Тот, кто таится рядом

Глава 1

Сергей Денисов вошел в кабинет главного редактора, еще не зная, что его ждет, но, увидев довольное лицо Бориса Львовича, догадался, что ему собираются поручить нечто интересное.

«Было бы неплохо», — подумал Сергей.

Он вел в газете «Арсеньевский Вестник» рубрики «Спорт» и «Криминал». За последнюю неделю Денисов никак не проявил свой журналистский талант — спортивная жизнь в городе до открытия лыжного сезона текла вяло, криминал предпочитал решать свои вопросы мирно, даже бытовых преступлений стало меньше, видимо, люди выпускали свою негативную энергию на дачах, которые окружали Арсеньев широким кольцом.

Поэтому огонек в глазах главного редактора, хорошо заметный благодаря толстым стеклам в очках, вселил в Сергея некоторую надежду.

Борис Львович пригладил ладонью редкие волосы, которые всегда зачесывал назад, чтобы прикрыть лысину на затылке. Этот жест тоже свидетельствовал о хорошем настроении главного редактора.

— Садись, Сережа, — сказал Борис Львович, но сам остался стоять, наэлектризованный какой-то идеей. В таком состоянии он просто не мог усидеть на месте.

Сергей Денисов подошел к столу и сел на предложенный стул.

Сергей был спокоен. Его темперамент был не таким кипучим, как у главного редактора «Арсеньевского Вестника». Так у них сложилось в газете — Борис Львович, несмотря на свой немножко архаичный вид, был генератором идей, а журналисты воплощали их в жизнь.

Пока Борис Львович собирался с мыслями, Сергей молча на него смотрел.

Главный редактор был в костюме, но без галстука. Завязанный галстук висел на вешалке — Борис Львович был полноват, и нейлоновая петля на шее мешала ему дышать, когда он волновался или энергично работал. Денисов в этот день был одет в клетчатую рубашку, синие джинсы и кроссовки. Главный редактор относился к журналистам с большой долей либерализма и не придирался к их внешнему виду, за исключением тех случаев, когда они отправлялись на официальные визиты. Количество таких визитов даже за месяц у Сергея было незначительным — надевать костюм для того, чтобы поехать в РОВД или на стадион, было излишним.

Сергею летом исполнилось двадцать девять лет, но он выглядел старше своего возраста. У него было спортивное телосложение — результат удачной наследственности, поскольку спортом он интересовался только как болельщик и журналист. Русые волосы и светло-карие глаза выдавали его деревенские корни, но пять лет обучения на факультете журналистики во Владивостоке стерли с его лица провинциальную доверчивость и открытость и заменили их привычкой контролировать свои эмоции и слова. За лето руки и лицо Сергея покрылись темным загаром. Когда позволяла погода, он предпочитал писать черновики статей где-нибудь на скамейке на открытом воздухе, а потом переносил свои записи из блокнота в компьютер.

— У тебя, кажется, родственники в Варфоломеевке? — спросил Борис Львович, ввергнув своим вопросом Сергея в некоторое замешательство.

Денисов удивленно посмотрел на главного редактора. Видимо, тот решил начать разговор издалека.

— В детстве я жил с родителями в Варфоломеевке. Потом мы с матерью переехали в Арсеньев, — ответил он.

— Отец там остался?

— Он умер, когда мы там жили. Его похоронили на кладбище возле Варфоломеевки.

— А из живых у тебя там кто-нибудь сейчас есть?

— Мой дядя. Он наш дальний родственник, кажется, мамин троюродный брат.

— Значит, тебе будет у кого остановиться, — подытожил Борис Львович.

Ситуация понемножку прояснялась.

— Надо съездить в командировку? — спросил Сергей.

Путь был неблизкий. Конечно, можно было обернуться и за день и даже, возможно, при этом успеть выполнить задание. Но, чтобы взяться за дело серьезно, надо было ехать дня на два.

— Да. И откладывать эту поездку нельзя.

— А что там случилось?

Борис Львович ответил не напрямую.

— Ты знаешь, как непросто в небольшом городе ужиться двум газетам, — напомнил главный редактор.

Он имел в виду «Арсеньевский Вестник» и другую ежедневную газету — «Новости Арсеньева». Конкуренция между двумя периодическими изданиями в небольшом по числу жителей городе была очень острой, особенно учитывая провинциальный уклад жизни и катастрофический дефицит сенсаций. В ежедневной борьбе за читателя приходилось хвататься за каждую новость, чтобы сообщить о ней первыми или хотя бы одновременно с конкурентом. Борис Львович и его издание до сих пор выигрывали в этой гонке, почти всегда удерживая эстафетную палочку в своих руках.

Похоже, и на этот раз Борис Львович узнал что-то, что должно было повысить рейтинг «Арсеньевского Вестника».

— …Поэтому очень важно иметь везде своих информаторов, — продолжил главный редактор. — Я тебе давно советовал завести в РОВД своего человека.

— У меня есть там источник, — сказал Денисов. — Но он пока молчит.

— Потому что он не знает того, что знают в прокуратуре, — заметил Борис Львович и хитро улыбнулся. — А еще он ничего не знает, потому что преступление, которое нас интересует, произошло в Варфоломеевке. А это село относится не к нашему району, а к Чугуевскому. Если бы не особенный характер произошедшего там убийства, то его расследовали бы в Чугуевке, но, учитывая этот самый особенный характер, дело передали в Арсеньевскую прокуратуру следователю Старостину.

Денисов однажды встречался со Старостиным. Это было зимой, когда неизвестный бросил гранату в офис одной коммерческой структуры в центре города. Тогда от осколков погибли два человека.

— А что за убийство там произошло?

— Прямо скажу — необычное. Вначале решили, что это ритуальное убийство, поэтому, собственно, и дело передали в Арсеньев. Но потом от этой версии отказались.

— Известны какие-то подробности?

— Слава богу, почти никаких. Об этом убийстве пока мало кто знает. Иначе «Новости Арсеньева» уже напечатали бы о нем на первой полосе. Я, кстати, уже придумал название для твоей будущей статьи, — Борис Львович в творческом порыве махнул рукой. — «Варфоломеевский зверь»… Тебе нравится? Мне кажется, неплохо. Слово «маньяк» уже набило оскомину. А «зверь» звучит свежо и зловеще… И слово «варфоломеевский» будет вызывать яркие ассоциации. Все вспомнят про Варфоломеевскую ночь.

— Название, может быть, и неплохое, — согласился Сергей. — Но что все-таки нам известно?

— Как я уже сказал, немного, — признался в своей неосведомленности главный редактор. — На берегу реки на высоком дереве нашли труп мужчины, подвешенный за ноги. Руки у покойника были связаны, а тело исколото ножом. По крайней мере, мне так рассказали.

— А при чем тут «варфоломеевский зверь»?

— Кто-то же убил этого мужика и подвесил его на дерево! Ты ведь понимаешь, что нормальный человек такого не сделает!

— Согласен.

— Кстати, есть информация, что милиция по горячим следам установила личность убийцы. Он вроде бы как сейчас в бегах. Но ты, может быть, раздобудешь его фотографию. Например, у кого-нибудь из соседей. В дом к убийце тебя, конечно, не пустят. Хотя его семейный фотоальбом нам бы пригодился. Неплохо бы сделать несколько фотографий с натуры. Дом жертвы или убийцы. Или то самое дерево.

— А в прокуратуре нам не помогут?

— Я звонил Старостину, чтобы узнать подробности, но он ничего не сказал. Это, с одной стороны, даже хорошо? — значит, и в «Новостях» не узнают подробности. Поэтому у нас есть время, чтобы первыми съездить в Варфоломеевку и выяснить все у местных жителей. Потом возьмем официальное сообщение прокуратуры, добавим твою статью с леденящими кровь подробностями, и читатель будет у нас в кармане!

