Тайные улицы, странные места [СИ]

Глава 3

Сентябрь давил на город совершенно летней жарой, диким африканским зноем, казалось, он тоже решил продлить летние каникулы и, ну ее, эту осень.

Из маршрутки Женька вывалился, почти роняя тугой палаточный сверток, дергая плечом, с которого сваливался тяжелый рюкзак, тыкающий в бок донышками бутылок. Шампанское, пришлось купить две, Ана так захотела.

Она сама, свежая, как умытое росой яблоко, вышла раньше и, смеясь, направляла на сердитого Женьку смартфон.

— Сма-айл, еще сма-айл. Готово. Двинули, Жека?

Подскочила, суя руку ему под свободный локоть, повисла, добавляя тяжести. Шла, ойкая, проваливаясь в рыхлый песок толстыми подошвами стильных сабо, трещала без умолку, иногда вскрикивала громче, махая рукой кому-то, смеялась, повисая на локте еще сильнее.

— Туда! — потянула его через цветной полуголый народ к полукругу серебристых кустов, где уже толпились блестящие автомобили, торчали в зарослях пузыри палаток, вились дымки над железными мангалами.

— Там люди, — угрюмо возразил Женька, — полно.

— И хорошо, — удивилась Ана, — не трусь, мальчики место держат, я попросила.

Мальчики, удивился Женька, но спрашивать не стал. И вообще, все так криво и косо, уже сто раз пожалел, что согласился. Но, вытаскивая сандалии из песка, подумал и дальше — некуда деваться, еще раз все повернуть, все равно поехал бы. Потому что Женя Местечко тоже тут будет.

А вышло все так, утром в школе. Вернее, вчера кое-что продолжало случаться и перекинулось на сегодняшний день, будто загоняя Женьку в какую-то непонятную западню.

В кабинете алгебры с шумом и криками, перебивая друг друга, рассказывали классной — Марии Салимовне, о том, как упала фрамуга, почти зашибив Ромку Емеца. И сам Ромка, поводя плечами и повизгивая, закатывал круглые глаза, показывая, как было страшно, и тут же расправлял узкие плечи, мол, не испугался.

— Это тебе, Ромчик, обраточка вышла, — вдруг заявил Лева Бес, когда все отсмеялись и откричались, а Манечка углубилась в журнал, тыкая в него ручкой, — ты к новенькой полез, вот мироздание тебя и хоба — фрамугой.

— Че-го? — взъерепенился Ромка, снова вертя плечами и набычиваясь, — дэбил, что ли? Мироздание какое-то приплел.

— Потише, — рассеянно призвала Манечка, — а то перепутаю дни с параграфами, будете у меня весь учебник сдавать в октябре.

Женька перекосился на стуле, стараясь краем глаза увидеть сидящую, как в кабинете физики, Местечко. Опять одна, потому что за этой партой Танька еще Степушкина, она заболела. Шея заныла от напряжения. А Капча повернулся весь, заржал, подмигивая новенькой.

— Уже успел, а? Хотел значит, попасть в прелестное местечко! А не вышло.

— Михин, — механически определила Манечка, не поднимая завитой головы.

За окнами ярился солнечный ветер, тащил по бледному небу прозрачные пряди облаков, шуршал тополиными листьями — тут, на третьем, только макушки видны, носит их по воздуху, как будто оторвутся и исчезнут.

— Пф, — фыркнул Емец, — прелэстное, ага. А между прочим, гусь свинье не товарищ.

Замолчал, видимо, пытаясь сообразить, что такое сморозил. Женька скривился от сердитого стыда за идиота. Ну, что он мелет? Причем тут. Хотя Ромка известный придурок, не зря так любит всех обзывать дебилами. И эдак культурно — через «э». Любимая буква.

— И кто ж у нас гусь? — громко удивился Капча, наваливаясь на плечо Женьки так, что тот поневоле повернулся, хотя совсем не жаждал смотреть в широкое лицо новенькой, покрытое пятнами легкого загара, смешанного с бледными веснушками. С этой еще еле заметной улыбочкой, не поймешь, то ли она смеется над всеми, то ли глазки строит.

