Теория Справедливости - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Джон Ролз (ч. 2)

достижении определенного уровня обобщения интуитивист утверждает, что не существует конструктивного

критерия высшего порядка для выделения того или иного из конкурирующих принципов справедливости. Хотя

сложность моральных фактов требует некоторого числа различных принципов, нет единого стандарта для их

рассмотрения или для приписывания им весов. Интуитивистские теории, в этом смысле, имеют две

особенности: во-первых, они состоят из множества первых принципов, которые могут противоречить друг

другу и давать противоположные директивы в различных случаях. Во-вторых, тут нет точного метода, нет

правил приоритета при сравнении принципов: мы устанавливаем баланс через интуицию, руководствуясь тем,

что кажется нам самым правильным. Но если и существуют правила приоритета, они более или менее

тривиальны и не оказывают существенной помощи в формировании суждения17.

С интуитивизмом ассоциируются самые различные взгляды, например, что концепции правильности и блага

являются неанализируемыми, что моральные принципы, сформулированные подходящим образом, выражают

самоочевидные суждения о допустимых моральных требованиях, и так далее. Но я не буду обсуждать эти

вопросы. Подобные специфические эпистемологические доктрины не являются необходимой частью

интуитивизма в моем понимании. Вероятно, было бы лучше, если бы мы говорили об интуитивизме в широком

смысле как о доктрине, допускающей множество интерпретаций. Тем не менее, концепция справедливости

может быть плюралистичной, не требуя в то же время от нас взвешивания ее принципов интуицией. Она может

содержать требуемые правила приоритета. Более общий подход к пониманию интуитивизма состоит в прямой

апелляции к нашим обдуманным суждениям при сравнении принципов. Насколько этот взгляд обязывает нас к

определенным эпистемологическим теориям — это отдельный вопрос.

При таком понимании можно выделить множество видов интуитивизма. К интуитивизму можно отнести не

только наши повседневные понятия, но и, вероятно, философские доктрины. Один из способов различения

интуитивистских взглядов заключается в рассмотрении уровней общности их принципов. Интуитивизм,

основанный на здравом смысле, представляет группы специфических предписаний, каждая из которых

применима к частной проблеме спра-

***

ведливости. Одна группа предписаний применима к справедливой оплате труда, другая — к налогообложению,

еще одна — к наказанию и т. д. При обсуждении понятия справедливой оплаты труда, например, мы должны

найти баланс различных конкурирующих критериев, скажем, требований сноровки, обучения, усилий,

ответственности, риска при работе, и конечно же, учета потребностей. Невозможно ничего решить с помощью

лишь одного из принципов, и между ними должен быть найден некоторый компромисс. Определение оплаты

труда существующими институтами также представляет, в сущности, частичное взвешивание этих требований.

На это взвешивание, однако, обычно оказывают давление различные социальные интересы, власть и влияние

различных слоев общества. Эти критерии могут, следовательно, не удовлетворять никакой из концепций

справедливой оплаты труда. И этот вариант весьма правдоподобен, поскольку личности с различными

интересами будут склонны к утверждению критериев, подходящих для реализации их целей. Люди с большими

способностями и образованием будут склонны делать упор на требованиях сноровки и обучения, в то время как

люди, лишенные этих способностей, будут упирать на требования удовлетворения потребностей. Но дело не

только в том, что наши повседневные представления о справедливости рождаются под влиянием нашей

собственной ситуации; к тому же они окрашены обычаями и нашими ожиданиями. И по каким критериям мы

должны судить о справедливости самих обычаев и о законности этих ожиданий? Для того чтобы достичь

некоторой меры понимания и согласия, которые выходят за пределы просто фактического разрешения спора

между конкурирующими интересами и опоры на существующие соглашения, а также установившиеся

ожидания, необходимо перейти к более общей схеме для определения баланса предписаний, или, по крайней

мере, заключить его в более жесткие рамки.

Таким образом, мы можем рассматривать проблему справедливости, имея в виду определенные цели

социальной политики. И все же этот подход также полагается на интуицию, так как обычно сводится к

сравнению различных экономических и социальных целей. Предположим, например, что аллокативная

эффективность (allocative efficiency) (структура распределения ресурсов для производства товаров и услуг,

наиболее отвечающая интересам потребителей — примеч. ред.), полная занятость, больший национальный

доход и равное распределение приняты в качестве социальных целей. Тогда при нужном взвешивании этих

целей и существующем .институциональном порядке, предписания честной оплаты труда, справедливость

налогов и т. д. займут свое место. Для того чтобы достичь большей эффективности и беспристрастности, надо

следовать политике, которая делает упор на умении и усилиях по оплате труда, оставляя предписания по

потребностям реализовываться через другие средства, например, через безвозмездные социальные выплаты

(welfare transfer). Интуиция социальных целей обеспечивает основание для решения того, имеет ли смысл

честная оплата труда в свете политики налогов. То, как мы взвешиваем предписания в одной группе,

сообразуется с тем, как

***

мы взвешиваем их в другой. На этом пути мы ухитряемся ввести согласованность в наши суждения о

справедливости; мы двигаемся за пределы узкого de facto компромисса интересов к более широкому взгляду.

Конечно, мы все еще апеллируем к интуиции при сравнении целей высшего порядка. Различные взвешивания

их никоим образом не являются тривиальными вариациями; напротив, часто соответствуют глубоко

противоположным политическим убеждениям.

Принципы для философских концепций являются принципами самого общего рода. Они не только призваны

объяснять цели социальной политики; само по себе выделение этих принципов должно определять баланс этих

целей. Для иллюстрации, давайте обсудим простую, знакомую всем, концепцию, основанную на собирательно-

распределительной дихотомии (aggregative-distributive dichotomy). Она имеет два принципа: базисная структура

общества должна быть устроена так, чтобы, во-первых, произвести наибольшее благо в смысле наибольшего

чистого баланса удовлетворения и, во-вторых, распределить удовлетворения равным образом. Оба принципа

имеют, конечно, характер ceteris paribus фраз (при прочих равных условиях). Первый принцип — принцип

полезности, действует в этом случае как стандарт эффективности, принуждая нас производить как можно

больше, оставляя прочее равным. А второй принцип служит нам стандартом справедливости, ограничивающим

преследование совокупного (собирательного) благосостояния и выравнивающим распределение преимуществ.

Эта концепция является интуитивистской потому, что в ней не дается правила приоритета для определения

того, как эти два принципа будут сбалансированы. Весьма разные веса совместимы с принятием этих

принципов. Без сомнения, вполне естественно сделать определенные предположения о том, как большинство

людей могли бы на самом деле балансировать их. При различных комбинациях всеобщего удовлетворения и

степенях равенства мы, конечно же, даем этим принципам различные веса. Например, если есть большое

всеобщее удовлетворение, но не равным образом распределенное, мы могли бы, вероятно, полагать, что в этом

случае более настоятельным является увеличение равенства, по сравнению со случаем, когда большое

совокупное (собирательное) благосостояние уже было равно разделено. Для более формального изложения

используем изобретение экономистов — кривую безразличия18. Предположим, что мы можем оценить, в какой

мере конкретные устройства базисной структуры удовлетворяют этим принципам; представим всеобщее

удовлетворение на положительной полуоси X, а равенство — на положительной полуоси Y. (Последнее может

иметь верхнюю границу при полном равенстве.) Мера удовлетворения устройства базисной структуры этим

принципам может быть представлена точкой на плоскости.

Ясно, что точка, которая находится выше и правее любой другой, представляет лучшее устройство: оно более

совершенно по обоим критериям. Например, точка В лучше, чем точка А на рис. 1. Кривые безразличия

образуются множеством точек, рассматриваемых как равно справедливые. Таким образом, кривая I на рис. 1

состоит из

* * *

Равенство

Всеобщее благосостояние

Рис. 1

Рис. 2

точек, приравненных точке А, которая лежит на этой кривой. Кривая II состоит из точек, приравненных точке

В, и так далее. Мы можем предположить, что эти кривые медленно спускаются вниз, а также, что они не

пересекаются. В противном случае представленные ими суждения были бы несовместимыми. Наклон кривой в

некоторой точке выражает относительные веса равенства и всеобщего удовлетворения в той комбинации,

которую представляет точка. Изменение наклона кривой безразличия показывает, как сдвигается относительная

важность принципов, когда они более или менее удовлетворены. Таким образом, двигаясь вдоль любой из

кривых безразличия, мы видим, что по мере того как равенство уменьшается, увеличивается сумма

удовлетворений, требуемая для компенсации дальнейшего уменьшения равенства.

Более того, с этими принципами совместимы весьма различные взвешивания. Пусть рис. 2 представляет

суждения двух различных людей. Сплошные линии — это суждения человека, который отдает относительно

большой вес равенству, в то время как пунктирные линии изображают суждения другого человека, который

отдает относительно большой вес всеобщему благосостоянию. Таким образом, первый из них приравнивает D с

С, а второй оценивает D выше. Эта концепция справедливости не налагает ограничений на то, что является

правильным взвешиванием, и следовательно, позволяет различным людям придерживаться различных балансов

принципов. Тем не менее, такая интуитивистская концепция, если она отвечала бы нашим обдуманным

суждениям, не была бы бесполезной. По крайней мере, она выделила бы значимый критерий, так сказать,

систему координат наших обоснованных суждений о социальной справедливости. Интуитивисты надеются, что

раз эта система координат, или принципы, идентифицированы, люди сбалансируют их более или менее

одинаково, по крайней мере, когда они беспристрастны и не будут уделять своим интересам чрезмерного

внимания. Или если это не так, тогда, по крайней мере, они могут согласиться на некоторую схему,

посредством которой может быть найден компромисс в приписывании им весов.

Важно понимать, что интуитивист не отрицает, что мы можем описать, как мы уравновешиваем

конкурирующие принципы, или

***

как некоторый человек делает это, в предложении, что мы придаем им различный вес. Интуитивисты

допускают возможность, что эти веса могут быть изображены кривыми безразличия. Зная описание этих весов,

суждения, которые можно при этом сделать, предсказуемы. В этом смысле суждения имеют непротиворечивую

и определенную структуру. Конечно, можно сказать, что в приписывании весов мы руководствовались, не

осознавая этого, будущими стандартами, или же тем, каким наилучшим образом достичь поставленной цели.

Вероятно, веса, которые мы приписываем, — это те веса, которые получились бы, если бы мы применяли эти

стандарты или преследовали эту цель. Допустимо, что любое балансирование принципов в этом смысле

подчинено интерпретации. Но интуитивист говорит, что на самом деле нет такой интерпретации. Он

утверждает, что не существует выразимой этической концепции, которая лежит в основе этих весов.

Геометрическая фигура или математическая функция могут служить их описаниями, но нет конструктивных

моральных критериев, которые устанавливали бы их разумность. Интуитивизм утверждает, что в наших

суждениях о социальной справедливости мы должны рано или поздно прийти к множественности первых

принципов, в отношении которых мы можем только сказать, что их правильно балансировать так, а не иначе.

Нет ничего иррационального в интуитивистской доктрине самой по себе. На самом деле, она может оказаться

истинной. Мы не можем считать установленным, что все наши суждения о социальной справедливости должны

выводиться из явных этических принципов. В противовес этому интуитивист верит, что многообразие

моральных фактов возводит непреодолимые препятствия на пути к полному описанию наших суждений и

вынуждает к множественности конкурирующих принципов. Он утверждает, что попытка выйти за пределы этих

принципов сводится либо к тривиальности, когда говорят, что социальная справедливость состоит в том, чтобы

отдать каждому человеку должное, либо — к ложным суждениям и сверхупрощениям, когда пытаются

установить все что угодно с помощью принципа полезности. Единственный способ, следовательно, оспорить

интуитивизм, заключается в установлении распознаваемых этических критериев, объясняющих веса, которые в

наших суждениях мы полагаем подходящими для принципов. Опровержение интуитивизма состояло бы в

представлении такого рода конструктивных критериев, которые, с точки зрения интуитивизма, не существуют.

