Теория Справедливости

подчиняется объявленным правилам, может никогда не опасаться ущемления своей свободы.

122

Из предыдущих замечаний ясно, что даже для идеальной теории мы нуждаемся в перечне, хотя бы и очень

ограниченном, карательных санкций. Принимая во внимание нормальные условия человеческой жизни, какие-

то подобные меры необходимы. Я утверждал, что принципы, оправдывающие эти санкции, могут быть

выведены из принципа свободы. Идеальная концепция здесь в любом случае показывает, как должна быть

устроена не-идеальная схема; и это подтверждает предположение о том, что фундаментальной является именно

идеальная теория. Мы также видим, что принцип ответственности не основан на идее о том, что наказание

носит по преимуществу характер возмездия или обвинения. Скорее, оно признается во имя самой свободы, В

том случае, если граждане не имеют возможности знать, каков закон, и не имеют возможности принять во

внимание его требования, карательные санкции применяться к ним не должны. Этот принцип является просто

следствием отношения к правовой системе как к иерархии общественных правил, адресованных рациональным

индивидам с целью регулирования их сотрудничества и придания необходимого веса свободе. Я полагаю, что

такой взгляд на ответственность позволяет нам объяснить большинство отговорок и оправданий, которые

уголовный закон относит к mens rea; кроме того, он может послужить путеводителем к правовой реформе.

Однако здесь не место далее обсуждать эти вопросы25. Достаточно заметить, что идеальная теория нуждается в

перечне карательных санкций в качестве стабилизирующего устройства, а также указывает на способ, с

помощью которого должен быть разработан этот раздел теории частичного согласия. Отметим, что принцип

свободы ведет к принципу ответственности.

Моральные дилеммы, возникающие в теории частичного согласия, необходимо рассматривать, не забывая о

приоритете свободы. Таким образом, мы можем представить различные неблагополучные ситуа-

215

***

ции, в которых может оказаться допустимым не столь сильно настаивать на выполнении установлений

правления закона. Например в некоторых чрезвычайных ситуациях люди могут привлекаться к ответственности

за определенные проступки, вопреки принципу, согласно которому „следует" влечет „можно". Представим, что

под влиянием сильных религиозных антагонизмов члены соперничающих сект проводят сбор оружия и

организуют вооруженные банды, готовясь к стычке со своими согражданами. Столкнувшись с такой ситуацией,

правительство может принять закон, запрещающий владение огнестрельным оружием (если предположить, что

владение им уже не является преступлением). Закон может также предусматривать, что достаточной уликой для

обвинения будет обнаружение оружия в доме подозреваемого, если только тот не сможет доказать, что оружие

было подложено кем-то другим. За исключением этой оговорки, отсутствие намерения или знания в вопросе об

обладании оружием, а также соблюдение разумных мер предосторожности объявляются не относящимися к

делу. Утверждают, что эти нормальные защитительные меры сделают закон неэффективным, и его невозможно

будет претворить в жизнь.

Хотя этот закон нарушает предписание, согласно которому „следует" влечет „можно", он мог бы быть принят

репрезентативным гражданином как меньшая потеря свободы, во всяком случае, если налагаемое наказание не

слишком сурово. (Здесь я считаю, что, скажем, тюремное заключение представляет собой радикальное

ограничение свободы, так что необходимо учитывать серьезность предполагаемого наказания.) Рассматривая

эту ситуацию со стадии законодательства, можно было бы решить, что образование военизированных групп,

которое можно предупредить с помощью принятия закона, является гораздо большей опасностью для свободы

среднего гражданина, чем строгая ответственность за владение оружием. Граждане могут одобрить этот закон

как меньшее из двух зол, примиряясь с тем фактом, что хотя они могут быть привлечены к ответственности за

вещи, которые они не делали, угроза их свободе при любом другом развитии событий будет большей. В силу

существования серьезных разногласий, нет способа предотвратить некоторые несправедливости (как мы

обычно их называем). Все, что можно сделать — это ограничить эти несправедливости наименее

несправедливым образом.

И вновь вывод таков, что аргументы за ограничение свободы следуют из самого принципа свободы. До

некоторой степени приоритет свободы переносит свои следствия на. теорию частичного согласия. Таким

образом, в обсуждаемой ситуации большее благо одних не было сбалансировано меньшим благом других.

Меньшая свобода не была принята и ради больших экономических и социальных выгод. Скорее, это была

апелляция к общему благу в форме основных равных свобод репрезентативного гражданина. Неблагоприятные

обстоятельства и несправедливые замыслы некоторых людей делают необходимой гораздо меньшую свободу,

чем та, которой пользуются во вполне упорядоченном обществе. Любая несправедливость в общественном

порядке никогда не пройдет даром; не бывает так, чтобы ее

216

***

последствия были сведены на нет. В применении принципа легальности мы не должны забывать о всей

совокупности прав и обязанностей, которые определяют свободу и соответствующим образом регулируют ее

123

притязания. Иногда нам, возможно, придется согласиться на некоторые нарушения ее предписаний, если мы

хотим уменьшить потерю свободы вследствие неустранимых социальных пороков и стремиться к наименьшей

несправедливости, возможной в данных условиях.

39. ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПРИОРИТЕТА СВОБОДЫ

Аристотель отмечает, что особенность людей заключается в обладании ими чувством справедливого и

несправедливого и в общем понимании справедливости, которое создает полис26. Аналогично этому можно

было бы сказать, принимая во внимание нашу дискуссию, что общее понимание справедливости как честности

создает конституционную демократию. Ведь как я пытался показать, после того как привел дополнительные

аргументы в пользу первого принципа, основные свободы демократического режима надежнее всего

обеспечиваются с помощью этой концепции справедливости. В каждом случае получаемые заключения близки.

Моей целью было указать не только на то, что принципы справедливости соответствуют нашим обдуманным

суждениям, но и на то, что они дают самые сильные аргументы в пользу свободы. В отличие от этого,

телеологические принципы допускают в лучшем случае неустойчивые основания для свободы или, по крайней

мере, для равной свободы. И свобода совести, и свобода мысли не должны основываться на философском или

этическом скептицизме, либо на безразличии к религиозным и моральным интересам. Принципы

справедливости пролагают путь между догматизмом и нетерпимостью, с одной стороны, и редукционизмом,

полагающим религию и мораль не более чем предпочтениями, — с другой. И так как теория справедливости

опирается на слабые и широко распространенные предпосылки, она может завоевать всеобщее признание. Без

сомнения, прочнее всего основа у наших свобод тогда, когда они выводятся из принципов, на которые могут

согласиться люди, честно относящиеся друг другу, при условии, конечно, что они вообще могут на что-нибудь

согласиться.

Теперь я хочу подробнее рассмотреть, что означает приоритет свободы. Я не буду здесь обосновывать

собственно сам приоритет, оставляя это до § 82; вместо этого я хочу прояснить его смысл с точки зрения

предыдущих примеров. Необходимо выделить несколько приоритетов. Под приоритетом свободы я понимаю

первенство принципа равной свободы над вторым принципом справедливости. Эти два принципа

располагаются в лексическом порядке, и следовательно, требования свободы должны удовлетворяться в первую

очередь. Пока это не достигнуто, другой принцип не вступает в действие. Приоритет правильности над благом

или приоритет справедливой возможности (fair opportunity) над принципом различия не касаются нас сейчас.

217

***

Как показывают все предыдущие примеры, первенство свободы означает, что свобода может быть ограничена

только во имя самой свободы. Встречаются случаи двух типов. Основные свободы могут быть либо менее

распространенными, хотя по-прежнему равными, либо они могут быть неравными. Если свобода является

менее распространенной, репрезентативный гражданин должен обнаружить, что в итоге это к его выгоде в

общем балансе свободы, а если свобода неравна, то свобода тех, у кого ее меньше, должна быть защищена

более надежно. В обоих случаях обоснование происходит путем указания на всю систему равных свобод. Эти

приоритетные правила, встречались нам уже не один раз.

Существует, однако, еще одно различение, которое должно быть проведено между двумя типами обстоятельств,

оправдывающих или извиняющих ограничение свободы. Во-первых, ограничение может происходить

вследствие естественных препятствий и случайностей человеческой жизни, или же исторических и социальных

случайностей. Вопрос о справедливости этих ограничений не встает. Например, даже во вполне упорядоченном

обществе и при благоприятных обстоятельствах свобода мысли и совести подвергается разумному

регулированию, а сфера применения принципа участия ограничена. Эти ограничения проистекают из более или

менее постоянных условий политической жизни; другие будут приспособлением к естественным

характеристикам человеческой ситуации, как это имеет место с меньшей свободой детей. В этих случаях

проблема заключается в обнаружении справедливого способа примирения с имеющимися ограничениями.

В случаях второго типа несправедливость уже существует, либо в социальном устройстве, либо в поведении

индивидов. Вопрос здесь в том, как можно справедливым образом ответить на несправедливость. Эта

несправедливость может, конечно, иметь много объяснений, и те, кто поступает несправедливо, часто

убеждены в своих высоких помыслах. Нетерпимые и соперничающие секты иллюстрируют эту возможность.

Но склонность людей к несправедливости не является постоянным аспектом общественной жизни; она бывает

большей или меньшей, что во многом зависит от социальных институтов и, в частности, от того, справедливы

они или несправедливы. Вполне упорядоченное общество предрасположено к устранению или, по крайней

мере, контролю над человеческой склонностью к несправедливости (см. главы VIII—IX), и следовательно, как

только такое общество будет создано, существование в нем, скажем, воинственных или нетерпимых сект и

опасность с их стороны будут гораздо менее вероятными. Каким образом справедливость должна справляться с

124

несправедливостью — это проблема весьма отличная от той, как лучше всего справляться с неизбежными

ограничениями и случайностями человеческой жизни.

Эти два типа случаев поднимают несколько вопросов. Вспомним, что строгое согласие является одним из

условий исходного положения, а принципы справедливости выбираются в предположении, что все будут

следовать им. Любые отступления считаются исключениями

218

***

(§ 25). Располагая эти принципы в лексическом порядке, стороны выбирают концепцию справедливости,

подходящую для благоприятных условий, в предположении, что справедливое общество со временем может

быть достигнуто. Расположенные в таком порядке, эти принципы затем определяют совершенно справедливую

схему; они являются частью идеальной теории и задают цель социальных реформ. Но даже признавая

основательность этих принципов для этой цели, мы все-таки должны задать вопрос, насколько хорошо они

применимы к институтам при гораздо менее благоприятных условиях, и дают ли они какое-нибудь руководство

к действию в случаях несправедливости. Когда принимались эти принципы и их лексический порядок, эти

ситуации не учитывались, так что возможно, что они более не верны.

Я не буду пытаться дать систематический ответ на эти вопросы. Несколько конкретных случаев

рассматривается позднее (см. главу VI). Интуитивная идея здесь заключается в разбиении теории

справедливости на две части. В первой, идеальной, части предполагается строгое согласие и разрабатываются

принципы, характеризующие вполне упорядоченное общество при благоприятных обстоятельствах. Здесь

рассматривается концепция совершенно справедливой базисной структуры и соответствующие обязанности и

обязательства людей при ограничениях человеческой жизни. Главным образом меня заботит эта часть теории.

Неидеальная теория, вторая часть, разрабатывается после того, как выбрана идеальная концепция

справедливости, и только после этого стороны задаются вопросом о том, какие принципы выбрать для менее

благоприятных условий. Теория делится, как я уже указал, на две заметно различающиеся части. Первая

состоит из принципов, определяющих приспособление к естественным ограничениям и историческим

случайностям, а вторая — из принципов реагирования на несправедливость.

