Темный янтарь-2

Глава 14. Медицина и тишина

Автобус ГАЗ-05 (санитарная модификация)

Белизна и сырость

…— Неплохо, неплохо. Полагаю, к празднику костылики у вас отнимем. Такой красавец – офицер! – и зачем-то на костылях. На своих двоих будете ходить, чеканный шаг вырабатывать. А командный голос у вас уже есть, мы помним, помним, – не преминул уязвить злопамятный врач.

— Товарищ подполковник! Игорь Львович! Я же сколько раз извинялся, – завздыхал ранбольной Васюк.

— Вот-вот, один раз истерично орем, и извиняться приходится долго. Куда это годится, а, Васюк? Бинтуйте, сестра…

С врачами Сереге повезло. И с ранением тоже. Осколков поймал не так много – заряд был фугасный, рванул все же не прямо под ногами. Позже разговаривали с особистом о специфике подобных мин-ловушек, но вот сейчас вспоминать о немецком хитроумии совершенно не хотелось. Ковылял обратно в палату товарищ Васюк, костыли бодро поскрипывали, ноги держали, пуговицы больничного халата подогнаны строго в меру – нормально всё. Молодцы врачи – и в санбате, и позже в госпитале, раны чистили тщательно, неоднократно, поскольку загнало в плоть, кроме всего прочего, немало щепы от того памятного люка, пришлось медицине повозиться. Но кости срослись правильно, да и сам Сергей Аркадьевич маху не дал, проводил с организмом воспитательную работу, тщательно выполнял положенные физиотерапевтические упражнения, и хорошо кушал. Ну, по прибытии на лечение немного опозорился воплями, то было. Самому помнилось плохо, но говорили, что орал «ноги отрезать не дам!» так, что весь госпиталь слышал. Нехорошо, конечно, ампутировать вроде бы и не собирались. С другой стороны, мало ли… Лучше на ногах искренне извиняться, чем наоборот. Очень хорошо, что машина тогда у группы имелась: сразу к медикам, ни минуты не потеряли, все живые, кроме бойца, на заряд упавшего. Хороший был боец, опытный, капитан-особист потом про него рассказывал.

С особистом вместе в тыловом Зуевском госпитале и лежали, частенько беседовали на всякие практические темы. Ничего тайно-служебного капитан не выдавал, с этим у него было строго. Про взятого немца только и намекнул что тот инженер-минер, случайно в Великих Луках застрял, хотели его фрицы эвакуировать, но гада еще на первом этапе штурма отсекли, к своим не выбрался, прятался. Ну, это в общем-то и так было понятно. А вот о тактике работы малыми группами, о крайне неприятных и наоборот – удачных – случаях порядком поговорили. Капитан географию и имена не упоминал, зато Сереге скрывать было нечего – пехота, она не особо секретна. Как раз насчет окопной войны и о нормальных траншейных немцах капитан знал не очень много. Специфика. В общем, времени зря не теряли, как ковылять начали, так и двинулся вдумчивый обмен опытом. Выбирались в торец коридора, садились на лавку-банкетку – курить здесь строго запрещалось, потому желающих тут толкаться и бездельничать было немного. Никто не мешал техническим разговорам

Вообще-то товарищ Васюк квартировал в пятиместной палате комсостава, лежал вместе с старлеем-танкистом, двумя лейтенантами, и шумным гаубичным капитаном. Тут тоже любили потрепаться между чтением газет и библиотечных книг, но с особистом было как интереснее – вроде продолжали воевать, пусть и теоретически, с позиции больничных коек. Медсестры на коридорные посиделки для порядка ругались, простудностью угрожали. Но опытные люди всегда могут устроиться – имелись у собеседников неположенные в палатах шинели, сидели внакидку, благо это было за углом, не на самом виду. Госпитальное начальство смотрело сквозь пальцы – Особый отдел, он и в госпитале слегка особый.

Шинель и прочее завез водитель Сивцев. Провоевал товарищ гвардии старший лейтенант со своей группой недолго, но помнили, передавали приветы и пожелания скорейшего выздоровления. Ушлый Кононов прислал тщательно замаскированную, завернутую в газету, памятную финку – не прикарманил, и не утерялась. Вот это отношение! Дойдем, непременно дойдем мы до Победы с такими людьми!

Размышляя о грядущей, но пока отдаленной Победе и прочем, прошаркивал товарищ Васюк к палате, собираясь отдохнуть и поразмыслить. Давно уж нашли Серегу письма, успокоили, что все нормально: учатся, работают и служат родичи и друзья. Осторожно написал, что в госпитале, маленькая передышечка не помешает. Яну, конечно, чуть подробнее намекнул, опытного эстонца ерундой не напугаешь.

Конечно, не ерунда там, у вонючего схрона, случилась. Могло и убить – прилетел осколок прямиком в грудь, пробил телогрейку, застрял в нагрудном кармане гимнастерки – там портсигар лежал. Получалось, что это только пуля два раза в одно место не попадает, а если пуля и осколок – то запросто. Прямо ведь в сердце шел, гадюка. Хорошо что легкий, и хорошо, что портсигар там имелся (вот и говори после этого о вреде курения). Но хуже было бы, если ноги того… Вот этого Серега жутко боялся. Парадокс человеческой природы: вроде ничего не боишься, а чего-нибудь да непременно боишься.

Товарищ Васюк превозмог лестницу – уже давно без посторонней помощи! Да, вот в этом и суть – неохота никого отягощать, нет такого в привычках гвардии старшего лейтенанта.

— Серый, ты чего еле телепаешься? – окликнул кто-то из 1-й палаты. —Шкандыбай побыстрее.

— А чего случилось?

— «Чего-чего», ждут тебя, чудака, а ты прогуливаешься.

Серега хмыкнул, поскреб свежеподстриженный затылок – командирскими привилегиями по прическе (а ныне офицерскими, пора уж привыкнуть) гвардии старший лейтенант пренебрегал, предпочитая офигачиваться под машинку: просто, гигиенично, удобно. После войны будем прически отращивать… это если по башке что-то не прилетит. А пока по-армейски, а что уши после ранения слегка торчат, ничего, они уже наедаются – ладно, не уши, а щеки, но эти понятия в данном случае визуально близкие.

Кто там ждать-то может? Процедуры все поделал, ничего такого… Наверное, из начальства кто-то приехал. Вполне может быть…

Майор Запруженко заезжал дважды. Даже печенье привозил. Догадывался Серега, что вряд ли вернется в дивизию, имелись виды у одного из отделов штаба фронта на товарища Васюка. И это хорошо, во-первых, потому что востребован человек, во-вторых, потому что есть интересная служба… не-не, «интересная» – вообще не то слово, а нужная, есть дело, в котором подшибленный товарищ Васюк понимает, готов вникать, улучшать, развивать, себя и людей готовить…

За прикрытой дверью в палате оживленно разговаривали. Серега ткнул дверь костылем, вперся, пытаясь сохранить вид относительно бравый, служебный, что в халате и на деревяшках было не особо легко.