Понятие распознаваемого этического принципа, надо признать, весьма расплывчато, хотя легко привести

многочисленные примеры, заимствованные из традиции и здравого смысла. Но бесполезно обсуждать

подобные материи в абстрактном духе. Интуитивист и его критик смогут разрешить спор, если критик сможет

дать свое систематическое представление предмета.

Может возникнуть вопрос, являются ли интуитивистские теории телеологическими или деонтологическими.

Они могут быть и теми, и другими, и любой этический взгляд опирается до некоторой степени на интуицию.

Например, можно утверждать, как это делал Мур, что

***

личная привязанность и человеческое понимание, творение и созерцание красоты, добыча и оценка знания —

это основные блага, наряду с наслаждением". И можно было бы утверждать также (чего Мур не делал), что это

единственные блага сами по себе. Так как эти ценности специфицируются независимо от правильности, мы

имеем телеологическую теорию перфекционистского типа, если правильность определяется как максимизация

блага. И все же в оценке того, что дает наибольшее благо, теория может утверждать, что эти ценности должны

сравниваться интуитивно: можно сказать, что тут нет существенного направляющего критерия. Часто, однако,

интуитивистские теории являются деонтологическими. Согласно определению Росса, распределение благ в

соответствии с моральными ценностями (распределительная справедливость) включается в блага, которые

необходимо преследовать. И хотя принцип, по которому следует стремиться к наибольшему благу,

рассматривается в качестве первого принципа, именно он подлежит сравнению через интуицию с другими

принципами, претендующими на то же20. Отличительная особенность интуитивистского взгляда, тогда,

заключается не в том, является ли он деонтологическим или телеологическим, а в том, что он отводит

существенное место апелляции к нашим интуитивным способностям при отсутствии конструктивных и

распознаваемых этических критериев. Интуитивизм отрицает, что существует какое-либо полезное и точное

решение проблемы приоритета. Я хочу теперь обсудить этот вопрос.

8. ПРОБЛЕМА ПРИОРИТЕТА

Мы видели, что интуитивизм поднимает вопрос, в какой степени возможно систематическое объяснение наших

обдуманных суждений о справедливом и несправедливом. В частности, он говорит, что нет конструктивного

решения проблемы приписывания весов конкурирующим принципам справедливости. Здесь мы, в любом

случае, должны полагаться на наши интуитивные способности. Классический утилитаризм пытается, конечно,

вообще избегать апелляции к интуиции. Это концепция, формулируемая на базе одного принципа и одного

окончательного стандарта; приписывание весов, по крайней мере, в теории, делается с помощью принципа

полезности. Милль полагал, что должен быть только один стандарт, в противном случае не будет посредника

между конкурирующими критериями, а Сиджвик весьма пространно аргументировал, что принцип полезности

— это единственный принцип, который может взять на себя подобную роль. Они говорили, что наши

моральные суждения являются неявно утилитаристскими в том смысле, что при конфликте предписаний, или

же при встрече с неясными и нечеткими понятиями, у нас нет другой альтернативы, как только принять

утилитаризм. Милль и Сиджвик полагали, что на некотором этапе мы должны иметь один принцип, который

должен упорядочить и систематизировать наши суждения21. Нельзя отрицать, что одной из наиболее

привлекательных сторон

***

классической доктрины является наличие способа, которым она разрешает проблему приоритета и старается

избежать при этом опоры на интуицию.

Как я уже говорил, нет ничего иррационального в апелляции к интуиции для решения проблемы приоритета.

Мы должны осознавать возможность того, что нет способа выйти за пределы множественности принципов. Без

сомнения, любая концепция справедливости должна опираться до некоторой степени на интуицию. Тем не

менее, мы должны сделать все возможное, чтобы свести к минимуму прямую апелляцию к нашим обдуманным

суждениям. Если люди приписывают окончательным принципам различную значимость, что делается весьма

часто, то и их концепции справедливости различны. Приписывание весов существенно и является

немаловажной частью концепции справедливости. Если мы не можем объяснить, как эти веса определяются

разумными этическими критериями, рациональные средства рассуждения исчерпаны. Интуитивистская

концепция справедливости, можно сказать, — это только половина концепции. Мы должны сделать все

возможное, чтобы сформулировать точные принципы проблемы приоритета, даже если нельзя полностью

избежать зависимости от интуиции.

В справедливости как честности роль интуиции ограничена несколькими способами. Так как весь вопрос

достаточно сложен, здесь я сделаю лишь несколько комментариев, полный смысл которых обнаружится

несколько позднее. Первый из них касается того факта, что принципы справедливости должны выбираться в

исходном положении. Они являются результатом определенной ситуации выбора. Будучи рациональными,

люди в исходном положении осознают, что они должны рассматривать приоритеты среди этих принципов. Если

они хотят установить стандарты разрешения притязаний друг к другу,» они нуждаются в принципах

приписывания весов. Они не могут предполагать, что их интуитивные суждения о приоритете в общем случае

будут одними и теми же; конечно же, при различных положениях в обществе суждения людей будут столь же

различными. Следовательно, в исходном положении стороны постараются достичь некоторого соглашения о

том, каким образом должны быть сбалансированы принципы справедливости. Часть значения понятия выбора

принципов заключается в том, что причины, по которым их принимают в первую очередь, могут служить

основанием для придания им некоторого веса. Так как в справедливости как честности принципы

справедливости не рассматриваются в качестве самоочевидных и оправдание их состоит в том, что они были

выбраны, мы можем найти в обосновании их принятия некоторые указания или ограничения на то, как их

нужно сравнивать. Если задана ситуация исходного положения, может статься, что некоторые правила

приоритета предпочтительны по сравнению с другими во многом по тем же самым причинам, которые

учитывались при соглашении о принципах. Проблема приоритета может стать более понятной, если придать

особое значение роли справедливости и особенностям ситуации исходного выбора.

***

Вторая возможность заключается в том, что мы можем найти принципы, которые могут образовывать

некоторый ряд, или то, что я назвал лексическим порядком22. (Правильным является термин

„лексикографический", но он слишком громоздок.) Это порядок, который требует от нас удовлетворить первый

принцип, перед тем, как мы перейдем ко второму принципу, второй перед третьим, и т. д. Принцип не входит в

игру до тех пор, пока предшествующие ему либо не были полностью удовлетворены, либо не могли быть

применены. Упорядочение подобного рода позволяет вообще избежать сравнения принципов.

Предшествующие в ряду принципы имеют, так сказать, абсолютный вес, по сравнению с последующими, и

выполняются без всяких ограничений. Мы можем рассматривать такое ранжирование в качестве аналога

последовательности вынужденных принципов максимума. Мы можем предположить, что любой принцип в

этом порядке должен быть максимизирован, при условии, что все предшествующие принципы полностью

выполнены. В качестве важного специального случая я предложу упорядочение такого рода, при котором

принцип равной свободы по рангу предшествует принципу, регулирующему экономические и социальные

неравенства. Это означает, что базисная структура общества должна строить неравенства богатства и власти

таким образом, чтобы они были совместимы с равными свободами, которых требует предшествующий

принцип. Концепция лексического упорядочения с первого взгляда не кажется очень уж многообещающей. В

самом деле, она заходит слишком далеко и противоречит здравому смыслу. Более того, она предполагает, что

принципы упорядочены весьма специальным образом. Например, до тех пор пока более ранние принципы не

имеют ограниченного применения и не устанавливают определенные требования, которые могут быть

выполнены, более поздние принципы никогда не войдут в игру. Таким образом, принцип равной свободы

занимает приоритетное положение, поскольку может, смеем предположить, быть выполнен. Если бы принцип

полезности был первым, он делал бы бесполезными все последующие критерии. Я постараюсь доказать, что, по

крайней мере в определенных социальных условиях, упорядочение принципов справедливости дает

приблизительное решение проблемы приоритета.

Наконец, зависимость от интуиции может быть ослаблена постановкой более ограниченных вопросов и заменой

морального суждения благоразумием. Таким образом, столкнувшись с принципами интуитивистской

концепции, человек может сказать, что без подсказки, в каком направлении идти в своих размышлениях, он не

знает, что делать дальше. Он может, например, утверждать, что невозможно сравнивать общую полезность с

равенством в распределении удовлетворения. Дело не только в том, что включенные в этот контекст понятия

слишком абстрактны и всеобъемлющи, чтобы можно было доверять этим суждениям, но существуют еще

огромные сложности, связанные с интерпретацией того, что они означают. Собирательно-распределительная

дихотомия, без сомнения, является привлекательной идеей, но в этом примере она кажется неуправляемой. Она

не

***

делит проблему социальной справедливости на достаточно малые части. В справедливости как честности

апелляция к интуиции фокусируется в двух направлениях. Сначала мы выделяем определенное положение в

социальной системе, с которого эта система может быть подвержена оценке, и затем спрашиваем, с точки

зрения репрезентативного человека в этом положении, рационально ли предпочесть это устройство базисной

структуры другому устройству. При некоторых предположениях, экономические и социальные неравенства

должны оцениваться в терминах долговременных ожиданий наименее преуспевшей социальной группы.

Спецификация этой группы не очень точна, и, конечно, наши благоразумные суждения отдают значительную

сферу на откуп интуиции, поскольку мы не можем сформулировать принцип, который определяет их. Тем не

менее, мы задаем более ограниченные вопросы и подставляем вместо этических суждений суждения

рационального благоразумия. Часто совершенно ясно, какое мы должны принимать решение. Полагание же на

интуицию — это совершенно другое дело, и оно гораздо меньше, чем в собирательно-распределительной

дихотомии интуитивистской концепции.

При рассмотрении проблемы приоритета задача заключается в уменьшении, но не в полном устранении опоры

на интуитивные суждения. Нет оснований считать, что мы можем избежать обращения к интуиции вообще, или,

что мы должны стремиться к этому. Практическая цель заключается в достижении надежного согласия для

того, чтобы обеспечить общую концепцию справедливости. Если интуитивная оценка приоритета у людей

одинакова, то практически неважно, что они не могут сформулировать принципы, лежащие в основе этих

убеждений, и неважно, существуют ли такие принципы.

Однако в случае противоречащих друг другу суждений возникает трудность, так как основание для

согласования притязаний весьма неясно. Таким образом, нашей целью должно быть формулирование

концепции справедливости, которая, как бы она ни была названа — интуитивистская, этическая или

благоразумная — имела бы тенденцию к сходимости наших моральных суждений справедливости. Если такая

концепция все же существует, тогда, с точки зрения исходного положения, должны быть веские причины для ее

принятия, так как рационально вводить в наши общие убеждения о справедливости все большую

согласованность. В самом деле, если мы посмотрим на вещи с точки зрения исходной ситуации, проблема

приоритета заключается вовсе не в том, чтобы справиться со сложностью уже данных моральных факторов,

которые не могут быть изменены. Наоборот, проблема состоит в формулировании разумных и общепринятых

суждений во имя достижения желаемого согласия в суждениях. В договорной доктрине моральные факты

определяются принципами, которые должны быть выбраны в исходном положении. Эти принципы

специфицируют, какие рассмотрения существенны с точки зрения социальной справедливости. Поскольку

выбор принципов — это дело личностей в исходном положении, именно они должны решать, какими хотят

видеть моральные факты — простыми или

***

сложными. Исходное соглашение устанавливает, в какой степени они готовы к компромиссу и упрощению в

установлении правил приоритета, необходимых для общей концепции справедливости.

Я рассмотрел два ясных и простых способа конструктивного обращения с проблемой приоритета: а именно,

либо через один всеохватывающий принцип, или же через множественность принципов в лексическом порядке.

Существуют, без сомнения, и другие способы, но я не буду рассматривать их, каковы бы они ни были.

Традиционные моральные теории являются, по большей части, структурами с одним принципом или

интуитивистскими, так что упорядочение представляет собой новшество, вполне достаточное для первого шага.

