Тот случай между Илаем и Гвен

Глава 4

Бракованные игрушки

Гвиневра

— Гвен?

Катрина щелкнула пальцами у меня перед глазами. Быстро моргнув, я увидела небольшую чашку чая перед собой.

— Спасибо.

Катрина сидела за столом, сложив руки на документах. Ее офис, выполненный в черно-белой гамме, выглядел весьма стильно.

— У тебя все в порядке? — спросила она, переключая мое внимание на себя.

— Да, в полном. Просто утром я беседовала со студентами и рассказывала им, как здорово быть мной. — Я попыталась заставить себя улыбнуться.

— Может быть, это сделает твой день чуточку лучше.

Катрина пододвинула ко мне документы.

— Все, что нам нужно — это твоя подпись в документах, и ты будешь свободна от контракта. Они согласились на все наши условия и выплатят тебе выходное пособие, причем значительно превышающее сумму, которую мы обозначили… Ты не рада?

Глубоко вздохнув, я поставила чашку на стол и взялась за ручку.

— Все, что мне нужно сделать, — это поставить подпись, правильно?

— Да, они со своей стороны уже подписали.

Когда она сказала они, она имела в виду его.

Я взяла документ, воткнула ручку в его середину и провела до самого низа, разрывая бумагу.

— Что ты делаешь?

— А что? Я сделала что-то не то?

— Что?

— Я сделала что-то не то? Такое ощущение, что именно я виновата в сложившейся ситуации! Так почему же тогда я должна бежать? От меня хотят откупиться?! И все, что от меня требуется, — это по-тихому принять деньги, заткнуться и исчезнуть?

— Гвен…

— Сколько еще я должна отработать по контракту?

— Пять месяцев. Но, Гвен?..

— Я отработаю этот контракт до конца и только потом уйду, поэтому позвони ему и скажи, что я жду новый проект.

Я поднялась, схватив свои вещи.

— Гвен! Остановись на секунду! — Катрина подошла ко мне. — Я понимаю тебя, действительно понимаю. Но не стоит проходить через эмоциональное унижение во имя своей гордости. В том, что ты закрываешь эту страницу своей жизни, ничего неправильного нет. Это вовсе не значит, что ты убегаешь.

— А мне кажется, что все выглядит именно так, будто мне стыдно за что-то. Да, я закрываю страницу, но мне нужно это сделать с позиции силы. Пять месяцев… Я смогу это пережить, тем более мне не придется бывать там каждый день. Возможно, понадобится всего три или четыре съемки. Спасибо за твое участие, но, пожалуйста, сделай то, о чем я тебя попросила, сообщи им.

— Договорились, я им позвоню.

— Спасибо.

Я вышла из офиса. На выходе мне каким-то чудесным образом удавалось «держать лицо», но в лифте, наедине с собой, я без сил прислонилась лбом к стене.

«Она не только красива, но еще и чрезвычайно умна. Словом, девушка высокого класса! Как ты можешь себя с ней сравнивать?»

Его слова разъедали мне душу, как соль разъедает рану. Хуже всего было не то, как глубоко он ранил меня, а то, что я не могла злиться на него. С чего бы это? Ну и что, что он невысокого мнения обо мне? Ведь он для меня никто, и я для него пустое место. Похвально, что он так уважительно отзывался о своей бывшей. В конце концов, он ведь хотел жениться на ней, поэтому именно так и должен был думать.

Разве муж или жена — это не те люди, которым мы должны быть преданы до конца жизни? Не должны ли они стать идеалом для нас? Вот и она показалась ему идеальным человеком. Самым мучительным в этой ситуации было то, что мой идеальный человек, мой Бэш тоже решил, что я недостаточно хороша, хотя я стала для него самым близким человеком. Он видел меня в лучших и худших жизненных обстоятельствах, и все-таки в его глазах я не стала самой красивой и умной. Это просто убивало меня.

Идя к велосипеду, я вглядывалась в лица людей, проходящих мимо, стараясь отвлечься от тяжелых мыслей. Вытащив камеру, я сделала несколько снимков. Через объектив мир казался куда привлекательнее. Может быть, это потому, что у меня получалось увековечивать прекрасное мгновение? Нью-Йорк чрезмерно заселён, люди все время куда-то спешат, толкаясь, но на самом деле не видят друг друга.

Передвигаясь на велосипеде, я наслаждалась легким бризом. Мне не терпелось скорее сесть за рисование. К счастью, путь домой не был долог.

Подъехав к дому, я подкатила велосипед к входу в здание, и вдруг мимо меня словно ураган пронеслась маленькая девочка, бросившая своего медведя и едва не сбившая меня с ног. Лапа медведя была оторвана, ему не хватало одного глаза, и из его спины торчал наполнитель.

— О, извините, пожалуйста. Она просто слишком возбуждена, — светловолосый мужчина с легкой щетиной на лице посмотрел на меня сквозь толстые стекла черных очков, сидящих у него на носу. Он был похож на «ботаника», но весьма симпатичного.

