Территория пунктира

Глава 17 Состояние: Санкт-Петербург, 2 ноября 1833 года

Понять мир, в который я попал, было сложно, слишком он оказался не однозначный и путанный, но книги и беседы с Шешелем помогли привести полученные знания в порядок. Почти каждый вечер после занятий, мы с сербом ходили в кофейню на соседней улице. Пирогов там не подавали, зато варили превосходный кофе. Кофейня называлась «Брюссель», держала его пышнотелая женщина в забавном кружевном чепчике, повторявшая при каждой встрече:

— А вот пожалуйте кофейку-с! — и кланялась.

Мы садились за столик ближе к задней стене, и часов до восьми вели разговоры. Главный тезис, который пытался привить мне Слободан, звучал так: Время не имеет значения. Я уже слышал его в процедурной. Господин Штейн, позвякивая ключами над моим ухом, многократно повторял то же самое. Но тогда я не предполагал, что это основа всего того, что отныне меня окружало и будет окружать до конца жизни. А жизнь, со слов Шешеля, была не безгранична.

Не безгранична, но интересна.

Вообще, этот мир не имел никакого отношения к тому, что придумали писатели-фантасты. Все те сюжеты о том, как тот попал в этого, и тут как понеслось, в реальности выглядели по-другому. Понятия «попаданцы» здесь не существовало в принципе, вместо него использовали более заумное «перемещённое сознание» или ПС, а людей, в которых это ПС попадало, именовали носителями. Сам процесс первичного перемещения назывался восхождением. Восхождение — это когда лишённая тела душа, мечется в потоке времени и пытается куда-то приткнуться, то бишь, найти подходящего носителя. В этот момент она совершенно беззащитна — лови и делай с ней что хочешь. Этим пользовались злые пацаны из Ассоциации и добрые парни из Центра Перемещённого Сознания. Поймать все души было невозможно, но процентов тридцать захомутать удавалось. Остальные разбредались по различным эпохам и творили такие беззакония с классической историей, переделывая её в альтернативную, что мир время от времени вздрагивал. ЦПС по мере возможности боролся с альтернативщиками, кого-то включал в свои ряды, как меня, кого-то обнулял. Кому-то удавалось свалить, кое в чём разобраться и стать свободным перекупщиком.

Перекупщики это вообще отдельная каста. Их не любил никто, но без необходимости старались не трогать, ибо они были достаточно плотно встроены в поточно-временные отношения. Шешель на основе специальной теории относительности и пространства Минковского, пытался объяснить мне, как всё это работает, но после пятиминутного объяснения я его проклял и потребовал использовать в разговоре только общеизвестные слова и значения.

— Ты не понимаешь, — Шешель постучал костяшками по столу. — Это же теоретическая физика! Основа основ! Эйнштейн, Иоффе, Нильс Бор, Ландау…

— Ещё кофейку-с? — отозвалась на стук хозяйка.

— Нет, не надо. Хотя, давайте, — Слободан вновь постучал костяшками. — Свободные перекупщики это как связка между всеми нами. Представляешь, они каким-то образом умудрились приспособиться не взрываться от переизбытка энергии, а перерабатывать её в себе и извлекать марморис. Это самое дорогое вещество, которое существует в природе. Именно марморис служит базой для создания Основателя. Если удастся заполучить хотя бы немного…

Он замолчал.

— И? — не выдержал я. — Что случится, если удастся заполучить хотя бы немного?

— Как минимум ты сможешь стать настройщиком в каком-нибудь захудалом Состоянии.

— А что, кроме нашего есть другие?

Шешель усмехнулся.

— А ты как думал?

Вообще-то я об этом не думал. Штейн упоминал два Состояния: то, в котором мы находимся, и Вавилонское. Вавилонское разрушено, осталось Петербуржское. Ну, может быть, где-то существовало Состояние Ассоциации. Должны же они использовать нечто подобное хотя бы для отдыха и в качестве базы. Но оказалось что Состояний, принадлежащих только одному ЦПС не менее двадцати.

