Темный мир

35

Все время, что заняло принятие душа, ароматного и ласкающего все тело, вытирание – нет, промакивание невесомыми белыми покрывалами, умащение тела травами, от которых слегка и приятно кружилась голова, – Вика непрерывно думала о том, как бы сбежать, но думала как бы не всерьез, а понарошку, словно об озорном розыгрыше во время серьезного дела. Серьезность была запредельная и требовала какого-то гармоничного уравновешивания, лучше забавного или хотя бы легковесного – вот именно розыгрыша, на который она всерьез не решилась бы, но тщательно прорабатывала его внутри себя, чтобы не отравиться этой серьезностью; но даже и понарошку ей не удалось высмотреть ни единого шанса, что она и отметила с неискренним актерским разочарованием.

Вот так же ей всегда хотелось стать певицей, и она представляла себе, как станет певицей и будет безумствовать на сцене, в цветных огнях, коллекционировать фанатов и любовников, – но не делала ничего для того, чтобы изменить сложившийся ход вещей, и оставалась студенткой филфака, потому что «уплочено». У нее был не очень приятный, но запоминающийся голосок, и иногда под гитару она пела что-то из Дианы Арбениной, и это все.

Сейчас ей предстояло сыграть какую-то важную роль, а это почти то же самое, что петь со сцены, так она себе представляла. При этом ей, повторяю, хотелось понарошку сбежать, чтобы ее искали, чтобы ее необходимость, незаменимость, особость стала, наконец, ясна всем… Двое молчаливых охранников, похожих как близнецы, обнаженные по пояс, лоснящиеся, – услужливо помогали ей, но и поторапливали – нужно было начать все к сроку. Голая, только намазанная каким-то зеленым травяным маслом (как Маргарита, с удовлетворением думала она), Вика не чувствовала себя голой, поскольку это был сценический костюм, а его надо было носить хотя бы для того, чтобы умакнуть ту черную суку мордой в дерьмо. И хорошо бы еще пяткой аккуратно наступить ей на затылок, между косичек этих дурацких, и надавить.

В темноте и холоде, только при свете двух чадящих факелов, ее возвели на невысокий помост, над которым косо висело словно совсем без опоры огромное деревянное колесо с девятью спицами. Под звуки, напоминающие вой флейты и далекий бой барабана, ее привязали к ободу колеса – за лодыжки широко раздвинутых ног и за вытянутые вверх и в сторону руки. Сразу стало очень холодно. Вой приблизился, барабаны били над каждым ухом…

И вдруг ей почему-то стало страшно.

– На крыше, – сказал Артур, подняв пистолет и показывая стволом куда-то вверх.

– Не отвлекаемся! Смотрим, как смотрели! – Я окинул взглядом своих; только Аська подняла было голову, но тут же вспомнила о дисциплине. И только после этого я сам посмотрел туда, куда показывал Артур.

– Что там было?

– Просто движение… Рассмотреть не успел, очень быстро… появилось и исчезло…

– Большое?

– Н-не очень… Но больше кошки.

– Продолжаем движение. Артур смотрит вверх.

Мы дошли до перекрестка и повернули к парку. Никто нас не побеспокоил.

Эта улица называлась Вязовой, хотя ни одного вяза на ней не было, и только несколько низких, но очень толстых пней на лужайках перед домами говорили о том, что когда-то эти исполины тут действительно росли. Позже из пней сделали столы, эстрадки, детские площадки – в зависимости от обширности предоставившейся гладкой поверхности. Сейчас все лужайки были завалены всевозможными домашними вещами – будто из домов, как из коробок, торопливо выкидывали лишнее, что-то отыскивая…

Дома на Вязовой стояли плотно, участок к участку, а иногда и стена к стене – так что собака там протиснуться еще могла, а человек уже нет; но местами проходы были сравнительно широкие, они вели в глубь застройки, где тоже стояли дома; проходы эти обсажены были или жестким колючим кустарником с крошечными почти черными кожисто-лаковыми листочками, или жимолостью с россыпями оранжевых ягод, или простой акацией. Странно, но трава была высокой, густой и совершенно иссушенной.

– Что наверху? – спросил я.

– Больше не появлялось, – сказал Артур.

