Тайны кремлевской любви

ЛЮБВЕОБИЛЬНЫЙ САТРАП

То ли 20-летняя бесплодная жизнь с первой женой и пятилетняя бесплодная жизнь с Еленой, то ли преклонный возраст Василия и молодость его второй жены, то ли все эти обстоятельства вместе послужили возникновению версий о том, что великий князь мог и не быть отцом Ивана IV, прозванного Грозным.

Одним из «подозреваемых» является будущий фаворит великой княгини — великокняжеский конюший князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский. Именно ему вскоре после смерти супруга «полностью отдастся» Елена. Иван Овчина станет фактическим управителем державы, а бояре, духовенство и князья будут вынуждены сносить его произвол.

Еще более невероятная и фантастичная версия предполагает, что отцом будущего первого русского царя и жестокого диктатора мог быть белорусский книгопечатник и просветитель Франциск Скорина. С целью рекламы своей издательской деятельности он мог побывать в Москве в самом конце 1529 г. В пользу такой версии может свидетельствовать и тот факт, что Скорина был вынужден поспешно и без видимых основательных причин покинуть Москву. Книги его по приказу Василия были сожжены.

Кто был отцом Ивана и его единоутробного брата Юрия — сам Василий III, фаворит Елены князь Иван Овчина или Ф. Скорина, мы уже никогда не узнаем.

(Нужно сказать, что подобный случай веком раньше произошел на родине Елены. Младший из 11 сыновей Ольгерда и тверской княжны Ульяны, внук Гедимина, великий князь Литовский в 1377–1392 гг. и король Польши в 1386–1434 гг., Ягайло был женат четырежды. С первыми двумя женами — Ядвигой и Анной — у него детей не было. После смерти третьей своей жены, Альжбеты Грановской, Жигимонт I, король Чехии, пытался посватать польского короля с чешской королевой Офкой.

Но этому браку воспротивился Витовт. На то у великого князя Литовского были веские причины. Параллельно с переговорами о сватовстве Ягайлы к Офке он тоже подыскивал кандидатуру в польские королевы среди белорусских шляхтянок и остановил свой выбор на троюродных сестрах своей жены Ульяны, дочерях князя Андрея Ольшанского. В один из приездов Ягайлы на родину Витовт как бы ненароком заехал в Друцк, к князю Семену Дмитриевичу. Увидев двух его племянниц, Василису и Софию, Ягайла забыл обо всяких переговорах. Взволнованный красотой девушек, король сказал великому князю: «Было у меня три жены — две польки, а третья немка, но наследников они мне не дали. Прошу же тебя, брат, сосватай мне у князя Семена его младшую племянницу Софью. Она из рода русского и, возможно, Бог пошлет мне наследника».

Витовт с удовольствием выполнил просьбу брата. Но князь Семен Друцкий ответил великому князю: «Государь великий князь Витовт. Король Ягайло твой брат, — коронованный великий государь, и для моей племянницы не может лучшей кандидатуры, как вступить в брак с его милостью. Но не стоит бесчестить старшую сестру, раньше выдавая младшую, а потому пусть бы его милость взял себе в жены старшую».

В ответ на это Ягайло передал через Витовта: «Сам знаю, что старшая более привлекательна, но у нее усики, а это значит, что она девушка крепкая. Я же человек старый и боюсь ей соблазниться».

Выход был найден в том, что за старшую из сестер, Василису, посватали князя Ивана Бельского. Только после этого Ягайло посватался к Софье. 24 марта 1422 г. они венчались в фарном костеле Новогрудка, и Софья Друцкая-Ольшанская, наследница полоцких князей, стала польской королевой.

Брак не сделал Ягайлу счастливым. Наоборот, он принес ему много переживаний и тревог. К моменту бракосочетания польскому королю было около 74-х (!) лет. По возрасту он годился в дедушки молодой супруге, которая заглядывалась на придворных ровесников. Поэтому неудивительно, что в одном из своих писем Ягайло просил совета у Витовта, что ему следует сделать, чтобы избавить молодую жену от мечтательности и легкомыслия. Ничего не придумав, Витовт посоветовал брату изредка морить Софью голодом.

Спустя два с половиной года Совместной жизни, 31 ноября 1424 г., Софья родила Ягайле сына, названного Владиславом. Через два года, в 1426 г., на свет появился второй сын — Казимир, умерший в младенчестве. Но в следующем году Софья родила еще одного мальчика, которому дали тоже имя — Казимир.

Ягайле шел 77-й год, поэтому нет ничего удивительного в том, что не только среди придворных поползли слухи о рождении Софьей сыновей не от короля, своего мужа, а от любовников. Кто с оглядкой, вполголоса, а кто и открыто стали называть имена придворных прелюбодеев.

Когда слухи дошли до короля, он засомневался в верности жены. Божбы и клятвы самой Софьи оказались для него неубедительными. Началось расследование, в результате которого многим молодым придворным рыцарям устраивали допросы с пристрастием — пыткой.

Витовт также проявил активность в расследовании вопроса. Он засадил в тюремное подземелье ближайшее женское окружение королевы и жестоким обращением добивался желаемого признания.

Но допрос, длившийся почти год, не привел к желаемому результату. Слухи о нем получили широкую огласку, а потому шляхта и бояре на сойме потребовали от королевы клятвы в невиновности. Софья принесла такую клятву, король Ягайла был вынужден примириться с женой. Впоследствии первый их сын в 10-летнем возрасте при опеке матери был избран польским королем под именем Владислава III (Ягайло умер 1.6.1434 г.). В 15-летнем возрасте он был избран королем Венгрии и в 21 год погиб в битве с турками под Варной. Второй сын в 1440 г. был избран великим князем Литовским, а спустя четыре года под именем Казимира IV стал королем Польши.