Борис Львович уже торжествовал победу.

— Ты берешься за это дело?!

Денисов задумался. На самом деле он сразу решил ехать, но надо было выдержать паузу.

— Ну так что?! — нетерпеливо переспросил главный редактор.

— Когда надо выехать?

Борис Львович расплылся в улыбке:

— Немедленно!

Дорога вела на северо-восток. Серый джип мчался по ней, словно унося от преследователей грабителей банка. Это был рессорный трехдверный «Лэнд Крузер» — идеальная машина для бездорожья, идол для охотников и тех, кто предпочитает тайландским курортам дикий отдых. Машина была старенькой, но чистой. Заднее стекло джипа пестрело наклейками с эмблемами и надписями, главным образом на английском языке.

Сергей Денисов держал правую руку на руле, левой отстукивая на рычаге переключения передач ритм песни, которая в этот момент звучала из динамиков.

Сергею уже давно следовало съездить на день-другой в Варфоломеевку. Тем более что за последние два года он несколько раз проезжал мимо и всякий раз ограничивался тем, что забегал к своему дяде на кружку чая. Давно было пора нанести основательный визит. В конце концов, в Варфоломеевке Денисов провел свое раннее детство, и там был похоронен его отец. Совесть давно скреблась у Сергея в груди, как царапает дверь нагулявшаяся кошка, напоминая о том, что могила отца зарастает травой и, возможно, некому поправить покосившийся памятник и ограду. Мама обрадовалась, когда узнала о намерении сына съездить в Варфоломеевку. Что касается жены Денисова, то она уехала в Ростов к родителям, поэтому ее мнение можно было не принимать во внимание и задержаться в командировке на столько, на сколько будет нужно.

Быстрая езда — редкое удовольствие для горожан. Урывочные ускорения, которые можно себе позволить на улицах, скорее раздражают, чем радуют. Вырвавшись на просторы края, джип ровно и уверенно урчал, подбирая под себя серую асфальтовую полосу. Если бы машина была живым существом, то наверняка, получив возможность размять на дороге свои резиновые связки и металлические суставы, она была бы на седьмом небе от счастья.

Пейзажи за окном автомобиля быстро менялись. Впереди лежал северо-восток Приморья — далеко не самое густонаселенное место на Земле.

Чем ближе были склоны величественного и дикого Сихотэ-Алиня, тем больше дорога тяготела к долинам рек, к которым, в свою очередь, все плотнее подступали горы. Достижения цивилизации постепенно сузились до обочин дороги, а затем и вовсе уступили место уссурийской тайге. Молодые деревья перестали быть в большинстве и скромно попрятались под кроны авторитетных стариков, среди которых выделялись ростом темно-зеленые пихты и кедры. Густой подлесок из кустов и лиан сплел меж стволов труднопроходимую, живую преграду, за которой начиналась вотчина зверей, птиц и дикой природы.

Всякий раз, приезжая в Варфоломеевку, Денисов чувствовал неизменную грусть, приправленную ностальгическими переживаниями. Подсознательно он был сильно привязан к этим местам, хоть и уехал отсюда вместе с матерью двадцать пять лет назад. Вот и сейчас попадавшиеся навстречу деревушки казались Сергею несправедливо забытыми друзьями, каждый поворот дороги возвращал его в детство и пробуждал какие-то воспоминания.

Солнце стало ярко-оранжевым и собралось спрятаться за горизонт. Оно посылало свои прощальные лучи вслед автомобилю и отражалось всполохами космического пожара на заднем стекле.

Где-то в стороне солнца остался Владивосток, но ничто, кроме узкой ленты асфальта, не связывало эти края с прагматичным портовым городом.

Когда до Варфоломеевки осталось несколько километров, дорога выпрямилась и вынырнула на отвоеванную у тайги равнину. Денисов снизил скорость и стал с интересом рассматривать знакомые места.

Варфоломеевка находилась справа от дороги. Сразу за деревней протекала река, размывая подножие ощетинившейся кедрами горы. Река называлась Павловка, по-старому Фудзин. Это был крупнейший приток Уссури. С левой стороны равнина тоже ограничивалась горной грядой. По долине было разбросано несколько островков низкорослого леса. Все остальное ровное пространство между двумя горными хребтами было отведено под поля. Когда-то на этих полях выращивали корм для животноводческого хозяйства Варфоломеевки, которое безвозвратно кануло в Перестройку, остались от него лишь разрушенные коровники и ржавые скелеты техники. В настоящее время поля не использовались даже на треть, несмотря на то, что, помимо варфоломеевцев, сюда приезжали за сеном все желающие из ближайших сел и деревень.

Треугольный дорожный знак предупредил о повороте на Варфоломеевку. В отличие от большинства сел, Варфоломеевка располагалась не вдоль основной трассы, а на дороге, перпендикулярной ей. Благодаря этому в деревне всегда царило спокойствие, проезжающие машины не раздражали стариков и не мешали свиньям и ребятне копаться после дождя в грязи на главной улице.

Сергей свернул направо и поднял облако пыли на разбитой машинами грунтовке.

На повороте в деревню стоял торговый павильон. Он был выкрашен синей эмалью, но за несколько лет покрылся разводами ржавчины и во многих местах облупился. Это был единственный действующий магазин в деревне. В течение дня возле павильона можно было видеть группу мужиков и старух, разложивших на газетах и на ящиках картошку, овощи, грибы, банки с дикой ягодой и медом, мотки лимонника и другие натуральные продукты. Когда возле павильона останавливались машины, «базар» оживал, и варфоломеевцы начинали наперебой предлагать свой товар. К вечеру торговый пятачок пустел. Те, кому удавалось что-то продать, отоваривались в павильоне и расходились по домам.

В витрине павильона, под непритязательной вывеской «Продукты», вероятно, украденной с фасада какого-то сельпо, горел свет. Денисов увидел в расчетном окошке лицо небритого мужчины, который с интересом посмотрел на джип, повернувший в деревню.

Незнакомые машины редко заезжали в Варфоломеевку. Всякий раз это становилось своего рода маленьким событием, можно сказать, «официальным визитом», который привлекал внимание большинства жителей деревни. Сергей не узнал мужчину, торговавшего в павильоне. Это неудивительно: он мало кого знал в деревне, в основном соседей и друзей своего дяди. Таких было не больше десяти. Хотя, как ни странно, Сергея помнили многие и, когда он приезжал в деревню, охотно узнавали его на улице, здоровались и не упускали случая рассказать какую-нибудь смешную историю из его босоногого детства.

Окраина деревни была в двухстах метрах от шоссе. Здесь дорога плавно переходила в улицу из одноэтажных, преимущественно деревянных домов. В окнах, обрамленных узорчатыми ставнями, горел желтый, пока еще неяркий свет. Сумерки еще не сгустились настолько, чтобы стало необходимо включить фары. Сергей прекрасно различал дорогу, но ехал медленно, стараясь не подавить флегматичных собак и загулявших допоздна кур.

Людей на улице было немного. Несколько старух сидели на лавках возле своих калиток, где их застал очередной, неизвестно какой по счету в их долгой жизни, вечер. Около общественного колодца сгорбленный старик с неопрятной бородой наполнял водой бидон, укрепленный на самодельной тележке. С крылец и веранд домов машину провожали любопытные взгляды.

На этой стороне деревни дома, заборы и огороды были относительно ухоженными. Но Денисов знал, что чем ближе улица подходила к реке, тем больше на ней становилось брошенных, разграбленных домов и тем очевиднее становился упадок процветавшего когда-то села.

Сергей проехал десять дворов, после чего слева от дороги потянулся заболоченный пустырь. Посреди него из земли бил слабый ключ, который наполнял водой заросшие травой и камышом невысыхающие лужи в ста метрах ниже своего истока.