Главная задача Состояний заключалась в контроле временного потока и отслеживании исторических изменений. Они стояли вдоль Излома на расстоянии до трёхсот лет друг от друга и назывались по городам, в которых были закольцованы. Петербуржское Состояние считалось наиболее крупным. По сути, это был штаб ЦПС. Возглавлял его в качестве старшего куратора господин Мартин Штейн. Его первый помощник господин Файгман руководил работой отдела калибровки и отслеживал все перемещения в радиусе действия Состояния. Александра Николаевна, моя милая недоброжелательница, отвечала за подготовку оперативного состава и рекрутов. Но занималась этим не постоянно. Часто её замещала женщина лет сорока, в пенсне и по характеру более приятная. Звали её миссис Дженни Флетчер.

Был ещё один человек, на которого стоило обратить внимание. В Состоянии он появлялся редко, потому что почти всё время находился на перемещениях. Фамилия его звучала на итальянский манер: дель Соро. Перед этим надо было обязательно добавить — благочестивый. Знакомое звучание, надо порыться на досуге в учебниках. Говоря об этом человеке, Шешель оглянулся и перешёл на шёпот.

— Он может быть где угодно и в ком угодно. Его задача осуществлять надзор за сотрудниками ЦПС, выявлять неблагонадёжных и предавать их наказанию. Будь с ним осторожен.

— НКВДешник что ли? — спросил я.

— НКВД ваше тут даже не пляшет. Бери выше — Святая инквизиция!

Точно. Я вспомнил имя. Франческо дель Соро, великий инквизитор Европы, молот еретиков, отправивший на костёр тысячи людей. Здесь он тоже этим занимается? Не хотелось бы уйти в небо дымом.

Шешель посмотрел на меня более внимательно.

— Возможно, это ты и есть. А я распинаюсь…

— Ерунда.

— Вот-вот, именно так бы он и ответил. И отправил бы меня в процедурную.

Мы рассмеялись так громко, что хозяйка, разливая кофе, пролила немного на скатерть.

— Кстати, а что есть Излом?

Шешель откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— В общих чертах, это некая пропасть или трещина во времени, благодаря которой появилась возможность перемещения сознания в пространстве. Что из себя это представляет в реальности, не спрашивай, я там не был и ничего не видел. Спроси Штейна, если он сочтёт нужным — расскажет.

Дни мои проходили однообразно. Утром подъём, завтрак, библиотека. Александра Николаевна встречала меня недобрым взглядом, выдавала книги и до вечера делала вид, что мы незнакомы. Я пытался задавать ей вопросы, но она отделывалась дежурными фразами, хотя на вопросы других восходящих отвечала охотно и подробно. В конце концов, я перестал спрашивать её о чём-либо. Не ставит штрафных балов — и ладно.

Книги, которые я получал, в основном являлись летописями, историческими трактатами и отчётами оперативников ЦПС, в которых они описывали события минувших дней и указывали на ошибки и искажения историков прошлого. Эти оперативники проживали целые человеческие жизни, становясь современниками событий, и описывали их как свои воспоминания. Кто-то становился королевским фаворитом, кто-то полководцем. Я попросил почитать что-нибудь из жизни Нерона. Александра Николаевна принесла пухлую тетрадь.

— Будьте осторожнее, — сухо произнесла она. — Это единственный экземпляр.

— Я же не печку собираюсь им растапливать, — огрызнулся я.

Отчёты писались от руки, чернилами, читать их было неудобно, некоторые фразы приходилось разбирать по слогам. Но оно того стоило. О смерти императора сообщалось, что он был убит на дороге в Остию. Моя попытка спасти его оказалась безуспешной. Но не это было главное. Я хотел узнать, кто же на самом деле сжёг Рим.

В отчёте сообщалось, что пожар начался рано утром в застроенном инсулами[42] районе Капенских ворот. Огонь быстро охватил Авентин, перекинулся через Сервилиеву стену, прошёл подножием Целия, выжег сады Мецената и, вновь перекинувшись через стену, опустошил центральную и северную части города. Последствия были катастрофические, уцелела лишь западная часть и бедняцкие кварталы Ватиканского холма.

Однако во время пожара Нерона в Риме не было. За несколько дней до этого он отбыл в свой дворец в Анции, чтобы под шум морского прибоя предаться стихотворчеству. Оперативник клятвенно заверял в отчёте, что он лично сопровождал императора в той поездке и находился при нём неотлучно. Планов поджога ради пресловутого вдохновения, как о том пишет Гай Светоний Транквилл, не было. Наоборот, когда сообщили, что Рим полыхает, Нерон приказал немедленно возвращаться в город, не смотря на то, что многие из свиты уговаривали его остаться во дворце и ждать дальнейшего развития событий. Нерон обозвал их трусами и в благородном порыве пешком отправился в Рим.