— Все в порядке. Возьмите, она уронила. — Я отдала ему медведя.

— Вы новенькая из квартиры 34В, да? — Он протянул мне руку. — Я Тоби Уэсли из 32-й, двумя этажами ниже. Приятно познакомиться.

— Гвиневра По, но называйте меня Гвен. Приятно познакомиться с вами. — Я пожала его руку.

— ПАП! — прокричала девочка у входа.

— Добро пожаловать! — сказал он и заторопился к дочери.

Я улыбнулась, видя, как медвежонок беспомощно торчит у него подмышкой, и направилась к лифту.

Последнее, что я ожидала увидеть, поднявшись на этаж, — Илая, сидящего у двери квартиры с бутылкой вина и пакетом продуктов. Вместо костюма на нем были надеты темные джинсы и застегнутая на все пуговицы рубашка.

Он не посмотрел на меня, и я, не говоря ни слова, прошла к своей квартире, продолжая изумляться тому, что меня как-то угораздило стать его соседкой.

— Прости меня, — произнес он, когда я уже вставила ключ в замочную скважину.

Оглянувшись, я осмотрела холл, думая, что здесь есть кто-то еще.

— Да, я разговариваю с тобой. — Он поднялся с пола и повернулся ко мне лицом. — Прости меня за то, что я наговорил тебе, это было… Я вел себя, как задница… Я пришел помириться с тобой. — Он указал на вино и пакет.

Отвернувшись, я открыла дверь.

— Я в порядке!

— Уверен, что это не так.

Я почувствовала нарастающее раздражение.

— Я знаю, что ты не в порядке, потому что и сам далеко не в порядке. Мы говорим «все нормально», а на самом деле просто не знаем, как себя чувствуем в данный момент. Еще труднее объяснить это другим людям.

Я бросила на него взгляд. Он опять показал мне бутылку вина.

— Ты же вроде бы доктор? Не должен ли ты сейчас быть на работе вместо того, чтобы пить в середине дня?

— Да, должен. Но я целый месяц вкалывал, не вылезая из больницы, вместо того, чтобы наслаждаться своим медовым месяцем. Так что… я отработал больше, чем положено, — искренне ответил он.

В его глазах читалась абсолютная потерянность, как и в моих, и я испытала прилив понимания и человечности, которые оказались способны заставить меня пить с человеком, которого я даже не знала.

Я открыла дверь, приглашая его войти, и поставила велосипед у стены.

— У тебя до сих пор нет мебели, — констатировал он, оглядывая пространство вокруг себя.

Он прав, моя квартира выглядела голой. В гостиной на стене одиноко висел телевизор, и еще на подоконнике огромного окна, из которого был виден весь город, лежала подушка. В этом месте я любила сидеть.

— Меньше мебели, больше пространства для работы, — ответила я, снимая туфли, и направилась на кухню. — Зато у меня есть бокалы!

— У тебя разве нет студии или чего-то в этом роде? — он принялся осматривать квартиру.

Я не была уверена в том, что он хочет найти.

— Есть, но дом меня вдохновляет больше. Проще рисовать здесь, чем каждый раз мчаться в студию. Я использую ее для проектов помасштабнее. Почему ты спросил? — Я протянула ему бокалы и штопор.

Он пожал плечами.

— Не могу понять, как ты всем этим зарабатываешь.

— Все это — моя работа…

— Не хочу снова показаться задницей, просто интересуюсь.

Он открыл вино и наполнил бокалы.

Так значит, вести себя как задница — его природный недостаток.

Взяв бокал, я прошла в гостиную и устроилась на подоконнике. Он последовал за мной, обойдя спящего Тайги, который лежал возле двери и дрыгал лапами во сне. Илай уселся на полу напротив меня, но никто из нас не решался заговорить. Неожиданно Тайги пукнул во сне, и я расхохоталась, увидев лицо Илая.

— Да, отличный способ разрядить обстановку! — произнес он, кивнув в сторону собаки. — Честно говоря, я не верил, что мне удастся извиниться. Думал, ты захлопнешь дверь прямо перед моим носом.

— Мне очень этого хотелось, — ответила я и отпила вино.

Какое вкусное!

— Хорошее вино, не правда ли? — улыбнулся он.

— Нормальное, — нахмурившись, я пожала плечами.

— Тогда почему ты до сих пор продолжаешь облизывать губы?

Черт тебя подери!

— А мне и правда стоило захлопнуть дверь перед твоим носом. — Я отпила еще немного.

Он прислонился к окну.

— Так почему ты не сделала этого?

— Честно?

Он кивнул.

— Просто не смогла, услышав твое признание, что вместо своего свадебного путешествия ты ушел с головой в работу.

— Понятно. Снова пожалела меня. — Он скривился, допив свой бокал, и наполнил его опять.

— Вовсе нет. Как я могу? Мы с тобой оказались в одной лодке, это больше похоже на понимание. Например, как сейчас, ты просто понял, что мне плохо.