Хотя очевидно, что, в общем, лексический порядок не может быть строго правильным, он может представлять

хорошее приближение при определенных специальных и в то же время значимых условиях (§ 82). Этот путь

может привести к более объемной структуре концепций справедливости и предложить направления, дающие

более адекватные представления.

9. НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О МОРАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

На этом этапе желательно, во избежание недоразумений, кратко обсудить природу моральной теории. Я сделаю

это путем более детального объяснения концепции обдуманного суждения в рефлективном равновесии и

причин его введения23.

Давайте предположим, что у каждой личности, обладающей интеллектуальными способностями, к

определенному возрасту при нормальных социальных условиях развивается чувство справедливости. Мы

приобретаем искусство суждения о вещах справедливых и несправедливых, а также умение рационально

обосновать эти суждения. Более того, обычно мы имеем некоторое желание действовать согласно этим

провозглашенным убеждениям и ожидаем того же от других. Ясно, что эта моральная способность чрезвычайно

сложна. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно отметить потенциально бесконечное число суждений, а

также различные их виды, которые мы готовы принять. Тот факт, что часто мы не знаем, что сказать, и

пребываем в состоянии нерешительности, не умаляет сложности присущей нам способности.

Теперь мы можем рассматривать моральную теорию сперва как (я делаю ударение на временном характере

этого взгляда) попытку описать нашу моральную способность. В данном случае теорию справедливости можно

рассматривать как описание нашего чувства справедливости. Такое описание означает не просто перечень

суждений об институтах и действиях, к которым мы готовы, сопровождаемый соответствующими резонами,

если таковые есть. Тут требуется, скорее, формулировка множества принципов, которые, в сочетании с нашими

мнениями и знанием обстоятельств, приведут нас к таким суждениям с поддерживающими их резонами, если

мы будем применять эти принципы сознательно и разумно. Концепция справедливости

***

характеризует нашу моральную чувствительность, если повседневные суждения находятся в согласии с этими

принципами. Эти принципы могут входить в число посылок аргумента, итогом которого являются адекватные

суждения. Мы не поймем, что такое наше чувство справедливости, до тех пор, пока не будем иметь

систематического способа понимания того, чем являются такие принципы для значительного количества

случаев.

Полезно сравнить нашу проблему с проблемой описания ощущения грамматики в отношении предложений

естественного языка24. В этом случае цель заключается в том, чтобы охарактеризовать способность к

распознаванию правильно построенных предложений с помощью явно сформулированных принципов, которые

делают те же самые различения, что и говорящий на родном языке. Это предприятие, как известно, требует

таких теоретических конструкций, которые заведомо выходят за пределы ad hoc предписаний нашего точного

грамматического знания. Подобная ситуация возникает и в моральной теории. Наше чувство справедливости

вряд ли может быть адекватно передано знакомыми предписаниями здравого смысла или же выведено из более

ясных принципов воспитания. Правильное объяснение моральных способностей будет, наверняка, включать

принципы и теоретические конструкции, которые выходят далеко за пределы норм и стандартов повседневной

жизни. Объяснение может потребовать также и значительных математических ресурсов. Таким образом, идея

исходного положения и соглашения по поводу принципов не выглядит слишком запутанной или излишней. В

самом деле, эти понятия весьма просты и могут служить только в качестве отправного пункта.

До сих пор я не сказал ничего об обдуманных суждениях. Как уже говорилось, они представляют собой такие

суждения, в которых наши моральные способности проявляются, по большей части, без искажений. Таким

образом, решая, какое из наших суждений надо принять в расчет, мы, естественно, выбираем одни и исключаем

другие. Например, мы можем отклонить те суждения, которые сделаны с некоторыми колебаниями, или же в

которые мы мало верим. Подобным же образом, можно отвергнуть суждения, сделанные нами в испуге или в

раздражении, или же когда суждение связано с выгодой или потерей. Все эти суждения, скорей всего,

ошибочны, или же на них отражается чрезмерное внимание к нашим собственным интересам. Обдуманные

суждения — это просто те суждения, которые сопрягаются с проявлениями чувства справедливости, и

следовательно, они делаются в обстоятельствах, где ошибка не извинялась и объяснялась бы здравым смыслом.

Человек, делающий суждения, по предположению, имеет способность, возможность и желание достичь

правильного решения (или, по крайней мере, не желает не делать этого). Больше того, критерии, которые

идентифицируют эти суждения, не произвольны. Они, на самом деле, сходны с критериями, которые выделяют

обдуманные суждения любого рода. И раз мы считаем чувство справедливости умственной способностью,

умственным усилием, обдуманные суждения — это те, которые при заданных условиях благоприятны для

размышлений и суждений вообще.

***

Я перехожу сейчас к понятию рефлективного равновесия. Необходимость в этой идее возникает по следующим

причинам. В соответствии с промежуточной целью моральной философии справедливость как честность

представляет собой гипотезу о том, что принципы, которые должны бы быть выбраны в исходном положении,

тождественны принципам, которые соответствуют нашим моральным суждениям, и поэтому эти принципы

описывают наше чувство справедливости. Но эта интерпретация является сверхупрощением. В описании

нашего чувства справедливости должно быть допущено, что обдуманные суждения, без сомнения, могут быть

подвержены воздействию нерегулярностей и искажений, несмотря на то, что они делались при благоприятных

обстоятельствах. Когда человек сталкивается с интуитивной апелляцией к своему чувству справедливости

(которое, скажем, может содержать различные разумные и естественные предположения), он может ревизовать

свои суждения для того, чтобы удовлетворить принципы, даже в том случае, когда теория не подходит точно к

имеющимся суждениям. Он особенно охотно делает это, когда находит объяснение для отклонений, которые

подрывают его доверие к исходным суждениям, и когда представленная концепция дает суждение, которое для

него приемлемо. С точки зрения моральной теории, наилучшее рассмотрение чувства справедливости человека

— это не такое, которое подходит его суждениям до проверки некоторой концепции справедливости, а скорее

такое, которое подходит его суждениям в рефлективном равновесии. Как мы видели, эта ситуация получается

после того, как человек взвешивает различные предложенные концепции и либо ревизует свои суждения для

согласования с одной из концепций, либо же возвращается к своим исходным убеждениям (или

соответствующей концепции).

Есть, однако, несколько интерпретаций рефлективного равновесия. Это понятие варьируется в зависимости от

того, представлено ли оно только описаниями, которые более или менее отвечают существующим суждениям,

за исключением некоторых несовпадений, или же — всеми возможными описаниями, которым вполне

соответствуют чьи-либо суждения вместе с относящимися к делу философскими аргументами. В первом случае

мы могли бы описать чувство справедливости человека более или менее так, как оно есть, сглаживая при этом

некоторые шероховатости. Во втором случае чувство справедливости может претерпеть радикальный сдвиг

(этого может и не случиться). Ясно, что именно второй случай рефлективного равновесия имеет отношение к

моральной философии. Возникает сомнение, можно ли достичь такого состояния. Даже если идея всех

возможных описаний и всех имеющих отношение к делу философских аргументов является вполне

обоснованной (что весьма спорно), мы не можем проверить каждый из них. Самое большее, что мы можем

сделать, это исследовать концепции справедливости, известные нам через традицию моральной философии, и

которые мы можем встретить в будущем. Именно это я собираюсь делать, так как в представлении

справедливости как честности я буду сравнивать ее принципы и

***

аргументы с некоторыми другими знакомыми взглядами. Учитывая эти замечания, справедливость как

честность можно рассматривать в качестве утверждающей, что два вышеупомянутых принципа могли бы быть

выбраны в исходном положении, будучи предпочтенными другим традиционным концепциям справедливости,

например, концепциям полезности и совершенства. Кроме того, эта теория подразумевает, что ее принципы

больше отвечают нашим обдуманным суждениям, чем эти альтернативы. Таким образом, справедливость как

честность приближает нас к философскому идеалу, но, конечно, не достигает его.

Такое объяснение рефлективного равновесия сразу вызывает несколько вопросов. Например, а существует ли

вообще рефлективное равновесие (в смысле философского идеала)? Если существует, то единственно ли оно?

Если оно единственно, то может ли оно быть достигнуто? Быть может, суждения, с которых мы начинаем, или

же ход рефлексии сам по себе (либо то и другое), воздействуют на получаемый в конце процесса результат.

Было бы бесполезно, однако, спекулировать здесь по этому поводу. Эти вопросы находятся за пределами наших

возможностей. Я даже не буду спрашивать, являются ли принципы, характеризующие суждения одного

человека, теми же самыми, которые характеризуют суждения другого. Я принимаю как данное, что эти

принципы приблизительно те же самые для людей, чьи суждения находятся в рефлективном равновесии, а если

это не так, то их суждения разделяются по направлениям, представленным семейством традиционных доктрин,

которые я буду обсуждать. (На самом деле, человек может разрываться между противоположными

концепциями в одно и то же время.) Если концепции людей о справедливости оказываются различными при

окончательном рассмотрении, способы проявления этих различий приобретают первостепенную важность.

Конечно, мы не можем знать, как эти концепции варьируются, и вообще, варьируются ли они, пока мы не

имеем лучшего описания структуры. А его у нас нет, даже для случая одного человека, или однородной группы

людей. Если мы можем охарактеризовать чувство справедливости (образованного) человека, мы могли бы

сделать хороший рывок в направлении к теории справедливости. Мы можем предположить, что каждый

человек обладает целостной формой моральной концепции. Поэтому для целей этой книги в расчет будут

приниматься только взгляды автора и читателя. Взгляды других используются лишь для прояснения наших

собственных взглядов.

Я хотел бы сделать акцент на том, что теория справедливости, по крайней мере, на ранней стадии, является в

точности тем, чем она является, а именно, теорией. Это теория морального чувствования (если воспользоваться

терминологией XVIII века), устанавливающая принципы, управляющие нашими моральными способностями,

или более специфически, нашим чувством справедливости. Имеется определенный, хотя вряд ли ограниченный,

класс фактов, которыми проверяются выдвигаемые в качестве догадки принципы, а именно, наши обдуманные

суждения в рефлективном равновесии. Теория справед-

***

ливости подвержена тем же самым правилам метода, как и другие теории. Определения и анализ значения не

занимают особого места: определение — только один из инструментов, используемых для построения общей

структуры теории. Как только каркас теории в целом разработан, определения теряют специальный статус и

живут или умирают вместе с теорией. В любом случае, невозможно развить серьезную теорию справедливости,

основанную только на логике и определениях. Анализ моральных концепций и априорные утверждения, пусть

даже в традиционном понимании, — это слишком слабое основание. Моральная теория должна быть свободна в

использовании случайных предположений и общих фактов в той мере, в какой это ей нужно. Другого пути

понимания наших обдуманных суждений в рефлективном равновесии нет. Это классическая концепция

предмета, принятая большинством британских писателей, начиная с Сиджвика. Я не вижу причин отходить от

нее25.

Более того, если мы сможем найти точное описание наших моральных концепций, тогда вопросы значения и

обоснования могут оказаться гораздо более легкими с точки зрения поиска на них ответа. В самом деле, многие

из них могут вообще не оказаться вопросами. Возьмем, например, экстраординарный прогресс в понимании

значения и обосновании утверждений логики и математики со времени Фреге и Кантора. Знание

фундаментальной структуры логики и теории множеств и их отношения к математике преобразовало

философию этих дисциплин, чего никогда не смогли бы сделать концептуальный анализ и лингвистические

исследования. Следует иметь в виду разделение теорий на разрешимые и полные, неразрешимые, но, тем не

менее, полные, и наконец, ни полные, ни разрешимые. Проблема значения и истины в логике и математике

фундаментально изменилась после открытия логических систем, иллюстрирующих эти концепции. Как только

будет лучше понято действительное содержание моральных концепций, в моральной теории смогут произойти

подобные трансформации. Возможно, что убедительные ответы на вопросы значения и обоснования моральных

суждений могут быть найдены только на этом пути.