– Не расслабляйся…

Примерно на полпути до парка был ресторанчик с верандой. Названия его я никак не мог запомнить, зато хорошо помнил вывеску: кот и пес, выдирающие друг у друга огромную щучью голову. Тротуар перед верандой ресторанчика был чуть шире, и на него иногда выставляли маленькие столики на двоих…

Мы еще не поравнялись с ресторанчиком, а я вдруг почувствовал прилив тревоги.

– Стоп, – сказал я, и все остановились мгновенно.

Какой-то нехороший скрип – вот что привлекло мое внимание. Я ждал, когда он возобновится. Ага. Это вывеска. Только теперь это были не кот и пес. Это был огромный щучий череп из моего давнего сна…

Под ногами светилась трава, а где не было травы, переливались подземным светом прозрачные камни. Я что-то мучительно искал…

Потом мне приснилось кантеле Вяйнямейнена, сделанное им из черепа гигантской щуки, от звуков которого все люди кругом падали на светящуюся землю и засыпали. Только я один мог сопротивляться этому чудовищному зову сна. Слепой череп щуки размером с танк висел невысоко над землей, поворачиваясь из стороны в сторону, ловя меня раструбом открытого зубастого рта. Я достал гранату, но она песком рассыпалась в руке. Никакое оружие я не мог удержать…

Я сорвал с ремня гранату – свето-шумовую, но других не было – и метнул ее на веранду ресторанчика, за деревянную загородку.

– Глаза закрыли!

Долбануло страшно. Когда попадаешь под СШГ в помещении, вообще на минуту-другую перестаешь понимать что-либо, я уж не говорю о слышать и видеть. Но и здесь так вмазало по перепонкам, что голова загудела, как большой барабан похоронного оркестра. Что-то черное и бесформенное подлетело там, на веранде, и даже сквозь звон в голове донесся вой. Я припал на колено и дал несколько очередей сквозь загородку. Полетели щепки. Там что-то металось – загородку трясло от ударов. Я поменял магазин и, держа автомат плашмя, чтобы ствол не задирало, а вело вбок, – дал длинную очередь вдоль всей загородки и тут же снова поменял магазин. Там все затихло, потом донесся затихающий вой, и тонкая шерстистая лапа с двумя кривыми когтями на конце приподнялась над загородкой и упала, когтями зацепившись за перила…

И тогда я метнул еще одну СШГ – уже не на веранду, а через открытую дверь в само помещение.

Звук на этот раз был сносный, а вспышка – ну, вспышка. Не прямо в глаза, а отраженная от стен и внутренней обстановки. Я уже упоминал про такой эффект: если вы видите в течение доли секунды что-то слишком яркое, то можно закрыть глаза, и через две-три секунды изображение как бы проявится снова, более детальное, более понятное.

Так вот, я увидел то, что находилось внутри, именно – разглядел в деталях; но при этом далеко не сразу понял, что именно это было.

Собственно, там были два человека – первые люди, увиденные мною в Городе. Оба висели под потолком вверх ногами, уронив руки. Один побольше, другой поменьше. У того, который побольше, не было головы.

Надеюсь, никто, кроме меня, этого не видел.

– Медленно уходим, – сказал я. – Внимание по сторонам. Артур, держишь крыши.

И шагнул вперед, не посмотрев под ноги.

Я почувствовал прикосновение, и меня тут же пробило ужасом, как разрядом высокого напряжения, – растяжка! И я не почувствовал ее! Нет, почувствовал, но за всем случившимся только что – просто не расслышал этого предчувствия…

Взгляд вниз. Тонкая леска, отблескивающая на солнце. Чуть дальше – еще одна. И еще… пять, десять?

Это были не растяжки. Это была паутина. Сторожевые нити.

Оказывается, боковым зрением я уже давно фиксировал переулок, выходящий как раз на ресторанчик – ровно через дорогу. Там еще стоял столб с почтовым ящиком и каким-то указателем… Переулок был засажен сиренью или черемухой, не помню, и сейчас все эти кусты заволакивала густая паутина, похожая на тонкий светлый войлок со стразами.