После смерти Василия III верховная власть сосредоточилась в руках его жены, Елены Глинской. Фактически же Московской Русью стал управлять ее фаворит — князь Иван Овчина-Телепнев-Оболенский — человек крутого нрава, который не останавливался ни перед какими злодеяниями, о чем свидетельствуют исторические источники. Можно сказать, что он некоторым образом повлиял на совсем юного тогда государя, поскольку тот к нему сильно привязался. В этот период совершались бесчинства, которых до тех пор московская земля не знала. Московская знать трепетала от страха, боясь словом или взглядом оскорбить любимца вдовствующей великой княгини. Сложилась такая ситуация, когда по одному лишь доносу человека могли лишить свободы и даже жизни. Брата покойного царя, Юрия, князя Дмитровского, по подозрению в неблагосклонности к Телепневу засадили в тюрьму, где он умер от голода в 1536 г. Другой брат, Андрей, князь Стариц-кий, опасаясь подобной участи, начал готовить восстание против самозванца, но был раскрыт, схвачен и задушен в том же году. Его жену и сына бросили в тюрьму. Вместе с ним было казнено также много бояр и боярских детей, которых обвиняли в сговоре с Андреем. Михаила Львовича Глинского, пытавшегося по праву близкого родства с великой княгиней вступиться за. еще уцелевших опальных бояр, подобно князю Юрию, тоже бросили в тюрьму и уморили голодом.

До поры до времени фавориту все сходило с рук, поскольку при нем Московское государство достигло определенных внешнеполитических успехов. Но вскоре боярство, желая избавиться от него, нашло единственный способ: Елена Глинская была отравлена, а Телепнева бросили в тюрьму, где он и умер голодной смертью. Тогда же был низложен и митрополит Даниил, который из стремления угодить великой княгине закрывал глаза на преступления ее фаворита.

Властью в Москве завладели князья Шуйские. Но в 1540 г. при содействии нового митрополита, бывшего троицкого игумена Иосафа, был низложен глава московского правительства Иван Шуйский, а вместо него поставлен его враг — боярин князь Иван Бельский, чье правление обещало много хорошего. Он не ставил свои корыстные интересы выше государственных. Более того, он наконец освободил из заточения племянника покойного великого князя Владимира Андреевича с матерью и многих других, попавших в тюрьму при Телепневе.

Своих противников Шуйских он не стал преследо-; вать. Но вскоре именно это послужило причиной трагедии Бельского. 3 января 1542 г. князь Иван Шуйский устроил заговор при содействии преданных ему бояр и, схватив Бельского, приказал его задушить. Изменник-митрополит был тотчас низложен, а на его место возведен новгородский архиепископ Макарий.

Но и этот священник не отличался преданностью хозяевам. Когда князь Иван из-за болезни передал правление своим родственникам, Макарий стал на сторону Юрия и Михаила Глинских, чем способствовал успешному захвату власти.

До самого момента коронации в начале 1547 г. Иван IV находился под опекой своих дядей. Несомненно, смутные события, которые происходили в государстве, не могли не повлиять на характер будущего государя. Однако более значительную лепту в его «духовное» развитие вносили Глинские. Своей жестокостью они мало чем отличались от Телепнева или Шуйских. Например, по их наущению Иван, будучи еще отроком, приказал схватить Андрея Шуйского и отдать на растерзание псам.

«В младенчестве с ним как будто умышленно поступали так, чтобы образовать из него необузданного тирана, — пишет Н. Костомаров. — С молоком кормилицы всосал он мысль, что рожден существом высшим, что могущественнее его нет никого на свете, и в то же время его постоянно заставляли чувствовать свое бессилие и унижение».

Никто не пресекал дурные наклонности будущего государя, когда тот был еще юношей. Забавы ради Иван любил бросать с крыльца или крыши животных и не без наслаждения наблюдать за их мучениями. Избрав себе в приятели сверстников из знатных семейств, он вместе с ними пьянствовал и развлекался быстрой ездой по городу. Однажды под копыта лошади попали люди, но это нисколько не смутило будущего московского правителя. Опекуны его хвалили: «Вот будет храбрый и мужественный царь!»

В этом смысле он оправдывал все ожидания родственников-опекунов. Подчиняясь сиюминутному расположению духа, Иван то возлагал опалы на сановников, то прощал их за вольности. Как-то раз, когда он выехал на охоту, к нему явились 50 новгородских Пищальников с жалобой на своих наместников, которые их притесняли. Государя-отрока взяла досада. За то, что просители прервали его развлечение, он приказал дворянам прогнать их. Но новгородцы не собирались уходить, не получив ответа. Между ними и людьми Грозного завязалась драка, и в результате несколько человек было убито на месте. Разозлившись, Иван приказал установить, кто научил Пищальников такому неповиновению. Поручение было возложено на дьяка Василия Захарова, сторонника Глинских. Он обвинил в подстрекательстве князей Кубенского и братьев Воронцовых. Федор Воронцов был любимцем государя, но даже это не спасло его: всем троим отрубили головы.

Иван Васильевич непременно желал венчаться царским венцом. 16 января 1547 г. он короновался в Успенском соборе. С этого момента он стал полноправным самодержцем Московской Руси.