Э, никакое не начальство.

Девушка, невысокая, в накинутом поверх пальто белом халате, даже со спины понятно, что симпатичная. Воротник пальто напоминал нечто довоенное, хорошее. Интересно, как посетительницу в верхней одежде пустили? На столе лежал пакет с чем-то безусловно вкусным. Наверное, от местных шефов госпиталя заглянула гостья. То-то соседи этак улыбаются, на опоздавшего ехидно смотрят…

Тут до Сереги дошло.

— Анит, ты ли это?

Обернулась. Точно она…

— А мы думали – вообще онемеешь, – сказанул капитан-артиллерист и разразился своим 152-миллиметровым взрывом-хохотом.

— Товарищи, я Сергея уведу. У меня же буквально пять минут, а может, уже и четыре, – сказала девчонка, во все глаза глядя на ранбольного Васюка.

— Да лучше мы сейчас выйдем, — танкист попытался живо сесть, но у него не особо вышло.

— Сидите, – пробормотал Серега. – Быстрее будет.

— Выздоравливайте, товарищи офицеры. Еще раз всем привет из Москвы и с приближающимся праздником, – Анитка не отрывала взгляда от лица ошеломленного гвардии старшего лейтенанта.

Ох, курад, хоть бы поддерживать под руку не взялась.

— Серый, у меня пять минут. Машина ждет, там строго…

— Как нашла? Я же даже про Зуев не писал.

— У нас разведка хорошо работает. Я просто глянуть, проведать хотела…

Шкандыбать в конец коридора было некогда, эх, нету скоростей нынче у подбитого Серого. А она повзрослела, но все равно девчонка, даже и ростом…

— Ой! – сказала гостья, когда Серега, чуть не выронив костыли, посадил ее на высокий подоконник.

— Да как ты вообще… далеко же кататься.

— Уже не малая, поймешь ты когда, или… А фиг с ним. Все равно поймешь. Серый, мне кое что сказать нужно, то, что в письмах нельзя…

…Она торопливо рассказывала, то и дело поглядывая одним глазом на часики, другим в глаза Серому. За спиной проходили ранбольные, санитарки, смотрели, но это было пофиг – мыслей и чувств нахлынуло столько, что хоть детонируй на месте.

…— Вот так. Серпухов. Я посмотрела, где это, непременно съезжу. Как только письмо с точным адресом до нас дойдет. Отвезу вещи, и еще что нужно будет. Не волнуйся.

— Я совершенно не волнуюсь. Анит, спасибо.

Вновь глянула на часики – изящные, знакомые, это ей тетя Ира дала в путешествие – и уже двумя глазами в лицо Сереге:

— Шрам очень даже. Мужественный.

— Ноги здорово подряпало.

— Заживут. Очень ты… офицером стал. А я что-то медленно расту.

— Нет. В самый раз, – Серега осторожно поцеловал в горячую щеку.

Совсем запылала, от смущения и счастья, и глаза блестят прозрачным северным янтарем.

— Мне идти надо. Ждет машина. У меня же слово – сталь и железо, – прошептала Анитка.

— Иди, – Серега подал руку.

Оперлась, но прежде чем соскользнуть на пол, поцеловала – тоже в щеку, но чуть иначе.

— Обязательно вернись, Серый. Не вздумай дурить.

— Угу.

Пробежала по коридору, махнула у лестницы. С улицы донесся требовательный клаксон. Серега развернулся к окну. Видно или нет? Пришлось прижаться к стеклу пылающей щекой. Вон он, грузовик… Выскочила в нарядном знакомом пальто – великовато, но самую малость. Это мамино, почти забыл за столько лет. Махнула рукой на прощание: окнам, всему корпусу, стоящим на ступенькам больным. Ага, в кабину… это хорошо, не замерзнет.

Выехал через ворота грузовик, груженный тяжелыми однообразными ящиками. Серега постоял еще, охлаждая физиономию. Потрогал щеку. Поковылял в палату.

Встретили закономерным хохотом:

— Очаровательное создание. Вежливенькая, умненькая, с характером. Но, товарищ старший лейтенант, как же вы так? Школьница ведь, совершеннейшая школьница, – громыхал артиллерист.

— Да уж, Серый, вот ты даешь, – закатывал глаза и морщился от боли в обожженной, трудно подживающей щеке старлей-танкист.

Серега сел на койку, поставил костыли, выждал паузу в буйном веселье и молвил:

— Для ясности. Сестра моего лучшего друга. Она у нас как узел связи штаба фронта: все знает, всех связывает, следит, чтобы никто не терялся. Эвакуации, ранения, отъезды-приезды, все под контролем, можно быть спокойными.

Товарищи командиры переглянулись:

— Во как – личные отношения уровня штаба фронта! – покачал головой танкист. – Это достойно уважения.

— Надежный человечек, – спокойно пояснил Серега. – Мы познакомились 22 июня 41-го . Через день мы с ее братом воевали, через два дня у нее отец погиб. Их семью едва успели эвакуировать, город был практически окружен.

— Да, дела, – вздохнул один из лейтенантов, удобнее разворачивая загипсованную по плечо руку. – Выходит, не москвичка она? А такая уверенная, спокойная.

— Латышка. Из Лиепаи. Но так-то уже москвичка, чего ей вдруг неуверенность показывать, – вздохнул Серега.

— То-то акцент такой… изящный проскакивает. Хорошая девочка. У меня дочь чуть помладше, – пробормотал гаубичник.

— Не намекай, товарищ капитан. У нас с Аниткой все чувства, все личное и поэтичное, отложено далеко и надолго. Как минимум до конца войны. А до него еще дожить нужно. Там посмотрим.

— Так-то все верно. Но ты, Серый, не особо глупи-то. «Смотреть» он будет, понимаешь ли. Отличная девчонка, пусть растет, ты ей пиши, поддерживай, воспитывай. Явно же ждать будет. Не то, что некоторые.

— А то я не понимаю? – заворчал Серега. – Прекрасный человек, спору нет. Только что ее воспитывать? Она несмышленыш какой, что ли? Думаете, одни глаза? Двух сестер воспитывает, учится отлично, считай, все хозяйство на ней. А что касается фронтового примера, так у нее брат есть. Механик-виртуоз, спокоен как гранит, надежен как броня. Тонул на Балтике, выплыл, в морской пехоте был, под Ленинградом воевал. Его в части ого как ценят. Из госпиталя недавно. Между прочим, получил «колющее», в рукопашной. Нет, товарищи, спокойствию и рассудительности это я у них учился и учусь. Для «личного» сейчас вообще не время, и не ясно, как дальше выйдет, но уж дружить с Аниткой мы всю жизнь будем.

Помолчали.

