Титус Гроун

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Так Титус Гроун зажил своей детской жизнью в западном крыле под неусыпном присмотром госпожи Слэгг и Киды. Его непропорционально большая голова – как поначалу у всех младенцев – постепенно приобрела вполне обычный размер.

Ребенок смотрел на мир широко раскрытыми глазами, и нянюшка уверяла всех, что уже сейчас ребенок отлично воспринимает и понимает все, что происходит вокруг.

С первого дня малыш кричал столь сильно, что даже видавшая виды нянюшка не знала, куда деваться.

Уже на четвертый день жизни сына герцог Гроун решил, что младенца пора крестить. С тех пор и начались приготовления к святому таинству крещения – проводимому, по давно заведенному обычаю, на двенадцатый день. Для крещения новорожденных в замке была предусмотрена специальная комната на первом этаже крыла – отделенная кедровыми панелями с высокими, во всю стену, окнами, открывающими вид на веселые лужайки. Между прочим, на этих лужайках госпожа Гертруда любила выгуливать своих снежно-белых кошек.

Комната эта использовалась только для крещения, хотя в ней можно было и жить – тут никогда не было мрачно, свет свободно проникал сквозь высокие окна, а золотисто-красный ковер и вовсе навевал лирическое настроение. Но… обычай есть обычай, потому комнатой пользовались только в конкретно определенных случаях.

Леди Гертруда никогда не заходила в эту комнату – ей было достаточно обычных жилых помещений, но сам хозяин Горменгаста раз в месяц заглядывал сюда – обдумать что-нибудь. Он поговаривал, что именно в этой комнате ему в голову приходят разумные решения сложных проблем. Для того чтобы избавиться от мучений, любил говорить лорд Сепулкрейв, нужно только приходить в комнату для крещений, мерить ее шагами взад-вперед, время от времени смотреть в окно, и решение придет в голову само собой.

Иногда в комнате бывала и нянюшка – обычно она приходила сюда с клубком шерсти и спицами. Она соглашалась с лордом Сепулкрейвом – комната и в самом деле настраивает на удачное разрешение проблем. У стен здесь стояли изящные резные столики, на каждом – ваза, и в вазах в любой день – живые цветы. Старший садовник Пентекост самолично расставлял цветы по вазам, тем более что считался искусным составителем букетов. Пентекост заходил сюда каждое утро на час, расставляя букеты, а все остальное время комната пустовала. Кстати, Пентекост был помешан на цветах – возможно, потому, что родился в предместье и с детства ненавидел убого-серый тон.

Утро двенадцатого дня жизни Титуса – дня его крещения – не было исключением. Пентекост занимался в саду, выбирая самые лучшие цветы. Было еще рано, так что утренняя дымка рассеялась не полностью – острые шпили башен невозможно было разглядеть с земли.

Старший садовник медленно ходил среди цветника, разбитого у западной стены замка. Солнце только-только начинало подниматься, отбрасывая острожные лучики света на покрытые бисерной росой цветы. Утренний воздух был прохладен, и Пентекост то и дело запахивал на груди овчинную кацавейку и надвигал на лоб высокую кожаную шапку, похожие на те, что обычно носят монахи. Через плечо садовника была перекинута просторная ременная петля, на которой покачивался специальный нож для резки цветов и веток.

Пентекост на мгновение остановился и посмотрел в небо, соображая: похоже, сегодня будет отличная погода. Небо почти чистое – только на север плывет небольшое пухлое облачко, но оно определенно не дождевое… Ну что же, очень хорошо…

Тут же, у стены, росли толстенные кедры, посаженные еще дедом нынешнего хозяина замка. Еще мгновение – и лучи солнца позолотили густо-зеленые иглы деревьев.