Уже за первым государственным делом молодого правителя таился заложенный глубоко в подсознании страх, что он может лишиться власти. Его отец, Василий Иванович, долго был бесплоден, и на протяжении едва ли не всего его правления стоял вопрос о наследнике престола. Поэтому в начале 1547 г. по высочайшему повелению были приглашены со всего государства девицы, для того чтобы Иван Васильевич мог выбрать невесту из их числа.

Первой женой Ивана IV стала Анастасия, дочь окольничего Романа Юрьевича Захарьина, одного из предков дома Романовых. Венчалась царственная чета 3 февраля того же года.

Но женитьба не изменила характер царя. Он по-прежнему продолжал разгульную жизнь. Привычный разврат иногда принимал самые отвратительные и жестокие формы. Возможно, летописцы давали большой простор фантазии, изображая, как Скуратовы и Басмановы в приступах садизма заставляли крестьянских девушек совершенно обнаженными гоняться за курами и пронзали их стрелами. Даже монастыри в то время становились настоящими вертепами разврата. Именно при Грозном в Московское государство пришла такая болезнь, как сифилис, которая уже в XVII в. стала уносить сотни и тысячи человеческих жизней.

Анастасия Захарьина, первая жена царя, умерла в 1560 г. В июле в Москве случился страшный пожар, опустошивший всю Арбатскую часть города. От сильного испуга Анастасия, уже давно хворавшая, слегла в кровать и, несмотря на все старания лекарей и знахарей, в августе умерла.

Ее смерти предшествовали грозные придворные события. Со времени отстранения от власти Глинских главными опекунами царя были Сильвестр и Алексей Адашев. Но в 1559—60 гг. враги постепенно подвели Ивана к тому, чтобы он решительно сбросил с себя опеку.

Главными врагами Сильвестра были Захарьины, родные царицы. Они настроили Анастасию против Сильвестра.

«Царь должен быть самодержавен, всем повелевать, никого не слушаться, — нашептывали они Ивану IV. — А если будет делать то, что другие поставят, то это значит, что он только почтен честью царского председания, а на деле не лучше раба. И пророк сказал: горе граду тому, им же мнози обладают. Русские владетели и прежде никому не повиновались, а вольны были подданных своих казнить или миловать. Священникам совсем не подобает властвовать и управлять; их дело — священнодействовать, а не творить людского строения».

Вдобавок ко всему Ивана постарались убедить, что Сильвестр чародей, силой волшебства опутал его и держит в неволе.

Охладевший к Сильвестру царь решительно разошелся с ним после путешествия с больной женой по монастырям зимой 1559 г.

С первой своей женой Иван Грозный прожил 13 лет. Анастасия родила ему троих сыновей — Дмитрия (1552), Ивана (1554) и Федора (1557). Старший, Дмитрий, умер в младенчестве (1553).

«Царь был в отчаянии, — пишет Н. Костомаров. — Народ сожалел об Анастасии, считая ее добродетельной и святой женщиной, так как она отличалась набожностью и благотворительностью. Понятно, что с потерей любимой особы стали царю ненавистнее те, которые не любили ее при жизни. Этим воспользовались враги и начали уверять царя, что Анастасию извели лихие люди, Сильвестр и Адашев, своими чарами».

Один из современников Ивана Грозного писал, что после похорон жены «словно страшная буря, налетевшая со стороны, смутила покой его доброго сердца, и я не знаю, как перевернула его многомудренный ум и нрав свирепый, и стал он мятежником в собственном государстве».

Скорый суд над недавними ближайшими советниками признал Сильвестра и Адашева виновными. Сильвестр был сослан на Соловки, Адашев — на берег Балтики, где, заточенный в Дерптской крепости, умер спустя два месяца.

Двух главных действующих лиц царствования Ивана IV не стало. Однако остались их друзья и сторонники, остались мысли и правила. По научению новых приближенных царь потребовал клятвы в преданности и верности от всех бояр и знатных людей, которые имели отношения с Сильвестром или Адашевым.

«Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра, — пишет Н. Карамзин. — Говорили Иоанну: «Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную, но можешь неумеренностью в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения». Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубоким впечатлением горести. Он без гнева внимал утешителям и чрез восемь дней по кончине Анастасии митрополит, святители, бояре торжественно предложили ему искать невесту: законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память об усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию, государь 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.

С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием. Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали, лили им вино на голову. Между новыми любимцами государевыми отличались боярин Алексей Басманов, сын его кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Ма-люта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своего честолюбия. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных царедворцев, но тогда выступили вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какой-то легкостью ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предугадать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздают и благих царей и благих слуг царских, первых в их желаниях, вторых во исполнении оных…

Развратники, указывая царю на печальные лица важных бояр, шептали: «Вот твои недоброхоты! Вопреки данной им присяги, они живут адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства». Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился, из уст вырывались слова грозные. Обвиняя бояр в злых намерениях, вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны, но летописцы не могли проникнуть в ее внутренность, не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями, видели только дела ужасные и называют тиранство Иоанново чуждою бурею, как бы из недр ада посланною возмутить, истерзать Россию. Оно началось гонением всех ближних Адашева: их лишали собственности, ссылали в места дальние. Народ жалел о невинных, проклиная ласкателей, новых советников царских; а царь злобился и хотел мерами жестокими унять дерзость. Оскорбленный надменностью юного любимца государева Федора Басманова, князь Дмитрий сказал ему: «Мы служим царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими!» Басманов принес жалобу Иоанну, который в исступлении гнева за обедом вонзил несчастному князю нож в сердце».