— Теперь завидно стало, – признался один из лейтенантов. – Слушай, Сергей, а сколько тебе самому-то лет? Ты насколько ее старше?

Серега подумал, что всякий разговор непременно должен на какую-то ерунду съехать. Вот при чем тут вообще точный возраст, всякие даты и соотношения? Разве в них дело?

— Серый, ты давай колись. Ты человек войной и фронтом битый, тертый, опытный. Но действительно, сколько тебе лет? Выдавай тайну или зашлем разведку к твоей истории болезни, она же вовсе не в сейфе хранится, – намекнул артиллерист.

— Да чего скрывать? Разница у нас три года восемь месяцев, – неохотно сказал Серега.

Артиллерист, умеющий считать мгновенно, присвистнул:

— Да как же ты с 41-го воюешь, а, Серега?

— А чего мне было делать? Вот я – а вот немцы к нам выперлись. Годик накинул, получил винтовку. Как сейчас помню – дали мне отличную винтовку Росса и целых пять патронов…

Народ в палате говорил об оружии, а товарищ Васюк лежал, и мысли его разбегались, как пехотная колонна при команде «воздух!». Значит, маму освободили. Досрочно и совершенно неожиданно. Распределение на предприятие получила, не Москва, а Серпухов, но это ерунда, это же совсем рядом. Кратким проездом была в Москве, с Аниткой познакомилась. В смысле, они же и раньше по письмам друг друга знали, но… ой, тут сам курад сидит, глазами хлопает – вот так новости.

Но новости – важные и ошеломляющие – осмыслить не особо получалось. Чувствовал товарищ Васюк прощальный поцелуй, угодил он – спешный и быстрый в щеку, но и чуть-чуть угол губ зацепил. И зная Аниту Андресовну, можно быть уверенным – не совсем то случайно. Неужели всерьез влюбилась? Как вообще это понять? Полгода назад виделись – была девчонка, ну, чуть-чуть девушка. А сейчас наоборот. И хорошенькая, этого же никто не отрицает. В мамином пальто так и вообще почти взрослая. Ой-ой, товарищ Васюк, что-то у тебя голова кругом…

Серега заставил себя переключить мысли. Как узнали-то, что он именно в этом госпитале? Наверняка это воздыхатель тети Иры, намекалось, что у нее наметился роман с военным, звание там серьезное, сослуживец по их художественно-топографическому направлению. Между прочим, тетя Ира для своего возраста очень… Гм, да что же мысли опять куда-то не туда сворачивают?

Серега дотянулся до тумбочки, взял блокнот, привезенный майором Запруженко. Хороший блокнот, трофейный, на пружинах и в кожаном переплете. Очень подходящий для формулирования мыслей, как их – тех фрицев – лучше бить. Продолжим… о связи, ибо, как подсказывает фронтовой и личный опыт – связь есть важнейший нерв всего сущего в мироздании, как говорят буржуйские философы – люди нам не очень близкие, но неглупые.

***

Пришла весна, ушли костыли. Отнюдь не бабочкой порхал выздоравливающий гвардии старший лейтенант Васюк, прихрамывал и опирался на трость, но с палатой и госпиталем распрощался – перевели в реабилитационный санаторий. По правде говоря, это мало чем от госпиталя отличалось, разве что располагался санаторий в усадьбе на природе, да вокруг все товарищи офицеры, относительно бодрые, готовящиеся вернуться в строй. Ну, товарищу Васюку не возвращение грозило, а новое место службы. И уже было понятно, что отпуска домой не будет, не та ситуация. Эх, жаль, но с другой стороны, не будет мытарств и ожиданий в «офицерском резерве», уже ждут целенаправленно и конкретно старшего лейтенанта, возлагают определенные надежды, нужно будет оправдывать.

Отправился к месту назначения гвардии старший лейтенант Васюк дождливым днем 22 марта. Настроение было бодрым, от палки-трости не избавился, но на первом этапе службы она мешать не должна. Примерно представлял Серега, чем будет заниматься, осознавал, что дело нужное, пусть пока и тыловое. Имелась уверенность, что удастся пользу принести. С этим было хорошо.

Плохо было, что писем от Яна не было, и Анитка тоже от него ничего не получала. Последнее время служил товарищ Выру на Воронежском фронте, а там с стратегической ситуацией было не то чтобы очень хорошо. Как бы не вляпался Ян. Он, конечно, техник-тыловик, но это война…

***

Ян вляпался. Крепко, можно сказать, до полной безысходности. Хуже всего, что полноценно осознать свое положение и что-то предпринять был не в силах. Опыт панически бормотал, скулил, повизгивал и подталкивал, а голова не соображала. Вот это и изводило больше всего.

А начиналось все на редкость спокойно. Прибыл сержант Выру по назначению в середине января – часть была небольшая, глубоко тыловая, полностью техническая. Практически сплошь инженерно-командный состав, люди очень образованные, главным оружием которых являлся карандаш, бумага, да остро отточенная техническая мысль. Янис тут образованием явно не вышел, да собственно, от сержанта того и не требовалось – получил машину, привел в порядок довольно потрепанныйГАЗ-415, и через две недели уже считался старожилом отдела. Возил людей и грузы, носил на ремне кобуру с «наганом», получал на станции секретные, тщательно опечатанные грузы. Ну, тот груз вряд ли мог привлечь злоумышленников и шпионов: ворью запчасти и детали без интереса, а немцы свои механизмы и так неплохо знают. Вообще интересным делом люди занимались, товарищ Выру особых допусков не имел, но если в гуще дел находишься, то многое видишь, а если есть голова и опыт, так и они неизбежно применятся в работе. В мастерской не выглядел глупым и отсталым, хотя здесь асы-техники работали. Слегка – пусть и поверхностно – освоил сварку. Личного состава было не так много, иногда инженер-майор с новенькими погонами, повязавшись рабочим фартуком, и пожилой слесарь-рядовой за одними тисками колдовали. Янис и свое знание немецкого языка применял, пусть и имелись переводчики, но вечно они по горло заняты, если простую маркировку на ящике перевести или надпись на устройстве – так Выру вполне готов, это не строфы Гете рифмовать.

Дела на фронте шли неплохо: с немцами под Сталинградом успешно покончили, наступали наши дальше на запад, высадились под Новороссийском, началось освобождение Украины. Коснулись эти радостные и долгожданные события и технических тыловых частей. Как обычно – срочно и экстренно – формировались новые отделы…

В конце февраля катила машина по дороге, вокруг было заснежено и сыро, торчала по обочинам сгоревшая немецкая техника.

— Вот он – Харьков! – радостно провозгласил тяжеловатый инженер-майор Середа. – А я же здесь, Ян, до войны успел поработать. В командировке, но целых два года. Отличный завод, а конструкторское бюро было какое!

— Поздравляю с возвращением! – Янис следил за идущей впереди машиной, улица была порядком разбитой, с наскоро засыпанными воронками.