Пентекост медленно направился между клумб с цветами, тщательно выбирая место на влажной земле, прежде чем поставить туда ногу. Кому же приятно вымокнуть в росе? По пути садовник порадовался – отличная земля, черная, жирная – сюда по осени свозят целые телеги навоза, чтобы цветы радовали их сиятельства…

Со стороны садовник не производил особо внушительного впечатления: слишком короткие ноги, несколько семенящая походка. Правда, должность старшего среди коллег все-таки наложила на него отпечаток – взгляд у Пентекоста всегда был жесткий и требовательный.

Его единственной страстью были цветы. Цветы и кустарники. Пентекост мог говорить часами на эту тему, причем вываливал на собеседника такое количество самой разнообразной информации, что у того даже голова шла кругом и ему казалось, не попал ли он в лапы ученого ботаника? Садовник знал решительно все – когда зацветает тот или иной цветок, в какой пропорции разбавить землю песком для пионов, как высадить цветы таким образом, чтобы даже самые неброские казались чудом из сказки. Кстати, на попечении Пентекоста находился еще и небольшой сад, где росли груши, яблони и другие плодовые деревья. Сад располагался на северном склоне холма. Садовник следил за деревьями со значительно меньшим рвением, нежели за цветником.

В августе месяце Фуксия с высоты своего любимого чердака могла наблюдать такую картину: Пентекост, приставив к одной из яблонь лестницу-стремянку, мягкой тряпочкой протирает созревающие яблоки, натирая их поверхность до блеска. Девочка невольно признавалась себе, что даже с высоты видно, как солнце начинает играть на наливающихся спелостью боках плодов.

Уход за яблонями давно превратился у старшего садовника в особый ритуал – закончив протирать яблоки, он медленно спускался на землю и неторопливо обходил яблони по кругу, то и дело останавливаясь и любуясь своей работой. После чего поправлял шесты-подпорки, не дававшие обломиться отягощенным плодами веткам, и переходил к следующему дереву.

Так и сегодняшний день не был исключением – утро Пентекост всегда начинал с цветника. Он наперечет знал вазы, что стояли в крестильной комнате, знал, сколько именно цветов и каких нужно срезать, чтобы каждая ваза являла собой неповторимую композицию. Наконец, срезав нужное количество цветов и аккуратно закутав их в чистое полотно, Пентекост бережно, как ребенка, понес драгоценную ношу в крестильню. Солнце еще только-только поднялся над горизонтом, в крестильной комнате царил серо-голубой полумрак, а Пентекост принялся расставлять цветы, то и дело посылая мальчика-ученика сполоснуть очередную вазу и наполнить ее водой.

Между тем просыпались и остальные обитатели замка. Лорд Сепулкрейв вкушал завтрак в обществе Саурдаста в трапезной зале. Госпожа Слэгг зашла посмотреть на спящую Фуксию и заботливо поправляла сбившееся одеяло. Свелтер, еще лежа в кровати, жадно пил из глиняной кружки поднесенный учеником напиток – шеф-повару хотелось спать и у него жутко болела голова. Флей, стараясь изгнать вялость, рысцой бегал по пустому коридору. Ротткодд как раз обметал третью по счету со стороны входа скульптуру, как обычно, смахивая пыль на пол. Доктор же Прунскваллер купался в бане, поливая себя водой из ушата и напевая что-то веселое. Врач не расставался со своими очками даже в бане и теперь, на минуту сняв их, подслеповато щурился, стараясь нащупать то и дело ускользавший на дне лохани кусок мыла.

Стирпайк внимательно разглядывал себя в зеркало, споря с самим собой – подросли ли хоть немного только-только начавшиеся пробиваться усики. Кида, стоя в отведенной ей комнате, смотрела в окно на поднимавшееся над Дремучим лесом солнце и думала о чем-то своем…

И, наконец, сам виновник предстоящего торжества – лорд Титус Гроун – безмятежно спал в своей колыбельке. Мирские хлопоты были ему пока невдомек. Ребенок то и дело хмурился во сне – проникавшее в окно солнце играло на его лице, высвечивало голубые звезды, которыми была расшита его желтая шелковая распашонка.