Поэтому я отвожу центральное место исследованию наших действительных моральных концепций. Но

следствием признания их сложности является принятие того факта, что наши нынешние теории примитивны и

имеют серьезнейшие дефекты. Мы должны быть терпимы к упрощениям, если они открывают нам общие

очертания наших суждений и приближают нас к ним. Контрпримеры должны делаться с осторожностью, так

как они говорят нам только то, что мы уже знаем, а именно то, что наша теория в чем-то неверна. Важно

обнаружить, как часто это случается и насколько серьезна эта проблема. Вообще-то, все теории в чем-то

неверны. Подлинный вопрос всегда заключается в том, какой из уже предложенных взглядов является

наилучшим приближением. Естественно, для осознания этого факта необходимо некоторое видение структуры

конкурирующей теории. Именно по этой причине я постараюсь классифицировать и обсудить концепции

справедливости, опираясь на их базисные ин-

***

туитивные идеи, так как это раскрывает основные различия между ними.

В представлении концепции справедливости как честности я противопоставлял ее утилитаризму. Я делал это по

ряду причин, в частности, для целей изложения, а также потому, что несколько вариантов утилитаристского

взгляда долгое время доминировали в философской традиции. И это доминирование продолжается вопреки тем

трудностям, которые постоянно возникают в утилитаризме. Объяснение этого любопытного положения дел, я

полагаю, содержится в том факте, что не было выдвинуто ни одной конструктивной альтернативной теории,

которая имела бы сравнимую с утилитаризмом ясность и системное представление и которая в то же время

облегчала бы все сомнения, с ним связанные. Интуитивизм неконструктивен, перфекционизм неприемлем. Моя

догадка состоит в том, что договорная доктрина, надлежащим образом разработанная, может заполнить эти

пробелы. Я полагаю, что справедливость как честность представляет собой попытку в этом направлении.

Конечно, договорная теория, которую я представляю, подвержена тем же критическим возражениям, что и

другие теории. Она не избегает примитивизма, который свойствен всем существующим моральным теориям.

Весьма обидно, например, что так мало сейчас можно сказать о приоритете среди правил, и хотя лексический

порядок весьма эффективен в ряде важных случаев, я все-таки, полагаю, что он не полностью

удовлетворителен. Тем не менее, мы свободны в использовании упрощающих средств, и я часто делаю это. Мы

должны рассматривать теорию справедливости как направляющую схему для сосредоточения внимания на

нашем моральном чувствовании и для постановки, с учетом наших интуитивных способностей, более

ограниченных и управляемых вопросов, дабы иметь суждение. Принципы справедливости выделяют

определенные рассмотрения как морально существенные, а правила приоритета указывают на подходящий

прецедент, когда происходит конфликт между рассмотрениями, в то время как концепция исходного положения

определяет основную идею, которая должна дать пищу для наших размышлений. Если схема как целое

призвана прояснить и упорядочить наши мысли, и если при этом она стремится уменьшить разногласия и найти

какой-то порядок в наших убеждениях, тогда это все, что разумно требовать от нее. Понимаемые в качестве

частей общей схемы многочисленные упрощения, действительно оказывающиеся полезными, могут считаться

на некоторое время оправданными.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Здесь я следую работе Г. Харта — H. L. Hart. The Concept of Law (Oxford,

The Clarendon Press, 1961), pp. 155—159.

2. Д. Юм. Исследование о принципах морали (Соч., М: Мысль, 1965, т. 2, гл. III, ч. I).

3. Никомахова этика, ll29b—1130b5. Здесь я следовал интерпретации Грегори

Властоса — Gregory Vlastos "Justice and happiness in The Republic", in Plato: Л Collection of Critical Essays, ed. by

Vlastos (Garden City, NY, Doubleday, 1971) vol. 2, p. 70. По

***

поводу трактовки Аристотелем справедливости см. работу У. Харди — W. F. R. Hardie. Aristotle' Ethical Theory,

(Oxford, The Clarendon Press, 1968), ch. X.

4. Как следует из текста, я буду считать работы Локка Два трактата о правлении, Руссо Общественный договор

и этические работы Канта, начинающиеся с Основ метафизики нравственности, в качестве образцов традиции

общественного договора. При всем своем величии. Левиафан Гоббса поднимает специальные проблемы. Общий

исторический обзор можно найти в работах Дж. Гуэ — J. W. Gough. The Social Contract (Oxford, The Clarendon

Press, 1957), О. Герке — Otto Gierke. Natural Law and the Theory of Society (Cambridge University Press, 1934).

Представление договорной точки зрения в качестве этической теории можно найти у Г. Грайса — G. R. Grice.

The Ground of Moral Judgment (Cambridge University Press, 1967). См. также § 19, сноска 30.

5. Кант совершенно ясно говорит об исходном соглашении как о гипотетическом. См. Метафизика нравов, ч. 1,

особенно §§ 47, 52, и ч. 2 работы О поговорке „может быть, это и верно в теории, но не годится для практики"

(Кант. Собр. соч., М.: Мысль, 1965, т. 4, ч. 2). См. работу Г. Влахоса — George Vlaschos. La Pensee politique de

Kant (Paris, Presses Universitaires de France, 1962), pp. 326—335; a также работу Дж. Мерфи — J. G. Murphy.

Kant: The Philosophy of Right (London, Macmillan, 1970), pp. 109—112, 133—136, — для дальнейшего

обсуждения.

6. Формулировке этой интуитивной идеи я обязан Аллану Гиббарду (Allan Gibbard).

7. Процесс взаимного приспособления принципов и обдуманных суждений свойственен не только моральной

философии. См. работу Н. Гудмена — Nelson Goodman. Fact, Fiction and Forecast (Cambridge, Harvard University

Press, 1955), pp. 65—66, — где есть сходные замечания по поводу обоснования принципов дедуктивного и

индуктивного выводов.

8. Анри Пуанкаре замечает: „II nous faut une faculte qui nous fasse voir le but de loin, et, cette faculte, c'est

l'intuition." La Valeur de la science (Paris, Flammarion, 1909), p. 27.

9. Я рассматриваю работу Г. Сиджвика (Henry Sidgwick) The Methods of Ethics, 7th ed. (London 1907), как

итоговую в утилитаристской моральной теории. В книге III его трактата Principles of Political Economy (London,

1883) эта доктрина применяется к вопросам экономической и социальной справедливости, предшествуя труду

А. Пи-жу — А. С. Pigou. The Economics of Welfare (London, MacMillan, 1920). Работа Сиджвика Outlines of the

History of Ethics (London, 1902) содержит краткую историю утилитаристской традиции. Мы можем следовать

этой традиции, предполагая, несколько произвольно, что она начинается с работ Шефтсбери (Shaftesbury) An

Inquiry Concerning Virtue and Merit (1711) и Хатчесона (Hutcheson) An Inquiry Concerning Moral Good and Evil

(1725). Хатчесон, кажется, первым ясно сформулировал принцип полезности. Он говорит в Inquiry, sec. Ill, 8,

„что то действие наилучшее, которое производит наибольшее счастье для наибольшего числа людей, и то

действие наихудшее. которое, в подобной манере, приводит к несчастьям". Другими главными работами XVIII

в. считаются работы'Юма „Трактат о человеческой природе" (1739), Адама Смита „Теория нравственных

чувств" (1759), Бентама The Principles of Morals, and Legislation (1789). К этим работам мы должны добавить

сочинения Дж. С. Милля, представленные в работе Utilitarianism (1863); Ф. Эджворта — F. Y. Edgeworth.

Mathematical Psychics (London, 1888).

Дискуссии об утилитаризме возобновились недавно в связи с так называемой проблемой координации и

соотносимыми с ней вопросами публичности. Эти дискуссии начаты публикациями очерков Р. Харрод — R. F.

Harrod „Utilitarianism Revised". Mind, vol. 45 (1936); Дж. Маббот — J. D. Mabbott ."Punishment", Mind, vol. 48

(1939);

Дж. Харрисон — Jonatan Harrison „Utilitarianism, Universalisation, and Our Duty to Be Just", Proceedings of the

Aristotelian Society, vol. 53 (1952—53); Дж. Урмсон — J. О. Urmson „The Interpretation of the Philosophy of J. S.

Mill", Philosophical Quaterly, vol. 6 (1953). См. также Дж. Смарт — J. J. Smart „Extreme and Restricted

Utilitarianism", Philosophical Quaterly, vol. 6 (1956) и его же An Outline of a System of Utilitarian Ethics (Cambridge

University Press, 1961). По поводу тех же вопросов см. Д. Лайонс — David Lyons. Forms and Limits of

Utilitarianism (Oxford, The Clarendon Press, 1965);

А. Гиббарда — Allan Gibbard „Utilitarianism and Coordination" (dissertation, Harvard University, 1971). Проблемы,

поднимаемые в этих статьях, при всей их важности, я оставляю в стороне как не имеющие прямого отношения

к более элементарному вопросу распределения, который я хочу обсудить здесь.

***

Наконец, мы должны отметить здесь очерки Дж. Харсани — J. С. Harsanyi, в частности „Cardinal Utility in

Welfare Economics and in the Theory of Risk-Taking", Journal of Political Economy, 1953; „Cardinal Welfare,

Individualistic Ethics, and Interpersonal Comparisons of Utility", Journal of Political Economy, 1955; а также Р. Б

ранд-та — R. B. Brandt „Some Merits of One Form of Rule-Utilitarianism", University of Colorado Studies (Boulder,

Colorado, 1967). См. ниже §§ 27—28.

10. По этому поводу см. работу Д. Готье — D. P. Gauthier. Practical Reasoning (Oxford, Clarendon Press, 1963), p.

126. В этой книге разрабатываются предположения, высказанные в „Constitutional Liberty and the Concept of

Justice", Nomos VI: Justice, ed. C. J. Friedrich and J. W. Chapman (New York, Atherton Press, 1963), p. 124, которые,

в свою очередь, соотносятся с идеей справедливости как административного решения высшего порядка. См.

мою работу „Justice as Fairness", Philosophical Review, 1958, pp. 185—187. Ссылки на утилитаристов, которые в

явном виде утверждают это расширение, см. в §§ 30, сноска 37. То, что принцип социальной интеграции

отличен от принципа личностной интеграции, установлено Р. Перри — R. В. Perry. General Theory of Value (NY,

Longmans, Green, 1926), pp. 674—677. Он приписывает упущение этого обстоятельства Эмилю Дюркгейму и

другим ученым, исповедовавшим подобные ему взгляды. Концепция социальной интеграции Перри была

вызвана разделяемой многими доминирующей целью благосклонности. См. ниже § 24.

11. Здесь я принимаю определение телеологических теорий, которое можно найти в работе У. Франкены — W.

К. Frankena. Ethics (Englewood Cliffs, NJ, Prentice Hall, 1963), p. 13.

12. См. работу Сиджвика — Sidgwick. The Methods of Ethics, p. 416.

13. По этому поводу см. работу Дж. С. Милля — J. S. Mill. Utilitarianism, ch. V, последние два параграфа.

14. См. по поводу Бентама его работы The Principles of International Law, Essay I, in The Works of Jeremy

Bentham, ed. John Bowring (Edinburgh,. 1838—1843), vol. 2, p. 537; по поводу Эджворта — его работу

Mathematical Psychics, pp. 52—56, а также первые страницы „The Pure Theory of Taxation", Economic Journal, vol.

7 (1897), где тот же самый аргумент представлен более кратко. См. ниже, § 28.

15. Приоритет правильности является центральной особенностью этики Канта. См., например. Критика

практического разума (Соч., М.: Мысль, 1965, т. 4,-кн. 1, ч. 1, гл. 2). Явное подтверждение этого может быть

найдено в работе О поговорке „может быть, это и верно в теории, но не годится для практики" (Там же, т. 4, ч.