Черт, я совсем утратил навыки…

Не теряя ни секунды (хотя уже понятно было, что секунды потеряны, много секунд), я бросил в переулок третью и предпоследнюю свою гранату, и следом туда же полетела граната Джора. Две почти одновременные ослепительные вспышки сорвали занавес… да нет, эта войлочная кисея вспыхнула невидимым пламенем и почти сразу сгорела, так мы баловались в школе на химии, делая нитровату: подносишь к клоку ваты спичку, и он исчезает мгновенно и беззвучно…

Занавес исчез, и на нас бросилась таившаяся позади него банда. Заросшие щетиной и шерстью пауки размером с большую собаку, они двигались быстро, но, слава богу, безалаберно – наверное, их все-таки ослепило и контузило. Я стрелял в мостовую перед ними, и рикошетящие пули просто разрывали их в клочья. Рядом со мной стояла Патрик, широко расставив ноги, и точно так же экономными очередями выносила их одного за другим – каждый раз самого близкого в ее секторе.

Еще одна граната перелетела через наши головы и разорвалась в самой гуще пауков. Потом я услышал еще один взрыв и длинную очередь: это Джор засек что-то сзади. Я на миг оглянулся – да, что-то или кто-то размером с лошадь ломко валилось посреди улицы, рассматривать было некогда. И тут же защелкали негромкие на фоне автоматных выстрелы из пистолета – кого-то наконец выцелил и Артур.

– Надо сматываться! – прокричал Джор.

– Вперед! – сказал я. – Медленно! Шагом!

Как бы связанные, теснясь, прижимаясь друг к другу локтями и спинами, мы потихоньку двинулись, топча и разрывая паутинные нити, крепкие и липкие, и так прошли метров десять…

Полулежа-полуповиснув на колесе, Вика скошенными глазами смотрела, как то ли по пологой лестнице, то ли просто по воздуху по пояс в темноте спускается Волков, держа в одной руке факел, а в другой – тот самый щит. На голове Волкова была шапка в виде волчьей морды с широко раскрытой пастью и прижатыми ушами, с плеч свисали волчьи лапы.

Невидимые медленные барабаны забрались ей глубоко в уши, мутя рассудок.

Не глядя на нее, Волков прошел мимо и остановился. Свет факела, струясь, исчезал перед ним, это было похоже на то, как дым втягивается в форточку. Только сейчас до Вики дошло, что помост и колесо находятся перед тем самым черным надтреснутым камнем, неподалеку от которого она заключала свой маленький договор с Волковым. Это камень втягивает свет…

И тут Волков запел.

Так мог петь хор. Такие звуки мог издавать орган. Никакому человеку – одному – не под силу было петь так. Вике показалось, что от этого пения тьма вздымается, вытягивается, образует два исполинских колышущихся крыла за спиной колдуна… и одновременно, подчиняясь голосу и ритму, сверху стал медленно опускаться мертвенно-белый столб света. Свет тек медленно, как смола, или густая сгущенка, то распадаясь на волокна, на жгуты, на струи, на завитки, то стягиваясь вновь в единый поток… На миг к Вике вдруг вернулось нормальное зрение, и она увидела, что там, наверху, почти в зените, стоит луна немыслимых размеров, в легкой дымке и чуть дрожащая, и поняла, что луна отражается в огромном вогнутом зеркале, – но тут же и зрение, и сознание ее были вновь поглощены, порабощены пением и медленными барабанами, все глубже забирающимися в череп…

Пауки отступили, пропали так же мгновенно, как появились. Сторожевые паутины, только что крепкие и резучие, как леска, теперь бессильно легли на брусчатку.

– Сзади чисто, – сказал Джор.

– Сверху чисто, – сказал Артур.

– Кто был сверху? – спросил я. – Тоже паук?

– Нет, какая-то многоножка, – сказал Артур. – Вроде тех, первых. Далеко нам еще?

