Темный мир

23

Пейзаж сменился еще пару раз, и предпоследний из них был прокаленной каменистой или даже шлаковой пустыней, причем стояла ночь, черная южная ночь, от земли шел удушливый жар, пахло серой и углем, и я еще подумал: а как же здесь днем? – и половинка луны над горизонтом висела багровая, подрагивающая, как желе… Эльфийки наши подобрались, шли сторожко, с наложенными на тетивы стрелами – видимо, кто-то опасный таился за выжженными скалами. Но и это миновало, и мы оказались на берегу классического карельского озера то ли перед рассветом, то ли сразу после заката. Тонкие розовые облака висели в прозрачном бездонном небе…

У самого среза воды горел огонь в каменной чаше, а на песке, сильно накренившись набок, лежали две лодки с непривычно высокими носом и кормой. Очертаниями они напоминали папирусные ладьи древних египтян, но сделаны были из тонких, идеально подогнанных досок, причем не просмоленных, а, как мне показалось поначалу, провощенных. Две совершенно юные девицы с луками радостно выскочили из воздуха и поклонились Маринке.

– Бенефис, – сказал я.

Она не удостоила меня даже движения брови.

Лодки моментально спустили на воду, оснастили вытащенными со дна швертами, поставили мачты, развернули паруса… Откуда-то взялся – я не видел, как его поставили, – мосток, к которому уже оснащенные лодки причалили с двух сторон. Маринку почтительно ввели на одну, размером побольше и с огромными голубыми глазами, нарисованными на бортах поближе к носу; нас же с Шарпом спихнули в другую, поменьше и с глазками маленькими, красными, поросячьими, а также с кабаньими клыками, прорисованными с большой любовью. Петли с шей у нас сняли, но руки не развязали, велели сидеть тихо, чинно и не болтать, а разговаривать лишь по строгой необходимости.

После чего было сказано слово, подул ровный ветер, и лодки, чуть кренясь, понеслись по озерной глади.

Посвист ветра, шелест парусов, шорох воды под днищем складывались в мелодию, которая мне и раньше, с самого детства, иногда снилась, и снится теперь каждую ночь, но я ее, проснувшись, воспроизвести не могу…

Вы не поверите, но я задремал. Проснулся от грубого тычка – в самый шрам на боку, – и за эти мгновения пробуждения мне успело почудиться, что я попал в плен к духам и меня тащат копать чудовищной глубины колодец. Я знал, что подохну в этом колодце, как до меня подохли уже десятки других…

Огромной глубины колодец наш разведвзвод действительно находил, но это было года за три до меня, я знал о нем только по рассказам. Так и не выяснили тогда ни кто его строил, ни с какой целью. Разные выдвигались предположения, в том числе и самые бредовые. Триста метров вниз, лопатами и кирками… для чего?

Вот это мне и почудилось. Причем я откуда-то знал ответ – для чего. Но, естественно, не запомнил.

Пхнула меня огромных размеров бабища с идиотской ухмылкой на плоском лице, которое показалось мне странно знакомым. Ей бы в самый раз пошли телогрейка и резиновые сапоги, но нет, одета она была с головы до ног в черную кожу, даже шапочка была кожаная, похожая на купальную. На руке висел хлыст.

– Встал пошел сам, – сказала она. Голос был непропорционально писклявый.

Я обнаружил, что руки у меня развязаны. Кряхтя, я распрямился и стал выбираться из лодки. Ни Шарпа, ни Маринки нигде не было видно, зато любопытствующих эльфиек набралось с небольшой стадион. Лодка причалена была к этакой бревенчатой набережной – частокол из ошкуренных и проморенных до цвета и твердости меди стволов толстенных лиственниц возвышался из воды метра на полтора, удерживая на берегу от сползания чистейший бело-розовый песок, – и на этом песке, все босые, стояли с полсотни эльфиек всех возрастов и сложений и одетые по-походному, как наши пленительницы (узкие штаны, рубашка, жилет или короткая куртка), были буквально наперечет; большинство же предпочитало сарафаны, платья, юбки с блузками и даже легкомысленные шортики и топики; никакого единообразия моды я не заметил.

– Где мои друзья? – спросил я толстуху в черном.

– Потом, – пискнула она. Выбралась следом за мной из лодки и тычком в спину задала направление и скорость. Она была выше меня на голову и раза в два тяжелее.

Любопытствующие образовали коридор, по которому меня и провели. От девушек хорошо пахло, но я не мог понять выражения их лиц.

Пляж кончился, начался лесок – или, пожалуй, сад. Не плодовый. Чисто декоративный. Со множеством ветвящихся дорожек. Большую часть растений я не то что не знал по именам – я их видел впервые в жизни.

Потом я понял, что это не сад, а поселок, и кусты и деревья вокруг меня не что иное, как дома. Вернее, шатры. Это стало ясно, когда струящийся занавес из тонких ветвей и длинных серебристых листьев вдруг сам собой раздвинулся и передо мной возникла эльфийка более странного облика, чем все предыдущие. У нее было скуластое, очень бледное и с россыпью веснушек, образующих этакую своеобразную венецианскую полумаску, лицо, неестественно большие миндалевидные глаза с зеленоватыми радужками, длинные темные ресницы, темные узкие нервные брови, множество тончайших морщинок у уголков рта и уголков глаз, но ни единой на лбу; губы тонкие, темные, четко очерченные, с намеком на постоянную ехидную усмешку; волосы густые, светло-русые, спереди стриженные едва ли не под ежик, сзади собранные в толстенный и длинный, ниже лопаток, хвост. Одета она была в длинный расшитый кафтан цвета тусклого золота, чуть более темные штаны и болотного цвета сапоги, тоже расшитые сложными богатыми узорами…

Я ее потом сфотографировал, поэтому и могу описать так подробно.

