали угрозу существующему общественному порядку. Только благодаря защите самого Перикла Аспасия была оправдана.

В древности, как и в более поздние времена, мужчина считал себя способным к непринужденному общению, в чем было отказано женщинам. Как истинный патриарх, он позволял себе вступать во внебрачные связи и быть многоженцем. Женщина же, напротив, считалась легкомысленным существом, заслуживающим только недоверчивого отношения.

«Если бы можно было жить без жены, мы освободились бы от этого бремени, — заявлял в публичной речи один римский цензор в 30 г. до н. э. — Природа, однако, устроила так, что с женщинами жить крайне неудобно, но без женщин жить вообще нельзя».

Порой действительно бывает трудно понять, почему мужчине прощалось если не все, то многое, в то время как женщина попадала под суд за малейшее подозрение.

«Поистине, для женщин существует строгий закон, которому несправедливо подчинили их мужчины; ведь если мужчина тайком спускается с гулящей и если жена об этом проведает, ему ничего не будет. Но если жена всего лишь тайком выйдет из дома, для мужа это уже достаточный повод, чтобы развестись. Ах, если бы один закон был для мужчин и для женщин! Хорошая жена довольствуется одним мужчиной, почему же мужчина не довольствуется одной женщиной? Поистине, если бы мужчин судить по тому же закону, сейчас было бы больше вдов, чем разведенных женщин», — требуя от мужчин и женщин одинаковой верности, писал римский комедиограф Плавт.

Разводы существуют с тех пор, как существуют сами браки, но обвиняемой стороной на бракоразводных процессах всегда была женщина. Даже если ревнивый муж-обвинитель брал назад свое необоснованное обвинение, закон требовал чувствительно предупредить женщину. Муж был вправе для острастки отрезать жене либо нос, либо уши, либо палец руки; о полном оправдании или освобождении от наказания не могло быть и речи, как не могло быть и совершенно невиновных женщин.

Если обвинение мужа основывалось лишь на чрезмерной подозрительности и он не мог доказать никакой вины своей жены, тогда требовали ордалии — «божьего суда».

«В день, когда мужчина застигнет свою жену на месте преступления, она умирает от железного ножа; больше ей не жить, — говорилось в ассирийском законе. — Если же он лишь слышал от других про измену или подозревает ее, но доказать не может, он вправе потребовать божьего суда. Ее надо связанной бросить в воду. Если она выберется из реки, она оправдана. Стоимость ордалии должен возместить муж. Доносчик, который сказал: «Твоя жена тебе изменяла», но не смог этого доказать, наказывается сорока палочными ударами, кастрируется, и в течение месяца он должен работать на царя».

На Древнем Востоке к ордалии прибегали при малейшем подозрении. Закон Моисея устанавливал: «Если изменит кому жена… и не будет на нее свидетеля… и найдет на него дух ревности… пусть приведет муж жену свою к священнику и принесет за нее жертву… А священник пусть приведет и поставит ее пред лице Господне… и обнажит голову жены, и даст ей в руки… горькой воды, наводящей проклятие. И заклянет ее священник, и скажет жене: если никто не переспал с тобою, и ты не осквернилась и не изменила мужу своему, то невредима будешь от сей горькой воды, наводящей проклятие; Но если ты изменила мужу твоему и осквернилась, и если кто переспал с тобою кроме мужа твоего… да предаст тебя Господь проклятию и клятве в народе твоем, и да соделает Господь лоно твое опавшим и живот твой опухшим…» (Числ., 5: 12–21).

Похожая процедура существовала в Древнем Риме. В храме Юноны в Ланувии лежал камень, в котором было проделано отверстие величиной с кулак. В это отверстие подозреваемая в измене женщина должна была просунуть руку с едой. Если змея, обитавшая там, брала еду, женщину оправдывали; если же змея кусала женщину за руку или та сама от страха отдергивала руку, принималось однозначное решение о ее виновности.

С религиозной и моральной точки зрения особенно тяжким считался проступок, совершенный невестой или девственницей. Его ничем нельзя было искупить, даже «божьим судом».