Прибыв на место, он велел собрать из добровольцев дополнительные когорты вигилов[43] и отправил их на спасение горожан, а когда пожар потушили, приказал обложить провинции дополнительным налогом, за счёт которых отстроил город заново.

Значит, император мне не соврал.

Но на этом благодеяния закончились. Добросердечная часть Нерона спряталась в тёмный угол его души, и наружу выполз злобный прыщавый дракончик. Император приказал провести следствие о причинах пожара, и сам же указал на поджигателей. Ими стали — кто бы сомневался — христиане. Несчастных отлавливали по всем окрестностям и в ближайших городках, причём оперативник принимал в лове непосредственное участие, а потом распинали вдоль дорог или привязывали к столбам, обкладывали соломой и поджигали. Солома прогорала, оставляя на телах страшные ожоги, и люди умирали в мучениях. Глядя на это, Нерон декламировал сочинённую по этому случаю поэму «Крушение Трои».

Так что может и хорошо, что я его не спас.

Я вернул тетрадь и попросил «Анабасис». Где-то внутри тлела надежда найти на его страницах всё тот же рассказ о походе десяти тысяч гоплитов вверх по Тигру, через Армению и дальше в Трапезунд. Не верилось, что история способна меняться, а время стирать из памяти людей целые эпохи.

Ошибся.

Может быть не целые, но этот кусок оказался иным. Ксенофонт, следуя моей просьбе, описал всё, как было: наступление на Вавилон, гибель Клеарха, бегство через пустыню. В Пальмире они несколько месяцев ждали возвращения Андроника, а потом отправились в Дамаск и дальше к Левантийскому побережью Средиземного моря. Оттуда оставшиеся в живых гоплиты переправились в Грецию и примкнули к Спарте в её борьбе против Афин и Персии.

Перечитывая «Анабасис», я чувствовал ностальгию. Перед глазами появлялись лица ставших близкими мне людей: Ксенофонт, Клеарх, Хирософ, Никарх. Николет. Её я видел особенно отчётливо — глаза, губы, непослушный локон, спадающий со лба на щёку. И, конечно же, Сократ. Отношение к нему было противоречивым. С одной стороны мне хотелось сказать ему спасибо. Именно он вытащил моё сознание из потока и вложил в тело Андроника, а то не известно, куда бы я попал и чем кончил. С другой стороны… Я бы его убил. Именно он привёл меня в особняк госпожи Ламмасу и стал причиной гибели единственной девушки… Моей единственной девушки.

Я швырнул книгу на стойку. Александра Николаевна, раздула ноздри.

— Саламанов, вы не в кабаке. Ведите себя прилично.

— А ты влепи мне ещё один балл. Да хоть сто баллов. Насрать! Поняла?

Я выскочил из библиотеки, хлопнув дверью. До конца дня было ещё далеко, и за это меня наверняка накажут. Александра Николаевна наябедничает Штейну, и он снова будет выговаривать, дескать, сдерживайте эмоции, Егор. А Файгман будет гниленько улыбаться и вонять одеколоном…

— Сын мой, — раздался голос за спиной. Я оглянулся.

Позади стоял невысокий полноватый мужчина. Лицо немножко удивлённое, как будто блаженное, и по-своему доброе, нос крупный, мясистый, руки сложены на животе. Одежда скорее походила на сутану, впрочем, это и была сутана. Где они такого носителя отыскали?

— Сын мой, ты так внезапно выбежал из библиотеки, что едва не сбил меня с ног.

Он говорил тихо, заставляя прислушиваться к каждому своему слову, и это действовало умиротворяюще.

— Извините, — буркнул я. — Не заметил.

— Ты Егор Саламанов?

— Так и есть. Я вас знаю?

Он сделал лёгкий поклон головой.

— Франческо дель Соро.

О как! Тот самый инквизитор, которого Шешель просил остерегаться… Я приосанился. Эмоции эмоциями, а с этим человеком лучше не ссориться. Он ставить баллы не станет.

