Тени прошлого — тени будущего

Запись № 8 00 00 000 00:00 10.04.205 год Новой Техно-Эры 17:10

Похоже на карательные части DIS… О темных подземельях я знаю лишь понаслышке, но и этого хватает, чтобы озноб пробегал по позвоночнику при одной мысли о них… Только здесь светло — хорошо видно то, что каратели обычно скрывают тьмой… От этого до костей пробирает.

Никак не могу сообразить, что предпринять, чтобы убраться с этого объекта поскорее и уйти от него подальше. А про то, что мне нужно это стремление побороть или хоть подавить, — вообще ни одной здравой мысли нет. Стараюсь собрать педантично разделенные по фракциям и разложенные по секциям офицером-S1 фрагменты моих мыслей, чтобы получилось что-то похожее с чем-то прежним… Но только смешиваю осадок с конденсатом до полной мути и сбиваю каждый номер до нуля. А память уже яснеет над этим завалом, как солнце над горой мусора. От этого озноб бьет еще сильнее. Страшно подумать, что сделали со мной, и, что сделал я… Я — боец, который участвует в сражениях только с четким принципом открытого честного боя…

Теперь блуждаю по медцентру — по тоннелям и переходам, коридорам и линиям меж корпусами и блоками. Пытаюсь сократить путь, но только путаюсь в бесчисленных коридорах… А мой пропуск то и дело не размыкает нужных мне дверей. И сейчас ходу нет… Стою у сомкнутых створ, и руки дрожат пуще прежнего. Центр подготовки еще слишком близко… На деле я оставил его уже достаточно далеко за спиной, только он все равно — еще близко… И еще… Он у меня за спиной… А я не выношу ничего, что враждебно смотрит мне в затылок…

Покинул этот кошмар чуть ли не при помощи силы, но мои мысли застряли под испытующим взглядом офицера первой категории и излучением его киберстанции. Офицер-S1 — вернее, его беззлобное равнодушие с применением жестокости, которую боевые офицеры и во сне не видели, — загнал в тупик каждый сигнал, пущенный моим убитым мозгом. И теперь мой загнанный в угол разум принуждает налетать на углы и мое тело, но уже на этом — реальном — поле.

Резкий сигнал ментальной реанимации еще стучит в висках. Надо собрать волю и сообразить уже, что никакой я больше не мертвый. И хватит, замерши и затаив дыхание, стоять у запертых дверей. Опоздать мне никак нельзя. Если я на месте буду позже положенного, то и объяснять причины этой задержки будет поздно.

Нет, путь мне не сократить… Делать нечего — теперь от схемы ни шагу. И хорошо бы шаг ускорить… Почти бегу по помеченному маршруту к ближайшему переходу. Хотел избежать прохода по этому участку, но никак — схемы идут через этот сектор… Мне надо пройти преддверье смерти — вернее, корпуса тяжелой обратимой смерти… А за двери, где над ней чинят расправу, мне ходу нет…

Здесь столкновение с ужасной гибелью реальное — никакое это уже не виртуальное поле. Это восстановительный корпус тяжелой условной смерти. Я никогда раньше здесь не был. Сюда направляют мертвых офицеров и бойцов с наиболее сложными повреждениями — по большей части из Хантэрхайма. Их доставляют на закрытых и затемненных платформах. И я жалею, что стал свидетелем отключения затемнителей… Хоть я немало насмотрелся изуродованных тел, но от таких увечий что-то и мне жутко стало… Сложно понять, что это люди… Но еще сложнее — что это люди еще живые… Нет, не живые, но те, которых еще возможно спасти, — вернее, вернуть… Я стараюсь не глядеть по сторонам и обходить белую технику, сопровождающую обожженные и обмороженные трупы… Только мои старания держаться подальше от этих эшелонов смерти прахом идут… Их не обойти… А еще хуже, что мне с ними по пути, — блоки реально и виртуально убитых рядом, корпус один. От этого просто трясет… И от этого, и от очередной проверки моей устойчивости к стрессу — тупому и безысходному…

Дойти до того, что мой разум на растерзание не глубокому смыслу — плоскому тупику — отдали, я до сих пор не могу. Ищу хоть какое-то значение, хоть какой-то порядок… Но ничего доступного моему пониманию не вижу — ничего, кроме глухой стены непрошибаемой жестокости со всех сторон. Это даже не беспощадность — это просто запредельное зверство, кроме которого здесь ничего не требовалось ни от моих действий, ни от загруженной мне ситуации. Пусть я и считаюсь не тупым, числюсь устойчивым и стабильным, но это испытание… Оно, просто, дух вышибло! С этим точно лишку дали… Найти здесь хоть какой-то смысл, хоть какое-то объяснение, я никак не смог. От этого я не смог найти и выход — это с моим отличным показателем по скорости реакций… По-моему, отыскать его было вообще невозможно. Скорее, его просто не было — ничего, кроме жестокой бесцельной расправы и гибели, не было! А я уверен, что бессмысленной смерти нет, и быть не должно! Поэтому и не знаю — прошел я испытание или нет. Но главное — не знаю, на предмет чего надо мной эту проверку учинили… К чему-то подготовку провели… К Хантэрхайму… К Хантэрхайму!

Если судить по этим штабелям изувеченных трупов — на севере бушуют не только штурмы, но и штормы… А если по программе испытаний судить — бойцов на севере ждет бой со всем, что черт под луч подставит и командир целью пометит. И не факт, что я буду знать точно — кто такой или что такое мой противник и как его сразить. И не факт, что мой враг будет повержен мной — враг, о котором я и понятия иметь не буду… Но у нас один враг. И мы его знаем. А пустынный ледник… Он пуст — только мы и техника… И никаких хищных чудищ… Никого и ничего другого — только мы и техника… Ничего не ясно… Ясно только то, что гибель от руки этого скрытого врага будет суровой — это точно…

Отметился. Теперь, борясь с ознобом, иду в нужное отделение, номер которого мне ничего не разъяснил… Сложно белым машинам будет последствия смерти из моей головы выбить и конечную диагностику четкости мышления провести… Мои показатели будут прыгать, как бешенные скингеры…

К медицинским частям приписаны не только «спутники», но и «защитники». Правда, они служат только корпусам «мертвых». Здесь, в корпусе тяжелой обратимой смерти, их много. Андроид с тем же холодным взглядом, что и тот офицер-S1, подключил ко мне аппаратуру и ушел. Без него сразу спокойней стало. «Защитники» — слишком сложные технические единицы. Их приближение — показатель серьезности ситуации. От этого я и собираю нервы в кулак, когда они рядом. Теперь здесь, среди светлых просторов, остались лишь лейтенант-S4 и медбрат-N1. Это Говорухин — знаю я его хорошо, не единожды нас мои убойные повреждения сводили. Почти каждый раз, когда я в сознание приходил, — он был первым, кого я видел. И это не всегда значило, что я был убит, — просто, он всегда был там, где шли бои и не хватало людей. Сейчас он здесь… Деловито сложив на груди руки, вперил мне в лицо весело прищуренный взгляд — следы от когтей рассматривает и с профессиональным видом головой качает…

— Герф, это кто ж над тобой учинил такое?

— Зверюги…

— Да я уж понял, что не люди. Кто тебе шрамы такие грубые без правки оставил?

— «Защитники».

— И скрепы они поставили?

— Нет, до них еще…

— Мы такие шрамы шлифуем… И они должны были…

— Времени не было красоту наводить…

— Какая тут красота? Ты людей пугаешь.

— Это которых?

— Всех. И наших, и ваших.

— Мы все привычные…

— Не скажи. Ты репутацию портишь.

— Нашей славе шрамы помехой не станут.

— Ты нам репутацию портишь.

— Ну так это ваша забота. Исправляй.

— Сразу надо было к нам…

— А эти претензии к командиру… Только не советую…

— С Ульвэром что-то не то случилось?

— Что-то не то случилось со всеми нами.

— Ты, как я посмотрю, нервный какой-то…

— Я не нервный.

— Ну хорошо… Нет, так нет… Только я ж вижу, что ты…

— Слав, хватит уже.

— Но я ж вижу…

— Слав, хватит!

Говорухин успокоительным жестом поднял руки и отступил на шаг…

— Ничего, Герф. Ты поспокойней только…

— Давай работай. Я не укушу.

— Просто предосторожность… Не помешает. Мы от вас еще и не такое получали… У вас же чуть что, так сразу за оружие — расправа короткая… А с больной головы — еще короче.

— Слав, ну ты что? Не было ж никогда такого…

— Это вы не помните ничего… А я вот, Герф, все помню… Вам стоит по голове получить, и вы прямо, как зверушки дикие…

— Зверушки?..

— А ты что думал? Это вы друг перед другом в форме и при оружии выдержкой железной хвастаете… А перед нами вы…

— Хватит уже…

— Ну вот, прямо, как вредные зверушки, — слабые и дохлые, но зубы все скалите, огрызаетесь… К вам не с той стороны подойдешь, и все… Глазом моргнуть не успеешь — уже на соседней койке.

— Значит, не такие слабые, чтоб не с той стороны подходить можно было.

— А вы не предупреждаете, с какой стороны можно, с какой — нельзя…

— Так вы предупреждайте, что бой окончен…

— Тут дело такое… Это мы думаем быстрее, чем действуем… А вы действуете быстрее, чем думаете…

— Чушь это. Мы все быстрее делаем.

— Ну, Герф, если ты от чего и умрешь, то не от скромности.