— Ну, я ж тебе не свинья, — с достоинством ответил Емец, откидываясь на легком стульчике и скрещивая на тощей груди руки, — так что…

Ветер взвыл, окно распахнулось, в секунду пронеся мимо лица Ромчика треснутую раму, а в открытый проем влетела огромная ветка, обрушиваясь тучей шелестящей листвы на обе задние парты.

С воплями все повскакивали с мест, отбегая подальше, потом рванулись обратно, к торчащим гибким веткам, тянули шеи, пытаясь разглядеть в месиве сушеной листвы орущего Емеца, который беспорядочно махал ногами — мелькали только узорчатые подошвы, да временами показывалось в листьях смертельно бледное лицо с вытаращенными глазами.

— Господи, — тонким, пронзительным до визга голосом крикнула Манечка и, презрев опасность, кинулась в самую гущу, спотыкаясь о невидимую парту и водя руками, словно искала в луже утонувший кораблик, — Ромочка, детка!

Но Емец, барахтаясь в переплетении ветвей, никак не мог встать, приподнимался и снова падал на спину. Взмахнул рукой, цепляясь за протянутую руку классной, и увлек ту за собой, оставляя на виду только спину, обтянутую полосатым платьем, и взъерошенные кудряшки.

К этому моменту разморозились остальные, общими усилиями выдернули обоих из гущи, Емеца усадили на стул подальше от беспорядка, а Манечку отодрали от его руки, которую та никак не хотела отпускать, и увели к учительскому столу, тоже усадили, сбегали за водичкой и привели медсестру с корвалолом и успокоительными таблетками.

Женька тоже суетился, как все: протягивал руки, распинывал ногами упрямые листья, и все оглядывался, не понимая, куда же делась Женя Местечко, которая во время перепалки с дураком Ромчиком спокойно сидела за своей партой, то есть — прямо вот там, куда обрушилась самая толстая часть ветки. Увидел ее почти сразу — стояла у дальней стены, держа за лямку свой рюкзак и наблюдала за спасательной операцией, как будто ее все совсем не касалось. Как будто кино смотрела.

— Ахренеть, — говорил Капча, когда толпой шли из кабинета в спортзал, чтобы там рассесться на скамьях и матах и дождаться, когда им скажут — куда идти, — афигеть, я говорю! Прям, хоррор риал. Кровь-кишки-распидарасило. Ты, кстати, понял чо? Емец, когда в медпункт пошел, я грит, рядом с ней ваще никогда не сяду, это грит, она все.

— Угу, — кивнул Женька, — и, конечно, три дня назад трещину в задней стене тоже она. Из-за которой нам каникулы продлевают. Ногой пнула. И развалила полшколы.

— Нет, — серьезно ответил Серега, — трещину она не смогла бы. А вот окно. И фрамугу.

Женьке очень захотелось обозвать его, как Емец говорит — дэбилом. Именно через «э». потому что на такой идиотизм даже обычного слова жалко. Даже ругательного.

— А прикинь, Смола, — зашептал Серега, придерживая друга у стены, пока одноклассники проходили в спортзал через боковой узкий вход, — прикинь, какое кинцо можно б сделать. Приходит такая вся… и потом хлоп — камни рушит, глазами. Ну, всякое там. Чтоб одежда горела.

— Взглядом воспламеняет, — согласился Женька, — видел я такое кино. И про камни, и телку, которая глазами все двигала. Первый не помню, а второй — «Кэрри» называется, старый такой ужастик.

— Тьфу ты. Все уже сняли. Но все равно… — Капча вытянул шею, замахал кому-то рукой, улыбаясь.

— А в роли ведьмы, конечно, Ана, — подначил его Женька.

— Ну да, — согласился Капча, — то ж кино, там все телки обязаны быть красотками.

Домой их отпустили быстро, и вообще из-за обоих происшествий уроки сократили всем, так что к обеду школа уже опустела. Но перед тем случилось еще одно происшествие, и только потом Женька сложит события и поймет, что с самого начала они сплетались в одну цепочку. А тогда, после спортзала, вздрагивающая Манечка попрощалась и погнала их из школы, как стало барашков, бдительно следя, чтоб вышли все.