После похорон первой жены Иван предался необузданному разврату. В это же время он всенародно объявил, что собирается посвататься к сестре польского короля и великого князя Литовского Сигизмунда-Августа — Екатерине.

Король Сигизмунд хотя прямо и не отказывал московскому государю в руке сестры, но и не спешил давать согласие. Тем временем Иван Грозный по наговорам своей «избранной рады» — отца и сына Басмановых, князя Вяземского, Малюты-Скуратова, Бельского, Грязного и чудовского архимандрита Левкия — начал в 1561 г. расправляться с друзьями и сторонниками Адашева и Сильвестра. Тогда были казнены его родственники: брат Данило с 12-летним сыном, тесть Алексея Адашева Туров, трое братьев жены Адашева Сатины, родственник Иван Шишкин с женой и детьми и приятельница Адашева, знатная вдова Мария с пятью сыновьями, которая была полькой, перешедшей в православие.

Сигизмунд не мог не сознавать, что, выдав сестру за московского царя, обречет ее на неминуемую гибель. Поэтому в качестве брачного условия выставил заведомо невыполнимое требование: мирный договор, по которому Москва должна уступить Новгород, Псков, Смоленск и Северские земли. Подобные условия не могли быть приняты и, разумеется, привели не к союзу, а к еще большей вражде.

Иван Васильевич перестал думать о польской принцессе. Замышляя месть соседу за неудачное сватовство, 21 августа 1561 г. он женился на дочери черкесского князя Темрюка, названной в крещении Марией. В числе новых царских любимцев оказался брат новой царицы, развратный и необузданный Михайло Темрюкович.

Женитьба на Марии Темрюковне не остепенила русского царя. Сама новая царица оставила о себе память злой женщины. Иван продолжал вести развратную пьяную жизнь и даже занимался мужеложством, вступая в противоестественные половые отношения с Федором Басмановым, сыном Алексея Басманова. Когда, как было отмечено выше, Дмитрий Овчина-Оболенский упрекнул этим царского любимца, тот пожаловался Ивану Грозному.

«Вот так-то ты желаешь добра своему государю! — сказал Иван, позвав Дмитрия к себе на застолье. — Не захотел пить, ступай же в погреб, там есть разное питье. Там напьешься за мое здоровье».

Однако не только Дмитрий Овчина-Оболенский лишился жизни. Другой боярин, Михаил Репнин, не позволил царю надеть на себя шутовскую маску в то время, когда пьяный царь веселился со своими любимцами. Его тоже приказали умертвить. Третий из опальных бояр, князь Юрий Кашин, был убит вме-сте с братом.

Не избежали царского гнева и князья Шереметевы. Один из них, Никита, был убит по приказу Ивана Грозного, другой — старший из братьев, Иван Васильевич, сначала был посажен в тюрьму, но потом выпущен. Вместе с Иваном Васильевичем, младшим из братьев Шереметевых, он оставался в постоянном страхе: царь подозревал их в намерении бежать. Иван Васильевич спасся только тем, что постригся в Кирилло-Белозерском монастыре.

Кромешная бездна, которая втягивала в чудовищный водоворот и ближних и дальних, просто не могла не коснуться наследника Ивана Грозного — Ивана Ивановича, однажды в припадке злобы и гнева убитого отцом.

«Случайным это убийство назвать невозможно, — пишет Е. Парнов. — На последнем отрезке жизни Грозный все чаще страдал недугами и как-то в припадке черной меланхолии заявил сыну, что передает трон шведскому принцу. Таков был патриотизм самодержца, чей пример ласкал больное воображение Сталина…

Первых двух жен цесаревича Грозный сослал в монастырь, третью, Елену Шереметеву, невзлюбив с первого дня, изводил придирками. Ее отца объявили изменником, одного дядю обезглавили, другого заточили в скит.

Однажды царь застал Елену в одной рубахе, тогда как положено было, невзирая на жар в натопленной комнате, сидеть по меньшей мере в трех. Несмотря на то, что женщина была на сносях, коронованный деспот нещадно поколотил ее посохом, отчего произошел выкидыш. Напрасно царевич пытался удержать отца. Это лишь распаляло его всепоглощающий гнев. Венцом сцены явился тот самый удар в висок, приведший к смерти наследника».

А вот как пишет об этом Н. Костомаров:

«В Александровской слободе случилось между тем потрясающее событие: в ноябре 1581 г. Иван Васильевич в порыве запальчивости убил железным посохом своего старшего сына, уже приобретшего под руководством отца кровожадные привычки и подававшего надежду, что по смерти Ивана Васильевича будет в его государстве совершаться то же, что совершалось при нем. Современные источники выставляют разно причину этого события. В наших летописях говорится, что царевич начал укорять отца за его трусость, за готовность заключить с Баторием унизительный договор и требовал выручки Пскова; царь, разгневавшись, ударил его так, что тот заболел и через несколько дней умер. Согласно с этим повествует современный историк Ливонской войны Гейденштейн; он прибавляет, что в это время народ волновался и оказывал царевичу особое перед отцом расположение, и через то отец раздражился на сына. Антоний Поссевин (бывший через три месяца после того в Москве) слышал об этом событии иначе: приличие того времени требовало, чтобы знатные женщины одевали три одежды одна на другую. Царь застал свою невестку, жену Ивана, лежащей на скамье в одной только исподней одежде, ударил ее по щеке и начал колотить жезлом. Она была беременна и в следующую ночь выкинула. Царевич стал укорять за то отца. «Ты, — говорил он, — отнял у меня уже двух жен, постриг их в монастырь, хочешь отнять и третью и уже умертвил в утробе ее моего ребенка».