— Точно — от ранений.

— Думаю, ты прав. Но сути это не меняет. Бойцы А2 — пациенты опасные и несообразительные. Хоть ты, Герф… К тебе так вообще ни с какой стороны, ни с какими предупреждениями не подступишь — хоть вовсе не подходи…

— Только попробуй не подойти…

— А что, мне хуже не будет… Но я себе таких вещей и как пробу позволить не могу — я клятву давал…

— Вот и исполняй. Я тебе не мешаю.

— Нет, конечно. Ты не буйный, ты просто — воинственный.

— Чего ты хочешь?! Мне что, прощение просить?! Но за что?! За то, чего я не помню?!

— Ты полегче…

— Я что, виноват, что мне мозги постоянно выносят?! Сначала они, потом вы!

— Мы их тебе вправляем…

— Вот и вправляйте! Молча и терпеливо! А то тут и не разберешь — кто лечит, кто калечит!

— Герф, полегче… Спокойно… Смотри как высоко показатели агрессии подскочили…

— Ты что, мне проверку учинил?!

— А как же?

— Подло, Слав!

— Это моя работа. Мне нужно знать, как ты испытание прошел.

— Нормально! Я в порядке!

— Нет, Герф. Ты был убит, ты не можешь быть в порядке.

— Черт… Я что, тест завалил, что ли?

— Тест ты прошел. Контроль не потерял — значит, порядок.

— Слав, ты это про нас правду сказал?..

— Нет, Герф… Вы у нас тихие — привязанные и прикованные к полному покою. Не злись. Это что-то вроде врачебной шутки…

— Знаю я ваши шутки — вы правду так называете…

— Ну прям… У нас шутки все ж пострашнее правды. Это специально — страшное перестает пугать, когда рядом есть что-то пострашнее. Ну что, стало веселее?

— Станет тут…

— А нам все это очень бывает забавно…

Это у него, видимо, с нервами не все в порядке… Но я ему доверяю — специалист он отличный. Этот рядовой не меньше офицера какого-нибудь только что загруженного знает. Его постоянные перемены мест работы даром не пропали. Он и в стационарах, и в полевых условиях большой опыт собрал. А то, что после всего этого у него крышу перекосило, — это понятно. Привык я вообще к нему… Раздражает он, порой, суетой, но что тут… Ему ни времени, ни сил, ни обезболивающих на нас не жалко, как бы мы его от боли не изводили. И сейчас — маячит перед глазами… То к одному монитору, то к другому — графики сверяет, программы подгружает, коды пишет… Ни разу не видел, чтобы он сел хоть на минуту… А лейтенант его экраны и не видит — то и дело что-то за окном тоскливым взглядом провожает… Сейчас встанет и уйдет… Точно — и мониторы не свернул, никакой у них тут секретности…

— Слав, что это он?..

— Не дошло еще? А… Тебе ж, Герф, только что мозги вышибли… Ну, он перевод получил — не верит еще. Целый день на те колонны смотрит и считает, через сколько транспорты к пункту назначения прибудут…

— К какому пункту?

— Теперь все дороги идут к Хантэрхайму.

— Пополнение?

— Ну… Ты видел, что здесь у нас… А у них еще хуже.

— А что здесь?

— Одни мертвецы… Но их смерти еще обратимы… А гибель тех, кого Хантэрхайм оставил на леднике под снегом… Северным войскам трудностей теперь не избежать — их командиры большие потери понесли… Они и рабочих, и солдат забирают — и людей, и технику…

— А где бои идут?

— Я уже и не помню — где-то на границе… В Хантэрхайме постоянно где-нибудь бои идут… Но сейчас с этим что-то дело плохо… Не удержат контроль над пограничными базами — под угрозой большие укрепления будут. Тогда… Стой смирно. Будешь головой дергать — глаз долой. Я все ж человек — могу дать промах.

— Что тогда?

— Новые швы…

— Я про границы…

— Бойня, Герф… А у нас и без этого работы — просто не продохнуть… Еще и излучение это перебойное…

Я начал думать о бойне, и показатели сразу подскочили — только не знаю, какие именно… Надо думать о чем-то другом…

— Излучение? Перебойные лучи?

— Точно, Герф. Общий фон у них и без этого высокий… А их офицеры еще не учли что-то… При штурме систему защиты где-то поблизости от границы повредили, теперь что-то сбоит… То перекрыты лучи, то…

— А что, излучение мощное?

— Еще бы. Герф, Хантэрхайм среди жестких лучей стоит. И одни других хуже… Их блокируют… Но это до поры… Сломает что-то блокировку — и жжет нещадно…

— А что жжет-то?

— Северное сияние… солнце… И то, и другое… И Хантэрхайм… Одно его сияние чего стоит…

— Ты постой… А от чего его сияние исходит?

— От него… Хантэрхайм светит, как проклятый, — и днем, и ночью. И слепит он полным спектром — от тех низин, что до мрака, и до тех высот, что после света. Это отражатели все — без них никак… Небо сияет, сияет и снег… и Хантэрхайм — сияет. Среди этих отражений сложно не ослепнуть, но иначе это излучение не побороть…

— Я считал, что к Хантэрхайму мощную засветку применили — что это специально…

— Врагу от его лучей слепоты не миновать, но и не только врагу… Генерал Штольт «медведей» темнотой бы слепил, если бы мог… Но с Хантэрхаймом не поспоришь… И вообще — это еще не худшее… Атмосферу, просто, загубили… и ничего до сих пор с этим толком не сделали…

— Постой, но город же и поглотителями оснащен… И это, кстати, энергию дает…

— Ничего Хантэрхайм не дает… А что дает, то забирает. Ту энергию для борьбы с другим излучением применяют — только и хватает… Кругом одни фильтры и блоки… Но его сияние — это еще не худшее…

— А что, есть что-то хуже?

— Ну… Есть. Что-то нейтрализуют, конечно, но… Эти мерзлые территории — место пустынное, гиблое…

— Не темни.

— Могильники…

— Их везде много осталось — дезактивированных.

— Есть еще активные… И есть те, на полную деактивацию которых, думаю, энергии у системы, хоть солнце положи, не хватит.

— Я про это ничего не знаю…

— А тебе и не положено. С захоронениями тут уж очень секретно, чтоб мы что-то знали. Только мы здесь такое видим, что надо полным идиотом быть, чтобы хоть что-то не сообразить.

— Я ничего не видел…

— Отсветы Хантэрхайма здесь только до нас и долетают…

— У них там что, кроме сияний и отражений, могильники кругом?

— И бои эти еще… И секретность… Ничего мы про Хантэрхайм толком не знаем, кроме того, что у нас нет ничего ужаснее и нужнее него…

Я перестал смотреть на скачущие показатели — нечего теперь попусту душу травить… Мне как-то резко стало все равно, каким там сигналом мой мозг в монитор плюет… Говорухин еще что-то тихонько пел под нос, но умолк, как только полковник медслужбы S6 перешагнул порог… Офицер замотанный, как и все здесь, но глаза у него светлые (с каким-то внутренним светом — проницательным, но не жестким)…

— Вячеслав, заканчивай с ним. Переключи его на конечный контроль.

— Так точно, командир. А что, по его поводу особые распоряжения поступили?

— Помолчи сейчас, голова болит… Посмотрим, что тут…

— Лед, может быть?

— Неси. Будем привыкать…

— Что, перевод пришел?

— Обратись по форме.

— Разрешите вопрос?

— Разрешаю.

— Перевод пришел?

— Нет, только что запрос отправил… Что мы здесь сделать можем, если источники не видим?..

— Это вы про жесткие лучи — про реликты излученные? Это точно. Чужое излучение, мы про него почти не знаем ничего. Подтвердили запрос?

— Подтвердят — никуда не денутся. Чей это боец такой?

— Ульвэр его полковым командиром был.

— Боец Ульвэра… Ну тогда ясно, отчего «северные волки» чуть не драку устроили, чтобы его получить. А ты, боец, куда бы силы приложил по собственной воле, если бы я тебе выбор дал?

Мне еще таких вопросов не отдавали (не задавали, вернее) — только приказы получал. Один раз распределение проходил — и сразу к Ульвэру, как к данности…

— Никак не знаю, полковник. Куда прикажут.

— Тебе подумать стоит. Ты двум боевым офицерам из двух разных, но равных по силе, боевых подразделений системы нужен.

Мониторы оскалились острыми зубами — мой мозг чертит перегруженный и резкий график. Полковой командир мои фоновые коды перепроверяет — с техникой спорит что-то. Похоже, он обо мне думает иначе, чем эти машины, — перечеркивает почти каждый мой минус, забивая его в базу данных плюсом. Этот офицер явно оценивает мои способности по другой шкале, чем его аппаратура, — здесь оценки мои выше. Не знаю, насколько это правомерно… Но с правилом не поспоришь — электронные мозги всегда правы, но офицеру всегда видней, и решение его верней. Неподвластны этому правилу одни «защитники». Но их здесь сейчас нет, и я не знаю — рад этому завышению или напуган им. Мне это как-то непривычно и непонятно… А от этого я обычно начинаю думать, что где-нибудь ошибусь или пропущу чужую ошибку. К тому, вдобавок, моя голова по инерции продолжает лихорадочно искать выход из только что устроенной мне угрожающей и не решенной ситуации. Я думаю, где дал маху, и мог ли вообще что-то сделать… Похоже, что нет. Задание не исполнил, потому что не получил его, с врагом в бой не вступил, потому что его и близко от зоны действий не было, и жизнь не сохранил, потому что… погиб. А смерть в киберпространстве ничем не уступает реальной… И если учесть, что это довольно мучительная смерть… Нет, раньше меня таким пыткам не подвергали… Но, похоже, еще подвергнут…

Хантэрхайм перекрыл мою смерть лучом, Ларс Стикк обрушил целый мир ядовитыми усмешками, и Лесовский проводил меня угрюмым взглядом… Мой мозг выдал длинную очередь и, перегретый, как огнестрельное оружие былого, стал вяло плевать «пули» мне под ноги. Враг везде, но ни оружия, ни патронов больше нет — все пропало… и я — пропал…

— Смотри на свет, боец. Концентрируй мысли на нем.