Во дворе Женька замялся, разыскивая глазами — даже сам не знал, кого в первую очередь — Ану или новенькую. Дернулся от знакомого голоса, резко поворачиваясь.

Женя стояла рядом, держала на плече рюкзак. И он снова расстроился, потому что целых три секунды, пока слышал голос — видел в мыслях ту, которую себе представлял эти три недели, и она не была похожа ни на Ану и уж, конечно, не на реальную Женю.

Светлые глаза смотрели пристально, и он задумался, какого же они цвета? Голубые? Или зеленоватые. Может, серые?

— Лаванда под солнцем.

— Что?

— Бледно-фиолетовый, — пояснила Женя, не отводя взгляда, — такой бледный, какой бывает в очень большую жару. Ты едешь на Азовский фест? Хочешь поехать?

«Она что, меня приглашает?». Женька растерялся. У новенькой было широковатое лицо, квадратный подбородок, а шея, кажется, слишком тонкая. Глаза широко расставлены, и да — по всему лицу рассыпаны бледные веснушки, местами сливаются в неровные пятна, как будто поверх носа, губ и бровей нарисована еле видная карта.

— Н-нет, — ответил, криво улыбнувшись, — нет. У меня дел полно. Извини.

— За что? — удивилась Женя. Пухлые, в трещинках, губы дрогнули в еле заметной улыбке, — я думала, ты поедешь с этой, Ана — да?

Женька пошевелил губами и промолчал. Но проклясть себя за тупоумие не успел, сбоку возникла Ана, за ней тащился шлейф из подружек. Встала рядом с Женькой, кладя руку ему на локоть, и окинула взглядом новенькую. Задержала глаза на потертом рюкзаке с медными подвесками. Подняла тщательные брови, разглядывая белую тишотку и мешковатые джинсы. Троица сдавленно хихикала. Ана вздохнула, выразительно уперев взгляд в ореол легких русых волос, не желающих ложиться вдоль скул и шеи.

— Деточка, вали домой, не мешай, когда взрослые разговаривают.

Прижалась к локтю Женьки упругой грудью в плотном поролоновом лифчике.

— О своих… взрослых… делах… Поняла? — она медленно облизнула губы, прижимаясь крепче.

Женя улыбнулась, почти не размыкая губ. Пожала плечами и пошла, на ходу суя в рюкзак руки и поводя плечами, чтобы поправить его на спине.

— Иди, малолетка! — крикнула вслед Ана, не удержавшись, — а то лезет, где взрослые уже отношения. Правда, Женечка? Вы тоже, идите, я догоню, — велела подружкам.

Те повлеклись прочь, с обожанием оглядываясь.

— Женечка, — нежно продолжила Ана, — я ведь серьезно. Ты такой стал классненький. Нам будет очень хорошо вместе. Ты уже пробовал с кем-то? А, неважно, я все равно лучше всех.

Поднялась на цыпочки, касаясь губами красного женькиного уха:

— Увидишь, что я умею. Как умею. Обещаю, у нас с тобой будет всё!

И, отпустив его, пошла следом за Олей, Лилей и Элей, помахав на прощание ладонью с пальцами, украшенными лиловыми ногтями.

Дома Женька разогрел тушеную картошку, вынув из холодильника старую глубокую сковороду, уселся на табуретку, поставив перед собой электронную книжку, подаренную сестрой. Медленно ел, глядя на четкие буковки фантастического романа и не понимая смысла предложений. Ловя мягкие колечки лука (обычно он, морщась, откладывал их на салфетку — мама ругалась, закатывая глаза), совал на вилке в рот и думал. Пытался думать, сортировал впечатления в попытках увязать вместе, найти каждому свою полочку. Но все разваливалось, как та разогретая второй раз на газе картошка.

