Территория пунктира

Глава 8

Ночь я почти не спал, лишь на рассвете забылся на часик, покуда Никарх не нашёл меня и не начал скулить на ухо, что пора выдвигаться. Рабыня спала рядом обнажённая и беззащитная. Я блаженно вздохнул, послал Никарха подальше, а сам ещё раз воспользовался доступностью плутовки. Она была не против, тем более что на прощание я подарил ей застёжку от своей хламиды — золотую бляху грамм на сорок.

На выходе меня снова ждал Сократ. Он помог мне одеться, и пока крепил наплечники, сказал:

— Николет очень переживала, господин, что вы не пришли ночевать.

— Ты объяснил ей, почему?

— Объяснил. Но она всё равно плакала. Ей всё время приходится делить вас с кем-то. Сначала с Энисфением, теперь вот…

— Энисфений? Тот рыжий руководитель пельтастов?

— Да.

— А он здесь при чём?

— Ну как же, — Сократ состроил удивлённую рожицу, — вы же с ним любовники. Раньше вы часто…

— Что?!

Меня покорёжило. Любовники? Любовники, твою мать? С Энисфением?

Я схватил Сократа за грудки.

— Ты чё мелешь, придурок? Какие любовники? Я тебе, падла, язык пальцами вырву!

Сократ опешил. Вряд ли он понял значение слова «падла», но общий настрой уловил верно, и попытался успокоить меня.

— Что вы так всполошились, господин Андроник? Что я такого сказал? Все кого-то любят.

— Кто «все»?

— Ну… кто… Я не знаю. Но говорят… Это мы, старики, нам не нужно. А вам…

— Я не такой, понял? Для меня женщина — самое лучшее на свете. Никто, кроме них. Никто! Понял?

— Понял, понял. Чего вы так расстроились? С каждым бывает…

— Только не со мной!

Мне захотелось в баню с дубовым веником, а лучше с розгами, чтобы выбить из себя… Господи, как стыдно-то! Я всё радовался, какое тело мне досталось: тренированное, крепкое, а оно вон как обернулось.

Руки тряслись, душу выворачивало. Водки бы стакан. Или два. Продезинфицироваться. Может, для древних греков отношения между двумя мужиками — нормально, но я-то не грек.

— Андроник, не слышишь меня?

Я очнулся. Мимо караван-сарая двигались колонны гоплитов. Ветер взвивал пыль над их головами и осаживался на лица толстым серым налётом. Дневная жара ещё не наступила, а люди уже выглядели уставшими и грязными.

— Андроник!

В дверях караван-сарая стоял отец. Выглядел он по обыкновению хмурым: морщины по лбу, взгляд из-под бровей. Честно говоря, мне было не до него. Новость Сократа порвала меня на куски. Хотелось реально взять фалькату и устроить капустник. Из Энисфения. Хорошо, что его не было рядом. Сейчас он должен быть где-то в авангарде. Повезло, сучонку. Впрочем…

Надо остыть, успокоиться. Грехи Андроника — это грехи Андроника, а не Егора Саламанова. Я чист и перед природой и перед совестью… Ладно, беру себя в руки.

— Что случилось, отец?

— Кто позволил тебе вчера уйти? Если ты забыл, так я напомню: мы на территории врага. У тебя на уме не девки должны быть, а дело. Наше дело.

Он говорил так же, как мой отец из будущего — мой настоящий отец. Его я тоже частенько подводил, что однако не мешало любить его и уважать. И маму… мама… Как они там? Для них я умер. Тело моё погибло. А то, что душа жива и помнит их, они никогда не узнают. Можно попробовать отправить весточку. Накарябать на глиняной табличке адрес и короткую записку: жив, мол, не грустите — и припрятать где-нибудь поблизости. И пускай археологи через две тысячи лет мозги себе сломают, пытаясь разобрать этот ребус.

— Ты и сейчас меня не слушаешь.

— Слушаю, отец, — встряхнулся я.

— Ты ничего не сказал о предложении халдея.

— А что говорить? Он ничего не предложил. Он пообещал открыть ворота, но на каких условиях? Что мы должны за это сделать? Стать его рабами? Его ударной силой? Умирать ради его целей?

Клеарх нахмурился ещё сильнее.