— Вот устроимся, осмотримся, оценим, что нам немцы оставили… Вот же, мерзавцы, как город изуродовали. Одно слово – фашисты! – сокрушался майор, человек интеллигентный, совершенно не умеющий материться.

Заводоуправление харьковского тракторного завода. Февраль 1943 г.

Пришлось Янису заниматься не столько оценкой завода – огромного и порядком разбитого – как обустройством места расквартирования. Кому-то нужно и такими делами заниматься, поскольку замерзшие и голодные конструкторы и техники уже и не особо конструкторы.

В городе было не очень спокойно. По ночам постреливали, что-то взрывалось, в развалинах кого-то ловили бойцы НКВД. Но днем работал, шумел большой центральный рынок, смешно именуемый Благбаз, менялись вывески на магазинах, выстраивались говорливые очереди за продуктами. Ну и активно работали первые «разведгруппы» инженеров и строителей, готовя восстановление на знаменитом Паровозостроительном и ХТЗ, и на иных многочисленных заводах и мастерских.

Скрутилось и лопнуло всё в один день. На Московском проспекте грузовичок Яниса остановился рядом с ЗиСом, водитель в замасленной ушанке высунулся:

— Слыхал? Немцы фронт прорвали. Завтра в Харькове будут.

— Да ладно, откуда прорвали-то?!

— Оттуда, брат. Эх, опять тикать будем…

Янис доехал до завода, поколебался, но доложил начальству.

Майор Середа выглянул из-за только что уставленного кульмана с чертежом заводского цеха, нахмурился:

— Не ожидал от тебя, Выру. Рассудительный же, опытный человек, и вдруг панические слухи разносишь. Причем, совершенно безосновательно.

— Я, товарищ майор, тоже так подумал. Но решил, что нужно сообщить. Если провокация, так наверное, еще будут такое говорить.

— Отвлекаться от работы нам нельзя, товарищ сержант. Лучше скажи бойцам, пусть за печкой получше следят. Пальцы мерзнут чертовски…

Насчет печки Янис сказал, но буквально через час зазуммерил телефон отдела. Конструкторы, техники и инженеры, замерев, слушали, как кричит в трубку Середа:

…— Да как?! У нас оборудование, ценное, только что установленное… А транспорт?... Послушайте, ну прорвалась там какая-то группа, пусть и с танками… Есть… Есть «срочно»…

Майор положил трубку, обвел ошеломленным взглядом замерших специалистов:

— Уходим. Срочно сворачиваться. Немцы уже на Белгородском шоссе…

Завозились все-таки. Последние машины, перегруженные, выезжали уже утром. Первая часть разорвавшейся небольшой колонны уже, должно быть, добралась до окраины, там сборный пункт был назначен. Запрыгивая в кабину, очень сомневался Янис, что там встретятся – не имелось у инженеров и мастеров опыта отхода под огнем. А в городе уже явно шел бой. Ничего, должны наши фрицев остановить, не 41-й на дворе….

— Давай через Свердлова, напрямую, говорят, уже не проедем, – майор Середа пытался уместиться в тесной кабине: портфели, кобура, полевая сумка, рулоны чертежей, все мешало солидному инженеру. — Знаешь, где Свердлова?

— Знаю. Дверь прикройте, а то посыплетесь…

…Гнал на полную, чуял, что дело плохо. Дело даже не в звуках стрельбы – на ходу их слышно плохо. Курад предчувствия метался по спине, колотил лапами и хвостом по затылку – газуй! Но отставала шедшая следом полуторка, кричал, высовываясь в окно, оглядываясь, майор:

— Не гони, Ян! Они потеряются!

Под обстрел попали на углу у площади Тевелева. Может, и не обстрел, а случайные два снаряда. Первый разрыв впереди сержант Выру видел, успел вильнуть, а дальше…

…Ничего дальше не было. Очнулся от того, что руку жгло. Задыхался. Дым вокруг клубился. Но было тихо. Тяжело. На лицо давило массивное плечо с майорской звездочкой на погоне. Капала кровь. Голова майора Середы стала меньше – затылок осколком срезало. Если бы Янис был способен думать, решил бы, что и ему самому голову напрочь оторвало – такая тишина в мозгу, и не единой мысли. Грузовик лежал на левом боку, было понятно, что горит, но почему-то горит очень медленно, беззвучно и красиво.

Выползал Янис, наверное, очень долго. А может, и быстро. Не было мыслей, сдвигал с себя мертвое тело, щемился наверх, к ставшей потолочной двери. Вылез, упал на мостовую, боли не ощутил. Разгорался «газик», полз прочь от машины сержант в дымящейся телогрейке, на мостовой раскинулась щепа от кузова, инструментальные ящики, бумаги, драгоценно блестели рассыпавшиеся штангенциркули и микрометры.

Тишина. Проскочившая мимо машина с развевающимся драным тентом, скачущие упряжки – мелькают лошадиные ноги, расплескивают лужи подковы. Ни звука…

Наверное, потерял сознание товарищ сержант, едва успев отползти от машины. Не видел и не слышал, как пыхнул-взорвался бензобак…

…Вроде несли, за ворот телогрейки, за сапоги – у лица болтался приклад чьей-то порядком обшарпанной винтовки. Янис пытался что-то сказать, не выходило ни звука. Мир оставался абсолютно тихим, вялым, бессмысленным. Наверное, теперь всегда так будет. Зачем несут? Куда несут?

Так и не узнал Янис, кто его подобрал, как несли-везли до госпиталя. Первые обрывки мыслей появились, когда лежал пластом на матрасе. Мыслей было негусто – подивился причудливым пятнам на голом матрасе, отсутствию боли. Предплечье в обрезанном рукаве гимнастерки было замотанно бинтом – белоснежным, но с проступившими пятнами мази. Э, кто так бинтует неаккуратно? И почему тихо? Мысли исчезли, словно, сквозняком сдуло…

Очнулся из-за того, что напоить пытались. Чай, кислый, странный. Ничего в этом мире нет, только вкус и остался. Смотрел Янис, особо не понимая. Девушка, широколицая, в белой косынке… на Киру совсем не похожа. Кружка и губы девушки шевелятся… Чего-чего?

«Кон-туж-ен, ко-н-тужен, к-онт-ужен»… это как?

— Мне не больно, – попытался объяснить Янис. Вроде шевелил губами, что-то издавал вслух, но вряд ли членораздельное. А может, просто казалось, что издавал? Но санитарка что-то поняла, улыбалась болезненно. Наверное, ей самой больно.

Провалился Янис в беспамятство, пытаясь понять, почему всем вокруг очень больно, а ему нет. Видимо, повезло.

Очнулся и сел. Голова кружилась, и хотелось пить. И наоборот тоже очень хотелось.