Утро уже вступало в свои права. Переходы, комнаты и галереи замка постепенно наполнялись топотом ног и гулом голосов. Нянюшка почти потеряла голову от давно не испытываемого чувства предстоявшего торжества, и если бы не молчаливая помощь Киды, старуха давно бы уже лишилась чувств.

Няньке многое нужно было сделать – тщательно выгладить крестильную рубашку для младенца, принести из казнохранилища металлический ларец к крохотной – специально на подобные торжественные случаи – герцогской короной, начистить до блеска крестильные кольца. Чтобы попасть в казнохранилище, нужно было еще отыскать казначея Шрэтла, немого, и доходчиво объяснить ему, в чем дело. Короче – дел невпроворот.

Госпожа Слэгг летала туда-сюда, как молодая, и за хлопотами не заметила, как промелькнули часы. Когда старуха, проходя по коридору, случайно бросила взгляд на циферблат стоявших там монументальных часов, она не поверила своим глазам – батюшки светы, почти два пополудни.

Кида с превеликим трудом отыскала где-то Шрэтла и сумела-таки на пальцах объяснить ему, что сегодня – великий день, сегодня крестят будущего хозяина замка – надежду и опору всех его нынешних обитателей и их детей, а потому, черт ты глухой, нужна корона, что бояться за драгоценность не стоит, корону принесут в хранилище сразу же после крещения. Однако понадобилось вмешательство нянюшки, и женщины совместными усилиями растолковали-таки старому казначею, что от него требуется.

День окончательно вступил в свои права – Горменгаст был залит солнечным светом. Однако в крестильной комнате было сумрачно, поскольку солнце теперь переместилось по небосклону. Но это, конечно, не имело значения. Слуги носились по комнате, как угорелые, поправляя – где сбившуюся складку, где покосившийся цветок в гирлянде. В крестильне пахло цветами, благовониями и еще чем-то – именно так и должен благоухать настоящий праздник.

Чем ближе было время крещения – три часа – тем больше усиливалась суматоха в замке. Только в крестильне царила глубокая тишина – комната еще ждала своего часа.

Внезапно распахнулась дверь, и в помещение ворвался Флей. По случаю торжества он облачился в свой парадный камзол, впрочем, попорченный молью. Видимо, происки зловредных насекомых были замечены камердинером в последний момент, потому что следы их деятельности заштопаны торопливой рукой. Но зато это компенсировалось сахарно-белыми манжетами и кружевным воротничком искусной работы. На шее камердинера висела тяжелая медная цепь – начищенная так, что блестела, словно золотая. В правой руке Флей держал поднос, на котором стоял сосуд с водой. Своим появлением он внес сумятицу в безмятежность крестильни. Впрочем, сей факт беспокоил старика в последнюю очередь. Флей немало поволновался, помогая его светлости обряжаться в парадную одежду, а теперь, оставив лорда Сепулкрейва напоследок любоваться собой в зеркале, камердинер принес сосуд с предназначенной для обряда крещения водой. Теперь в распоряжении Флея было много времени – до начала церемонии его единственной обязанностью было просто наполнить сосуд водой и поставить его на специальный столик. Небрежно опустив кувшин на инкрустированную поверхность восьмиугольного столика, Флей отступил назад и, засунув руки в карманы, задумался. Давненько не бывал он в этой комнате. Возможно, потому, что крестильня не слишком интересовала его – он почему-то не считал это помещение частью Горменгаста. Наконец, настоявшись, Флей принялся расхаживать по комнате, время от времени поглядывая на расставленные Пентекостом цветы. Из-за двери то и дело доносились возбужденные крики: «Ну, дурачье! Шевелитесь живее! Ага, да! Что? Где? Да нет, еще не кипит! Что ты обрядилась в такое мятое – быстрее выглади, пока утюг не остыл, угли еще горячие. Ой, тихо, не сбейте, смотреть нужно, куда идете!»

Тут заскрипела дверная ручка, послышался стук – Флей тут же повернулся в сторону двери.

