Темный мир

4

В Калевале мы должны были просто отдохнуть и двинуться дальше, на северо-запад, но пришлось на сутки задержаться: оказывается, эмчеэсники, тренируясь, развалили нужный нам мостик и теперь сами его умело восстанавливали. Рудольфыч, который за долгие практики напрактиковался так, что мог стать почетным председателем Общества детей лейтенанта Шмидта, быстренько договорился с администрацией, и нам разрешили переночевать в школе. Там мы свалили вещи и пошли подкреплять здоровье в придорожную столовку нехитрой местной пищей. И некие мажоры, с городским снобизмом отказавшие столовке в доверии ввиду завалявшихся домашних бутербродов, остались в солидном проигрыше.

Пища оказалась простой, но отменной. Столовка – идеально чистой. Порции подавляли.

Толстые и довольные, мы немного пошатались по легендарному поселку, а потом вернулись в школу. Калевала – это такое место, где если ты не живешь, не работаешь или не приехал специально отдохнуть и порыбачить – то пристроить себя трудно. Нет, правда: тут красиво, но интуитивного интерфейса у этого места нет. Бывают такие квартиры, например, где хозяевам хорошо и удобно, а гостям некуда себя приткнуть. Это потом, вечером, Ладислав сводил нас и в бывший парк, который в тридцатых годах разбили на месте старого кладбища (после дождей на танцплощадке или на аллеях нередко находили косточки, а возле купален – черепа), и к сосне Ленрота, под которой тот слушал и записывал «руны» – не буквы древнего алфавита, разумеется, а карельские баллады – они тоже так назывались. От сосны, увы, остался только мертвый ствол…

– Так вот и от всей народной культуры, – вздохнул Ладислав. – Ленрот сетовал, что все приходится собирать по крохам. Теперь сам символ его работы обращается в труху. Наверное, это неизбежно, но все-таки жалко. Древняя культура может существовать сейчас только в очень изолированных сообществах… Вам фамилия Пéстов что-то говорит? Эско Пестов?

Мы трое: он, я и Патрик – немного отстали от остальных. Тем что-то рассказывал Рудольфыч.

– Нет, – сказал я.

Патрик пожала плечами.

– Потомок одного из декабристов, после амнистии семья перебралась в Гельсингфорс, там он и родился где-то в самом конце девятнадцатого века. В финской гражданской войне воевал на стороне большевиков, попал в лагерь, едва выжил. Бежал через границу в Карелию, осел в Петрозаводске. Работал журналистом, писал на финском языке. В тридцатых годах начал собирать карело-финский фольклор. Но не традиционный, а сакральный. Тайный. Принято почему-то считать, что сакральный фольклор – это матерные частушки. На самом деле матерные частушки – это так, шелуха, внешняя оболочка… Кой-какие отголоски, скажем, русского сакрального фольклора можно найти в детских страшилках. У карелов есть упоминания о «белых рунах», о «костяных рунах», но сам я их ни разу не слышал. А вот Пестов якобы нашел три хутора, где ему согласились «костяные руны» спеть. И он их записал. Перевел. Отвез в Ленинград… Ему дали десять лет как финскому шпиону, но в сороковом выпустили – видимо, понадобились переводчики. До начала войны он работал в какой-то очень странной бригаде, разбиравшейся с трофейными документами – в Кандалакше и здесь, в Ухте – тогда это называлось Ухта. В июле сорок первого из Петрозаводска он отправил целый самолет каких-то ящиков, сам остался со своими людьми, попал в окружение – и больше о нем ничего не известно. Самолет прилетел в Архангельск, разгрузился – и о грузе тоже ничего не известно…

– Э-э… – сказал я.

– Но что точно уцелело, так это один экземпляр перевода «костяных рун», которые он привез в Ленинград то ли в тридцать пятом, то ли в тридцать шестом. Был ли он предусмотрителен выше среднего, или просто верхнее чутье сработало – но одну папочку взял да и подсунул хорошей знакомой, тоже, в общем, не чуждой нашему общему делу…

– И тут на-ча-лось!.. – зловещим театральным шепотом произнесла Патрик.

– Можно сказать и так, – кивнул Ладислав. – Правда, у барышни руки до рукописи дошли сильно после войны, и барышня была уже доктор филологических наук, Татьяна Герасимова, может быть, слышали… или по культурологии она защищалась?.. забыл уже. Да и не важно. Короче, вздумалось ей работу Пестова довести до ума и издать, ввести в научный оборот – тем более что работа была высший класс. И вот тут, как вы говорите, на-ча-лось! – по-моему, с машинистки. Не буду вдаваться в подробности, но едва ли не все, кто эту рукопись читал, в течение нескольких лет очень мотивированно – никакой мистики, никакого зова или еще чего-нибудь потустороннего – попадали в наши края и здесь либо умирали, либо пропадали без вести. Я насчитал одиннадцать человек наверняка и еще двоих сомнительно… то есть они пропали, но не факт, что в Северной Карелии.