Почему ее зовут так же? Да просто случайность. И фамилия такая — смешная совсем фамилия, как специально, чтоб все посмешнее — с такой непонятной внешностью — и еще вдруг Местечко, ха-ха. Бедная девчонка, наверняка в каждой школе без конца дразнят, издеваются. Была бы красотка, как Ана, или хотя бы старалась, как вот Анкины подружки. Но, блин, штаны эти. Железки на рюкзаке. Патлы нестриженые с дурацкой челкой. Оно бы все и ладно…

Женька спохватился, поняв, сильно обижен на ни в чем неповинную девочку за то, что сам навоображал себе. Намечтал. И тут же себе возразил, сердясь, виновата, конечно, виновата. Сидела тут, хихикала с этим быдлованом гопником. Ясно же — старалась понравиться. Знаем все эти хи-хи да ха-ха. Мама говорит, девочки быстрее развиваются. Ну да, в четвертом они всех пацанов тупо переросли. Потом пацаны обогнали, но у них хоба — сиськи. И сразу пошли эти хиханьки, класса с седьмого. Соберутся в углу, пялятся оттуда на самых крутых пацанов, чаще на старшеклассников. И хихикают, как идиотки. Это и называется — переросли? Капча правильно ржет, про девок: сиськи есть — ума не надо. И дальше рассказывает, как это все правильно природой придумано, а то пацанам хрен чо ловить, не полапаешь вечером в подъезде. А так — наплел чего, в ответ на хихи, и завтра можно хвастаться.

Как ни странно, самые странные происшествия дня, окно и фрамуга, а еще то, что Емец в эдакой катастрофе всего-то пару царапин получил на своей дурной морде, а Манечка порвала подол платья, все это не казалось Женьке важным и требующим обдумывания. Пусть про это думает Капча, прикидывая, что в класс пришла новенькая и оказалась монстром. Как раз в стиле его любых видюх. Женька их терпеть не мог, может быть, потому что там, в американских фильмах про совсем чужие американские школы, вдруг показывали все ужасно и уныло знакомое. Обязательно школьный спортсмен-супермен, ботаник-задрот, и обязательно Аночка-красотка со свитой подружек. Сто видюх, а меняются в них только монстры. Получается — скука. Конечно, Капча ищет, куда бы воткнуть в таком фильме Женю Местечко. И получается, если на серую мышь она не катит, на красотку тем более, а для свиты слишком уж самостоятельная, то Серый сразу ее в монстры и записал.

Сунув теплую сковороду обратно в холодильник, Женька ушел на диван, забыв книжку на кухонном столе. И сам позвал кота, чтоб пришел и топтался, пока хозяин добрый.

— Боцман-буцман!..

Но рыжий был занят — лежал на подоконнике, следил за голубями на дорожке и временами еле слышно стрекотал, подергивая белые усы. Воображает себя охотником, усмехнулся Женька, вытаскивая подушку из-под головы и суя ее под ноги. Уставился в белый потолок. Сейчас самое важное — решить, правильно ли он отказал Ане.

— Вот черт! — сел, нашаривая ногой сброшенные на пол джинсы.

Записку он так и не прочитал. А еще — Ана ж не знает, что он отказывается. Придется ей звонить.

В записке, впрочем, никаких сюрпризов не оказалось.

— Какосе… — сообщил потолку Женька потрясенным голосом и уронил записку на грудь, — ка-ко-се!

Но тут же благородно себя обругал. Никто ж не виноват, что мама Лариса цыкнута на литературе и изящной словесности и с младенчества гоняла его за ошибки в русском языке. И между прочим, не сильно и получается у нее, постоянно закатывает глаза на Женькины «тся» и «ться». И как пишется «словестность» с буквой «т» или без — Женька тоже не знает. Но «какос»!

Он взял смартфон, вспоминая, а есть ли у него номер Аны. Вздохнул и набрал Капчу — у того наверняка есть.

— А-а-а! — заорал Серый в трубку, — ну, класс, я как раз тебе собрался. Звонить. Короче, земеля, ты только не падай там. Со стула.

— Я на диване, — уточнил Женька.

— Короче, я новенькую пригласил на фест. На всю ночь, во! И она согласилась!

— Кого? — тупо переспросил Женька, переходя в сидячее положение и спихивая с колен внезапного Боцмана, — пошел отсюда, козлина!

— Чего?

— Я коту.

— А. Ага. Короче, я подумал, а чо мне терять? Потрусь там, музычка, танцы, то се. Ну и, прикинь, я ж круче Местечки в тыщу раз, так?