Пустырь был слишком сырым, чтобы строить на нем дом, пытаться возделывать огород или вести хозяйство. Но правее пустыря на сухом пригорке трудолюбивый хозяин построил из струганых досок прочный высокий забор, за которым была видна верхняя часть деревянного дома с двускатной крышей. Даже не заходя во двор, по тщательно подогнанным друг к другу доскам безупречно ровного забора можно было понять, что здесь живет очень работящий и ответственный человек. Забор и доски, которыми был обшит дом, никогда не красили, их с самой постройки обработали олифой, как это практикуется в труднодоступных таежных деревушках. В данном случае это объяснялось не экономией, а простотой и практичностью хозяина.

Это был дом Павла Тимофеевича Сухарева — дяди Сергея. Именно здесь Денисов рассчитывал получить ужин и ночлег. В небольшом окне, обращенном к дороге, горел свет. Это означало, что дядя, скорее всего, был дома. Поэтому у незваного гостя появилась надежда, что ему не придется ночевать в машине где-нибудь на окраине родной деревни.

Сергей остановился возле широких двустворчатых ворот. Калитка и подвешенные на больших петлях ворота были заперты. Денисов не стал сигналить, не желая нарушать тишину. Он заглушил двигатель, и машина, работавшая без перерыва несколько часов, судорожно вздрогнула, словно испустив последний вздох, и замолчала.

Сергей открыл дверцу и с удовольствием вылез из машины, не совсем уверенно управляя затекшим в дороге телом. Он сделал несколько шагов, чтобы размяться, радуясь обычной, не асфальтированной, земле. Легкие горожанина наполнились по-деревенски вкусным и свежим воздухом. Еще секунду назад воздух в салоне автомобиля казался Денисову чистым. Теперь он понял, что ошибался. Запах деревни, состоящий из ароматов трав, куриного помета и древесных опилок, остался таким же, каким он запечатлелся в памяти Сергея еще в раннем детстве.

Денисов подошел к калитке, которая была чуть ниже забора, и, встав на цыпочки, заглянул во двор.

Во дворе никого не было. Сергей посмотрел на крыльцо дома и закрытую входную дверь. В окне, справа от крыльца, где у Павла Тимофеевича была кухня, тоже горел свет.

Денисов задумался над тем, как привлечь внимание дяди, и хотел уже было крикнуть нечто вроде «Эй» или «Ау», но увидел собаку, выбежавшую из-за дома. Это была большая белая лайка с черными пятнами на голове и спине. Собака бросилась к калитке, огласив двор заливистым лаем. Сергей сомневался, что четвероногий охранник сможет допрыгнуть до него, но на всякий случай убрал лицо подальше от края калитки.

Собака остановилась у калитки и залаяла с еще большим старанием, не сводя отважного взгляда с незнакомца.

— Хороший песик, — похвалил Денисов, когда ему показалось, что лай собаки стал менее энергичным.

Голос незнакомца подстегнул охранника и придал звонкости его лаю.

Собаке не пришлось долго напрягать глотку. Скоро входная дверь распахнулась, и на крыльце появился Павел Тимофеевич. Он был в сапогах, черных брюках и зеленой рубашке, поверх которой была надета теплая безрукавка.

Дядя посмотрел в сторону ворот, прищурив глаза, как человек с недостаточно хорошим зрением. Лицо Павла Тимофеевича расплылось в улыбке, и он удивленно и обрадованно воскликнул:

— Племяш! Серега?! Вот так сюрприз, бляха-муха!

Дядя поспешно сошел с крыльца и направился к воротам.

— Цезарь, фу! — прикрикнул он на собаку.

Цезарь послушно замолк и отошел в сторону, пропуская хозяина к калитке.

Павел Тимофеевич отодвинул задвижку, широко распахнул калитку, после чего крепко обнял племянника. Сергей заулыбался в ответ, обрадованный теплой встречей. Он позволил втянуть себя во двор, с опаской поглядывая на собаку.

— Ты его не бойся. Он — умный, — успокоил племянника Павел Тимофеевич. — Ты должен его помнить. Когда ты приезжал прошлый раз, я как раз купил его у охотника с Каменки. Он был еще почти щенком.

— Припоминаю. Но как ты его откормил до таких размеров?

Сергей был с дядей на «ты», но называл его, как правило, по имени и отчеству.

— Для своей породы он действительно крупноват, но это из-за того, что я редко хожу на охоту и кормлю его как поросенка.

Павел Тимофеевич с гордостью посмотрел на Цезаря и улыбнулся.

Улыбка была визитной карточкой Павла Тимофеевича, и можно было сказать без преувеличения, что он улыбался почти всегда, отчего возле его глаз образовалась сетка из морщин. Дядя был на редкость доброжелательным человеком. Зимой ему исполнилось шестьдесят. Но, несмотря на пенсионный возраст, он был физически очень крепок, здоров и едва ли когда-либо болел. Волосы на голове пенсионера были коротко подстрижены и обесцвечены сединой. Короткая бородка и усы тоже были белыми и аккуратными. Дядя сам ухаживал за бородой, а стригся он, по его словам, у какой-то овдовевшей соседки, которая, тоже по его словам, с тоской смотрела в сторону его холостяцкого жилища.

— Павел Тимофеевич, ты еще не подженился?

— Ну и вопросики у тебя с порога! Упаси бог! Хотя… — дядя лукаво усмехнулся. — Тут поблизости живет одна молодая вдова, ей всего сорок три, постоянно просит помочь по хозяйству.

Павел Тимофеевич состроил восхищенную гримасу.

— Серега, видел бы ты ее зад и все прочее! Ты бы наверняка не устоял. Баба — кровь с молоком. Лицо, в придачу, очень приятное. Родинка над губой, как у актрисы. Не представляешь, каких трудов мне стоит не поддаться на ее ухаживания.

— Так поддайся.

— Не могу. Привык к холостой жизни. А Танька — баба с характером, сразу охомутает. Хотя, может быть, я и передумаю… О сыне подумываю.

Дядя рассмеялся:

— А что спросил про жену?! Думаешь, если я женюсь, то и на порог тебя не пущу?!

— Всякое бывает.

— Э, нет. Ты же меня знаешь. Лучше скажи, ты проездом или решил навестить родные места?

— Я — на день, до завтрашнего вечера.

— Ну, там, где день, там и два, — обрадовался хозяин. — Будет тебе и ночлег, и самогон, и бабу, если хочешь, найдем. Не представляешь, как я давно не пил с хорошим человеком.

— Разве не с кем?

— Желающих выпить много. Но ко мне они не ходят, потому что знают, что я лишнего не пью. У нас же в деревне никто своей меры не знает и на ней не останавливается. Поэтому я пью редко — как правило, по праздникам — и не больше бутылки.

Глаза Павла Тимофеевича блеснули.

— Ну, так что? Сократим прелюдию, как говорит мой сосед…. Он, кстати, поплатился за свою черствость. Неудовлетворенная жена всегда найдет способ подорвать мужу здоровье. Заест упреками или, как его, обварит в бане кипятком якобы по ошибке… Предлагаю следующее. Давай загоним во двор машину и сядем ужинать. Ты приехал в нужный момент.

Как обычно, Сергей поставил автомобиль возле летней кухни, где она меньше всего загораживала проход. Павел Тимофеевич быстро запер ворота и повел племянника в дом. Сергей отдал ему сумку.

— Здесь продукты, — объяснил он.

Сергей не взял в дорогу одежду, поскольку не собирался оставаться в Варфоломеевке больше одного, максимум — двух дней, но он не мог приехать в гости с пустыми руками.