Я вырубаюсь, хоть и стараюсь держать сосредоточенность. И в глазах темнеет, несмотря на яркий свет и мои усилия…

— Командир, его разум его убивает… Но он больше не получает этот обманный сигнал кибербазы… Ему сейчас нечего с действительностью путать… Что делать?..

— Помолчи пока… Он еще путает действительность с киберпространством. Это его память…

— Он что, память о прошлом в текущем времени загрузил, командир?

— Похоже… Но не только… Он прогнозирует будущее — тоже в текущем времени… Он связал прошлое с будущим… Сообразительный.

— Только он это все в текущее время проецирует — от настоящего ничего этого не отделяет.

— Мы ему поможем. Подключи его, Вячеслав… А ты, боец… Перестань думать об этом. Ты создаешь виртуальное поле. Ты смотришь в свои мысли. Смотри — в мои. Концентрируй внимание на моем сигнале, на моем фоне.

— Я погиб… И я — погибну…

— Не сейчас. Сейчас ты гибнешь только по приказу своего разума. Но ты еще можешь пресечь это. Пресеки.

— Это будет неподчинение приказу…

— Ты подчиняешься только тем приказам разума, которые приказывают подчиняться старшему по званию.

— Так точно.

— Ты подчиняешься только тем инстинктам, которые приказывают подчиняться старшему по званию. Инстинктов много, командир — один. Ты исполнишь мой приказ.

— Так точно.

— Не отключай сознание. Ты прошел по виртуальному полю, как по реальному. Ты погиб на виртуальном поле, но был возвращен к жизни на реальном. Ты ушел с виртуального поля со смертью, но пришел на реальное поле с жизнью. Не возвращайся в виртуальный предел прошлого и будущего. Ты покинул его. Ты здесь и сейчас. Останься здесь и сейчас — живым.

— Хантэрхайм…

— Это не Хантэрхайм. Ты в Штраубе. Ты видел его проекцию. Контролируй разум. Смотри на свет. Переключи память и прогноз на обычный режим работы.

Что-то еще путает мысли, но память уже отпускает прошлое, переходит к обработке текущего времени. Киберпространство уступает место реальности. До меня доходит, что я дал сбой. Что теперь со мной сделают? Спишут… Меня спишут. И ни в какую-нибудь заброшенную часть на леднике — вообще спишут… Нет, я докажу им, что еще годен. Но эти подсвеченные зубцы — это мои мысли. Они не лгут — я почти мертв. Но я не мертв. Нужно просто отключить мониторы. И я докажу… Только эти врачи… Они мешают… Нет, я им не позволю… Им мне не помешать — ни в этом, ни в другом пространстве. Офицер… его — вырубить. Медбрат… с него и «лицом в пол» хватит — под прицелом не дернется… А что дальше? Ульвэр… Мне нужно к нему. Нужно объяснить ему, что я еще мертв, но выживу и… Зову «стрелу», вырубаю обоих, выхожу спокойно и лечу к Ульвэру с предельной скоростью… Точно, я рвану сразу к Ульвэру.

— Командир! Командир! Это что ж опять такое?!

— Ничего он не сделает. Спокойно.

— «Спокойно» ему не поможет. Он таких приказов не понимает — не доходит до него. Ему нужно по голове командой дать — тогда он сразу «руки по швам».

— Нет, не нужно нам здесь грубости строевой. Он — человек. Поймет. Боец, я знаю, что ты намерен делать. Не делай этого.

Он видит мои реакции… Нужно отключить мониторы. Или он видит без них — по одному фону? О чем я вообще думаю?

— Старший по званию… Я руки не подниму… Я не должен…

— Тем более и причин нет. Поэтому перестань об этом думать — мне по ментальному сигналу эти мысли хорошо видны.

Нет, ничего со мной этот офицер не сделает — он не S1… Просто, мозги вправит — строго и беспристрастно — и больше ничего… Здесь люди другие… И офицер этот… Он так вдруг не спишет… и пространство чужое без предупреждений не загрузит.

— Обещаю, без предупреждений я с тобой ничего не сделаю. От нас тебе жестокости терпеть не придется, и нам преждевременными ответными ударами угрожать не нужно.

Я сфокусировал взгляд на серьезном лице офицера… Разглядел смеющиеся глаза Славы, стоящего чуть поодаль под прикрытием мониторов вместо щитов… Офицер, видно, не врет и правду не скрывает… И Говорухин смеется… Просто, он нас считает чуть не последними задирами… И, наверное, есть за что — одни мы со своими правилами всюду прем, как с тараном… До меня начало доходить, что мне не то на ум идет, и стыдно стало… Тех, кто наши поломки устраняет, есть за что уважать — опасное это дело…

— Герфрид, ты в первый раз таким образом погиб…

— Да, полковник. Таким образом — в первый.

Смерть на турнире, на стандартной тренировке, — совсем другое. Если ты погибнешь, от темы будешь отключен без промедлений. Даже ментальную реанимацию редко проводят — нужды особой нет. Это, по большей части, как бы не полная смерть… А тут…

— И с врагами ты таким образом тоже боролся впервые…

— Так точно. Но врагов в зоне действий не было — были неизвестные противники.

— Это и были враги.

— Никак нет. Указаний, что это был враг, не было. И к технике такое уничтожение неприменимо.

— Верно, сейчас мы воюем только с техникой. Но все, что ты должен уничтожить по приказу, — это враг.

— Никак нет. Это — цель.

— Понимаешь разницу…

— Понимаю.

— Ты исполнил приказ без промедлений… Бил ты только по помеченной командиром цели… И ты знал, что могло быть этой целью…

— Никак нет. Не знал.

— Это не столь важно. Ты допускал мысли о том, чем эти цели могли быть.

— Так точно. Был уверен, что это не машины и не киборги. Был почти уверен, что сражение произошло с чем-то подобным человеку или с людьми.

Доктор кивнул головой, но как-то потускнел при этом…

— Что ж… Не знаю, чем ты технику не устроил… Задание ты исполнил хорошо…

— Его не было. Его не обозначили. Были только простые схемы. Были прописаны только цели — одни прицельные точки.

— Задачей стояло — уничтожить указанные объекты.

— Так точно. Но общей задачи поставлено не было. А без четко поставленной командиром общей задачи, боец действует только по схеме прямых определений. Это упрощенное прямое управление бойцом, который точно не знает, что от него потребуют прямо сейчас.

Офицер потускнел еще сильнее и как-то отрешенно склонил голову, будто соглашаясь с какими-то скрытыми мыслями…

— Эту схему применяют при слишком быстрых изменениях ситуации… Так поступают, когда кругом не только враги, но и те, кто угрожает стать врагом.

— Я еще не работал по этому методу на реальном поле. Его применяют редко. При потере связи с командиром боец остается стоять без дела — он не знает, что делать. Для эффективного исполнения задачи должны быть проставлены условия и даны ориентиры.

— Если просто не будет времени дать бойцу ориентиры, ему придется искать их. Простой боец должен быть способным исполнить и сложную задачу даже с неточными обозначениями. Хороший боец обязан найти ориентиры, выявить среди них верные и не потерять их. И ты был готов взять контроль над ситуацией…

— Всегда готов.

— Я знаю, ты вычислил систему действий…

— Так точно. Передо мной были поставлены цели, объединенные одной четкой задачей.

— Разъясни мне ход мыслей, Герфрид.

— Целью было уничтожить объекты со схожим мысленным фоном. Но общую задачу это точнее не определило. Я не терял сосредоточенности — эту систему не обозначили задачей и могли изменить без обозначений задачи другой.

— Все верно, Герфрид… Ты беспрекословно исполнил долг под прямым командованием… Ты точно определил задачу, поставленную перед тобой без четких установок… Был готов перейти к определенной тобой схеме действий при потере связи с командиром… И был готов к переключению целей по команде… Ты справился со всем и везде. Это редкий случай. Но кое-что ты не учел.

Я перестал понимать, и по моему ментальному фону пошли помехи…

— Я исполнил боевой приказ.

— Это верно. Но ситуацию ты оценил не полностью… Подошел не бездумно, но и не осмысленно.

— Прошу объяснить.

— Ты не предположил, кем могли быть жестоко убитые тобой люди, и — по какой причине ты должен был их убить.

— Этого обусловлено не было.

— Пусть — не обусловлено, но — предусмотрено… Ты не учел того, что на реальном поле при похожих условиях ты можешь получить цель, которую будешь видеть иначе, чем на поле виртуальном.

— Я знаю об этом.

— Но не понимаешь… Не понимаешь, кого могут поставить тебе под луч без объяснений причин.