2).

16. Юм Д. О первоначальном договоре (Соч., М.: Мысль, 1965, т. 2), с. 760—78l.

17. Интуитивистские теории этого типа можно найти в работе Б. Барри — Brian Barry. Political Argument

(London, Routledge and Kegan Paul, 1965), особенно с. 4—8, 286; в работе Р. Брандта — R. В. Brandt. Ethical

Theory (Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall, Inc. 1959), pp. 404, 426, 429, где принцип полезности совмещен с

принципом равенства; в работе Н. Решера — Nicholas Rescher. Distributive Justice (New York, Bobbs-Merill,

1966), pp. 35—41, 115—121, где аналогичные ограничения введены через концепцию эффективного среднего.

Роберт Нозик (Robert Nozick) обсуждает некоторые из этих проблем, развивая интуитивизм данного вида в

работе „Moral Complications and Moral Structures", Natural Law Forum, vol. 13 (1968).

Интуитивизм в традиционном смысле включает определенные эпистемологические тезисы, например, о

самоочевидности и необходимости моральных принципов. Здесь репрезентативными работами являются: Дж.

Мур. Принципы этики, особенно гл. 1 и 6; сборник работ Г. Причард — Н. A. Prichard. Moral Obligations

(Oxford, The Clarendon Press, 1949); особенно первый очерк, „Does Moral Philosophy Rests on Mistake?" (1912);

работа У. Росса — W. D. Ross. The Right and the Good (Oxford. '. The Clarendon Press, 1930), особенно гл. 1 и 2, и

The Foundations of Ethics (Oxford, The Clarendon Press, 1939). См. также трактат XVIII в. Р. Прайса — Richard

Price. A Review of the Principal Questions of Moral, 1787, ed. D. D. Raphael (Oxford, The Clarendon Press, 1948). По

поводу недавних дискуссий вокруг этой классической формы интуитивизма см. работу Г. Макклоски — Н. J.

McCloskey. Meta-Ethics and Normative Ethics (The Hague, Martinus Nijhoff, 1969).

18. По поводу использования этого аппарата в интуитивистских теориях см. работу Барри — Barry. Political

Argument, pp. 3—8. Большинство книг по теории спроса или экономики благосостояния содержит изложение

основных понятий в этой области,-Книга У. Баумола — W. J. Baumol. Economical Theory and Operations Analysis

(Englewood Cliffs NJ, Prentice Hall, 1965) содержит отличное изложение предмета в гл. 9.

***

19. См. „Принципы этики", гл. 6. Принадлежность теории Мура к интуитивизму обусловливается его

принципом органического единства.

20. См. работу У. Росса — W. D. Ross. The Right and the Good, pp. 21—27.

21. См. работы Милля — Mill. A System of Logic, book 6, ch. 12, sec. 7; Utilitarianism, ch. 5, pars. 26—31, где этот

аргумент приведен в связи с предписаниями здравого смысла относительно справедливости. Что касается

Сиджвика, то см. его работу The Methods of Ethics, book 4, ch. 2, 3.

22. Термин „лексикографический" происходит из знакомых примеров такого упорядочения, какое имеет место в

словарях. Подставим цифры вместо букв, „I" вместо „а", „2" вместо „b" и так далее, и осуществим

ранжирование результирующей цепочки цифр слева направо, двигаясь направо только в том случае, когда

нужно выбирать следующее вхождение по порядку среди одинаковых букв (т.е., буквально, „нарушить

равновесие" — break ties — среди всех слов, начинающихся, скажем, на букву „а", поставить вперед такое

слово, у которого вторая буква „а" или следующая за ней, и т. д. Мы будем называть такую ситуацию,

связанную с лексическим упорядочением, „определением очереди" — примеч. ред.). В общем, лексическое

упорядочение не может быть представлено непрерывной функцией полезности от действительной переменной;

такое ранжирование нарушает предположение о непрерывности. См. работу И. Пирса — I. F. Pierce. A

Contribution to Demand Analysis" (Oxford, The Clarendon Press, 1946), pp. 22— 27; и работу А. Сен — А. К. Sen.

Collective Choice and Social Welfare (San-Francisco, Holden-Day, 1970), p. 34. Для дальнейшего чтения см. работу

Г. Хоутаккера — H. S. Houthakker. The Present State of Consumption Theory, Econometrica, vol. 29 (1961), p. 710.

В истории моральной философии концепция лексического порядка появляется время от времени, хотя нигде не

обсуждается явно. Хороший пример можно найти в работе Хатчесона — Hutcheson. A System of Moral

Philosophy (1755). Он говорит, что при сравнении наслаждений одного вида мы опираемся на их интенсивность

и длительность; при сравнении же наслаждений разного рода мы должны рассматривать их длительность и

достоинства вместе. Более высокие наслаждения могут стоить больше, чем наслаждения более низкие, как бы

интенсивны и длительны они ни были. См. работу Селби-Бигге — L. A. Selby-Bigge. British Moralists", vol. 1

(Oxford, 1897), pp. 421—423. Хорошо известные взгляды Милля в работе Utilitarianism, ch. 2, pars. 6—8, весьма

похожи на взгляды Хатчесона. Вполне естественно также ранжировать моральные ценности как лексически

предшествующие неморальным ценностям. См, например, работу Росса — Roes. The Right and the Good, pp. 149

—154. И конечно, первичность справедливости, отмеченная в § 1, как и приоритет правильности, который

можно найти у Канта, являются дальнейшими примерами такого упорядочения.

Теория полезности в экономике начинается с неявного признания иерархической структуры желаний и

приоритета моральных рассмотрении. Это ясно из работы У. Джевонса — W. S. Jevons. The Theory of Political

Economy" (London, 1871), pp. 27—32. Джевонс использует концепцию, аналогичную хатченсонской, и

ограничивает использование экономистами исчисления полезности наинизшим рангом чувствования.

Обсуждение иерархии желаний и ее отношения к теории полезности см. работу Н. Джорджеску-Регена —

Nicholas Georgescu-Roegen „Choice, Expectations, and Measurability", Quarterly Journal of Economics, vol. 68

(1954), pp. 510—520.

23. В этом разделе я следую в общих чертах своей статье „Outline of the Procedure for Ethics", Philosophical

Review, vol. 60 (1951).

24. См. работу Н. Хомского — Noam Chomsky. Aspects of the Theory of Syntax (Cambridge, Mass., MIT Press,

1965), pp. 3—9.

25. Я полагаю, что этот взгляд восходит к „Никомаховой этике" Аристотеля. См. по этому поводу работу У.

Харди — W. F. R. Hardie. Aristotle's Ethical Theory, ch. Ill, pp. 37—45. И Сиджвик рассматривал историю

моральной философии как серию попыток установить „в полной силе и ясности те первичные интуиции Разума,

научным применением которых здравая моральная мысль человечества может быть систематизирована и

откорректирована" (The Methods of Ethics, p. 373). Он полагал, что философское размышление приведет к

ревизии наших обдуманных суждений, и хотя в его доктрине есть элементы эпистемологического

интиуитивизма, они не имеют большого веса в отсутствие систематических рассмотрении. По поводу

методологии Сиджвика см. работу Дж. Шнивинда — J. В. Schneewind „First Principles and Common , Sense

Morality in Sidgick's Ethics", Archiv fur Geschichte der Philosophie. Bd. 45 (1963).

***

Глава II

ПРИНЦИПЫ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Теория справедливости может быть разделена на две основные части: первая — интерпретация исходной

ситуации и формулирование различных принципов, которые в ней можно выбрать, и вторая — аргументация,

устанавливающая, какой из принципов мог бы быть на самом деле принят. В этой главе будут обсуждаться два

принципа справедливости для институтов и несколько принципов для индивидов, а также будет объяснено их

значение. Таким образом, я коснусь только одного аспекта первой части теории. Лишь в следующей главе я

займусь интерпретацией исходной ситуации и выдвину аргумент в пользу того, что рассматриваемые здесь

принципы могли бы быть на самом деле приняты. Будут обсуждаться следующие вопросы: институты как

субъекты справедливости и концепция формальной справедливости; три вида процедурной справедливости;

место теории блага; а также, в каком смысле принципы справедливости являются эгалитарными, и многие

другие вопросы. В каждом случае цель заключается в том, чтобы объяснить значение и применение принципов.

10. ИНСТИТУТЫ И ФОРМАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Первичным субъектом принципов социальной справедливости является базисная структура общества, т. е.

устройство главных социальных институтов в рамках одной схемы кооперации. Мы видели, что эти принципы

должны определять приписывание прав и обязанностей в этих институтах, и они же должны определять

подходящее распределение выгод и тягот социальной жизни. Принципы справедливости для институтов не

следует путать с принципами, которые применимы к индивидам и их действиям в конкретных обстоятельствах.

Каждый вид принципов применим к различным субъектам и должен обсуждаться отдельно.

Под институтом я буду понимать публичную систему правил, которые определяют должность и положение с

соответствующими правами и обязанностями, властью и неприкосновенностью, и тому подобное. Эти правила

специфицируют определенные формы действий в качестве разрешенных, а другие — в качестве запрещенных,

и по ним же наказывают одни действия и защищают другие, когда происходит насилие. В качестве примеров

институтов, или более общих

***

социальных практик, мы можем привести игры и ритуалы, суды и парламенты, рынки и системы

собственности. Институт можно представить двумя способами: сначала как абстрактный объект, т.е. как

возможную форму поведения, выражаемую системой правил, и далее, как реализацию мысли и поведения

определенных личностей в определенное время и в определенном месте действия, специфицированных этими

правилами. Тут возникает двусмысленность, что считать справедливым или несправедливым — институт

реализованный, или же институт как абстрактный объект. Самое лучшее — считать справедливым или

несправедливым реализованный институт, эффективно и беспристрастно управляемый. Институт как

абстрактный объект справедлив или несправедлив в смысле справедливости или несправедливости любой его

реализации.

Институт существует в определенное время и в определенном месте, и действия, им специфицированные,

выполняются в соответствии с правом и публичным осознанием того, что необходимо следовать системе

правил, определяющих институт. Так, парламентские институты определяются некоторой системой правил (или

семейством таких систем, чтобы позволить вариации). Эти правила являются перечнем определенных форм

действий, от участия в сессии парламента для голосования по законопроекту до просьбы предоставить слово по

порядку ведения. Различные виды общих норм образуют согласованную систему. Парламентский институт

существует в определенное время и в определенном месте; люди выполняют подходящие действия, проявляют

требуемую активность, с общим осознанием взаимопонимания по поводу необходимости следования правилам,

на которые согласились все1.

Говоря, что институт, и следовательно, базисная структура общества, есть публичная система правил, я имею в

виду, что каждый включенный в нее человек знает, что он знал бы, если сами правила, а также его участие в

определяемой ими деятельности, были результатом соглашения. Лицо, принимающее участие в институте,

знает, что правила требуют от него и других. Он также знает, что это знают и другие, и что они знают, что он

знает, и т. д. На самом деле, это условие не всегда выполняется в реальных институтах, хотя оно представляет

разумное упрощающее предположение. Принципы справедливости должны прилагаться к социальным

устройствам, являющимся в этом смысле публичными. Там, где правила определенной части института

известны только тем, кто принадлежит этому институту, существует понимание того, что эти люди могут

творить правила для себя лишь в той мере, в какой правила предназначены для достижения общих для всех

людей целей и не противоречат их интересам. Публичность правил для институтов гарантирует, что тот, кто

участвует в них, знает, какие ограничения на поведение ожидать друг от друга и какие действия позволяемы.

Имеется общее основание для определения взаимных ожиданий. Больше того, во вполне упорядоченном

обществе, эффективно регулируемом разделяемой всеми концепцией справедливости, есть также публичное

понимание того, что справедливо и что несправедливо. Позднее я предположу, что

***

публичный характер выбранных принципов справедливости должен быть частью знания (§ 23). Это условие

естественно для договорной теории.

