Только не|мы (СИ)

Глава 11

Самое страшное в любой потере — не столько сама потеря, хотя и о ней можно стенать годами, но несравнимо горше и тяжелее осознавать себя фактической причиной этой потери. Тем, кто собственными руками, словами, поступками задушил девственную чистоту счастья, размазал грязной подошвой плод титанического труда, куда вобрались бесценные сокровища нашего бренного мира — любовь, доверие, родство душ.

И к своему убийственному стыду я понимала, что повинна в уходе Тони.

Я, я, я вынудила его уйти. Как глупо, как бессмысленно…

Первым моим порывом было кинуться на закрывшуюся дверь с криком: «Не уходи!», но я стояла, будто памятник безжалостной гордыне, молчала, и даже слезинки не пролилось из моих глаз.

«Вот и иди к своей Кате!» — подала язвительный голос во мне женская ревность.

Она вслепую колотила словами дряблую пустоту, проклиная прожитые вместе с Тони месяцы — месяцы счастливой эйфории, воздушных замков, заживо сгоревших надежд. И чтобы вскрыть мне вены, чтобы разом отторгнуть из меня всё то, что значил в моей жизни Тони, воображение стало рисовать мне жуткие картины: как Тони сейчас напивается в баре, как клеит какую-то дешёвую девку, похожую на высохшую мумию, как после ползёт к Кате и клянётся ей в вечной любви, а после трогает её, целует в надменный рот, запуская туда язык, бросает на кровать и срывает одежду — с неё и с себя.

Я представила их вместе голыми: они валялись в грязи и исступлённо захлёбывались ею же…

Не выдержав, я повалилась на пол. Рыдала, рыдала, рыдала…

Клаус воровато подобрался ко мне и замер, не решаясь подойти близко. Он был напуган, а я убита.

Внезапно из прихожей раздался щелчок.

Я оторвала голову от пола и увидела, как Тони входит в комнату с неимоверно огромным букетом ромашковых хризантем, таких пушистых, славных, белоснежных, трогательных, словно первая невинная любовь. Тони сел на корточки рядом со мной, протянул цветы. Я всхлипнула в последний раз и уставилась на его спокойные, жилистые кисти рук, мирно обнимающие пышное соцветие.

— Я так соскучилась, — простонала я.

— И я соскучился по тебе, родная, — ответил Тони.

Я села на полу. Мы обнялись.

Клаус, быстро оправившийся от шока, запрыгнул на колени к Тони и сунул нос в ромашковую россыпь. Он чихнул, нанюхавшись пыльцы, а мы с Тони одновременно рассмеялись.

— Прости, что так себя повела, — извинилась я.

— Ничего. Бывает.

— Я думала, ты сейчас пойдёшь к Кате…

— Ко кому?.. К Кате? — Тони нахмурился. Он взял меня за подбородок и вынудил посмотреть ему в глаза. — К какой Кате, Лиз? Откуда такие мысли?

— Она… Катя… она приходила сюда вчера.

— Что?! — судя по всему, в этот момент Тони едва удержался на корточках. — Катя была здесь?! Здесь?! Прямо здесь?!

— Да… — робко ответила я.

Тони вскочил на ноги, Клаус с испугу пулей рванул на выход из комнаты, а я осталась сидеть на полу в обнимку с цветами. Я тоже испугалась не на шутку, потому что Тони начал метаться по квартире как дикий зверь, способный порвать на клочки в любую секунду любого, кто попадётся на пути.

— Зачем ты впустила её?! Господи боже! Зачем?! — орал Тони с кровавыми глазами, и я отползла подальше от центра комнаты, чтобы он не снёс меня ненароком. — Господи, Лиз! Как она вообще нашла тебя?! Как она вообще?!. Господи!

Внезапно Тони выхватил из кармана мобильный телефон. Я подумала, он сейчас начнёт звонить Кате и орать уже на неё. Однако Тони делал что-то другое.

— Чёрт… чёрт… чёрт… — бормотал он себе под нос, падая на диван и хватаясь за волосы, почти выдирая их. — Чёрт… Мать твою!.. Стерва!..

— Что случилось, Тони?.. — тихо пропищала я из своего угла, закрываясь цветами.

— Сволочь… — Тони накрыл лицо ладонями и, казалось, ни на что больше не реагировал.

— Тони?.. — снова позвала я еле слышно.

Тони не отвечал и не смотрел больше в телефон. Я приблизилась к нему, села рядом на диван и мягко опустила руку на плечо — он весь вибрировал он злости.

— Тони?..

Единственной реакцией стало слабое мотание головой. Потом Тони глубоко вдохнул и всё-таки совладал с эмоциями, но смотреть на него было по-прежнему тяжело: полностью бледный — ни кровинки в лице, взмокший от ярости, и белки глаз залило красным. Таким Тони я ещё не видела.

— Она поставила мне программу отслеживания, — глухо сказал Тони.

— Кто?..