Доктор еще внимательнее всмотрелся в мои фоновые графики… Но и мне видно, что изменений почти нет… Что-то тут не то… Я вдруг вспомнил, отчего Лесовский турнир прямиком к черту отправил. Противником может быть и твой друг, и, чтобы победить, ты должен будешь его… Но это только турнир… А здесь… Лесовский встал перед глазами… Мои показатели дернулись к пику… И доктор одарил меня грустной улыбкой…

— Эту проверку ты прошел частично. Ты способен исполнить суровый долг перед системой без уточнений. Об этом мы знаем точно. Но у этой способности есть предел, перед которым ты будешь требовать объяснений. И только ты решишь, перешагнуть его или нет. Точно этого мы не знаем, но допустить можем. Допущение это основано на твоих мысленных показателях, которые достаточно четки. А поскольку еще одну проверку проводить поздно, эти данные будут учтены.

— Так точно. Так и есть. Боевой приказ снимает с исполнителей системную ответственность, но не личную.

— Ты простой боец, ты не должен ставить личную ответственность выше, чем положено тебе по рангу.

— Так точно. Но я — человек. И я несу ответ перед системой не только как ее боец. Я уверен, что мы отвечаем не только перед системой и не только перед собой — каждый поступок под ответом и у того, и у другого. Мы объединены системой. А систему объединили мы. AVRG — это мы. А мы и есть — AVRG.

— Ты верно мыслишь, Герфрид… Но понимаешь не полностью… Ты еще не долго воюешь. И воевал ты еще только за Штрауб. За его пределами идет другой бой, где нет времени считать пульс — просто ты еще жив или уже мертв… Ты должен не только быть способным думать с той же скоростью, с которой можешь спустить луч, но и способным — подчиняться слепо.

— Я знаю об этом.

— Мне нужно знать точно, что ты выберешь, если нужно будет сделать выбор.

— То, что решит командир, и то, что решу я, — то, с чем я соглашусь.

— Этот принцип хорош, только если есть время для объяснений.

— Если у системы не будет времени отчету, отчего друг дожжен быть убит другом, соратник — уничтожен соратником… Тогда не будет людей, не будет системы.

— Время идет плечом к плечу с действием — с одной с ним скоростью. Систему мы строим из наших общих действий. И время системы идет вровень с нашей общей скоростью действий. Но каждый из нас действует по-разному и с разной скоростью. Поэтому распределение мы проводим не только первичное — по программе и установке, но и последующее — уточняющее. Мы должны быть способными без ошибок достроить или перестроить организацию. Человек и его место должны подходить друг другу, как можно точнее.

— Я понимаю.

— Время всегда идет к концу. Плохой он или хороший — решаем мы. Оно просто идет. Но мы способны разогнать или замедлить его относительно других объектов при прохождении других пространственных участков. Мы способны управлять им — в определенных пределах. Одно решительное действие одного бойца вынудит отстать всех остальных — оно ускорит ход общего времени, отнесенного к системе. Это произойдет — будет его действие правильным или ошибочным. Стоит ему допустить ошибку — время системы получит ускорение по неправильному направлению, исправить которое станет сложнее, чем задать. Для того, чтобы устранить эту ошибку одного бойца, скорость действий нужно будет превысить всем остальным. Иначе нельзя переменить направление, ведущее к разрушению. Иначе нельзя понизить скорость системного времени, идущего к крушению.

— Допустил ошибку — и понеслось по цепной реакции, прервать которую сложнее, чем запустить.

— Все верно. Поэтому не следует ее запускать и усугублять… Если у системы нет времени на передачу информации сейчас, боец должен перейти к действию без этого, чтобы время на это появилось у системы после его действий.

— Так точно. Это похоже на модель приостановки прогресса…

— Верно. При помощи этой модели мы обогнали общее время системы, идущее к разрушению, и частично перестроили его — приостановили. Сделали это как бы через прошлое… Смогли пресечь отклики прошлых ошибок и полностью перекрыть им путь к будущему… Но процесс разрушения системы только замедлен — он еще не остановлен, не обращен вспять. Мы еще не исправили всех ошибок нашего прошлого. Для этого мы действуем с еще недостаточной скоростью.

— Нам мешает война.

— Не только это… Одной ошибкой здесь не обошлось… Прежде мы думали, что обгоним все, что нас окружает, и замедлим этим наше отнесенное ко всему остальному время, ведущее нас к концу… Думали, что наши технологии отсрочат наш конец и продлят нашу жизнь. Но не учли, что все, что окружает нас, крепко скованно с нами. Мы, с нашим пространственным ускорением, ускорили и все остальное — во времени. Нам удалось замедлить наше время, обретя вечную молодость, но сделали мы это, ускорив время всего остального, обретшего краткосрочную старость, приближающую к скорой гибели все вокруг — и нас в том числе.

— Мы этим ничего не добились… Одно просто погасило другое…

— Добились, но не того, к чему стремились. Конечный срок не остался неизменным. Мы не старели вместе со всем окружающим нас — все старело вместо нас. Этим мы приблизили досрочный конец всего вокруг и приблизились к досрочному концу.

— Безвременный конец… Мы двигались слишком быстро, чтоб не ускорить его, не ускорив времени всего, что нас окружает… Но слишком медленно, чтоб замедлить его, замедлив время всего, что окружает нас… Его было не остановить, не обернуть вспять… Нас тормозила наша тяжесть — сила нашего покоя. Нам не хватило сил преодолеть этот барьер… Но мы подошли к нему очень близко…

— И частично преодолели — остановили фрагменты этого разрушительного времени.

— Только его торможение почти ничего не исправило…

— Просто мы двигались по неправильному направлению — мы строили расчет с неверной отсчетной точки. Думали, что замедление нашего времени, — это равное ускорение времени всего, что окружает нас… Но не думали, что это равенство перекроет все наши старания и ускорит нашу гибель.

— Не учли, что нам не хватит сил переступить этот порог — решающий рубеж обратимости времени.

— И еще не учли, что весь мир, ускоренный нами во времени, вместе с нами, ускоренными в пространстве, будет подобен только изношенному стимуляторами телу, неуклонно приближающемуся к гибели, ускоренной в пространстве и времени. Нам нужно было скорее понять, что разгон этой системы обернется нам следом разгоном системы другой — внешней. Но теперь мы молоды, когда наш мир — стар. И умерев от старости, он погубит и нас — вечно молодых. А остановить его старение сейчас мы не можем — сейчас мы не можем остановиться, дать ему покой… Встанем мы сейчас — обрушим весь груз смертоносной старости — всего, что мы обогнали, что догонит нас при нашей остановке… Но хватит об этом. Теперь мы поняли, что у всех и всего одно общее пространство и время, и все должно быть иначе…

— Вы правы…

— Ты подходишь обеим организациям. Ты сильный боец, Герфрид, ты быстро берешь ориентиры и способен мыслить. Но ты не готов применить эти силы с предельной мощностью.

— Я должен пройти подготовку.

— На это времени уже нет. Сейчас твои показатели занижены техникой. И я их сильно не подниму… Хоть ты и способен на большее… Но не сейчас. А вообще действуешь ты точно… Герфрид, я знаю, ты сразу понял, что что-то наносит вред и тебе, и твоему противнику…

— Понял.

— И ты не знал, что это.

— Не знал.

— Но решил установить причину…

— Мне нужно было узнать, что наносит вред мне, чтобы я мог бороться с этим. Я понял, что с этим ничего сделать не смогу. Смог выяснить, что это наносит вред и мне, и моему противнику. Решил, что это должно было уничтожить не только мою способность к действию, — это должно было уничтожить и способность к действию противостоящих мне сил. По скорости разрушений определил, что время до моей гибели равно времени до гибели противостоящих мне сил.

— Но продолжил уничтожение указанных целей.

— Мне нужно было исполнить приказ. Гибнущий противник — это не погибший противник.

— Ты получил серьезные травмы — ты не мог сражаться с прежней силой. Но ты сражался с прежним высоким результатом — результат снижен не был. Ты добился этого, отойдя от строгих указаний, — ты перешел к применению других методов уничтожения.

— Я решил, что конечный результат имеет большее значение, чем средства его достижения. И перешел к более действенным методам уничтожения.

— Ты не учел, что мог быть послан на операцию карательную. Здесь конечный результат — не уничтожение, а метод уничтожения.

— Цели операции точно задано не было. Это не уклонение от инструкции. Выбор был за мной.

— Тебе необходимо знать, что бойцы А2 несут службу, где им прикажут. Каждый боец может быть причислен к другому подразделению. Без специальной подготовки этого не сделают, но…

— Но я не каратель.

— Ты — боец подземных штурмовых отрядов — служишь там, куда пошлют.

— Так точно. Но сейчас… Мое право на выбор еще в силе?

— Конечно. Я твой выбор учту. Но, думаю, ты знаешь, что сделать его между службой Боргу или Скару — трудно.

— Скйел Скар?..

— Именно он.

— Борг.

— Ты уверен?

— Так точно. Уверен. Я выбираю не командира, а подразделение.

— Я бы устроил тебе еще одну проверку, но времени уже нет… Допустим, что ты прошел это испытание здесь… Службе безопасности ты, конечно, подходишь хуже. А другие показатели хороши… Очень неплохо. Мыслил правильно. Решил, что если общей цели нет, — нужно установить. Если противник есть — должен быть уничтожен. Действовал, думал, стоял до последнего. Провел проверку территории кибертемы и делом, и мыслью. Ты искал решение задачи…

— Но ничего не нашел.