— Приятно познакомиться, благочестивый. Я вам нужен?

Он улыбнулся. Выражение блаженной наивности с лица не исчезло, но мне вдруг стало не по себе, словно волки в душе завыли. Такого я не испытывал даже когда с Даниловым вдрызг ругался и тот обещал отправить меня в отряд на кадровую комиссию.

— Будете нужны. В своё время.

Когда наступит это время, он объяснять не стал, а плавно прошествовал мимо меня к лестнице.

В коридор выскочил Шешель.

— Егор, ты чего на Сашку наехал? Она ведь в самом деле тебе баллов нашлёпает. Иди, скажи, что был не прав, погорячился…

— Знаешь, кого я встретил?

— Кого?

— Благочестивого.

— Да ладно? — совсем по-русски удивился Шешель.

— И он сказал, что я ему понадоблюсь.

Слободан развёл руками.

— Ну ты… даже не знаю, что тебе на это сказать…

— Ничего не говори. У вас тут есть приличный кабак? Мне бы сейчас напиться.

И мы напились. А на следующий день перед занятиями нас вызвали к Штейну и вставили по пистону: Шешелю маленький, мне большой. Особенно усердствовала Александра Николаевна. В свойственной ей высокомерной манере, она обвинила меня в хамстве и неуважении к куратору и потребовала наказания. Я молчал. Да, я поступил жёстко по отношению к ней, а потом жёстко оторвался в трактире на окраине Санкт-Петербурга. То ещё, скажу вам, заведение: вонь, грязь, пьяные рожи. У Шешеля весьма странные понятия о приличных кабаках. Но что радовало — не было похмелья, хотя мы действительно оторвались на полную, а спать легли прямо за столом. Однако проснулся я в своей постели чистый, опрятный и без головокружения. Когда мы шли в кабинет Штейна, Слободан объяснил, что где бы ты не находился, в полночь, когда день замыкается, носитель возвращается на закреплённое за ним место. Главное не выходить за сорокакилометровую зону, иначе могут начаться проблемы.

Какие именно проблемы, серб сказать не успел.

Штейн распекал нас долго, потом отправил Шешеля на занятия, а в отношении меня поставил вопрос: что делать?

— Вы сначала узнайте, кто виноват, — съязвил я.

— Он ещё шутит. Браво! — хлопнул в ладоши Файгман. — Считаю, процедурная на пару месяцев вполне подойдёт.

Александра Николаевна промолчала, а Штейн покачал головой.

— Это слишком. Господин Файгман, будьте любезны подготовить учебную калибровку куда-нибудь… — он взялся за подбородок. — Неважно куда, пусть будет на ваше усмотрение.

— О, я подготовлю, не сомневайтесь. Следуйте за мной, юноша.

У меня возникло желание плюнуть на всех и сбежать. Далеко ли убегу — неизвестно, но это уже вопрос десятый. Сейчас главное свалить из этой компании.

Я метнулся взглядом к окну. Нет, не вариант. Третий этаж, упаду, сломаю ноги. Разве что рвануть в коридор, потом вниз по лестнице, мимо швейцара в город…

Штейн мягко взял меня за локоть.

— Не стоит нервничать, Егор. И ради бога, не сопротивляйтесь, не усложняйте своё положение. Калибровка займёт не более получаса. Ничего страшного не произойдёт, всего лишь небольшое путешествие без цели, без конкретных заданий.

Он смотрел совершенно по доброму, но в то же время мог сделать мне очень больно. Я это чувствовал. Несмотря на свой не атлетический вид, Штейн был бойцом, причём бойцом ментального плана — это я тоже чувствовал. Может он и не мог, как и Александра Николаевна, повалить меня на пол одним только взглядом, но в его арсенале наверняка были действенные приёмчики. Так что да: лучше не сопротивляться.

— Я вам доверяю, господин старший куратор. В какую сторону идти?

Меня провели на четвёртый этаж в левое крыло здания. Оно представляло собой просторное помещение вроде актового зала, только без сцены и кулис. Я сразу обратил внимание на большой клубящийся шар метров двух в диаметре, как бы зависший между полом и… Хотел сказать потолком, но потолка не было. И потолок, и крыша над шаром отсутствовали, отчего в зале было достаточно прохладно. Несколько человек стояли возле школьных досок и мелом выводили формулы, двое вглядывались в сиреневые разводы шара и диктовали цифры.