Женька промолчал, но Капча не нуждался в подтверждении крутости. Закончил жизнерадостно:

— Так что, она мне сто проц завтра ночью даст! А прикинь, Смола, если у ней ни рожи, ни кожи, ни бабла, а может, она, зато супер-секси? Ты про лук знаешь прикол? Бабушка внуку показывает, как лук чистить. Если, грит, тонкая не снимается, снимай толстую. Ты понял, да? Мудрость веков! Снимай толстую!

— Она не толстая, — хмуро сказал Женька, — у тебя Анкин телефон есть? Кинешь?

— Хрен тебе на стол, — засмеялся Капча, — вы там крутите, а я должен тебе телефон ее давать, неа…

И он отключился. Женька не сильно опечалился, был уверен, что друг через минуту пришлет номер смской, не так уж он и задвинут на Ане. Вон, сходу снял… толстую…

Но телефон зазвонил сам. Женька глянул на неизвестный номер и осторожно поднес гаджет к уху.

— Алло?

Снова целых несколько секунд он по-дурацки ждал, что в трубке возникнет тот самый голос, который так и остался сам по себе, не привязанный к реальной Жене. Но оказалось — Ана.

— Ну? — выдохнула сексуально, — завтра в пять часов, у «Калинки». Где стоянка. Ты тачку возьмешь?

— Нет, — ответил Женька на все сразу, с некоторым даже удовольствием представив, сколько запросит таксист за пригородную поездку. У него даже в копилке таких денег нет, и в нычке, что на плеер собирал.

Но Ана оказалась сговорчивей, чем надеялся.

— Тогда на автовокзале, где маршрутки. Я позвоню, нам Ежик придержит передние места.

— А… — и вот тут Женька внезапно понял — если он откажется, то там всю ночь шумный Капча будет приставать к Жене Местечко, а уж он знает, как его друг умеет с телками. И стишков три штуки выучил, и серьезным может стать, и бледным-печальным.

— Две бутылки, — ответила Ана, — шампанского. И еще я люблю манго. Шашлык там будет. Кисс ю, дарлинг. До завтра.

Вот так и случилось, что Женька оказался на полном народу пляже, таща на спине рюкзак с шампанским (пришлось вытрясти из копилки восемьсот рублей мелочью, и всю нычку забрать в кошелек — две с половиной тыщи, а то ведь еще — «какос») и волоча на локте довольную Ану в микроскопических шортиках и такой же крошечной майке.

Причем… Тут он украдкой осмотрел ровный пробор в блестящих волосах и усмехнулся. Про сегодняшний свой позор в школе Ана, как будто и забыла. А с другой стороны, чего от нее ждать? Что она кинется домой, сядет в уголку плакать? Да она, скорее всего и не врубилась, как Женька Местечко посадила ее в лужу, глубокую и грязную. Вот русак, Данила Валерьевич, дядька молодой, продвинутый и школьниками уважаемый как ни один из преподов, он врубился по полной. Видно было, как сдерживается, чтоб не захохотать, и в глазах искры. Когда Женя встала рассказывать. А сама Ана? Повертела головой, прошипела Жене несколько гадостей, и вот — чешет, как ни в чем ни бывало. «Какос», вспомнил Женька записку. Ну и ладно, если не поняла, значит, в октябре не будет новенькую травить. Забудет напрочь.

…А было на уроке литературы так.

Данила влетел в класс, откидывая со лба темную прядь, которая выбилась из завязанного на затылке хвостика, поднял руку, усаживая топчущихся у парт детишек. Сел сам, вытягивая в проход длинные ноги в голубых вытертых джинсах.

— Так, пипл. Из-за того, что родимая гимназия вот-вот развалится прямо нам на головы, получено указание не тянуть и не телиться, а быстренько дать вам задание и через двадцать минут встретите возлюбленную свою Марию Салимовну с напутствием. Я…

Он оглядел сидящих темными глазами под густыми ресницами, с юмором развел в стороны длинные руки:

— Я уложусь в три минуты. Задание вам на сентябрь — осилить по три художественных книги. Любых. Как называется такая литература, Войченко?

Ана неохотно положила на парту смартфон и зазывно улыбнулась Даниле, облизывая блестящие губы.

