Не помню, как делал эту запись. Будто кто-то водил моей рукой, пока я был в глубокой отключке. Не знаю, откуда могло взяться то, что я написал: Маринка вроде бы ничего не рассказывала, просто некогда было… ну а меня, понятное дело, на таинство не допустили. В общем, ерунда какая-то. Но я предупреждал, что в этом деле много странностей.
«…укутанную в рыболовную сеть. Она не могла шевельнуться. Хорошо смазанное, колесо крутилось беззвучно. Ноги коснулись воды.
Озноб охватил тело. Ее почему-то погружали не равномерно, а позволяя привыкнуть к холоду: до колен, до бедер, по пояс, по грудь, по шею. В этом положении ее продержали довольно долго. Она перестала чувствовать тело. Была только нервная дрожь – что-то бешено трепыхалось чуть выше желудка. Вода почти не двигалась, но иногда мягко касалась подбородка и отступала. «Дыши», – вспомнила она – и стала дышать.
Постепенно дрожь прошла, а тело наполнилось приятным теплом. Но она не успела им насладиться, потому что колесо провернулось еще раз, и она разом погрузилась с головой.
Через несколько секунд она заставила себя открыть глаза. Ей всегда было трудно открывать глаза в воде, потому что плавать и нырять она училась в бассейне, где вместо воды налит чистый хлорамин. Здесь вода была совершенно неощутима для глаз. Как воздух или туман.
«Не задерживай дыхание», – говорили ей. Но тут она ничего не могла с собой сделать. Весь опыт сухопутных предков, вбитый в геном, требовал держаться, держаться, держаться до последнего, до комков колючей проволоки в легких, до вылезших от натуги глазных яблок, до черного хаоса неминуемой смерти, который выключает сознание и оставляет только какие-то древние инстинкты. Она почти не могла шевелиться, руки были припеленуты к телу, и она лишь притянула колени к груди…
И вдруг в черной пелене ужаса возникло зеленое пятно. Через миг оно словно бы оказалось в фокусе восприятия, и теперь можно было понять, что это зеленый луг, что воздух над ним пронизан косыми лучами солнечного света и что над лугом низко-низко летит, чуть шевеля руками и ногами, обнаженная девушка с развевающимися волосами. Девушка подлетела к Маринке вплотную и, улыбаясь, сказала: «Дыши!» Голос у нее был низкий, вибрирующий.
И Маринка вдохнула воду. Закашлялась. Пузыри воздуха вырвались, произведя гирлянду звуков. Потом воздух выходил еще и еще, вызывая щекотку в носу.
Водой можно было дышать почти без труда…»
Я нашел Шарпа, когда он вытаскивал свою лодку на берег. Рядом с ним стояла одна из девушек-разведчиц, которые нас захватили, – Айникки. Увидев меня, Шарп подмигнул мне и глазами показал на Айникки, и я понял, что он хвастается своей мнимой победой.
– Ну что, капитан, – сказал я. – С уловом?
– Не без того, – гордо сказал Шарп и выволок из лодки двух лососей, каждого килограммов по семь, связанных вместе за жаберные крышки. – На блесну! – добавил он с особой интонацией, но я не такой знаток рыбалки, чтобы понять, в чем соль этого замечания.
– Тогда давай их быстро на угли, потому что скоро нам назад, – сказал я.
И увидел, как глаза Шарпа потухли.
Лосось оказался волшебно вкусен. Горячий, пропитанный дымом, с моченой брусникой и молодыми побегами папоротника в качестве приправы, на горячих же плоских лепешках… Я забыл, что надо заставлять себя есть, я наслаждался, и мне были безразличны причины. Мы наелись так, что казалось, встать будет невозможно.
Но мы встали.
На этот раз нам подали не две маленькие ладьи, а целый флот: большую ладью, в которую могли поместиться человек тридцать, шесть – поменьше и еще с десяток совсем маленьких, на двух-трех человек. Маринку ввели на борт торжественно, под многоголосое пение; мы с Шарпом уже сидели на носу, тихо, как мыши под веником. Триумвират: Рагнара, Ирина Тойвовна и Иткураита (та, зеленоглазая) – явился в полном составе. Откуда-то я знал, что между ними далеко не все безоблачно и что долгое отсутствие Иткураиты имеет другое объяснение, нежели то, которое дали нам. Но все это было смутно и зыбко, и пока что никаких оснований верить себе я не находил…
Наконец проводы кончились, прозвучало уже полузнакомое слово, и подул ветер. Разумеется, попутный. С нами на ладье было еще девять человек, и это почему-то меня тревожило – именно то, что девять, а не восемь или десять. Я оставил Шарпа в его грусти и тоске и подсел к Маринке.
– Все нормально? – спросил я.
– Откуда мне знать? – пожала она плечами.
– Ты что-то чувствуешь?
– Много всего… пока не разобралась. Не растусовала.
– Силы великие?
– Не дразнись.
– И в мыслях не держал. Какой-нибудь план?
Она внимательно посмотрела на меня.
– Какой может быть план? Сначала надо хоть что-то узнать…
– Ну, по-моему, они очень много всего знают. Хотя бы в общих чертах.
– Именно что в общих… Нет у меня плана, Кость, и я тут на тебя очень рассчитываю.
– На мое солдатское прошлое?
– Угу… Ты ведь мне не все рассказывал, правда?
– Правда. Но в штабах мне так или иначе служить не пришлось, и планы кампаний меня составлять не привлекали. И генералы со мной не советовались.
– Это смешно, – сказала она сквозь зубы. – Ты ведь меня понял, Кость, да? Просто прикалываешься?
– С чего мне прикалываться? Что нас посылают – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что? Одни запугивают, другие говорят комплименты – а на самом деле и те и те думают про себя что-то свое? Не верю я им, Маринка. Ни Волкову, ни твоим ведьмам. Тебе хоть заклятие-то сказали?
– Я его сама вспомнила.
– То есть ты его и тогда знала?
– Выходит, что так… Не трави душу, а?
– И что теперь? Отдашь его Волкову?
– Буду торговаться.
– Ты видела, как он торгуется.
– Да. Но я теперь не одно заклятие знаю.
– Много?
– Много. Не запутаться бы…
– Слушай… План, говоришь… Ты мне это заклятие можешь сказать?
– А смысл?
– Оно ведь втягивает душу в щит?
– И что?
– Ну, ты же помнишь, как разобрались с волковским папашей? Пока одна отвлекала его, другой подкрался…
– Думаешь, прокатит?
– Подготовиться надо. Мне так кажется. Маневр всегда лучше, чем совсем ничего. А там – как повезет.
– Ну да, ну да…
Маринка замолчала, нахмурилась, задумалась. Потом подняла бровь.
– А ты знаешь, действительно может получиться. Давай сюда ухо…