Штейн обвёл зал рукой.

— Вот он — Основатель. Готов поспорить, что вы, Егор, представляли его по-другому.

Я вообще его не представлял, даже не думал о нём, мне и без того хватало, о чём думать. Тем более, сейчас. Но всё же увиденное удивляло. Какое-то время я просто стоял и смотрел, и единственная мысль, проскочившая в голове, прозвучала как: Das ist fantastisch…

— А рядом с шаром кто?

— Калибровщики. Рабочая смена. Их задача — следить за потоком. Когда возникает необходимость в широкомасштабном перемещении, здесь собирается весь отдел. Видите, сколько досок у стены?

Там было штук сорок.

— Что же они видят в дыму?

— Желаете стать калибровщиком?

— Нет.

— Тогда к чему вам лишние знания? Идёмте ближе.

Шар вдруг вздрогнул и выбросил протуберанец длинной метров пять. Он ударился о стену, окутал одного из калибровщиков и растаял в воздухе. Цифры зазвучали чаще, мелки старательно заскребли доски.

— Ещё одно сознание переместилось, — тихо сказал Штейн.

— И часто такое бывает?

— По-разному. Можно ждать неделю и не дождаться, а может в день три-четыре. Смотрите, сейчас они попытаются отловить его.

Калибровщики начали делать пассы над шаром и хватать что-то невидимое, запуская в туманную массу руки. Один даже забрался туда с головой, и я видел только ноги ниже колен. Файгман не вытерпел и тоже подбежал к шару. Четверо у досок застыли, и Штейн кивнул им: помогайте, помогайте.

Снова выскочил протуберанец, но уже не такой длинный. Ещё одно ПС?

— Тот же, — шепнул Штейн. — Это он мечется, ищет носителя.

Метания походили на рождение новой жизни. Она как будто дёргалась, искала выход, но вместе с тем боялась, а калибровщики тянули её к свету. Эдакие добрые акушеры. Меня, наоборот, если я правильно понимаю, будут в этот шар заталкивать.

К открытому небу рванул третий протуберанец и расплылся светло-сиреневой дымкой.

— Ушёл! — с досадой выкрикнул Файгман, и ударил кулаком по ладони.

— Он как будто на скачках проиграл, — повернулся я к Штейну.

— Его неудовольствие понятно. Перемещённые сознания, взятые из пространства, обучать намного проще. Они как глина в пальцах скульптора, какую форму придашь, тем и станут. У нас большая нехватка оперативного состава.

— Армию что ли создаёте?

— Какая армия, что вы. Мы отправляем их в различные эпохи, дабы иметь более точные сведения об исторических процессах. Читали отчёты? Люди проживают целые жизни, потом возвращаются и снова уходят. Но возвращаются не все. Мы не бессмертны, к сожалению.

— Стилос?

— Это лишь одна из причин.

— Понятно. А если…

— Достаточно вопросов, Егор. Идёмте.

Он подвёл меня к шару. Я почувствовал, как щеки коснулось нечто мягкое, словно паучья лапка. Ещё мгновенье — и подкрадётся сам паук, и вонзит в меня ядовитое жало.

Плечи передёрнулись. Одно дело отправляться в калибровку, когда ты ни сном, ни духом, и совсем другое, когда тебя приговаривают к этому, как преступника, да ещё палач раскладывает перед тобой свои инструменты. Господи, пронеси!

— Что меня ждёт?

— Главное не нервничайте, всё будет хорошо. Учебная калибровка — это обычная ситуация, из которой вы должны попробовать найти выход. Воспринимайте происходящее как экскурсию.

— Если всё будет хорошо… В чём же наказание?

— Это не наказание, это чтобы встряхнуть вас, настроить на учёбу. Вы получите определённые ощущения. Болевые, эмоциональные. Но, как я уже говорил, полчаса — и всё закончится.

Чем дольше я ждал начала калибровки, тем страшнее становилось. Не обоссаться бы. Куда эти калибраторы хотят меня всунуть? В жерло Везувия? На Титаник? В речку с крокодилами?

Я напрягся…