— Катя. Я ставил такую же программу на телефон Грише, чтобы Катя могла следить за ним. У нас троих одинаковые телефоны. Купили по акции, потому что Гриша клянчил айфон на день рождения. Я подумал, хорошая мысль всем обновить аппараты. Не только же этому мелкому пиздюку ходить с навороченным гаджетом. К тому же по акции чуть ли не в два раза дешевле вышло. Показал Кате, как сделать так, чтобы Гришу всегда можно было найти по геолокации. Там надо подключить одну штуку. Ну, неважно… Короче, на мой аппарат она тоже подключила. Без моего ведома. Вот и учи на свою голову полезным примочкам…

— Получается, — рассуждала я вслух, — Катя всегда была в курсе, где ты?

— Да. Получается так. Чёрт…

— Но как она узнала номер квартиры и?..

— Не знаю, следила, наверное. Кто знает, до чего ещё она могла додуматься из ревности…

— Тони, — после долгой молчаливой паузы сказала я, — Катя говорила мне, что у тебя были другие разные любовницы. Это правда?

— Правда, — ответил Тони, закрывая глаза. Его голос стал совсем тих, будто потерял всю возможную силу. — Катя знала. Ну, как знала… Мы договорились, что раз у нас с ней ничего нет, то и нечего притворяться, будто мы храним друг другу верность. Она попросила только без подробностей — когда, с кем… По сути, у нас были уже свободные отношения. Вроде как семья, а вроде как и не мешаем друг другу, без упрёков. Никто из нас не хотел оставаться в одиночестве. И, честно, я не верил, что когда-нибудь найду кого-то, кто станет настолько значимым для меня, чтобы насовсем уйти из семьи.

— А почему ушёл?..

Тони повернулся ко мне и глянул то ли шутливо, то ли угрожающе исподлобья.

— Потому что встретил тебя, Лиз. Неужели непонятно?

Я растерялась. Мне было и лестно, и отчего-то тоскливо. Последнее чувство я понимала меньше всего, но оно, тем не менее, преобладало.

— Ты скучаешь по ним? — спросила я, кое-как справившись с гнетущим чувством.

— Иногда. Привычка — очень сильная штука, Лиз. Но я решил твёрдо и окончательно — что бы ни случилось, я уже не вернусь.

Ещё немного помолчав, я отложила цветы в сторону и обняла Тони. Он целовал мне руки. В ту секунду я поняла, что никого и никогда не любила больше, чем его. Может, и раньше у меня мелькала такая мысль, но принять её окончательно я смогла лишь в этот трагический и бесконечно счастливый день.

— Тони, я люблю тебя…

— И я люблю тебя, Лиз, как никого и никогда прежде…

Я пообещала себе, что больше не стану измываться над собственной душой, взвинчивая до предела и без того болезненные вещи. А Тони я пообещала, что постараюсь меньше плакать и не замалчивать гнетущие мысли.

В ответ он обещал мне пересмотреть график своих командировок и больше времени проводить со мной. Что пообещала он для самого себя, я не знаю.

Однако все три наших обещания исполнялись довольно скверно.

Меня часто накрывали слёзы, даже по пустякам. Тони не мог подолгу задерживаться дома, потому что его ждали дела. Он был поглощён расширением бизнеса и постоянно желал большего. Я радовалась его успехам, горевала вместе с ним из-за поражений, которые были неизбежны там, где есть какое-то движение. Я это понимала.

Каждый день Тони следил за курсами валют, за падением и взлётами цен на нефть, штудировал горы информации о заграничных поставках, о конкурентах, о рынках сбыта. Всё это составляло его мир.

Мой же мир существовал подле него, огорожено и неприметно. Я не могла похвастаться бурными успехами в карьере, но могла создавать уют в доме, куда Тони спешил, зная, что его там ждут верная Лиз и раздобревший Клаус.

Какое-то время мне вспоминался Катин визит. Я не спрашивала у Тони, а сам он молчал, но думаю, Катя после ещё как-нибудь пробовала вернуть утраченную связь. Как обстояли дела с бракоразводным процессом, я тоже боялась узнавать. Но хотя бы к нам домой Катя больше заявлялась.

Однажды я увидела неподалёку от подъезда какую-то девушку, ростом и фигурой напоминающую её. Это было в начале мая. Девушка мелькнула и исчезла за стеной здания, а я решила, что пора мне попить ромашку или пустырник на ночь, и, возможно, тогда всем станет намного спокойнее.

В начале июня мы отпраздновали с Тони полгода совместной жизни и его день рождения. Ему исполнилось тридцать четыре. В июле нас пригласила к себе Габи на празднование своего двадцативосьмилетия. Тони, наконец, познакомился с моей лучшей подругой, и оба остались в восторге друг от друга.

В августе Тони ненадолго отодвинул в сторону все свои дела, и мы полетели на Кипр. Солнечный остров принял нас как родных. Мы поселились на вилле в Лимассоле среди таких же вилл с бассейнами, в мандариновых садах и вечнозелёных пальмах.

На одной территории с нами проживало ещё несколько семей. Мы познакомились с белорусской парой, и по невероятному стечению обстоятельств глава семейства Олег Краснов тоже занимался печатным производством. У них с Тони нашлось множество общих тем, а я сдружилась с его супругой — Ольгой. Так, вчетвером мы провели почти весь отпуск, болтая, распивая местное вино, гуляя по рыбным ресторанам и катаясь на яхте.

Ещё в аэропорту мы с Тони взяли в аренду автомобиль. Я изо всех сил рвалась за руль, и Тони мне уступил. Мы уезжали на самые дальние пляжи, добрались даже до Ларнаки, что на другом конце острова, там чуть не угодили случайно на закрытую военную базу и после умудрились заблудиться в горах.

Все эти приключения, продлившиеся две недели, я вспоминаю с благодарностью и щемящим чувством чего-то безнадёжно утраченного. Но тогда кипрские горы казались по плечо, а Средиземное море — не выше колена. Мы были счастливы и влюблены, загорали, бегали в волнах, смеялись как одержимые до потери голоса.

И как-то вечером, когда мы стояли на балконе нашей съёмной виллы, с бокалами вина в руках, Тони подошёл и обнял меня крепко-крепко.

Красновы уже ушли. Мы были только вдвоём. Смотрели на звёздное небо, отражённое в бассейне, наслаждались ласковым тёплым бризом, пришедшим с моря.

Тони поцеловал меня в шею и спросил:

— Ты хотела бы здесь жить?

— Здесь? — не понимая вопроса, удивилась я. — Здесь — это где?

— Здесь, на острове. На Кипре.

— Даже не знаю… А почему ты спрашиваешь?

— Тут мягкий климат, тёплая зима, хорошая экология. Можно купить квартиру или такую же виллу за относительно небольшие деньги. Я узнавал. Прямым рейсом сюда — шесть часов дороги. Можно даже на выходные выбираться, если захотим. Иной раз в московских пробках больше простоять можно.

— Ты сейчас серьёзно? — я повернулась к Тони, чтобы прочесть его взгляд.

И никакой насмешки в нём не было. Тони понимал, о чём говорил. Более того — он, как всегда, уже всё решил.

— Пока с трудом могу представить, как это возможно, — сказала я, теряясь в мыслях.

— Значит, ты не против, — подытожил Тони. — Правда, для этого ещё придётся постараться…

Красновы улетали на пару дней раньше нас. Мы отвезли их в аэропорт. Тони и Олег обменялись номерами телефонов.

А по возращении в Москву я узнала, что Тони снова едет в Беларусь. Конечно, я не удивилась, но что-то насторожило меня в таком скором решении.

Ещё через два месяца, почти в мой День Рождения Тони пришёл с известиями, которые буквально выбили у меня почву из-под ног.

— Мы переезжаем в Минск.

— Что?.. — от неожиданности я почти свалилась на кухонную табуретку и открыла рот, чтобы произнести слова возражения, но никакие возражения уже не могли повлиять на то, что задумал Тони.

— Мы переезжаем в Минск, — повторил он. — Эту квартиру мы сдадим. Мой бизнес здесь вполне налажен, и я могу контролировать его на расстоянии. А в Минске я выкупаю у Краснова его типографию. Там огромные площади, и ещё есть куда расти. Можно поставить новейшее оборудование, начать производство этикеток и другой упаковки. Это очень прибыльно. И по сравнению с московской себестоимостью минская продукция будет почти копеечной.

— Но почему ты не можешь оставаться тут? — попыталась я хотя бы немного остановить надвигающийся Апокалипсис.

— Потому что там я ещё мало кого знаю. Мне нужно быть максимально рядом, на месте, понимаешь?

Тони опустился на колени подле моих ног и взял меня за руки, притянул их к себе. Он говорил с жаром, искренне, всем сердцем. Он убеждал, непреклонно и красноречиво. Но смысл его слов долетал до меня будто через мембрану, сквозь плотный туман начавшейся паники.

— Лиз, послушай. Это шанс, шанс поставить реальный большой, мощный бизнес. Краснов хочет уйти в другое направление, он не умеет вести печатные дела, не понимает, куда дует ветер. А я понимаю. Я собаку на этом съел. Мы разбогатеем, слышишь?

— Тони, ты ведь хотел купить квартиру в Москве…

— Да, но эти деньги я лучше вложу в новый проект. И тогда мы сможем позволить себе не только квартиру в Москве, но и дачу на Кипре. Как мы хотели, помнишь? Всё осуществимо. Но придётся недолго пожить в Беларуси, пока производство не встанет на ноги, пока всё не заработает так, как должно.

— Тони… мне страшно… Я никогда не была в Минске, я никогда не была в Беларуси…

— Мы будем вместе, — сказал Тони, умоляя, давя меня взглядом.

Взглядом, в который я влюбилась в первый же вечер в том джаз-кафе. Теперь в этом взгляде вновь неистово полыхали искры, а вернее — настоящий пожар. Он испепелял всё на своём пути, мог испепелить и меня тоже, если во мне не хватит смелости сказать единственное «Да».

И я сказала это, произнесла, согласилась. Другого выхода просто не существовало. Я никогда бы не смогла отговорить Тони. А расставание с ним обрекло бы меня на муки, что сам Ад Данте показался бы лучшим местом для отдыха.

В нашем доме, ставшим уже привычным, понятным и стойко ассоциирующимся с семейным очагом, мы отпраздновали и Рождество, и Новый Год. Отпраздновали в последний раз, потому что загадывать дальше, где и когда мы вновь укореним эти ощущения собственного дома, где будем наряжать ёлку и дарить друг другу подарки, не имело смысла. Наше будущее представало, окутанным в мантию неизвестности. И я боялась не самой неизвестности, я боялась потерять в тёмных коридорах трудностей будущего нас — нас как единое целое.

Перемены всегда влекут за собой трансформацию в каждой части бытия: будь то смена социального статуса, места работы, места жительства. А уж переезд в другую страну и одновременная смена всего вышеперечисленного должны были наложить такой отпечаток, какого я и представить себе не могла.

Тони заверял меня, что всё это — ерунда, ничего, в сущности, не поменяется. Однако он настоял, чтобы я отправилась в новую жизнь в качестве его невесты. Сделать нормальное предложение он до сих пор не мог. Но мог позволить себе преподнести мне кольцо, которое мы выбрали вместе в ювелирном магазине.

— Лиз Янсон, согласна ли ты стать моей спутницей и в горе, и в радости, в богатстве и бедности? — полушуткой вопросил Тони на глазах у невольных свидетелей нашей покупки.

Мы стояли возле витрины с украшениями, и в этот вечерний час нас кругом поджимали другие покупатели, пришедшие на новогоднюю распродажу.

— Согласна, — ответила я.

Продавщицы, молоденькие девчонки в одинаковых белых рубашках, сгрудились у прилавка. Пару минут назад они помогали мне выбрать кольцо из белого золота с алмазной насечкой в виде ажурных узоров и россыпью бриллиантов по всей поверхности металла. Продавщицы зааплодировали. Кто-то из покупателей охнул, кто-то сказал: «Как мило!». А мы с Тони просто улыбнулись друг другу.

Идя домой, я думала о том, что мой семейный статус вновь изменился. Я действительно почувствовала себя иначе и шла в каком-то полусне: машины, люди, дороги, светофоры — они мелькали ежесекундно, оглушали какофонией звуков, но слышала я лишь Тони.

Она говорил:

— Лиз, мы должны пригласить твою маму к нам на Новый Год.

Я уставилась под ноги. Асфальт блестел гололедицей. Я крепко держала Тони под локоть. Я держала под локоть своего мужчину. И хотела следовать рядом с ним везде и всюду, однако сердцу моему становилось тяжко при мысли о скором отъезде.

Я сказала:

— Да, конечно, пригласим.

И закусила губы, потому что давно сказала маме, что я вот уже год не одна, но кольцо, переезд в Минск, и главное — знакомство с Тони определённо станут для неё сюрпризом. Ведь мама всё ещё лелеяла мысль о моём воссоединении с Максом.

Когда мама вошла в квартиру, первый, кого она заметила, был Клаус. И, конечно, его обаятельная серая мордаха не могла не покорить мамино сердце. К тому моменту Клаусу уже исполнился год. Мы так и не кастрировали его, но определённая склонность к меланхолии делала его почти неуязвимым в отношении зова инстинктов. Он целыми днями грелся возле моего ноутбука, затем вместе со мной перемещался на диван, где я читала книги, лениво сопровождал меня в ванную или на кухню, и делался увлечённым и подвижным, только когда дело касалось еды. К гостям Клаус был равнодушен, но к маме подошёл сам и дался погладить.

Из комнаты появился Тони. Свежеподстриженный и благоухающий Dior Homme, он учтиво поздоровался с моей мамой.

— Мама, — сказала я, — это Тони. Мой возлюбленный. Я давно хотела вас познакомить.

Мама выпрямилась во весь рост, ещё раз внимательно оглядела нас и, кажется, заметила моё кольцо, по протестантскому обычаю украшавшее левый безымянный палец.

— Ингрид, — коротко представилась мама.

Мы были с ней похожи как две капли воды. Возраст едва угадывался на мамином лице, что иногда нас могли принять за сестёр. Привычки и характер мне достались больше папины, а мама в силу темперамента всегда оставалась подвижной и чуть порывистой. Но тут она замерла и не знала, что говорить.

Через несколько минут она всё же прошла в комнату, взглядом оценила готовую к празднеству нарядную ёлку и повернулась к нам, стоящим в дверях и не понимающим, к чему готовиться.

— А вы ещё не накрывали на стол? — невзначай осведомилась мама.

И мы с Тони, наконец, расслабились.

На прощание мама сказала мне лишь одну фразу, которую я слышала от неё уже множество раз, но сегодня она прозвучала как благословение:

— Илзе, самое главное для меня как для матери, чтобы ты была счастлива, а остальное — приложится.

Я поцеловала маму в напудренную щёку, ощутив солоноватый привкус на губах, но так и не поняла, кто из нас плакал — она или я, а может, обе.

Потому что мы уже обе знали, что нам предстоит разлука. Одно дело — не видеться подолгу, живя в одном городе, но зная, что всегда есть возможность приехать в любой момент. Надо только сесть на метро или поймать такси, и спустя полчаса-час расстояние будет преодолено. И совсем другое дело — разъезжаться по разным странам.

— Я буду скучать, — шепнула я маме.

— Я тоже буду скучать, — прошептала в ответ мама.

В феврале мы загрузили вещи в машину — все, какие смогли, отдали ключи от квартиры новым жильцам — семейной паре, которая приехала из Молдовы и работала у Тони в московской типографии, а после покатили в новую жизнь.

В Минск мы прибыли спустя сутки. Клаус плохо переносил дорогу, нервничал, подвывал из своего контейнера, а в незнакомом жилье ещё несколько дней никак не мог отойти от путешествия. И я бы сказала, что Клаусу дался тяжелее всех этот переезд, но не могла совсем не брать в расчёт себя. То, как переживала, перебарывала я тягостное чувство оторванности от привычного и во всём отлаженного мира, не шло ни в какое сравнение со всеми ранее пережитыми событиями.

Странно, что я почти не помню, как когда-то в восьмилетнем возрасте переезжала из Даугавпилса в Москву. Но помню, что трудности вызывала в основном школа. И то лишь потому, что я стремилась во всём поспевать и не разочаровывать маму оценками, но бедное знание языка и общая атмосфера среди одноклассников не способствовали этому. Однако дома, подле мамы я ощущала заботу и надёжность. Ощущала даже тогда, когда у неё начались распри с отчимом, и пришлось переселяться в другую квартиру. Мама всегда оставалась рядом. И теперь я понимала, что в любых обстоятельствах действительно важным является то, насколько рядом готов быть с тобой человек, которому ты вверяешь свою жизнь.

А со мной получилось так, что фактически единственным существом, кто действительно был рядом — сидел рядом со мной, лежал рядом со мной, спал рядом со мной, ел вместе со мной, был Клаус. Мы вместе тёрли пол и окна в новой квартире, готовили завтраки и ужины, приводили в порядок балкон, выходящий на южную сторону дома. Потому летом некуда было спастись от жары.

Дом-свечка из пятнадцати этажей стоял особняком на выделенной территории перед детской площадкой и небольшим сквером. Наша квартира находилась на одиннадцатом этаже. Вид открывался далёкий и светлый, ничем не заслонённый, и по весне я смогла наблюдать зеленеющие кроны деревьев и небо, с каждым днём обретающее всё более чистый цвет. Однако с приходом мая в квартире началось настоящее пекло.

Страдали и я, и Клаус, которому становилось дурно в его меховой шубе. Я не знала, что предпринять. А Тони был где-то далеко — в этом же городе, но совсем в ином измерении. И если раньше, я тосковала по нему пару дней в неделю, когда он уезжал в командировки, теперь тосковала по нему круглосуточно, несмотря на то, что он стал заметно меньше уезжать из Минска.

Тони ушёл с головой в становление нового производства. Я едва понимала, что у него там творится. Знала лишь, что Тони купил какие-то новые станки, что иногда они ломались, что случались сбои, и приходилось выбраковывать срочную продукцию, которую должны были поставить на следующий день, но были вынуждены работать всю ночь напролёт, чтобы успеть в сроки. Оттого Тони мог не прийти ночью, а приходя поутру или же вовсе через день, валился с ног и засыпал на сутки. Он не замечал ни меня, ни Клауса, ни то, что мы сделали перестановку в доме, повесили новые шторы, купили кондиционер и установили его в комнате, чтобы стало хоть немного легче дышать. Работа отнимала у Тони не просто всё время, она отнимала Тони у меня.

Поначалу я ещё худо-бедно получала какие-то известия о том, чем он занимается, но потом Тони совсем прекратил вводить меня в курс дела. За целый день он мог не проронить ни слова — ни по телефону, ни вживую. Я изредка видела слоняющуюся молчаливо по квартире серую тень, в которую превратился Тони, и боялась его о чём-либо спрашивать. А между тем эта серая тень становилась всё серее с каждым днём.

Тони был на работе в будни, по вечерам, ночью, в субботу, в воскресенье, в праздники, сутками. Тони уезжал в Москву — на машине, на поезде, на самолёте. Тони летел в Германию за новым оборудованием. Тони искал наладчиков, поставщиков, покупателей, рабочих на производство. Тони ругался с водителями фур. Тони пропадал в налоговой, в милиции. Тони лежал, будто живой труп, на кровати и пил виски. Тони был везде и всюду, только не со мной.

— Мы почти перестали разговаривать, — как-то пожаловалась я, когда Тони каким-то чудом выкроил целый день, чтобы побыть дома.

— Лиз, я столько говорю на работе, что иногда хочется просто помолчать.

Он обнимал меня и находился вроде бы тут, с нами — со мной и Клаусом, который уже стал воспринимать его скорее как внезапного, но всё-таки частого гостя. Однако я ловила себя на ощущении, что Тони не здесь, он до сих пор мыслями погружен в работу. Он вроде спрашивает, как у меня дела, но не слушает, когда я говорю ему, что закончила свой первый фэнтези-роман и хочу сделать на его основе целую самостоятельную серию.

— Что-то вроде саги о Гарри Поттере. Только моя главная героиня — девочка, и её компаньон — волшебный кот. Они вместе попадают в разные приключения, борются со злом, спасают других детей.

— Здорово, — ответил Тони.

Но даже не улыбнулся. Глаза его оставались пусты и безучастны.

— Расскажи мне, что у тебя происходит сейчас в типографии, — попросила я.

— Тебе это будет неинтересно.

— Почему ты так думаешь? Мне интересно всё, что связано с тобой…

— Лиз, — Тони подтянул меня к себе и поцеловал в лоб, — дай мне хотя бы один день не говорить о работе. Я устал.

— Хорошо, — вынужденно согласилась я.

И о работе мы больше не заговаривали, а вяло поддерживали диалог о каких-то отвлечённых вещах, но я понимала, что по-настоящему интересует Тони лишь то, чем занимается он. Будучи со мной, он всё ещё пребывал на производстве, размышлял о бумагах, о налаживании логистики, о методах продвижения и о сотне других вещей, без которых не существовал большой бизнес.

Я знала, что теперь под руководством Тони работали две сотни людей — около пятидесяти с российской стороны и в три раза больше с белорусской. Это были и рабочие, и складские сотрудники, и офисный персонал. Пару раз я побывала на его предприятии, и меня это повергло в настоящий шок. Мне было даже представить трудно, как Тони руководит всей этой живой махиной из людей и машин, как умудряется помнить всех по именам, как его телефон выдерживает сотни звонков в сутки. У меня даже от мыслей об этом закружилась голова. А Тони вращался внутри созданного им аппарата как единственный и незаменимый связующий механизм. Отвлечь его на иное общение не представлялось возможным, потому что каждую минуту кто-нибудь звонил или подлетал лично, чтобы о чём-нибудь спросить, уточнить, узнать, посоветоваться. Я чувствовала себя лишней в этом муравейнике. И мой Тони всецело принадлежал этому муравейнику, но больше нисколечко не принадлежал мне.

В сентябре случился какой-то обвал. Я понятия не имела, с чем он связан. А Тони стал жить фактически на два города. Хотя для меня это сложно было назвать жизнью. На три-четыре дня Тони уезжал в Москву, затем ещё три-четыре дня его можно было застать в Минске, затем он мог укатить на день в Могилёв, где находился большой склад материалов для печати, а оттуда — опять в Москву. Самолётом в Берлин, самолётом в Варшаву, самолётом в Киев, в Новосибирск, в Самару…

К Рождеству ситуация стабилизировалась. Мы смогли в относительно спокойной обстановке отпраздновать вторую годовщину и двухлетие Клауса. В качестве подарка я попросила только об одном: пусть приедет Габи. И моё желание сбылось.

Мы с Тони встретили Габриелю в аэропорту, и по дороге домой в машине Габи смогла лично убедиться, что я нисколько не преувеличиваю насчёт вовлечённости Тони в свой бизнес: он без остановки принимал звонки, совещался, ругался, улаживал какие-то вопросы. Мы смогли поужинать втроём в ресторане, но затем Тони оставил нас с Габи наедине, а сам улетел дальше по делам.

— А чего ты хочешь, Илзе? — спросила Габи на моё потерянное лицо, когда Тони, чмокнув меня на прощание, извинился и вышел из-за стола. — Он крутится, как может. Не думаю, что ему легко поддерживать такой ритм.

— Ему нелегко, — сказала я. — Но у меня складывается ощущение, что бизнес для него важнее, чем я, чем наша семья, понимаешь?

— Понимаю. И думаю, что ты неправа, — строго ответила Габи. — Все мечтают выйти замуж за миллионеров, но мало кто хочет проходить всё то, что, собственно, ведёт к миллионерству. Да, здорово прижиться на всём готовеньком, но если человек поднимается фактически с нуля…

— Я никогда не мечтала выйти замуж за миллионера, — перебила я. — Я хотела нормальной семейной жизни. Завести детей, сажать цветы на подоконнике…

— Ну, так сажай, — развела руками Габи. — Тебе что, запрещают?

— Я хочу вместе, как ты не можешь понять? Вместе с Тони, а не отдельно, где-то там в сторонке от него и без его участия.

Габи покачала головой.

В этот вечер мы словно находились по разные стороны баррикад, и каждая из нас не могла достучаться до противоположной стороны.

— Заведите ребёнка, — посоветовала Габи. — Нет, серьёзно, почему нет? Может, тогда Тони станет более внимательным, а у тебя закончится время скучать по нему.

— Мы говорили об этом, — призналась я. — Тони не против детей в принципе, но не хочет их сейчас. Он считает, что для этого нужно «встать на ноги». Но у меня такое чувство, что «вставание» будет продолжаться бесконечно. Никогда не наступит такого момента, что Тони скажет: «А вот теперь уже достаточно». Он будет хотеть ещё, ещё, больше, дальше, выше, сильнее…

— Потому что он деятельный человек, — объясняла мне Габи, а мне лишь хотелось махнуть на неё рукой.

Я надеялась, что хотя бы лучшая подруга поймёт меня, поддержит, разделит мою горечь. А она защищала Тони, смотрела на него как на божество. Они даже ухитрились шутить друг с другом в машине и смеяться над общими хохмами. В то время как я, сгорая от ревности, сидела с ними рядом и не могла вспомнить, когда в последний раз Тони при мне так живо смеялся.

Помнила только, как я плакала в одиночестве бессчётное количество дней и ночей, как пыталась достучаться до Тони и донести ему, насколько мне его не хватает. Помнила, как ссорились, как он или я хлопали дверьми, как мирились на кровати, а потом я снова рыдала, потому что Тони пора уходить. Он даже прекратил утешать меня. Просто оставлял одну и, когда возвращался, я уже остывала, точнее, слёзы заканчивались и больше не могли литься.

— Габи, я так больше не могу… — едва снова не разрыдавшись, сказала я подруге.

— Возьми себя в руки, дорогая, — отрезала Габи. — Строй свою карьеру. У тебя же получается. И, в конце концов, допиши уже свой роман.

— Какой? — вскинулась я от неожиданности, будто меня укололи иглой в болевую точку.

— Тот, который «Не мы». Сейчас такой период, что каждый из вас должен занимать себя своими делами.

— А какой в этом смысл? Тони — отдельно, я — отдельно. И что у нас общего?

Габриеля долго глядела мне в глаза. Она словно хотела пожалеть меня, вразумить меня, погладить по голове и сказать: «Какая же ты дура, Илзе…».

Но Габи произнесла то, чего я совсем не ожидала:

— Общего у вас то, что вы любите друг друга.

— По-моему, этого мало…

— По-моему, — ввернула Габи, — это всё, что у вас было с самого начала. Иначе бы ты давно прекратила эту связь. Я неправа?

К сожалению, Габи была права.

Права настолько, что мне захотелось ударить её за такую правоту. Отныне я пожелала, чтобы Гариеля уехала как можно скорее. Но Габи провела в Минске вместе со мной ещё целую неделю и улетела только под Новый Год, чтобы встретить его с Вовой, который уже места себе не находил после их очередной ссоры.

За эту неделю мы втроём сходили в Большой театр Беларуси. Наверное, это была первая культурная вылазка со времён, как мы с Тони переехали в Минск.

И я опять ревновала. Ревновала из-за того, что Габриеля взяла инициативу в свои руки — сама выбрала и купила билеты, сама настояла, чтобы Тони непременно выкроил время, хотя я убеждала Габи, что Тони ни за что не пойдёт. А он в итоге пошёл. Вот так, просто.

Мы гуляли по вечернему городу. Эти двое смеялись как ненормальные. Я тоже улыбалась, но думала лишь о том, что хочу уничтожить Габи. И когда она уехала, первым делом я закатила Тони скандал.

— Лиз, ты с ума сошла? — орал он на мои обвинения в заигрываниях с моей лучшей подругой. — Ты сама хотела, чтобы она приехала!

— Да, но откуда мне было знать, что ты станешь её клеить?!

— Лиз, это ни в какие ворота не лезет! Мы всего лишь принимали гостя!

— Ты так усердно её принимал, что чуть не залезл ей в лифчик!

— Прекрати пороть чушь!

— Да я своими глазами видела, что вы ржали как кони!

— А что, мне надо было ходить с кислыми щами, как ты?!

— Ах, у меня ещё кислые щи вместо лица?!

— А как ещё можно назвать твою вечную хандру?!

— Раз я такая фиговая, что ж ты со мной живёшь? Также, как с Катей — из жалости?!

— Хватит вспоминать Катю!!!

— А как я могу её не вспоминать, если она до сих пор тебе фактически жена, а я нет?!

— Мы разводимся! И ты об этом знаешь!

— Вы уже год разводитесь!!! Может, ты просто не хочешь никакого развода?!

— Ты совсем сбрендила?!.

Новый Год мы провели по разным комнатам.

Благо, в квартире их было две. В одной оставалась я с Клаусом. Во второй Тони пил виски.

Наутро, когда он страдал тяжелейшим похмельем, а я не могла спокойно смотреть на его страдания, мы помирились. И пока Тони, вымотанный и похудевший практически до голых костей, спал у меня на груди, я молилась, чтобы его бизнес рухнул. Он бы убил меня за такие послания к богу, но я ничего поделать с собой не могла. Я ругала себя и продолжала усердно молиться.

Кажется, бог не остался в стороне от такого усердия. В феврале на производстве вышли из строя сразу несколько машин. Это привело к серьёзным потерям. Тони был вынужден платить огромные штрафы, его работники устроили забастовку из-за несвоевременной выплаты зарплаты.

Теперь Тони невозможно было взглянуть без жалости. Он не ел, не спал, не разговаривал со мной, однажды наорал на Клауса из-за того, что тот скинул со стола его телефон.

Апокалипсис, который был предвещен мной ещё при первом упоминании о переезде в Минск, наконец, наступил.

До апреля Тони ещё как-то держался. Но выправить положение ему полностью не удавалось. И пришлось продать машину.

Вечером после продажи Тони пришёл домой пьяный настолько, что еле держался на ногах. Он попытался изобразить страсть, но я чувствовала лишь отторжение к нему, и никакой страсти не вышло. Тони ластился, а я отодвигалась прочь. К нам полез Клаус, и я переключилась на него.

Ночью, когда мы кое-как улеглись спать, я обнимала уже не Тони, а Клауса.

Утром я не обнаружила в доме ни одного из них.

Я обыскала все углы, все щели, все самые укромные места. Звала, звала, звала. Выла в потолок.

— Тони! Что ты с ним сделал?! — заорала я в трубку.

— С кем? — удивился Тони. — Лиз, прекрати орать, мне сейчас некогда.

— Где Клаус?!

— Я откуда знаю? Ты же с ним целыми днями обнимаешься.

— Где Клаус?! — я едва не сорвала голос, когда кричала это в уже потемневший экран смартфона — Тони скинул вызов.

Я снова взялась за поиски. Вновь всё проверила, прощупала, прорыскала. В отчаянии я бросилась на балкон, хотя уже была там и обшарила каждый сантиметр, несмотря на то, что Клаус никак не мог выскочить туда сам — дверь на балкон утром была заперта.

Но тут я заметила, что одна из центральных оконных створок неплотно прижата. В неё задувал ветер, сильный и порывистый в этот день. Если створка и была прежде распахнута полностью, её могло прибить обратно к раме ветром.

Когда я её распахнула, налетевший порыв буквально выдрал у меня из ладоней ручку. Стекло ухнулось о раму, раскрывая окно настежь. А я подошла к проёму и глянула вниз.

Клаус лежал на асфальтовой дорожке, прямо под балконом.

Не помня себя, я вылетела из квартиры, добежала до него, схватила на руки. Он ещё дышал, но слабо, и из пасти хлестала кровь.

Вся в слезах и перемазанная кровью, я принесла Клауса домой. Он умирал на моих глазах. Всё четыре лапы поломаны, между ушами — спёкшая открытая рана, обрамлённая оторванной с кожей шерстью, слипшейся в багровые липкие комья. Клауса дёргало в предсмертных конвульсиях. Я рыдала.

Рыдала и тогда, когда стихли последние признаки жизни, но я продолжала обнимать ещё тёплый серый комочек, бывшей мне единственной поддержкой здесь, моим единственным смыслом, моей единственной отдушиной.

Тони пришёл рано в тот вечер. Он застал меня на кровати с окоченевшим Клаусом. А я будто окоченела вместе с ним и не хотела больше никуда двигаться.

— Лиз…

Тони смотрел на два трупа и ничего не мог сказать.

А я сказала, каким-то не своим, потусторонним голосом, чисто механически, будто давно записанный машиной автоответчик:

— Он упал с балкона. Окно было открыто.

— Лиз…

Тони подполз ко мне на коленях.

— Ты курил утром на балконе? — спросила я без всякой интонации, лёжа с открытыми глазами.

— Да, — ответил Тони. — Но я не видел, как он выскочил… Я…

— Ты не закрыл окно.

— Лиз, я не знал. Я… я просто спешил. Может, и правда не успел закрыть…

— Ты убил его.

— Нет, Лиз. Нет. Я… я не мог…

— Ты убил его!!! — заорала я изо всех сил.

Я бросилась на Тони. Била его, продолжая кричать, душимая слезами, убитая горем.

— Ты убил его!!! ТЫ УБИЛ ЕГО!!!

Тони почти не защищался. Он сносил все мои удары и только повторял: «Лиз, я невиноват… Я не хотел, Лиз… Я не знал… Я не видел…»

Мы похоронили Клауса в картонной коробке из-под обуви. На похоронах присутствовали я, Тони и пустота, которая осталась мне теперь после того, как жизнь отобрала у меня одного из самых лучших, самых преданных моих друзей.

— Лиз, если хочешь, мы заведём нового кота, — сказал Тони, когда мы вернулись с похорон в квартиру.

Он надеялся меня утешить своим предложением. Но только лишний раз убедил, что никакие слова и поступки уже не смогут вернуть мне прежнего счастья.

— Нет, — сказала я. — Завтра я уезжаю в Москву.

— Что?! — Тони подлетел ко мне, схватил за плечи. — Нет, Лиз, ты не можешь!..

— Могу. И уезжаю.

Я холодно вывернулась из его рук, пошла собирать вещи.

— Лиз, ты можешь вот так всё бросить! Лиз, так нельзя! Я, наконец, получил развод! Теперь мы сможем нормально пожениться, Лиз! Я хочу быть с тобой! Я люблю тебя!!!

— Меня больше это не интересует. Живи, как хочешь.

— Нет, Лиз! НЕТ!!!

Тони пытался мне помешать, выдирал вешалки из рук, кричал, умолял, плакал, клялся в любви. А я ничего не чувствовала в тот момент. Ни любви, ни страха, ни сожаления.

— Лиз, пожалуйста, одумайся! Я прошу тебя!

Я упаковала чемодан, заказала билет. Сняла с руки кольцо и оставила его лежать на полке последним воспоминанием о нашей погибшей семье.

Утром я вызвала такси, чтобы отправиться на вокзал. Стоя на пороге и оборачиваясь к Тони в последний раз в этой проклятой минской квартире, я произнесла то, что хотела сказать ему уже очень давно:

— Если ты любишь меня, возвращайся ко мне. Я буду ждать, сколько смогу. Я люблю тебя, Тони. Но здесь я оставаться больше не в силах. Этот город так и не стал мне домом.

— Это жестоко, Лиз, — сказал Тони, неспавший всю ночь и всё утро моливший меня на коленях передумать, не уезжать, не бросать его. — Я не могу просто оставить свой бизнес. Ты это знаешь. Я должен быть здесь. Прошу, выходи за меня. А когда всё наладится…

— Тогда и приезжай, — закончила я вместо него и вышла за дверь.