Необходимо отметить различие между учреждающими (constitutive) институт правилами, в которых

устанавливаются различные права и обязанности, и т. д., и стратегиями и принципами (maxim) в отношении

того, как лучше использовать преимущества института для конкретных целей2. Рациональные стратегии и

принципы обосновываются анализом того, на какого рода позволяемые действия решатся индивиды и группы,

приняв во внимание свои интересы и веры, а также догадки о планах других людей. Эти стратегии и принципы

сами не являются частью институтов. Скорее, они принадлежат теории институтов, например, теории

парламентарной политики. Обычно теория институтов, как и теория игры, учреждающие правила берет в

качестве данных, и анализирует способы распределения власти, а также объясняет участникам распределения,

как реализовать заложенные в них возможности. В конструировании и реформировании социальных устройств

нужно, конечно, проверять схемы и тактики, которые в них позволяются, и формы поведения, которые

поощряются. Идеально правила должны быть устроены так, чтобы люди, ведомые своими преобладающими

интересами, поступали в русле содействия социально желательным целям. Поведение индивидов, руководимых

рациональными планами, должно быть скоординировано, насколько это возможно, с результатами, которые не

являются намеренными или даже предвиденными, но тем не менее — наилучшими с точки зрения социальной

справедливости. Бентам рассматривал эту координацию как искусственное отождествление интересов, а Адам

Смит — как работу невидимой руки3. Цель идеального законодателя заключается в предписывании законов, а

моралиста — в побуждении к их реформированию. И все-таки, стратегии и тактики, принимаемые индивидами,

будучи существенными для оценки институтов, не являются частью публичной системы определяющих

институты правил.

Мы также можем провести различие между одиночным правилом (или группой правил), институтом (или же

главной его частью) и базисной структурой социальной системы как целым. Причина для этого состоит в том,

что одно или несколько правил устройства общества могут быть несправедливыми, чего не скажешь обо всем

институте. И наоборот, институт может быть несправедливым, но социальная система в целом может быть

справедливой. Существует возможность не только того, что одиночные правила и институты не являются сами

по себе достаточно важными, но и того, что в рамках структуры института или социальной системы одна

кажущаяся несправедливость компенсируется другой. Целое менее несправедливо, чем могло бы быть, если бы

оно содержало лишь одну из несправедливых частей. Далее, вполне возможно вообразить такую ситуацию, что

социальная система несправедлива, хотя ни один из ее институтов, взятый отдельно, не является

несправедливым: несправедливость есть следствие того, как они скомбинированы в одну

***

систему. Один институт может поощрять и оправдывать как раз те ожидания, которые отрицаются или

игнорируются другим институтом. Эти различения достаточно ясны. Они просто отражают тот факт, что в

оценке институтов мы можем рассматривать их в широком' или узком контекстах.

Отметим, что есть такие институты, по отношению к которым концепция справедливости не приложима в

обычном смысле. Скажем, ритуал обычно не считается ни справедливым, ни несправедливым, хотя, без всяких

сомнений, можно представить случаи, в которых это неверно, например, ритуальное принесение в жертву

перворожденного или военнопленных. Общая теория справедливости должна объяснять, в каких случаях

ритуал и другие практики, вообще-то не рассматриваемые как справедливые и несправедливые, подлежат

подобной критике. Предположительно, они должны включать некоторые способы выделения (allocation)

личностям определенных прав и ценностей. Я не буду, однако, рассуждать на эту тему. Наше рассмотрение

касается лишь базисной структуры общества и его основных институтов, и следовательно, стандартных случаев

социальной справедливости.

Теперь давайте предположим, что существует определенная базисная структура. Ее правила удовлетворяют

определенной концепции справедливости. Мы можем сами не принимать ее принципов; мы даже можем

полагать их одиозными и несправедливыми. Но они являются принципами справедливости в том смысле, что в

этой системе им отводится роль справедливости: они обеспечивают приписывание фундаментальных прав и

обязанностей, и они определяют разделение преимуществ от социальной кооперации. Давайте также вообразим,

что эта концепция справедливости в целом принята в обществе и что институты управляются

беспристрастными и последовательными судьями и другими официальными лицами. То есть подобные случаи

трактуются подобным образом, существенные подобия и различия идентифицируются по существующим

нормам. Правило, определяемое институтом как корректное, выполняется всеми и должным образом

интерпретируется властями. Такое беспристрастное и последовательное управление законами и институтами,

каковы бы ни были их основные принципы, мы можем назвать формальной справедливостью. Если мы считаем,

что справедливость всегда выражает определенный вид равенства, тогда формальная справедливость требует,

чтобы законы и институты применялись равно (т. е. одинаковым образом) к представителям классов,

определенных ими. Как утверждал Сиджвик, этот вид равенства является следствием самого понятия института

или закона, раз они мыслятся в качестве схемы общих правил4. Формальная справедливость есть

приверженность принципу, или, как часто говорят, повиновение системе5.

Ясно, добавляет Сиджвик, что законы могут выполняться, а институты работать, и в то же время быть

несправедливыми. Трактовка подобных случаев подобным образом не является достаточной гарантией

реальной справедливости. Все зависит от принципов, согласно которым построена базисная структура. Нет

никакого противоречия

***

в предположении, что рабовладельческое или кастовое общества, или же общество, санкционирующее самые

произвольные формы дискриминации, может быть равно и последовательно управляемым, хотя это и

маловероятно. Тем не менее, формальная справедливость, или справедливость как правильность (regularity)

исключает серьезные случаи несправедливости. Если предполагается, что институты разумно справедливы,

тогда весьма важно, чтобы власти были беспристрастны, и на них не влияли в рассмотрении конкретных

случаев ни личные, ни денежные, ни другие не имеющие отношения к делу обстоятельства. Формальная

справедливость в случае институтов законности есть просто аспект правления закона, поддерживающего и

гарантирующего допустимые ожидания. Несправедливость — это отсутствие у судей и других властей

приверженности надлежащим правилам или интерпретациям при рассмотрении притязаний. Личность

несправедлива в той степени, в какой ее характер и наклонности располагают ее к таким действиям. Более того,

даже в тех случаях, где законы и институты несправедливы, иногда лучше, если бы они применялись

последовательно. В этом случае люди, подчиняющиеся законам, по крайней мере, знают, что от них требуется,

и могут себя соответственно защитить. В то же самое время еще большая несправедливость проявляется в том,

что в отношении непреуспевших творится произвол в тех конкретных случаях, когда правила должны

обеспечить им безопасность. С другой стороны, еще лучше было бы в конкретных случаях облегчать

положение тех, с кем несправедливо обходятся, нарушая существующие нормы. Как далеко мы зайдем в

оправдании такой тактики, особенно ценой ожиданий, основанной на честности существующих институтов, —

один из самых запутанных и сложных вопросов политической справедливости. В общем, все, что может быть

сказано, — это то, что сила требований формальной справедливости, повиновения системе явно зависит от

реальной справедливости институтов и возможности их реформ.

Некоторые полагают, что на самом деле реальная (substantive) справедливость и формальная справедливость

имеют тенденцию идти рука об руку, и следовательно, в высшей степени несправедливые институты никогда не

управлялись беспристрастно и последовательно, во всяком случае, редко6. Тот, кто поддерживает

несправедливые устройства и приобретает от этого, кто отрицает с презрением права и свободы других,

неохотно допускает сомнения относительно правления закона, которые могут задеть их частные интересы.

Неизбежная расплывчатость законов в общем и широкая сфера дозволяемой их интерпретации поощряет

произвол в решениях, который может быть уменьшен лишь приверженностью к справедливости. Таким

образом, утверждается, что там, где мы находим формальную справедливость, — правление закона и

выполнение допустимых ожиданий, — мы, наверняка находим и реальную справедливость. Желание следовать

правилам беспристрастно и последовательно, трактовать подобные случаи подобным образом и принимать

следствия применения публичных норм — тесно связано с желанием, или, по крайней мере, с намерением

признать права и свободы других, разделять справедливо

***

выгоды и тяготы социальной кооперации. Одно желание имеет тенденцию ассоциироваться с другим. Этот

взгляд определенно правдоподобен, но я не буду рассматривать его здесь. Потому что он не может быть по

настоящему оценен до тех пор, пока мы не будем знать, каковы наиболее разумные принципы реальной

справедливости, и как люди приходят к ним и живут по ним. Как только мы поймем содержание этих

принципов и их обоснование в разуме и человеческих установках, мы будем в состоянии, может быть, решить,

связаны ли друг с другом формальная и реальная справедливость.

11. ДВА ПРИНЦИПА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Я теперь могу установить предварительный вид двух принципов справедливости, на которые, с моей точки

зрения, согласились бы в исходном положении. Первая формулировка принципов будет носить

экспериментальный характер. По ходу дела мы рассмотрим несколько формулировок и приблизимся, шаг за

шагом, к окончательному их виду, который будет приведен много позднее. Я полагаю, что такая процедура

делает изложение весьма естественным. Первая формулировка двух принципов такова. Первый принцип:

каждый человек должен иметь равные права в отношении наиболее обширной схемы равных основных свобод,

совместимых с подобными схемами свобод для других. Второй принцип: социальные и экономические

неравенства должны быть устроены так, чтобы: (а) от них можно было бы разумно ожидать преимуществ для

всех, и (б) доступ к положениям (positions) и должностям был бы открыт всем.

Есть две неоднозначные фразы в формулировке второго принципа, а именно „преимущества для всех" и

„открыт всем". Более точное определение их смысла приведет ко второй формулировке принципа в § 13.

Окончательная версия двух принципов дана в § 46. В § 39 будет рассмотрен первый принцип.

Эти принципы применяются главным образом, как я уже говорил, к базисной структуре общества и управляют

приписыванием прав и обязанностей, а также регулируют распределение социальных и экономических

преимуществ. Их формулировка предполагает, что, для целей теории справедливости, социальная структура

может рассматриваться как состоящая из двух частей, к одной из которых применяется первый принцип, а к

другой — второй принцип. Таким образом, мы можем различить аспекты социальной системы, которые

определяют и гарантируют равные основные свободы, и аспекты, которые специфицируют и устанавливают

социальные и экономические неравенства. Тут существенно отметить, что основные свободы задаются

перечнем таких свобод. В нем важное место занимают: политическая свобода (право голосовать на выборах и

занимать официальную должность), свобода слова и собраний; свобода совести и свобода мысли; свобода

личности, включающая свободу от психо-

***

логического подавления, физической угрозы и расчленения (целостность человека); право иметь личную

собственность и свободу от произвольного ареста и задержания, как то определено правлением закона. Эти

свободы должны быть равными, согласно первому принципу.

Второй принцип применяется, в первом приближении, к распределению доходов и богатства и к устройству

организаций, которые используют различия во власти и ответственности. В то время как распределение

доходов и богатства не обязательно должно быть равным, оно должно быть направлено на получение

преимуществ, всеми, и в то же самое время властные ответственные должности должны быть доступны всем.

Второй принцип применяется при открытости должностей, и будучи подвержен этому ограничению,

устанавливает социальные и экономические неравенства к выгоде всех.

Эти принципы должны быть упорядочены так, что первый принцип первичен по отношению ко второму. Это

упорядочение означает, что не могут быть оправданы нарушения основных свобод, защищенных первым

принципом, или же компенсация нарушения большими социальными и экономическими преимуществами. Эти

свободы занимают центральное положение в применениях и могут быть ограничены или стать частью

компромисса только при конфликте с другими основными свободами. Поскольку эти свободы могут быть

ограничены при столкновении друг с другом, ни одна из них не является абсолютной; но будучи

приспособлены друг к другу, они все подчинёны одной и той же системе. Трудно, вероятно, даже невозможно

дать полную спецификацию этих свобод независимо от конкретных обстоятельств данного общества —

социальных, экономических или технологических. Гипотеза заключается в том, что общая форма такого

перечня должна быть изобретена с достаточной точностью, так чтобы поддерживать эту концепцию

справедливости. Конечно, свободы, не входящие в перечень, например, право владеть определенными видами

собственности (в частности, средствами производства) или свобода договоров, как она понимается доктриной

laissez-faire, не являются основными; по этой причине они не защищены первым принципом. Наконец, в

отношении второго принципа, распределение богатства и дохода, власти и ответственности, должно быть

совместимым как с основными свободами, так и с равенством возможностей.