— Я об этом не подумал.

— Это потому что ты полководец, а не политик.

Сократ подал мне щит. Я закинул его за спину, в правую руку взял копьё.

— Да, ты прав, сын, ты прав. Увижу халдея, прикажу распять его на ближайшей пальме.

— Зачем, отец? Мы примем всё, что он предложит. Нам главное войти в город, а уж потом разберёмся, кто кому будет ставить условия.

Клеарх некоторое время смотрел на меня непонимающе, а потом захохотал.

— Ты опять прав, сын. Не иначе сам Гермес тебе помогает, — и ушёл.

Гермес, не Гермес, но определённая божественная сила за моей спиной стоит. Я не знаю, как её зовут, однако именно она подсказывала мне слова, благодаря которым мы идём на Вавилон, а не к Трапезунду. Я сам до сих пор не уверен, что это правильно. Конечно, интересно поменять историю, задать ей другой вектор. Но что из этого в итоге получится, как это отразится общей истории? Не стало бы хуже. Так что не факт, что помогает именно Гермес. Скорее всего, кто-то похуже, например, Мефистофель.

Я велел Сократу возвращаться к Николет, ободрить её и сообщить, что следующую ночь мы обязательно проведём вместе. Мне это было до зарезу необходимо, чтобы убедить самого себя в своей нормальности. А если встречу Энисфения… постараюсь пройти мимо… может быть.

И снова мы с Ксенофонтом глотали поднятую армией пыль. Пока я развлекался с рабыней, Ксенофонт сколотил из обозников нечто вроде отряда летучей пехоты — не подобие пельтастов, где каждый боец, не смотря ни на что, был профессионалом-наёмником, а гимнетов. В переводе с греческого это звучало как «обнажённые», то есть неприкрытые доспехами. Походили они на толпу оборванцев, потому что большинство были рабы. Их вооружили самодельными пращами и трофейными персидскими луками, и поставили задачу защищать нас от скифов.

Когда Ксенофонт показал мне эту орду босяков, я скептически усмехнулся. Афинянин моего скепсиса не разделил, только потряс пальцем, мол, скифы появятся, увидишь.

Скифы появились спустя час и сразу ринулись в атаку. Гоплиты перестроились не в каре, как вчера, а в два ряда, выставив щиты перед собой. Гимнеты встали за их спинами, и когда скифы приблизились на расстояние выстрела, начали пускать стрелы. Лучники из них были те ещё, но за счет массовости результат оказался приличным. Первую волну наступающих разметало по полю, как кучу прошлогодних листьев под ураганным ветром. Скифы такого не ожидали, спешно откатились назад, перегруппировались и снова рванули на нас, но уже не по прямой, а забирая вправо, к холмам, обрушив всю силу удара на один только фланг.

Ксенофонт дал приказ трубачам, те прогудели медным надрывом, и гоплиты чуть довернули, становясь к скифам во фронт. Гимнеты пускали стрелы навесом, большая часть их рассеивалась по площади, но тех, которые находили цель, оказалось достаточно, чтобы скифам расхотелось играть с нами в перестрелку. Потеряв человек тридцать, они отошли подальше, зализывать раны. Наши потери составили десяток гимнетов и один раненый гоплит.

Ксенофонт приказал подобрать стрелы и повернулся ко мне.

— Вот так!

Результат меня удивил. Отныне скифы держались на расстоянии, и желания вернуться не выказывали.

Я кивнул на гимнетов.

— И что ты за это им обещал?

— Двенадцать оболов в месяц.

Четырёхдневный заработок гоплита. Немного для того, кто рискует жизнью. Но даже таких денег в нашей казне не было.

— Клеарх знает о твоих чудачествах?

— Ага, — кивнул Ксенофонт.

— И где денег возьмёте?

— Не беспокойся. Либо мы все погибнем в этой пустыне, либо станем настолько богаты, что сможем оплатить даже долги Бахуса, — и рассмеялся.

Остаток дня прошёл спокойно. Скифы к нам не приближались, лишь изредка вскидывались, будто в атаку, норовя получить за испуг саечку. Но мы не пугались. Ксенофонт давал знак, гоплиты останавливались, гимнеты натягивали луки, и скифы разворачивали коней. Не то, чтобы они нас боялись, нет, просто не хотели терять людей в бестолковом бодании.