(Царевич Иван был женат трижды. Его первой женой была Евдокия Сабурова, второй — Соловая, третья Елена Шереметева, дочь Ивана. — В. К.)

Иван за эти слова ударил сына изо всех сил жезлом по голове. Царевич упал без чувств, заливаясь кровью. Царь опомнился, кричал, рвал на себе волосы, вопил о помощи, звал медиков… Все было напрасно: царевич умер на пятый день и был погребен 19 ноября в Архангельском соборе. Царь в унынии говорил, что не хочет более царствовать, а пойдет в монастырь; он собрал бояр, объявил им, что второй сын его, Федор, не способен к правлению, предоставлял боярам выбрать из среды своей царя. Но бояре боялись: не испытывает ли их царь Иван Васильевич и не перебьет ли он после и того, кого они выберут, и тех, кто будет выбирать нового государя? Бояре умоляли Ивана Васильевича не идти в монастырь, по крайней мере до окончания войны».

При Иване Грозном разврат в Московской Руси достиг небывалого размаха. Если при его деде, Иване Ш, было запрещено изготовление и свободная продажа спиртных напитков, разрешено было пить только по праздникам, то Иван Грозный построил отдельный кабак для опричников и разрешил им пить, хоть залейся.

Попойки перестали считаться чем-то из ряда вон выходящим. Хозяин, который не упоил своих гостей до «потери пульса», считался недобрым и скупым.

Тосты шли сначала за здравие государя, потом государыни, царственного лица, патриарха, победоносное оружие, переходя поочередно на каждого участника попойки. И не было большего самоунижения, как воздержаться и пропустить тост. По этому поводу даже была пословица: «Потчевать велено, а неволить грех».

«Водка любимейший напиток, который пьют без различия, будь то мужчины или женщины, лица духовные или светские, знатные или купцы, мещане или крестьяне, — писал в своих записках голландский посол при царском дворе Конрад Кленк. — Пьют ее и до, и после обеда, даже целый день кряду, вроде как у нас вино. Прибавляют к ней еще и перцу, если больны лихорадкою, а то и просто потому, что так, по их мнении), здоровее. Люди так падки до водки, что часто не только летом, но и зимой, при жестоком холоде, пропивают свое верхнее платье, даже рубаху с тела, и голышом выбегают из кабака домой. Даже женщины из простонародья напиваются иногда до того, что оставляют платье свое под залог и голые, вытолканные из кабака, падают от пьянства на улице и часто бывают изнасилованы и терпят ущерб своему целомудрию, которое и так не очень велико».

Самые отъявленные гуляки собирались в подпольных притонах. Там царили полный разврат и бесчинства, там продавали не только водку, но и женщин. Этот бизнес стал настолько прибыльным, что даже страх самого жестокого наказания не мог помешать «наклюкаться как сапожник», «наутюжиться как портной», «насвистаться как немец» или «налимониться как барин».

Но главным местом распутства и «содомского разврата» на Руси того времени, как на Востоке и в Европе, служили не столько кабаки и корчмы, сколько бани. Сбросив с себя одежду, человек как бы сбрасывал с себя и все условности обычной будничной жизни, основанной на строгом семейном укладе и моральном ханжестве взаимоотношений между мужчиной и женщиной.

Довольно распространенным явлением в Московской Руси была банная проституция. Существовали неписаные виды дополнительных услуг. Даже без видимого намека со стороны посетителя хозяин бани приводил к нему несколько девушек, одну из которых тот мог выбрать себе для растирания. О плате договаривались по взаимному согласию.

(Обычай общего банного купания в будущем попыталась было искоренить императрица Екатерина II. Она распорядилась устроить раздельные бани для обоих полов: в женские бани допускались только мужчины из банной обслуги, а также — по желанию — художники и врачи, изучавшие и познававшие в банях свое ремесло. Однако это не помешало удержаться банной проституции вплоть до XX в., где наряду с общими залами имелись приватные кабинеты. Туда за плату и по выбору клиента приходили «растиральщи-цы». Как и в западноевропейских банях, разрешавших сношения с проститутками, все это хотя бы для видимости должно было создавать впечатление моющихся супругов.)

' Церковные документы времен Ивана Грозного сохранили немало свидетельств о «богопротивных игрищах», особенно в ночь на Ивана Купалу, когда «есть мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание. Тако и женам мужатым беззаконное осквернение тут же».

Массовые народные гуляния во время языческих праздников часто сопровождались распитием спиртного, а затем массовыми сексуальными оргиями. Ведь большинство этих праздников так или иначе были связаны с древними божествами плодородия, а потому подразумевали ритуальное совокупление.

Во времена Ивана Грозного не был окончательно забыт истинный смысл и значение этих празднеств. Но уже и тогда девушки не только добровольно отдавались понравившемуся или любимому парню, но и соблазнялись лживым общением женитьбы или их просто насиловали.

Простой люд смотрел на подобные отношения более свободно. Нередко случалось, что невесты еще до замужества приживали по два-три ребенка, причем от разных отцов.