В комнату вошел Свелтер. Лицо шеф-повара, обрюзгшее и вспотевшее, было отчего-то испуганным – так, во всяком случае, казалось камердинеру. Завидев старика, Свелтер затараторил:

– О, кого я вижу – господин Флей! Собственной персоной! Вы проникли сюда раньше меня. Как же, хотел бы я знать? Неужели пролезли в замочную скважину? Конечно, ты у нас такой проныра.

Флей поджал губы и сдержанно окинул взглядом шеф-повара, ехидно отмечая, что тот впервые за долгое время надел на себя наконец-то идеально чистую одежду и пышный колпак.

Вообще-то Флей недолюбливал главного повара и тщательно избегал встреч с ним. Но иногда они все-таки сталкивались, причем в самых неожиданных местах – как теперь. Самому себе старый камердинер признавался, что у Свелтера есть-таки дар едкого сарказма. Встретив Флея, Свелтер старался вовсю – нарочито неправильно произносил его имя, шутил насчет чрезмерной худобы. Флей стоически сносил оскорбления, зная, что невозмутимость – лучшее оружие против насмешек. Но что при этом делалось в его душе…

Вот и сейчас Свелтер, кажется, решил в очередной раз посмеяться над комплекцией старого слуги:

– Знаешь, разделывал вчера угря! Ну такой тощий – смотреть не на что. Думаешь, на что вообще худые нужны? Где им место? Так и пришлось отдать его свиньям – со свиньями худому будет лучше. Ха-ха.

Однако дело свое шеф-повар знал – разом оборвав смех и не дожидаясь реакции Флея, он повернулся к двери и махнул рукой. И тотчас в крестильню вошли гурьбой мальчишки лет десяти-двенадцати, каждый нес большое блюдо, уставленное различными деликатесами.

Однако и теперь Свелтер решил не отказывать себе в удовольствии поиздеваться над Флеем. Как обычно, он начал с искажения его имени, но сделал это еще более коварно. Как только мальчики приблизились и поставили блюда на приготовленные столы, шеф-повар подозвал воспитанников и подвел их к Флею:

– Ребятки, знакомьтесь – перед вами господин Клей. Господин Клей, это господа Спрингерс, Рэттл, Спартер. Ах, будьте знакомы, вам есть о чем поговорить. Разумеется, после церемонии.

Свою речь шеф-повар перемежал множеством жестов и ужимок, перенести которые Флею было просто не под силу. Как только этот наглец с поварешкой смеет уравнивать его, помощника его сиятельства, первое доверенное лицо, с какими-то зелеными юнцами, да еще к тому же работающими в кухне под началом этого прохвоста? Вне себя от гнева, камердинер дрожащими руками сорвал с шеи медную толстую цепь и наотмашь хлестнул ею обидчика по лицу. Шеф-повар завыл страшным голосом, а Флей, бесцеремонно расталкивая оробевших поварят, широкими шагами пошел к выходу, глядя себе под ноги. Между тем Свелтер отнял, наконец, руки от лица. По правой щеке наискось пробегала красная полоса – след ярости Флея. Веселье с лица повара как ветром сдуло – глаза его горели, ноздри широко раздувались. Лирическое настроение, с утра одолевавшее Свелтера, заменило чувство мести.

Поварята с ужасом смотрели на своего начальника. Один из мальчишек с тоской бросил взгляд на окно – без сомнения, все они убежали бы сейчас отсюда, куда глаза глядят, прямо по клумбам цветов, за поле, за Дремучий лес – только бы не видеть и не чувствовать гнева Свелтера. Волей-неволей им пришлось стать свидетелями его позора. Несомненно, теперь начальник припомнит им это…

Однако же шеф-повар, охваченный чувством мести, забыл, казалось, о присутствии учеников. Тем более что Свелтер был расчетливым человеком – он не обладал дурным качеством вымещать гнев на первом попавшемся под руку. Шеф-повар умел выждать подходящий момент, чтобы нанести удар. В конце концов, дети же не виноваты, что оказались в крестильне в столь неподходящий момент.