В полной тишине Янис, опираясь о стену, встал. Ноги слабые, но держали. Кстати, обут – сапоги на ногах. Это хорошо. Но почему не разули? В госпитале всегда раздевают. И моют. Или это не госпиталь?

Лежали неподвижно на полу и койках люди. Забинтованные, но в грязной форме, вон – даже в валенках мокрых. Как-то непонятно. Янис по стенке выбрался в коридор... тоже люди. Но на ногах. Бегают. Несут носилки. Раненый лежит на животе, руки свесились, по полу чиркают. Подобрать же руки надо, кафель грязный, все на нем валяется, мусор, флаконы, патроны россыпью. Что-то сплошной беспорядок. И бегают вон как беззвучно, прямо даже смешно.

Уборную товарищ Выру – все же, видимо, крепко контуженный – найти был не в силах. Пристроился за распахнутой дверью, полил. Было стыдно, но зато легче. И звуки какие-то в ушах стали прорезаться. Треск, гул. Станки где-то рядом работают? Не, слишком неравномерно. Перестрелка?

Оперся руками о подоконник, навалился животом. Из треснутого стекла дуло, от этого почему-то было легче. За окном голые деревья… Сад? Парк? Вон забор… Ой, это же госпиталь. Был здесь Выру. Заезжал. Улица такая… непонятная… тоже смешная.

Сработали остатки памяти связного-посыльного. Улица Трин-кле-ра. Кто такой или что такое это Тринклера, неизвестно, но название помнится. Тут клингородок[1]. Большой госпиталь. Но тихий.

Нельзя сказать, что мысли товарища Выру как-то враз оживились и ясность появилась. Вот беспокойство появилось, это точно. Обернулся. Раненых вытаскивают. Причем бегом, не особо церемонясь. И дует зверски. В госпиталях так не положено, этак все ранбольные попростужаются. А если всем плевать, значит… Эвакуация? Срочная?

Да. Точно. Чего уезжали спешно? Немцы?

Надо как-то узнать, уточнить...

Янис побрел обратно в палату. Или в приемную.

Комната была пуста. Лежак с клеенкой. Матрацы, тряпье, огромный ком бурых бинтов…

Не та комната. Нужно уходить. Все уходят. Торопятся. Не должен сержант Выру отставать.

Дует. Холодно там. Снаружи. Март. Точно, март. Сырой, холодный месяц.

Связной-посыльный постоянно должен быть готов к службе. И директор МТС – пусть и временный – тоже. Что же голова такая тупая?

Янис, опираясь о стену, нагнулся и поднял одежду. Бушлат. Брезент, но с подкладкой. На спине здоровенное кровавое пятно и дырка. Нет, две дырки. Неважно.

Надевая бушлат и не попадая рукой, товарищ Выру побрелв коридор.

Снова тащили раненых. Без носилок. Санитарка за ноги помогает нести человека. Халат аж черный. Кричит, головой на лестницу кивает. Да, нужно уходить.

Пытаясь понять – та это санитарка, что чаем поила, или совсем другая? – Янис начал спускаться.

Двор, беготня. Возницы подхлестывают повозки, разворачиваются машины. Э, вот ты – на автоцистерне – разве так разворачиваются? Подавишь людей, дурень.

Что-то было не так. Янис потрогал голову – бинт, сверху прохладно. Надо бы шапку. Нет, не то. Стреляют. Где-то рядом. Винтовки, автоматы, пулемет...

Немцы рядом. Нужно уходить.

Грузили в кузов носилки с ранеными, забирались те, кто сам способен двигаться. Им передавали шинели и одеяла, почти беззвучно раззевались рты людей.

…— езь, … ля… рее!

… — аводи!

… — уй, там!

Стоял под стеной автобус, большой, штабной, битый, с проломленным корпусом. Наверное, не снаряд бахнул, а под рухнувшую стену попал, или изрядным деревом придавило-промяло. Помнится, был случай в Астрахани…

Янис почувствовал, что думает не о том. Вот – не заводится автобус. Капот открыт, задницы торчат, орут.

…— лятор! Твою… ж!

…— и вот… оно… ться…

Странные какие-то задницы, особенно левая. А вот тот раненый боец ручной стартер впервые в руках держит…

Вот совершенно не в силах был сержант Янис Выру что-то делать. Но ведь не заведут, видно же, что не заведут. А во дворе народу копошится… ГАЗ-05[2] – это для пятнадцати пассажиров. Можно и больше посадить. Если нужно.

Нужно.

Янис поймал за рукав торопыгу с ручным стартером:

— Стой. Двиньтесь.

Видимо, какие-то звуки все-таки удалось издавать. Раздвинулись. Человек слева сверкнул пронзительно-зелеными глазами:

…— ожешь?

— Я контуженный, не слышу, – сообщил Янис, оценивая двигатель.

Рядом что-то говорили, даже кричали, постукивал пулемет на далекой-далекой улице. Сержант Выру не отвлекался.

Вполне себе ничего двигатель. Видно, что ухаживали, обслуживали. Годный водитель был. А чего тогда упираемся? Ну-ка, движок..

— Отвертку дайте. И нож.

Дали. Справа протянули штатную авто-отвертку, слева нож. Прямо ого, ножичек – штык немецкий, отточен прямо образцово.

— Это дело, – признал Янис.

Что-то сказали, исчезли. Не отвлекаться.

Прочистил, продул, качнул. Отплевываясь от бензинового вкуса, сполз на землю. Должна завестись, видно же, приличная, сознательная машина.

От знакомой возни даже как-то полегчало. Забрался на сиденье. Стартер… Схватилось сразу, задрожала-завибрировала от работы двигателя большая машина. Есть взаимопонимание, его контузией не выбьешь.

— Где водитель?

Из кабины не выпускали, пихали обратно на сиденье.

— Я водитель? – удивился Янис.

Кричали, все разом, вообще ничего не понять.

— Ладно. Грузитесь. Только я контуженный, ничего не слышу. Показывайте.

Махали руками, побежали, уже лезли легкораненые в переднюю дверь, в кормовые двери немногочисленные ходячие помогали затаскивать лежачих. Кто-то звонко кричал, торопил. Закусив губу, поднимал-забрасывал носилки с ранеными в автобус младший лейтенант – забавный, интеллигентненький, со ссадиной на носу, наверное, очки разбил, но ничего так, сильный, наверняка в институте спортсменом был.

Янис машинально осмотрел кабину – скользнул пальцами по рулю, давление масла и уровень бензина… не, могло быть гораздо хуже, не слили. За сиденьем оказалось ведро и еще что-то спрятанное. Ага, фуражка, замурзанная, но еще довоенная, добротная, старшинского образца. Это кстати. Оглядываясь назад, Янис пристукнул дно фуражки, напялил на толстую из-за бинтов голову. В автобус все набивались и набивались: забинтованные, кое-как одетые, с костылями. Ничего, на ходу разместятся, пассажир, он тоже не дурак, себе место найдет.