Соблазнителей наказывали епитимьей с обязательным соблюдением поста в течение нескольких лет или денежным штрафом. Поэтому многие родители из опасения за дочерей старались выдать их замуж — и чем скорее, тем лучше. Нередко девочек сватали в 14-летнем возрасте за физически зрелых парней. На защиту дочерей приходили матери, которые потом на церковной исповеди признавалась в блуде с зятем. Поначалу церковь наказывала тещ 15-летним постом, но после, когда подобный блуд получил довольно широкое распространение, перестала относить греховные отношения между зятьями и тещами к супружеской измене.

(Если судить по тогдашним сборникам епитимий, священники на исповеди выспрашивали мужей и жен об их супружеской жизни, в частности о половых отношениях: например, имеют ли место «блуд в непотребном естестве» или «блуд с собой до испущения», занавешивают ли супруги иконы и снимают ли нательные кресты «пред соитием», нарушают ли запреты «иметь приближение по средам, пятницам, субботам». Церковь признавала лишь одну половую позицию при сношении мужа и жены: мужчина сверху, женщина снизу. О любых попытках разнообразить свою половую жизнь супруги в обязательном порядке (!) обязывались докладывать священнику на исповеди. Именно тогда в русском народе сложилась поговорка: «Грех, пока ноги вверх, а опустил — так Бог и простил!»)

«Рыба гниет с головы». Эта поговорка применима ко всем временам и всем правителям. Культурные навыки и нравы царственных особ и их придворных находили причудливое отражение в подданных. Трудно сказать, насколько Иван Грозный любил свою первую жену Анастасию (и любил ли он ее вообще), но последующих жен царь нисколько не стеснялся. То ли потому, что ни одна из них больше не родила царю наследника, то ли потому, что его характер окончательно испортился, — неизвестно. Прямо на глазах у них он предавался разврату с женщинами и молоденькими девицами, которых услужливые царедворцы-опричники доставляли ему для плотских утех. Нередко в царской опочивальне между царем и царицей оказывался очередной недолговечный парнишка-фаворит.

Нужно признать, что Иван Грозный был грязен в интимных делах. Так, в Твери, где он бесчинствовал по пути на Новгород, всем женщинам, невзирая на возраст, было приказано под страхом смертного наказания встать у окон с поднятыми рубахами.

«Если бы сатана мог выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы-выдумать ничего удачнее», — отзывались современники об опричнине. С ее введением свирепые казни и мучительства возросли неимоверным образом, а царская жизнь стала представлять собой жизнь полупомешанного. Иногда еще Иван старался угодить Богу прилежным исполнением правил внешнего приличия (что почти через четыреста лет, по свидетельству очевидцев, вызывало саркастическую насмешку Сталина, для которого Грозный был кумиром), но по вечерам в царских палатах начинались забавы иного рода. Стоило царю узнать, что кто-то из его подданных прячет у себя красивую жену, он приказывал опричникам похитить ее и привезти к нему. Совершив все мыслимые и немыслимые надругательства, Иван отдавал жертву на поругание опричникам, а потом приказывал отвезти назад к мужу. Иногда из опасения, что муж надумает мстить, царь отдавал приказ убить его. Но особое наслаждение доставляло Ивану Грозному издеваться над опозоренными мужьями.

В то время ходили слухи, что таким образом была похищена жена у одного дьяка, который осмелился проявить неудовольствие. Тогда царь приказал повесить жену над порогом дома, где жил дьяк, и оставить труп в таком положении на две недели. Другому дьяку «не повезло» гораздо больше: его жену повесили по царскому приказу прямо над его обеденным столом.

В немилость к царю неожиданно попал конюший Иван Петрович Челяднин. Царь обвинил несчастного старика, будто тот хочет свергнуть его с престола и сам занять трон. Иван призвал конюшего к себе, приказал одеться в царское одеяние, посадил на престол, стал кланяться ему в землю и приговаривать: «Здрав буди, государь всея Руси! Вот ты получил то, чего желал; я сам тебя сделал государем, но я имею власть и свергнуть тебя с престола». С этими словами он вонзил нож в сердце боярина, после чего приказал умертвить его престарелую жену.

Однако на этом число жертв не прекратилось. За сговор в измене погибли князья Куракин-Булгаков, Ряполовский, трое князей Ростовских, Щенятев, Турунтай-Пронский, казначей Тютин, думный дьяк Казарин-Дубровский и многие другие. Опричники хватали жен опальных князей, насиловали их, некоторых приводили к царю. В имениях жгли дома, мучили и убивали крестьян, раздевали донага девушек и заставляли их ловить кур, после чего расстреливали из луков. Многие женщины от стыда сами лишали себя жизни.

В 1569 г. умерла Мария Темрюковна, вторая жена Ивана Грозного. Спустя два года царь снова решил жениться. Его выбор пал на Марфу Васильевну Собакину, избранную из числа двух тысяч кандидаток.

Прежде чем девушка стала царицей, она заболела. У Ивана сразу же возникли подозрения, что ее отравили или навели порчу. Подозрения в первую очередь пали на родственников прежних цариц, так как с новой супругой обычно возвышались новые люди, ее родные и близкие. Родственников же прежних жен Ивана Васильевича ожидала незавидная участь. Михаил Темрюкович, например, был посажен на кол. Умерщвлен был и другой любимец царя — Григорий Грязной.

Несмотря на болезнь, царь женился на Марфе Собакиной, но она умерла спустя несколько дней после венчания. Иван вопил, что царицу извели лихие люди. Однако не прошло и года, как он собрал духовенство на собор и заставил принять странную грамоту. Странность ее заключалась в том, что Ивану Грозному, вопреки церковным канонам и уставу, было разрешено вступить в брак в четвертый раз. При этом никому из подданных нельзя было следовать примеру царя.