Ни слова не говоря, насупившись, Свелтер прошел в середину комнаты и остановился. Рассеянно поправив несколько блюд, повар подошел к большому зеркалу полированной меди и критически осмотрел себя. Да, заметный след, что и говорить… В зеркале же Свелтер завидел стоявших в стороне мальчиков, бледных от страха, и нетерпеливо махнул рукой – дескать, убирайтесь прочь. Понятное дело, мальчишки не заставили себя уговаривать. Свелтер постоял у зеркала еще несколько минут, а потом заторопился на кухню – нужно было посмотреть, готовы ли пироги, проверить, чтобы служанки не положили случайно на блюдо что-нибудь подгоревшее или непропеченное. За ними, как известно, нужен глаз да глаз.

Между тем уже было почти три часа, и все, кому по должности или положению нужно было присутствовать при обряде крещения, неторопливо спускались по лестницам в общий зал, из которого можно было попасть в крестильный. Все, как положено, разряженные, надушенные, напомаженные.

В замке жили еще две женщины, в жилах которых текла кровь рода Гроунов – леди Кора и леди Кларисса. Обе вели неприметный образ жизни, но на таких церемониях, понятное дело, они не могли не присутствовать. Леди Кора и леди Кларисса были сестрами-близнецами, сестрами лорда Сепулкрейва, и жили в южном крыле Горменгаста, занимая там целые анфилады комнат. Они ни в чем не знали отказа, но должны были придерживаться одного железного правила – ни под каким видом не вмешиваться в течение жизни замка. Кроме сестер лорда Сепулкрейва, в церемонии должна была принять участие сошка помельче – разные ученые-книжники, звездочеты, лекари и художники, а также самые высокие по рангу и положению слуги.

Именно дань традиции, словно в насмешку, и заставила встретиться в крестильне Флея и Свелтера. Впрочем, скандалу не суждено было случиться – потому что часть приглашенных уже находилась в комнате, и оба противника не снизошли бы до унижения выяснять отношения при посторонних. Чуть в стороне, за особым пюпитром стоял Саурдаст – он перелистывал раскрытые книги и без конца пробовал на пальце острие гусиного пера – сегодня секретарю его сиятельства, а также хранителю библиотеки, по совместительству, суждено было вписать в летопись Горменгаста упоминание о знаменательном событии. Неподалеку стояли разных форм и размеров столики с кушаньями – в такой день Свелтер и его подчиненные постарались не ударить лицом в грязь.

Кстати, сам Свелтер, умудрившийся за несколько оставшихся минут скрыть нанесенное Флеем повреждение смесью муки с медом, стоял рядом с Саурдастом. Шеф-повар разительно отличался от библиотекаря – как отличается парусник-галеон от худосочного челна. На шее Свелтера покоилась медная цепь – подобная той, что прошлась по его лицу. Цепи эти носили церемониальный характер и надевались в особо торжественных случаях. Через минуту в комнате появился и камердинер. Он встал на отведенное место – справа от Саурдаста (слева стоял Свелтер). Оба противника избегали смотреть в сторону друг друга, понимая, что выяснение отношений еще впереди.

Наконец все было готово. По издавна заведенному порядку в крестильню входили основные участники церемонии – начиная с не слишком важных и далее в порядке возрастания их положения в иерархии Горменгаста. Наконец показалась госпожа Гертруда, рядом с которой осторожно вышагивала нянюшка Слэгг. Она-то и несла на руках виновника торжества, который, конечно же, даже не подозревал, какие грандиозные события разворачивались вокруг него. Присутствующие во все глаза смотрели на крохотный сверток, обернутый голубым атласным одеяльцем. Титус Гроун, семьдесят седьмой герцог Горменгаст, лорд Гроун, приближался к первой в своей жизни официальной церемонии.