Мы снова замолчали.

— Знаешь, — мягко добавила я, допивая свой бокал, — а ведь мы так и не были представлены друг другу по всем правилам. Я ничего о тебе не знаю.

Он налил мне еще вина.

— Меня зовут Илай Дэвенпорт. Рост сто восемьдесят четыре с половиной, вес восемьдесят три килограмма. Два дня назад, двадцать третьего июня, мне исполнился тридцать один год. Работаю нейрохирургом в Пресвитерианской больнице Нью-Йорка. У меня есть младший брат, который и познакомил мою невесту с ее любовником, после чего она сбежала с ним в день нашей свадьбы. Приятно познакомиться.

Я рассмеялась и выпрямилась, собираясь представиться.

— Гвиневра По. Рост ровно сто семьдесят пять, вес — не твоего ума дело. С тринадцатого февраля мне двадцать четыре года. Я — художник и фотограф. Мой жених пригласил меня на одну свадьбу и сбежал оттуда с невестой, бросив меня там без возможности вернуться домой. Приятно познакомиться, Илай.

— Твое здоровье! — Он поднял свой бокал, и, чокнувшись, мы пригубили вино.

— Да, это действительно прекрасное вино. — Я взяла в руки бутылку, желая узнать название. — Солнце Красной Саванны? Никогда не слышала о таком.

— Его производил мой отец. Теперь это вино не найти в магазинах.

Он забрал у меня бутылку и снова наполнил наши бокалы.

— Кстати, а ты гораздо младше, чем я подумал сначала.

Я заметила, что он быстренько сменил тему, но не придала этому значения.

— И сколько, ты думал, мне лет?

Он быстро оглядел меня.

— Двадцать восемь или двадцать девять.

— Двадцать девять?!

— Достойные двадцать девять. — Он попытался спасти ситуацию. — В свою защиту хочу отметить, ты давала такие жизненные советы студентам, словно сама гораздо мудрее их. Ты закончила учебу, наверное, всего год назад?

— Три.

Я недовольно выпятила губы и отпила из бокала.

— А сколько лет ей?

Я понимала, что ступаю по тонкому льду, но по какой-то причине мне захотелось больше узнать о ней.

— Тридцать один.

Я недовольно откинулась на стену и удивленно вздохнула.

— Что?

— Бэшу всего двадцать семь! Разве парни не предпочитают девушек моложе себя? Должно быть, она — та еще штучка!

Услышав имя Бэша, он напрягся на секунду, а потом вынул свой телефон.

Я увидела на заставке их с Ханной совместную фотографию. Они обнимались, улыбаясь. С улыбкой на лице он выглядел совсем по-другому.

Илай повернул телефон так, чтобы я могла увидеть, как он, открыв настройки, попытался сменить заставку, но в последний момент передумал.

— У-у-у, я жалок! — Он отбросил телефон в сторону, грустно усмехнувшись.

— Не ты один. — Я достала свой телефон и показала ему заставку на нем.

— Это?..

— Да, та самая фотография, которую ты прислал мне, набив ему морду.

Я улыбнулась, глядя на фотографию, потом нахмурилась.

— Каждый раз, когда я смотрю на нее, испытываю небольшое удовольствие. Не значит ли это, что я до сих пор связана с ним? У меня своя жизнь, я обрубила все старые контакты, даже выбросила его подарки, но все еще привязана к нему?

Он взял мой телефон и протянул мне свой.

— Поменяй картинку и получи удовольствие от осознания того, что они не протянут долго вместе.

— Откуда ты об этом знаешь?

— Потому что я думал об этом миллион раз с тех пор, как они сбежали. Когда им проводить время вместе? Ханна такой же трудоголик, как и я. Разрываясь между мной и больницей, у нее почти не оставалось свободного времени, и когда ей строить отношения? Проанализировав ситуацию, я понял, что у них нет отношений, только чистый секс. Должно быть, на самом деле увлекательно получать удовольствие, прячась, боясь, как бы их не застукали. Но настоящие отношения не могут основываться только на сексе, а страсть недолго длится. И если два здоровых человека еще могут получить классный секс, то поверь мне, он один не сможет восполнить пустоту и бессмысленность. Они могут не понимать этого пока, но позже осознание вернет их к реальности.

Он посмотрел на меня, продемонстрировав мой телефон с новой заставкой: картинкой детеныша панды.

— По крайней мере, я так думаю.

— Тогда я тоже буду почаще говорить себе это, — ответила я, в свою очередь, поменяв заставку на его телефоне.

— Не стыдясь, раскручиваешь собственный шедевр? — сказал он, забирая у меня свой телефон. Я поменяла ему заставку на одну из своих картин, написанных маслом, где изображен ребенок, стоящий под дождем.

— Так девушке надо что-то кушать, — пошутила я, принимая свой телефон обратно.