«Наши предки были очень строги к тем, кто не соблюдал девственности, — сообщает афинский оратор 4 в. до н. э. Эсхин. — Если кто-то узнавал, что дочь его не сохранила, как то подобает до свадьбы, девственной крови, он приказывал замуровать ее вместе с жеребцом, чтобы она умерла с голода. В народе такие места называют «у жеребца и девушки».

Один из афинских законов цитирует знаменитый оратор Демосфен: «Если женщина уличена в измене, мужу не позволено жить с нею дольше. Если он все же так поступает, он бесчестит себя и лишается всех прав гражданина. Изменнице же не позволено больше посещать храм. Если она все же явится туда, с ней можно делать все, что угодно, не боясь наказания».

Вслед за тем Демосфен подчеркивает, что тот же самый закон позволяет мужчине изменять жене сколько угодно и оставаться в глазах общества порядочным и благочестивым человеком.

В парижском Лувре хранится остракон (надпись на черепке), в котором рассказывается о весьма своеобразной ордалии: женщина клятвенно заверяет коллегию жрецов, что она не спала ни с кем, кроме своего мужа. Этого письменного заверения болезненно ревнивый муж потребовал для предоставления в… потустороннем мире.

Какие права на развод были у женщин? Даже если она могла доказать, что ее муж душевно больной человек или очень жесток, что оставаться с ним опасно для ее жизни, она не могла помышлять о разводе.

В древности мужчина и женщина вступали в брак только для определенной цели, и если женщина не выполняла своих главных задач — обеспечение мужа потомством, сохранение и приумножение семейного имущества, у мужчины было полное право и обязанность прогнать такую женщину из дома и найти себе другую, которая, по его представлениям, отвечала всем требованиям.

Развод мог осуществляться без всякого юридического вмешательства, потому что сам брак не был юридическим актом. При разводе муж все решал по своему усмотрению. Ни о каком материальном возмещении или содержании женщина не могла и мечтать. Муж мог запросто выгнать жену из дома лишь за то, что она его «не слушалась», отказывалась с ним спать или не вызывала у него желания спать с ней, была бесплодной или рожала одних девочек, предохранялась от беременности, сделала аборт или потому, что ему больше нравилась другая женщина. У арабов муж мог выгнать жену из дома только за то, что в его доме случилось или могло случиться какое-то несчастье: за всякое несчастье, как хранительница очага, отвечала женщина.

«Изгнание» женщины из дома считалось самым большим наказанием после смертной казни.

«Когда муж изгоняет свою жену, он может ей дать что-нибудь, если сердце его этого пожелает. Если сердце его не пожелает этого, он не дает ей ничего. Она уходит в пустоту свою», — говорится в 37-м параграфе ассирийских законов.

«Она уходит в пустоту свою»! Для женщины это означало быть изгнанной в одиночество, полное отчаяние. Она становилась никому ненужной, сексуально несостоятельной, неполноценной, заклейменной, лишенной всяких средств на существование. Если у нее не было богатых родителей или родственников, к которым бы она могла вернуться (и то при условии, что они ее примут или согласятся оказать материальную помощь; имеются многочисленные примеры того, что из опасения испортить свою репутацию даже родители часто отказывались от дочерей), она вынуждена была зарабатывать на жизнь нищенством или проституцией.

В просвещенной античной Греции обычаи разводов были такими же, как на Востоке. Отношение к разводам несколько изменилось при браках с приданым. Они скреплялись договором, по которому муж обязывался в случае развода вернуть или возместить жене приданое со всеми процентами, а также ее долю в нажитом за годы брака семейном имуществе. Для мужчины это могло означать чувствительный материальный интерес, поэтому в поздней античности известно множество законов о разводе, но мало самих разводов.

В Древнем Риме граждане гордились тем, что за 500 лет со дня основания города здесь не было ни одного развода… Лишь начиная с эпохи Поздней Республики развод стал распространенным явлением, причем не только по инициативе мужа, но и жены.

«Ни одна женщина не постыдится развестись, потому что женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей, — писал по этому поводу Сенека. — Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».

Гордость римлян, однако, была мнимой. Истории известны многочисленные случаи, когда римские мужья, чтобы обойти неудобные для них законы, доводили жен до самоубийства. Тацит рассказывает, что претор Плавтий Сильван выбросил свою жену из окна спальни, а перед судом хладнокровно заявил, что после обильных возлияний крепко спал и не слышал, как его жена покончила с собой.