– Метров пятьдесят, – сказал я. – Не расслабляемся. Перезарядили…

Я уже упоминал, да, что у нас у каждого было магазинов по восемь – десять? В подсумках, которые мы поснимали с охранников, в карманах, за поясами? И я сказал ребятам, чтобы после каждой стрельбы вставляли полный магазин, опустевшие же магазины бросали, а те, в которых еще что-то оставалось, складывали отдельно, потом разберемся, когда время будет. Джор, как самый здоровенный, волок в заплечном мешке непочатую цинку…

Надо сказать, что калаш при всех своих отменных качествах имеет все-таки массу недостатков, и главное, на мой взгляд, – это то, что его долго перезаряжать, особенно когда руки трясутся; а не трясутся они в бою только у самых опытных; у них они трясутся после боя. Вот и сейчас – мы заклацали магазинами, снимая опустевшие и пытаясь попасть в гнездо полными…

И Валя упала. Резко, навзничь, как от сильнейшей подсечки. С жутким стуком ударилась голова о камень. Автомат отлетел в одну сторону, подсумок, рассыпая магазины, – в другую.

– Что?..

Только тогда я увидел – и, наверное, другие тоже увидели, – что ноги ее захлестнуло поблескивающим полупрозрачным жгутом в палец толщиной, и жгут этот тянется в подвальное окно дома, соседнего с ресторанчиком. Жгут натянулся, и обмякшее тело быстро поволокло по земле туда, к дому. Руки Вали болтались, она даже не пыталась цепляться за землю. Я наконец вогнал магазин на место, передернул затвор и дал короткую очередь по окну – но, кажется, не попал, попал только в стену.

– Не стреляй! – крикнул Джор и бросился туда, к дому, и тут сразу из нескольких окон навстречу ему вылетели такие же жгуты, захлестываясь на руках, ногах, шее… Не помню, как я оказался рядом, в руке у меня был нож, и я полосовал ножом по упруго-неподатливой резине… Потом зацепило и меня – за шею, прикосновение было жгучим, а когда я перерубил это щупальце, обрубок только сильнее сжался…

Аська и Патрик сосредоточенно лупили по дому – но я не знаю, попадали ли там пули в кого-то. И был ли тому хоть какой-то вред от пуль. Артур размахивал гранатой, но, похоже, не решался бросить, боясь угодить в Валю.

А ее оплетали все новые и новые щупальца. Мне кажется, она на несколько секунд пришла в себя – то ли попыталась отмахиваться рукой, то ли цеплялась за что-то. Ее тянули в разные окна…

– Бомбой! – заорал Джор. Он вроде бы освободился, но ничего не соображал. Я сам ничего не соображал. Яд или страх, не знаю. Я в тот момент даже не понял, при чем тут бомба.

Патрик бросила гранату. Точно в окно. Но граната не взорвалась. Тогда она бросила вторую. Окна полыхнули белым. Наверное, вспышка причинила боль чудовищу или чудовищам, которые там засели…

Валю в мгновение ока разорвали на части и втянули внутрь. Только что она была…

Я этот звук не забуду никогда.

– Динамит… – хрипло сказал Артур.

Да, еще два патрона – не динамита, конечно, а аммонита, но к чертям разницу, – у меня еще оставалось. Я, вдруг став предельно спокойным и даже слегка замедленным, как какой-нибудь андроид-терминатор, снял рюкзак, вынул один патрон, из кармана достал коробочку с запалами, вставил тот, который с огнепроводным шнуром, вежливо испросил у окружающих огня, поджег шнур, убедился, что тот разгорелся, – и, привстав на цыпочки, пижонским броском, как баскетбольный мяч в кольцо, послал его в то самое подвальное окно, из которого высунулось самое первое щупальце и в которое я, как лох, не попал из автомата. Патрон, крутясь и оставляя дымную спиральку, скрылся в окне – а через несколько секунд долбануло по-настоящему…

Наверное, в щупальцах действительно был какой-то яд. Джор просто не понимал ничего, бессмысленно болтал башкой и горбился, руки болтались, глаза у него были белые, – а я вдруг почему-то решил, что мы потеряли не только Валю, а кого-то еще, и все время пересчитывал оставшихся, пока Патрик не наорала на меня. И тогда мы снова построились крошечным каре, только фронт я держал один, потому что на Валину позицию надо было поставить бойца и, ощетинившись стволами, пошли, пошли, пошли куда-то, мостовая сама стелилась под ноги, как лента бегущей дорожки, и вот наконец это был уже парк, перевернутые скамейки, голые после огня деревья – и белый с какими-то зловещими кляксами на стенах павильончик, и вывеска: «Комната смеха и страха». Дверь была приоткрыта…