Кто-то вспрыгнул на подножку:

…— авай! …авай!

— Даю, – заверил Янис, знающий, что именно кричат, по многолетнему опыту.

Двинул осторожно автобус – досаживались последние помощники-легкораненые, но двор уже почти пустой, только пара последних машин, да носилки валяются. И стрелковое прикрытие остается, ну, продержаться вам, ребята.

Притормаживая у ворот – впереди выворачивала переполненная полуторка – Янис вспомнил о штыке. Нужно бы вернуть – явно не лишний хозяину клинок, очень уж выправлен. Но где тот боец? Выглянул из двери…

Бежал к машине зеленоглазый…

Ой!

Узнать в длинноногом и яркоглазом бойце девушку можно было с первого взгляда. СВТ за спиной, гранаты и ножны у пояса, высокая, но очевидно же – девушка. Красивая.

«Что-то сильно меня контузило» – на редкость связно подумал сержант Выру, протягивая рукояткой вперед штык.

…— от, честный! – засмеялась светловолосая красавица, ловко подхватывая оружие.

— Обижаешь. Все думаю, как Артемиде и без клинка? – с трудом выговорил Янис.

— Артемида? Есть маленько. Если умыться, – улыбка девушки была ослепительна. – Удачи, хлопцы!

Выкатился из двора пришибленный и придавленный автобус, за спиной остались последние загружающиеся машины и корпуса опустевшего госпиталя[3]. Промелькнула впереди огромная площадь, но автобус свернул за «полуторкой». Куда ехать, было не совсем понятно, наверное, впереди знают, есть же там кто-то старший. Соображал Янис чуть получше, но мыслями почему-то возвращался назад – ко двору, к оставшимся немногочисленным бойцам.

— Прикрывают нас, – прохрипел сидящий рядом однорукий раненый. – Девчонка вот… красивая.

— Э... Я глянул, так даже получше со слухом стало, – подтвердил Янис.

— Как бы не попались наши. Окружат мигом, немцы уже на больничной территории, – вздохнул однорукий.

— Не, не попадутся. Опытные.

Девушка определенно выглядела бывалой. Явно не штабная связистка. Выскочит, и того младшего лейтенантика вытащит. Он-то точно штабной, хотя и правильный, того не отнять.

Потерялись. Шедшая впереди «полуторка» заглохла, загородила проезд. Машины впереди исчезли, на перекрестке позади рвались мины, а сдвинуться все не получалось. Янис соображал медленно, туго, это еще хорошо, что практически не слышал, как кричат-психуют пассажиры. Осторожно протолкнул «полуторку» бампером – кузов грузовика был полон малоподвижных раненых, разгрузить его не получалось. Обогнул, взяли на буксир, трос у водителя «полуторки» имелся. Курад свидетель – дохлый номер в такой обстановке на тросе машину буксировать, но что поделаешь, всех в автобус втиснуть никак не получится…

Двинулись на ощупь – куда ехать, никто толком не знал. Вроде о Горбанях говорили, но где это, как туда пробиться, непонятно – огромный же город. Янису в этих таинственных Горбанях тоже не доводилось бывать, в Харькове служил-то без году неделя. Из «полуторки» в автобус пересела медсестра, местная, но тоже не совсем – из пригорода. Янису растолковывали знаками и общим ором, что девушка Горбани знает, и ту свою окраину тоже, а здешние улицы – нет. Сержант Выру кивал, морщился, от тряски и напряжения просыпалась боль в голове, да еще обожженную руку крепко мучило. Но надо было ехать…

Петляли – то завал, то стрельба. Подсказали отходящие пехотинцы-энкавэдешники – впереди немцы, но левее еще можно проскочить. Втиснулся подсаженный свежий раненый. Янис уже и удивляться перестал: не ГАЗ-05, а резиновый транспорт какой-то…

…Вел почти наугад, чуя возможность проехать, отбрасывая возможность ошибки. Тяжелый, отягощенный буксиром автобус с трудом разгонялся, еще труднее тормозил, сзади так и норовили в корму въехать – тормоза у «полуторки» были так себе.

Горело что-то за бесконечным кирпичным забором.

…— ой, помедленнее, дым же сплошной! – кашляя, кричал однорукий, но Янис давил на газ, вот словно подталкивало что-то. В дымном тумане вынеслись на перекресток. Кто-то резво сканул из-под колес, краем зрения сержант Выру увидел корму самоходки – приземистой, бело-серой, с крестом на рубке. Немцы…

С опозданием взвизгнула медсестра. В переполненном салоне молчали, только крестился кто-то. Но уже пронеслась нелепая сцепка через шоссе. Вроде, застрочил вслед пулемет, но дым заслонял, охранял...

— Ты это… того … – бормотал бледный как бинт однорукий. Медсестра уткнулась лицом в ладони, наверное, плакала.

Не отвлекался Янис.

Взяла себя в руки девушка, показывала – туда, к складам, дальше будет окраина.

Проехали мимо дивизионной пушки – трехдюймовка смотрела стволом в сторону немцев, присели у ящика со снарядами закопченные, измученные артиллеристы. Командир орудия яростно махал – «туда! туда давайте!».

— Да понял я, понял, – бормотал Янис.

Вокруг были свои – отходили вперемежку: пехота, тылы, чье-то управление, упряжки с передками, трактор, «запряженный» куда покрепче Янисова ГАЗ-05. Перекурили, сняли с прицепной «полуторки» умершего, медсестра выпросила у проезжавших ведро бензина, дозаправились, слили-перелили остатки из грузовика.

Янис чувствовал, что сейчас сдохнет – даже сидеть ровно было трудно, лежал-отдыхал грудью на руле.

— Ты держись, брат, держись. Мы же чудом выскочили, – однорукий говорил, жестикулировал-показывал, доходчиво, хотя и единственной рукой. – Чего уж теперь. Наши вокруг, выбрались мы.

— Да понял, я, понял, – бормотал Янис, не слыша сам себя.

Под бомбежку попали у переправы. Нес свои мутные воды Северский Донец, отходящих скопилась уйма, а «юнкерсы» заходили снова и снова. Вздрагивала земля от разрывов бомб, лупил по самолетам пулемет с броневичка, а сержант Выру словно опять слух потерял – лежал в полном воды кювете, и только дерганье земли чувствовал, да как ледяная вода плещется у груди.

— Уходят вроде, – показал лежащий рядом однорукий. – Цел автобус-то.

Кузов автобуса густо прошили осколки, убило двух лежачих раненых и оставшуюся с ними медсестру. А вокруг горели машины, лежали убитые и раненые. Очень точно заходил на переправу немец-сука…

Миновали провисший, едва дышащий мост. Крутил «баранку» сержант Выру, не забывал о буксируемом чрезмерном грузе, надеялся, что ведомый водила тоже себе слабины не позволит.