Экономический подъем и рост богатства аристократов стали одними из причин нравственной распущенности. Императоры даже вынуждены были издавать суровые законы против морального разложения в семьях. Но эти меры оказались малоэффективными.

«Какие бы ни издавались законы, простые люди жили, не ослабляя семейных уз, не меняя жен, не зная проблем с наследством, — читаем у того же Тацита. — Как раньше страдали от преступлений, так теперь страдают от законов».

Как и в нынешние времена, на бракоразводных процессах решались не только вопросы имущественного передела, но и вопрос о дальнейшей судьбе детей. Но в древности дела обстояли совершенно иначе: женщина была полностью бесправна перед законом и не могла даже претендовать на детей, которые как до, так и после развода принадлежали только отцу. Суровый закон не признавал за женщиной никаких материнских чувств, она должна была безропотно подчиниться. Философ Филон Александрийский высказывался против любых разводов, потому что «они влекут наихудшие последствия для детей».

После развода родителей ребенок терял разом и мать, и отца. Муж, который по закону имел над детьми полную власть, но не хотел заботиться о них дальше, мог подкинуть детей, продать или отдать кому-нибудь для усыновления — в зависимости от того, как захочет его новая жена.

Покинутая женщина теряла всякое уважение в обществе. Разведенная — означало своенравная, не желавшая покоряться мужу, восставшая против него и общепринятых норм поведения, против укоренившейся религиозной традиции. Хуже того, это была женщина, которая не могла выполнять свое женское предназначение — то есть сексуально несостоятельная. Ей было отказано во всяком женском чувстве, а потому невозможно было доверить воспитание детей.

Примером того, какие страсти может пробудить в женщине развод, служит греческий миф о Медее. Красавец Ясон отправился в Колхиду, на Черное море, чтобы вернуть похищенное у греков золотое руно. Пока он выполнял поручение царя Колхиды, царская дочь Медея влюбилась в белокурого атлета. Золотое руно стерег в роще бога войны Ареса дракон, с которым не могли бы справиться даже пятьдесят силачей. И только сила разума могла его победить. Таким замечательным умом обладала Медея, без помощи которого Ясон никогда не совершил бы своего подвига. Поверив обещаниям красивого чужестранца, Медея покинула родителей и последовала за ним в Грецию. Сначала они отправились в Иолк, где поженились и родили двоих детей, но спустя несколько лет Ясон попал в немилость, вынужден был покинуть город и поселиться в Коринфе. Там он снова храбро и преданно служил царю Креонту и завоевал благосклонность его дочери Главки, которая пообещала ему полную поддержку, если он на ней женится. Ясон охотно согласился развестись с Медеей, чувства к которой давно охладели. Для него брак с ней был выгодным делом, которое помогло достигнуть цели. Теперь, когда он надумал развестись с женой, дети Ясону уже не были нужны. Они стали обузой как для него, так и для новой будущей жены.

Но для Медеи дети были частью ее самой, она не могла с ними расстаться. Несчастная мать, одаренная от природы незаурядным умом, на какое-то время потеряла способность ясно мыслить. Ослепленная страданием, она убивает обоих сыновей и умерщвляет соперницу.

Таков истинный смысл греческого мифа. Впоследствии Ясон обрел черты великого героя, который сумел запрячь в плуг изрыгающих пламя быков, посеять зубы дракона и покорить азиатские царства. Медея же превратилась в мрачное ночное страшилище, демона, колдунью.

Судьбу покинутой женщины, которая поневоле стала детоубийцей, смог по-настоящему понять и описать лишь великий драматург Еврипид. Ему удалось создать достоверный и глубоко противоречивый образ Медеи со всеми ее положительными и отрицательными качествами. Положив в основу сюжета древний миф, Еврипид в своей драме раскрыл не только трагедию покинутой женщины, но и сущность той сложной эпохи, жестокие законы которой обрекли Медею на страдания и привели к трагическому финалу.

Несмотря на то, что события греческого мифа и драмы Еврипида описывают древнюю эпоху, положение женщины всегда оставалось бесправным. Это справедливо и по отношению к нынешним временам.