Поднявшись на крыльцо и миновав заставленную разным скарбом прихожую, они вошли в большую комнату, служившую одновременно кухней и гостиной, если попытаться применить городские понятия к деревенскому жилью.

Как это практикуется в домах без водяного отопления, посреди сруба стояла печь, остальная часть дома, не считая прихожей, была поделена на три комнаты — кухню, зал и спальню.

Сергей осмотрелся. В комнате почти ничего не изменилось. Под потолком висела лампочка в обыкновенном черном патроне. На полу лежала полосатая ковровая дорожка. На побеленных стенах ничего не было, кроме больших часов и потускневшей от времени репродукции известной картины. Обстановка отличалась деревенской простотой и минимализмом. О том, что космос был покорен человеком еще в прошлом веке, напоминал радиоприемник, электроплита и подержанный японский холодильник.

Денисов снял кроссовки и увидел ружье, прислоненное к стене возле входной двери.

— Собрался на охоту?

— На охоту?! — переспросил дядя и увидел, что племянник показывает на ружье. — Нет. Это так… Отдельная история.

Павел Тимофеевич произнес это каким-то странным тоном.

Сергей заметил странные нотки в голосе дяди, но не придал им большого значения. Он разулся и подошел к столу, чтобы помочь разобрать сумку.

За окном быстро темнело. Поверх занавески была видна расположенная напротив окна летняя кухня и часть соседского дома. За забором растворилась в темноте и превратилась в одинокие светящиеся огни деревня.

В окне летней кухни горел свет.

— Павел Тимофеевич, ты забыл свет выключить, — напомнил Сергей и кивнул в сторону летней кухни.

— Там у меня постоялец, — объяснил дядя, перемешивая ложкой в кастрюле вареную картошку.

— Ты сдал летнюю кухню?

— Нет. — Выражение лица Павла Тимофеевича вновь стало таким же странным и озабоченным, как тогда, когда он говорил о ружье. У этого человека — неприятности. А поскольку ему некуда податься — он пришел ко мне.

Сергей посмотрел на Павла Тимофеевича.

— Тебя не затронут его неприятности?

— Всякое может случиться, — серьезно произнес Павел Тимофеевич и на мгновение задумался, но быстро вернул себе привычную жизнерадостность и бодро произнес: — Если интересно, я расскажу об этом позже, когда сядем за стол.

Сергей расстегнул сумку и стал доставать купленные в поездку продукты.

— Что за колбаса? — спросил дядя, поглядывая, как богатеет их стол.

— Владивостокский сервилат. Кажется, у нас научились делать съедобную, — пояснил племянник.

— А это что? Селедочка?! Давно не ел.

— Должна быть вкусной. Сказали, что малосольная.

— Давай я почищу.

Секунда, и в руках Павла Тимофеевича появились разделочная доска и нож.

— А что в банках?

— Фаршированные оливки.

— Я пробовал их на чьих-то похоронах. Кислые.

— Под водку — в самый раз.

— У меня есть квашеная капуста и огурцы с помидорами. Сам солил… А это что такое?

Павел Тимофеевич с интересом посмотрел на литровую бутылку водки, которую Денисов извлек из сумки.

— Вот, купил новую марку. Такую я еще не пробовал.

— А как же самогон? У меня он из зерна. Неужели даже не попробуешь?

— После прошлого раза я боюсь пить твой самогон.

Павел Тимофеевич усмехнулся и поставил водку в холодильник.

— Тот был очень крепким.

Сборы на стол заняли пятнадцать минут. Перед тем, как сесть ужинать, хозяин подошел к двери и надел сапоги.

— Пока водка охлаждается, закрою кур, — сказал он. — Я как чувствовал, что ты приедешь, — корову раньше подоил.

Павел Тимофеевич ушел, а Сергей, которому не сиделось возле накрытого стола, десять минут бродил по дому.

Обстановка дядиного дома была скромной. Она осталась точно такой же, какой Сергей ее когда-то запомнил. Мебель и вещи в доме, казалось, никогда не передвигали и не перекладывали с места на место. Все в комнатах было устроено практично и просто.

Сергей задержался у фотографий родственников Павла Тимофеевича, висевших на стене. На одной из них он нашел свою мать, когда она была молодой. Мама Денисова и Павел Тимофеевич были троюродными братом и сестрой. А их отцы, соответственно, более близкими родственниками. Сергей точно не знал степень этого родства, помнил только, что девичья фамилия матери тоже была Сухарева. Тут же он нашел и школьную фотографию, на которой Павел Тимофеевич вместе с другим учителем был запечатлен с выпускниками Арсеньевской средней школы. Денисов знал, что его дядя какое-то время преподавал черчение и уроки труда. Потом он переехал в Варфоломеевку и тут работал то ли бригадиром, то ли мастером, пока не развалилось животноводческое хозяйство.

На тумбе в зале Сергей обнаружил новый японский телевизор. В прошлый раз на его месте стоял старый советский «Горизонт». Дядя копил на телевизор несколько лет, хотя выгода от такой покупки вдали от районного центра была сомнительной. Без мощной антенны телевизор принимал только одну программу, да и ту кое-как. Однако зимой даже такое небольшое развлечение было ценным.

Обойдя комнаты, Сергей вернулся на кухню и взял в руки ружье, стоявшее у порога. Это была охотничья вертикальная двустволка с темно-коричневым прикладом, украшенным орнаментом.

Денисов переломил ружье и заглянул в стволы. Они были чистыми, что свидетельствовало об аккуратности дяди. Прислонив ружье к стене, Сергей вернулся к столу и посмотрел в окно.

Во дворе стало совсем темно. В летней кухне светилось перечеркнутое рамой окно. Его желтый квадрат был тоже наполовину закрыт задернутыми занавесками. Поскольку дом был выше летней кухни, Сергей увидел поверх занавесок дальнюю часть кухни. Там находились белая печь и железная кровать с матрасом, застеленная одеялом. На кровати сидел человек. Он смотрел прямо перед собой, вероятно, пребывая в глубокой задумчивости. Его мрачное, давно не бритое лицо было искривлено, словно он думал о чем-то неприятном. В глазах — безысходность.

Денисов никогда раньше не видел этого человека. Ему было лет сорок, но выглядел он так, словно несколько дней не ел, сильно ослаб и перестал во что-либо верить.

«Что его терзает?» — подумал Сергей и тут заметил Павла Тимофеевича, возвращающегося из курятника.

Павел Тимофеевич вымыл руки и сел к столу. Можно было начинать ужин. Сергей достал из холодильника водку и разлил ее по рюмкам.

— Ну… за твой приезд, — произнес дядя и, не найдя ничего, что можно было добавить к этому короткому тосту, одним размашистым движением влил в себя водку.

Племянник последовал его примеру.

— Мягко пошла, — заметил Павел Тимофеевич, даже не поморщившись. — Но первачок сильнее дерет.

— Дойдет очередь и до первача.

— Ты ж знаешь, — я много не пью. Чтоб и удовольствие получить, и не болеть потом.

— Ты, наверно, Павел Тимофеевич, самый сознательный мужик в деревне.

— Ты говоришь прямо как Татьяна. Когда я к ней захожу, она тоже меня нахваливает и смотрит при этом на меня как мышь на плавленый сыр.

— И часто ты к ней того… заходишь?

— Когда просит помочь. А это, считай, один-два раза в неделю. Поэтому нас уже заочно поженили. У меня даже появился соперник.

— Кто такой?

— Есть у нас один чудак… Леня Немоляев. Как-то ночью он по пьяной лавочке в колодец упал. От холодной воды простыл и голос потерял. Два дня в колодце просидел. Все решили, что он в тайгу за ягодой ушел. На его счастье, его хибара загорелась. Тушили водой из колодца. Так его и нашли…

— Не повезло.