За рекой, по левому берегу, укреплялись, окапывались наши. Встали за каким-то хутором, Янис сполз из кабины, прошел пару шагов и ноги подогнулись. Кто-то начал дергать, кричать… наверное, чтобы машину убрал-перегнал, но сил всё – не имелось, ноль на счетчике. Помнилось, как орал однорукий:

…— Уйди, гад, человек контуженный, нас ощупью вывозил. Не трожь, говорю!

Имени однорукого попутчика-помощника Янис так и не узнал, да и фамилии погибшей медсестры из пригорода рядом с чудными Горбанями, тоже. Но помнились они четко, да и некоторые иные моменты, прямо как на памятной фотографии остались. А что было между ними – прямо полный провал, глубокий, как дно Балтики, когда в него из толщи смотришь.

Отлежался в санбате, не трогали, только поили какой-то горькой дрянью, да будили на принятие пищи. Документы уцелели – полезная привычка носить их как можно ближе к телу осталась у Яниса с давних времен. Фельдшер, что позже оформлял прибывшего, с интересом смотрел на резиновую упаковку сержантского личного архива:

— С юмором придумано. Но толково.

— Выручает, – с трудом выговорил Янис – слух не то чтобы совсем вернулся, но по чужим губам недослышанное угадывать удавалось довольно точно, сам говорил коряво, но уже разборчиво.

— Угу, я и говорю, толково. Наган-то где? Что будем писать?

— Был сдан по прибытию в госпиталь. Харьков, улица Тринклера.

— Верно, так и запишем. А что за улица с таким странным названием?[4]

— Чего не знаю, того не знаю. Я вообще тогда не соображал.

Про судьбу «нагана» Янис действительно абсолютно ничего не помнил. Может в грузовичке остался, может, действительно в госпитале сняли. Курад с ним, с револьвером, много чего ценного наша армия в Харькове оставила, но вернем всё со временем.

Оздоравливался сержант Выру в команде выздоравливающих – методом ремонта электрогенератора оздоравливался, но то было кстати: и подкормили, и техника попалась интересная, американская. В Тыхау и Москву сразу написал, ответы прийти успели, от Серого ответа не было, но Анитка успокоила – оказывается, товарищ старлей тоже подлечивается.

Это было нормально, ненормально было ощущение, что если так дело пойдет, не доживет товарищ Выру до победы. Курад-свидетель, тут в какой тыл не отправят, непременно что-то нехорошее случается. Полная фигня, как любил говаривать Серый. Не, надо что-то менять, если это возможно.

Тут как раз и письмо от Серого пришло. С не подлежащим цензуированию, замаскированным, но прямым намеком.

***

Вел учебные занятия прихрамывающий старший лейтенант Васюк, передавал личный и обобщенный штурмовой опыт офицерам-пехотинцам, объяснял, что к чему, далеким от стрелковых премудростей танкистам и артиллеристам, читал и усваивал материалы, присланные «свыше», потея и боясь ошибиться, сочинял собственные докладные с анализом и предложениями по совершенствованию действий в уличных и прочих боях. Не то чтоб очень долго длилась эта «преподавательская» работа, но как-то вымотала. Понятно, в бою много труднее, но там напряжение всех сил, а здесь упор на одну голову, а голова у товарища Васюка была не такая уж железная и особо мудрая – ну куда ей такой напор? Оно, конечно, нужное дело, но, курад видит… В общем, ждал назначение в часть и встретил это событие с величайшим облегчением.

….— Формируется штурмовая инженерно-саперная бригада. Слыхал о таком новом типе соединения?

— Так точно, товарищ генерал.

— А что тогда бровями дергаешь? Что за пантомима?

— Я вообще-то не сапер, товарищ генерал.

— Неужели? Ай-ай, Васюк, как же так командование ошиблось, тебя глупо в саперы пихает.

— Виноват, товарищ генерал. Просто уточняю. Для понимания нюансов поставленных задач.

— Если бы ты, Васюк, сначала выслушивал командование, а потом уточнял, у тебя бы на груди не один орден был бы, а куда побольше. Это тоже нюанс. Для некоторых немаловажный.

— Так точно.

— Без бровей – иное дело. В бригаде опытные саперы, минеры и строители. Но большого опыта штурмовых действий они не имеют. Видимо, будут переформировываться еще, готовиться под новые задачи. Это бригада Резерва Верховного главного командования. Это понятно?

— Так точно, осознал.

— Уже хорошо, Васюк. Ты офицер молодой, но неглупый, особенно когда не придуриваешься. Передашь свой пехотный опыт, объедините великолуцкий штурмовой опыт с возможностями саперов, у них есть что применить, там мастера своего дела. И еще в бригаде будет отдельная легко-штурмовая рота. Ее ты и примешь. Подчиняетесь командиру бригады, но с готовностью быть оперативно откомандированными для выполнения особых заданий, понятно? Особых! – с легким нажимом подчеркнул генерал.

— Так точно.

— Вот сейчас, Васюк, уместно поинтересоваться нюансами.

— Товарищ генерал, а какого рода особые задания предполагаются? Для подготовки немаловажно.

— Здесь еще будем додумывать. Пока видится, что твоя рота готовится для захвата особо важных, ключевых узлов сопротивления, отдельных штабов и сооружений. Естественно, крупные объекты будете штурмовать в составе частей, уже действующих на этом направлении. Вас оперативно перебрасывают, идете в ближнем резерве, вводитесь в дело в ключевой момент штурма – даете успешный результат. Взаимодействие сложное, это сразу понятно, но ты, Васюк, должен справиться. Есть у тебя склонность быстро думать, находить понимание с соседями и местным командованием.

— Так точно, доверие оправдаю.

— Штаб тоже так считает, – генерал покатал карандаш по столу и проворчал. – Но это видение задач одного направления – нашего, армейского. Инициативу создания отдельной штурмовой роты поддержал СМЕРШ. Слышал о таком?[5] У них подобных рот пока нет, и вряд ли появятся, а задачи подобного типа могут возникнуть. Будете отрабатывать и в интересах контрразведки. Что там у них, да как я, естественно, сказать не могу. Нюанс, как ты выражаешься, понятен?

— Так точно.

— Хорошо. Полномочия на формирование у тебя будут, прямо скажем, широкие, не уровня старшего лейтенанта. Но и ответственность вся твоя. Подбираешь людей лично, вооружение, тактику действий отрабатываешь на самые разные задачи. Обязательно в плотном единении с саперами и химиками – у них там есть очень толковые и опытные. В случае необходимости прикомандировываешь специалистов к роте, об этом будет договорено. Транспортом постараемся обеспечить на хорошем уровне. Задача ясна?

— Так точно.

— Вопросы?

— А связь, товарищ генерал? Радиосвязь, она же нам как…

— Не выпрашивай. Понимание у нас есть, возможности пока нет. Будем думать.