Если рассматривать теорию справедливости в целом, эта идеальная часть представляет концепцию

справедливого общества, которого мы, если удастся, должны достичь. Существующие институты должны

оцениваться в свете этой концепции и считаться несправедливыми в той степени, в которой они отходят от нее

без достаточных оснований. Лексический порядок принципов определяет то, какие элементы идеала

относительно более важны, а также правила приоритета, которые, исходя из такого упорядочивания, должны

применяться также и к неидеальным случаям. Таким образом, у нас имеется естественная обязанность

устранять, насколько это позволяют обстоятельства, любые несправедливости, начиная с наиболее серьезных,

которые определяются по степени отклонения от совершенной справедливости. Конечно, эта идея в высшей

степени черновая. Мера отклонения от идеала определяется в основном с помощью интуиции. Тем не менее, в

наших суждениях мы руководствуемся приоритетом, указываемым лексическим порядком. Если у нас имеется

достаточно ясная картина того, что является справедливым, наши обдуманные убеждения в отношении

справедливости могут приближаться друг к другу все больше, хотя Мы и не можем точно сформулировать, как

это происходит. Таким образом, хотя принципы справедливости и принадлежат теории идеального положения

дел, они достаточно общие.

219

***

Некоторые разделы неидеальной теории можно проиллюстрировать с помощью различных примеров; кое-какие

из них мы уже обсуждали. Ситуация одного типа — эта ситуация, где свобода менее распространена. Так как

никаких неравенств не существует, но все здесь имеют скорее узкую, а не широкую свободу, этот вопрос можно

оценить с точки зрения репрезентативного равного гражданина. Апеллировать к интересам этого

репрезентативного человека при применении принципов справедливости — значит взывать к принципу общего

интереса. (Об общем благе я думаю как о некоторых общих условиях, которые, в подходящем смысле — к

равной выгоде каждого.) В некоторых предыдущих примерах встречалась менее распространенная свобода:

регулирование свободы совести и свободы мысли способами, согласующимися с общественным порядком; к

этой же категории относится и ограничение сферы действия мажоритарного правления (§§ 34, 37). Эти

ограничения проистекают из постоянных условий человеческой жизни, и следовательно, эти случаи

принадлежат той части неидеальной теории, которая имеет дело с естественными ограничениями. Два

приведенных примера — ограничение свободы нетерпимых и ограничения насилия со стороны соперничающих

сект, принадлежат той части неидеальной теории, где рассматриваются проблемы частичного согласия. В

каждом из этих четырех случаев, однако, аргументация проводится с позиции репрезентативного гражданина. В

125

соответствии с идеей лексического упорядочения, ограничения сферы распространения свободы

предпринимаются во имя самой свободы и имеют результатом меньшую, но по-прежнему равную свободу.

Второй тип случаев — ситуация неравной свободы. Если одни имеют больше голосов, чем другие,

политическая свобода неравна;

то же самое верно, если голоса некоторых имеют гораздо больший вес, или какая-то часть общества вообще не

имеет права голоса. Во многих исторических ситуациях меньшая политическая свобода может быть оправдана.

Возможно, нереалистичное объяснение Бурке (Burke) представительства было в какой-то степени обосновано в

контексте общества XVIII века27. Если это так, то это отражает тот факт, что не все различные свободы

занимают равное положение, поскольку несмотря на то, что неравная политическая свобода могла быть

допустимой адаптацией к историческим ограничениям, крепостное право, рабство и религиозная нетерпимость

такой адаптацией, безусловно, не были. Эти ограничения не оправдывают утрату свободы совести и прав,

определяющих целостность «личности. Доводы в пользу определенных политических свобод и прав честного

равенства возможностей менее убедительны. Как я уже замечал (§ 11), может стать необходимым отказаться от

части этих свобод, когда требуется преобразовать менее удачное общество в такое, где можно полностью

насладиться всеми основными свободами. В условиях, которые нельзя немедленно изменить, может не

оказаться способа установить эффективное использование этих свобод; но при этом, если возможно, следует

реализовать сначала самые важные из них. В любом случае, принятие лексического упорядочения двух

принципов не вынуждает

220

***

нас отрицать, что осуществимость основных свобод зависит от обстоятельств. Мы должны, однако, быть

уверены в том, что в ходе изменений устанавливаются социальные условия, в которых ограничения этих свобод

больше не оправданы. Полное достижение их является, так сказать, встроенной долговременной тенденцией

справедливой системы.

В этих замечаниях я предполагал, что компенсацию всегда должны получать те, у кого меньшая свобода. Мы

всегда должны оценивать ситуацию с их точки зрения (что видно на примере конституционного собрания или

законодательного органа). Именно это ограничение практически и определяет то, что рабство и крепостное

право, во всяком случае, в известных их формах, терпимы лишь тогда, когда они освобождают от еще худших

несправедливостей. Могут существовать переходные случаи, когда обращение в рабство лучше, чем

существующая практика. Представим, например, что города-государства, которые до сих пор не брали врагов в

плен, а всегда их казнили, заключают соглашение брать вместо этого пленников в рабство. Хотя мы и не можем

допустить институт рабства на тех основаниях, что большие выгоды одних перевешивают потери других,

возможно, что в этих условиях, так как все рискуют попасть в плен на войне, такая форма рабства менее

несправедлива, чем существующая практика. По крайней мере, это воображаемое рабство не является

наследственным (представим, что это так), и оно принимается свободными гражданами более или менее равных

городов-государств. Если к рабам относиться не слишком жестоко, то такие меры представляются

оправданными, как улучшение существующих институтов. Предположительно, что со временем рабство

вообще будет отменено, так как возвращение плененных членов сообщества предпочтительнее труда рабов. Но

никакие подобные соображения, какими бы причудливыми они ни были, никоим образом не оправдывают

наследственного рабства или крепостного права со ссылкой на естественные или исторические ограничения.

Более того, на этом этапе нельзя апеллировать к необходимости или, по крайней мере, к огромной выгоде этой

рабской организации для более высоких форм культуры. Хак я буду утверждать далее, в исходном положении

принцип совершенства был бы отвергнут (§ 50).

Заслуживает некоторого внимания и проблема патернализма, так как она была затронута в аргументации в

пользу равной свободы и имеет отношение к меньшей свободе. В исходном положении стороны предполагают,

что они — рациональные члены общества и в состоянии сами заботиться о собственных делах. Следовательно,

они не признают никаких обязанностей по отношению к себе, так как это не является необходимым для

содействия собственному благу. Но сразу же после выбора идеальной концепции они захотят застраховаться от

той вероятности, что их способности и возможности окажутся непроявленными, как в случае с детьми, или же

что в силу какого-либо несчастья или случайности они будут не в состоянии принимать решения в свою пользу,

как в случаях с теми, кто серьезно травмирован или у кого нарушена психика. Для них, кроме того, ра-

221

***

циональным будет защититься также от собственных иррациональных склонностей, согласившись на систему

наказаний, которые могут дать им достаточную мотивацию избегать глупых поступков, и приняв некоторые

меры, предназначенные для исправления неудачных последствий их неблагоразумного поведения. Для этих

случаев стороны принимают принципы, в соответствии с которыми другие имеют полномочия действовать от

126

их имени и при необходимости не принимать в расчет их теперешние желания; и стороны идут на это,

признавая, что иногда у них нет способности рационально действовать себе во благо28.

Таким образом, принципы патернализма — это принципы, которые стороны признали бы в исходном

положении, чтобы защитить себя от недостатка разума и воли в обществе. Другим даются полномочия (а

иногда их просят) действовать от нашего имени и делать то, что мы бы делали сами, если бы были

рациональными, причем эта передача полномочий вступает в силу только тогда, когда мы сами не можем

заботиться о собственном благе. При принятии патерналистских решений необходимо руководствоваться

собственными интересами и предпочтениями самого индивида, в той мере, в какой они не иррациональны, а

при незнании их руководствоваться теорией первичных благ. Со все большим убыванием нашего знания об

индивиде мы делаем для него то, что делали бы для себя с точки зрения исходного положения. Мы пытаемся

добиться для него того, чего он предположительно желает, чем бы это ни было. Мы должны быть в состоянии

утверждать, что с развитием или восстановлением его рассудочных способностей он согласится с нашим

решением, принятым от его имени, и согласится с нами в том, что мы делали для него самое лучшее.

Требование, чтобы тот другой человек признал со временем свое состояние, не является, конечно, достаточным,

даже если это состояние нельзя подвергнуть рациональной критике. Так, представим двух индивидов,

полностью владеющих своим рассудком и волей, которые придерживаются различных религиозных или

философских взглядов; и представим, что существует некоторый психологический процесс, который склоняет

каждого из них к точке зрения другого, несмотря на то, что они вовлечены в этот процесс вопреки их воле.

Предположим, что с течением времени они оба осознанно примут свои новые взгляды. Нам по-прежнему

непозволительно подчинять их такой процедуре. Необходимы два добавочных условия: патерналистское

вмешательство должно быть оправдано очевидной неспособностью или отсутствием рассудка и воли; и второе

— оно должно руководствоваться принципами справедливости и тем, что известно о постоянных целях и

предпочтениях субъекта, или же теорией первичных благ. Эти ограничения на введение и направленность

патерналистских мер следуют из предпосылок исходного положения. Стороны хотят гарантировать

целостность своей личности и своих конечных целей и верований, каковыми бы они ни были. Патерналистские

принципы — это защита от нашей собственной иррациональности, и они ни в коем случае не должны

интерпретироваться

222

***

как право на покушение на чьи-либо убеждения и характер до тех пор, пока последние оставляют перспективы

на достижение согласия. В более общем виде, методы обучения также должны учитывать эти ограничения (§

78).

Своей силой справедливость как честность, похоже, обязана двум вещам: требованию, чтобы все неравенства

оправдывались с точки зрения наименее преуспевших, и приоритету свободы. Эта пара ограничений отличает

эту концепцию от интуитивизма и телеологических теорий. Принимая во внимание предыдущее обсуждение,

мы можем переформулировать первый принцип справедливости и присоединить к нему соответствующее

правило приоритета. Я полагаю, что эти изменения и дополнения не требуют объяснений. Принцип теперь

выглядит следующим образом:

Первый принцип

Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее общей системы равных основных

свобод, совместимой с подобными системами свобод для всех.

Правило приоритета

Принципы справедливости должны располагаться в лексическом порядке, и следовательно, свобода может быть

ограничена только во имя самой свободы. Существуют два случая: а) менее распространенная свобода должна

укреплять всю систему свободы, разделяемую всеми, и б) свобода, меньшая, чем равная, должна быть

приемлемой для граждан, обладающих этой меньшей свободой.

Возможно, имеет смысл повторить, что мне еще предстоит изложить систематическую аргументацию в пользу

правила приоритета, хотя я уже и проверил его в ряде важных случаев. Представляется, что оно достаточно

хорошо соответствует нашим обдуманным убеждениям. Но аргументацию с точки зрения исходного положения

я отложу до части третьей, когда можно будет рассмотреть договорную доктрину во всей ее силе (§ 82).

40. КАНТИАНСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ КАК ЧЕСТНОСТИ

В основном я рассматривал содержание принципа равной свободы и значение определяемого им приоритета

прав. На этом этапе представляется уместным отметить, что существует кантианская интерпретация концепции

справедливости, из которой следует этот принцип. Эта интерпретация основывается на кантианском понятии

автономии. Я полагаю ошибочным подчеркивать роль всеобщности и универсальности в этике Канта. То, что

моральные принципы имеют общий и универсальный характер, вряд ли является его открытием; и как мы

127

видели, эти условия, во всяком случае, не очень-то много нам дают. Невозможно создать теорию морали на

таком хрупком основании, и следовательно, ограничивать обсуждение доктрины Канта этими понятиями —

значит сводить ее к тривиальностям. Действительную силу его взглядов нужно искать в другом29.