Неважно, насколько плохо закончились наши отношения с Бэшем. По крайней мере, я никогда не смогу сказать, что они были пустыми и бессмысленными.

Илай

Кряхтя, я повернулся на бок и дотянулся до телефона, который вибрировал и трезвонил на полу. Моя голова была готова вот-вот лопнуть. Ох, вчера я слишком много выпил.

— Доктор Дэвенпорт, — я зевнул в телефон.

— Илай, ты где? С тобой все в порядке?

Голос мамы прозвучал слишком обеспокоенно, особенно учитывая тот факт, что я давно вырос.

— Все в порядке, мам.

— Ты просто забыл о нашем бранче?

— Нет, а сколько сейчас?.. — Я наклонил голову и посмотрел на наручные часы: без четверти двенадцать. — Ох ты, черт!

— Чего ты так орешь? — спросила Гвиневра, свернувшаяся клубочком рядом со мной на полу. Половина ее лица была закрыта волосами, изо рта сочилась слюна.

«Прекрасная картина», — саркастически подумал я, сев. Моя спина ныла после ночи, проведенной на полу.

— Кто это? — мама все еще оставалась на линии.

— Мам, а где ты сейчас? Я встречу тебя через двадцать минут.

— Я стою возле твоей квартиры.

— Что?! — рявкнул я, рванув к двери.

Я надеялся встретить ее на полпути к квартире, но, открыв дверь, увидел ее стоящей у моего порога. Она была одета в мягкий персиковый костюм, волосы зачесаны за уши. Все еще с телефоном в руках и с тарелкой свежевыпеченных кексов, она повернулась ко мне в растерянности:

— А почему ты?..

— Что ты так разорался-то с утра пораньше? — Гвиневра, спотыкаясь, вышла из гостиной и подошла к двери. Она потерла глаза и зевнула. Тайги подбежал к ней и улегся возле ее ног.

Я уставился на Гвен, не в силах говорить, потом перевел взгляд на маму, чьи глаза расширились от понимания увиденного. Чтобы она там не надумала, мне это заведомо не нравилось.

— Мам, это Гвиневра По.

Когда я обратился к матери, увидел, как Гвиневра встрепенулась и дернулась в ее сторону.

— Э-э-э… Это все выглядит, конечно, ужасно... Мы только пили прошлой ночью, то есть я хочу сказать… блин… Ничего не было.

Она говорила долго и сбивчиво, вызвав у меня желание стукнуться головой о дверь и молить ее заткнуться.

Мама шагнула вперед и улыбнулась.

— Минутку, ты сказал Гвиневра По? Вы художница?

— Да, — ответил я. — И уверен, что у нее полно работы, к которой надо немедленно вернуться.

— Да, у меня много работы… — повторила Гвен.

Я вышел из квартиры Гвен, подталкивая маму в сторону моей квартиры.

— Нам пора идти…

— Подожди, — мама отодвинулась от меня. — У нас бранч в кафе на Пятой улице. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Я в течение нескольких недель пыталась попасть в вашу студию, но это абсолютно невозможно.

— Я непрезентабельно выгляжу.

Кто бы спорил!

Мама рассмеялась:

— Презентабельно? Для кого? Вы выглядите очаровательно!

При этих словах я кашлянул. Гвиневра глянула на меня и вновь посмотрела на маму.

— Не обращайте на него внимания. Он беспокоится, что я поставлю его в неудобное положение, а я испекла кексы.

Она передала один Гвиневре, чей взгляд сейчас молил меня о помощи. Я открыл рот, собираясь сказать хоть что-нибудь, но ничего не вышло. Потерев рот, я покачал головой, совершенно не представляя, что теперь делать.

Как нас угораздило уснуть? Мы пили и болтали всю ночь о нашей дерьмовой жизни… Я смутно помню, как принес еще вина, прежде чем все потонуло во мраке.

— Хорошо. Как насчет такого развития событий: я встречу вас здесь через полчаса, так будет удобно? — Она добивала лежачего.

Они поболтали еще с минуту, и мама, отпустив Гвиневру, прошла в мою квартиру.

Уже внутри она больно стукнула меня по плечу.

— Мам!

— Прекрасно зная о том, как я влюблена в работы Гвиневры По, жить с ней по соседству и не сказать мне ни слова об этом?!

Закатив глаза, я прошел на кухню, где взял аспирин и воду.

— Потому что для меня она не Гвиневра По, а невеста того парня, который сбежал с Ханной.

— Что? Это она? — прошептала мама, медленно оседая на диван и вновь вспоминая ту сцену.

— Да, это она. Второй, после меня, самый униженный человек на моей свадьбе. Себастьян Эванс был ее женихом.

— О! Этот город преступно мал!

Это точно!

Глава 5

Фоновый шум

Илай

Я едва узнал Гвиневру, когда она вошла в кафе. Со стильно уложенными волосами, в красной хлопковой рубашке, выгодно подчеркивающей ее грудь, и белой юбке она выделялась среди посетителей. Может быть, это потому, что я никогда прежде не видел ее на каблуках, и теперь ее ноги казались мне длиннее.