– Маара, довольно. Теперь жди здесь, – сказала эльфийка моей гороподобной провожатой. – Идем, поросеночек. Послушаем, что нам пропоешь ты…

Маринка с большой неохотой рассказывала о том, что с ней происходило, и я ее понимаю, есть вещи, о которых вспоминать тошно, а рассказывать вообще невмоготу, так вот, многое из перенесенного Маринкой – именно такое. И я даже подумывал, а не проявить ли мне такт, вежливость, снисходительность и прочую политкорректность – да и сделать вид, что я все забыл, ни до чего не догадался и ничего не записал по горячим следам. Но потом решил, что это будет нечестно. Даже не знаю перед кем. Перед Ильей, может быть. Которого в результате как бы и не было совсем…

Еще на середине озера лодки разделились: большая и голубоглазая поплыла прямо, а с поросячьими глазками и с Шарпом и мной на борту взяла правее. «Почему?» – спросила Маринка, и ей сказали, что мужчин туда, куда везут ее, не допускают ни в каком виде, так что нам пока придется пожить на Нечистом острове. «И как долго?» – спросила она, на что получила ответ, что понятия «долго», «коротко», «вчера», «завтра», «который час» и подобные им на Озере и в его окрестностях вообще бессмысленны – здесь есть лишь вечное «сейчас». И если Хозяйка (поклон) вдруг решит вернуться в Темный мир, то она окажется там в любое желаемое для нее время. Но после того как она все узнает, она вряд ли пожелает возвращаться.

Лодка зашла в длинную бухту и причалила к мощному каменному пирсу, высеченному из цельной скалы. Маринку встречали двенадцать эльфиек в белых одинаковых плащах; на берегу их ждали кони, двенадцать белых и один серый в яблоках. Маринке не впервой было ехать верхом, ролевики знают и умеют множество прикольных, но бесполезных в наше урбанистическое время вещей: например, осмысленно махать железом и более или менее уверенно сидеть в седле. Так что она сосредоточилась было, чтобы эффектно вспорхнуть в седло, ничего не повредив себе и не испугав коня, – однако конь ее удивил: подошел, поздоровался и опустился на одно колено, другую переднюю ногу вытянув вперед, так что Маринке оставалось просто сесть, найти стремена и взяться за поводья. Свита уже была в седлах. Конь встал настолько плавно, что Маринку даже не качнуло.

Ехали так: впереди двое с серебряными рожками, трубя, потом Маринка, потом остальная свита. Серый ко всем замечательным статям оказался еще и иноходцем – а это значит, двигался ровно, лишь чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Так они проехали с полчаса по лесной дороге, пока впереди не открылась обширная поляна. На поляне разбито было шесть роскошных шатров, а в отдалении паслись кони. Много, несколько десятков. Услышав рожки, из шатров вышли эльфийки в нарядных одеждах. Одну Маринка узнала сразу. Это была Ирина Тойвовна.

Эльфийку в золотом звали Рагнарой. Ни фига себе, подумал я, услышав это имя, все равно что кого-то из наших назвать Армагеддонной. Кстати, красивое женское имя получилось… Армагед-Донна… Допрос – а это был именно допрос – она вела профессионально, легко, стремительно, не давая мне ни секунды передышки, и интересовало ее, похоже, только одно: тот ли я на самом деле, за кого себя выдаю? Мне же скрывать было нечего, я гнал чистую правду, не сбивался, не строил из себя невинно обвиненного, не валял дурака – и, похоже, прошел все без сучка без задоринки. Наконец Рагнара откинулась в своем кресле (на самом деле это был куст с переплетенными ветвями, так искусно отформованный, что лишь стволик и корни выдавали его истинную сущность) и посмотрела на меня с каким-то новым интересом.

– Ученый человек, – сказала она, как будто пробуя слова на вкус. – В смысле ученый мужчина. Если бы не видела сама, не поверила бы.

– Мы так примитивны? – спросил я.

– Не примитивны, почему же. Но просты, доступны и низки помыслами. Зачем вам знания? Вы же не умеете их использовать.

– Ну уж…

– Конечно. Я ведь довольно много знаю о вашем мире, бывала в нем. Вы все там подобны медведю, который увидел мясной гриб на дереве и трясет дерево – все сильнее и сильнее. Вместо того чтобы просто посвистеть и попросить гриб спуститься. Вы кичитесь своей силой, но используете ее попусту, а чаще во вред себе и миру. И где же тут знания? Примитивные умения, тупые навыки, ремесла… И вот вдруг неожиданно для себя я нахожу мужчину, который действительно стремится к знанию. У которого есть хотя бы вопросы. Будешь задавать?

– Буду.

– Пойдем.

Так мы с ней оказались в постели.