– «Кто в эту книгу посмотрел, тот смерть крылатую узрел!» – сказала Патрик. – Честертон, «Скандальное происшествие с патером Брауном». Обожжау.

– Да-да, «Проклятая книга», – согласился Ладислав. – Сам долго сомневался. Но…

– А вы сами-то ее читали? – спросил я.

– Да, – сказал он.

– И… давно?

– Порядочно.

– Страшно?

– Уже нет. Привык.

Я вдруг понял, что он не врет.

– Конечно, с какого-то момента речи об издании как-то сами собой прекратились, но несколько экземпляров по личным библиотекам хранятся… в частности, у меня. Так что имейте в виду: если со мной что-то случится, рукопись перейдет к Брево. И если захотите ознакомиться…

– Нет, – сказал я.

– Ой, – сказала Патрик.

– Я понимаю, во все это трудно поверить… но вы же помните, например, что было этой ночью на дороге?

Я помнил. Но как сквозь… нет, не сон. Наркоз.

– Тут странные места, – сказал Ладислав через какое-то время. – Возможно, что-то и уцелело после ледника… Помните же основную фишку «Калевалы»?

– Сампо?

– Да. Этакая волшебная мельничка, которая создает все, включая счастье. Подобные артефакты разбросаны по множеству фольклоров, но только здесь, в Карелии, этот артефакт производят, чему есть свидетели. Артефакт эсплуатируется очень долго, постепенно врастает в скалу, охраняется. Производит много пользы, но не нуждается в многочисленном обслуживающем персонале. Чем-то он напоминает мне знаете что? – вот эти зонды глубокого космоса, «Пионеры» и «Вояджеры», которые уже сорок лет работают там где-то сами по себе, не ломаясь, – а только созданные для хозяйственных нужд: утром кофеек сварить, пол подмести, дела с финансами поправить, коз выпасти, детей воспитать, собак накормить… И даже потом, разбитый на куски, он сохраняет свои как бы волшебные свойства… Вот что хотите делайте со мной, а я не нахожу более ясного и логичного объяснения этой легенде, чем… ну, я рассказывал вчера… Остатки, осколки древней технологии, которую одичавшие потомки пытаются использовать – и пытаются описать это своими словами.

– А при чем тут исчезновения? – спросила Патрик.

– Не знаю, – сказал Ладислав. – Кто, Лем или Альтшуллер, писал, что по-настоящему развитая технология неотличима от магии? То есть будет взаимодействовать с человеком непосредственно, без использования всяческих устройств? Собственно, поэтому я не верю во всякую там летающую посуду. Если цивилизация развилась до того, что ей по силам межзвездные перемещения, значит, космические корабли для нее – далекое славное прошлое.

– Стэплтон, – сказала Патрик. – Олаф Стэплтон. По-моему, он это и писал. Так все-таки при чем тут исчезновения?

– Предположим, эти «костяные руны» – своего рода голосовой пароль для пропуска… ну… в Похьйоллу. Или определитель «свой-чужой». И так далее. Напридумывать можно всякого…

И уже потом, прощаясь, Ладислав вдруг отвел меня чуть в сторону и сказал:

– Костя, я вижу, вы тут самый старший из них и самый здравомыслящий. Будьте осторожны. Лето какое-то очень тревожное. Вот в семьдесят седьмом так же было – не совсем здесь, поюжнее, вокруг Петрозаводска в основном. Тогда больше ста человек пропало…

– А что можно сделать?

– Ну хотя бы не ходите поодиночке. И ни в коем случае не заходите в густой туман. Даже если он по колено. Почаще пересчитывайтесь. Потому что бывает, что человек пропадает прямо из компании, и никто потом не может его вспомнить… Посчитайте, сколько вас есть, и почаще пересчитывайтесь. Пусть это будет такая игра…

«Десять негритят», хотел сказать я – и вовремя прикусил язык. И еще подумал: ну узнаем мы, что человек пропал, а толку? Разве нашли кого-то? Хотел спросить, но не стал.

Откуда он узнал, кстати, что я – самый старший? Выгляжу я ювенильно и субтильно. Разве что Рудольфыч из документов выудил и с другом поделился? Может быть.

Перед сном я вкратце надиктовал этот разговор – просто так, для поддержания самодисциплины. И вот – пригодилась запись. Патрик, например, вообще ничего не помнит, типа и Ладислава-то никакого не было. Так что…