— Что такое? — Подойдя к столу, она осмотрела себя.

— Ничего, просто впервые вижу тебя настолько великолепно выглядящей, — ответил я и отпил кофе.

— Как тебе удается одновременно и оскорбить, и сделать комплимент?! — Она нахмурилась и присела рядом.

В этот момент к нам подошла мама, и Гвен зачем-то снова встала.

— Прошу, не обращайте внимания на моего сына. Понятия не имею, куда подевались его манеры, — сказала мама, улыбаясь. Она поставила дымящуюся чашку перед Гвиневрой. — Я не была уверена, что вы любите пить, поэтому взяла капучино. Надеюсь, вы не против? Там уже скопилась длинная очередь.

— Конечно, нет. Спасибо вам большое, — вежливо ответила Гвен.

Все выглядело так, будто бы она просила маму о встрече, а не наоборот.

— Вы упомянули, что искали встречи со мной?

Мама печально улыбнулась.

— Да. Но я бы никогда не подумала, что именно может нас объединить.

— Мама председательствует в больнице и решила попросить тебя украсить ее стены росписью, — я попытался сменить тему разговора.

— Разрисовать стены?

— Я понимаю, вы — весьма занятой человек, но, прошу, подумайте об этом. Вы даже не представляете, насколько близки мне ваши работы. Илай не очень-то понимает искусство. Он думает, что я сошла с ума, купив вашу картину «Шепот востока». Она затронула меня до глубины души.

— Вот по этой самой причине он теперь и называет меня Аферисткой, — рассмеялась Гвен.

Мама перевела на меня свой изумленный взгляд.

— Аферисткой?

Надо ведь было ей поднять эту тему прямо сейчас?! Решив ничего не отвечать, я отпил еще кофе.

— Не могу поверить, что именно вы приобрели эту картину. — Гвен выпрямилась. — Я была удивлена, когда узнала, что ее вообще продали. Я совершенно не рассчитывала, что кто-то еще, кроме меня самой, почувствует эту картину.

— Я читала, что вы написали ее после смерти бабушки и дедушки? Вы сказали, что тяжело восприняли их потерю, будто бы и вовсе перестали дышать. Пережив смерть своего мужа, я все поняла, впервые увидев ее.

На секунду я снова увидел то выражение на мамином лице, которое не видел ни разу за последние двадцать лет… С тех пор, как умер отец. Рядом с нами ей всегда удавалось выглядеть счастливой и оптимистичной. Подрастая, я стал чаще задумываться над тем, как ей удавалось справляться и жить дальше? И только теперь я понял, что вся ее веселость была напускной.

Гвиневра обхватила руками чашку с капучино.

— Бабушка и дедушка значили для меня много больше, чем я способна выразить словами. Написание этой картины на самом деле оказало на меня терапевтический эффект. И я бесконечно рада, что она попала в хорошие руки. Что же касается росписи стен в больнице, мне будет нужно осмотреть помещение и обсудить это со своим агентом. Я была бы счастлива принять ваше предложение и расписать стены, миссис Дэвенпорт.

— Правда? — Мама искренне улыбнулась и взяла ее за руку. — Спасибо Вам. Илай сможет показать фронт предстоящей работы в любое удобное для вас время.

— Что?! — Гвиневра легонько пнула меня ногой под столом. — Здорово! Уверен, мы найдем время для этого.

— А теперь мне пора бежать на встречу. Пожалуйста, держите меня в курсе.

Мама встала, и я тоже поднялся, помогая ей отодвинуть стул.

— О, нет, пожалуйста, допивай спокойно свой кофе. Увидимся позже. И еще, Илай, позвони брату!

— Да, мама.

Она помахала нам рукой, уже болтая с кем-то по телефону. Водитель распахнул перед ней дверь кафе и кивнул мне, выходя следом за ней.

Когда мама ушла, Гвиневра откинулась на сиденье, глубоко вздохнула и, расслабившись, поставила локти на стол.

— Почему ты так волновалась?

— Я всегда нервничаю, когда рядом со мной родители или кто-то старше пятидесяти. Точнее объяснить не могу, просто мне сразу хочется им понравиться.

— Почему? — Я с трудом подавил смех.

— А ты хотел бы оказаться тем человеком, которого ненавидят старики?

Я не знал, что на это ответить.

— А ты странная, Гвиневра По.

— Пожалуйста, называй меня Гвен. Кстати, не хочешь выпить мой кофе? У меня на него аллергия.

У тебя что?

— Так зачем же ты взяла его?

— Твоя мама купила его для меня, и я не хотела показаться грубой.

— Гвиневра, я уверен, если бы ты сказала ей, что не хочешь кофе, она бы не обиделась. Насколько серьезна твоя аллергия?

— Я просто его не перевариваю. Если выпью, сразу начинает болеть голова и даже опухает лицо. Но это не страшно…

Но это не страшно?