— Это как посмотреть. Он тогда от пневмонии чуть в ящик не сыграл. Просидел бы в колодце еще день, не спасли бы, — заметил Павел Тимофеевич. — Поскольку у нас с Татьяной пока все неопределенно, Леня к ней клинья подбивает. Она от его ухаживаний отмахивается, — видимо, все-таки меня решила охомутать.

Павел Тимофеевич подхватил вилкой колбасу и отправил в рот.

— Вообще-то, выбор женихов у нас в деревне небольшой, — признался он. — В основном старики вроде меня или алкаши, никогда не просыхающие. В общем, баб можно пожалеть, не на кого им глаз положить. Уж если я им кажусь завидной парой…

— Не прибедняйся, Павел Тимофеевич. Вон ты какой здоровяк!

— Сила есть. И как мужик я еще вполне способен. Но запала уже не хватает. Женщины для меня уже прежнего интереса не представляют.

Сергей недоверчиво усмехнулся.

— Поверишь?! Я становлюсь равнодушным к женщинам. Наверное, это возраст. А ведь пять лет назад я был совсем другим. Бабы меня ох как любили!

Павел Тимофеевич прищурил глаза и улыбнулся, вероятно, вспомнив какое-нибудь из своих амурных приключений.

— А как ты расслабляешься? — спросил Сергей. — Водку ты почти не пьешь. Женщин, если тебе верить, сторонишься. Жениться не хочешь.

— Развлечений в деревне действительно мало. Охота. Рыбалка. Можно в субботу выпить пива в бане, Татьяну навестить… А так… Если бы не эта трагедия, в которой виноват психопат Гребнев… даже не знаю… может быть, я от скуки и женился бы.

Денисов с интересом посмотрел на дядю.

— О чем это ты?

Павел Тимофеевич сжал губы и, вместо того, чтобы ответить, сказал:

— Наливай.

Сергей наполнил рюмки.

— Скверная эта история, — заметил Павел Тимофеевич и посмотрел в темное окно.

На этот раз он не стал произносить тост и молча выпил.

После паузы, потребовавшейся на то, чтоб прожевать закуску, Павел Тимофеевич мрачно взглянул на племянника.

— Неспокойные сейчас времена, Сергей. Люди стали очень злыми и жестокими. Где волк, а где человек, подчас не разберешь… Не знаю, как у вас в городе, там тоже, судя по газетам, извергов хватает, но для нашей маленькой деревни выживший из ума убийца — настоящая напасть. Все напуганы и даже боятся ночью выходить на улицу. Можешь проверить и пройти сейчас по деревне. Ты вряд ли кого-нибудь встретишь.

Брови Павла Тимофеевича сошлись у переносицы, взгляд стал твердым и напряженным. Было видно, что «скверная история», о которой он собирался рассказать, и находящийся на свободе преступник не были для него пустой «страшилкой». Судя по тому, как изменился Павел Тимофеевич, когда они заговорили о происшествии, он действительно считал, что ситуация в селе была серьезной.

— Так что этот псих, как его там… Гребнев сделал? — спросил Денисов, решив пока не раскрывать дяде цель своего приезда.

— Убил человека. И может в любой момент убить еще кого-нибудь, поскольку совсем выжил из ума. Поэтому его так боятся.

Неизвестно, куда пропала веселость Павла Тимофеевича. Он говорил медленно, с несвойственной ему озабоченностью.

— Твоя мать должна помнить Дубининых. Они давно живут в Варфоломеевке. Старшие Дубинины умерли в конце девяностых, и из их семьи остались только два брата: Михаил и Николай. Оба — без семей и без детей. Михаилу, старшему брату, должно было исполниться сорок пять, младшему, Николаю, сейчас сорок два.

Сергей ничего не слышал о Дубининых. Мать редко рассказывала о Варфоломеевке.

— Николай никогда надолго из Варфоломеевки не уезжал. А старший брат, Михаил, три года работал в Якутии и только месяц назад вернулся. Он поселился у брата, в их старом доме, который стоит ближе других к реке. Поскольку Михаил был нормальным мужиком, его возвращению в деревне были рады. Некоторые — даже очень… Я имею в виду Наташку Хальченко… у них даже получилось что-то вроде романа. Впрочем, это к делу не относится.

Павел Тимофеевич взял бутылку и разлил водку по рюмкам.

— Десять дней назад младший брат, Николай Дубинин, уехал к родной тетке в Арсеньев. Она живет в частном доме, вдобавок ко всему болеет, поэтому племянник ей помогает… И вот на следующее утро, через сутки после того, как Николай уехал, Михаила нашли мертвым…

Павел Тимофеевич поднял рюмку и, пробормотав: «Царство ему небесное», выпил. Сергей, который до этого пропустил одну стопку, выпил тоже. Он обратил внимание, что дядя в этот вечер налегает на водку больше обычного.

— Его первым увидел Гена Голованов. Обычно он по утрам крепко спит, потому что крепко закладывает по вечерам. Но в то утро он проснулся трезвым, и что-то, уж не знаю что, понесло его к реке… Ты помнишь место возле реки, где особняком стоит старая сосна? В нее когда-то ударила молния?

— Ее видно с дороги, ведущей на кладбище, — вспомнил Сергей.

— Да. Она самая. От дома Дубинина до этой сосны не больше ста метров. Гена Голованов шел именно по этой дороге, когда увидел, что на дереве что-то висит. Он подошел ближе и разглядел, что это человек.

— Дубинин? — предположил Сергей.

— Да… Михаил Дубинин. Гена поднял на ноги полдеревни, и, пока ехала милиция, возле сосны собралась большая толпа. Я тоже там был. Должен сказать, зрелище это было не для слабонервных. К тому же Наташка Хальченко подняла такой вой, что хоть самому вешайся. Я потом несколько раз видел этот кошмар во сне. Можешь себе представить. Труп был подвешен на веревке вверх ногами высоко над землей. Руки покойника были связаны за спиной. Они свисали, вывернувшись в плечах. Рубашка была окровавлена, вылезла из брюк и оголила живот.

Павел Тимофеевич непроизвольно сжал кулаки.

— Лицо и руки Михаила были в кровоподтеках, будто его долго и жестоко избивали. Во рту покойника нашли обрывок тряпки. Потом нашли кухонное полотенце, которое использовалось как кляп. Все его тело было сплошным синяком.

— Кому понадобилось это делать?

— Тогда мы этого не знали. Мы могли только предположить, что убийца забрался на дерево, причем очень высоко, метров на десять, и перекинул веревку через одну из веток. Затем он спустился, связал Михаилу ноги, подтянул труп к ветке и закрепил свободный конец веревки за корень сосны, который выступал из земли. Для такого нужно обладать большой силой. Или же делать это в припадке безумия.

— А что выяснилось потом? — спросил Сергей.

Рассказ дяди его очень заинтересовал. Он даже наклонился в сторону Павла Тимофеевича и забыл об ужине.

— Детали и подробности мы узнаем до сих пор. Следствие, считай, только началось, поэтому никто не говорит всей правды. В тот день мы узнали, что на груди Михаила обнаружили три ножевые раны. На дерево его подвесили уже мертвого, когда кровь в его теле почти свернулась. Расследование поручили следователю Старостину из прокуратуры Арсеньева. Он несколько раз к нам приезжал и многих в деревне допрашивал. Он говорил, что эксперты обследуют труп и вещественные доказательства, но не говорил ничего конкретного.

Сергей внимательно слушал.

— Милиционеры сразу нашли место, где убили Дубинина. Это произошло в его собственном доме. Там был стул, к которому его привязывали, и лужа крови. В доме, как ни странно, следов убийцы не обнаружили, хотя там все было перевернуто вверх дном, словно убийца крушил все в припадке ярости. Эксперты облазили каждый сантиметр дома, но, насколько мне известно, ничего не нашли. Зато под сосной на земле нашли четкие отпечатки обуви, а на самом дереве — нитки из одежды убийцы. На веревке обнаружили кровь, которая отличалась от крови Дубинина. Видимо, убийца стер руки до крови, когда поднимал труп на дерево.