Холмы отодвинулись за горизонт, местность, по которой мы двигались, стала походить на полупустыню. Рыжие каменисто-песчаные островки с серыми вкраплениями кустов и финиковых пальм перемежались с широкими оазисами. От Евфрата отходили каналы, рассекая землю на прямоугольники жёлтых полей пшеницы и ячменя — раздолье для изголодавшихся людей. Там, где проходила армия, часть колосьев была срезана либо вытоптана, а по обочинам ветер гонял соломенную труху.

Через каналы приходилось переправляться по хлипким понтонным мостам, от чего движение сильно замедлилось. Возле очередного канала я увидел вкопанный в землю Т-образный крест, на котором висел голый человек. Голова была опущена на грудь, локти примотаны к перекладине верёвкой, а в ступни и запястья вбиты деревянные гвозди. Палачу этого показалось мало, и он переломал преступнику берцовые кости. Острые осколки костей проткнули кожу, по ногам тонкими кривыми ручейками стекала кровь и впитывалась в землю у основания креста.

— С полудня висит, — уверенно сказал Ксенофонт. — При такой жаре до темноты не доживёт. Повезло.

Я хотел спросить, почему повезло, но снова зашевелилась память Андроника, высвобождая из извилин старые знания. Ему действительно повезло. Солнечные ожоги вкупе со сломанными ногами и обезвоживанием убьют его прежде, чем он начнёт сходить с ума от боли.

Я подошёл к кресту. Ступни преступника почти касались земли, так что я легко дотянулся до его головы, схватил за волосы и приподнял.

Арей.

Вот как. Неожиданная встреча. Я думал, его бросили в лагере у Кунакса, ну, или убили — не важно, а Клеарх, оказывается, возил его за собой. И вот развязка. Видимо, отец, раздосадованный тем, что нельзя распять халдея, сделал это с персом. Память Андроника подсказала, что распятие — любимое развлечение Клеарха, которому он предавался в часы меланхолии.

Арей узнал меня, попытался прошептать что-то, наверное, проклятие, но губы спеклись, язык прилип к нёбу. Я окликнул раба, велел принести воды. Тот метнулся к каналу и подал мне чашу. Я дал Арею напиться.

— Что ты хотел сказать?

— Будь ты… проклят…

Так и есть, проклятье.

— Зря хамишь. Не я тебя к кресту приговаривал. А всё, что я сказал тогда на берегу — правда. Ты бы предал нас и жил в почести у царя долгие годы.

— …никогда… никогда…

— Не трать силы, я тебя понял.

Я потянулся к его уху и прошептал:

— Я бог. Я могу путешествовать во времени, и знаю, что произойдёт в будущем.

Арей скривил губы.

— Лжец… Друдж[19]…

— Не поверил. Жаль. Впрочем, я не нуждаюсь в твоей вере. Эй, раб, подойди… Дай ему ещё воды. А потом добей.

Я отошёл назад, и минуту спустя услышал сдавленный всхлип. Оглядываться не стал.

Чем ближе мы подходили к Вавилону, тем чаще на пути попадались деревни. К моему удивлению, жителей не грабили, хотя мы находились на территории врага и по закону войны имели полное право экспроприировать всё необходимое; стащить, что плохо лежит или срезать несколько снопов пшеницы, это да, но к открытому грабежу никто не прибегал. За продовольствие, за вино, за любовь женщин гоплиты расплачивались серебром.

На ночлег остановились поздно, лишь когда добрались до очередного караван-сарая. Первым делом я сходил к реке искупаться. Вдоль по берегу горели костры, звучал смех, женские визги, ругательства. Гоплиты ходили сытые, пьяные и голые. Нудистский пляж какой-то. Мне пришлось пройти метров двести вверх по течению, чтобы найти свободное место. Я сбросил панцирь, прыгнул в воду и в несколько сильных гребков выплыл на стремнину. Лёг на спину, глубоко вдохнул. Течение повлекло меня к пляжу, от которого я только что ушёл. В глазах зарябило от огней, я перевернулся на живот и выплыл к берегу.