— И, пожалуйста, называй меня просто Гвен.

— Нет, — сказал я и поднялся со стула. Оставив оплаченный счет на столе, я выбросил кофе в ведро для мусора и вышел.

Она проследовала за мной на улицу, звонко цокая каблуками.

— Почему нет?

— На это есть три причины, — ответил я, сворачивая за угол.

— Какие же?

— Во-первых, тебя жутко раздражает, когда тебя называют полным именем. — Я довольно ухмыльнулся.

Она хлопнула меня по плечу, когда мы стали переходить дорогу.

— Разве ты не хочешь узнать оставшиеся две причины?

— Я и так их уже знаю: ты — задница и еще раз задница.

Не обращая на это внимания, я продолжил.

— Во-вторых, если я стану называть тебя сокращенным именем, это будет означать, что мы с тобой подружились. И, в-третьих, если я буду так тебя называть, ты можешь влюбиться в меня, а мне бы не хотелось разбить тебе сердце.

Она резко остановилась, когда мы пересекли улицу, и измерила меня колючим взглядом.

— Ха! Мечтать не вредно!

— Что означает твое «Ха»?

— А то и значит. Если мельком взглянуть на тебя, причем с дальнего расстояния, и ты при этом не будешь раскрывать своего рта, только в таком случае, может быть, ты сможешь сойти за симпатичного. А пока не тянешь.

— Ну, разумеется! Можно подумать, ты — мечта поэта, особенно со слюнями, вытекающими из твоего рта, как этим утром.

Ее глаза распахнулись от удивления.

— Не может такого быть!

— Я был там и видел все своими собственными глазами. Даже у твоей собаки не вытекло столько слюны.

Конечно же, я привирал, но было чертовски приятно наблюдать за выражением неподдельного ужаса, исказившим ее лицо. Гвен оказалось так легко задеть!

— Ты... да ты просто современная версия Прекрасного Принца, — отрезала она.

— У меня много… — Мой голос мгновенно оборвался, когда я увидел ее фотографию в витрине галереи напротив. «Гвиневра По: Герои, Бунтари и Воры», — гласила надпись.

— Ого, открытие совсем скоро. Со своими проблемами я совершенно забыла об этом, — прошептала она, перейдя на обочину и принимаясь рассматривать саму себя в окнах. — Ты можешь поверить? Я год работала над этим проектом, и из-за одного говнюка забыла обо всем на свете.

— Пожалуй, стоит заглянуть сюда на следующей неделе, после открытия.

Гвен повернулась ко мне.

— Не стоит изображать вежливость, тебе это не идет. Все в порядке, я же знаю, что это тебя не интересует.

— Нет, я просто хочу узнать, на что мама тратит деньги, и достойно ли это того, чтобы оказаться на стенах моей больницы.

Она нахмурила брови.

— Что такое? Ты сама попросила меня не изображать вежливость.

— А почему бы нам не заглянуть на выставку прямо сейчас? Если только ты, конечно, не торопишься растоптать еще чью-нибудь гордость.

— До завтрашнего дня я совершенно свободен, веди, — ответил я и шагнул следом за ней.

Мне было крайне любопытно, чем же работы Гвиневры так сильно полюбились маме. Даже узнав, кто такая Гвиневра По, и какие обстоятельства свели нас вместе, мама продолжала сходить с ума от ее творчества. Именно это стало единственной причиной моего желания увидеть все самому.

Гвиневра

Даже зная, что он ничегошеньки не соображает в искусстве, я все равно нервничала. Я тряслась каждый раз, когда демонстрировала другим свои работы. Мое творчество — это часть меня самой. Каждый раз, выставляя свои работы на суд публики, мне казалось, будто бы на всеобщее обозрение выставлена моя душа. И если публика отвергнет их, она не примет и меня.

— Добро пожаловать, леди Гвиневра. Не ожидал сегодня увидеть вас здесь.

Мистер Д’Амур, владелец этой галереи и нескольких других по всему миру, опираясь на деревянную трость, встретил нас у входа. Это был невысокий, горбатый, загорелый мужчина из французского городка Ле-Ман. Его лицо было испещрено морщинами такой же глубины, как Гранд-Каньон. Он стал в своем роде моим наставником, одним из первых, кто поддержал меня, и единственным человеком, который категорично отказался называть меня коротким именем Гвен.

Обняв его, я ответила:

— Зашла на минутку, хочу показать свои работы моему личному критику.

— Критику? — удивился он.

Я отодвинулась, чтобы он смог увидеть Илая, вставшего позади меня с заложенными за спину руками и внимательно разглядывающего на потолке сменяющие друг друга фотографии людей разных рас и народов, которые махали рукой в камеру или показывали знаки «мира» и «ок».

— О! — возмутился Илай, когда я толкнула его локтем в бок, чтобы он обратил на нас внимание.

— Илай, Мистер Д'Амур. Мистер Д'Амур, Илай Дэвенпорт.