Павел Тимофеевич вздохнул.

— Старостин стал расследовать дело по горячим следам. И хоть убийца мог оказаться не местным, под подозрением оказались все деревенские мужики. У милиции не было ордеров на обыск, поэтому они просто ходили по домам и просили мужчин показать обувь, одежду и ладони. В деревне все отнеслись к этому с пониманием. Никто не отказывался. Каждый был рад снять с себя подозрение и помочь выявить убийцу. Ко мне тоже приходили. Милиционеры за несколько часов обошли почти всю деревню. И хотя в их удачу верили немногие, они таки вычислили убийцу. У того просто сдали нервы. Он понял, что непременно попадется, хотя одних стертых ладоней, конечно, было недостаточно, чтоб его признали убийцей… Короче, он сам выдал себя и сбежал.

— Он оказался из местных?

— Да. Молодой парень. Игорь Гребнев. Мы все его знаем.

— Нашли доказательства, что он — убийца?

— Нашли. У него в подполе была спрятана одежда, нитки из которой были на дереве. К тому же она вся была залита кровью. Видимо, Гребнев от дома до сосны нес убитого на плече. Поэтому и отпечатки его следов были очень глубокими. Обуви, в которой он был на месте преступления, не нашли, видимо, Гребнев в ней и сбежал. Но точно такие же следы были везде во дворе его дома. Размер ноги — его. Это установили по другой обуви, которая осталась в доме.

Павел Тимофеевич откусил половину большой картофелины и, проведя ладонью по испачкавшейся бороде, с мрачным видом стал жевать.

— И что же, он всегда был таким отпетым негодяем? — поинтересовался Сергей.

— Нет. Но многие предсказывали, что он плохо кончит.

Павел Тимофеевич обреченно покачал головой.

— Ему меньше тридцати, — продолжил он свой рассказ. — Он моложе тебя всего на несколько лет. У нас в деревне мало парней вашего возраста, которые действительно заняты делом. Большинство перебиваются случайными заработками, не имеют семей и пьют водку. Игорь Гребнев — такой же. Год за годом он опускался все ниже и ниже. Тяжело было видеть, как парень, которого знаешь с самого его рождения, постепенно превращается в ничтожество.

Павел Тимофеевич обратил внимание, что племянник слушает его и почти не ест.

— Ты кушай, — напомнил он и положил перед Сергеем пучок зеленого лука. Подавая пример, он и себе выбрал толстый пучок и захрустел.

— В деревне пытались ему помочь. Многие давали возможность заработать. Но деньги он тратил исключительно на «дурь». Ладно бы только пил водку и коноплей баловался, как многие у нас. Но он чем только себя не пичкал. Какого только дерьма не нюхал. Одно время Гребнев ездил в Арсеньев за какими-то таблетками, а когда в лесу появлялись грибы, делал из ядовитых грибов отвар. Короче, как сейчас говорят, травил себя ради кайфа. Он часто бывал в невменяемом состоянии и тогда давал выход своей агрессии. Однажды задушил безобидную собачку. Другой раз набросился с ножом на здоровенного хряка. И, между прочим, убил, хотя ножик у него был самый обыкновенный, а хряк протащил его на себе десять метров. И хоть Гребнев от всего, что он выкурил, выпил и съел, сильно сдал, физической силы у него осталось много. Он всегда был еще тем детиной. Поэтому его и брали в помощники. Я тоже весной нанимал его копать огород. И знаешь, посмотришь на него: пока работает — нормальный человек, но другой раз придет — хоть ружье доставай, такое впечатление, что у него нервный припадок. И вот в итоге сейчас он скрывается где-то в лесу. Стал настоящим волком. Хотя, может быть, без своей «дури» уже опомнился и сам теперь не верит, что мог совершить такое.

Павел Тимофеевич дотронулся до рюмки, показывая, что пора налить. Сергей взял бутылку.

— Но зачем он убил Дубинина?

Дядя пожал плечами.

— Никто не знает. По крайней мере, пока Гребнева не поймают, на этот вопрос трудно ответить. Брат покойного Михаила сказал, что из дома ничего не пропало, поэтому вряд ли Игорь убил из-за денег. Хотя Гребнев перевернул все в доме вверх дном, ничего, кроме веревки, он не взял. Я так думаю, что он просто хотел выплеснуть свою злость. Все равно на что, на кого. Он явно свихнулся. Может быть, это было временное помешательство, а может быть, он окончательно спятил. Именно этого все боятся. Поэтому и не ходят ночью по деревне.

— Поэтому ты держишь ружье наготове?

— Угадал. Не хочется, чтоб псих прирезал тебя как свинью.

— Но ты говорил, что он прячется в лесу.

— То днем. А ночью он приходит в деревню.

— Почему так решили?

— Он же человек. Ему жрать надо. Не ягодой же ему питаться. Люди стали замечать, что в деревню кто-то наведывается по ночам. На огородах находят подкопанную картошку. Пропадают куры, гуси, яйца. Вон Пискунов Илья услышал ночью, как в его курятнике куры всполошились, а выйти побоялся. Утром трех кур недосчитался.

— Так, может, это хорек или лиса?

— Хорек не выламывает дверь.

— А милиция пыталась его поймать?

Павел Тимофеевич отмахнулся.

— Пустая затея. Милиционеры делали у него дома засаду. Но он так и не появился. Или его предупредили, или он сам не стал рисковать.

— А с кем он жил?

— Можно сказать, ни с кем. Его отец слинял в город, когда пацан был совсем маленьким. Мать больна туберкулезом и лежит в Чугуевке в больнице. Девки, насколько известно, у него нет.

— Так, может быть, стоит попробовать поймать его в лесу?!

— Разве милиционеры поймают его в тайге? Игорь ведь местный. Он лес как свои пять пальцев знает.

— Ну, а если б кто-нибудь из местных помог его выследить?

— Боятся. Ведь, если Гребнев узнает, что кто-то из деревенских помогает милиции, он может прийти ночью к нему, и тогда… Что ему терять?

— Ну а ты?

— Я?! — Павел Тимофеевич снова пожал плечами. — Вообще-то мне было бы спокойнее, если б Гребнева поймали. Но, чтобы выследить его в лесу, потребуется, возможно, не одна неделя. Мне некогда этим заниматься. Да и староват я для такого дела.

— Значит, никто ничего не предпринимает?

— Ничего. Только треплются между собой о том, как Гребнева поймать. Между прочим, предлагают и у меня засаду сделать.

— А у тебя-то зачем?

— Так ведь это я Николая Дубинина приютил.

Денисов в недоумении взглянул на дядю.

— Так человек, который живет у тебя на летней кухне, это Николай Дубинин? — догадался он. — Брат убитого?!

— Вот именно.

Сергей встал со стула и посмотрел поверх занавески в окно. В летней кухне свет уже не горел.

— Он лег спать?

— Какой там. Он еще не спит. Он боится. Боится, что Гребнев может прийти. После того что случилось, он стал всего бояться. Раньше ничего подобного я за ним не наблюдал. А сейчас он лишний раз старается не выходить из летней кухни. А ночью запирает дверь на полено. Даже ружье у меня просил, но я не дал.

— Это смерть брата его так напугала?