— Все ясно, — убедился учитель и перевел взгляд на ряд у дверей, — Беседкин, счастье мое, как?

— Беллетристика, Данила Валерич. С двумя «лы», двумя «е» и двумя «и».

— Голова, — восхитился учитель, — считай, и по языку ползачета сдал. Забыл еще — с одной «б», двумя «т» и, что там у нас еще?

— «Сы» еще! — заорали с парт, радуясь, — и «а», и «а»! «Р-р»!

— Натуральный зоопарк вышел, — обрадовался Данила, и понесся дальше, — кстати, если без зоопарка, где еще вместе встречаются ваши «иа» и «р-р»? ну, кто помнит ясли, детсад, Арину Родионовну с кружкой?

Класс привычно хохотал, переглядываясь, влекомый мощным потоком хитрой учительской болтовни.

— Винни-пух! — пискнула маленькая Светка Лепилина и на всякий случай съехала на стуле пониже.

Вот уж кто серая мышь, отметил Женька немного ревниво, он тоже хотел назвать эту книгу, но постеснялся — детская же.

— Отлично, Лепилина! Прямо сейчас ставлю в журнал пятерку, если… ес-ли… Назовешь автора сей беллетризованной истории про осла, медведя и Тигру! Время пошло!

Все притихли. Светочка съехала еще ниже.

— Милн, — сказал Женька сиплым голосом, — Алан Александр.

Данила задержал ручку над раскрытым журналом.

— Итак… по справедливости делим оценку пополам и оба знатока получают у нас — двойку Смоленский и трояк — Лепилина!

— Данила Валерьич! — завопила Светочка, вскакивая из-за парты.

Все радостно заржали. Учитель кивнул, тоже смеясь.

— Шучу. Садись, Лепилина, четыре. Когда вернетесь, отягощенные осенним загаром и полные дополнительных приключений, напомните, я расскажу вам о прекрасной поэзии Милна и его детских гениальных стихах. А сейчас я закруглюсь, хватит забав. Вы прочитаете три любых книги, и о каждой напишете мне кратко — содержание, впечатления. Мысли. Если они у кого появятся. Все.

Он посмотрел на часы, охватывающие сильное запястье тяжелой металлической чешуей.

— Еще пятнадцать минут. Кто-нибудь жаждет потрепаться о литературе? Полет — свободный, направление любое, ограничение — до прихода Мане… Марии Салимовны. Итог — пятерка по литературе за первую четверть.

— Шутка, да? — после небольшого молчания переспросил Капча.

Но все видели — Данила не шутит. Он умел так — всех на уши поставить, и внезапно самый тупой ученик вдруг высказывался и садился, горя ушами и не веря счастью — пятерка в четверти за полчаса трепа.

— Ну? — поторопил всех Данила, — тяжело с кондачка начать? За то и пятерка.

И вдруг раздался голос Аны, сладкий такой, зазывный. Немного презрительный.

— Данила Валерич. Ну, что эта литература, там старенькое все. А мы современные люди (она оглядела свои руки и вырез на майке, снова облизнула губы, обращая к учителю манящий взгляд), продвинутые. Нас, между прочим, интересует жизнь. А не то, что в книжках писали… анны каренины всякие, онегины.

Женька нахмурился, видя, что Данила немного покраснел под откровенным взглядом девочки. Достала уже эта Ана, что она лезет вперед всех своими сиськами… Нужно, чтоб он ее срочно отбрил, он же всегда знает, что сказать.

Но сейчас даже уверенный Данила как будто слегка растерялся от напора своей же ученицы.

— Можно я? Скажу, — все головы повернулись к задней парте, на которой, снова одна, тихо сидела Женя Местечко.

Сейчас она встала, поправляя ту же самую белую тишотку, которая краем вылезла из пояса мешковатых джинсов. Широкое лицо немного покраснело и пятна веснушек стали ярче, словно карта проявилась, показывая рыжеватые материки на легко загорелых морях с океанами.

— Разумеется, — с интересом согласился Данила, придвигая к себе журнал, — ты у нас новенькая, да? Забыл фамилию, извини.

Ана хихикнула, сплетая и расплетая ухоженные пальцы.