— Ты должен был погибнуть. И погиб достойно. Ты искал скрытые, не заданные при запуске темы, инструкции…

— Но ничего не было.

— Ничего и не должно было быть. Если бы ты извлек их из пустоты — был бы списан как негодный к службе на крайнем севере. Ты прошел проверку не из простых, боец.

— Прошел бессмысленное испытание и мучительную гибель.

— Это испытание не было бесцельно — виртуальное поле отражает реальное. Ситуации и поступки имеют равное значение на обоих полях. Ты не утратил ориентации — это главное. Был убежден, что жесткое излучение превосходит силу защиты, но не тратил на ожоги времени больше необходимого. Над помутненным рассудком контроль полностью не утратил. Ошибок не совершил — не вышел из объективной реальности виртуального поля. Лучом висок пробил только перед полным помутнением. Очень неплохо, боец. И ментальная реанимация сознания всего четыре секунды. Это хорошо. Можешь быть спокоен — высший уровень ты прошел. И уйми озноб — это только проверки. Мы через это все проходили, и поверь, мне как офицеру больше досталось.

— Так точно, полковник.

Доктор улыбнулся — и не криво и ехидно, а по-настоящему. Хоть он и соответствует уровню развития боевых офицеров S9, но у него добрые лучистые глаза… Все они такие — врачи.

— Ну что ж, Герфрид, будем считать, что все показатели в норме. Подождешь здесь еще. График на мониторе станет ровнее — тебе это не повредит.

— Так точно.

Полковник вышел из отсека — проследил по монитору его проход по коридору, проводил его взглядом, пока не потерял среди людей и андроидов в светлом тоннеле… Здесь загружены все мониторы, никакой секретности… Лесовский прав, у них просто другой мир с другими законами: субординация тут не жесткая, дисциплиной сурово никого не мучают. Но все вокруг напоминает пыточную камеру, несмотря на то, что атмосфера дружеская…

— Тебя, Герф, к Боргу зачислили?

— Да. Все мы к Боргу пойдем — в подземный полк.

Говорухину заняться, видимо, совершенно нечем, раз уж он решил со мной пообщаться. Хоть он и Говорухин — со штурмовиками не разговорчивее андроида. Плохие мы для него собеседники. Он всегда что-то делает, а сейчас вдруг для него работы не осталось… Впрочем, и мне делать нечего — только, в отличье от него, меня просматривают и просвечивают…

— У тебя последняя проверка, Герф, и…

Говорухин всегда смеется и всегда смеется только глазами…

— Лучше скажи, что с Лесовским? Видел его?

— Видел.

— И что?..

— А что вам, штурмовикам, сделается?..

— Куда его послали?..

— Ему, как тебе, выбор дали. И он, как ты, решил не командира, а подразделение выбирать… Будто вы с ним прямо…

— Мы с ним с одного завода, и выпуск у нас один… И программист, и создатель у нас общий — только технические базы разные.

— Оно и видно, братья не только по духу, но и по сборке.

— Мы с ним и служили, и воевали вместе всегда… Мы всегда все вместе делали.

— Вот и будете вместе… Вас к десятой роте приписали. Завтра сбор…

По лицу медбрата проскользнула какая-то еле заметная тень, и он снова засмеялся. Обращается ко мне по выделенной линии — этого закон не запрещает, хотя ментальными передачами нужно пользоваться осторожно, — не поощряется… Раз так — информация не для всех…

— К десятой?.. Кто капитан? Это не Норвальд?..

— Он самый.

— Капитан Борга…

— Именно.

— Что ж, героическая смерть — не так уж это и плохо.

— Замечательный у тебя настрой, Герф. Погиб — и никаких проблем, еще и награды посмертные грудь проткнут по количеству дырок от вражьих лучей. И расщепление под тремя штандартами обеспечено.

— Совсем не плохо. Только Борг от бойцов требует больше, чем просто героическую смерть, — ему и жизнь героическую под ноги положи.

— Точно. С этим ты ему подойдешь. Но только, если погибнешь скоро. А если нет… Ты столько штрафных получишь, что только героической гибелью их с памяти и спишешь.

— Хоть что-то…

— Не бесславный конец — это точно. Но Хантэрхайм тут гарантии дает не надежные.

— Думал, что смерть в бою — единственный исход жизни бойцов северных армий.

— Это на свету… Но есть и тени… Север светит ярко, но и мрак среди льдов непроглядный, порой, стоит…

— Ты темнишь что-то…

— Поймешь еще… Не один Борг полку страшен… У него тень есть — Скар…

— И он поблизости будет?

— Кому еще Борг подконтролен? Но ты будь спокоен — у них по поводу тебя еще жестких указаний нет. А твоим особым старанием — и не будет. Главное, что Норвальд — лучший капитан Борга. Он людей бережет. Да, кстати, не так там на севере все и ужасно… Боевых операций по горло, но и затишья бывают. А лишних тренировок нет. Продохнуть дают. И на сон лишний час, порой, выпадает. Сил хватит — и на «стреле» над ледником пролетишь, и на упряжке… Никогда потом не забудешь…

— Скингеровы упряжки… Это точно никто не забудет.

— Был у нас тут один такой наездник… Одни шрамы и ожоги — кошмар… А гордился он ими… Оставить хотел — память о тяжелом походе по снежной пустыне… Но по мне — простые излучатели эти скингеры, лохматые только. Не дело это — жуткими шрамами чужие нервы и собственную гордость пытать. Мы обычно шрамы убираем… Взять хоть Айнера — постоянно его правим… Если бы мы не постарались, ему бы облик человеческий не придали — никто бы за ним в бой не пошел… Так уж мы устроены — жизнь в бою положить готовы, но если видим, каким образом это нужно сделать…

— Это вы так устроены. А нам такие вещи параллельны…

— Значит, вы не видели ни одного бойца со сплошным огневым, лучевым и химическим ожогом одновременно — еще и с тяжелым обморожением и осколочными ранениями. Уверен, ты такого мертвеца еще не встречал, — в Штраубе таких нет. А в Хантэрхайме это не редкость. Опять же Айнер этот… На него одного по приказу столько энергии спустили… И не только на то, чтоб он жил — чтоб не пугал никого… Но он и без этого, кого угодно…

— Доблестный боец он, похоже.

— Этого у него не отнимешь… Только и другое тоже — не отнимешь… Доблесть — это хорошо, не спорю, но не до одержимости же… А, точно! Герф, забыл совсем! Он же твой командир теперь! Мы его, наконец, с восстановления снимаем… Он пополнение и заберет…

— Мой командир? Кто по званию?

— Тут сложно сказать… Формально — лейтенант, но… Сложный он… И с ним сложно — если ты не простой. Но к такому делу он подходит… Его дороги идут к Хантэрхайму… как дороги его бойцов…

И снова еле заметная тень… теперь весь его оптимизм, излучаемый глазами, стал казаться фальшивым.

— Ты говоришь о нем так, будто он на труповозке работает.

— Ну… Он служит Хантэрхайму…

— Скоро Штольт наступление начнет.

— Еще бы.

Говорухин вложил в мысль весь скепсис, на который был способен…

— Зря ты так…

— Сейчас там вообще всем Снегов заправляет — под прямой контроль север взял.

— Тем быстрее вышибем их с наших территорий. Хантэрхайм отбили — укрепленные базы восстанавливают…

— Снова отбили… Герф, ни в коем случае не слушай эти бесконечные, внушающие уверенность, речи высшего состава, если хочешь знать всю правду.

— Офицеры не могут давать ложную информацию.

— Нет, не могут… Просто не говорят то, о чем можно умолчать. Три базы Хантэрхайма — руины. Там только командные пункты и стоянки истребителей. Их и не думают восстанавливать — средств не хватает. И еще… Мы никогда не теряли и не создавали столько людей… От этого и не спокойно…

— Не спокойно? Да что это значит?..

— Это здесь тишь и гладь, а на севере… Знаешь, вас уже начинают бояться. Вы же с оружием и в столовую, и в постель…

— Что? Нас боятся? Не верят? Нам?

— Герф, а кого еще бояться? Охранное подразделение? Службу безопасности? У них там все жестко — вам и не снилось.

— Ты с ними работал?..

— Где я только не работал…

— Что это вас так раскидывают?

— Я сам раскидываюсь — добровольцем.

— Чем мы недоверие заслужили?

— Да здесь проблем нет… а вот в Хантэрхайме…

— Говорухин!

— Тем, что штурмовики отрядов А2 лучше всех остальных понимают, что творится, — и все на своей шкуре. Люди силу теряют, уверенность — веру в победу. И к командирам доверие падает. Бойцы считают, что с этой войной скорей покончить нужно. По большому счету, они, конечно, правы. Но им теперь только кратчайший путь нужен — ничего иного. Его они и требуют с опасной настойчивостью. А к чему он ведет — им уже, похоже, ровно параллельно. Не доходит до них, что от него осложнение будет похуже, чем от войны затяжной.

— Это ты про Ивартэн?

— Его не сотрут. Но требуют этого уперто — и осложнение, скорей, от этого будет. А такие вещи сейчас недопустимы…

— О чем ты?..

— Да что ты, будто только с конвейера… Война давно идет — люди гибнут постоянно. Почти все мы — новые. Здесь и про бессмертие забыть нетрудно. А от этого и до отчаянья рукой подать. Если бы не офицеры… Только у них и без нас дел по горло. Им теперь особенно тщательно нужно общее время системы ровнять. У них время по-другому идет, чем у нас…

— Что ты имеешь в виду?