— Не только его смерть. После того как брата убили и в доме нашли лужу крови, Николай боится там находиться. Женщины помогли ему убраться в доме, вымыли пол. Но он все равно после этого один в доме уже не остается. Со временем, возможно, его страх пройдет, но оказалось, что Гребнев не собирается оставлять в покое и младшего брата. Когда похоронили Михаила и родственники Дубинина, приглашенные на похороны, разъехались, кто-то снова ночью пробрался в его дом и перевернул там все вверх дном. Замок на двери был сбит. Мебель поломана. Все решили, что это сделал Гребнев. Кому еще могло прийти в голову устроить в доме погром?! К тому же, как и в первый раз, из дома ничего не пропало. После этого случая Николай решил домой не возвращаться, по крайней мере, до тех пор, пока Гребнева не поймают.

Сергей задумался.

— Так, может быть, в доме что-то искали?

— Кто знает. Но Николай сказал, что из дома ничего не пропало, кроме продуктов.

— Но если его интересовала еда, зачем все ломать?

— От злобы, надо полагать. Кто знает, что у Гребнева в голове? Может быть, он считает Дубининых виноватыми в своем теперешнем положении. Николай, по крайней мере, так думает и не хочет испытывать судьбу. Тем более что дом его стоит на отшибе, и помощи, случись что, не дозовешься. Поэтому еще в тот же день, когда брата нашли мертвым, он пошел по деревне искать ночлега.

— К тебе?

— До меня ему несколько человек вежливо отказали. Кто-то сослался на тесноту. А кто-то откровенно сказал, что такой жилец опасен.

— А ты почему его принял?

— Жалко стало. Да и стыдно было прогнать. Человек и так пострадал. Николай — мужик, в принципе, нормальный. Правда, храпит так, что стекла в окнах дребезжат. Я первую ночь мучился, а потом отправил его жить на летнюю кухню. От храпа избавился. Да и, признаться, отвык я от посторонних — ведь столько лет живу один, — поэтому, когда рядом постоянно находится чужой человек, это меня раздражает.

— А как насчет меня? Я ведь тоже тебе почти чужой, — улыбнувшись, напомнил Сергей.

— Ты — другое дело. Ты — родня. Тем более что ты в гости приехал ненадолго. При всем желании больше недели не пробудешь.

— Скажешь тоже — неделю. Завтра вечером уеду. В крайнем случае, послезавтра с утра.

— Зачем так спешить?! Когда у тебя еще будет возможность отдохнуть? У нас отличная рыбалка. Можем в тайгу сходить.

— Поохотиться на вашего «варфоломеевского зверя»? — пошутил племянник.

— На какого еще «зверя»? — не сразу взял в толк Павел Тимофеевич. — Это ты про Гребнева?.. Ах, да! Я ж забыл, что ты журналист… Да хоть и на него. Но затея эта пустая. Его ловить надо всей деревней, а лучше с солдатами. А вдвоем — бесполезно.

— С Николаем нас уже трое, — напомнил Сергей. Ему захотелось подковырнуть Павла Тимофеевича, которого уважали в деревне за смелость и сознательность.

— Николай в таком деле не помощник. Он и раньше смелостью не отличался. Не то что Михаил, тот был мужиком серьезным и несгибаемым. Ну а теперь Николай совсем сдал. Он, наверное, сейчас лежит на кровати в летней кухне и не может уснуть, потому что боится каждого подозрительного звука.

— Чего бояться, когда есть собака? Она подаст голос, если чужой войдет во двор.

— Как бы не так, — усмехнулся Павел Тимофеевич. — Цезарь Гребнева знает, ведь Гребнев перекапывал весной мой огород. Вот я и не уверен, что пес залает, если Гребнев перелезет через забор.

— В таком случае вам с Николаем ночью опасно выходить во двор.

— Согласен. Поэтому, когда темно, я во двор всегда беру с собой ружье. Даже когда иду в туалет или в курятник. А что касается Николая, он ночью во двор не выходит даже по малой нужде. Терпит до утра. Мне его даже жалко. У меня вообще-то есть второе ружье. Но если дать его Николаю, то он будет стрелять по каждой тени. Так он взвинчен.

Павел Тимофеевич окинул взглядом стол, нашел на нем пачку сигарет и предложил:

— Пойдем покурим?

Сергей был не прочь проветриться.

Мужчины встали из-за стола, обулись и вышли на крыльцо. Павел Тимофеевич щелкнул в прихожей выключателем, и под козырьком, закрывающим крыльцо от солнца и дождя, зажглась лампочка. Она осветила пустынный двор и стоящий возле летней кухни серый джип.

Жаркий день сменился теплой, но не душной ночью. В нос Денисову ударил характерный здешний запах, в котором сочетались ароматы цветов, травы, близкого леса и много еще чего, с трудом поддающегося определению. Второе, на что Сергей обратил внимание, была непривычная тишина. Точнее говоря, ночь на самом деле была полна разнообразных звуков. Но они не сливались в один неопределенный шум, который никогда не смолкает в больших городах. Здесь звуки были совсем другими. Каждый из них был индивидуален и звучал в тишине, как музыкальный инструмент, играющий сольную партию. Вот где-то коротко пролаяла собака, закудахтали куры, откуда-то донесся звук захлопнувшейся двери, потом крупный жук пролетел мимо крыльца с глухим жужжанием.

Павел Тимофеевич протянул Денисову пачку сигарет.

— Я месяц назад бросил, — отказался Сергей.

— А что так? — поинтересовался дядя.

— Пообещал жене. Да и вообще, говорят, что курение вредно.

Павел Тимофеевич не стал настаивать, выпустил изо рта облако дыма и оглянулся по сторонам.

— Тихо-то как, — заметил он. — Обычно у нас в это время не так тихо. Соседские пацаны и девчонки собираются на скамейке тут недалеко под фонарем, через два двора. Играют на гитаре и смеются до двенадцати. Теперь, как видишь, нет никого — мамки не пускают.

Сергей вспомнил о «варфоломеевском звере».

«Удивительно, — подумал он. — Совсем не верится, что в таком спокойном, просто райском месте могло произойти такое страшное преступление. Трудно поверить, что сейчас этот Гребнев сидит один в тайге, голодный и одичавший, или, может быть, смотрит с ближайшей сопки на гаснущие огни Варфоломеевки, или, что тоже возможно, уже бродит, словно зверь, по окраине деревни, выискивая, чем можно поживиться».

Сергей посмотрел в сторону, где протекала река и где поднимались почти растворившиеся в темноте сопки.

Павел Тимофеевич угадал его мысли.

— Да, нелегко одному в тайге. Сейчас, допустим, еще можно как-то прожить. Но как быть зимой? Даже если не будет сильных морозов и найдется какое-нибудь зимовье, как быть с едой? Гребнев наверняка будет наведываться в деревню. И тогда по следам на снегу его легко можно будет найти.

— Если он не уйдет в другие места, где о его преступлении не знают.

— Куда бы он ни подался, рано или поздно он вызовет чье-либо подозрение и попадется, — уверенно произнес Сухарев.

— Будем надеяться.

Павел Тимофеевич кивнул и затушил сигарету о дно консервной банки, стоящей на перилах крыльца.

— Я еще не говорил тебе, зачем я приехал в Варфоломеевку.

Денисов решил, что пора рассказать дяде о цели своего приезда. Павел Тимофеевич все равно должен был рано или поздно догадаться об истинных причинах, которые привели Сергея в деревню.

— Я думал, ты приехал без повода.

— Повод на самом деле есть.

— Работа?

— Верно.

— Попробую угадать. Раз ты журналист, значит, приехал к нам за новостями, — предположил дядя.

— Угадал.

— А новость у нас одна — убийство Михаила Дубинина. Так ведь?

— Опять угадал. Я приехал, чтоб написать об этом статью.

Павел Тимофеевич улыбнулся, как человек, который все понимает.