— Местечко, — звонко ответила та, но голос все же переломился, пришлось кашлянуть, — Женя. Евгения. Местечко.

— О чем будешь нам петь, Женя?

— Петь, — тихо прокомментировала Ана. На этот раз захихикали Оля, Лиля и Эля. Испуганно замолчали, когда Данила гаркнул, поднимая от журнала голову:

— Всем тихо!

— Как раз об этом. Мода на подростковую сексуальность, в литературе. В произведениях литературных. И в реальной истории.

Данила бросил ручку и уставился на Женю. В классе стало совсем тихо. Через секунду он скосил глаза на часы, что-то решая в уме. И кивнул, а породистое красивое лицо загорелось авантюрным вдохновением.

— Уложись в десять минут, Женя.

На Женьку внезапно сошло просветление. Ну, конечно. Если Манечка услышит, что они тут толкуют про сексуальность — с Данилой, да еще девчонка рассказывает, все слушают, ох будет скандал. Данила может попасть под раздачу, но решил рискнуть.

Женька прикусил губу и поднял руку.

— Данила Валерич? А можно я выйду? Ну, не совсем выйду, душно мне чета, можно я у двери постою?

Тот кивнул, расширяя глаза.

— Да, Смоленский. Спасибо, Смоленский.

— Ты чо, отравился, что ли? — прошипел вслед Капча, но тут же потерял интерес, пожирая глазами вышедшую к доске Женю.

Никто не поймет, подумал Женька, становясь у самых дверей и приоткрывая самую чуточку — чтобы видеть коридор и слышать шаги. А Данила врубился, что я на стреме. Молоток Данила.

Женя обвела глазами класс и кашлянула, пятна на лице почти пылали легкой алой краской.

— Каждое поколение думает, что они — самые продвинутые. И если бы не литература, дураки и дурочки так и считали бы, что все современное — оно самое продвинутое. Правда, дураки и дурочки книжек не читают. Но все равно — эти книжки есть, кто захочет, прочитает, и можно сесть, и подумать, что я такое прочитал. Прочитала. А еще — посмотреть, когда книжка написана. И когда жил сам писатель. Что сейчас хорошо, у гугла спроси и любые сведения выдаст. С чего мне начать? Я на память все не могу, если бы дома подготовиться, я скажу про то, что помню, да?

— Хорошо, Женя, — Данила кивнул, с уважительным удивлением рассматривая распахнутые глаза странного цвета и легкие волосы ореолом вокруг головы, — не волнуйся. Я слушаю.

— Спасибо. Так вот. Сексуальность, она приходит еще до ума. До разума, в смысле. И до любви.

— До любви, — с вызовом повторила, обводя глазами ухмылки, — если читать спецлитературу по физиологии человека, то существует даже период младенческой сексуальности, когда дети играют в доктора. И показывают друг другу. У меня тетка воспитатель в детском саду, она знает, как это. Но нас не интересуют маленькие дети.

— Мыж не педофилы, — просипел Вовка Клячко, но сосед по парте пихнул его локтем, — та заткнись.

— Да, — согласилась Женя, — но еще мы просто старше. Гормональная перестройка случается в тринадцать, допустим, лет, или даже раньше, и происходит второй период гиперсексуальности. Потому что гормоны сильнее, организм не привык. Извините, Данила Валерич, это предисловие, а теперь — книжки. Роман «Лолита». И кино еще есть. Все читают, ах, какой подлец, влюбился в девочку, да? Но почему-то совсем пропускают, что Лолита уже имела секс, а ей двенадцать лет всего.

— Нихренасе, — высказался Капча, — а вот еще кино такое есть…

На этот раз его в спину пихнул сам Клячко.

— Все случилось в лагере для подростков. Лолите просто было скучно. И подружки ее просто уговорили. Они были — продвинутые девочки. Знакомо, да?

Широкие светлые глаза остановились на Ане.

— Теперь лезем в гугл и читаем, когда написан роман. И в какое время жила Лолита. Сюрприз! Середина двадцатого века.