223

***

Во-первых, он начинает с идеи о том, что моральные принципы являются предметом рационального выбора.

Они определяют моральный закон, по которому люди рационально желают направлять свое поведение в

этическом сообществе. Моральная философия становится исследованием концепции соответствующим образом

определенного рационального решения и его последствий. Эта идея приводит к следующим результатам. Ведь

как только мы представляем моральные принципы в виде законов царства целей, становится ясным, что эти

принципы должны быть не только приемлемыми для всех, но также и публичными. Наконец, Кант полагает,

что это моральное законодательство должно быть принято в условиях, которые характеризуют людей в

качестве свободных и рациональных существ. Описание исходного положения — это попытка интерпретации

этой концепции. Я не хочу здесь давать эту интерпретацию на основе текстов Канта. Безусловно, некоторым

захочется прочитать его по-другому. Возможно, последующие замечания лучше всего будет считать

предложением увязать справедливость как честность с договорной традицией Канта и Руссо.

Кант считал, по-моему мнению, что автономно человек действует лишь тогда, когда принципы его действий

выбираются им как наиболее адекватное возможное выражение его природы свободного и рационального

существа. Принципы, на которых основаны его действия, принимаются не в силу его положения в обществе или

природных способностей, или же с учетом того конкретного типа общества, в котором он живет, а также каких-

то определенных вещей, которые ему выпало желать. Действовать в соответствии с такими принципами —

значит действовать гетерономно. Но занавес неведения лишает человека, находящегося в исходном положении,

знания, которое позволяет ему выбрать гетерономные принципы. Стороны приходят к своему выбору вместе,

как свободные и равные рациональные существа, зная о существовании лишь тех условий, которые ведут к

необходимости принципов справедливости.

Конечно, обоснование этих принципов расширяет концепцию Канта в различных отношениях. Например,

добавляется та характеристика, что избранные принципы должны относиться к базисной структуре общества, а

посылки, характеризующие эту структуру, должны использоваться для выведения принципов справедливости.

Но я полагаю, что это и другие дополнения достаточно естественны и не слишком расходятся с концепцией

Канта, по крайней мере, если принимать во внимание все его труды по этике. Предположив, таким образом, что

рассуждение в пользу этих принципов справедливости верно, мы можем сказать, что когда люди ведут себя в

соответствии с этими принципами, они действуют в соответствии с принципами, которые, будучи

рациональными и независимыми индивидами, они выбрали бы в исходном положении равенства. Принципы их

действий не зависят от социальных или природных случайностей, не отражают они и пристрастности

индивидов в отношении своего жизненного плана или устремлении, мотивирующих их поведение. Действуя в

соответствии с этими принципами, люди проявляют свою природу

224

***

свободных и равных рациональных существ, находящихся в общих условиях человеческой жизни. Ведь

проявить свою природу в качестве существа определенного рода означает действовать в соответствии с

принципами, которые были бы выбраны, если бы эта природа была решающим и определяющим фактором.

Конечно, выбор сторон в исходном положении подвержен ограничениям этой ситуации. Но когда мы

сознательно действуем в соответствии с принципами справедливости при обычном ходе событий, мы

намеренно принимаем ограничения исходного положения. Одна из причин заключается в том, что люди,

которые так поступают и хотят так поступать, проявляют свою природу.

Принципы справедливости также являются аналогами категорических императивов, так как под

категорическим императивом Кант понимает некоторый принцип поведения, который относится к человеку в

силу его природы свободного и равного рационального существа. Верность- этого принципа не предполагает

наличия у индивида какого-то определенного желания или цели. Напротив, гипотетический императив это

предполагает: он побуждает нас предпринимать определенные шаги в качестве эффективных средств для

достижения определенной цели. Независимо от того, желаем ли мы какую-то конкретную вещь или это желание

чего-то более общего, например приятных ощущений или удовольствий, соответствующий императив будет

гипотетическим. Его применимость зависит от некоторой цели, которая вовсе не обязана выступать в качестве

условия рациональности индивида. В обосновании этих двух принципов справедливости отсутствует

предположение, что у сторон имеются определенные цели; учитывается лишь стремление к определенным

первичным благам. Это такие вещи, стремиться к которым рационально, независимо от других имеющихся

желаний. С учетом сущности человеческой природы, желание первичных благ — это часть рациональности; и

128

хотя каждый имеет некоторую концепцию блага, ничего не известно о его конечных целях. Предпочтение

первичных благ выводится, таким образом, лишь из самых общих предположений относительно

рациональности и условий человеческой жизни. Действовать в соответствии с принципами справедливости

означает действовать в соответствии с категорическими императивами в том смысле, что они применимы к нам

независимо от наших конкретных целей. Это просто отражает тот факт, что никакие подобные случайности не

являются посылками в этом выводе.

Мы можем также заметить, что мотивационная предпосылка взаимной незаинтересованности параллельна

кантианскому понятию автономии и является еще одним из доводов в пользу этого условия. До сих пор это

предположение использовалось для характеристики условий справедливости и для получения ясной концепции,

которой стороны руководствуются в своем рассуждении. Мы также видели, что понятие благожелательности,

будучи понятием второго порядка, работает не слишком хорошо. Теперь мы можем добавить, что

предположение о взаимной незаинтересованности должно обеспечить свободу в выборе системы конечных

целей30. Свобода в принятии кон-

225

***

цепции блага ограничена только принципами, выведенными из доктрины, которая не налагает на эти концепции

никаких предварительных ограничений. Предположение о взаимной незаинтересованности в исходном

положении передает эту идею. Мы постулируем, что стороны имеют конфликтующие притязания в достаточно

общем смысле. Если бы их цели были ограничены каким-либо конкретным образом, то с самого начала это

выглядело бы произвольным ограничением свободы. Более того, если бы стороны воспринимались как

альтруисты или как люди, преследующие определенного рода удовольствия, тогда выбранные принципы

относились бы только к людям, чья свобода ограничивалась бы выбором, совместимым с альтруизмом или

гедонизмом. Согласно нашей аргументации, принципы справедливости относятся ко всем людям с

рациональными жизненными планами, независимо от их содержания, и эти принципы представляют собой

соответствующие ограничения свободы. Таким образом, можно сказать, что ограничения на концепции блага

являются результатом интерпретации договорной ситуации, которая не накладывает никаких предварительных

ограничений на возможные желания людей. В пользу мотивационной посылки взаимной незаинтересованности

существуют, таким образом, разнообразные доводы. Эта посылка является не только проявлением реализма в

отношении условий справедливости или способом сделать теорию обозримой. Она также устанавливает связь с

кантианской идеей автономии.

Существует, однако, одна трудность, которую необходимо прояснить. Ее хорошо выразил Сиджвик31. Он

замечает, что в этике Канта нет ничего более удивительного, чем то, что человек реализует свою истинную

сущность, когда действует, исходя из морального закона, в то время как если он позволит чувственным

желаниям или случайным целям определять свое поведение, он подвластен законам природы. По мнению

Сиджвика, эта мысль оказывается безрезультатной. Ему кажется, что в соответствии с точкой зрения Канта,

жизни святого и негодяя равным образом являются результатом свободного выбора (со стороны ноуменальной

сущности) и одинаково подвержены каузальным законам (как феноменальные сущности). Кант нигде не

объясняет, почему негодяй не проявляет плохой жизнью своей характерной и свободно избранной сущности

(self), в то время как святой проявляет свою характерную и свободно избранную сущность хорошей жизнью.

По-моему, возражение Сиджвика является убедительным в предположении, что Кант допускает два суждения

— о том, что ноуменальное „я" может выбрать любой непротиворечивый набор принципов, и о том, что

поведение в соответствии с этими принципами, каковыми бы они ни были, достаточно для характеристики

выбора в качестве решения свободного и равного рационального существа. Кант должен был бы ответить, что,

хотя поведение в соответствии с любым непротиворечивым набором принципов могло бы явиться результатом

решения со стороны ноуменального „я", не все такие действия феноменального „я" характеризуют их как

решения свободного и равного рационального существа. Недостающая часть аргументации относится к

понятию „проявление" (expression).

226

***

Кант не показал, что поведение в соответствии с моральным законом проявляет нашу природу опознаваемыми

способами, какими она не проявляется прк поведении в соответствии с противоположными принципами.

Я считаю, что этот недостаток исправляется с помощью концепции исходного положения. Существенно здесь

то, что мы нуждаемся в аргументации, показывающей, какие именно принципы выбрали бы свободные и

равные рациональные существа (если бы выбрали вообще); кроме того, эти принципы должны быть применимы

на практике. Для того чтобы ответить на возражение Сиджвика, нужен четкий ответ на этот вопрос. Я

предлагаю считать исходное положение в важных отношениях уподобленным точке зрения, с которой

ноуменальное „я" видит мир. В качестве ноуменальных сущностей стороны имеют полную свободу выбирать

129

любые принципы, какие пожелают, но они также желают выразить свою природу рациональных и свободных

членов интеллигибельной сферы, у которых есть именно эта самая свобода выбирать, т. е. в качестве существ,

которые могут таким образом рассматривать мир и проявить себя как члены общества в этой перспективе. Они

должны решить, какие принципы, если им сознательно следовать и придерживаться в повседневной жизни,

являются наиболее полным проявлением их независимости от природных и социальных случайностей. Теперь,

если обоснование договорной доктрины верно, то эти принципы действительно являются принципами,

определяющими моральный закон, или, точнее, принципами справедливости для институтов и индивидов.

Описание исходного положения напоминает точку зрения ноуменального „я" о том, что значит быть свободным

и равным рациональным существом. Наша природа как таких существ выявляется при отражении ею условий,

определяющих выбор принципов, на который мы пошли бы и согласно которому мы поступили бы. Таким

образом, люди демонстрируют свою свободу, свою независимость от случайностей в природе. и обществе,

когда действуют способами, которые они признали бы в исходном положении.

Правильно понятое, таким образом, желание действовать справедливо частично проистекает из желания

наиболее полно выразить то, что мы есть или чем можем быть, а именно — свободными и равными

рациональными существами, имеющими свободу выбора. Я думаю, что именно по этой причине о ситуациях,

когда не удается вести себя в соответствии с моральным законом, Кант говорит как о вызывающих стыд, а не

чувство вины. И это понятно, так как для него поступать несправедливо означает поступать в манере, которая

не выражает нашу природу свободного и равного рационального существа. Такие действия, следовательно,

наносят удар по нашему самоуважению, нашему чувству собственного достоинства, а ощущением этой потери

является стыд (§ 67). Мы вели себя так, будто принадлежим к низшему порядку, как будто мы — существа, чьи

первые принципы определяются природными случайностями. Тот, кто считает моральную концепцию Канта

концепцией закона и наказуемости, очень плохо его понимает. Главная цель Канта заключается

227

***

в углублении и обосновании идеи Руссо, согласно которой свобода означает поведение в соответствии с

законом, который мы принимаем для себя сами. А это ведет не к этике суровой власти, но к этике взаимного

уважения и самоуважения32.