Из опасения преследований и жестоких расправ, церковный собор принял грамоту. На Ивана Васильевича лишь наложили епитимью, которую отчасти взяли на себя духовные лица, освободив царя от епитимьи на время военных походов.

Четвертой избранницей Грозного стала Анна Алексеевна Колтовская. Но спустя год жена ему надоела и была пострижена под именем Дарьи и сослана в монастырь.

В следующий раз царь не стал обращаться за разрешениям женитьбы к духовенству. По свидетельству очевидцев, Грозный разрешил себе несколько супружеств одно за другим. В ноябре 1573 г. он женился на Марье Долгорукой и на следующий день, заподозрив ее в нецеломудрии, приказал посадить молодую жену в колымагу, запряженную дикими лошадьми, и пустить на пруд, в котором та и погибла. «Этот пруд, — как отмечал современник, англичанин Горсей, — была настоящая геенна, юдоль смерти, подобная той, в которой приносились человеческие жертвы; много жертв было потоплено в этом пруде; рыбы в нем питались в изобилии человеческим мясом и оказывались отменно вкусными и пригодными для царского стола».

В память о Долгорукой, как гласит историческая легенда, Иван Грозный приказал провести черные полосы на позолоченном куполе церкви в Александровской слободе.

Траур царя длился недолго. Вслед за Марьей Долгорукой на «жертвенный алтарь» сладострастия была положена Анна Васильчикова, которой судьба уготовила короткую жизнь царицы: молодая девушка просто бесследно исчезла.

После этого Иван Грозный женился на Василисе Мелентьевой, которую тоже постигла участь Анны Васильчиковой: вскоре она бесследно пропала.

В последний раз царь женился за четыре года до смерти, в самый разгар войны с королем Польским и великим князем Литовским Стефаном Баторием.

«В то время, как Баторий брал у Ивана город за городом, сам Иван отпраздновал у себя разом два брака, — пишет Н. Костомаров. — Сначала женился сын его Феодор на Ирине Феодоровне Годуновой (вследствие этого брака был приближен к царю и получил боярство знаменитый в будущем Борис Феодорович Годунов). Затем Иван выбрал из толпы девиц себе в жены Марью Федоровну Нагую. Торжества по поводу свадеб (имевших в истории печальные последствия) вскоре сменились скорбью и унижением, когда царь узнал, что делается с его войском».

(Кстати говоря, примечательно распределение свадебных чинов на последней царской свадьбе: посаженым отцом был Федор, сын Ивана Грозного, будущий московский царь (1584–1598). Дружком со стороны жениха являлся князь Василий Иванович Шуйский, а со стороны невесты — Борис Феодорович Годунов, брат Ирины, невесты Федора; как известно, оба в будущем стали московскими царями.)

Как я уже отмечала, в ноябре 1581 г. Иван IV Грозный убил своего старшего сына и обрек на исчезновение с исторической сцены древнюю династию Рюриковичей. После этого трагического события царь окончательно превратился в кровожадного узурпатора. В нем не осталось никаких признаков человечности. Тоска и угрызения совести по собственноручно убитому сыну были ее последними проявлениями у Ивана Грозного.

Заключив мир со Стефаном Баторием, Иван Грозный вспомнил о тех, кто побывал во вражеском плену. Всех их московский царь приказал собрать и казнить мучительнейшей смертью. Злобу за потерянную Ливонию, которой он добивался и которая ускользнула из его рук, выместил он на пленных.

По свидетельству одного из иностранных посланников, бывших тогда в Москве, царь приказал вывести ливонских пленников, которых оказалось около двух с половиной тысяч человек, и спустить на них медведей. Сам Иван Грозный стоял у окна и любовался тем, как обессиленные пленники стараются отбиться от зверей и как медведи рвали их на куски.

Но царь не удовлетворился жестокой кровавой расправой над пленниками. Он стал придумывать самые изощренные мучения и для людей из своего ближайшего окружения. Однажды его тесть, Федор Нагой, наговорил на Бориса Годунова, что тот не является ко двору, притворяется больным после того, как Грозный ради шутки поколотил его своим жезлом. Тогда царь сам внезапно прибыл к Борису, который в оправдание показал ему свои раны и швы на теле. В наказание за наговор Иван приказал наложить точно такие же швы и на теле тестя.

За короткий срок после женитьбы царь невзлюбил и свою жену Марию Нагую, которая к тому времени уже была беременна. Ему вдруг вздумалось жениться на какой-нибудь иностранной принцессе царской крови. Придворный медик англичанин Роберт сообщил Ивану, что у английской королевы есть родственница Мария Гастингс, графиня Гонтингтонская.

Иван Грозный отправил в Лондон своего посла Федора Писемского с поручением узнать о невесте, поговорить о ней с королевой и изъявить желание от имени царя заключить тесный союз с Англией. Условием брака было то, чтобы будущая супруга и все приехавшие с ней бояре и прислуга приняли греческую веру. Царь запретил Писемскому говорить и даже упоминать в разговоре с королевой о неспособности царевича Федора и разрешил сказать, что детям новой царицы будут даны во владение особые уделы. На тот случай, если королева станет упрекать посланника в том, что у царя уже есть жена, тот должен был ответить, что она не какая-нибудь царевна и ради королевской племянницы ее можно просто прогнать.