Вода принесла облегчение, и какое-то время я просто лежал на отмели, наслаждаясь прохладой и ощущением чистоты. Мелкие волны перекатывались через тело, щекотали кожу, в заводи неподалёку крякала утка, подзывая свой подросший выводок. По осени мы часто ездили за город на озёра. Парни били уток влёт и с разворота, выёживаясь друг перед другом и до хрипоты споря, кто из них лучший охотник. Я не стрелял никогда. Для меня охота — это костёр, запеченная в углях картошка и холодная водка. Другого не надо…

На берегу хрустнула ветка, качнулись камыши. В свете лунного отблеска возникла тонкая фигурка. Я подумал: Николет — и по животу как будто пёрышком провели.

— Вы здесь, господин, — раздался тихий голос Сократа. — Я знал, что найду вас.

— Какого дьявола припёрся? — выплеснулось из меня разочарование.

— Господин, ваш отец…

— Чего опять?

— Он мёртв.

Меня подбросило. Как был голый, я кинулся к кострам, опомнился, вернулся, начал судорожно натягивать на мокрое тело хитон. Сократ протянул хламиду.

— Возьмите, господин. Остальное я принесу.

— Где он?

Сократ кивнул в сторону караван-сарая.

Запинаясь о кочки, я побежал на свет факелов. Площадку перед зданием окружили пельтасты, около колодца собрались стратеги. Я перешёл на шаг, ноги задрожали, подкосились, по телу разлилась слабость. Возле колоды, из которой поили лошадей, сидел на корточках Энисфений. Заметив меня, он выпрямился и отступил в темноту.

— Андроник, — с боку подошёл Ксенофонт, — так получилось, никто не видел…

— Показывай.

Афинянин провёл меня к колодцу. Стратеги расступились, пельтасты подняли факела выше.

Клеарх лежал поперёк колоды. Тело изогнуто, глаза открыты, вокруг головы лужа крови. Я присел. Под подбородком небольшая ранка, как будто от заточки или стилета, из неё кровь и сочилась. Убийца нанёс точный сильный удар снизу вверх. Среагировать Клеарх не успел, скорее всего, не ожидал. Возможно, он знал убийцу и доверял ему, а возможно, не воспринимал всерьёз. Твою ж мать, как это не вовремя…

Смерть Клеарха меня напрягла, я чувствовал гнев и страх одновременно. Отец был командиром нашего войска и гарантом моих планов. Теперь его нет, планы повисли в воздухе, а на повестку дня выскочил единственный вопрос: за кем пойдёт армия? Всё остальное побоку, главное — власть! Тело полководца ещё не остыло, а стратеги уже кучкуются. Возле Менона собралось несколько человек, и среди них Ликий, Феопомп и Проксен. Как быстро они объединились. Фессалиец в такой компании выглядел победителем. Если стратеги выберут его старшим, у меня возникнут более чем серьёзные проблемы.

Я оглянулся: кто же со мной? Рядом стоял Ксенофонт, чуть поодаль Никарх. И всё. Вроде бы Энисфений топчется, не зная, к кому примкнуть. Со слов Сократа, со мной его связывают очень тесные отношения, но Менон сейчас сильнее, а своя жопа всегда роднее, так что рассчитывать я могу только на двоих.

Менон что-то шепнул Проксену, тот вышел вперёд и сказал:

— Смерть Клеарха большая утрата для всех нас. Мы скорбим, Андроник, вместе с тобой. Завтра при первых лучах солнца, когда взгляд Аполлона коснётся земли, тело твоего отца будет предано очистительному огню. А до тех пор мы оставим тебя. — Он посмотрел на Ксенофонта. — Надеюсь, этому примеру последует каждый, кто готов поддержать наш порыв.

Стратеги развернулись и ушли. Ксенофонт остался, Никарх тоже. Энисфений помялся и поплёлся, будто провинившийся пёс, следом за Меноном. Теперь понятно, кто со мной, а кто напротив. Пельтасты тоже ушли и унесли факела, остался только один возле дверей караван-сарая и один у Никарха.

— Посвети, — попросил я и указал пальцем на шею Клеарха. — Видите?

— Это не нож, — склоняясь ниже, сказал Никарх.