Два принципа весьма специфичны по своему содержанию, и принятие их основывается на определенных

предположениях, которые я по ходу дела постараюсь объяснить. Пока же необходимо заметить, что эти

принципы являются специальным случаем более общей концепции справедливости, которая может быть

выражена следующим образом.

Все социальные ценности — свобода и благоприятные возможности, доходы и богатство, социальные основы

самоуважения — все это должно быть равно распределено, кроме тех случаев, когда неравное распределение

любой, или всех, из этих ценностей дает преимущество каждому.

***

Несправедливость, тогда, есть просто неравенства, которые не дают преимуществ каждому. Конечно, эта

концепция чрезвычайно расплывчата и требует интерпретации.

В качестве первого шага сделаем предположение, что базисная структура общества распределяет некоторые

первичные блага, т.е. вещи, которые каждый рациональный человек хотел бы иметь. Эти блага являются частью

обихода, независимо от того, каков рациональный план жизни человека. Для простоты предположим, что

главные первичные блага в распоряжении общества — это права, свободы, благоприятные возможности,

доходы и богатство. (Позднее в части третьей первичное благо самоуважения займет центральное место.) Они

являются социально первичными благами. Другие первичные блага, такие как здоровье и энергия, интеллект и

воображение, — естественные блага. Хотя на обладание ими влияет базисная структура, они не находятся

прямо под ее контролем. Вообразим тогда гипотетическое исходное устройство, в котором все социально

первичные блага равно распределены: каждый имеет одни и те же права и обязанности, и доходы и богатство

поделены одинаково. Это положение дел устанавливает точку отсчета, которая позволяет судить об

улучшениях. Если определенные неравенства в богатстве и различия во власти сделают ситуацию каждого

лучше, чем она была в гипотетической ситуации, тогда эти неравенства согласуются с общей концепцией.

Вполне возможно, по крайней мере теоретически, что отказавшись от некоторых фундаментальных свобод,

люди достаточно скомпенсируют их социальными и экономическими приобретениями. Общая концепция

справедливости не налагает ограничений на то, какого рода неравенства допустимы; она требует только, чтобы

при этом положение каждого было улучшено. Нам нет нужды предполагать столь радикальные вещи, как,

например, согласие на рабство. Но вообразим такую ситуацию, в которой люди хотели бы отказаться от

определенных политических прав, когда экономические доходы значительны. Как раз такого рода обмен и

запрещается двумя принципами; будучи упорядоченными, они не позволяют обмена между основными

свободами и экономическими и социальными приобретениями, за исключением извинительных обстоятельств

(§§ 26, 39).

По большей части я займусь не общей концепцией справедливости, а скорее, двумя упорядоченными

принципами. Преимущество этой процедуры состоит в том, что сначала распознаются приоритеты и делаются

попытки найти принципы, которые могли бы им соответствовать. При этом уделяется тщательное внимание

условиям, при которых абсолютный вес свободы в отношении социальных и экономических преимуществ,

определенных лексическим порядком двух принципов, был бы разумным. С первого взгляда это ранжирование

кажется крайностью и слишком специальным случаем, чтобы представлять серьезный интерес. Но оно имеет

гораздо больше оснований, чем это представляется вначале. Во всяком случае, я попытаюсь показать это (§ 82).

Далее, различение фундаментальных прав и свобод, экономических и социальных преимуществ означает

различие

***

между первичными социальными благами. Последнее различие предполагает важные разделения (division)

внутри социальной системы. Конечно, все эти различия и предлагаемое упорядочение будут, в лучшем случае,

только приближениями. Существуют, наверняка, такие обстоятельства, в которых они не срабатывают. Но

важно отчетливо наметить основные направления разумной концепции справедливости, и во многих ситуациях,

как бы то ни было, два упорядоченных принципа могут достаточно хорошо служить.

Тот факт, что два принципа применяются к институтам, имеет определенные следствия. Прежде всего, все

права и основные свободы, к которым относятся эти принципы, определены публичными правилами базисной

структуры. Свободны люди или нет — это определяется правами и обязанностями, установленными главными

институтами общества. Свобода — это некоторая структура (pattern) социальных форм. Первый принцип

просто требует, чтобы определенные виды правил, определяющие основные свободы, применялись равным

образом ко всем, и чтобы они позволяли наибольшим свободам совмещаться с подобными свободами для всех.

Единственная причина для ограничения основных свобод и для уменьшения их сферы состоит в том, что в

противном случае они будут противоречить друг другу.

Далее, когда в принципах говорится о людях или о том, чтобы каждый имел выгоду от неравенства, речь идет о

репрезентативных личностях, имеющих различное социальное положение, должность, которые

устанавливаются базисной структурой. Таким образом, в применении второго принципа я предполагаю

возможность приписывания репрезентативным индивидам, занимающим некоторые положения, ожиданий

благосостояния. Эти ожидания указывают на перспективы их жизни с точки зрения их социального положения.

В общем, ожидания репрезентативной личности зависят от распределения прав и обязанностей по всей

базисной структуре. Ожидания связаны: увеличением перспектив репрезентативной личности в одном

положении мы наверняка увеличиваем или уменьшаем перспективы репрезентативных людей в других

положениях. Так как это применимо к институциональным формам, второй принцип (или, скорее, первая часть

его) указывает на ожидания репрезентативных индивидов. Как я утверждаю ниже (§ 14), ни один принцип не

применяется к выделению (allocation) конкретных благ конкретным индивидам, которые могут быть

идентифицированы по именам. Ситуация, где некто думает над тем, как распределить некоторые товары среди

известных ему нуждающихся людей, не находится в сфере действия принципов. Принципы призваны

регулировать базисные институциональные устройства. Мы не должны предполагать с точки зрения

справедливости большого сходства между административным выделением (allotment) благ конкретным

личностям и подходящим устройством общества. Наша обыденная интуиция относительно первого может быть

плохим гидом для второго.

Второй принцип настаивает на том, что каждый человек имеет выгоду от допустимых неравенств в базисной

структуре. Это означает,

***

что для каждого репрезентативного человека, определенного этой структурой, при рассмотрении им

происходящего должно быть разумно предпочесть свои перспективы вкупе с неравенствами, нежели

перспективы без них. Не позволено оправдывать различия в доходах или власти на том основании, что

ущемления репрезентативного человека в одном положении перевешиваются большими преимуществами

репрезентативного человека в другом 'положении. Еще менее оправдана компенсация подобного рода при

нарушении свобод. Ясно, однако, что есть бесконечно много путей, где все могут выиграть, когда в качестве

образца взято исходное соглашение равенства. Как в этом случае выбирать между этими возможностями?

Принципы должны быть специфицированы так, чтобы дать определенный ответ на этот вопрос. Я перехожу

сейчас к этой проблеме.

12. ИНТЕРПРЕТАЦИИ ВТОРОГО ПРАВИЛА

Я уже говорил, что поскольку фразы „преимущества для всех" и „равно открыты для всех" — неоднозначны,

обе части второго принципа имеют два естественных смысла. Поскольку оба смысла независимы друг от друга,

принцип имеет четыре возможных значения. Предполагая, что первый принцип равной свободы имеет везде

один и тот же смысл, у нас есть четыре интерпретации двух принципов. Они указаны в приведенной ниже

таблице.

„Преимущества для всех"

«Равно открыт»

Принцип эффективности

Принцип различия

Равенство как карьеры, открытые талантам

Система Естественной Свободы

Природная Аристократия

Равенство как равенство честных возможностей

Либеральное Равенство

Демократическое Равенство

Я по очереди набросаю три интерпретации: систему естественной свободы, либеральное равенство и

демократическое равенство. В некоторых отношениях такая последовательность более интуитивна, но если

предварить ее интерпретацией природной аристократии, это тоже будет представлять некоторый интерес, и

поэтому я кратко остановлюсь на ней. При разработке справедливости как честности мы должны решить, какая

из интерпретаций является более предпочтительной. Я приму демократическое равенство, объяснив в

следующем параграфе, что это значит. Аргументы в пользу этой интерпретации в исходном положении

появятся лишь в следующей главе.

Первая интерпретация (в любой последовательности), с которой я буду иметь дело, — это система естественной

свободы. Первая

***

часть второго принципа понимается как принцип эффективности, в применении к институтам, или, в данном

случае, к базисной структуре общества. Вторая часть понимается как открытая социальная система, в которой,

используя традиционную фразу, карьеры открыты всем талантам. Во всех интерпретациях я предполагаю, что

выполняется первый принцип равной свободы и что экономика представляет в общих чертах систему

свободного рынка, хотя средства производства могут быть в частной собственности, а могут и не быть. Система

естественной свободы утверждает, что удовлетворяющая принципу эффективности базисная структура

общества, в котором положения открыты тем, кто способен и желает бороться за них, приведет к

справедливому распределению. Приписывание прав и обязанностей таким способом мыслится в качестве схемы

честного выделения богатства и доходов, власти и ответственности, каким бы это выделение ни было. Доктрина

включает важный элемент чисто процедурной справедливости, который переносится на другие интерпретации.

В этом месте необходимо сделать краткое отступление для того, чтобы объяснить принцип эффективности.

Этот принцип есть просто принцип оптимальности Парето (так его называют экономисты), сформулированный

так, чтобы быть применимым к базисной структуре7. Я буду использовать термин „эффективность" вместо

„оптимальность", потому что литературно это более правильно, так как термин „оптимальность" предполагает

более широкую концепцию, каковой она не является8. Вообще-то, этот принцип был изначально предназначен

к применению к конкретным конфигурациям экономических систем, например, к распределению товаров среди

потребителей, или же к видам производства, а не институтам. Принцип утверждает, что конфигурация

эффективна, когда невозможно изменить ее так, чтобы сделать лучше одним людям (по крайней мере одному

человеку) без того, чтобы в то же время не сделать хуже другим людям (по крайней мере одному человеку).

Таким образом, распределение товаров среди индивидов эффективно, если не существует такого

перераспределения этих товаров, которое улучшает условия, по крайней мере одного из индивидов, без

ухудшения условий другого. Организация продукции эффективна, если нет такого способа ее изменения, при

котором увеличение производства одного из товаров не сопровождалось бы уменьшением производства

другого товара. Если бы мы сумели произвести большее количество одного товара без одновременного

уменьшения другого, большее количество товара могло бы быть использовано для улучшения условий одних

людей без ухудшения условий других. Подобные применения принципа показывают, что это в самом деле

принцип эффективности. Распределение товаров или схема производства продукции неэффективны, когда есть

способы улучшить ситуацию одним индивидам, не делая хуже при этом другим. Я предположу, что стороны в

исходном положении принимают этот принцип для того, чтобы судить об эффективности экономического и

социального устройств (см. следующее ниже обсуждение принципа эффективности).

***

ПРИНЦИП ЭФФЕКТИВНОСТИ

Предположим, что мы имеем конечный запас товаров, которые следует распределить между двумя людьми, х1

и х2. Пусть линия AB представляет точки такие, что при заданном значении приобретения x1 не существует

способа перераспределения товаров, такого, чтобы сделать х2 лучше, чем показывает точка на кривой.

Рассмотрим точку D = (а, Ь). Тогда, задавая для х1 значение а, лучшее, что можно сделать для х2 — это

значение Ь. На рис. 3 точка О, начало координат, представляет положение перед распределением товаров.