Исходное положение, таким образом, можно рассматривать как процедурную интерпретацию кантианской

концепции автономии и категорического императива в рамках эмпирической теории. Принципы, управляющие

царством целей — это принципы, которые были бы выбраны в этом положении, а описание этой ситуации

позволяет нам объяснить смысл, в котором поведение в соответствии с этими принципами выражает нашу

природу свободных и равных рациональных существ. Эти понятия более не являются трансцендентными и не

имеющими объяснимых связей с человеческим поведением, так как процедурная концепция исходного

положения позволяет нам установить такие связи. Конечно, в некоторых аспектах я разошелся с Кантом. Я не

могу здесь обсуждать эти вопросы, но два момента необходимо отметить. Я полагаю, что выбор человека как

ноуменального „я" будет коллективным выбором. Сила положения о равенстве этой сущности — „я" — в том,

что выбранные принципы должны быть приемлемы для других „я". Так как все они одинаково свободны и

рациональны, они должны иметь равный голос в принятии публичных принципов этического сообщества. Это

означает, что в качестве ноуменальной сущности каждый должен согласиться с этими принципами. Если бы им

предложили согласиться на принципы негодяя, они не могли бы проявить свободу выбора, как бы сильно какое-

либо отдельное „я" и не хотело это сделать. Позднее я попытаюсь определить ясный смысл, в котором это

единодушное согласие лучше всего выражает природу даже отдельного „я" (§ 85). Оно никоим образом не

отменяет интересов личности, как может показаться из-за коллективной природы выбора. Но пока я оставляю

это в стороне.

Во-вторых, я все время предполагал, что стороны знают, что они подвержены обстоятельствам человеческой

жизни. Находясь в условиях справедливости, они находятся в одном мире с другими людьми, которые также

сталкиваются с ограничениями, вызванными умеренной скудостью и конкурирующими притязаниями.

Человеческая свобода должна регулироваться принципами, выбранными в свете этих естественных

ограничений. Таким образом, справедливость как честность — это теория человеческой справедливости, и

среди ее I посылок — элементарные факты о .людях и их месте в природе. Свобода чистых разумов, не

связанных с этими ограничениями (Бог и ангелы), выходит за рамки теории. Может показаться, что Кант

предполагал, будто его доктрина приложима ко всем рациональным существам как таковым, и следовательно,

что социальное положение людей в мире не должно играть роли в определении первых принципов

справедливости. Если это так, то мы имеем еще одно различие между справедливостью как честностью и

теорией Канта.

Но кантианская интерпретация имеет целью представить интерпретацию не подлинной доктрины Канта, а

скорее, справедливости

130

228

***

как честности. Взгляду Канта присущи многие глубокие дуализмы, в частности, дуализм необходимого и

случайного, формы и содержания, разума и желания, ноуменов и феноменов. Отказ от этих дуализмов, как он

понимал их, для многих означает отказ от отличительных черт теории Канта. Я придерживаюсь иного мнения.

Его моральная концепция имеет характерную структуру, становящуюся более отчетливой, когда дуализмы

рассматриваются не в том смысле, который он придавал им, и когда дуализмы обретают новую форму, а их

моральная сила переформулируется в рамках эмпирической теории. То, что я называю кантианской

интерпретацией, указывает способ, каким это может быть сделано.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Идея последовательности из четырех стадий подсказана Конституцией США и ее историей. Некоторые

замечания относительно теоретической интерпретации этой последовательности и ее отношения к процедурной

справедливости см. в работе К. Эр-роу — К. J. Arrow. Social Choice und Individual Values, 2nd ed. (New York,

John Wiley and Sons, 1963), pp. 89—91.

2. Важно различать последовательность из четырех стадий с ее концепцией конституционного собрания и точку

зрению на конституционный выбор, встречающуюся в социальной теории, примером чего является работа Дж.

Бьюкенен и Г. Таллока — J. М. Buchanan and Gordon Tullock. The Calculus of Consent (Ann Arbor, University of

Michigan Press, 1963). Идея последовательности из четырех стадий является частью теории морали, а не одним

из описаний того, как функционируют реально существующие конституции, за исключением тех случаев, когда

политические субъекты находятся под влиянием обсуждаемой концепции справедливости. В договорной

доктрине согласие относительно принципов справедливости уже было достигнуто, и наша проблема — в том,

чтобы сформулировать схему, которая поможет нам их применять. Цель заключается в характеристике

справедливой конституции, а не в установлении того, какая конституция была бы принята, или на какую

конституцию люди бы согласились при более или менее реалистичных (хотя и упрощенных) предпосылках

относительно политической жизни, а тем более — при индивидуалистических предпосылках, свойственных

экономической теории.

3. См. очерк Константа — Constant. Anchient and Modem Liberty (1819). Его идеи по этому поводу обсуждаются

в работе Г. Руггиеро — Guido de Ruggiero. The History of European Liberalism, Irans. R. C. Collingwood (Oxford,

The Clarendon Press, 1927), pp. 159—164, 167—169. Общее обсуждение см. в работе И. Берлина — Isaiah Berlin.

Four Essays on Liberty (London, Oxford University Press, 1969), особенно третий очерк и pp. xxxvii—Ixiii

введения; и работу Г. Маккалума — G. G. MacCallum „Negative and Positive Freedom", Philosophical Review, vol.

76 (1967).

4. Здесь я следую за Маккалумом — MacCallum. Negative and Positive Freedom. Далее см. работу ф. Оппенхайма

— Felix Oppenheim. Dimensions of Freedom (New York, St. Martin's Press, 1961), особенно pp. 109—118, 132—

134, где также дается традиционное определение понятию социальной свободы.

5. См. работу А. Майклджона — Alexander Meiklejohn. Free Speech and Its Relation to Self-Government (New

York, Harper and Brothers, 1948), ch. 1, sec. 6.

6. Понятие равного права в той или иной форме, конечно, хорошо известно, и его можно встретить в

многочисленных дискуссиях о справедливости, даже там, где авторы сильно расходятся по другим вопросам.

Так, если принцип равного права на свободу обычно связывают с Кантом (см. The Metaphysical Elements of

Justice, trans. John Ladd (New York, The Library of Liberal Arts, 1965), pp. 43—45, то можно утверждать, что его

также можно найти у Милля — J. S. Mill. On Liberty — ив других его работах, а также в работах многих

либеральных мыслителей. Харт (H. L. A. Hart) утверждал нечто подобное в „Are There Many Natural Rights?"

Philosophical Review, vol. 64 (1955); см. также выступление Р. Вулхайма — Richard Wollheim в симпозиуме

„Equality", Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 56 (1955—1956). Принцип равной свободы, в моем

употреблении, может приобрести, однако, особые черты в

229

***

свете теории, частью которой он является. Так, например, он предписывает определенную структуру

институтов, от которой можно отходить в той мере, в какой это позволяют правила приоритета (§ 39). Этот

принцип весьма далек от принципа равного рассмотрения, так как интуитивная идея здесь заключается в

обобщении принципа религиозной терпимости до уровня социальной формы, достигая, таким образом, равной

свободы в общественных институтах.

7. Определение Миллем полезности, основанной на постоянных интересах человека в качестве прогрессивного

существа, см. в работе О свободе, гл. I, § 11. Первоначально я читал этот абзац как „постоянные интересы

какого-либо человека" (a man), — так это напечатано в нескольких изданиях. Я благодарен Дэвиду Шпитцу за

указание, что Милль почти наверняка писал „человек" (man), а не „какой-либо человек", и следовательно,

131

второй вариант, который перешел из ранних дешевых изданий, вероятно, является ошибкой наборщика. Я

соответствующим образом пересмотрел текст. О выборном критерии ценности см. Утилитаризм, гл. II, ч. 2—10.

Я слышал эту интерпретацию, предложенную Дж. Поулом, и благодарен ему за замечания.

8. Эти три основания можно найти в работе О свободе, гл. III. Их нужно отличать от аргументов, которые

Милль приводит в других местах, например в гл. II, где Отмечаются благоприятные последствия свободных

институтов.

9. Summa Theologien, Il—Il, q. 11, art. 3.

10. The Social Contract, bk. IV, ch. VIII.

11. Взгляды протестантов-реформаторов см. в работе лорда Актона — J. E. E. D. (Lord) Acton „The Protestant

Theory of Prosecution" in The History of Freedom and Other Essays (London, MacMillan, 1907). Взгляды Локка см. в

A Letter Concerning Toleration, напечатанном вместе с The Second Treatise of Government, ed. J. W. Gough

(Oxford, Basil Blackwell, 1946), pp. 156—158.

12. Обсуждение этих проблем см. в работе В. Викри — W. S. Vickrey „On the Prevention of Gerrymandering",

Political Science Quarterly, vol. 76 (1961).

13. Обсуждение условий, необходимых для достижения политического равенства, см в работе Р. Даля — R. A.

Dahl. A Preface to Democratic Theory (Chicago, University of Chicago Press, 1956) pp. 67—75.

14. В своих замечаниях я использую работу Ф. Найта — F. H. Knight. The Ethics of Competition and Other Essays

(New York, Harper and Brothers, 1935), pp. 293—305.

15. Обсуждение идеи представительства см. в работе X. Питкина — H. F. Pitkin, The Concept of Representation

(Berkley, University of California Press, 1967), pp. 221— 225, — которому я обязан.

16. См. работу И. Берлина — Isaiah Berlin. Four Essays on Liberty, pp. 130, 165.

17. См. работу Дж. Поула — J. R. Pole. Political Representation in England and the Origin of the American Republic

(London, Macmillan, 1966), pp. 535—537.

18. Representative Government, ed. R. B. McCallum, вместе с On Liberty. (Oxford, Basil Blackwell, 1946), pp. 216—

222. (Это большая часть второй половины гл. VIII).

19. Representative Government, pp. 149—151, 209—211. (См. об этом в конце гл. III, и начале гл. VIII.)

20. Общее обсуждение см. в работе Л. Фуллера — Lon Fuller. The Morality of Law (New Haven, Yale University

Press, 1964), ch. II. Понятие принципиальных решений в конституционном законе рассматривается в работе Г.

Векслера — Herbert Wechsler. Principles, Politics, and Fundamental Law (Cambridge, Harvard University Press,

1961). См. работу О. Киркенхаймера — Otto Kirchenheimer. Political Justice (Princeton, Princeton University Press,

1961), и Шклара — J. N. Shklar. Legalism (Cambridge, Harvard University Press, 1964), pt. II, — использование и

злоупотребление юридическими формами в политике. В работе Дж. Лукаса - J. R. Lucas. The Principles of

Politics (Oxford, The Clarendon Press, 1966), pp. 106—143, содержится философский анализ.

21. См. работу Лона Фуллера — Lon Fuller. Anatomy of the Law (New York, The New American Library, 1969), p.

182.

22. Такой смысл естественной справедливости является традиционным. См. работу Г. Харта — H. L. A. Hart.

The Concept of Law (Oxford, The Clarendon Press, 1961), pp. 156, 202.

23. Можно спорить, верна ли эта точка зрения для всех прав, например, права подобрать вещь, на которую

никто не претендует. См. работу Харта в Philosophical Review, vol. 64, p. 179. Но, возможно, в отношении наших

целей здесь это и верно. Хотя некоторые из основных прав являются также и правилами конкуренции, как мы

можем их назвать — например, право принимать участие в общественных делах

230

***

и влиять на принимаемые политические решения — в то же самое время каждый обязан вести себя

определенным образом. Это, так сказать, обязанность честного политического поведения, и ее нарушение будет

разновидностью помехи. Как мы уже видели, цель конституции — создание рамок, в которых честно

преследуемые и имеющие свою честную ценность политические права должны привести к справедливому и

эффективному законодательству. Мы можем примерно таким образом интерпретировать утверждение в тексте.

См. по этому поводу работу Р. Вулхайма — Richard Wollheim „Equality", Proceedings of the Aristotelian Society,

vol. 56 (1955—1956), p. 291 ff. Другими словами, право может быть переопределено как право попытаться что-

то сделать в определенных обстоятельствах, таких, которые не препятствуют честному соперничеству со

стороны остальных. Нечестность становится характерной формой помехи.