— Только мужчина без сердца может оказаться критиком леди Гвиневры По, — похвалил меня Мистер Д'Амур.

Я кивнула в знак согласия.

Голубые глаза Илая коварно блеснули, а губы сложились в ироничную улыбку.

— Леди Гвиневра По? Кажется, вы оба достаточно дружны? Так не думаете ли вы, что можете быть слегка необъективны?

— Давайте посмотрим, останетесь ли вы при своем мнении после осмотра выставки? — ответил ему мистер Д’Амур, когда один из сотрудников подошел к нему. — Пожалуйста, не торопитесь. Имейте в виду, расстановка полотен еще не закончена, — добавил он, уходя.

— Спасибо! — Я помахала ему вслед.

— У тебя просто одержимые фанаты. А если мне что-то не понравится, меня закидают камнями? — Илай приступил к осмотру выставки.

— Сделай так, чтобы тебе все понравилось.

— Ты требуешь слишком многого, леди Гвиневра, — добавил он издевающимся тоном. — Ну что ж, пожалуй, начнем мое просвещение.

Закатив глаза, я подошла к началу галереи. Потолок был низким и куполовидным, что выгодно оттеняло фотографии, размещенные здесь. Свет мягко рассеивался на снимки и хорошо освещал картины. Пол был черным и таким блестящим, что я могла увидеть в нем свое отражение. Прежде чем подойти к первой картине, зрителям предлагалось надеть наушники.

— Хм, — Илай сделал шаг назад, рассматривая мою первую картину и поглаживая при этом подбородок.

Я схватила наушники и надела их ему на уши.

— Не пытайся понять, просто смотри на них… молча, пожалуйста.

Он настоящая заноза в заднице!

Илай

После длительной тишины в наушниках зазвучала музыка. В первые несколько мгновений мне показалось, что я оглох и не могу слышать себя. Постепенно мягкая мелодия полилась мне в уши.

Гвен взяла меня за руку, и мои глаза немедленно сфокусировались на наших соединенных вместе руках. Закатив глаза, она отпустила мою руку, показав в сторону следующей картины.

Когда я подошел туда, то заметил, что музыка изменилась и стала громче. Я посмотрел на Гвен. Она кивнула, будто бы прочитав мои мысли.

Музыка менялась в зависимости от того, на какую картину я смотрел. А это забавно! Мысли в голове заструились против моей воли. Краем глаза я заметил ее насмешку и постарался сохранять невозмутимое выражение лица, медленно переходя к следующему полотну. Здесь я остановился и отошел немного назад, чтобы проверить, будет ли музыка меняться снова. К моему удивлению, да, музыка тут же поменялась. Гвен, вставшая позади, шлепнула меня по руке, тем самым привлекая внимание к картинам. Я снова сосредоточился.

Музыку к следующей картине я бы назвал трагической. Полотно передо мной выглядело массивным, размером почти во всю стену. На нем были изображены красные, золотые и оранжевые завитки, вокруг которых танцевали безлицые силуэты. Заметив, что свет поменялся, я снова посмотрел на свод потолка, где крупным планом проецировалась фотография пожарного, который тушил горящий автобус. Пот градом катился по его лицу, руки крепко удерживали шланг… Прошла целая вечность, прежде чем я снова перевел взгляд на картину. И тогда я понял, что эти завитки — не что иное, как языки пламени, а безлицые фигуры вовсе не танцевали, они оказались загнанными в ловушку. Я почувствовал тяжесть в груди и отошел от картины.

С моим дальнейшим продвижением музыка изменилась, теперь я слышал что-то похожее на выстрелы или взрывы фейерверков. На этот раз картина стала более ясной — стычка между полицией и обычными гражданами. Всё вокруг было разрушено, казалось, вот-вот начнется ужасная бойня. Посмотрев на потолок, я увидел фотографию, где посереди невероятного беспорядка и хаоса, царившего повсюду, на улице целовались два подростка, спрятавшись за машиной. Занимайся любовью, а не войной. Я улыбался, проходя к следующей картине.

В наушниках зазвучал смех. На полотне был изображен старый продавец мороженого, грозящий зрителю поднятой палкой. Его мини-мобиль перевернулся, и все мороженое оказалось на земле. Я перевел взгляд на потолок. Там, на снимке, сияя улыбками во все лицо, от старика удирали три сорванца не старше семи лет с руками, нагруженными сворованным мороженым.

Отступив на шаг, я постарался увидеть сразу все три работы и услышать музыку, в которой смешались трагедия, выстрелы и смех.

— Герои, Бунтари и Воры, — громко произнес я, теперь постигая значение выставки. Вся экспозиция была разбита на группы из трех работ. Поняв, как это работает, я продолжил осмотр, чувствуя, что пространство засасывает меня, и мое любопытство только нарастает…

Не помню, сколько времени я провел возле этих картин, но каждая из них наводила меня на размышления, даже если я этого изначально не хотел. Гвен обладала способностью ухватить камерой человеческие эмоции на самом их пике. Вот ты страдаешь, но буквально через мгновение уже смеешься. Каждая эмоция всего лишь в шаге друг от друга.