— Так точно. А как насчет привлечения специалистов из других частей? У меня намечен небольшой список, очень опытные люди…

— Васюк, ты случаем, не одурел? Это мы в штурмовую роту будем твоих дружков и знакомцев по всем фронтам разыскивать?

— Товарищ генерал, ну зачем же разыскивать? У меня все координаты имеются, все записано, подготовлено. Я же не Героев Советского Союза прошу, это обычные рядовые бойцы. Там всего человека четыре, ну, шесть, но ведь какой костяк у роты будет, насколько подготовка ускорится…

Вышел гвардии старший лейтенант Васюк на весенний двор, снял фуражку и почесал взмокший лоб. Дело предстояло интересное. Но жуть какое сложное. Роту сформировать очень даже можно, раз и штат дают, и время, и даже технику. В конце концов, товарищ Васюк о таком деле много думал, даже других офицеров готовил, специфику объяснял. Серьезные проблемы начнутся потом, когда рота будет вводиться в бой совместно с «местными» частями. Комполка и комбаты разом вообразят, что им дармовая сила подброшена, и будет «вы штурмовые – вы головными и идете». Тем более ротой не майор или капитан командует, а скромный гвардии старший лейтенант. И как с этим справляться, пока неясно.

Звание «капитана» товарищу Васюку С.А. было присвоено 25 апреля, а через день он убыл к новому месту назначения.

Формировалась бригада в Московском военном округе, в дивном селе по названию Глухово, что расположено в замечательном Красногорском районе[6]. Увы, заехать в Москву не удалось – следовал напрямую, на автомашине, вместе с начальством.

Работали. Отбирал людей, подтягивал физическую и стрелковую подготовку личного состава, сутками изучал минное дело на полигоне – насчет этого знал маловато. Случались и легкие трения с начальством, но мигом гасились – опыт имелся и у товарища Васюка, и у остальных офицеров. В сущности хороший, рабочий коллектив, все за дело болеют. О нехороших исключениях упоминать не будем – где же их нет?

С КПП позвонили, и мгновенно подскочил гвардии капитан Васюк, завопил:

— Гошка, заводи срочно!

Пролетели на новеньком «виллисе» – свистел летний ветер в стойках тента. Взвизгнули тормоза.

Вот он, красавец – по-прежнему худой, тощеватый, но в плечах куда шире. Заматерел. Гимнастерка выгоревшая, нашивки за ранение, одинокая медаль…

— Товарищ капитан, гвардии сержант Выру прибыл в ваше распоряжение.

Серега козырнул:

— Это хорошо. Вольно, товарищ Выру. Запрыгивай, поехали.

Шофер Гоша смотрел с любопытством – о том, что командир роты пытается бывших сослуживцев собрать, было известно. Пока только двоих нашли: Костя Конопач после госпиталя прибыл, водителя Сивцева перевели. Остальные… лихой Кононов погиб, еще двое на излечении.

Обнялись уже в ротной канцелярии, когда Серега дверью бахнул.

— Рад! Курад свидетель, чертовски я рад!

— Э! Еще бы!

Хлопали друг друга по спине:

— Ян, как здоровье-то?

— Хорошо. Временами на правое ухо плоховато слышу, но левое – отлично. Про кашель уже не вспоминаю.

— Да, здорово тебя в Тыхау подкормили. Прямо отец семейства! Солидный такой.

— Повезло. Ну, тебя-то, говорят, из самой столицы опекают?

— Хорош ржать! Ну, опекают. Хорошая девчонка. Но с личным после войны будем разбираться, мы с ней только друзья.

— Э, про то вся Москва, Тыхау и даже немножко Астрахань знает. После войны, так и говорят. Ладно, товарищ капитан, про насущное. Мне машину принимать или как?

Серега подвинул бумаги, сел на крышку стола, и серьезно сказал:

— Слушай, мне нужен надежный ротный тыл. Чтоб работало как часы. Не, хрен с ними, с теми часами. Исправный механизм нужен. Сломался – сделали мгновенно. Машины ездят, обеспечение приходит, люди сыты, не мерзнут, бодры, готовы к решительному бою. И транспорт тут ключевое. Чтоб ездил и работал. Лучше чем ты, этого никто не сделает. Но! Ян – ты тыловой. Рота в бой уходит, ждешь, не суешься. По правде говоря, тебя тут вообще не должно быть – ты не строевой, а у нас штурмовые войска. И если тебя вдруг…

— Пустое. Если кого из нас убьют, второй расскажет. Дома поймут. У нас хорошие, умные дальние тылы, Серый. И выходит, тем более нельзя нам погибать.

— Угу. Но ты знаешь, как оно бывает.

— Э, то понятно. Но попытаемся избежать. Пока-то удавалось. Куда меня ставите, товарищ капитан?

— Взвод обеспечения. Техник. Оценишь нашу матбазу, изложишь соображения. Машин, как ни странно, у нас достаточно, да и в остальном обеспечены. Но все требует подгонки, проверки, надежности. Круг задач у нас широкий, ко всему должны быть готовы. Это еще будем обсуждать и обсуждать.

— Так точно, понял.

— В Москву надо бы сгонять, проведать. Имеется такой план. С комбригом я предварительно договорился, вот тебя поджидал, командировка подвернется, организуем. А сейчас работаем, хозяйство смотрим. Мне через тридцать пять минут ехать к пулеметчикам на стрельбище. Работаем, Ян…

[1] Бытовавшее в старом добром Харькове название медицинского комплекса, основанного еще в 1877 году. Во время войны там были госпиталя, в настоящее время Областная больница и кафедры Медицинского института.

[2] Подразумевается ГАЗ-05-193. Трехосный штабной автобус, мощность двигателя 50л.с., официальная вместимость: 9 рабочих мест или 15 человек на боковых сидениях. Часть автобусов была оборудована под мобильные лаборатории, возможно, Янису попалась именно такая модификация.

[3] Об эвакуации этого 1-го общего сортировочного госпиталя 69-й армии рассказывается в книге «Самый младший лейтенант». В реальности вывезти тяжелораненых не успели, по разным данным эсесовцами было расстреляно от 800 до 1100 наших раненных.

[4] Улица названа в честь русского и советского медика, ученого и преподавателя Николая Петровича Тринклера (1859-1925). Замечательный хирург, профессор Харьковского университета и медицинского института.

[5] СМЕРШ на текущий момент только создан из Управления особых отделов. Дата образования 19 апреля 1943 года.

[6] Тут совпадение. В селе Глухово в тот момент переформировывалась 66-я инженерно-саперная бригада РВГК. В конце мая она станет 4-й штурмовой инженерно-саперной бригадой ВГК. В ее составе будет: управление, рота управления, моторизованная инженерно-разведывательная рота, пять штурмовых инженерно-саперных батальонов и 80-й легкопереправочный парк. По понятным причинам, Сергей Васюк служил не в этом славном соединении, а в очень похожем, но ином.