24. См. Leviathan, chs. 13—18. Кроме того см. работу X. Уоррендера — Howard Warrender. The Political

Philosophy of Hobbes (Oxford, The Clarendon Press, 1957), ch. Ill; и Д. Гаутхира — D. P. Gauthier. The Logic of

Leviathan (Oxford, The Clarendon Press, 1969), pp. 76—89.

25. Обсуждение этих проблем см. у Харта — H. L. A. Hart. Punishment and Responsibility (Oxford, The Clarendon

Press, 1968), pp. 173—183, — которому я здесь следую.

132

26. Politics, bk. I, ch. II, l253al5.

27. Изложение взглядов Бурке см. в работе X. Питкина — H. F. Pitkin. The Concept of Representation, ch. VIII.

28. Обсуждение этой проблемы см. в работе Дж. Дворкина — Gerald Dworkin „Paternalism", очерк в Morality and

the Law, ed. R. A. Wasserstrom (Belmont, Calif., Wadsworth Publishing Co., 1971), pp. 107—126.

29. Особо следует избегать идеи о том, что в доктрине Канта представлены, самое большее, только общие, или

формальные, элементы утилитаристской или какой-либо еще моральной концепции. Эту идею можно

обнаружить у Сиджвика — The Methods of Ethics (London, Macmillan, 1907), pp. xvii and xx предисловия. Кроме

того, см. F. H. Bradley. Ethical Studies (Oxford, Clarendon Press, 1927), Essay IV. Эта идея восходит к Гегелю. Не

следует упускать из виду всю масштабность его взглядов, необходимо принять во внимание и более поздние

его работы. К сожалению, не существует комментария к теории морали Канта в целом; возможно, такой

комментарий и нельзя написать. Но стандартные работы Патока — H. J. Paton. The Categorical Imperative

(Chicago, University of Chicago Press, 1948) и Бека — L. W. Beck. Л Commentary on Kanfs Critique of Practical

Reason (Chicago, University of Chicago Press, 1960) должны быть дополнены изучением других трудов Канта.

См. здесь работу М. Грегора — M. J. Gregor. Laws of Freedom (Oxford, Basil Blackwell, 1963), изложение

„Метафизики нравов" и краткий анализ Канта в работе Дж. Мерфи — J. G. Murphy. The Philosophy of Right

(London, Macmillan, 1970), Кроме того, понимание доктрины Канта будет искажено без учета таких его работ,

как Критика способности суждения. Соч., М.: Мысль, 1966, т. 5; Религия в пределах только разума. Трактаты и

письма, М.: Наука, 1980, и политические работы Канта. Анализ последних см. в Kanfs Political Writings, ed. Hans

Reiss and trans. H. B. Nisbet (Cambridge, The University Press, 1970).

30. Этой идеей я обязан Чарлзу Фриду (Charles Fried).

31. См. The Methods of Ethics, 7th ed. Appendix „The Kantian Conception of Free Will" (reprinted from Mind, vol. 13,

1888), pp. 511—516, esp. p. 516.

32. См. работу Б. Уильямса — В. А. О. Williams „The Idea of Equality", in Philosophy, Politics and Society, Second

Series, ed. Peter Laslett and W. R. Runciman (Oxford, Basil Blackwell, 1962), pp. 115f. Для подтверждения такой

интерпретации см. замечания Канта о моральном образовании в Критике практического разума, ч. 2. См. также

работу Бека — Beck. A Commentary on Kant's Critique of Practical Reason, pp. 233—236.

***

Глава V

ДОЛЕВОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

В этой главе я рассматриваю второй принцип справедливости и описываю систему институтов,

соответствующую его требованиям в контексте современного государства. Вначале я отмечаю, что принципы

справедливости могут служить частью доктрины политической экономии. Эта их роль подчеркивалась в

утилитаристской традиции, и мы должны посмотреть, как они выглядят в этом отношении. Я также делаю упор

на то, что эти принципы содержат в себе определенный идеал социальных институтов, и этот факт будет важен,

когда в части третьей мы будем рассматривать ценности сообщества. В качестве подготовки к последующему

обсуждению даются некоторые краткие комментарии по экономическим системам, роли рынков и т. д. Затем я

обращаюсь к трудной проблеме накопления и проблеме справедливости в отношениях между поколениями.

Наиболее важные темы объединены интуитивным рассмотрением. Далее следуют некоторые замечания,

посвященные временным предпочтениям, и несколько дополнительных случаев приоритета. После этого я

попытаюсь показать, что объяснение долевого распределения может дать представление о месте здравого

смысла в предписаниях справедливости. Я также рассмотрю перфекционизм и интуитивизм в качестве теорий

распределительной справедливости, сглаживая таким образом, до некоторой степени, контраст с другими

традиционными взглядами. Все это время выбор между экономикой частной собственности и социализмом

остается открытым: с точки зрения одной лишь теории справедливости представляется, что ее принципам

удовлетворяют различные базисные структуры.

41. КОНЦЕПЦИЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

В этой главе я намереваюсь рассмотреть то, как два принципа работают в качестве политико-экономической

концепции, т. е. в качестве стандартов, с помощью которых оцениваются экономические уклады, проводимая

политика, а также сопутствующие институты. (Экономика благосостояния часто определяется аналогичным

образом1. Я не использую этого названия, так как термин „благосостояние" наводит на мысль, что неявно

присутствует утилитаристская моральная концепция; фраза „социальный выбор" гораздо лучше, хотя я

232

***

полагаю, что ее соозначения все-таки слишком узки.) Политико-экономическая концепция должна включать

некоторую интерпретацию общественного блага, которая основывается на некоторой концепции

справедливости. Она должна направлять размышления гражданина, когда он рассматривает вопросы

экономической и социальной политики. Он должен воспользоваться перспективой конституционного или

133

законодательного собрания и установить, как здесь работают принципы справедливости. Политическое мнение

имеет отношение к тому, что способствует благу политического органа в целом, и предлагает некоторый

критерий для справедливого распределения социальных преимуществ.

С самого начала я подчеркивал, что справедливость как честность применяется к базисной структуре общества.

Это концепция ранжирования социальных форм, рассматриваемых в качестве закрытых систем. Некоторые

решения, касающиеся этих сопутствующих (background) механизмов, являются фундаментальными, и их нельзя

избежать. На самом деле, кумулятивный эффект социального и экономического законодательства должен

определять базисную структуру. Более того, социальная система формирует желания и устремления, которые

появляются у людей. Она частично определяет то, какого рода личностями они хотят быть, а также какого рода

личностями они являются. Таким образом, экономическая система — это не только институциональный

механизм для удовлетворения существующих желаний и потребностей, но и способ создания и формирования

будущих желаний. То, как люди вместе работают сейчас для удовлетворения своих сегодняшних желаний,

влияет на желания, которые у них появятся позднее, и влияет на то, какого рода личностями они станут. Это,

конечно, совершенно очевидно, и всегда признавалось. На это обращали внимание такие разные мыслители, как

Маршалл и Маркс2. Так как экономические уклады оказывают такое воздействие и на самом деле должны его

оказывать, выбор этих институтов предполагает некоторое видение человеческого блага и институционального

устройства, необходимого для его достижения. Этот выбор, следовательно, должен делаться не только исходя

из экономических, но также моральных и политических оснований. Соображение эффективности является лишь

одним из оснований для , такого решения и, к тому же, зачастую относительно второстепенным. Конечно,

может быть и так, что это решение не принимается сознательно, оно может быть принято по умолчанию,

автоматически. Мы часто, не раздумывая, соглашаемся с моральными и политическими концепциями, неявно

присутствующими в статус-кво, или оставляем все на произвол соперничающих социальных и экономических

сил. Но политическая экономия должна исследовать эту проблему, даже если заключение, к которому мы

придем, будет таким, что лучше всего положиться на естественный ход вещей.

С первого взгляда может показаться, что влияние социальной системы на человеческие желания и на видение

людьми самих себя является решающим возражением против договорной концепции. Можно подумать, что эта

концепция справедливости опирается на

233

***

цели существующих индивидов и регулирует общественный порядок с помощью принципов, которые люди,

руководствующиеся этими целями, могли бы выбрать. Как же, в таком случае, эта концепция может определить

архимедову точку, с которой будет оцениваться сама базисная структура? Может показаться, что как будто

существует единственная возможность, а именно, оценивать институты в свете некоторой идеальной концепции

личности, к которой мы приходим на перфекционистских или априорных основаниях. Но, как ясно показывает

объяснение исходного положения и его кантианская интерпретация, мы не должны упускать из виду

совершенно особую природу этой ситуации и широту принципов, принятых в ней. Относительно целей сторон

принимаются предположения лишь самого общего характера, а именно, что их интересуют первичные

социальные блага, те вещи, которые делаются людьми независимо от их других желаний. Конечно, теория этих

благ зависит от психологических посылок, которые могут оказаться неверными. Но идея заключается в

определении некоторого класса благ, которых обычно хотят люди в качестве части своих жизненных планов,

благ, которые могут включать самые разнообразные типы целей. Предположение о том, что стороны желают

этих благ, и основанная на этом предположении концепция справедливости вовсе не означают ее привязки к

определенной структуре человеческих интересов, так как последние могут быть порождены определенной

системой институтов. Теория справедливости на самом деле предполагает теорию блага, но в широких

границах это не предрешает выбора людей в отношении того, какого рода людьми они хотят быть.

Однако как только получены эти принципы справедливости, договорная концепция накладывает определенные

ограничения на концепцию блага. Эти ограничения следуют из приоритета справедливости над

эффективностью и приоритета свободы над социальными и экономическими преимуществами (если

предположить, что лексический порядок сохраняется). Ведь, как я уже замечал раньше (§ 6), эти приоритеты

означают то, что стремление к вещам, внутренне несправедливым, или такие стремления, которые могут быть

удовлетворены лишь путем нарушения справедливых устройств, не имеют веса. Выполнение этих желаний не

имеет ценности, и социальная система не должна их поощрять. Далее, нужно принимать в расчет проблему

стабильности. Справедливая система должна генерировать собственную поддержку. Это означает, что она

должна быть устроена таким образом, чтобы вызывать в своих членах соответствующее чувство

справедливости, действенное желание вести себя в соответствии с ее правилами, исходя из доводов

справедливости. Таким образом, требование стабильности и критерий препятствования желаниям, вступающим

в конфликт с принципами справедливости, налагают дальнейшие ограничения на институты. Они должны быть

134

не только справедливыми, но и устроены таким образом, чтобы поощрять добродетель справедливости в тех,

кто принимает в них участие. В этом смысле принципы справедливости задают частичный идеал личности,

который должны уважать социальные и экономи-

234

***

ческие устройства. И, наконец, как показала аргументация в пользу встраивания идеалов в наши рабочие

принципы, эти два принципа требуют определенных институтов. Они детерминируют идеальную базисную

структуру, или очертания таковой, по направлению к которой и должен развиваться курс реформ.

Вывод из этих соображений заключается в том, что справедливость как честность не находится, так сказать, во

власти существующих желаний и интересов. Она устанавливает архимедову точку для оценки социальной

системы, без обращения к априорным соображениям. Долговременная цель общества установлена в общих

чертах, независимо от конкретных желаний и потребностей его сегодняшних членов. Определяется и идеальная

концепция справедливости, так. как институты должны поощрять добродетель справедливости и не поощрять

несовместимые с ней желания и устремления. Конечно, темп изменений и конкретных реформ, необходимых в

каждый определенный момент времени, зависит от современных условий. Но концепция справедливости,

общая форма справедливого общества и идеал личности, совместимый с ней, не испытывают подобной

зависимости, Неуместен вопрос о том, не является ли желание людей превосходить или подчиняться столь

сильным, что это потребовало бы принятия автократических институтов; не является ли восприятие одними

людьми религиозных практик других людей столь эмоционально негативным, что не следует дозволять свободу

совести. Мы не имеем возможности задать вопрос, не могут ли (при разумно благоприятных условиях)

экономические выгоды технократических, но авторитарных институтов быть настолько значительными, чтобы

оправдать ради них отказ от определенных основных свобод. Конечно, эти замечания предполагают, что общие

посылки, на основании которых были выбраны принципы справедливости, верны. Но если они верны, то эти

принципы уже дают ответ на вопросы такого рода. В концепции справедливости заложены определенные

институциональные формы. Эта точка зрения, как и перфекционизм, устанавливает некоторый идеал личности,

который ограничивает преследование имеющихся желаний. В этом отношении и справедливость как честность,

и перфекционизм противостоят утилитаризму.

Теперь может показаться, что так как утилитаризм не проводит различий между качеством желаний, а

удовлетворения имеют некоторую ценность, у него нет критериев для выбора между системами желаний или

идеалами личности. С теоретической точки зрения это неверно. Утилитарист всегда может сказать, что

принимая существующие социальные условия и интересы людей, а также учитывая то, как они будут

развиваться при данном или альтернативном институциональном устройстве, поощрение одного, а не другого

набора желаний, вероятно, приведет к большему чистому балансу (или к более высокому среднему)

удовлетворения. На этой основе утилитарист выбирает между идеалами личности. Некоторые установки и

желания, будучи менее совместимыми с плодотворным социальным сотрудничеством, имеют тенденцию к

уменьшению совокупного (или среднего) счастья. Говоря приблизительно, моральные добродетели —

235

***

это такие установки и действующие желания, на которые обычно можно полагаться для приближения к

максимальной сумме благосостояния. Таким образом, было бы ошибкой утверждать, что принцип полезности

не дает никаких оснований для выбора между идеалами личности, как бы трудно ни было применять этот

принцип на практике. Тем не менее, этот выбор, безусловно, зависит от существующих желаний и социальных

условий и их естественного продолжения в будущем. Эти исходные условия могут сильно влиять на ту

концепцию человеческого блага, которая должна поощряться. И справедливость как честность, и

перфекционизм независимо устанавливают некоторую идеальную концепцию личности и базисной структуры,

так что не только с необходимостью не поощряются некоторые желания и устремления, но и в конце концов

исчезает эффект исходных обстоятельств. В случае утилитаризма мы не можем быть уверены в том, что

произойдет, и в этом заключается контраст между ним и только что упомянутыми концепциями. Так как в его

первом принципе не встроено никакого идеала, место, с которого мы начинаем, всегда может повлиять на путь,

по которому мы должны следовать.

Подведя итоги, отметим важность того, что несмотря на индивидуалистические черты справедливости как

честности, два наших принципа справедливости не зависят от существующих желаний или имеющихся

социальных условий. Таким образом, мы в состоянии вывести концепцию справедливой базисной структуры и

совместимый с ней идеал личности, который может служить стандартом для оценки институтов и для

определения общего направления социальных перемен. Для того чтобы найти архимедову точку, не

обязательно апеллировать к априорным или перфекционистским принципам. Предположив наличие

определенных желаний общего характера, таких как желание первичных социальных благ, и принимая в

135

качестве основы соглашения, которые были бы заключены в соответствующим образом определенном

исходном положении, мы можем достичь требуемой независимости от существующих условий. Исходное

положение характеризуется таким образом, что единодушие возможно; рассуждения одного индивида типичны

для всех. Более того, то же самое будет верно и в отношении обдуманных суждений граждан вполне

упорядоченного общества, регулируемого принципами справедливости. Все имеют одинаковое чувство

справедливости, и в этом отношении вполне упорядоченное общество однородно. Политическая аргументация

апеллирует к этому моральному консенсусу.

Можно подумать, что предпосылка единодушия характерна для политической философии идеализма3. Однако

поскольку эта предпосылка используется в договорной концепции, она не содержит ничего специфически

идеалистического. Это условие — часть процедурной концепции исходного положения, и оно представляет

собой ограничение на аргументацию. Таким образом, оно формирует содержание теории справедливости и

принципы, которые должны соответствовать нашим обдуманным суждениям. Юм и Адам Смит также

предполагают, что если бы люди встали на определенную точку зрения, а

236

***

именно — незаинтересованного наблюдателя, они бы пришли к сходным убеждениям. Утилитаристское

общество также может быть вполне упорядоченным. Философская традиция, по большей части, включая

интуитивизм, предполагала существование некоторой подходящей перспективы, с которой можно надеяться

достичь единодушия по моральным вопросам, по крайней мере, среди рациональных индивидов с существенно

сходной и достаточной информацией. Или же, если единодушие невозможно, расхождения в суждениях сильно

сглаживаются благодаря принятию этой позиции. Из различных интерпретаций этой точки зрения, названных

мною исходным положением, возникают различные теории морали. В этом смысле идея единодушия среди

рациональных индивидов неявно проходит через всю традицию моральной философии.

Справедливость как честность отличает то, как она характеризует исходное положение, ситуацию, в которой

выполняется условие единодушия. Так как исходному положению можно дать кантианскую интерпретацию, эта

концепция справедливости имеет сходство с идеализмом. Кант пытался дать философское обоснование идее

Руссо об общей воле. Теория справедливости, в свою очередь, пытается дать естественную процедурную

интерпретацию концепции царства целей Канта, а также понятий „автономия" и „категорический императив" (§

40). Таким путем глубинная структура концепции Канта отделяется от метафизического окружения для того,

чтобы ее лучше можно было понять и представить в относительно свободном от возражений виде.

Существует еще одно сходство с идеализмом: справедливость как честность занимает центральное место в

качестве ценности сообщества, и это обстоятельство основывается на кантианской интерпретации. Я обсуждаю

эту тему в третьей части. Главная идея состоит в том, что с помощью концепции справедливости, которая в

своей теоретической основе является индивидуалистической, мы хотим объяснить социальные ценности,

подлинное благо деятельности институтов, ассоциаций и сообществ. По ряду причин и, в частности, из-за

стремления к ясности, мы не хотим опираться на неопределенное понятие сообщества, или предполагать, что

общество представляет собой некоторое органическое целое со своей собственной жизнью, отличной от жизни

всех его членов в их отношениях друг с другом и превосходящей ее. Таким образом, вначале разрабатывается

договорная концепция исходного положения. Она довольно проста, и проблема рационального выбора,

которую она ставит, — относительно ясна. Опираясь на эту концепцию, какой бы индивидуалистической она

ни казалась, мы должны, в конце концов, объяснить ценность сообщества. В противном случае теория

справедливости не сможет быть успешной. Для достижения этой цели нам понадобится объяснение первичного

блага самоуважения, соотносимого с уже разработанными частями теории. Но пока я оставлю эти проблемы в

стороне и продолжу рассмотрение некоторых дополнительных следствий двух принципов справедливости для

экономических аспектов базисной структуры.

237

***

42. НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ ОБ ЭКОНОМИЧЕСКИХ СИСТЕМАХ

Существенно важно помнить о том, что наша тема — теория справедливости, а не экономика, хотя бы и

элементарная. Нас интересуют лишь некоторые моральные проблемы политической экономии. Например, я

задамся вопросом: какой должна быть доля сбережений во времени, как должны быть организованы

сопутствующие институты налогообложения и собственности, или на каком уровне должен быть установлен

социальный минимум? Ставя эти вопросы, я не намереваюсь предлагать объяснения, не говоря уже о том,

чтобы добавлять что-либо к тому, что экономическая теория говорит о функционировании этих институтов.

Попытка сделать это была бы здесь очевидно неуместной. Некоторые элементарные части экономической

теории вводятся исключительно для иллюстрации содержания принципов справедливости. Если экономическая

теория используется некорректно, или если полученная концепция сама по себе ошибочна, я все же надеюсь,

136

что для целей теории справедливости особого ущерба нет. Но, как мы видели, этические принципы зависят от

общих фактов, и следовательно, некоторая теория справедливости базисной структуры предполагает

объяснение этого устройства. Если мы хотим проверить моральные концепции, то необходимо ввести

некоторые посылки и выписать их следствия. Эти предположения наверняка будут неточными и чересчур

упрощенными, но это может оказаться не слишком важным, если они позволят нам раскрыть содержание

принципов справедливости, и мы будем удовлетворены тем, что при широком спектре условий принцип

различия приведет к приемлемым заключениям. Короче говоря, вопросы политической экономии обсуждаются

лишь для того, чтобы обнаружить практически применимые аспекты справедливости как честности, Я

обсуждаю эти вопросы с точки зрения гражданина, который пытается систематизировать свои суждения

относительно справедливости экономических институтов.

Чтобы избежать непонимания и указать на некоторые главные проблемы, я начну с нескольких замечаний об

экономических системах. Политическая экономия в существенной степени занимается общественным сектором

и подходящей формой сопутствующих институтов, которые регулируют экономическую активность —

налогообложением, правами собственности, структурой рынков и т. п. Экономическая система регулирует —

что производить и какими средствами, кто получает произведенное и в обмен на какие взносы, и насколько

большая часть ресурсов общества отводится на накопление и производство коллективных благ. В идеале все

эти проблемы должны решаться так, чтобы удовлетворялись два принципы справедливости. Но мы должны

задать вопросы — возможно ли это, и чего конкретно требуют эти принципы.

Для начала полезно будет провести различие между двумя аспектами общественного сектора: в противном

случае разница между экономикой частной собственности и социализмом останется неясной. Первый аспект

имеет отношение к собственности на средства произ-

238

***

водства. Классическое различие заключается в том, что размер общественного сектора при социализме

(измеряемый частью всего продукта, произведенного принадлежащими государству предприятиями, под

управлением либо государственных чиновников, либо рабочих советов) гораздо больше. В экономике частной

собственности число фирм с общественной формой собственности предположительно невелико и в любом

случае ограничено особыми случаями, такими как общественные коммунальные услуги и транспорт.

Вторая отличительная черта общественного сектора — это пропорция всеобщих ресурсов общества, отводимых

на коллективные блага. Различие между коллективными и частными благами поднимает ряд тонких вопросов,

но главная идея в том, что коллективное благо имеет две характерные черты — неделимость и его

коллективный (publicness) характер4. То есть существует множество индивидов, так сказать, коллектив

индивидов, которые желают большее или меньшее количество этого блага, но если они вообще могут

воспользоваться им, то каждый должен иметь равную долю. Произведенная продукция не может быть поделена

так, как частные блага, а также не может быть приобретена индивидами в соответствии с их предпочтениями за

большую или меньшую сумму. Существуют различные разновидности коллективных благ в зависимости от

степени их неделимости и размера соответствующего коллектива. Крайний случай некоторого коллективного

блага — это полная неделимость во всем обществе. Стандартный пример дает защита нации от (неоправданной)

агрессии извне. Все граждане должны быть обеспечены этим благом в одинаковом количестве; нельзя дать им

разную защиту в зависимости от их пожеланий. Следствием неделимости и коллективного характера в этих

случаях является то, что предоставление коллективных благ должно быть организовано через политический

процесс, а не посредством рынка. И количество произведенного, и его финансирование должны быть

разработаны в законодательном порядке. Так как проблемы распределения не существует, в том смысле, что все

граждане получают равное количество, затраты на распределение равны нулю.

Из этих двух характеристик выводятся различные черты коллективных благ. Прежде всего, существует

„проблема безбилетника" (free-rider)5. Когда коллектив большой и включает множество индивидов, у каждого

индивида возникает искушение попытаться уклониться от выполнения своей роли. Это происходит потому, что

независимо от того, что делает один человек, его действия существенно не повлияют на количество

произведенной продукции. Он воспринимает коллективные действия других как нечто само собой

разумеющееся. Он наслаждается уже произведенным коллективным благом, и степень его наслаждения не

уменьшается от того, что он не внес свой вклад. Если бы благо не было произведено, то его действия все равно

не изменили бы ситуацию. Гражданин пользуется той же самой защитой от агрессии извне, независимо от того,

заплатил он налоги или нет. Следовательно, в случае противоположных тенденций запрета и добровольности

трудно надеяться на возникновение соглашений.

239

***

137

Отсюда следует, что организацию производства и финансирование коллективных благ должно взять на себя

государство, и в действие должно быть введено какое-либо обязывающее правило, предусматривающее оплату.

Даже если бы все граждане и желали оплатить свою часть, они бы, предположительно, поступали так лишь

тогда, когда были бы уверены, что и другие заплатят свою часть. Таким образом, хотя граждане договариваются

действовать коллективно, а не как изолированные индивиды, принимающие действия других как само собой

разумеющееся обстоятельство, все еще стоит задача заключения этого соглашения. Чувство справедливости

побуждает нас содействовать справедливым схемам и вносить свой вклад, когда мы полагаем, что остальные

или достаточное число людей внесет свой. Но в обычных обстоятельствах достаточную уверенность в этом

отношении можно получить лишь тогда, когда вводится некоторое эффективно работающее обязывающее

правило. При условии, что коллективное благо к выгоде всех, и оно таково, что все были бы готовы на него

согласиться, принуждение является совершенно рациональным с точки зрения каждого. Многие традиционные

действия правительства, в той степени, в которой они могут быть оправданы, могут быть объяснены таким

образом6. Необходимость обеспечения выполнения правил государством будет по-прежнему существовать,

даже когда каждый движим одним и тем же чувством справедливости. Характерные черты существенных

коллективных благ необходимо связаны с совместными соглашениями, и все должны получить прочные

заверения в том, что они будут соблюдаться.

Другой аспект ситуации с коллективными благами — это их внешняя сторона. Когда блага являются

коллективными и неделимыми, их производство ведет к выгодам и потерям для других людей, которые могут

не приниматься в расчет теми, кто готовится к производству этих благ или принимает решение об этом. Так, в

предельном случае, если лишь часть граждан платит налоги для того, чтобы покрыть расходы на коллективные

блага, произведенное по-прежнему получает все общество. Однако тот, кто соглашается на эти обложения,

может не учитывать эти эффекты, так что количество общественных затрат предположительно будет отлично

от того, каким оно было бы, если были бы учтены все выгоды и потери. Повседневные случаи — такие, где

неделимость является частичной, а коллектив меньше. Тот, кто привился от заразной болезни, помогает другим,

так же как и себе; и хотя получение этой защиты лично для него может и не окупиться, возможно, что для

местного сообщества это будет выгодным, если подсчитать все преимущества. И, конечно, существуют

поразительные случаи общественных бед, например, когда производства загрязняют и разрушают окружающую

среду. Рынок обычно с этими затратами не считается, так что произведенные товары продаются гораздо

дешевле, чем общественно необходимые затраты на них. Существует расхождение между частными и

общественными подсчетами, которое рынок не фиксирует. Одна из насущных задач закона и правительства —

введение необходимых корректировок.

240

***

Таким образом очевидно, что неделимость и коллективный характер определенных существенных благ, а также

внешние эффекты и искушения, к которым они ведут, делают необходимыми коллективные соглашения,

которые организует и обеспечивает государство. Суждение о том, что политическое правление основывается

исключительно на эгоизме и несправедливости — поверхностно. Ведь даже действия справедливых людей,

предпринимаемые в изоляции друг от друга, при условии, что блага не делимы между большим числом

индивидов, не ведут к общему благу. Необходима некоторая коллективная договоренность, и каждый хочет

быть уверен в том, что ее будут придерживаться все, кто хочет добровольно выполнять свою роль. В большом

сообществе не следует ожидать той степени взаимной уверенности в честности друг друга, которая делает

принуждение излишним. Во вполне упорядоченном обществе требуемые санкции будут, без сомнения,

мягкими, и возможно, что они никогда и не будут применены. Тем не менее, существование таких механизмов

— это нормальное условие человеческой жизни даже в этом случае.

В этих замечаниях я провел различие между проблемами изолированности и гарантий7. Проблема первого рода

возникает, когда итоговый результат изолированных решений многих индивидов оказывается худшим для всех

по сравнению с некоторым другим ходом действий, даже если (принимая поведение других как данность)

решение каждого человека абсолютно рационально. Это просто общий случай дилеммы узника, классическим

примером которой является естественное состояние, по Гоббсу8. Проблема изолированности заключается в

идентификации этих ситуаций и определении обязывающих коллективных условий, которые были бы

наилучшими с точки зрения всех. Проблема гарантии состоит в другом. Здесь цель заключается в том, чтобы

убедить сотрудничающие стороны в том, что общее соглашение выполняется. Готовность каждого внести свой

вклад пропорциональна вкладу остальных. Следовательно, для поддержания уверенности коллектива в схеме,

приводящей к наилучшей ситуации с точки зрения всех, и уж по крайней мере лучше той ситуации, которая

была бы в ее отсутствие, требуется установить некоторый механизм для наложения штрафов и наказаний.

Именно здесь одно только существование эффективного правителя, или даже одна только уверенность в его

эффективности, играет важнейшую роль.

138

Последнее замечание относительно коллективных благ. Так как вопрос о пропорции общественных ресурсов,

направляемых на их производство, отличается от вопроса об общественной собственности на средства

производства, нет необходимой связи между двумя этими понятиями. Экономика частной собственности может

выделять большую долю национального дохода на эти цели, а социалистическое общество — малую, и

наоборот. Существуют коллективные блага самого разного рода, от военного оборудования до услуг

здравоохранения. Приняв политическое решение выделять эти блага и финансировать их, правительство может

приобретать их у частного сектора или у государственных предприятий. Конкретный перечень произ-

241

***

водимых коллективных благ и действия, принимаемые для ограничения общественного ущерба, зависят от

конкретного общества. Это вопрос не институциональной логики, а политической социологии, включая в это

рубрику и тот способ, которым институты влияют на баланс политических преимуществ.

Рассмотрев вкратце эти два аспекта общественного сектора, я бы хотел в заключение предложить несколько

комментариев относительно степени, до которой экономический уклад может опираться на систему рынков со

свободным ценообразованием на основе спроса и предложения. Необходимо различать несколько случаев. Все

режимы обычно используют рынок для раздачи (ration out) произведенных в действительности потребительских

благ. Любая другая процедура является административно громоздкой, а к рационированию и другим способам

прибегают лишь в особых случаях. Но в системе свободного рынка и производство предметов потребления

также направляется (в отношении качества и ассортимента) предпочтениями потребителей (households),

которые проявляются их покупками на рынке. Товары, приносящие прибыль выше средней, будут

производиться в больших количествах до тех пор, пока эта разница не уменьшится. В социалистическом

режиме большую роль в определении направления производства играют предпочтения планирующих органов

или коллективные решения. Как при частной собственности, так и в социалистических системах обычно

дозволяется свободный выбор профессии и места работы. Лишь при командных системах любого типа

экономики эта свобода открыто нарушается.

Наконец, основополагающей характеристикой является степень использования рынка для определения доли

накопления и направления инвестиций, а также доли национального богатства, которая направляется на охрану

природы и предотвращение непоправимого ущерба благосостоянию будущих поколений. Здесь существует ряд

возможностей. Коллективное решение может определить меру сбережений, в то время как направлением

инвестиций занимаются главным образом отдельные фирмы, вступающие в конкуренцию за капиталовложения.

Как в экономике частной собственности, так и в социалистическом обществе может проявляться огромная

озабоченность по предотвращению непоправимого вреда, по сбережению ресурсов и сохранению окружающей

среды. Но опять же, как та, так и другая системы могут делать это не слишком хорошо.

Таким образом, нет существенной связи между использованием свободных рынков и частной собственностью

на средства производства. Идея справедливости или честности конкурентных цен при нормальных условиях

восходит, по крайней мере, к средневековью9. Хотя представление о том, что рыночная экономика является в

некотором смысле лучшей системой, в высшей степени тщательно исследовалось так называемыми

буржуазными экономистами, эта связь является исторической случайностью, в том смысле, что

социалистический режим может, по крайней мере теоретически, воспользоваться преимуществами этой

системы10. Одно из его преимуществ — это эффективность. При определенных обстоятельствах конкурентные

цены от-

242

***

бирают товары, которые должны быть произведены, и выделяют ресурсы на их производство таким образом,

что невозможно улучшить ни выбора методов производства, используемых фирмами, ни распределения

товаров, которое является результатом покупок потребителя. Не существует никакого способа изменить

существующую экономическую организацию, которая улучшает ситуацию одного потребителя (с точки зрения

его предпочтений), не нанося в то же время ущерба другому. Невозможны никакие дальнейшие

взаимовыгодные сделки; невозможны и никакие продуктивные производственные процессы, которые бы давали

больше какого-либо одного желаемого товара, не приводя к сокращению производства какого-либо другого.

Если бы это было не так, ситуацию одних индивидов можно было бы улучшить без ущерба для других. Теория

общего равновесия объясняет, как при наличии определенных условий передаваемая ценами информация

побуждает экономических субъектов действовать такими способами, которые суммарно позволяют достичь

этого результата. Совершенная конкуренция — это совершенная процедура по отношению к эффективности11.

Конечно, требуемые условия в высшей степени специфичны, и они редко, если вообще когда-нибудь,

соблюдаются в реальном мире. Более того, рыночные неудачи и несовершенства часто серьезны, и

выделительная ветвь должна вносить компенсационные поправки (см. § 43). Монополистические ограничения,

139

отсутствие информации, посторонние процессы и бесхозяйственность и т. п. должны признаваться и

корректироваться. И рынок совершенно не срабатывает в случае коллективных благ. Но эти проблемы не

должны нас здесь занимать. Эти идеализированные уклады упомянуты для того, чтобы прояснить связанное с

ними понятие чистой процедурной справедливости; Затем идеальная концепция может быть использована для

оценки существующих укладов и идентификации изменений, которые необходимо предпринять.

Еще одно, и более значительное преимущество рыночной системы заключается в том, что, при наличии

необходимых сопутствующих институтов, она согласуется с равными свободами и честным равенством

возможностей. Граждане могут свободно выбирать карьеры и профессии. Нет никаких причин для

насильственного и централизованного направления рабочей силы. Действительно, в отсутствие различий в

заработках, появляющихся при конкурентной организации, трудно понять, каким образом, по крайней мере в

обычных обстоятельствах, можно избежать определенных аспектов командного общества, несовместимых со

свободой. Более того, система рынков децентрализует реализацию экономической власти. Какова бы ни была

природа предприятия, будь оно частным или государственным, управляемым предпринимателями,

менеджерами или выборными рабочими, оно принимает в расчет цены на входе и на выходе производства и

строит свои планы соответствующим образом. Когда рынки являются по-настоящему конкурентными, фирмы

не вступают в ценовые войны или другие состязания за власть на рынке. В соответствии с политическими

решениями, принятыми демократическим путем, правительство управляет экономическим климатом с

помощью регулиро-

243

***

вания некоторых элементов, находящихся под его контролем, таких как совокупный объем инвестиций,

процентная ставка, количество денег и т. д. Необходимость всеобъемлющего прямого планирования

отсутствует. Индивидуальные потребители и фирмы свободны принимать независимые решения, подчиняясь

общеэкономическим условиям.

Отмечая совместимость рыночного устройства с социалистическими институтами, важно различать

выделительные (allocative) и распределительные (distributive) функции цен. Первая связана с использованием

цен для достижения экономической эффективности, вторая — с определением дохода, который должны

получить индивиды в обмен на свой вклад. Вполне совместимо с социалистическим режимом установление

процентной ставки для выделения ресурсов инвестиционным проектам и подсчет ренты за использование

капитала и ограниченных природных богатств, таких как земля и леса. Действительно, это должно быть сделано

для того, чтобы использовать средства производства наилучшим образом. Даже если эти достояния упали бы с

неба без всяких наших усилий, они, тем не менее, производительны в том смысле, что способствуют в

сочетании с другими факторами получению большего результата. Из этого, однако, не следует, что должны

существовать частники, которые в качестве владельцев этих ресурсов получают денежные эквиваленты их

оценочной стоимости. Скорее, эти расчетные цены являются индикаторами для создания эффективного плана

экономических действий. Цены при социализме не соответствуют доходу, который выплачивается работающим

индивидам. Вместо этого доход за счет природных и коллективных ресурсов накапливается государством, и

следовательно, цены на них не выполняют распределительной функции12.

Необходимо, следовательно, признать, что рыночные институты присущи как режимам с частной

собственностью, так и социалистическим, а также проводить различие между выделительной и

распределительной функциями цен. Так как при социализме средства производства и природные ресурсы

находятся в общественной собственности, распределительная функция очень сильно ограничена, в то время как

система частной собственности использует цены в обеих целях. Какая из этих систем и других промежуточных

форм полнее всего отвечает требованиям справедливости, не может, я полагаю, быть определено заранее.

Похоже, общего ответа на этот вопрос не существует, так как это во многом зависит от традиций, институтов и

социальных сил каждой страны, а также ее конкретных исторических обстоятельств. Теория справедливости не

включает эти вопросы. Но она может дать схематичное представление о некоторой справедливой

экономической системе, допускающее несколько вариантов. Предметом политического суждения в каждом

конкретном случае будет то, какой вариант наилучшим образом осуществится на практике. Концепция

справедливости — это необходимая часть любой подобной политической оценки, но ее одной недостаточно.

Идеальная схема, очерченная в следующих нескольких разделах, в большой степени опирается, на рыночное

устройство. Я полагаю,

244

***

что лишь таким образом проблема распределения может быть рассмотрена в качестве случая чистой

процедурной справедливости. Кроме того, мы также получаем преимущества эффективности и важную свободу

выбора профессии. Сперва я предполагаю, что режим представляет собой демократию с частной

140

собственностью, так как этот случай, вероятно, знаком нам больше всего13. Но, как я уже замечал, это не

должно предопределить выбор режима в конкретных случаях. Не предполагает это, конечно, и того, что

реальные общества с частной собственностью на средства производства не поражены серьезными

несправедливостями. Из существования идеальной системы с частной собственностью не следует, что ее

исторические формы справедливы или хотя бы терпимы. И, конечно, то же верно и в отношении социализма.

43. СОПУТСТВУЮЩИЕ ИНСТИТУТЫ РАСПРЕДЕЛИТЕЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Главной проблемой распределительной справедливости является выбор социальной системы. Принципы

справедливости относятся к базисной структуре и регулируют процесс комбинирования ее основных

институтов в одну систему. Мы видели, что идея справедливости как честности заключается в использовании

понятия чистой процедурной справедливости для того, чтобы справиться со случайными обстоятельствами

конкретных ситуаций. Социальная система должна быть организована таким образом, чтобы итоговое

распределение было справедливым, независимо от того, как сложатся дела. Для достижения этого результата

необходимо поместить социальный и экономический процесс в окружение соответствующих политических и

правовых институтов. Без должной системы этих сопутствующих. (background) институтов результат процесса

распределения не будет справедливым. Недостает честности окружения. Я дам краткое описание

поддерживающих институтов, которые могли бы существовать в нормально организованном демократическом

государстве, допускающем частную собственность на капитал и природные ресурсы. Такое устройство нам

знакомо, но может быть полезным проверить, как оно соответствует двум принципам справедливости.

Модификации для социалистического режима вкратце будут рассмотрены ниже.

Прежде всего, я предполагаю, что базисная структура регулируется справедливой конституцией, которая

гарантирует свободы равного гражданства (как это описано в предыдущей главе). Свобода совести и свобода

мысли принимаются как сами собой разумеющиеся; и поддерживается также справедливая ценность (fair value)

политической свободы. Политический процесс представляет (насколько позволяют обстоятельства)

справедливую процедуру для выбора между правительствами, а также для принятия справедливого

законодательства. Я также предполагаю, что существует честное (в противоположность формальному)

равенство возможностей. Это означает, что кроме поддержки обычных типов общественного капитала,

правитель-

245

***

ство пытается обеспечить равные шансы на образование и культуру для людей со сходными дарованиями и

мотивацией с помощью либо субсидирования частных школ, либо создания системы общественных школ. Оно

приводит к равенству возможностей в экономическом поведении и в свободном выборе профессии. Это

достигается политикой руководства фирмами и частными ассоциациями, а также путем устранения

монополистических ограничений и барьеров на пути к более желательным положениям. И, наконец,

правительство гарантирует социальный минимум либо путем выплаты семейных пособий и специальных

выплат по болезни и нетрудоспособности, либо более систематическим образом — с помощью таких средств,

как дифференцированные доплаты к доходу (так называемый негативный подоходный налог).

Правительство, устанавливающее такие сопутствующие институты, можно представить разделенным на четыре

ветви14. Каждая ветвь состоит из различных органов или соответствующих видов деятельности, функция

которых — сохранение определенных социальных и экономических условий. Эти подразделения не

пересекаются с обычной структурой правительства, и должны пониматься совершенно отличным образом.

Выделительная (allocative) ветвь, например, должна поддерживать ценовую систему в конкурентном состоянии

и предотвращать неразумную власть рынка. Правительство не обладает такого рода властью, пока рынки не

могут быть сделаны более конкурентными, не входя в противоречие с требованиями эффективности,

географическими факторами и предпочтениями потребителей. Задача выделительной ветви заключается также

в идентификации и корректировке, скажем, с помощью подходящих налогов, субсидий и изменений в

определении прав собственности, наиболее очевидных отклонений от эффективности, которые вызываются

неспособностью цен точно измерять общественные выгоды и издержки. Для этой цели могут быть

использованы соответствующие налоги и субсидии, или же могут быть пересмотрены сфера распространения и

определение прав собственности. Стабилизационная ветвь, с другой стороны, стремится обеспечить разумно

полную занятость, когда те, кто хочет работать, могут найти работу, а свободный выбор профессии и

размещение финансов поддерживаются сильным эффективным спросом. Эти две ветви совместно должны

поддерживать эффективность рыночной экономики в целом.

Социальный минимум — это сфера ответственности ветви безвозмездных социальных выплат (transfer).

Позднее я рассмотрю, на каком уровне должен быть установлен минимум; пока же будет достаточно

нескольких общих замечаний. Главная идея заключается в том, что механизмы этой ветви учитывают

потребности и приписывают им определенный вес по отношению к другим притязаниям. Конкурентная система

141

цен не учитывает потребностей, и следовательно, она не может быть единственным средством распределения.

Части социальной системы должны отвечать предписаниям справедливости здравого смысла с помощью

разделения труда. Различные институты имеют дело с различными запросами. Соответствующим

246

***

образом регулируемые конкурентные рынки обеспечивают свободный выбор профессии и ведут к

эффективному использованию ресурсов и выделению потребителям предметов потребления. Они

устанавливают веса обычных предписаний, связанных с зарплатой и заработками, в то время как ветвь выплат

гарантирует определенный уровень благосостояния и удовлетворяет потребности. Через некоторое время я

буду обсуждать эти предписания здравого смысла и то, как они возникают в контексте различных институтов.

Существенно здесь то, что определенные предписания имеют тенденцию ассоциироваться с конкретными

институтами. Определить, каким должен быть баланс этих правил — это задача сопутствующей системы в

целом. Так как принципы справедливости регулируют всю структуру, они регулируют также и баланс этих

правил. Следовательно, в общем этот баланс будет различаться в зависимости от основополагающей

политической концепции.

Ясно, что справедливость долевого распределения зависит от сопутствующих институтов и от того, как они

выделяют (allocate) совокупный доход, заработную плату и другие доходы плюс безвозмездные социальные

выплаты. Существует хорошо обоснованное возражение против определения совокупного дохода посредством

конкуренции, так как при этом игнорируются потребности субъектов и должный уровень жизни. С точки

зрения законодательной стадии, рационально застраховать себя и своих потомков от случайностей рынка.

Действительно, этого, судя по всему, требует принцип различия. Но как только с помощью безвозмездных

социальных выплат будет обеспечен должный минимум, вполне честно определять остаток совокупного дохода

с помощью системы цен, предполагая, что она достаточно эффективна и свободна от монополистических

ограничений и что были устранены неоправданные внешние эффекты. Более того, такой ответ на потребности

нуждающихся выглядел бы более эффективным, чем попытка регулировать доход посредством минимальных

стандартов заработной платы и т. п. Лучше ставить перед каждой отраслью только такие задачи, которые

совместимы друг с другом. Так как рынок не приспособлен реагировать на потребности, отвечать на них нужно

с помощью специально созданной системы. Вопрос об удовлетворении принципов справедливости переходит в

вопрос о том, является ли доход наименее преуспевших (заработная плата плюс социальные выплаты) таким,

чтобы максимизировать их долговременные ожидания (совместимые с ограничениями равной свободы и

честного равенства возможностей).

И, наконец, существует распределительная отрасль. Ее задачей является сохранение приблизительной

справедливости в долевом распределении с помощью налогообложения и необходимых изменений в правах

собственности. Можно выделить два аспекта, этой отрасли. Во-первых, она вводит ряд налогов на наследство,

на дары и устанавливает ограничения на право наследования. Цель этих обложений и этих мер не в том, чтобы

собрать доходы (передать ресурсы правительству), но постепенно и неуклонно корректировать распределение

богатства и предотвращать концентрацию власти, которая

247

***

наносила бы ущерб справедливой ценности политической свободы и честному равенству возможностей.

Например, прогрессивный принцип мог бы быть применен по отношению к получателю или наследнику15.

Такая мера поощрила бы широкое рассредоточение собственности, что, как представляется, является

необходимым условием для сохранения справедливой ценности равных свобод. Неравное наследование

богатства само по себе не более несправедливо, чем неравное наследование умственных способностей. Верно,

что первое легче поддается социальному контролю; но существенно здесь то, что как те, так и другие

неравенства в максимально возможной степени должны удовлетворять принципу различия. Таким образом,

наследование допустимо при условии, что результирующие неравенства — к выгоде наименее удачливых и

совместимы со свободой и честным равенством возможностей. Как уже говорилось, честное равенство

возможностей означает определенный набор институтов, которые гарантируют одинаковые возможности

получения образования и культуры для людей с одинаковой мотивацией, а также открытый доступ к

должностям и положениям всем людям, на основе их качеств и усилий, разумно соотносимых с

соответствующими обязанностями и задачами. Именно эти институты подвергаются опасности, когда

неравенства в распределении богатства превышают определенный предел; политическая свобода также имеет

тенденцию терять свою ценность, а представительное правительство — быть таковым лишь по внешнему виду.

Налоги и действия распределительной ветви должны обеспечить то, чтобы этот предел не был превышен.