Спустя два часа осмотр выставки был завершен. Я чувствовал себя эмоционально выжатым и потрясенным… Таких эмоций я не испытывал с момента собственной свадьбы.

— Ну что? — снимая с меня наушники, спросила она. — Я все еще остаюсь Аферисткой?

Она была чем-то…. Я не мог подобрать нужные слова, чтобы выразить свои чувства.

— Это было… лучше, чем я ожидал. Ты, конечно, не Джексон Поллок³, но твои работы выглядят очень достойно.

По правде говоря, мне было знакомо имя только этого художника. Как-то раз в одном старом учебнике мне попалось изображение его картины. Но сейчас я не был уверен, как лучше ей ответить, чтобы она не начала зазнаваться. С ней и так-то было весьма непросто.

Гвен усмехнулась и демонстративно погладила себя.

— Два комплимента за один день от доктора Дэвенпорта. Я сейчас просто умру от счастья!

— Когда это я успел сделать тебе комплимент сегодня? — Я попытался вспомнить.

Она покружилась, держа свои каблуки в руках.

— Ты сказал, что я прекрасно выгляжу.

— Конечно, я же не выспался, — проворчал я. Мне совсем не нравилась то, как она сейчас улыбалась.

— Да, разумеется…. В любом случае благодарю за просмотр.

— Ему понравилась выставка? — Мистер Д’Амур подошел к нам, постукивая тростью.

— Бесспорно, но гордость мешает ему признаться в том, что мне удалось поразить его.

О, Боже!

— Может тебе стоит вести себя чуточку поскромнее? — спросил я.

— Обещаю поработать над этим вопросом.

— Если вы не будете против, я бы хотел украсть ее у вас ненадолго? — вмешался Мистер Д’Амур.

Я кивнул.

— Конечно, тем более мне сейчас нужна небольшая передышка. Увидимся позже. — Я махнул ей рукой и вышел из галереи.

И только когда летний ветерок освежил мое лицо, я осознал, что только что натворил. Увидимся? Помахал ей? Когда это мы успели продвинуться так далеко? И я едва верил тому, что два часа к ряду провел в ее компании. Очевидно, теперь мы стали друзьями.

Гвиневра

Когда Илай ушел, мистер Д’Амур взял меня за руку, и мы прошли в ту часть галереи, которая еще не была организована до конца.

— Это еще не все твои лучшие работы, леди Гвиневра.

Он остановился перед пустой стеной, наблюдая за командой рабочих, бережно, словно ребенка, устанавливающих мою картину. Он с благодарностью посмотрел на них.

— Вы всегда это говорите, мистер Д’Амур, — улыбнулась я.

— Естественно. Если я перестану так говорить, это будет означать, что ты стала писать хуже. Одна из целей художника — создавать каждую последующую работу лучше предыдущей.

— Не уверена, что у меня это получается.

Иногда я впадаю в отчаяние.

— С тобой все в порядке?

— Что? — я удивленно посмотрела на него. — Ох, извините. Что вы спросили?

Он нахмурился, оглаживая свою бороду.

— Я спросил, все ли у тебя в порядке? Я слышал о твоей расторгнутой помолвке, Гвиневра, и с тех пор, дорогая, тебя у нас не было видно. Поэтому я и спрашиваю, как ты?

Интересно, сколько людей уже знают об этом?

Я попыталась улыбнуться, но по какой-то причине не захотела обманывать старика, как и не смогла посмотреть ему прямо в глаза. Я просто возобновила нашу неспешную прогулку по галерее.

— Простите, что исчезла и не наблюдала за проведением организационных работ. Я… я просто забыла… Единственная причина, по которой я все еще нахожусь в городе, — это мое творчество. Когда я впервые пришла сюда, меня волновало и интересовало все. Теперь я открываю другую безумно красивую галерею, а сама чувствую, что — всё! Приехала! Мне больше не мечтается так, как раньше. Я хочу все забыть и никогда больше не вспоминать и… не могу. Как думаете, когда я смогу освободиться от груза прошлого?

— Твое сердце разбито, Гвиневра. Нет такого лекарства, которое бы ускорило процесс заживления. Сначала ты должна это принять, а только потом начнешь выздоравливать. Ты и твое творчество, вы поможете друг другу. Если ты сомневаешься в моих словах, так об этом написаны миллионы песен.

Я рассмеялась. Он прав хотя бы потому, что сейчас, по истечении нескольких недель, ко мне вновь вернулась способность смеяться. Я позабыла о том, что, даже если твое сердце разбито вдребезги, мир вокруг не останавливается и не перестает существовать. Да, давно я не чувствовала себя так легко и хорошо. Да, мне все еще было горько и тяжело, но уже не смертельно. И это заставляло меня гордиться собой.