— Стилос[20], — уверенно произнёс Ксенофонт. — Я видел подобное в Афинах во времена правления Совета Тридцати[21]. Так убивали неугодных. Это мог сделать даже ребёнок.

— Или женщина, — сказал я.

— Или старик, — добавил Ксенофонт. — Но в любом случае, Клеарх хорошо знал убийцу и не боялся, иначе не подпустил бы его так близко.

К караван-сараю стали подходить гоплиты. Весть о гибели старшего стратега подняла лагерь на ноги. Вокруг нас собралась толпа. Я чувствовал спиной давление и недовольство. Кто-то выкрикнул, что персы за это ответят. Ксенофонт попытался объяснить, что ещё неизвестно, кто виноват. Его оттеснили, началась давка, каждый хотел увидеть тело полководца. Никарх взмахнул факелом, отгоняя наиболее ретивых, но факел у него тут же вырвали.

Над толпой поднялся ропот, переросший в гул. Меня схватили, прижали к колодцу. Блеснуло лезвие ножа. Мгновение — и я увидел себя чужими глазами. Я дышал в лицо самому себе, в руке нож, в голове настойчивая мысль: убить. Всё повторялось, как в битве с персами, только там я переместился в возницу, а здесь вдруг вошёл в вонючего громилу, у которого ко всему прочему дико болел зуб. Это его бесило. В меня потекла его память: несвязные обрывки разговоров, замутнённый видеоряд из бесконечного мельтешения лиц, предметов, движений. Громилу звали Сир, и он не был гоплитом. Раб. Грёбанный раб! Ему, как и двоим другим, приказали убить меня, пообещав два полударика. Для рабов это большие деньги, и они согласились. Но кто отдал приказ? Я начал листать память, как книгу, стараясь найти хоть какое-то знакомое лицо и связать его со смертью Клеарха, однако боль в зубе отвлекала и не позволяла сосредоточиться. Что же он не вырвал его, прежде чем идти на дело…

Спину вдруг обожгло огнём, я выгнулся, упал на колени — и снова вернулся в себя. Сир лежал у меня в ногах, хитон на спине быстро пропитывался кровью. Передо мной стоял Сократ, в правой руке моя фальката.

— Господин, он пытался… он пытался…

Губы его тряслись, по лицу волнами катилась судорога. Он начал валиться, я подхватил его под мышки, забрал меч. Сквозь толпу прорвался Ксенофонт, сзади встал Никарх.

— Уходим, — въелся в ухо шёпот афинянина. — Рядом могут быть другие…

Мы выбрались из толпы. У дороги стояла Николет, как будто знала, что мы выйдем именно здесь. Она взяла меня под руку и пошла рядом. Я был рад её увидеть — тихая, милая, желанная — но, честно говоря, сейчас не до неё. Сократ вис на мне кулем, как совсем недавно Самуил. Кстати, они чем-то походили друг на друга. Не внешностью, конечно, а внутренним содержанием, и оба старались помочь мне, хотя помощь им самим бы не помешала. Впрочем, Самуил вряд ли сейчас нуждается в чём-либо, хабиру уже наверняка выбросили в пустыню его кости, а шакалы их обглодали.

За кустами тамариска блеснули огни, дорогу перегородили гоплиты из нашего арьергарда.

— Андроник! — поднялись вверх копья.

Позади них горели костры. Никто не спал и никто не снимал снаряжения. Ждали приказа. Новость о гибели Клеарха долетела и до сюда.

— Они все готовы пойти за тобой, — негромко проговорил Ксенофонт.

От костров стали подходить люди и каждый старался выразить своё сочувствие, значит, действительно готовы пойти за мной. Это хорошо. Если я хоть что-то понимаю в интригах, старшим теперь станет Менон, за ним стоит большая часть армии и все стратеги. Ни я, ни Ксенофонт ему не нужны. Нас обвинят в измене и распнут как Ария, а мне не хотелось бы висеть на кресте и подыхать под палящими лучами солнца. Николет Менон заберёт в свою палатку, будет её лапать. Сократа убьют, Никарха тоже убьют. Но эти шесть сотен гоплитов станут для нас щитом. Менон не осмелиться развязать войну, пусть даже при полной уверенности в победе. А вот послать нового убийцу он наверняка сможет.