Точки на линии AB — это точки эффективности. Каждая точка на AB удовлетворяет критерию Парето: нет

такого перераспределения, которое бы улучшило ситуацию одних людей без ухудшения ситуации других. Это

обстоятельство передается на диаграмме тем, что линия AB склоняется вниз вправо. Так как имеется

ограниченный запас товаров, предполагается, что если один получает больше, другой получает меньше.

(Конечно, это предположение опускается в случае базисной структуры, которая представляет собой систему

кооперации, производящую сумму положительных преимуществ.) В обычном случае, область ОАВ —

выпуклое множество. Это означает, что для любых двух точек множества, точки на прямой, соединяющей эти

две точки, тоже принадлежат множеству. Окружности, эллипсы, квадраты, треугольники и т. д, являются

выпуклыми множествами.

Ясно, что есть много эффективных точек; действительно, это все точки на кривой AB. Принцип эффективности

сам по себе не выбирает какого-либо конкретного распределения продукта в качестве эффективного. Для того

чтобы сделать выбор среди эффективных распределений, нужен другой принцип, скажем, принцип

справедливости.

Из двух точек, если одна находится вверху справа по отношению к другой, первая точка по принципу

эффективности превосходит вторую. Точки вверху слева или внизу справа не могут сравниваться.

Упорядочение, определяемое принципом эффективности, является лишь частичным упорядочением. Таким

образом, на рис. 4 С превосходит Е и D превосходит F, ни одна из точек на линии AB не ниже и не выше по

отношению друг к другу. Класс эффективных точек не может быть ранжирован. Даже экстремальные точки А и

В, в которых одна из сторон имеет все, эффективны, как и другие точки на AB.

***

Рис. 4

Заметьте, мы не можем сказать, что некоторая точка на линии AB превосходит все точки внутренней части

ОАВ. Каждая точка превосходит только те точки, которые находятся внизу слева от нее. Таким образом, точка

О превосходит все точки внутри заштрихованного прямоугольника. Точка D не превосходит точку Е. Эти точки

не могут быть упорядочены. Точка С, однако, превосходит Е, и тем самым, все точки на линии AB,

принадлежащие небольшому заштрихованному треугольнику, который имеет Е в качестве угловой точки.

Прямая, проходящая через точку О под углом 45° к осям, указывает местонахождение точек равного

распределения (это предполагает межличностную кардинальную интерпретацию осей, чего не предполагалось

ранее). Если это рассматривать в качестве дополнительного основания для принятия решения, тогда точка D

может быть более предпочтительной по сравнению с С и Е. Она гораздо ближе к этой прямой линии. Можно

даже решить, что внутренняя точка, такая как F, более предпочтительна, чем С, которая является точкой

эффективности. На самом же деле, в справедливости как честности принципы справедливости первичны по

отношению к соображениям эффективности, и поэтому внутренние точки, которые представляют справедливое

распределение, будут предпочтительнее точек эффективности, которые дают несправедливое распределение.

Конечно, рис. 4 представляет очень простую ситуацию, и не может быть применен к базисной структуре.

Теперь принцип эффективности может быть применен к базисной структуре через обращение к ожиданиям

репрезентативных людей9. Таким образом, порядок распределения прав и обязанностей в базисной структуре

эффективен, если и только если невозможно изменить правила, переопределить схему прав и обязанностей так,

чтобы повысить ожидания некоторого репрезентативного человека (по крайней мере одного) без понижения в

то же время ожиданий некоторого (по крайней мере одного) другого репрезентативного человека. Конечно, эти

изменения должны быть совместимы с другими принципами. То есть при изменении базисной структуры нам

не позволено нарушать принцип равной свободы или требовать открытых положений. Что может быть

изменено, так это распределение доходов

***

и богатства и способы, которыми находящиеся у власти и занимающие ответственное положение регулируют

договорную деятельность. Совместимое с ограничениями свободы и доступности распределение этих

первичных благ может быть приспособлено к модификациям ожиданий репрезентативных индивидов.

Устройство базисной структуры эффективно, когда нет способа изменить это распределение так, чтобы

повысить перспективы одних без понижения перспектив других.

Есть много эффективных устройств базисной структуры. Каждое из них специфицируется разделением

преимуществ от социальной кооперации. Проблема заключается в выборе между ними, в нахождении

концепции справедливости, которая выделила бы из всех этих эффективных распределений такое, которое

является еще и справедливым. Если мы преуспеем в этом, мы выйдем за пределы просто эффективности, в то

же время не вступая в противоречие с ней. Теперь вполне естественно опробовать идею о том, что пока

социальная система эффективна, нет причин заниматься распределением. Все эффективные устройства в этом

случае выглядят равно справедливыми. Конечно, это предположение было бы странным для распределения

конкретных благ известным индивидам. Нельзя представить, что с точки зрения справедливости безразлично,

может ли случиться так, что из всех людей все имеет только один человек. Но это предположение кажется

равно неразумным и для базисной структуры. Так, вполне допустимо, что при определенных условиях

крепостное право не будет существенно реформировано без понижения ожиданий некоторого другого

репрезентативного человека, представляющего, например, помещиков. В таком случае, крепостное право

эффективно. Может случиться и так, при тех же самых условиях, что система свободного труда не может быть

изменена без понижения ожиданий некоторого репрезентативного человека, скажем, свободного труженика, так

что это устройство тоже эффективно. Более обще, всякий раз, когда общество разделено на некоторое число

классов, будем считать возможной максимизацию в отношении любого из репрезентативных людей. Эти

максимумы дают, по крайней мере, столько же эффективных положений, потому что ни в одном из них нельзя

отклониться в сторону увеличения ожиданий некоторого репрезентативного человека без понижения ожиданий

того репрезентативного человека, в отношении которого определяется максимум. Таким образом, каждый из

этих экстремумов эффективен, но определенно все они не могут быть справедливыми.

Эти рассмотрения лишь подтверждают то, что мы уже знали, т.е. что принцип эффективности не может

служить единственной концепцией справедливости10. Следовательно, он должен быть чем-то дополнен. В

системе естественной свободы принцип эффективности ограничен определенными сопутствующими

(background) институтами. Когда эти ограничения выполняются, любое регулирующее эффективное

распределение принимается как справедливое. Система естественной свободы выбирает эффективное

распределение примерно следующим образом. Из экономической теории мы знаем, что при некоторых

стандартных предположениях о конкурентном экономиче-

***

ском рынке, доходы и богатство распределяются эффективным путем, и конкретное эффективное

распределение, которое действует в некоторый период времени, определяется исходным распределением

достояния (assets), т. е. исходным распределением доходов и богатства, естественных талантов и способностей.

Каждое исходное распределение дает свой эффективный результат. Таким образом, оказывается, что если мы

хотим признать результат справедливым, а не просто эффективным, мы должны принять базис, на котором в

течение времени устанавливается исходное распределение достояния.

В системе естественной свободы исходное распределение регулируется устройствами, в неявном виде

входящими в концепцию карьер, открытых талантам (согласно предыдущим определениям). Эти устройства

предполагают в качестве сопутствующих обстоятельств равные свободы (как это специфицируется первым

принципом) и свободную рыночную экономику. Они требуют формального равенства возможностей в том, что

все имеют, по крайней" мере, одни и те же законные права доступа ко всем выгодным социальным положениям.

Но так как равенство, или одинаковость, социальных условий не сохраняется и поддерживается лишь в той

мере, какая требуется для сохранения требуемых сопутствующих институтов, исходное распределение

достояния некоторое время находится под сильным влиянием естественных и социальных случайностей.

Существующее распределение, скажем, доходов и богатства, есть кумулятивный эффект предшествующих

распределений естественных достояний — т. е. естественных талантов и способностей — были ли они

реализованы или остались ( невостребованными, и поощрялось или осложнялось ли их использование в какое-

то время социальными обстоятельствами и такими случайностями, как шанс и удача. Интуитивно, наиболее

явная несправедливость системы естественной свободы выражается в том, что распределение (distributive

shares) находится под влиянием совершенно неподходящих факторов, столь произвольных с моральной точки

зрения.

Либеральная интерпретация, как я ее буду называть, призвана поправить это, добавляя требование открытости

карьер талантам в качестве дальнейшего условия принципа честного равенства возможностей. Тут

подразумевается, что места должны быть открыты не только формально, но что все должны иметь хорошие

шансы на их получение. Более точно, при некотором распределении природных дарований люди, имеющие

один и тот же уровень таланта, способностей и одинаковое желание их использовать, должны иметь те же

самые перспективы успеха, независимо от своего исходного положения в социальной системе. Во всех слоях

общества должны быть примерно равные культурные перспективы для людей, мотивация и способности

которых примерно одинаковы. Ожидания таких людей не должны зависеть от принадлежности их к

определенному классу11.

Либеральная интерпретация двух принципов имеет цель смягчить влияние социальных случайностей и

естественного везения на долевое распределение. Для выполнения этого необходимы дальнейшие базисные

структурные условия на социальную систему. В рамках общей

***

структуры политических и юридических институтов, которая регулирует глобальные тенденции в

экономических событиях и сохраняет социальные условия, необходимые для честного равенства возможностей,

должны быть установлены механизмы свободного рынка. Элементы этой общей структуры достаточно

известны, хотя, может быть, имеет смысл напомнить о важности предотвращения чрезмерного накопления

собственности и богатства, а также утверждения равных возможностей в получении всеми людьми

образования. Шансы в приобретении культурного знания и умения не должны зависеть от классового

положения, и поэтому школьная система, частная и государственная, должна быть предназначена для

устранения классовых барьеров.

В то время как либеральная концепция кажется явно предпочтительной по сравнению с системой естественной

свободы, интуитивно ей присущи некоторые недостатки. Во-первых, даже если она устраняет влияние

социальных случайностей, она все еще позволяет распределение богатства и доходов в зависимости от

естественного распределения способностей и талантов. В пределах, позволяемых сопутствующими

устройствами, долевое распределение является результатом естественной лотереи, и этот результат произволен

с моральной точки зрения. Нет больше причин позволять распределению доходов и богатства быть зависимым

от распределения природных дарований в большей степени, чем от исторического и социального везения.

Далее, принцип честных возможностей может выполняться лишь неполностью, по крайней мере, до тех пор

пока существует некоторая форма семьи. Развитие и совершенствование естественных способностей зависят от

социальных условий и классовых установок. Даже желание совершить усилие, стараться и заслужить похвалу

зависит от удачных семейных и социальных обстоятельств. На практике невозможно гарантировать равные

шансы в преуспеянии и культурном росте для людей с одинаковыми дарованиями; следовательно, мы хотим

принять принцип, который признает этот факт, а также ослабляет произвол естественной лотереи. То, что

либеральная концепция не делает этого, заставляет нас искать другую интерпретацию двух принципов

справедливости.

Перед тем как обратиться к концепции демократического равенства, мы должны поговорить о концепции

природной аристократии. С точки зрения этой концепции, не было сделано попытки регулировать социальные

случайности за пределами того, что требуется формальным равенством возможностей, а ведь преимущества

людей с большими природными дарованиями должны быть ограничены такими, которые направлены на благо

более бедных слоев общества. Аристократический идеал приложим к открытой системе, по крайней мере, с

точки зрения закона, и более лучшая ситуация для тех, кому система благоприятствует, считается

справедливой, если нижестоящие имели бы меньше только в том случае, когда вышестоящие имели бы столь

же мало12. В этом смысле идея noblesse oblige переносится на концепцию природной аристократии.

***

Как либеральная концепция, так и концепция природной аристократии неустойчивы. Раз мы начинаем

беспокоиться о влиянии на долевое распределение со стороны социальных случайностей или естественных

шансов, то поразмыслив, обязаны побеспокоиться и еще об одном. С моральной точки зрения оба фактора

кажутся равно произвольными. Поэтому, как бы далеко мы ни отходили в сторону от естественной свободы, мы

не можем быть довольны демократической концепцией из-за ее недостатков. Эту концепцию мне предстоит

< Назад Далее >

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги