Тополиный пух: Послевоенная повесть

Глава XI

Перестав ездить к Павлу Андреевичу, Сережка почувствовал, что ему чего-то не хватает. Мир, с которым он познакомился, а вернее еще только начал знакомиться, неожиданно захлопнул перед ним дверь. Жизнь вновь стала однообразной. Может, по этой причине чаще теперь вспоминалось Никольское — обыкновенная деревня, в которой живут его дед и бабушка, и в которой ему так все хорошо знакомо, и о которой Сережка столько узнал за эту зиму от Павла Андреевича.

Хотелось взглянуть на Никольское другими глазами, подойти к дому священника, а главное, к тому сараю, где прятался партизан, встретить Васятку. Правда, время отодвигало воспоминания о тех событиях, которые происходили в Никольском в войну. Иногда даже казалось, что не было там никогда ни немцев, ни партизан. Но Шурка возвращал все. «Ведь Шурка был? Был! А значит, и партизаны были, и немцы были…»

Сомнения исчезали окончательно, когда он вспоминал бабушку. «А здорово она ответила тогда Ольге: «Что? Коровушку свою потеряла? А у нас у всех теперь нет уж коровушек-то… Немцы, дружки твоего батюшки, увели…» И не побоялась же ведь… Вот бабушка!.. Но Павел Андреевич говорил, что ни Ольга, ни ее отец не предатели. Но кто же тогда предал?»

Теперь Сережку никто ни о чем не просил думать, не просил вспоминать… А он так уже к этому привык.

Ложась спать и долго ворочаясь в постели с закрытыми глазами, пытался вернуться к этим, переполнившим его до краев, Никольским событиям, представить себе детали, которые, по его мнению, обязательно должны были быть, но о которых почему-то забыл сказать художник. Однако, вспоминая, он думал: «Зачем все это? Ведь Павел Андреевич меня уже больше не рисует…»

Не радовало ничего, даже майское солнце не тянуло на улицу. Хотелось опять быть с художником. И хотя, расставаясь с Сережкой в тот вечер, Павел Андреевич взял с него слово, что он будет к нему приезжать в свободное время, Сережка не ездил — звонил только по телефону.

Опустив как-то в автомат монетку и набрав номер, который помнил наизусть, он услышал голос Веры Николаевны.

— Как у тебя дела, Сереженька? — обрадованно начала она. — Что нового? Как успехи?

Сережка хотел уже было что-то ответить и даже открыл рот, но она перебила:

— А чего к нам не приезжаешь? К экзаменам готовишься? Сейчас… Подожди… Вот Павел Андреевич подошел…

И она передала ему трубку.

Через секунду художник уже обстоятельно расспрашивал Сережку, поинтересовался, как чувствует себя мама, а потом сообщил, что они уезжают.

— Уезжаете? Куда?

— В Загорск. Все в тот же Загорск, Сережа. Так что завтра запрягаю свою железную лошадку, — так называл Павел Андреевич «опель-адмирал», — и еду… Но ненадолго, правда… До конца месяца… А ты молодец, что позвонил…

Услышав об отъезде Павла Андреевича, Сережка сник. Ему показалось, что художник бросает его второй раз. Только теперь уже не на время, а навсегда.

— Приеду, сразу же встретимся, — говорил Павел Андреевич, как бы успокаивая Сережку. Ну, ты только давай это… К экзаменам хорошо готовься… Понял?

— А можно я вас провожу?

— Так я утром уезжаю… Утром в девять часов… Ты в школе будешь…

— Мы завтра не учимся, — соврал Сережка.

— Не учитесь? Почему?

И Сережка соврал дальше:

— Завтра у нас консультация… Велели к двенадцати приходить.

— Вот как? Ну что же? Коль так, тогда приезжай… К двенадцати в школу ты успеешь…

Никакой консультации у Сережки назавтра не было, а были обыкновенные уроки, которые, как всегда, начинались в половине девятого. Но расписание консультаций им уже сообщили. Это-то и помогло Сережке соврать. «А куда завтра деть портфель? Не ехать же с ним к художнику — он тогда все поймет…» И Сережка вспомнил о Кольке.

Не заходя домой, он позвонил к нему на квартиру. На его радость, дверь открыл сам скрипач.

— Сережа? — замигал мальчуган глазами и вышел на лестницу. — Ты что?

— Сможешь завтра у себя мой портфель затырить? — перешел сразу же к делу Сережка, но тут же поправился: — Спрятать…

Слово «затырить» вернуло его к Японцу, к тому дню, когда тот отдавал ему часы. В последнее время Сережку в жар бросало: как далеко могла увести его дружба с вором. Японца недавно осудили, дали пять лет, Вальке-мушкетеру — год условно, но даже не в этом дело.

— Сможешь? — повторил Сережка.

— А зачем?

— Зачем? Зачем? — поморщился он. — Надо! Вот зачем…

Отказать Сережке Колька не мог.

— Спрячу! Конечно, спрячу… — заторопился мальчик.

— Но только никому не говори. Понял?

— Понял… А когда портфель принесешь?

— Завтра… Утром… До школы… А мать твоя дома будет?

— Нет! Что ты! Она рано уходит…

— В восемь я приду сюда, — Сережка повернул уже было уходить, однако почувствовал, что не спросил у Кольки что-то важное, а главное, не поблагодарил, что ли, за готовность помочь… Хотя Сережка был, конечно, далек от того, чтобы говорить Кольке спасибо или какие-то еще там слова — не принято это среди ребят, но недовольство собой осталось. Все-таки с Колькой, с младшим, надо бы быть повнимательнее. И Сережка спросил: — Ну а у тебя как дела?

— Ничего… — встрепенулся Колька. — Вот только скрипки теперь нет… Скоро у меня в музыкальной школе экзамены…

— А вы там тоже экзамены сдаете? — удивился Сережка.

— А как же! Еще какие! — вздохнул Колька — Мне каждый день сейчас нужно играть, и много, а скрипки нет… В школе мне дают казенную, а домой, говорят, брать нельзя… Я в школу заниматься хожу…

Он посмотрел на Сережку, словно ждал от него какого-то совета, а потом вздохнул еще раз.

— У мамы нет денег на скрипку. Ах, и как я тогда ее за сценой оставил…

Сережке опять стало жалко Кольку, и он опять посетовал, что у него нет денег. «А так купил бы ему скрипку. Купил бы и подарил… А то вон как он переживает, вздыхает даже…»

Дома Сережка все-таки подумал: «Как же будет потом, когда я завтра прогуляю школу? Может, сказать, что заболел? Не поверят… Что же тогда?»

Он так ничего и не придумал.

Солнце уже клонилось к закату. Сережка стоял на балконе, смотрел на тополя сверху и не видел их стволов — все закрывала зеленая масса листвы. Отсюда, с пятого этажа, листва казалась совсем безмолвной, лишь только переливалась в отсветах заходящего солнца. А солнце плавало в облаках огненным шаром. «В тучу спускается», — заметил про себя Сережка и вспомнил бабушку, которая всегда говорила: «Если солнце садится в тучу — будет завтра дождь». А интересно, будет ли дождь завтра?

Назавтра дождя не было. — Как они и договорились, Сережка подошел утром к Колькиной квартире. Дверь в ней была приоткрыта, и тут же в щель просунулась рука, а потом показался и сам Колька:

— Давай… — тихо произнес он и, схватив у Сережки портфель, пошел прятать его в ванную. Сережка остался ждать.

«А хорошо, если бы никто не заметил, что я иду без портфеля», — размышлял он.

Когда они с Колькой вышли из подъезда, им навстречу катила коляску Лисянская. «Ну, вот еще! Нина Львовна тут топчется!» Однако Нина Львовна не обратила на них никакого внимания. Выйдя со двора, Колька повернул в школу, а Сережка направился в сторону большой улицы.

…Когда чемоданы уже лежали в машине и все было готово к отъезду, Вера Николаевна спохватилась:

— Зеркало забыла. Хотела взять и забыла…

Она еще раз порылась в своей сумочке и передала ее Сережке.

— Подержи. Я сейчас… Быстро…

И Вера Николаевна заторопилась к подъезду.

Павел Андреевич открыл капот, что-то проверил, трогая руками промасленные детали, а потом, сильно хлопнув, закрыл его.

— Не суеверный я, Сережа, а в приметы верю, — сказал он. — Дороги не будет…

— Почему? — удивился Сережка.

— А вот видишь, Вера Николаевна вернулась.

Сережка, и раньше, кажется от бабушки, слышал, что когда кто-нибудь уезжает и вдруг, забыв что-то, возвращается, то путь может быть несчастливым. Теперь тревога передалась и ему. «А вдруг и вправду что-то случится?»

Вышла Вера Николаевна.

— Я готова, — громко объявила она.

— Я тоже, — ответил ей Павел Андреевич и подошел к Сережке. — Ну, будь здоров… Да, — вспомнил он. — Я хочу тебе оставить наш адрес в Загорске.

Павел Андреевич достал записную книжку, похожую на фабричный пропуск, который Сережка не раз видел у матери, и начал писать.

— Вот, — протянул он ему листок. — Письмецо мне напишешь, как живешь, как дела. И вообще — пиши. Не пропадай. А мы тебе будем отвечать. И большой привет маме. Обязательно передай — не забудь.

Он пожал Сережке руку, а Вера Николаевна, снова порывшись в своей сумочке, вытащила оттуда плитку шоколада:

— Вот, Сереженька…

— Что вы! Не надо!

Сережка даже отступил назад, но она успела положить шоколад в верхний карман его рубашки.

Машина отъехала.

В милиции ему не верили.

— Врешь ты все, парень, — говорил лейтенант, вперив проницательный взгляд в Сережкины глаза. — Говори честно!

— Я говорю.

— Ну, что ты говоришь, я это уже слышал.

Лейтенант был молоденький. Казалось, сними с него форменную гимнастерку, и ничего не останется от его строгости. С розовыми пухлыми щеками и кругленьким подбородком он будет похож на какого-нибудь спортсмена из юношеской команды или просто на ученика выпускного класса.

Однако долго рассматривать лейтенанта Сережке не пришлось.

— Выворачивай карманы! — услышал он его голос. Сережка вывернул. На стол выпали платок, плитка шоколада, бумажка с адресом, который дал ему Павел Андреевич, и… кольцо.

— Ого! — лейтенант осторожно взял в руки колечко. — Бриллиантовое, — определил он сразу же. — Как горит!

На всех присутствующих в комнате это произвело впечатление. Все вроде даже забыли, почему они здесь находятся — кто по работе, а кто по другим причинам, — и двинулись с места. Дежурный покраснел еще больше. Ему никогда не приходилось держать в руках бриллиант. «Сколько же оно стоит? Тысячу? Две?..»

Он долго вертел кольцо, любуясь как бы впаянными в камень огоньками, даже попытался надеть его на мизинец, причмокивая от удивления.

— Да ты, парень, я вижу, работаешь с размахом… Камешками промышляешь, — серьезно заметил он. — Ну и востер! Так откуда у тебя колечко? Давай, дружок, рассказывай, выкладывай все по порядку.

Сережка рассказал.

— Ладную историю придумал, — хмыкнул лейтенант. — Но не верится мне что-то…

— Как хотите.

— Ну, ладно! Это мы сейчас проверим.

Лейтенант пододвинул к себе один из стоящих на столе телефонов и снял трубку. Через несколько минут он уже разговаривал с московским отделением милиции, на территории которого жил Сережка. Было плохо слышно, и лейтенант почти кричал в трубку. Он даже встал, полагая, что так будет лучше говорить. По его вопросам Сережка понял, что рассказывают дежурному о нем не самое хорошее. Так оно и было. Повесив трубку, дежурный с каким-то нескрываемым удовольствием посмотрел на Сережку и произнес:

— Известный ты, оказывается, хлопец в своей милиции… И кличка у тебя есть. Пират!

«Пират! — встрепенулся Сережка. — А откуда они знают там, в милиции?»

Лейтенант помолчал, а потом, глубоко вздохнув, сказал:

— Большими делами, значит, занялся, Пират!.. Вокзалами, поездами…

— Ничем я не занялся, — перебил его Сережка, но дежурный его не слушал. Он продолжал свою речь, а потом как бы сам себе задал вопрос: «Что же мне с тобой делать?»

— Не хитри, не хитри, парень, — посоветовал кто-то Сережке из находившихся в дежурке. — Расскажи лучше все как есть. Ведь все равно узнают… Не такие пытались врать.

— А я не вру! Не вру! — почти закричал Сережка. — Вы вызовите Павла Андреевича, Веру Николаевну. Они расскажут вам… У вас же есть их адрес!

Лейтенант начал колебаться. «Может быть, действительно, все так, как он говорит? Хотя нет… Не может быть!» Однако другого выхода нет. Надо искать художника, и дежурный, подойдя к открытому окну, крикнул во двор:

— Исаев! А ну, быстро смотай по этому адресу. Художник там должен быть один из Москвы. Вези его сюда к нам. Скажи, история вышла с Тимофеевым, Сережей Тимофеевым…

И он передал милиционеру через окно бумажку с адресом.

Фыркнул мотоцикл. Заглох. Потом, коротко взорвавшись, отъехал.

Рассматривая потолок, Сережка сидел, будто ему взвалили на плечи тяжелые мешки. Никто ни о чем его не спрашивал, и даже казалось, о нем забыли. «А не убежать ли? — мелькнула мысль. — Дверь рядом. Но куда?!» Он ничего не знал здесь в Загорске. «Вот, если…» Сережка не успел дофантазировать, потому что в дежурке появились Вера Николаевна и Павел Андреевич.

— Сережа! — почти вместе произнесли они. — Ты как здесь оказался? Что случилось?

С ними был еще какой-то мужчина. «Это, наверно, и есть его друг», — подумал Сережка.

— Не ваша ли вещичка? — подвинул лейтенант на столе кольцо.

— Мое! — удивилась Вера Николаевна. — Но как? Откуда оно у вас?

Вера Николаевна открыла сумочку, словно хотела убедиться, что кольца там нет. Потом снова закрыла ее и растерялась окончательно. А лейтенант до деталей восстановил в памяти историю, которую рассказал ему Сережка. Он даже представил, как зажмурился подросток от неожиданности, когда увидел кольцо.

И это действительно было так.

Уже когда Павел Андреевич и Вера Николаевна уехали, Сережка достал из кармана плитку шоколада. Неожиданно его пальцы нащупали что-то твердое. «Что это?» Он подставил ладонь и осторожно потряс шоколад. На руку упало кольцо. Сережка посмотрел в сторону, куда поехал «опель-адмирал», но его уже не было видно. Тогда он побежал, надеясь, что еще увидит машину. Куда там! «Надо ехать в Загорск! — сразу же решил он. — Адрес есть. Найду! Правда, нет денег… Но ничего. Доеду и без билета». Но вот не доехал — перед самым Загорском контролеры задержали и привели в милицию.

…Но никакое воображение не могло рассказать лейтенанту о мучительных Сережкиных сомнениях.

Уже когда поезд тронулся, Сережка подумал: «А зачем ехать? Зачем отвозить кольцо?» Перед глазами встал Колька, сломанная скрипка, вот кому бы помочь! «Зачем ехать? — повторил он опять про себя. — А не сплавить ли кольцо и не купить ли Кольке скрипку? Вот малец обрадуется… Ведь денег хватит. Даже, наверно, останется… Кольцо-то драгоценное…» Он дотронулся до него в кармане, вытаскивать не стал. Испугался, видимо, что кто-то увидит. Сережка размышлял долго. Сомнения скребли душу, как котята на печке. Соблазн наступал. А потом ему почему-то припомнился Шурка, Павел Андреевич и его долгие рассказы о пареньке… Мысли о продаже кольца отодвинулись, и он довез его до Загорска.

Когда вся эта история была восстановлена, Вера Николаевна не удержалась. Она громко стала благодарить Сережку, пылко восхищаясь его честностью и повторяя:

— Молодец! Хороший ты человек, Сережа… Очень хороший…

— Нет! — внезапно мотнул головой Сережка. — Нет! — И, кто знает, что подтолкнуло его в эту секунду, выпалил: — Я хотел продать ваше кольцо…

В дежурке сразу же стало тихо. Наступила какая-то всеобщая неловкость. Захотелось моментально забыть то, что сказал Сережка, не поверить ему, крикнуть, что это не так и что он это все придумал. Но это была правда, и о ней сказал сам Сережка.

Первым нашелся лейтенант:

— А штраф, граждане, все-таки придется заплатить за бесплатный проезд вашего знакомого, — улыбнулся он, пытаясь переключить мысли всех присутствующих, и тотчас же сделался серьезным, давая понять, что он не шутит.

— Штраф?.. Конечно, конечно, — заторопилась Вера Николаевна, снова открывая свою сумочку.

О том, чтобы Сережка возвращался в Москву один на электричке, они не хотели даже слушать.

— Я отвезу тебя на машине, — сказал Павел Андреевич и категорично пресек всякие Сережкины возражения. — Отвезу, и все!

— Может быть, сначала Сережка отдохнет у нас, пообедает, — предложил мужчина.

— Нет, нет, — запротестовал Сережка. — Мне надо в Москву… У меня же сегодня консультация…

Павел Андреевич понимал, что по-другому поступить Сережка не мог. Не окажись кольца в сумочке, подозрение пало бы на него. Нет, они, конечно, не захотели бы верить в то, что Сережка взял кольцо. Но куда же тогда оно могло деться, ведь единственный человек, который держал сумочку в руках, был он? Понимал это и Сережка.

Они снова, как и прежде, сели вдвоем в старенький «опель», и Павел Андреевич нажал на газ.

За окнами замелькали строения старого подмосковного городка. Дома были небольшие, в основном двухэтажные, и стояли совсем вплотную друг к другу, почти не отделяясь проездами и переулками.

— Троице-Сергиева лавра… — заметил Павел Андреевич, увидев, что Сережка не без интереса смотрит на монастырские купола. — Начали строить ее в пятнадцатом веке…

Художник хотел еще что-то рассказать Сережке о лавре, он тот перебил его:

— А правда, что кольцо бриллиантовое? — спросил он.

Павел Андреевич даже не сразу понял вопрос и потому немного помолчал.

— Да, настоящий бриллиант… — ответил он после паузы. — А знаешь, что это за кольцо, Сережа?

Художник легко повернул влево руль, объехал впадину.

— Это Ольгино кольцо… В конце нашего разговора тогда в больнице она вытащила из-под одеяла руку, сняла с пальца кольцо и, протянув мне, сказала: «Возьмите. Я вас очень прошу. Это кольцо из России. И я хочу, чтобы оно снова вернулось туда, в мою Россию… Ведь я скоро все равно умру…» Я пытался ее успокоить, не брал кольца, но она настаивала: «Возьмите. Это единственная просьба вашей соотечественницы. А еще и это возьмите…» Она достала из-под подушки деревянную табакерку, положила в нее кольцо и протянула мне. «Это последняя память о том партизане, может, там, на родине узнают имя этого человека…» Табакерка-то меня и убедила взять и кольцо вместе с ней. И я взял. А ночью Ольга умерла.

— А что за табакерка? — заинтересовался Сережка.

— Как, ты ее не видел у меня в студии? Ну в общем-то обычная табакерка, кустарное изделие начала века. Липовая коробка, на ней накладка перламутровая, голубки целуются. Ничего особенного. Но эта скромная вещь, Сережа, реликвия. Когда-нибудь по всей стране музеи будут памяти партизан, рядовых солдат войны.

Но последних слов Сережка не слышал. Взгляд его стал серьезным, сосредоточенным. «Голубки? Да ведь у деда на табакерке тоже были голубки… Были!.. Были?.. Ну и что? Мало ли одинаковых вещей бывает?.. Надо посмотреть, самому посмотреть…»

Сережкина задумчивость удивила художника. Очень он пожалел, что в руках у него руль, а не угольный карандаш. Вот оно то состояние, которого он так долго добивался от Сережки и заставал его лишь в недолгие секунды.

— Павел Андреевич! — прервал Сережка установившееся молчание. — А можно сначала к вам в студию на табакерку посмотреть?

В этой просьбе Павел Андреевич отказать не мог. И прибавил газ. Высокий зеленый лес по обеим сторонам дороги рванулся навстречу с усиленной скоростью.

В студии, когда Павел Андреевич протянул Сережке табакерку, у парня аж руки задрожали. Как похожа она на дедовскую? И голубок один без клюва. Только та вроде побольше была, помассивнее. И голубки наряднее.

«Та или не та? Хотя мало ли их, наверно, с голубочками, даже ломаными? — подумал он опять. — А вдруг та? Что тогда? Деда же в войну в деревне не было! А табакерку бабушка дяде Антону дала. Точно, дяде Антону, — вспомнил Сережка тот день, когда досталось ему от деда за краденый табачок. — Да нет, та табакерка больше была. Ну, конечно! Эта другая… Партизанская…»

— Сережа, что с тобой? — встревожился Павел Андреевич, заметив Сережкино беспокойство. «Вот ведь как прочувствовал всю историю, — с уважением к мальчишке подумал Павел Андреевич. — Неужели так бывает? И года не прошло, а совсем другой человек серьезный, вдумчивый». — А знаешь, Сережа, возьми ты эту табакерку себе, как память…

Сережка поднял глаза.

— Да нет! Не обо мне, конечно, память, о тех, кто погиб за всех нас, за меня, за тебя, за маму твою…