— Что ж. Думаю, у тебя получится. Я видел твои заметки — пишешь ты хорошо. Привезешь как-нибудь номерок со статьей, почитать. У нас в селе арсеньевские газеты — редкость. Жаль только, что ты наше село грязью польешь. Люди подумают, что у нас одни мерзавцы живут…

— Люди поймут все правильно.

— Поглядим.

Они вернулись в дом. Павел Тимофеевич шел последним и предусмотрительно запер дверь на крючок.

После перекура Денисов выяснил кое-какие подробности, касающиеся Гребнева, его жертвы и самого происшествия; потом разговор перешел на более спокойные темы. Павел Тимофеевич вспомнил о несчастном случае в тайге, унесшем жизни двух охотников. К старику постепенно вернулась присущая ему жизнерадостность. Он стал шутить. Однако еще несколько раз в течение вечера разговор возвращался к «варфоломеевскому зверю», наверное, потому что история с обезумевшим убийцей прочно засела в голове Денисова. Что касается Павла Тимофеевича, то его интерес к этому трагическому происшествию заметно ослаб, после того как он рассказал о нем Сергею.

К концу ужина от литровой бутылки осталась пятая часть. По обоюдному согласию решили ложиться спать. Уже был первый час ночи.

Павел Тимофеевич ушел в соседнюю комнату, чтобы постелить племяннику на диване.

— Устраивайся там, — сказал он, вернувшись. — Можешь посмотреть телевизор.

— Спасибо, — поблагодарил Сергей. — Телевизор мне в городе надоел.

Он сел на край дивана, снял рубашку и повесил ее на спинку стула. Он был уверен, что заснет сразу, как только его голова коснется подушки. Сказывалась усталость и выпитое спиртное.

Неожиданно взгляд Сергея остановился на окне, поделенном рамой на четыре неравные части. Занавески были отдернуты. За окном стояла ночь, и в стекле, словно в зеркале, отражалась часть комнаты: стол, комод, край дивана и ковер на стене. Яркой звездой горело отражение желтой лампочки под потолком. Сергей не сразу сообразил, что привлекло его. Но через мгновение он понял, что сквозь почти непроницаемое стекло кто-то пристально на него смотрит. Этот «кто-то» стоял по ту сторону окна и почти касался лицом стекла.

Это был мужчина. Но точно описать лицо было трудно. Оно наполовину было скрыто темнотой и отражающейся в окне обстановкой комнаты. Вдобавок Сергей был изрядно пьян. Он четко рассмотрел только прищуренные недружелюбные глаза и изломанные под угрожающим углом брови.

Человек, скрывающийся во дворе, понял, что его заметили, отпрянул от окна и растворился в ночи.

Сергей вскочил и бросился на кухню.

Павел Тимофеевич протирал стол тряпкой. Услышав торопливые шаги, он удивленно обернулся.

— Во дворе кто-то есть, — возбужденно сообщил Сергей. — Я видел лицо в окне.

Дядя нахмурился. Он посмотрел на зашторенное окно в кухне, потом бросил сосредоточенный взгляд на дверь и еще более посерьезнел. Подумав еще мгновение, Павел Тимофеевич решительно направился к двери и взял стоящее у порога ружье. Сергей поспешил за ним. Несколько секунд у них ушло на то, чтобы обуться. Еще несколько секунд, чтобы найти в темной прихожей выключатель и зажечь свет во дворе.

Выйдя на крыльцо, Павел Тимофеевич поднял ствол ружья и обвел взглядом освещенную часть двора между домом, летней кухней и воротами. Другая часть, где были огороды и дворовые постройки, лежала в темноте. Сергей тоже посмотрел по сторонам, но нигде не увидел ни человека, ни его ускользающей тени. Впрочем, у любителя подглядывать было достаточно времени, чтобы убежать или спрятаться.

Дядя спустился по ступенькам, на всякий случай держа ружье наготове. Он был взволнован, но не напуган. Оглядываясь по сторонам, словно охотник, опасающийся нападения хищника, Павел Тимофеевич обошел машину Денисова и убедился, что за ней никто не прячется. Потом он вернулся к крыльцу. По дядиному лицу легко было понять, что он в замешательстве.

— Не похоже, чтоб Николай выходил во двор, — тихо произнес он.

В окне летней кухни уже несколько часов не горел свет.

Павел Тимофеевич подумал, затем на всякий случай подошел к кухне и дернул дверную ручку. Дверь не поддалась — она была заперта изнутри.

— Николай, скорее всего, спит, — сказал он и посмотрел на дорожку, ведущую от дома к курятнику и огородам.

В его взгляде было сомнение. Сергей догадался, что дядя решает, идти туда или нет.

Сергей тоже взглянул на сколоченную из досок дорожку и вздрогнул от неожиданности, потому что увидел приближающийся силуэт. В следующее мгновение он понял, что к ним бежит собака.

Из темноты вынырнул Цезарь и подбежал к своему хозяину. Пес радостно вертел хвостом и явно предлагал хозяину с ним поиграть. Павел Тимофеевич наклонился к собаке и ласково потрепал ее по шее.

— Пес ведет себя странно, — заметил он. — Обычно он в это время уже спит. А тут, смотри, как разыгрался.

— Видимо, приходил тот, кого он знает, — предположил Сергей.

— Наверняка.

Дядя выпрямился, не сводя глаз с дорожки.

— Как выглядел человек, которого ты видел в окне? — спросил он.

Сергей подумал и понял, что не может ответить на этот простой вопрос.

— Я его толком не разглядел. Кажется, темноволосый. Хотя… я не уверен. Было плохо видно. Я запомнил только глаза. Очень злые и какие-то… — Сергей задумался. — Дикие.

Павел Тимофеевич нервно укусил губу.

— Если это был Гребнев, то он, наверное, уже убежал, — не очень уверенно произнес дядя. — Если он не убежал, а спрятался, то в такой темноте его трудно найти.

— А может быть, это Николай выходил из кухни, чтобы посмотреть, кто к тебе приехал? — предположил Сергей.

Дядя покосился на летнюю кухню.

— Навряд ли он настолько любопытен. Но мы можем спросить его об этом.

— Лучше утром. Вдруг он действительно спит.

Павел Тимофеевич согласно кивнул.

— Может, оставим свет во дворе включенным? — предложил Сергей.

— Я не против, если свет не мешает тебе спать.

— Вообще-то я не страдаю бессонницей. Но безумные рожи в окне и твои веселые рассказы кого угодно заставят понервничать.

Мужчины еще около минуты стояли во дворе, напряженно вслушиваясь в тишину. Затем они вернулись в дом. Павел Тимофеевич снова закрыл дверь на крючок и поставил ружье у порога.

В комнате Сергей первым делом подошел к окну и выглянул во двор. На этот раз двор был освещен, но сквозь грязное стекло он выглядел более угрюмым и мрачным, чем это было на самом деле.

«Теперь все будет казаться подозрительным, — подумал Сергей. — Все из-за этой ужасной истории. Лицо в окне появилось в самый неподходящий момент. Если б не оно, я бы давно уже спал».

Сергей задернул занавеску.

Несмотря на полученную встряску, Сергей чувствовал, что быстро уснет. Выпитый алкоголь легко перебарывал тревогу и немного кружил голову. Разнообразные мысли сменяли друг друга, но не получали должного внимания.

«Неужели это Гребнев шастает ночью по дворам? — думал Сергей, устраиваясь на подушке поудобнее. — Что ему нужно у Павла Тимофеевича? Может быть, ему нужен Николай Дубинин? Или еда? А может быть, это никакой не Гребнев, а совсем другой человек? Или сам Дубинин смотрел в окно? В таком случае завтра я его, наверное, узнаю…»

Вскоре его мысли стали путаться. Сергей услышал сквозь надвигающийся сон, как дядя выключил свет на кухне и ушел к себе в комнату. Дом погрузился в темноту, и мгновение спустя Сергей уже спал.