Что-то не то у этих медработников с головой — может, так надо, специфика работы…

— Знаешь, Герф, есть такая тонкость… Чем выше по рангу офицер, тем выше его скорость действий — мысленных или других. И время их по отношению к окружающему идет не так быстро, как наше. Ты понимаешь, они могут точно видеть будущее нашей системы и нашей планеты. А раз могут четко видеть дорогу, могут идти четко по ней, не сбиться. Они способны дойти до будущего, довести до него и систему, и порядок. Конечно, если мы помехи им чинить не станем. Но у системы время одно — общее. Это время и офицеров, и рядовых. И чтобы систему не разбить, офицеры ускоряют наши действия, замедляя наше время. А мы их этим тормозим, ускоряя их время…

— Что-то мне это не…

— Так мы время системы регулируем. Кто-то ведет, кто-то следует. Офицеры подобны локомотиву. Но им нужно тянуть целый тяжелый инертный состав — они частично управление утратить могут, когда участки сложные проходить придется. Мы и теперь чуть не под откос идем… Нам только устоять нужно… Но сложно это — во времени устоять. Нужны в пространстве рывки сильные… Без этого нас к обрыву снесет — к обрыву времени. А двигателю мощности не хватает, рывки перебойными стали… Колея у нас прямая сейчас… Но стоит стрелки перевести, мы с этой колеи сойдем — опять к обрыву… И не будет иного пути, как только к концу. Сотрем Ивартэн — потеряем действующую модель будущего, оставим прогресс без тормоза.

— С чего ты взял, что пути иного не будет?

— С того, что уже ничего не будет.

— Помолчи лучше…

— Ты Хантэрхайм не знаешь еще. Но ты должен знать… Офицеры скоростной рывок скоро дадут — смогут замедлить общее время людей по отношению к войне, к этой планете и другому пространству… Не следует сейчас нам их тормозить… Нам от них отстать никак нельзя. Им сил не хватит, если мы сейчас не отдадим им все наши силы. А если мы им мешать будем — запустим временное ускорение — общее для всех нас и нашей системы…

— Черт! Да что это значит?!

— То, что время пойдет быстрее, — наше время. То, что мы, медленнее соображая и медленнее действуя, быстрее разнесем не только чужую технику, но и нашу, не только чужие ледники, но и наши земли… Мы разнесем систему! Не оставим ничего! Ничего, что было у нас! Ни одной жизни!

— Это что, ты мне показатели поднимаешь?

— Нет, Герф… Это — предупреждение. Не делай ничего, что не прогнозируешь точно. Ничего не делай бездумно, без указаний, — Хантэрхайм не простит. Совершишь действие — блокируешь другое действие. Приложишь силу — получишь отдачу. А сделаешь ты это не верно… Пойми… Только офицеры способны верно поступить здесь и сейчас. Их расчеты точны — они четко определяют цели, бьют четко по целям точечными ударами. Они четко определяют ударные точки высшего достижения при низшей силе удара и низшей ударной отдачи. И этот расчет действий и противодействий оптимален — эффект достижим простым методом и почти без потерь. Только мы подо льдом и пламенем ждать их схем, считай, не способны. И чем больше мы им клочья пламени с ледяными осколками в глаза бросать будем, тем больше будем их тормозить. Одно влечет за собой другое… Мы ускоряем ход времени — и набираем обороты.

— Пусть офицеры идут быстрее всего, что вокруг нас. Но мы ж от того, что кругом, не отстаем — идем в ногу.

— Нет, медленнее. Это общую систему мы еще ровно держим. И будем, если офицеры замедление не получат.

— Что ж, выходит, что мы без них?..

— Мы друг с другом сцеплены — их нет без нас, нас без них.

— Верно. Системы нет. А без этой системы нет и никого, и ничего.

— Может, что-то и есть, но что-то другое.

— Прежде люди почти погибли под силой пассивности к окружающему, после — под силой агрессивности к нему. А сейчас у нас что-то среднее — и эту систему сохранить мы обязаны.

— Главное — не разрушить ее ни тем, ни другим…

— При чем здесь это?

— Чем активнее мы во что-то вмешиваемся или не вмешиваемся, тем чаще случаются осложнения. У нас здесь все так же — без лечения больные погибают, но многие препараты становятся ядом при увеличении дозы, проявляются побочные действия… Уверен, что все, о чем мы знаем устроено по одному принципу. Думаю, и все, о чем мы не знаем, подобно тому, что мы знаем. А вообще, думаю, главное, что когда процесс идет, тогда он идет — и с объединением, и с распадом… Конец должен быть, но только конец фрагментарный. Этот общий бесконечный процесс собирает и разъединяет элементы и их фрагменты времени — это проход от одного к одному… От Пустоты к Пустоте. Ты что, Герф?

— Ничего.

— А показатели что-то не очень…

— Нормальные.

— Будь спокойней — не повредит. Мы еще в процессе, так что показатели скоро проверять будут.

Мои показатели запрыгали невпопад… Кажется, начинаю понимать…

— Говорухин, это продолжение испытаний?

— С чего вдруг? Лучше подумай о том, что происходило в древности — до третьей мировой войны. Люди апробировали новые «лекарства», помогающие им выживать, но не отменяли их при проявлении побочных эффектов, как это делают грамотные специалисты, — вот и вымерли от осложнений. Это произошло даже раньше, чем могло бы произойти от «болезни», так скажем. Знаешь же, весь наш прогресс — не что иное, как средство подавления иммунитета планеты, — это чтобы она нас не отторгала. С такими средствами всегда нужно быть настороже, осложнения уже доводили Землю, можно считать, до полного некроза тканей.

— Ты чего добиваешься? Думаешь, меня отбракуют после этого? Нет — я стабильный.

Говорухин распахнул глаза…

— Я только помочь хотел.

— Не понимаю, почему мне сегодня все пытаются помочь! И еще такими сомнительными способами!

— Герф, ты боец — ты должен быстро соображать. И, между прочим, вас ничто не должно из себя выводить, так что…

— Кончай с этим, если это не обязательно.

Понимаю я все эти сравнения с некрозами — кому, как не нам, это понимать. Мы-то операции за сутки проводим, а врачи… Если на полное восстановление расщедрятся — любого за пару часов по кусочкам соберут и на ноги поставят. Но кто ж столько энергии изводить будет? Бывало и неделю здесь отдыхаешь, про некрозы всякие слушаешь, пока с частичным восстановлением в порядок не придешь… Все у нас просто — тренировки, посты, бои, разведвылазки — все кончается здесь, в медчасти…

Говорухин уселся на край стола и как бы завис в воздухе — почти исчез… В белой одежде в белом помещении медработников можно и не заметить — только если по движению… Поэтому и чувствуешь себя с ними всегда так напряженно — привычка стрелка — выискивать все невидимое, следить за движением и быстро реагировать.

— Герф, да сейчас происходит ничто иное, как… Наш мир сейчас почти стерт из-за войны, а война и началась из-за того, что он был почти стерт. И с войной этой так же дело обстоит… Каким бы наше оружие ни было — оно имеет огромную разрушительную силу. А сейчас мы не можем ждать, не можем думать — начинаем метаться от мощных лучевых пушек к недоработанным пространственным переходам… Слишком быстро отчаиваемся, находим новую надежду — время теперь пойдет быстрее… Оно уже пошло быстрее.

— Лучше не продолжай — толку не будет.

— А мы ведь еще так и не восстановили отторгнутые ткани планеты — только сдерживаем распространение этой коррозии коррекциями…

— Нельзя было просто сказать, что ты против применения лучевых пушек такой мощности?

— Я не сказал, что против… Просто нужно уметь ждать. Если все без разбору начнут бросаться сгоряча на лучевые пушки первого порядка, так недолго и планету уничтожить. Нужно ждать. Мне это ночью спать не дает — все ветер в ушах воет, но нужно ждать.

— Ты на севере служил?

— Ледяные пустыни Хантэрхайма выбора не дают — если они не убили наповал, значит заставили подумать над этим. Правда, Хантэрхайм особо не дает времени на раздумья. Но, чтобы там выжить, приходится постоянно думать о том, как это сделать. Хантэрхайм провоцирует, требует отдать зажатое в зубах терпение, но если не выдержишь — покарает.

— Ты там был?

Похоже, что был, и на него это оказало соответствующее влияние.

— Я там пять лет прослужил.

— И как?

— Холодно. Это кажется, что Ивартэн и Альвэнхайм далеко. Хантэрхайм зажат льдами, стоит посреди снежной пустыни. Ночью мороз опускает нас на минус семьдесят градусов даже сейчас, когда зима позади. Там себя чужим чувствуешь — будто тебя сам город прогоняет.

— Вряд ли — Хантэрхайм один из самых больших и древних городов AVRG…

— Там всегда снег — снег чистый, колючий, искристый и лучистый… А когда воздух не застывает в оглушающей тиши, стылый ветер воет пуще сигнала воздушной тревоги. Он поднимает метели, вихри и вьюги на ледниках, по наледи, насту ползает поземка… Все сносит, заносит, скрывает белой мглой налетевший буран…

— Достаточно.

— А больше ничего… Все сияет и днем, и ночью. Те, кто там воюет, называют это светом единым с тьмой.