Она помолчала секунду и видя, что никому это ни о чем не говорит, пояснила:

— Допустим, что Лолита родилась в тыща девятьсот сороковом году. Моя мама, например, родилась в девятьсот семидесятом. А моя бабушка — в сорок четвертом году. Совсем просто посчитать, если умеешь даже на пальцах. Так что, Лолита была ровесницей моей бабушки. Теперь вопрос — кто современнее и продвинутее?

Она снова посмотрела на Ану.

— Выходит, что полвека назад были девчонки, которые занимались этим… ну, сексом, совсем еще девчонками. Но я как раз хотела все это не из-за секса сказать, понимаете?

Она повернулась к Даниле. Тот молча кивнул. Женька спохватился, поворачиваясь к приоткрытой двери — в коридоре пусто.

— Я хотела сказать, что нам кажется, все меняется, и ничего раньше не было такого. А на самом деле, оно было и повторяется. Просто мы забываем. Или не хотим знать.

— Па-адумаешь, — протянула Ана, все разглядывая свои руки, — она, может, вообще дурочка была, Лолита эта. Ну… в смысле, она… и потом, нам уже по шестнадцать!

— А она такая была — уже в двенадцать, — парировала Женя, — так кто продвинутее? Нынешние девчонки или их бабушки?

— Бабушки, — потрясенно повторил Капча, с восхищением глядя на Женю, — нихренасе, Местечко, ну ты рубанула, так рубанула.

— Можно сказать, что роман Набокова уникальный. Ну, по качеству, может и да, хотя мне он не понравился. Но если искать, или хотя бы понимать, что читаешь, то все это можно найти и в других книгах, просто не пропускать, в какое время все происходит. К примеру, Борис Виан.

Она посмотрела вопросительно на Данилу, тот кивнул, сидя с приоткрытым ртом и задранными бровями.

— Виан. У него есть романы, написанные под именем Вернона Салливена. Четыре всего штуки. В одном как раз тоже есть такой момент.

— Женя, — с настороженностью в голосе сказал Данила, — вот про Салливена, пожалуй, не надо уже.

— Я быстро. И я не буду с подробностями. Там герой едет в маленький городишко, в Америке. И там такие девчонки-школьницы. Они просто скучают. Понимаете? Скучают, и потому занимаются этим всем. Им — как раз по шестнадцать, а Виан писал, сейчас, я сама вспомню, тоже в пятидесятые годы! Музыка была другая, одежда другая. Другие машины и вообще. А люди — они были точно такие же. И кое-чем совсем даже не нужно гордиться, это все мы, ну, в смысле люди — проходили. И шишки набивали.

— Женя, — внезапно для себя позвал по имени Женька, прикрывая дверь, — ой, Данила Валерич.

— Я все, — сказала Женя и пошла к своей парте, опуская голову, так что легкие пряди пересыпаясь, закрыли лицо.

Все молчали. Данила осмотрел класс. Покачал головой.

— Был бы я очень рад, если бы хоть в паре умишек задержалась не лекция, немного нескладно рассказанная уважаемой Евгенией, а то, как нужно этими умишками пользоваться. Но, скорее всего — увы.

Он резко придвинул к себе журнал, занес над ним ручку.

— Евгении Местечко — пятерка в четверти. Всем остальным, за внимание и почти тишину — четверка за первый зачет и освобождение от одной из трех книжек. Кто захочет пятерку — подходите сейчас, оставлю пустое место. Для третьей книги и записей о ней. Свободны, удавы. Ах, да. Желательно — не разглашать, а то отберу оценки обратно.

Он не встал, опустив лицо и по-честному проставляя в нужной графе аккуратные четверки. Даже двоечникам. Даже Емецу и Степушкиной, которые не пришли.

— Падумаешь, — еще раз высказалась Ана, усаживаясь после приветствия классной. Та вошла, заполнив класс запахом пота и духов, дыша взволнованно, сразу же заговорила о капремонте и о том, что ветром развалило чердачное окно, а оно посыпало черепицу. Прямо на тротуар, представляете, Данила Валерич!

А Женька с тоской заметил, как Данила, выходя, нашел глазами Местечко, которая уже не была такой пятнисто-алой, а была просто слегка неровно загорелой со слегка пятнами конопушек. И подмигнул ей, прощаясь.