Дворянин Федор Писемский отправился в трудное путешествие. Он был с почестями принят при английском дворе, но Елизавета I Тюдор (дочь Генриха VIII от второго брака, не признанного папой, по странному стечению обстоятельств, как и Грозный, последний представитель своей династии на престоле) на вопрос о невесте сказала послу, что та была недавно в оспе, видеть ее и делать портрет пока нельзя. Лишь в мае 1583 г. Елизавета предоставила Писемскому возможность повидать невесту в саду.

Тридцатилетняя Мария Гастингс поначалу соблазнилась предложением стать русской царицей. Но потом, узнав от очевидцев о безжалостном характере и жестоких злодеяниях царя-безумца, наотрез отказалась от подобной участи. Елизавета I Тюдор отпустила Писемского, а вместе с ним послом в Московию отправила Жерома Боуса. Он должен был объявить Ивану Грозному, что девица больна и, кроме того, не желает менять веру.

В результате переговоров Елизавета добилась исключительной и беспошлинной торговли в Московии для англичан. Царь, давая свое согласие на это, надеялся на английскую помощь при новой попытке завоевать Ливонию.

Однако мысль жениться на иностранке не оставляла Грозного в покое. Он опять стал дознаваться, нет ли на примете у английской королевы другой кандидатки на место русской царицы.

Заканчивался 1583 г. Иван Грозный продолжал мечтать о женитьбе на иностранной принцессе, а в это время Мария Нагая, носившая имя русской царицы и родившая царю сына Димитрия, ежедневно и ежечасно трепетала за свою судьбу.

Но и здоровье самого царя становилось все хуже.

«Развратная жизнь и свирепые страсти расстроили его, — пишет Н. Костомаров. — Ему было только пятьдесят с небольшим, а он казался дряхлым, глубоким стариком. В начале 1584 г. открылась у него страшная болезнь: какое-то гниение внутри; от него исходил отвратительный запах. Иноземные врачи расточали над ним все свое искусство; по монастырям раздавались обильные милостыни, по церквам велено молиться за больного царя, и в то же время суеверный Иван приглашал к себе знахарей и знахарок. Их привозили из далекого севера; какие-то волхвы предрекли ему, как говорят, день смерти. Иван был в ужасе. В эти, вероятно, дни, помышляя о судьбе царства и находя, что Федор, по своему малоумию, не способен царствовать, Иван придумывал разные способы устроить после себя наследство и составлял разные завещания. Тогда из близко стоявших к нему людей кроме Бориса Годунова были: князь Иван Мстиславский, князь Петр Шуйский, Никита Романов, Богдан Бельский и дьяк Щелкалов. Все они не любили Бориса Годунова, опасаясь, что он, как брат жены Федора, человек способный и хитрый, неизбежно овладеет один всем правлением. Сначала Иван составил завещание, в котором объявлял наследником Федора, а около него устраивал совет; в этом совете занимал особое место Борис Годунов. Потом Богдан Бельский, вкравшийся в доверие царю, настроил его против Бориса Годунова, и царь (как впоследствии открылось) составил другое завещание: оставляя престол полоумному Федору, он назначил правителем государства эрцгерцога Эрнеста, того самого, которого прежде он так хотел посадить на польский престол. Эрнест должен был получить в удел Тверь, Вологду и Углич, а если Федор умрет бездетным, то сделаться наследником русского престола. К этому царя располагало уважение, какое он питал к знатности Габсбургского дома. Он считал членов его наследниками Священной Римской империи, в которой родился сам Иисус Христос. Тайна этого завещания не была им открыта Борису, но ее знали вышеупомянутые бояре. Дьяк Щелкалов изменил своим товарищам и тайно сообщил об этом Борису. Они вдвоем составили план уничтожить завещание, когда не станет Ивана.

Иван то падал духом, молился, раздавал щедро милостыни, приказывал кормить нищих и пленных, выпускал из темниц заключенных, то опять порывался к прежней необузданности… Но болезнь брала свое, и он опять начинал каяться и молиться. Иван с трудом мог ходить: его носили в креслах. 15 марта он приказал нести себя в палату, где лежали сокровища. Там перебирал он драгоценные камни и определял таинственное достоинство каждого сообразно тогдашним верованиям, приписывая тому или другому разное влияние на нравственные качества человека.

Царю казалось, что его околдовали. Потом он воображал, что это колдовство было уничтожено другими средствами. Он то собирался умирать, то с уверенностью говорил, что останется жив. Между тем тело его было покрыто волдырями и ранами. Вонь от него становилась невыносимее.

Наступило 17 марта. Около третьего часа царь отправился в баню, мылся с большим удовольствием; там его тешили песнями. После бани царь почувствовал себя свежее. Его усадили на постели; поверх белья на нем был широкий халат. Он велел подать шахматы, сам стал расставлять их, никак не мог поставить шахматного короля на свое место и в это время упал. Поднялся крик; кто бежал за водкой, кто за розовой водой, кто за врачами и духовенством. Потом явились врачи со своими снадобьями, начали растирать его; пришел митрополит и наскоро совершил обряд пострижения, нарекая Иоанна Ионою. Но царь был уже бездыханен. Ударили в колокол за исход души. Народ заволновался, толпа бросилась в Кремль. Борис приказал затворить ворота.

На третий день тело царя Ивана Васильевича было предано погребению в Архангельском соборе рядом с могилой убитого им сына.

Имя Грозного осталось за ним в истории и в народной памяти».