— Слышал… Слепит так, что ничего не видно…

— Видел я это — теней нет, нет неба, земли нет — все белое. Хантэрхайм — ледяные пустыни. У нас не было ни одного города, ни одной базы, которая была бы под ударом столько лет. Хантэрхайм наша опора и их основная цель. Там все свои и одновременно чужие, там — в этой мертвой пустоте — ощущаешь себя особенно живым и так же мертвым. Но после того, как там побываешь, очень сложно не искать обратной дороги. Хантэрхайм не отпускает, и завтра я вернусь.

— С пополнением Борга?

— Да, я с вами… Прямо в бездну с головой…

Говорухин продолжает смеяться глазами — с его рассказом это не вяжется. Что-то доктора давно нет…

— Ты про нашего лейтенанта говорил… Что за человек?..

— Не знаешь? Айнер — S9.

— S9 — лейтенант? Дефектный?

— Нестабильный. Но я даже не представляю ситуацию, в которой такие люди могут дать сбой.

— Что ж его списали?

— Им там виднее… Характер у него скверный очень — это точно… Держись поближе в бою и подальше после боя — не прогадаешь. Зато Айнер настоящий стрелок — без наводок такую скорость выдает, как машина. Много споров — везучий он или нет… Он у нас частый гость — по кусочкам собираем, но жив еще, а он сколько живет, столько и воюет — в Хантэрхайме.

— Слышал, кого за месяц не срезали, тот так долго может тянуть — главное к скорости приспособиться.

— Всякое бывает… От командира много зависит, от нас… Не для людей там работа. А ведь пока Пересмотр Задач не расколол AVRG, люди только присматривали за всем. Теперь снова в бою — машинам так, как раньше, никто не доверяет. Теперь ничего нельзя из рук выпускать… Из-за D40 все…

— Совершенные машины?..

— Да, только мы всегда начеку должны быть. С подвохом наши «защитники».

— Да ладно. Я с ними уже сколько воюю и не в курсе.

— В Штраубе быть в курсе нужды нет. D40 защищают нас не только от внешней угрозы, но и от наших ошибок. Такие машины никогда не исполнят приказ, не обдумав его, не просчитав последствия, а исходят они только из цели базовой программы — ограничений в условиях задачи у них не много. «Защитники» слишком умны, чтобы по мелочам размениваться, — они ситуацию в целом рассматривают. Это избавляет нас от возможности пересмотра задачи на нижних ступенях осмысленности, но никто не знает, когда они до чего додумаются. Они-то могут учесть и то, до чего не дойдем мы. Это хорошо, конечно… с одной стороны.

— Я, может, тонкостей и не знаю, но программы «защитников» совершенны.

— Да, только «защитники» могут уничтожать людей без подтверждения командования или центра — наших людей.

— Ну да — прикончить раненных — тех, кому вы заведомо в восстановлении откажите.

— Не начинай… Они могут ликвидировать человека, если сочтут опасным для системы — и ни у кого нет неприкосновенности — это тебе не «спутники».

— Слушай, Говорухин, это крайняя мера, применяемая при серьезной угрозе. А кому, как не «защитникам», решение таких проблем доверять? Сам же говорил, что они умнее нас — им виднее.

— В этом все и дело… им многое виднее. И защищают они нас, пока имеют такую возможность. Задачу-то они исполнить должны, а в программных условиях могут и обходные пути найти. Если нет перспективы для «защитников» — нет «защитников».

— Разумная техника всегда стирает системы, когда задача исполнена или неисполнима.

— «Защитники» могут смотреть дальше — исходить не только из очевидного. На них можно рассчитывать, но все зависит от того, насколько ситуацию спрогнозируешь ты.

— Никогда не слышал ничего подобного.

— Об этом знают только те, кто работает с ними в провокационных условиях. А вообще, знания — привилегия офицеров, а мы так, по крупицам собираем.

Столько времени с этими машинами провел и ничего подозрительного не заметил. Либо у Говорухина фантазия разыгралась, либо наши командиры сотворили еще более страшных техночудовищ и скрывают… Я уже привык слушать, что говорят. И все это мне совсем не нравится — знаю я, что из себя «защитники» представляют, на что способны. И так воздух уже позвякивает напряжением — пока разреженным, но очень четким.

— Герф, ты надеюсь, понимаешь, что это гласности не придается, и я не должен тебе этого говорить?..

— Да, конечно, но почему?..

— Чтобы людей не пугать.

— Почему ты мне это говоришь?

— Потому, что тебе нужно это знать.

На деле система не совсем такая, какой мы ее видим. Она для каждого из нас иная — только главнокомандующие и генералы Совета знают ее в лицо, потому что создают ее в большей степени, чем мы.

Говорухин задумался…

— Герф… Я дам тебе координаты места явки.

— Что?

— Следи, чтобы мозг объекта особого внимания не обратил…

— Не продолжай. Я в такие дела не полезу.

— Можешь их чему-нибудь научить — они быстро учатся. Многие знают азы строевой подготовки…

— Кто — они?

— Крысы. В Хантэрхайме больше никого нет — там ничего нет — только мы да крысы.

У Говорухина проблемы… Вообще в этом секторе работают только люди на высших ступенях устойчивости, но все, что он про «защитников», про крыс говорит…

— Но что с ними делать?

Медбрат оживился…

— Крысы умные — потом тебя везде узнают, запомнят. Они неприхотливые. Можешь давать все, что есть. Сахар любят и мясо.

— Я тоже.

— С ними пищу надо будет делить, но они много не возьмут.

Мой браслет уже принял информацию…

— Это обычай такой?

— Можно и так сказать. Крысы — это как бы наши души.

— Знал, что вы нас недолюбливаете, хотя мы головы за вас кладем.

— Да я не имел в виду… Крысы напоминают нам о том, что еще где-то есть жизнь, что мы еще живы…

— Знаешь, мне об этом напоминать не нужно.

— Недели в Хантэрхайме хватит, чтобы забыть…

— Ну… Это легальный обычай или нарушение?

— Не то и не другое. В сводах закона это не учтено. Чтобы крысы подпали под статью ликвидации, должно случиться настоящие крысиное засилье. Но лучше, чтобы офицерам наши обычаи под руку не попадали. А компьютерам до крыс дела нет.

— Ясно…

— Только лейтенанту вашему на глаза с крысами… да и без крыс — вообще на глаза ему не попадайся.

— Неужто совсем изверг?

— Характер у него скверный, но не стоит забывать, что он по уровню развития выше вашего капитана. Ты просто не нарывайся, и все нормально будет. А вот и он… Только не это… Герф, ты не говори, что я здесь, пока командир не придет…

— Он твой фон засечет.

Говорухин покраснел до оттопыренных ушей — ушам больше всего досталось, они аж засветились багровым заревом.

— Нет, он не заметит — просчитается на пару метров…

— Да ты что? Прячешься от него? Что вы натворили?

— Да ничего. Я вообще ни при чем, только объяснять не хочу. Его здесь восстановили — проверяют сейчас. Старались, конечно, но с такими повреждениями… В Хантэрхайме не справились и сразу в Штрауб… Правда, там после боев условий никаких. Но и у нас восстановительный корпус битком забит — не могут командиры одного человека на аппаратах больше получаса держать…

Он замолчал, оборвал передачу и снова засуетился… Я посмотрел на монитор — действительно, на входе высокий худой человек S9. Новая форма лейтенанта подразделений А2 ни о чем не говорит, а его сапоги начищены не хуже, чем у нашего ядовитого Стикка. За ним идет груженый оружием «спутник» — его личный, судя по потрепанному виду, — по нему сразу видно, сколько боев позади. Прямо у двери их нагнал и остановил патруль DIS — похоже, тут и до применения силы недалеко… Лейтенант нервный — не зря Говорухин решил срочно наводить порядок… Но это свидетельствует о том, что он не стал тупой машиной. Есть такая закономерность — если офицер, прошедший черт знает что, не стал машиной, значит, стал человеком… или настоящим чудовищем. Это иногда выяснить не так просто… но совершенно необходимо — этому человеку подчинено мое будущее… мое очень сомнительного будущее… Ничего, если он что-то вроде Стикка, — я привык уже…

Медбрат пошел загружать врачебно-диагностическую пыточную систему, как мне показалось, со слишком деловитым видом. Патруль, хоть и с трудом, но выпроводил «спутника» из корпуса, а лейтенант повернулся к двери — идентификацию проходит… Когда объект его пропустил, он так и остался в дверях стоять, расставив ноги и сжав кулаки.

— Где доктор, Говорухин?!

— Вышел.

— Прячется?!

— Где же здесь спрятаться?

— Прав, ваша маскировочная окраска перед нами бессильна!

— Лейтенант, подождите в приемной.

— Ждать не буду и останусь здесь.

— Полковник будет ровно через три минуты.

— Засекаю.

Но вместо часов лейтенант посмотрел на меня, зато так же проницательно, как на часы.

— Где это вы такого раздобыли?

— Это ваш…

Лейтенант шагнул ко мне с довольной усмешкой…

— Даже так… Он, похоже, не из тех везучих, которые даже понять не успевают, что умерли.

— Мы тут с ним достоинства героической смерти обсуждали.

— Уверен, что инициатором темы был не ты. Хватит меня заговаривать, Говорухин!

— Счел должным доложить, что боец настроен на героическую смерть.

— Героями чаще становятся те, кто мечтает о посмертной славе, — главное, чтобы выжил кто-то, кто будет героев помнить.

— Хорошая мысль.

— Это у вас на двери написано.

— Не замечал как-то…

— Иди посмотри.

— Вы намереваетесь устранить меня с рабочего места?

— Вижу, на этот раз не выйдет.

— Да, ваше восстановление завершено, лейтенант.

— И что вы опять натворили?

— Это неизбежное последствие вмешательств.

— Я не могу всю жизнь на обезболивающих сидеть!

— К сожалению, после таких повреждений…

— Чем ты здесь вообще занимаешься, Говорухин?!

— Исполняю прямые обязанности.

— Тебя за это уже награждать можно! Хватит говорить — просто делай!

— Вам поможет только время.

— Время поможет мне получить новые повреждения! Сколько можно?! Хоть раз что-то нормально сделали бы!

— Ваш позвоночник в порядке — все дело…

— Мне плевать, в чем дело — исправьте!

Айнер говорит, как бьет — и не просто так — до ссадин. Я уже, как и медбрат, рад бы убраться подальше, но вижу, как озабоченный доктор быстро идет по коридору… Он уже сошел с мониторных полей и ступил в дверной проем, но замедлил шаг и вошел не сразу… Не зря Говорухин так оживился, радуется, что не придется больше удар держать — доктор уже попал к Айнеру на прицел…

— Айнер?

— Да, я.

— Это прямо захват!

— Ну так…

— Думаю, ваше оружие в диагностике не нуждается… Положите его здесь, мы не возьмем. И освободите заложника.

— Заложника придержу пока, поэтому оружие со мной.

— Ну, право, не знаю… Портупею с зарядами тоже не отдадите?

— Нет, конечно.

Доктор кивнул медбрату в мою сторону — тот снова принял деловой вид, засуетился… Снова меня подключил…

— Сейчас мозг еще проверим. Ты не думай, мы нейроны не тронем — ни их коды, ни устойчивые связи… И «жесткую» память смотреть не будем — нам и фоновой хватит…

— Это что, сканер?

— Нет… Тут дело не исключительное, чтобы стандартные запреты нарушать. Просто еще одну проверку функций устроим — после смерти еще могут сбои быть. Только учти, что это серьезно, — будь спокоен и сосредоточен.

Легко сказать — не нервничай… Я не понимаю, что со мной делают сейчас, что сделают потом… Не могу сообразить, как можно быть спокойным после того, как умер, еще и мучительно… А после того, как увидел моего бракованного командира, и еще хуже стало… Шутки шутками, а оружие он так и не сдал. Чуть заметное поле закрыло его вместе с излучателями XF500… И ничего… Доктор смиренно проводит обработку информации, наблюдает за тускнеющим монитором и сходящим полем… А лейтенант, похоже, спит, припав плечом к стене и запрокинув голову…

— Айнер!

— Ну как?

— Оружие ваше в порядке.

— Просто замечательно. Знал, что вы не только человеку диагностику провести способны.

— Техценрт здесь не слишком далеко. И его служащие, я думаю, с оружием разобрались бы точнее.

— Они бы не разобрались и с ним, и со мной одновременно. А времени я терять не могу.

— Как и я.

— К сведенью, вы его уже потеряли. И если не считаете нужным продолжить его терять, сообщите о моем состоянии.

— Нервное у вас состояние.

— Ошиблись — целеустремленное.

— Я ошибку не допустил, Айнер. Ледяные клинки мечете не точно — не по цели бьете.

— Тут тепло траекторию меняет. Теперь поправку учту.

— Можете не учитывать — скоро мы оба на холоде будем от ваших ран страдать.

— Не думайте, что на холоде работать проще будет.

— Холод нам хороший помощник.

— При том морозе не только кровь боевых единиц быстро мерзнет.

— Хоть кровотечений избежать сможем. И болеутоляющих от этой заморозки израсходуем меньше.

— Хантэрхайм — последние место, где их экономить следует. От боли до привычных действий путь короткий.

— Можно и без угроз. У нас ведь и транквилизаторы есть.

— Не поможет — мы под стимуляторами круглые сутки. Со мной как дело обстоит?

— Как обычно.

— Как обычно, это значит — хреново. Значит, и спокоен от этого я должен быть, как обычно.

— Мы от вас так просто не отделаемся, как я вижу.

— А то как же.

— Мы не имеем возможности провести вторичное восстановление — нет показаний.

— Отправите меня в бой с повреждениями — пеняйте на собственную непредусмотрительность. Если я ваши жизни не смогу спасти из-за того, что меня заклинит…

— У вас нет повреждений, так что вы можете продолжать сражаться за наши жизни, не опасаясь проблем с позвоночником.

— Так, между прочим — боль сигнализирует о повреждениях.

— Айнер, ваш организм функционирует нормально.

— Нормально?! Это как приглушенный сигнал тревоги, который можно терпеть, но который никогда не выходит из головы, вытесняя более актуальные мысли! Думаете, если так всегда, это нормально?!

— Не многим удается выживать, регулярно получая такие раны. Вас собирали по частям слишком много раз.

— Я думаю, что заслужил свою долю нытья, и вы могли бы послушать из вежливости.

— Только герои могут себе позволить такую роскошь. Что ж, я в вашем распоряжении, Айнер, — можете продолжать. Но без угроз.

— Раз уж вы мой героизм при жизни признаете, выдайте карту на обезболивающие.

— С этого и надо было начинать.

— Не получилось бы поговорить по душам.

— Что сказать? Берите. Глушите проводимость болевых сигналов. К сожаленью, на данный момент мы для вас больше ничего сделать не можем. Да, кстати, Айнер, это ваш боец.

— Говорухин уже проговорился — вы с ним поосторожнее.

— У нас, Айнер, секретов нет.

— Правильно, никому теперь врачебные тайны не нужны.

— Это не тайны — только ограничения.

— Не ходить вам в разведку…

— Пока это входит в ваши обязанности, но и мы готовы — пластыри и скрепки у нас есть.

Айнер остался доволен ответом доктора, вышел из мути расходящегося поля и направился ко мне. Говорухин сказал не дергаться, так что я позволил себе никак не реагировать на пристальный взгляд лейтенанта…

— Что-то он слишком хорошо сохранился. Откуда перевели?

— Из полка Ульвэра.

— Ульвэр… Вот перевели бы его к нам вместе с Ульвэром…

— Этот боец мог перейти к DIS…

— Скар его забрать решил… Но заберем его мы… Точно… Этот им не подошел и не подойдет. Ему до последней смерти не дойти до того, что порой людей убирают по очень сложным причинам. А нам именно такие нужны, которые только по прямой дороге ходить и могут.

Лейтенант изучает мои прыгающие показатели…

— Он посередине, Айнер.

— У него почти десятый уровень.

— Почти девятый уровень.

— Можно поспорить — те, кто посередине, всегда вызывают активное обсуждение. Поднять планку — это перспектива, но опасная, опустить и резерв оставить — тогда стабильность, но ничего больше.

— Он в первый раз так погиб.

— Вообще замечательно.

Приходится терпеть… Вижу на мониторе потрепанного «спутника» не менее потрепанного лейтенанта. Вижу, что он идет к двери… Дежурные его не пускают…

— Айнер, что в корпусе медчасти делает этот оружейный склад?

— Ждет меня.

— Что вы с таким количеством энергоблоков делать собираетесь?

— Съем — чистая энергия.

— Я серьезно. Такая концентрация энергоблоков позволительна только в специально подготовленных местах для хранения.

Лейтенант, наконец, перевел взгляд с моих прыгающих показателей на доктора.

— Я и есть такое специально подготовленное место для хранения!

Уже начал проникаться сочувствием к нашему лейтенанту, хоть характер у него действительно скверный. Медики ждут раненных после штурмовых операций А2 в своих светлых хоромах. Они не бегают по расплавленному металлу под свист осколков — они не знают, что это — штурмовая операция А2…

— Уберите «спутника» из медчасти.

— Уберу! И если вы дадите мне еще один день, сделаю это быстро.

— Айнер, вы получите еще сутки, только не появляйтесь здесь больше.

— Надеюсь, вы мне не смерти желаете?

— Нет, Айнер… Наоборот.

— А что, неплохо было бы. Но, боюсь, скоро увидимся.

Они улыбнулись друг другу, пожали руки… Улыбка доктора похожа на улыбку, а Айнер, видимо, куда более ядовитый, чем наш сержант…

— Удачи, Айнер.

— Отдайте мне бойца — мне человек нужен, помогать будет.

Я не при оружии — сдал излучатель андроиду на входе, так что отдал лейтенанту честь, как только скинул незримые путы — непривычно как-то…

— Рядовой N2-8090…

— Твои данные уже у меня, Герфрид. Пошли, и не отставай.

Иду за лейтенантом — не ожидал от него такой прыти — почти бежим… Вопросов не задаю, по совету медбрата, лучше не нарываться, пока не соображу, как в Хантэрхайме с субординацией… Четкую закономерность мне еще вывести не удалось, но она есть: чем ближе к штабам, тем все точнее и правильнее по мелочам, а в самом коловороте — упрощено до предела. Мы да бойцы службы безопасности — элита вооруженных сил. У нас с правилами жестко, просто, когда совсем тяжко — условностей меньше. А вообще о нашей элитарности разговоров много… Кому еще выпадает такая сложная, тяжелая, грязная и опасная работа? Настоящая элита вооруженных сил — штурмовые отряды А1. Это люди S12 да защитники-D40 — мы их не видим и не слышим — таких берегут на самый крайний случай…